Сэйте Мацумото. Земля-пустыня ----------------------------------------------------------------------- Пер. с япон. - Т.Редько. Сб. "Японский детектив". Владивосток, "Уссури", 1992. OCR & spellcheck by HarryFan, 30 August 2002 ----------------------------------------------------------------------- 1 Сэцуко Асимура сошла с электрички на станции Нисиноке. Прошло немало лет с тех пор, как она приезжала сюда в последний раз. С радостным чувством смотрела она на трехэтажные пагоды храма Якусидзи, которые были видны даже с железнодорожной платформы. Нежаркое осеннее солнце уже заходило за сосны, росшие вокруг пагод. Станцию с храмом соединяла прямая дорога. По пути Сэцуко зашла в закусочную, где заодно торговали старинной утварью. На полках, как и восемь лет назад, лежали образцы старинной черепицы. Небо начали заволакивать тучи, подул пронизывающий холодный ветер, но на душе у Сэцуко было приятно и легко. Давно она не ходила по этой дороге, давно не посещала храм, куда сейчас шла. До Киото она ехала вместе с мужем, которому весь день предстояло провести на заседании научного конгресса. Уже несколько лет они никуда не выезжали вместе и еще в Токио договорились, что Сэцуко съездит в Нару в те часы, когда муж будет занят на конгрессе. Миновав ворота, Сэцуко остановилась перед храмом. Она вспомнила, как была огорчена в прошлый приезд, когда пагоды ремонтировали. Теперь они стояли во всей красе, и это обрадовало Сэцуко. Сегодня, как обычно, посетителей в храме почти не было. Приезжавшие в Нару туристы сюда не добирались. Когда Сэцуко, вдоволь налюбовавшись искусной резьбой в главном храме, вышла наружу, было уже за полдень. Дорога, соединявшая храм Якусидзи с храмом Тоседайдзи, была у Сэцуко одной из самых любимых. Восемь лет назад она приезжала сюда в конце весны, когда ярко светило солнце и за глинобитной оградой, тянувшейся вдоль дороги, цвели магнолии. Сейчас дорога была безлюдна, с полуразрушенной ограды свисали плети дикого плюща. Подойдя к храму Тоседайдзи, Сэцуко заметила, что ворота храма основательно подновлены. В прошлый приезд ей сразу бросилось в глаза, что воротные столбы растрескались, их нижняя часть подгнила, а опирающаяся на столбы крыша ворот, крытая старой черепицей, - поросла мхом и угрожающе накренилась. Еще ей тогда запомнилось удивительное сочетание цветов росшей здесь дикой вишни и блекло-красной краски, сохранившейся на столбах и вызывавшей ощущение чего-то очень древнего. Длинная дорожка, по обе стороны которой росли высокие деревья, привела ее к храму. Она заглянула в маленький киоск у входа в храм, где были разложены цветные открытки и сувениры. В киоске сидел тот же старый привратник, который был здесь и в прошлый ее приезд. Сэцуко остановилась перед храмом и долго любовалась его неповторимой архитектурой. Любовь к древним храмам привил ей покойный дядя, Кэнъитиро Ногами, младший брат матери. Он был дипломатом, во время войны занимал пост первого секретаря в японском представительстве в одной нейтральной стране и перед самым концом войны внезапно там заболел и умер. Сэцуко помнила, что мать страшно горевала и удивлялась, как это могло случиться - ведь Кэнъитиро был такой здоровый мужчина. И теперь, как только она вспоминала дядю, в ее памяти всплывали эти слова матери. В самом деле, Ногами был удивительно здоровым человеком, занимался дзю-до еще в средней школе, а в университете уже имел третий дан. Он выехал из Японии к месту назначения, когда война была в самом разгаре. Сэцуко с матерью приехали проводить его на токийский вокзал. Вокзал был едва освещен: власти ввели правила светомаскировки. В ту пору в Европу можно было попасть только через Сибирь. Америка вела маневренную войну и наносила Японии чувствительные удары. В Европе Германия и Италия терпели одно поражение за другим. Сэцуко думала, что за дядю можно не беспокоиться, только бы добрался до места службы - до нейтральной страны. Но нежданно-негаданно именно там его и настигла смерть. С каждым днем положение Японии, Германии и Италии становилось все более угрожающим, и на своем дипломатическом посту дядя не знал ни сна, ни отдыха. Организм у него ослаб, болезнь поразила легкие и вскоре довела его до могилы. Сэцуко до сих пор помнила сообщение в газете о его смерти: "Находясь в нейтральной стране, в условиях сложной политической обстановки в Европе, Кэнъитиро Ногами отдавал все силы осуществлению японской внешней политики военного времени и скончался на боевом посту". Понимать красоту древних храмов научил ее именно дядя. Еще в студенческие годы он нередко посещал старинные храмы в Наре и продолжал увлекаться этим и после того, как поступил на службу