нуть сквозь пальцы. В чем, собственно, суть - этого Юули, привыкшая к чисто практической деятельности, не понимает. Да, в каком-нибудь заказанном ей платье она разбирается, а вот по какой такой причине ее законный супруг в последнее время то и дело бушует этого ее ум уяснить не в состоянии. Из одних острых углов состоит теперь ее муж. Вот и милую Маали он вроде бы до того довел, что народ болтает... Кто бы мог ожидать от Георга чего-либо подобного! Внезапно гремит щеколда наружной двери, и все в доме умолкают. - Кто это может быть? - спрашивает мамаша Кийр, распространяя вокруг резкие кухонные запахи. - Идите же наконец поглядите, кто там. - Сию минуту, - ворчит Бенно, слезая с портновского стола. В сопровождении Бенно в рабочую комнату входит господин средних лет, в котором хозяева узнают Арно Тали. - Иисусе Христе! - вскрикивает госпожа Кийр необычайно звонким голосом, - никак это вы, саареский Арно? - Да, я и есть. Приехал на несколько дней поглядеть, как поживают паунвересцы. Пока что вижу, по меньшей мере, у вас все в порядке. Старая госпожа Кийр вытирает передником сидение одного из стульев и предлагает гостю присесть. - Садитесь, господин Тали! - говорит она радушно. Как это вы тут очутились? - Очутиться тут - не диво, получил два-три дня отпуска - вот и приехал поглядеть, что поделывают в Паунвере; зашел и к вам немного передохнуть и спросить, как идут у вас дела. Нет, не беспокойтесь, надолго я у вас не задержусь, скоро я снова пойду дальше. - Арно Тали садится на предложенный стул. - А что, Йорха нет дома? - Где же мне еще быть? - Из-за дверей высовывается старший сын. - О-о! - восклицает он слегка сиплым голосом. - Никак ты, дорогой школьный друг, в кои-то веки! Аадниель Кийр подходит к Арно Тали, пожимает ему руку, - по всему видно, он действительно рад приходу школьного приятеля. - Ну, как там у вас, в Таллинне, живут? - спрашивает Аадниель, слегка кривя рот. - У нас тут дела отнюдь не на высоте. Вот хоть и сегодня, ходил я в волостное правление, надеялся получить немного землицы за своего погибшего на войне брата Виктора, но - вышвырнули. А не мог бы ты, дорогой друг Тали, там, в Таллинне, замолвить за меня словечко? - Я ... настолько слаб в аграрной политике, что в этом отношении ничего не могу обещать, - Тали улыбается, - я никогда не беру на себя обязательства, если не в состоянии их выполнить. Но... поговорить-то я все же тут и там могу, кое-какие знакомства у меня есть. Однако, насколько я понимаю, дела такого рода лучше начинать именно тут, на месте. - Тут они уже давным-давно начаты, - отвечает Кийр, - только вот местные власти настроены на иной лад. Получается так, что мои справедливые слова всерьез не принимаются. - Хорошо, - устало произносит Арно, барабаня по столу пальцами, - так и быть, я сделаю для тебя все, что смогу, только дай мне соответствующие бумаги. Через два дня я опять поеду в Таллинн, к тому времени уже будут позади эти "клистирные праздники", как их называет некий тартуский писатель, который нам обоим прекрасно известен. - Нет, я от своего не отступлю, - Георг Аадниель подтягивает брюки, при этом ан помочах отрывается одна из пуговиц и со стуком катится под портновский стол. Снова громыхает наружная дверь. Нельзя сказать, чтобы это испугало хозяев, однако некоторое возбуждение они все же испытывают. - Кто это там опять? - Бенно бросает из рук ножницы. С иголкой во рту спешит он отворить дверь, которая в эти неспокойные дни обычно на крюке. Хотя еще и не совсем стемнело, Бог знает, кто может пожаловать. Но на этот раз для тревоги нет оснований, - нарушитель спокойствия не кто иной, как давным-давно известный всему Паунвере звонарь Кристьян Либле. - Ах, это ты! - Бенно делает шаг в сторону и пропускает гостя в дом. - Ну привет, Йорх! Чего это ты оттуда, из волостного дома, так быстро убег? После-то все обернулось вроде как в твою пользу. - И лишь после этих слов Либле добавляет: - Здрасьте, хозяева дома! - Что обернулось в мою пользу? - Аадниель смотрит на Либле расширенными глазами. - Все! - машет звонарь своими заскорузлыми руками. - Все вроде как шло путем. Только вот горе, что от тебя несло. Будь я трижды проклят, ежели бы знал, где ты понабрался этакой дьявольской вонищи! - Да говори наконец, мазурик, что там в конце концов произошло? - Мастер-портной чешет себе живот. - Все в порядке. - Либле скручивает, как обычно, себе цигарку толщиною с хорошую жердь. После этого его единственный глаз проясняется - звонарь замечает своего старинного друга Арно. - Господи Боже мой! - Либле даже приседает. - Неужто это и впрямь Арно? - А кто же еще, - отвечает Тали, улыбаясь, - куда же я мог деться? Или ты желал моей смерти? Я ведь тебе ничего плохого не сделал, старина Кристьян. - Силы небесные! - Звонарь пытается поцеловать руку Арно Тали. - Кто же, когда же такое говорил, будто