в министерство иностранных дел. Возвращаясь на родину из Тяньцзиня, куда его впервые направили вице-консулом, а затем из различных европейских стран, где он служил впоследствии, Ногами прежде всего отправлялся осматривать древние памятники Японии. Дядя не раз обещал Сэцуко взять ее с собой в такие поездки, но ему так и не удалось выполнить свое обещание. Присылая Сэцуко из-за границы красивые открытки, он никогда не описывал тамошние красоты, а всегда интересовался, ездила ли Сэцуко в Нару, выражал сожаление, что не мог вместе с ней побывать там, и всячески внушал ей любовь к седой старине Японии. Осмотрев храм, Сэцуко направилась к выходу. Она заглянула в киоск с намерением купить что-нибудь в подарок своей двоюродной сестре, Кумико, дочери дяди. Пока старый привратник заворачивал выбранные ею сувениры, Сэцуко обратила внимание на лежавшую на прилавке книгу посетителей, в которой расписывались побывавшие в храме гости. Книга была довольно объемистая. Сэцуко пробежала глазами раскрытую страницу и сразу узнала несколько фамилий известных искусствоведов и профессоров. По-видимому, именно такого рода люди, а не простые туристы посещали этот храм. Она взглянула еще на одну страницу, предыдущую. Страница вся была испещрена неразборчивыми подписями - к сожалению, в последнее время мало кто серьезно занимался каллиграфией. Но одна подпись невольно привлекла к себе внимание Сэцуко: Коити Танака. Фамилия ей была неизвестна, но почерк был удивительно знаком. Где она видела такие иероглифы? - Извините, что заставил вас ждать. - Старик с поклоном передал Сэцуко завернутые в бумаги сувениры и, заметив, что она внимательно разглядывает книгу, сказал: - Не желает ли госпожа занести свое имя? Сэцуко взяла кисточку, расписалась, потом снова стала внимательно разглядывать привлекшую ее внимание фамилию. Нет, не столько фамилию, сколько почерк. Да-да, думала она, очень похоже на почерк покойного дяди. Дядя еще в молодости увлекался каллиграфией и прекрасно писал. Написание иероглифа "ити" в его имени очень походило на "ти" в имени неизвестного, линия, как и у дяди, чуть-чуть поднималась вправо, и утолщение на конце при остановке кисти было удивительно похоже. А дядя учился по образцам знаменитого китайского каллиграфа эпохи Сун - Ми Фэя. Сэцуко решила, что это галлюцинация, и вызвана она пребыванием в храме, где так любил бывать ее дядя. По-видимому, сегодня она слишком много думала о нем. Правда, в этом мире немало найдется людей с одинаковыми почерками, и все же ей было приятно это случайное совпадение: посетила храм, о котором часто рассказывал дядя, и увидела почерк, столь похожий на его. Кто же этот человек, расписавшийся в книге посетителей? Откуда он? На всякий случай Сэцуко спросила у привратника: - Должно быть, этот господин приехал сюда издалека? Старик безразлично взглянул на подпись. - Не могу знать, - ответил он. - Не скажете ли, когда сделаны эти записи? - спросила Сэцуко, указывая на интересующую ее страницу. - Хм-м, - промычал старик, разглядывая фамилии. - Пожалуй, дней десять назад. В таком случае привратник должен был бы помнить внешность посетителя. Ведь сюда не так уж часто заглядывают туристы. Однако в ответ на ее вопрос старик сказал: - В последние дни как раз было много народу, разве всех упомнишь. Сэцуко поблагодарила привратника и прежней дорогой отправилась на станцию. Почему-то именно сегодня мысли о дяде не давали ей покоя. Слов нет, это он привил ей любовь к неповторимой красоте старых храмов, и мысли о нем были вполне естественны, но... А может, это осенний пейзаж навеял на нее грустные воспоминания? Сэцуко договорилась встретиться с мужем в гостинице. Он должен был после конгресса в Киото приехать в Нару к восьми часам вечера. Она пришла на станцию и собиралась уже было вернуться в Нару, но неожиданно переменила свои планы, отказавшись от первоначального намерения пройти по старинной дороге Саходзи. У нее не выходила из головы подпись Коити Танаки, сделанная таким знакомым почерком. Глубоко задумавшись, стояла Сэцуко на платформе. Подошла электричка на Нару, но она ее пропустила. Потом, решительно тряхнув головой, перешла на другую сторону и села в поезд, идущий в противоположном направлении. Она вышла на станции Касиварадзингумаэ и взяла такси. Эти места были ей знакомы. По обе стороны дороги тянулись поля, среди которых то тут, то там виднелись крестьянские домики. Вскоре показалась белая ограда храма Татибанадэра. Сэцуко попросила шофера подождать и стала подниматься к храму по высоким каменным ступеням. Сэцуко нравилось, как звучит название этого небольшого храма. Она сразу подошла к киоску, где привратник продавал открытки и сувениры. Купив несколько открыток, она поискала глазами книгу посетителей, но ее нигде не было видно. - Я бы хотела расписаться в книге посетителей, - набравшись смелости, обратилась Сэцуко к привратнику, который внимательно изучал древние прописи. Привратник мельком взглянул на Сэцуко и подал спрятанную в ящике стола книгу. Сэцуко быстро перелистала последние заполненные страницы, но фамилии Коити Танака не нашла. - Благодарю вас, - сказала она и поспешила к машине. - К храму Ангоин, - бросила она шоферу. Дорога пролегала среди скошенных рисовых полей. Вскоре они въехали в небольшую рощу и остановились перед воротами с надписью "Ангоин". Храм этот славился статуей будды Асука, изваянной, как говорили, мастером Торибуцу. В любой книге по истории искусства Японии можно всегда видеть фотографию этой статуи. На этот раз Сэцуко не спешила замереть в молитвенной позе перед "Улыбающимся буддой". Ее прежде всего интересовала книга посетителей. В привратницкой было пусто, но Сэцуко, должно быть, заметили, потому что вскоре появился пожилой монах в белом одеянии. - Желаете осмотреть храм? - спросил он. Сэцуко покачала головой. Она сразу увидела книгу посетителей, но сначала приобрела несколько сувениров и лишь после этого обратилась к монаху: - Видите ли, я приехала издалека, из Токио, поэтому мне хотелось бы расписаться в книге посетителей. - Пожалуйста, - улыбнулся монах и стал растирать в тушечнице тушь. Пока он этим занимался, Сэцуко быстро перелистала книгу и чуть не вскрикнула: на предпоследней странице стояла фамилия Коити Танака, написанная тем же самым чеканным почерком. Указывая на эту фамилию, Сэцуко, сдерживая волнение, спросила монаха: - Не припомните ли, когда этот господин посетил ваш храм? Монах наклонился, внимательно посмотрел на подпись и, задумчиво покачав головой, ответил: - Точно не припомню. В последнее время было много посетителей. По-видимому, дней десять назад. - Может быть, вы запомнили его внешность? - Нет, не помню, - ответил монах. - А вы что, с ним знакомы? - Да, и очень хорошо, - неожиданно для себя ответила Сэцуко. - Я посмотрела на подпись и вспомнила человека, с которым давно не виделась. - Очень сожалею, но ничем не могу вам помочь. Сэцуко еще раз взглянула на подпись. Невероятно, но почерк прямо-таки дядин. Сэцуко хранила дома несколько образцов его каллиграфии, подаренных ей еще в детстве. Как жаль, что у нее с собой нет ни одного образца - можно было бы сейчас на месте сличить. В Нару Сэцуко возвратилась вечером, когда в городе зажглись огни. Реити - так звали ее мужа - уже принял ванну и дожидался жену в номере. Он сидел, закутавшись в теплый халат, и читал газету. - Извини, что задержалась, - сказала Сэцуко. - Ничего. Ванну примешь? - Попозже. - Тогда давай ужинать. Я зверски проголодался. - Реити по-ребячьи постукал себя ладонью по животу. Сэцуко заказала ужин. - Ты покончил с делами раньше, чем предполагал? - спросила она. - Да, заседание кончилось в первой половине дня. Друзья пригласили отметить это событие в ресторане, но ты же знаешь, к спиртному я равнодушен, да и не хотелось заставлять тебя дожидаться. Поэтому я отказался и сразу выехал в Нару. Сэцуко почувствовала раскаяние. - Еще раз прости, что заставила тебя ждать, - сказала она. - Ничего страшного. Лучше расскажи, как прошло твое паломничество. - Реити несколько иронически относился к увлечению жены. Принесли ужин, и Реити стал поспешно уничтожать одно блюдо за другим. - Ты в самом деле сильно проголодался, - сказала Сэцуко, с улыбкой глядя на мужа. - Днем не удалось даже перекусить, и, пока ехал в Нару, почувствовал такую пустоту в желудке, что решил: еще немного, и отправлюсь от голода к праотцам. - Муж Сэцуко был доцентом на кафедре патологии в университете Т. - Ну так как же, удалось тебе выполнить намеченную программу? - повторил он. - В общем, да, - неопределенно ответила Сэцуко. Ведь она посетила не совсем те места, где намеревалась побывать сначала. - Ну и как Саходзи? Реити спросил именно о Саходзи, поскольку ему нравилось само название старинной дороги. Кроме того, он гордился тем, что наизусть помнил стихотворение из "Манъесю" [древнейшее в Японии собрание стихотворений, конец VIII столетия], посвященное этой дороге: Ты пишешь: С восхищением любуюсь ивами Саходзи. О, как хотелось бы и мне Туда перенестись, Хотя б коснуться их ветвей зеленых. В юности Реити зачитывался литературными памятниками. - Туда я не добралась, - ответила Сэцуко. - Почему? - спросил Реити, удивленно глядя на жену. - Ведь ты мечтала побывать именно там. - Верно. Но по пути планы мои изменились. Зато я посетила Ангоин и Татибанадэра. - В