ты... вы... мне зла желали? Сердце у меня так и прыгает от радости, что я снова сподобился увидеть вас тут, в наших краях... или все одно где. Я даже и во сне вас видал. - Можешь меня и теперь на "ты" называть, мы же с тобой были друзьями, говорили друг другу "ты", ну, тогда... Помнишь ли ты еще, как я однажды рождественским вечером залез на колокольню? - Ох, дорогой господин Арно, как не помнить! - Единственный, покрасневший глаз Либле увлажняется, звонарь трет его грязным рукавом пальто. - Как же не помнить. А так-то я здорово поглупел, это говорят все паунвересцы, но память у меня вроде как ясная. Не знаю, дорогой Арно, хотел бы я еще что-нибудь сказать в этой своей радости, но... Позволь мне поцеловать твою руку! - Не дури, Кристьян! - Тали прячет руки за спину. И нить беседы старинных приятелей все тянется и тянется, пока наконец Георг Аадниель Кийр не произносит велико слово: - Теперь, черт подери, рвану в столицу. - Добро, - отзывается Арно Тали. - В таком случае поедем вместе. - Поеду в Таллинн, - повторяет портной, - и проверю, неужели же и впрямь на этом свете нет правды и справедливости; а если все же есть, то я схвачу их за рога и рвану к себе, если же нет, брошу к чертовой бабушке всю эту возню и беготню. И чем дольше Кийр разговаривает об этом с братом и женой, тем злее становятся его душа и мысли; когда же наступает отмеченный в календаре день, Кийр хватает из угла зонтик, угрожающе насупливает брови и произносит: - Ну вот, теперь я пойду и погляжу! - Йорх отправляется в Печоры поросят крестить, - Бенно спрыгивает с рабочего стола. - Вот было бы здорово посмотреть, как он поведет свои дела, как заполучит свой законный надел, который завоевал своей грудью. Ох, святые силы, до чего же мне хочется оказаться рядом с Йорхом, когда он будет улаживать свои отношения с правдой и справедливостью. Супруга же Йорха скрещивает на груди руки, и только одному Богу известно, какие мысли роятся в ее благонравной голове. Муж уходит, это бесспорно, но куда именно, этого она, как всегда, не знает наверняка. Георг Аадниель Кийр добирается вместе с Арно Тали до станции, с угрожающим видом требует билет прямиком до Таллинна и, уже сидя в поезде среди других пассажиров, вновь возвышает голос. - Разве же это порядок? - вопрошает он сипло, ни на кого не глядя. - Вот я еду в столицу Эстонии к великим и могущественным деятелям и не знаю, что со мною будет, а ведь ищу только правды и справедливости. Арно Тали слушает речь школьного приятеля, но сам лишь изредка вставляет какое-нибудь словечко. Кийра же это ничуть не смущает, слишком он озабочен своими планами во время этой важной для него поездки. У отца нашего Господа много утренних благодатей, и одну из них он протягивает через свой рабочий стол Кийру в руки, когда последний прибывает на таллиннский вокзал. Сонный и хмурый Кийр выбирается следом за Арно Тали из вагона, проходит в помещение буфета и выпивает стакан горячего чая. Погодите, погодите, теперь-то он покажет этим землемерам, где раки зимуют! Примерно через час наши старые приятели расстаются; Тали направляется своей дорогой, Кийр же грозится немедля "двинуть" на Тоомпеа.11 И герой войны Георг Аадниель Кийр действительно начинает двигаться к центру города...как всегда, бочком вперед. Намерение похвальное, однако туда, куда он направляется, найти дорогу оказывается не так-то просто; по пути он ворчит и подает сам себе какие-то знаки, и чертыхается, - сдалась ему эта поездка и это хождение! Добравшись до Тоомпеа, самого святого места эстонской столицы, наш путешественник до того устает, что вынужден присесть на скамейку. Школяры и государственные чиновники проходят мимо него и вскидывают брови. "Этот фрукт - из провинции", - думают они, чувствуя себя умудренными и проницательными. - Прекрасно, и куда же вы желаете пойти? - спрашивает вдруг чей-то голос. - Я? - Кийр поднимает свою хмурую физиономию. - Я хочу пойти к самому главному начальству, я хочу посмотреть, получу ли я свой поселенческий надел или не получу? - Отчего же вам и не получить, я имею отношение к этому самому учреждению, вот я и выхлопочу вам поселенческий надел и еще кое-что сверх того. Кийр становится приветливее. Мысленно он уже и речь готовит, чтобы произнести ее перед высоким государственным чиновником, который раздает поселенческие наделы. Великий деятель продолжает свой путь, поднимается все выше и выше в гору, Кийр же, наш рыцарь из Паламузе,12 неуверенно, все так же бочком, двигается следом, - черт знает, далеко ли тот его заведет. Там, на Тоомпеа, портному удается попасть на прием к какому-то огромному, толстому господину. Непонятным образом штанины Аадниеля начинают вибрировать, - стоять перед лицом высокого господина вовсе не так просто, как ему представлялось, в сравнении с этим даже сама дорога от Паунвере до Таллинна была пустяком. Большой