странные места тебя потянуло. Сэцуко решила рассказать мужу все без утайки. - Дело в том, что в книге посетителей храма Тоседайдзи мне бросилась в глаза фамилия, написанная почерком, очень похожим на почерк дяди. И что-то меня толкнуло проверить, нет ли такой же подписи и в других храмах. - Почерк дяди?! - Реити удивленно поднял брови. - Почерк был очень похож на дядин, и мне почему-то взгрустнулось. - Ну, это объяснимо, ведь Ногами был в некотором смысле твоим наставником. Это он привил тебе любовь к старинным храмам, - улыбнулся Реити. - Итак, ты решила взглянуть на книги посетителей в других храмах... Но почему ты выбрала храмы близ Асука? - Дяде они особенно нравились, он часто упоминал о них в письмах, будучи за границей. - Ну и ну? - воскликнул Реити. - Но ты, надеюсь, объездила эти храмы не в поисках самого дяди? - Конечно, нет. Ведь дядя умер семнадцать лет назад. И все же в храме Ангоин я нашла ту же фамилию, написанную тем же почерком. - Н-да, - протянул Реити. - Женская интуиция - страшная штука! А как фамилия того человека, который присвоил себе почерк покойного Ногами? - Коити Танака. Нет, в самом деле, почерк удивительно похож, а ведь почерк у дяди особый, свойственный лишь образцам знаменитого китайского каллиграфа. - Если господин Коити Танака учился по образцам того же каллиграфа, то он, прямо скажем, нехорошо поступил по отношению к тебе: заставил переменить планы и уклониться далеко в сторону, - усмехнулся Реити. - Думаю, своим усердием ты угодила покойному дяде. Отель окутала ночная тишина. По козырьку над окном застучали капли дождя. Хотя Реити и высмеял ее предположения, подпись Коити Танаки так и стояла перед глазами Сэцуко. В тот день, как никогда прежде, ее охватили воспоминания о дяде, умершем в Европе много лет назад. 2 На второй день по возвращении в Токио Сэцуко отправилась в гости к тетке, вдове Ногами. Дом, куда она шла, находился в районе Сугинами, где местами еще сохранились небольшие рощи японского дуба, а соседний особняк, принадлежавший старинной аристократической фамилии, был окружен настоящим лесом. Сэцуко нравилась эта дорога. Правда, в последнее время тут появилось много новых домов и деревьев стало меньше, но по-прежнему вокруг аристократического особняка высились могучие дубы и пихты. Осенью здесь было особенно красиво. Путь пролегал по узкой тропинке, которая причудливо извивалась между живыми бамбуковыми изгородями. Сэцуко остановилась у входа в небольшой дом и позвонила. Дверь сразу же открыли, и на пороге появилась тетушка Такако. - Заходи, рада тебя видеть, - сказала она. - Спасибо за открытку из Нары. Сэцуко вдруг вспомнила день бракосочетания тетки и дяди. Кажется, это было накануне назначения-дяди вице-консулом в Таньцзинь. А спустя год ее мать получила от них первое письмо. Сэцуко и сама получала потом чудесные открытки, написанные красивым почерком тетки, с изображением различных китайских пейзажей. Дядя, который с юношеских лет увлекался каллиграфией, не раз говорил матери Сэцуко: "Презираю женщин, не умеющих писать, и уж если женюсь, то только на девушке, обладающей красивым почерком". Так оно и вышло. - Сколько дней ты провела в Наре? - спросила Такако, наливая племяннице чай. - Один день, - ответила Сэцуко, доставая подарки. - Жаль, что так мало. - У Реити ведь занятия в университете, поэтому побыть там подольше не было возможности. - Ах, так... - Приехали в Нару рано утром, собиралась осмотреть храмы вдоль Саходзи, но по странному стечению обстоятельств отправилась в другую сторону, в Асука. - Почему? - недоуменно спросила тетка. Сэцуко колебалась: стоит ли сейчас рассказывать о сделанном ею открытии? При других обстоятельствах ей нетрудно было бы с улыбкой поведать тетке об этом, но подпись Коити Танаки вдруг снова всплыла у нее перед глазами, и ее предположение показалось настолько реальным, что она испугалась... Нет, она не сумеет в шутливой форме сказать об этом Такако, которая в последние годы уже успокоилась, храня в памяти образ мужа, умершего давно на чужбине. - В храме Тоседайдзи, - вдруг решилась Сэцуко, - я обнаружила в книге посетителей фамилию, написанную почерком, очень похожим на почерк дяди. - Да? - В возгласе Такако не почувствовалось волнения, только в глазах мелькнуло любопытство. - Странно, я думала, что такого почерка, пожалуй, ни у кого теперь нет. - Похож как две капли воды! Я ведь прекрасно помню почерк дяди, и, хотя фамилия была другая, я чуть не вскрикнула от удивления. Такако продолжала спокойно улыбаться. - Тогда я решила отправиться в Асука в надежде отыскать хотя бы еще одну подпись этого Танаки. Дядя часто говорил мне, что ему особенно нравятся