господин извлекает из кармана длинную папиросу, вставляет ее в еще более длинный мундштук и говорит нашему Кийру: - Документы, документы, мой дорогой! Георг Аадниель начинает мусолить во рту какое-то слово, будто хочет обкатать его до тонкости. В конце концов он все же находит соответствующее обращение, которое так долго вертелось у него на языке ... - Идемте! - изрекает "глубокоуважаемый капитан", - я посмотрю ваше дело. В то время, как Кийр отправился в Таллинн, чтобы провернуть великое коммерческое предприятие на предмет получения надела, старый молотило Либле, а может, и кто другой, пустил по Паунвере завиральный слушок: "Господин Георг Аадниель Кийр поехал в Таллинн с тем, чтобы повеситься, ежели ему не дадут земельного надела". Супруга Кийра, Помощник Начальника Станции, эта молодая женщина, ходившая когда-то в красной шляпке, тайком плакала, слушая болтовню Либле, которую она прекрасно разумеет, потому что женщина эта, с тихой и понимающей душой, отнюдь не глупа, разве что излишне меланхолична. Если в предыдущей книге мы позволили себе немного пошутить в ее адрес, то теперь должны втихомолку взять свои слова обратно, ибо сплошь и рядом человек оказывается гораздо достойнее, чем представлялось нам по первому впечатлению. И вот теперь молодой Бенно тоже не стесняется. - Что ты хнычешь! - восклицает он, сидя на портновском столе. - Очень возможно, что из Йорха - когда перебесится - еще толк выйдет, а не выйдет, так тоже не беда. Умудренный жизнью старый папаша Кийр усмехается и тому, и этому, и наконец сам вставляет в разговор два-три слова: - Ну да, вообще-то у него, поганыша, большого изъяна нет, только очень уж он вспыльчивый. - Кого это ты называешь поганышем, неужели своего кровного сына? - спрашивает мамаша Кийр. - Он же собирается привели тебе из Таллинна целый хутор, то-то будет счастлив, если ему это удастся. Под окном слышится громкое урчание: Бенно подцепил где-то пса и теперь с ним играет - пес голоден, а у младшего мастера в кармане имеется кое-что из съестного. К кому же собака может быть более расположена, чем к человеку, у которого есть еда в кармане?! В это время мимо домика портного, прихрамывая, бредет мужчина, имя которого Йоозеп Тоотс. Пишущий эти строки уже запамятовал, куда именно он ковыляет, однако совершенно ясно, что юлесооский хозяин опять становится активным; а может, им движет какая-нибудь старая обида на Кийра? Бенно же, который слывет самым общительным среди паунвересцев мужеского пола, хватает Тоотса за одну полу, собака - за вторую, и таким образом они удерживают его на месте; бывалый солдат Йоозеп Тоотс ничуть не пугается, он лишь смеется своим обычным смехом: хм-хм-хм-пуп-пуп-пуп. - Нет, зайти-то я зайду, - говорит он, - но в последнее время я что-то не встречаю своего приятеля и бывшего одноклассника Георга Аадниеля. Куда он подевался? - Поди знай ... - Бенно пожимает плечами. И, отгоняя собаку в сторону, добавляет: - Сказал, что поедет в Таллинн. - Ах вот оно что, - юлесооский хозяин усмехается. Ну да, я уже слышал в паунвереской лавке, будто он поехал туда, чтобы себя ... ну, как бы это сказать ... себя повесить. - Повесить?! - Младший отпрыск Кийров таращит глаза. - Дома-то он об этом ни словечком не обмолвился. Вроде бы собирался о земельном наделе похлопотать, мол, как бы заполучить поселенческий хутор. Насколько я знаю, о том, чтобы повеситься, и речи не было. Брехня все это - такой человек себя не повесит, скорее кому-нибудь другому накинет петлю на шею. - Ясное дело. Черт знает, кто такую ахинею выдумал. Ежели бы Йорх и впрямь захотел себя на сук вздернуть, с чего бы ему ради этого в Таллинн ехать? Нет, нет, у твоего братца живучая и жилистая душа - уж он-то подобной глупости не выкинет; мог, конечно, где и обронить какое-нибудь словцо, просто так, шутки ради. - И, взглянув через плечо, Тоотс спрашивает: - А это ваша собака? Нет, не их. Да и что они стали бы делать с этакой мохнатой мочалкой. Просто околачивается тут, бродячая. Или, поди знай... Может, это сам Йорх обернулся псом, если не получил земельного надела. - Хм-хм-хм, пуп-пуп-пуп ... Эти слова не мешало бы услышать, какому-нибудь паунверескому сплетнику - вот была бы потеха! А как вообще-то ваши домашние поживают? - Вполне сносно ... когда Йорха нет дома. Но стоит ему переступить порог - никому никакого покоя, поедом всех ест, считает, что все человечество - его враги. Интересно, что он там, в волостном доме, натворил? По слухам, выкинул и вовсе непристойную штуку ... - Ничего особенного там не было. - Тоотс машет рукой. - Твой брательник чуток попринимал солнечные ванны. - Но он вроде бы разгуливал без штанов во дворе волостного дома? Вы, господин Тоотс, мне хоть и мало знакомы, но вообще-то, между нами говоря, у Йорха, я думаю, не все дома. Будь он на войне контужен, так и сомнений бы не было, но он ведь