древние храмы в Асука. - И что же? - заинтересовалась наконец Такако. - И нашла еще! В книге посетителей храма Ангоин. - Так-так, - усмехнулась Такако. - По-видимому, ты слишком много думала о дяде, вот тебе и показался почерк знакомым. - Может быть, - решила не возражать Сэцуко. - Но когда я глядела на те иероглифы, мне невольно захотелось сравнить их. - Узнаю тебя. - Не смейтесь, тетя. Будь эти храмы поближе, я готова была бы хоть сейчас вновь отправиться туда вместе с вами. - Это невозможно! Да я и не стала бы смотреть. Мой Кэнъитиро давно умер. Вот если бы он был жив... По-видимому, привидение водило рукой человека, что оставил в книгах посетителей свою подпись. - Рейхи говорит то же самое. Когда мы встретились с ним в Наре в гостинице, он сказал: "Тебя целый день водил дух покойного дяди". - Он, безусловно, прав, и давай больше не будем об этом говорить, - отрезала Такако. - Ну, а как поживает Кумико? - переменила разговор Сэцуко. - Здорова ли, как у нее дела на службе? - Спасибо, хорошо, - улыбнулась Такако. - Немало, тетя, вы положили на нее сил. Но теперь все позади. Должно быть, скоро и жених объявится. Сколько ей сейчас? - Двадцать три исполнилось. - Есть кто-либо на примете? - Я как раз хотела с тобой посоветоваться. Понимаешь, у Кумико появился новый знакомый, она его даже раза два приглашала в гости. - Вот как! А что он за человек? - Работает в газете. Мне он показался положительным юношей. Хорошо бы и тебе на него взглянуть. - Обязательно. В следующий раз, когда он придет, пригласите и меня. Ну, а что вы думаете? - Не знаю, что и сказать, - ответила Такако, но по выражению ее лица было видно, что она уже согласна на этот брак. - Как время летит, - задумчиво сказала Сэцуко. - Сколько Кумико было лет, когда умер дядя? - Шесть. - Как бы он радовался, если бы дожил до ее свадьбы. - Сэцуко расчувствовалась. Вот и Кумико стала взрослой, видимо, и замуж скоро выйдет. А ведь совсем недавно... Сэцуко часто вспоминала свою сестренку, когда та была маленькой. Кумико было всего четыре года, когда они вместе однажды отправились в Эносима на морское побережье. Девочка так увлеклась игрой в песочек, что никак не хотела возвращаться Домой. И сейчас, будто все было только вчера, перед глазами Сэцуко стояла крошечная девчушка в красном платьице, присевшая на корточки на песчаном берегу у самой воды. - Муж безумно любил дочь, - тихо сказала Такако, - и в письмах из-за границы только о ней и спрашивал, в последнем письме тоже. Кажется, я тебе его показывала? - Да, но я совсем забыла, что он тогда писал. Хотелось бы взглянуть на письмо еще раз? - сказала Сэцуко. Конечно, ей было приятно снова почитать письмо дяди, но, помимо этого, она хотела воспользоваться случаем и взглянуть на его почерк. Такако с готовностью встала и вышла из комнаты. Воспоминания о муже ее всегда как-то будоражили - она оживлялась и словно сбрасывала с себя груз своих лет. Вскоре она вернулась, прижимая к груди письмо. - Вот оно! - Такако протянула конверт. На конверте была наклеена иностранная марка. На штемпеле можно было разглядеть дату: 3 июня 1944 года. Плотный конверт был изрядно потрепан - по-видимому, его уже много раз держали в руках, Сэцуко вытащила из конверта листок почтовой бумаги, потертый на сгибах. Письмо было отправлено из швейцарской больницы, где лежал заболевший дядя. Сэцуко быстро пробежала глазами письмо: "Вдали от родины сильнее ощущаешь беду, нависшую над ней. Человек чувствительнее воспринимает реальность, когда находится в отдалении и не вовлечен непосредственно в водоворот событий. Точно так же, как свидетели харакири испытывают больший страх, чем человек, его совершающий. Сейчас я нахожусь в Швейцарии, в больнице, и все время думаю и беспокоюсь о вас. Никогда я так сильно не волновался за вашу судьбу. В газетах чуть не ежедневно сообщают о бомбардировках, которым подвергается Япония. Всякий раз, когда я читаю об этом, меня охватывает страшное беспокойство за Кумико, хотя в такой момент, может быть, и нехорошо думать исключительно о своей семье... Надо что-то предпринять, чтобы вернуть Японию к мирной жизни. Я с содроганием думаю о том, что, пока лежу здесь, на больничной койке, каждое мгновение сотни, тысячи жизней уходят в небытие. В окно палаты светит яркое веселое солнце. Должно быть, у вас сейчас такого мирного солнца нет и в помине. Вы, наверно, прячетесь в бомбоубежищах и со страхом ожидаете очередного налета американских бомбардировщиков. Я понимаю, что на тебя, жена, легло тяжкое бремя ответственности за нашу Кумико. Будь же терпелива, и да хранит вас обеих моя любовь. Молюсь о том, чтобы скорее в Японию пришел мир и ничего не случилось с Кумико". Зная о жесткой военной цензуре, надо отдать должное смелости дяди, который написал такое письмо. Должно быть, эту смелость придавала ему любовь к жене и дочери и беспокойство за их судьбу, подумала Сэцуко и принялась разглядывать почерк. Безусловно, иероглифы, написанные пером, отличались от написанных кистью, но и здесь явно прослеживались индивидуальные особенности почерка Ногами. - Прочитала письмо, и сразу захотелось зажечь поминальную палочку, - сказала Сэцуко, возвращая Такако письмо. - Спасибо тебе, - поблагодарила Такако и провела ее в комнату, где находился домашний алтарь. На алтаре стояла фотография Ногами того времени, когда ему присвоили звание первого секретаря. На его губах застыла легкая улыбка, сквозь узкие веки смотрели живые глаза. - Кто доставил останки дяди в Японию? - спросила Сэцуко. - Господин Мурао. Он служил в том же представительстве, что и муж. Теперь он начальник отдела в департаменте стран Европы и Азии. - Вы встречались с ним с тех пор? - По приезде в Японию он дважды заходил, зажигал поминальные палочки. По-видимому, этот Мурао навестил семью своего сослуживца по обязанности, а потом, вероятно, закрутился на работе и забыл о них, подумала Сэцуко. Такако в свое время рассказывала Сэцуко, о чем тогда говорил господин Мурао, передавая ей урну с прахом покойного мужа. В последние месяцы, когда поражение Японии становилось все более очевидным, Ногами, по его словам, развил в нейтральной стране активную дипломатическую деятельность. Одна из стран оси - Италия - уже капитулировала перед армией англичан и американцев, Советский Союз наносил один за другим мощные удары по германской армии. Ситуация складывалась так, что при всем желании нельзя было и предположить, будто у Японии оставались какие-либо шансы на победу. И задача Ногами состояла в том, чтобы действуя через нейтральную страну, постараться добиться выгодных для Японии условий мира. Предполагалось достигнуть этой цели путем переговоров с союзными державами. Однако почти все, с кем вел переговоры Ногами, были на стороне противника и не сочувствовали Японии. Отсюда можно понять, какие трудности испытывал японский дипломат. И он не выдержал. Болезнь поразила легкие, и, когда Ногами поместили в больницу, от этого еще недавно цветущего человека остались лишь кожа да кости. Извещение о его кончине было передано японскому представительству через министерство иностранных дел Швейцарии. Господин Мурао, специально отправился туда за останками Ногами, но шла война, и на дорогу потребовалось немало времени. Когда он прибыл в Швейцарию, Ногами уже кремировали, и Мурао передали только его прах. В больнице Мурао сказали, что умер Ногами спокойно, но в последние дни очень тревожился за судьбу своей страны. Вместе с прахом ему вручили и завещание покойного, адресованное жене. В завещании главным образом говорилось о воспитании Кумико, однако покойный давал в нем совет и жене - выйти замуж вторично. Сама Сэцуко этого завещания не читала, но ее мать, видевшая его, подробно пересказала ей его содержание. Спустя несколько дней после того, как Сэцуко навестила тетку, ей позвонила Кумико. Она поблагодарила за подарки и спросила, правда ли, что Сэцуко видела в книге посетителей фамилию, написанную почерком отца. - Правда, - ответила Сэцуко и улыбнулась: Кумико, должно быть, хочет все узнать из первых рук. - Расскажи мне все подробно, - попросила Кумико. - К моему сожалению, больше того, что я говорила твоей маме, я ничего не знаю, - как можно мягче ответила Сэцуко, боясь разочаровать девушку, безумно любившую отца. - Тогда разреши прийти к тебе завтра, если я, конечно, не помешаю твоему мужу. - Завтра его не будет, у него какие-то дела в университете. - Вот и прекрасно, это даже лучше, что его не будет. Есть одно дело, о котором мне неудобно при нем говорить. - Что-нибудь случилось? - Нет-нет! Просто я хотела зайти вместе со своим другом. Он работает в газете и очень заинтересовался тем, что ты обнаружила в Наре. - Он работает в газете? - Противная! Мама ведь тебе уже все сказала! - воскликнула Кумико. Повесив трубку, Сэцуко встревожилась: почему это газетный репортер вдруг проявил интерес к ее открытию? Когда она вечером поделилась своим беспокойством с Реити, тот, развязывая галстук, недовольно поморщился: - Вот что бывает, когда начинают болтать глупости. Нынешних газетчиков хлебом не корми - только подавай сенсацию. Но Сэцуко не считала, что подобное происшествие может послужить темой для сенсации. - Так-так, значит, у Кумико появился возлюбленный. - Реити заинтересовался именно этой новостью. 