там словно за спиной старика Боженьки сидел! - Да-а, - говорит Тоотс, растягивая слова, - такова она, жизнь на белом свете. Но... но... - он вдруг делает жест в сторону большака, - Бенно, посмотри, кто там идет! - Кто? Где? - Ну, там. - Гм ... - молодой человек смотрит в указанном направлении, - так это же Йорх, если не ошибаюсь. Нет, не ошибаюсь, он, собственной персоной. Подождем, пусть, подойдет к дому, небось узнаем, с какими барабанами и фанфарами его там, в Таллинне, встречали. Поначалу над ним не стоит подтрунивать не то ничего не скажет. - А не лучше ли будет, ежели я уйду? - Йоозеп Тоотс закуривает папиросу. - Почему же лучше? Правда, он ни ко мне, ни к вам особой симпатии не питает. Но мы и без того сразу увидим, с какими козырями он оттуда, от больших господ, возвращается. Имейте в виду, если он громко сопит, это не предвещает ничего хорошего. Аадниель Кийр подходит ближе и - по-видимому, он уже увидел Тоотса, да и Бенно тоже, - намеревается зайти во двор с другой стороны, обогнув дом. - Э-гей, приятель! - окликает его Бенно. - Куда это ты спешишь? Иди к нам! - Чего ты разорался? - доносится с большака. - Вовсе я не разорался. Иди сюда и расскажи, как в Таллинне решилось. - Тьфу, - фыркает Георг Аадниель. - Я едва на ногах стою. Зайдемте в дом, я там все и расскажу, ежели есть что рассказывать. Здравствуй, Йоозеп! Заходи - у меня в кармане двадцать капель "вакханалиуса", выпьем-ка его с сахарной водицей. Уф, уф, ноги мои до того устали, что хоть прямо в грязь ложись не сходя с места. Входите! - Идем, идем, раз приглашают! - торопит Бенно Тоотса. - Братишка, как видно, в сравнительно хорошем настроении. Не исключено, что ему повезло. - Можно и войти. - Тоотс пожимает плечами. - Интересно послушать, какие такие добрые известия привез Аадниель, или же какую - как говаривал он сам в прежние времена - весть. Собеседники входят во двор, тогда как Георг Аадниель уже плетется в дом. Если он не валяет дурака, то, похоже, и впрямь сильно устал. - Ну так здравствуй, юлесооский законный хозяин! - посмуглевший путешественник кладет руку на плечо Тоотса, когда тот входит в дом. - В кои-то веки я и тебя повидаю. - Меня? - Йоозеп усмехается. - Меня можно повидать в любое время, а вот тебя что-то нигде не было видно. Я только что услышал от Бенно, будто ты ездил в столицу. - Да, - Аадниель устало опускается на стул, - это святая истина, по меньшей мере на сей раз этот недоносок сказал правду. Именно из Таллинна я сейчас и приехал. И что же хорошенького он там услышал? - Хорошенького! - Йорх качает головой. - Кто тебе сказал, будто я там мог услышать непременно хорошенькое? Садись, дорогой Йоозеп, это разговор длинный. Только дай мне чуточку перевести дух; даже сердце стучит, словно с цепи сорвалось. - Ты, Йорх, назвал меня недоноском, - вмешивается в разговор младший брат, - в таком случае разреши этому недоноску спросить, не ты ли привел с собою этого страшного пса? - Какого еще пса? Что ты несешь! Пусть подойдет к окну и поглядит. Георг Аадниель - хотя он и смертельно устал - подгоняемый любопытством, тащится через силу к окну. - Да я в жизни не видал такого страшилища. - Он мотает головой. - Даже и во сне не видал. Вот как. А он, Бенно, уже подумал было, что брат привел пса в подарок домашним. - Помолчи, Бенно! - ворчливо обрывает сына старый глава семьи. - Пусть Йорх рассказывает, что он видел и слышал там, в дальних краях. - Да что я мог там увидеть и услышать, - Георг снова садится на стул, - гонять кулаком ветер да решетом воду носить можно и здесь, в Паунвере, с тем же успехом, что и в Таллинне. Ик! Только теперь, по тону школьного приятеля и по распространившемуся в помещении запаху перегара, Тоотс замечает, что Аадниель слегка подвыпил. Вдобавок к этому его платье порядком помято, волосы слиплись сосульками, а обувь испачкана, словно ею месили грязь. - Выходит, ты так ничего и не узнал? - робко спрашивает мамаша Кийр. - Ничегошеньки! - Сын откидывается на спинку стула. И после недолгой паузы добавляет: - Там и впрямь, была добрая дюжина капитанов и больших господ, но какой мне от этого толк? Разговор у всех один и тот же: пусть я принесу бумаги, документы; мол, такие вопросы, как выделение поселенческого надела, должны первоначально рассматриваться в местном самоуправлении. Сами же они только взвешивают принятое решение и, если найдут, что все в порядке, тогда утверждают. И все время на языке у них одно и то же, словно бы я требую для себя этот причитающийся нам надел и за свои военные заслуги! Объяснял я, объяснял, что дело обстоит вовсе не так, что этот надел пошел бы моим родителям за их погибшего сына; но ничего поумнее в ответ не услышал. Нужны бумаги, документы, доверенность, я уж не помню, что еще. И когда они мне, вдобавок ко всему, начали разъяснять, что у них среди претендующих на землю чуть ли не десять категорий или очередей, то в моей голове и вовсе все смешалось. Ох уж эти хождения и хлопоты! Да и в помещениях там до того жарко, что вся шкура взмокла. Добрых слов и вежливости хоть отбавляй, а правды и справедливости и того, чтобы вникнуть в положение человека, - этим и не пахнет. Ик! Кийр сплевывает, так что плевок описывает широкий полукруг, и продолжает: - Местное самоуправление! Тьфу! Вы же знаете, что местное самоуправление со мною делает! Там одна шайка, пристроились к кормушке, а прочим не дают даже пискнуть. Никакое это не самоуправление, а самодержавие. Знаешь ли, Тоотс, теперь я скажу это совершенно открыто - если подумать, так и впрямь в старину было куда вольготнее жить. Не знал ты ни налогов, ни всего иного-прочего, жил себе своей тихой жизнью, словно старик-бог во Франции. Можешь пустить это дальше, если желаешь. - Кто это может пустить дальше? - переспрашивает хозяин Юлесоо. - Не меня ли ты, в самом деле, имеешь в виду? Нет, золотко Йорх, я больше слушаю, чем разговариваю. Я ведь уже не в паунвереской приходской школе. - Так и быть, оставим это, - Кийр делает рукой примирительный жест. - Ах да, - он ощупывает нагрудный карман, - куда же эта бутылка подевалась? Аг-га-а, вот она где! - И, обращаясь к своей молодой жене, распоряжается: - Юули, принеси-ка нам одну рюмку, ту, сортом повыше! - Ну и ну, - старый мастер хмурит брови, - с каких это пор ты, Йорх, начал носить в кармане бутылки? - Ничего не поделаешь, придется спрыснуть неудачу. Если бы только дорожные расходы, так еще было бы терпимо, но сверх того утекло черт-те знает сколько. Один, бестия, присосался ко мне, словно пиявка, он, мол, поможет провернуть все мои дела, у него, мол, большие знакомства и все в таком роде... - Ну и что, провернул? - И еще как! Все, что он мне надул в уши - одно дерьмо да опилки, - Но что-нибудь он все же сделал, ведь не ... - А то как же, сожрал кучу моих денег. Ел и пил за мой счет, словно скотина. - Что же это за барин такой? - Откуда мне знать?! - Аадниель тупо машет рукою. - Он ко мне подкатывался, когда я в столовой или в трактире говорил о правде и справедливости. - Ой, ой, Йорх! - старик качает покрытой белыми ворсинками головой. - Если ты таким образом будешь вести свои дела, то и впрямь скоро станешь голым, как ладошка. Ведь это почти такой же провал, какой уже был однажды, когда ты ездил в Россию. - Все оттого получилось, - криво улыбаясь, старается отшутиться сын, - что Юули не держала на мою удачу скрещенными пальцы. Да, да, это как пить дать. - О Господи! - Молодая женщина закрывает руками лицо и быстро уходит в другую комнату. - Теперь еще я и виновата, что у тебя дело не выгорело. Бенно спрыгивает с портновского стола и идет следом за нею. Но с порога говорит брату: - Ну и никудышный же ты мужичонка, Йорх! - И уже в задней комнате, обращаясь к Юули: - Что ты, глупышка, плачешь из-за этого прохвоста! Неужели ты еще не уразумела, что все свои неудачи он сваливает на чью-нибудь голову? Постарайся к этому привыкнуть, а если не сможешь, то просто-напросто уйди от него. Работаешь здесь иголкой с утра до вечера ... неизвестно для кого. А Йорх разыгрывает из себя большого барина, путешествует по свету и сорит деньгами. Тьфу, какой это муж, тоже мне приобретение! То ли это война вконец задурила ему голову, то ли еще что. Не плачь! Лучше свисти. - Слышишь? - Юули отнимает руки от своего заплаканного лица. - Кто это там, за дверью, царапается и скулит? - А-а, это бродячий пес. Пусть его... - Бродячий пес за нашей дверью! Ой, Бенно, не к добру это. - Пустое! А что, это примета какая-нибудь? - Да, дурная примета, очень дурная. Что это она рассуждает как маленькая! Пусть лучше послушает, что болтает Йорх в передней комнате. А старший брат, успевший уже опустошить второй стакан и попросить у Тоотса курева, становится все более развязным и говорливым. - А-а, пустое! Что эта малость для меня значит! Это значит только одно: человек должен надеяться лишь на себя и не должен просить помощи у других. Так обстоят дела. Имейте в виду, я сам куплю хутор, если его не дадут во имя справедливости. - Что? - Старый мастер подается вперед. - Ты купишь хутор? Где ты его купишь? И на какие шиши? - Не беда, небось я еще покажу паунвересцам, что может сотворить такой человек, как я! Зря они надо мной посмеиваются. Вот и народная мудрость, учит: хорошо смеется тот, кто смеется последним. Что ты, Йоозеп, на этот счет думаешь? - А чего тут думать, - Тоотс попыхивает папиросой. - Ты же всегда такой мудрец да хитрец. В нашей округе и впрямь пока нет в продаже хуторов и поселенческих наделов, но там, чуточку подальше - да, к сожалению! Там уже многие на ладан дышат: так что, будь молодцом, приходи да бери. - Не понимаю, - ворчливо произносит отец, - что это, собственно, за голод у тебя на хутор? С чего ты вбил себе эту мысль