3 - Сегодня, кажется, придет Кумико со своим репортером, - вспомнил Реити, собираясь в университет. - Постарайся пораньше вернуться, чтобы их застать, - попросила Сэцуко. - Очень жаль, но как раз сегодня мне придется задержаться. Ты извинись за меня, - сказал Реити и, взяв свой старый портфель, ушел. Соэда оказался совсем не таким, каким Сэцуко рисовала в своем воображении газетного репортера. На первый взгляд он смахивал на обычного служащего какой-нибудь фирмы. Отличали его лишь косматые, небрежно причесанные волосы. Держал он себя учтиво, с достоинством и довольно сдержанно. Соэда подал свою визитную карточку, из которой Сэцуко узнала, что зовут его Сеити и служит он в солидной газете. Одет он был скромно, но со вкусом. Высокий рост и мужественное лицо создавали впечатление определенной надежности. Он вовсе не был похож на тип газетчика, готового погнаться за любой сенсацией. После того как хозяйка и гости перекинулись несколькими словами о погоде и обменялись последними новостями, Кумико заговорила о цели их визита: - Сестрица, я тебе уже говорила, что Соэда заинтересовался тем, что тебя поразило в Наре. Тебе не трудно все это повторить? - А вам мое открытие не показалось странным? - спросила Сэцуко у Соэды. - Нет, просто меня оно очень заинтересовало, - серьезно ответил юноша. Сэцуко взглянула на Соэду, большие глаза юноши излучали доброжелательность. - Кое-что о судьбе господина Ногами мне удалось выяснить, - продолжал Соэда. - Нашел я и официальное сообщение о его кончине, и, полагаю, это сомнения не вызывает. Тем не менее рассказ Кумико о том, что вы обнаружили в нарских храмах, вызвал у меня странное чувство. - Почему? - удивленно спросила Сэцуко. - В общем-то, серьезной причины нет, - спокойно ответил Соэда, - но меня удивило совпадение: фамилия, написанная почерком Ногами, обнаружена именно там, где он любил бывать при жизни. И мне захотелось услышать от вас подробности вашего посещения Нары. Почему этот юный репортер заинтересовался Ногами, соображала Сэцуко. Может, он просто хочет больше узнать об отце своей невесты? Но тогда зачем ему было искать встречи с ней? Обо всем, что он хотел узнать, он мог бы спросить у Кумико и ее матери. - Но все-таки, почему вас это заинтересовало? - спросила Сэцуко. - Для меня важно все, что касается людских судеб, - ответил Соэда. Сэцуко эти слова не показались высокопарными, может потому, что гоноша держался удивительно скромно, а может благодаря серьезному тону, каким они были сказаны. В самом деле, задача газетчика, видимо, в том и состоит, чтобы изучать человеческие судьбы. И Сэцуко показалось, что этот юноша испытывает то же самое странное чувство, какое охватило ее, когда она увидела так поразивший ее почерк. Правда, чувство это, вероятно, возникло у него по другой причине, в результате хладнокровного анализа фактов. И хотя у Сэцуко не было каких-то особых оснований для такого предположения, она поверила в это инстинктивно, приглядываясь к Соэде. В общих чертах Соэда уже кое-что знал со слов Кумико, но только в общих чертах, и Сэцуко ничего не оставалось, как подробно рассказать о своем путешествии в Нару. Соэда слушал внимательно, делая иногда короткие заметки в блокноте. - Любопытно, что фамилия, написанная почерком, столь похожим на почерк господина Ногами, обнаружена в тех храмах, какие он больше всего любил. Я, конечно, не думаю, что отец Кумико жив. И все же у меня возникло желание более подробно узнать о его последних днях, - сказал Соэда, выслушав рассказ Сэцуко. - Дело в том, что я уже давно хочу заняться исследованием деятельности японских дипломатов во время войны и ваш рассказ вновь возбудил профессиональное любопытство репортера к этой теме. Из этих слов Сэцуко сделала вывод, что Соэду в первую очередь интересует не лично Ногами, а связанные с ним проблемы внешней политики того периода. - Пока о работе, которую вели японские дипломаты в нейтральных странах, еще ничего не написано, - продолжал Соэда. - После окончания войны прошло уже шестнадцать лет, и было бы интересно послушать тех, кто еще жив, а затем написать об этом. - Прекрасная мысль, - сказала Сэцуко, - и вам, несомненно, удастся написать увлекательную книгу. - Это не так просто, - покачал головой Соэда. - Нет-нет, я уверена, у вас получится замечательная книга! - горячо воскликнула Сэцуко. - Я решил начать с господина Мурао из министерства иностранных дел, - сказал Соэда. - По словам мамы Кумико, он больше чем кто-либо осведомлен о последних днях господина Ногами. Ведь они работали вместе, и именно Мурао привез его прах в Японию. Жаль, конечно, что только прах. Уж если господину Ногами было суждено умереть, то лучше, чтобы это произошло в Японии, а не