в голову? - Ах, эту мысль? Ну, она появилась, конечно же, не вдруг, не за одну ночь. Во-первых, я хочу переселиться куда-нибудь подальше от Паунвере, будь оно проклято! - мне не по нутру здешние люди. У меня все время такое ощущение, будто они хотят меня слопать. Да, за стаканчиком пива или вина они и впрямь твои друзья, но стоит тебе отвернуться, как ... Во-вторых, я все-таки эстонец. Чего хорошего в том, что бывшие бароны и фоны и всякие иные немцы скупают кусища земли, чтобы понастроить там новых мыз? Не лучше ли будет, если какой-нибудь кусочек землицы и леса останется также и в руках эстонцев? А вы как считаете? Я ... я сейчас и вправду слегка наклюкался, но, небось, я знаю, что говорю. По дороге из Таллинна в Паунвере я разговаривал с одним очень серьезным и знающим человеком, он все мне растолковал. Этот человек не ждал от меня ни угощения, ни еще чего-нибудь, а говорил от чистого сердца. Я спросил, почему он не напишет об этом в газету. Он ответил, что уже написал. - И, оборотясь к задней комнате, Аадниель кричит: - Слышь ты, Бенно, впусти в дом своего тезку! Не то он обдерет себе когти об дверь. - Кто его с собой привел, тот пусть и впускает, - кричит в ответ младший брат. Наступает зловещая тишина; ни в передней, ни в задней комнате никто не произносит ни звука. Наконец подает голос сама старая хозяйка. - Теперь Йорх, - начинает она, - разреши и мне вставить в разговор словечко. Я не упрекаю тебя за то, что ты стал пить и курить - это дело твое. Ты уже взрослый мужчина и сам должен отдавать себе отчет в своих поступках. Но я, во всяком случае, никогда не думала, что ты приобретешь такие замашки, которые пожирают и здоровье и деньги. Ну да Бог с ними - уж, видать, такое сейчас время, не знаешь, чего бояться, о чем сожалеть ... - Ну что ты вмешиваешься, мама! - нетерпеливо перебивает сын. - Да погоди же ты, погоди, странный ты человек! Куда ты спешишь! Я только хотела сказать тебе несколько слов и дать материнский совет, - оставайся здесь, в своем доме, где ты родился и вырос. Ты не создан для того, чтобы жить вдали от нас, где-нибудь, в чужом краю, среди чужих людей. - Как так? Ты что, запеленать меня хочешь? - О-ох, зачем же ты, сынок, такие слова произносишь! Неужели ты сам не видишь: у тебя все идет прахом, что бы ты ни предпринял в чужом месте? Ездил в Россию, ездил в Таллинн - и тут, и там прогорел... Как было бы хорошо, если бы ты теперь с миром остался дома и продолжал свою прежнюю работу! Ничего лучшего не умею тебе пожелать. - Ты не умеешь! - отвечает сын с горечью. - Если ты не умеешь, так сумею я сам. Сегодня же начну узнавать, не продают ли где поселенческий хутор. - Не знаю, стоит ли с этим так уж спешить? - вставляет замечание Тоотс. - Хоть сейчас и пошли в ход всякие машины и приспособления, работа на земле остается тяжелой, особенно для тех, кто к этому непривычен. - Ого, теперь и ты, Йоозеп, примкнул к лагерю матушки! - восклицает Йорх, уставившись на Тоотса. - Может, ты задумал еще раз устроить мне пробу кости, как в тот раз, еще до мировой войны? - Ничего я не задумал, - спокойно отвечает хозяин Юлесоо. - К чему устраивать пробу чужим костям, ежели и собственные-то мои расхлябались. - Да, но ты все-таки содержишь хутор, строишь дома, распахиваешь целину, да у тебя, небось, и хорошая копеечка про запас отложена. - Так-то оно так, но ведь ты прекрасно знаешь, как обстоит дело с этими "домами", разве же только моя сила?.. - Знать-то я знаю, но все же... - и тихо, скосив глаза на дверь задней комнаты, Кийр добавляет. - Вот и был я круглый дурак, что взял жену бедную, словно жердь от изгороди! Что мне теперь делать с такой? - Но ты только что говорил, что человек должен помогать себе сам, а не надеяться на других. - О-о, дорогой мой, это совсем иное дело: чужие люди и собственная жена - две совершенно разные вещи. Знаешь что, Йоозеп, давай-ка махнем сейчас в Паунвере, может, услышим там что-нибудь. - Я уже достаточно наслушался. - Да нет, я - насчет хутора. - Отложим на потом! - устало отвечает Тоотс. - Сегодня я уже побывал в Паунвере, хватит. Кости-суставы ноют. Следующим летом надо будет составить компанию Тыниссону, поехать куда-нибудь на поправку, грязевые ванны попринимать, Тогда будет видно, вернется ли хоть частично былое здоровье. - Значит, ты не пойдешь? - Нет, сегодня никак не могу; не знаю, как и до дому доберусь. - Да и тебе тоже, Йорх, сегодня больше никуда не надо идти! - произносит мамаша уже заметно увереннее, чем до того, И, подойдя к своему предприимчивому сыну, требует: - Давай сюда свой пиджак и брюки! - Н-ну?! - Никакое ни "н-ну", - мать семейства начинает раздевать Йорха. - Сегодня останешься чин-чинарем дома, Хватит шататься без толку! - И оборотясь к другой комнате, - Бенно, Юули, идите сюда, помогите мне разоблачить этого выпивоху! Помощники смотрят на "действо разоблачения" поначалу молча, затем Бенно рявкает: - Куда это он свои помочи дел? Куда ты дел помочи, Йорх? - Откуда мне знать, куда они подевались, - ворчит старший брат со злостью. - Если их нет, значит нет. Тоотс поднимается с места, желает портновскому семейству всего доброго и направляется к выходу. - Но завтра пойдем в Паунвере, ладно? - кричит Георг Аадниель вслед школьному приятелю. - Будет видно ... если здоровье позволит, - кашлянув, отвечает Тоотс уже от порога. - Поглядите-ка, люди добрые, каким порядочным человеком стал юлесооский Йоозеп! - чуть ли не с благоговением произносит старая хозяйка после ухода гостя. - В школе он был сорвиголовой, что верно, то верно, но теперь стал таким серьезным мужчиной, даже одно удовольствие смотреть. - Да, смотреть одно удовольствие... - бормочет Кийр и, едва держась на ногах, направляется в так называемую свою комнату. - Одно удовольствие смотреть на такой мешок с костями. - Что ни говори, да ты и сам это видишь, он бросил все свои фокусы. А твои только еще начинаются. - Да, да, дорогая матушка - так что одно удовольствие смотреть. В домике портных наступают такие дни, что их, по правде говоря, и описывать не хочется, уж очень они грустные; похоже, предсказание молодой хозяйки Юули сбывается: если за дверью скребется чужая собака - это не к добру. Георг Аадниель работает вяло, по большей части сидит на краю кровати и думает, думает. Поездка в Таллинн пошла псу под хвост - во всяком случае, о ней и вспоминать не хочется, - а что будет дальше, вряд ли знают даже Божьи кудрявые ангелочки на небесах. Лишь один замысел прочно засел в лихорадочно работающем мозгу Йорха: он должен заполучить свой хутор, пусть хоть рухнет весь мир. У всех его бывших соучеников, начиная с этого самого Тоотса и кончая Тыниссоном - свои добротные хутора; все испытывают радость от собственной земли, только у него одного - эта маленькая хибара со свиным хлевом, да и ту он, Йорх, не может назвать полностью своей, потому что отец, мать и прохвост Бенно еще живы. Нет, если не сделать теперь решительного шага, он станет посмешищем для всех паунвереских жителей; а всякого рода суды и пересуды вокруг его особы и без того не утихают; если так пойдет и дальше, хоть на людях не появляйся. Прежнее плаксиво-хворое, доморощенное упрямство Аадниеля перешло в его рыжей голове в навязчивую идею: собственный клочок земли. Пусть потом настанут какие угодно времена, но у него, видишь ли будет что-то свое. Только откуда и как получить эту землю - вот в чем вопрос. Наконец он берет ноги в руки, идет к Сярби, помощнику секретаря, заводит разговор о том, о сем и, в конце концов, упоминает о "Государственном Вестнике"13... мол, там тоже вроде бы есть кое-какие сообщения о том, как идут дела на этом свете. - Вы что, хотите что-нибудь выяснить? - Помощник секретаря приподнимает свои очки в роговой оправе. - Да, вроде бы надо кое-что ... Вообще-то он, Сярби, более или мене в курсе дела, и, возможно, выдаст нужные сведения из головы, чтобы не ворочать толстенные подшивки. Так-то оно так, но все же он, Кийр, сам посмотрит. Как будет угодно. Георг Аадниель перебирает пухлые подшивки, но ума у него не прибавляется. Будь здесь под рукой, к примеру. Арно Тали, тот, наверняка, и нашел бы нужное место, Но он, Кийр, олух этакий! Когда ездил в столицу гонять кулаком ветер, упустил из рук и этого человека. Ну да ладно, есть и другие газеты, может быть, там удастся вычитать что-нибудь нужное. - Ну что, нашли? - спрашивает Сярби участливо. Да, он нашел так ... более или менее. А в мыслях: "Черт побери эту Книгу Премудрости Сираховой,14 в ней и настоящий дока не разберется!" Да, так обстоят дела, не знает ли Сярби, не продастся ли где хутор или поселенческий земельный надел? - Хутор или надел? - Помощник секретаря смотрит в потолок, словно надеется получить совет оттуда, сверху. А у самого в мыслях только его родной город, друзья, кафе, кино, особы женского пола - когда он не слишком поглощен своими обязанностями, бунтует в нем молодая кровь горожанина. - Не припомню, - отвечает наконец Сярби, почесывая кадык. - Но если случаем услышите, то ... Ну как же, непременно. Он ведь для того здесь и посажен, чтобы служить народу. Это выражение, частенько слышанное им от начальства, так внедрилось в его плоть и кровь, что произносится как бы само собой. И снова наш Кийр бредет по деревне Паунвере, он готов пойти на любые ухищрения, лишь бы отыскать добрый совет. Тут и там в каком-нибудь придорожном домике приподнимается угол занавески - на него смотрят, словно на какую-нибудь ходячую комедию, а стоит зайти в дверь, - сразу сделают приветливое лицо и встретят тебя, как желанного гостя, как крестного отца. Отвратительная деревня! Ох, если бы удалось убраться куда-нибудь подальше отсюда! У всех тут жизнь ладится, кроме него одного. Да и что говорить о деревне, когда ему не дают покоя даже дома. Что толку и от того, что он посещает церковь и молится Богу, иной раз даже весьма прилежно? Правда, частенько к молитве примешиваются и посторонние мысли, но ведь, ну да ... А что, право, если завернуть сюда, в этот самый погребок друзей, поглядеть в кои-то веки, что они там опять поделывают, разведать, не пущен ли о нем снова какой-нибудь вздорный слушок? Нет, они в глаза-то ничего не скажут, но ведь и из обиняков можно одно-другое понять. Странным образом в этот день в так называемом погребке друзей и добрых соседей нет никого, кроме самих хозяев и какого-то человека, не из Паунвере. Кийр словно бы... когда-то где-то видел этого господина с маленькой полукруглой бородкой, скулы у него первобытно выдаются, а речь до того ладная да складная - не хочешь, заслушаешься, хоть ты и в мрачном настроении. Чужой господин разложил на заляпанном столе всякие извлеченные из довольно объемистого рюкзака вещицы: зажигалки, иголки, наперстки, ножи, вилки, складные и перочинные ножики и... да где ж нам перечислить все эти предметы! - Ог-го-о! - Почесывая себе икру, чужак бросает на Кийра снизу вверх проницательный взгляд. - Кого я вижу! Присаживайтесь, возможно, и вам тоже что-нибудь приглянется из этих вещиц? Неужели вы и впрямь меня не помните? Киппель! Предприниматель, не то, чтобы вовсе прогоревший, но, скажем, на полпути к тому... как вам в данный момент приятнее думать. Присаживайтесь, прошу, поближе, побеседуем немного. Да, да, конечно же, теперь Кийру вспоминается некое давнее время, в особенности одна зимняя ночь, тут же, неподалеку от Паунвере, где... - Вы что... продаете это? - спрашивает он. - Я к тому, что... пожалуй, я и впрямь куплю что-нибудь, но почему вы вышли со своим товаром в такое неподходящее время? Зима настала, дорога ухабистая, а снега вроде бы и нет вовсе, ходить сейчас - никакого удовольствия. - Господин Кийр! - произносит предприниматель Киппель с такой значительностью, что даже таракан останавливается на кухонной плите и слушает, что последует дальше. - Господин Кийр! Вы либо уже не желаете меня понимать, либо, действительно, не понимаете: но невзирая на все дорожные ухабы, я все же тот самый Киппель, бывший управляющий торговлей Носова.15 Именно теперь самое подходящее время ходить по деревням со своим товаром. Что вы хотели сказать? Не горячитесь - это вредит здоровью. - Да чего там ... - Позвольте, господин Кийр, вы - известный человек через своего друга и соученика по школе Лесту, позвольте мне немножко дополнить свои слова. Позвольте мне... Ну да, именно теперь самое подходящее время. Сейчас канун Рождества, народ сидит по домам, денежки в кармане, именно теперь - самая торговля. В канун Рождества играют свадьбы, молодым нужны ножи и вилки, а кому же я продам свой товар летом, когда народ в поле и на покосе? Да, верно: ходить трудновато, зато все хуторяне дома - кое-что берут, не отрицаю. Выгляньте-ка на улицу, господин Кийр, снежинки падают... очень возможно, и вы тоже что-нибудь купите. - Непременно. Но, господин Киппель, вы теперь обошли все поля и тропы... вы случаем... не видели?.. Одним словом, я готов вместе с вами шагать по этим ухабистым дорогам, и даже помогу вам нести ваш рюкзак. Пойду! Дайте мне вашу руку! Ну как же, всеконечно! Но друг-приятель, такой-растакой должен еще раз получить от своей дорогой жены отменный нагоняй, нахлобучку, вздрючку, а затем... А затем Кийр отправится вместе с Киппелем знакомиться с поселенческими хуторами Эстонии. Однако до этого Кийр все же должен побывать дома отнести весть домашним, что он снова пускается в путешествие, не то его, чего доброго, начнут разыскивать с полицейскими. - Это само собой! - сразу же соглашается Киппель. - Я пойду вместе с вами, а у себя дома вы, может быть, и выберете из моего товара, что вам придется по вкусу. Как я вижу по кольцу, вы женаты, так что и жена поможет выбрать, естественно, у дам могут быть особые желания. - Да, да. Теперь настроение Георга Аадниеля уже и наполовину не такое кислое, каким было еще совсем недавно: теперь у него, по меньшей мере, есть перспектива найти поселенческий хутор. И главное: он уже не один в этом проклятом круге, из которого не видел никакого выхода. В обществе предпринимателя Киппеля он наверняка разорвет этот обруч, этот круг, который, того и гляди, мог и вовсе удушить и его тело, и его душу. - Так, - говорит Георг Аадниель, едва переступив порог родного дома, - теперь выкладывайте свой товар, господин Киппель, тогда продолжим разговор. Торговец с удовольствием выполняет такое приказание. - Посмотри, Юули! Посмотри, матушка! - произносит Кийр тоном значительности. - Да подойдите же вы все поближе, выбирайте, что кому нравится! Я за все заплачу. Бенно, сидя на портновском столе, косит на брата глазами: Йорх в хорошем настроении, вообще-то