на чужбине. Соэда как будто подслушал мысли Сэцуко. Ведь и она часто так думала. Кумико не вмешивалась в разговор сестры с Соэдой, она только слушала, печально опустив голову. Было уже три часа, когда Соэда и Кумико простились с хозяйкой дома. Освещенные осенним солнцем деревья отбрасывали длинные тени. Сэцуко долго глядела юноше и девушке вслед, пока они не скрылись за поворотом изгороди, увитой красным амарантусом... На следующий день Соэда попытался добиться приема у господина Мурао. К телефону подошел секретарь и спросил, по какому делу ему нужен Мурао. Соэда ответил, что хотел бы встретиться по личному вопросу. - Господин Мурао сейчас очень занят, поэтому прошу изложить суть дела мне. Тогда я смогу выяснить, когда он сможет вас принять, - настаивал секретарь. - О цели встречи я хотел бы сообщить самому господину Мурао, - упорствовал Соэда. Секретарь, по-видимому, переключил аппарат, потому что в трубке раздался другой голос: - Мурао слушает. По какому делу вы хотите со мной встретиться? - Я хотел бы получить у вас кое-какую информацию, - сказал Соэда, назвав себя и газету, которую он представлял. - Навряд ли я смогу быть вам полезен. По сложным вопросам внешней политики вам лучше обратиться к более высокому начальству. - На мой вопрос можете ответить только вы, - настаивал Соэда. - Что же это за вопрос? - Голос Мурао звучал не слишком дружелюбно, таким тоном говорят обычно чиновники - вежливо, но холодно. - Я собираю, - заторопился Соэда, - материалы для книги о дипломатах военных лет. Вы, господин Мурао, в те годы тоже были на дипломатической работе в нейтральной стране. - Был. - По этому делу мне и хотелось бы с вами встретиться. - Н-да, - протянул Мурао, должно быть обдумывая ответ. - Не уверен, что сумею сообщить вам что-либо интересное. - Тон его несколько смягчился. - Но если вы настаиваете, прошу вас зайти сегодня в три. К сожалению, могу уделить вам не более десяти минут, - сказал он после паузы, потребовавшейся, наверно, чтобы взглянуть на расписание дня. - Благодарю, - ответил Соэда и повесил трубку. В условленное время Соэда вошел в здание министерства иностранных дел. И в лифте, и в коридорах четвертого этажа, куда он поднялся, было много иностранцев. Несколько человек, пришедших с какой-то петицией, слонялись по коридору. Девушка провела его в приемную и попросила подождать. Соэда подошел к окну и поглядел вниз. По улице нескончаемым потоком мчались машины. Красиво выделялись резные листья каштанов в лучах осеннего солнца. Вскоре послышались торопливые шаги и в приемную вошел довольно полный мужчина в отлично сшитом костюме. У него был холеный вид, редкие волосы были аккуратно зачесаны. - Мурао, - представился он, принимая от Соэды визитную карточку. - Прошу. - Извините за беспокойство, - сказал Соэда, усаживаясь напротив Мурао. Бесшумно вошла девушка, поставила чашечки с чаем и так же бесшумно удалилась. - Итак, что вас интересует? - Вы, кажется, находились в нейтральной стране до конца войны? - Да, - подтвердил Мурао. - Как раз в то время посланник вернулся в Японию и его функции были возложены на первого секретаря представительства Кэньитиро Ногами? - Совершенно верно. - Господин Ногами скончался за границей? - Да, к сожалению, - тихо произнес Мурао. - Ему приходилось много работать? - Очень. - Мурао закурил сигарету. - Именно непосильная работа сократила ему жизнь. Я в ту пору служил под его началом, и нам пришлось потратить немало сил на осуществление целей дипломатии военного времени. - Кажется, именно вы привезли прах господина Ногами на родину? - Вы, я вижу, прекрасно осведомлены. - Мурао пристально посмотрел на Соэду, и взгляд его стал жестче. - Об этом сообщалось в свое время в газетах. - Да, это верно, - согласился Мурао. - Господин Ногами еще в студенческие годы увлекался спортом, особенно дзю-до... - Да, у него был даже третий дан. - Я слышал, он обладал весьма крепким здоровьем. - Чрезмерное увлечение спортом в юности сказывается впоследствии на легких. - Значит, Ногами умер от туберкулеза? - Да. В сорок четвертом году. Ногами серьезно заболел. Врачи обнаружили у него туберкулез и предложили сменить климат. При такой болезни работать на износ, как работал он, было нельзя. Это угрожало уже самой жизни. Однако Ногами упорствовал. Тогда мы все, чуть не насильно, отправили его в Швейцарию. Мурао говорил медленно, прикрыв глаза, словно припоминал подробности тех давних дней. - И там, в Швейцарии, Ногами скончался? - Да. Когда нас известили об этом, я поехал за его останками. В ту пору добраться до Женевы стоило большого труда. - Вам удалось встретиться с врачами и узнать подробности? На мгновение с лица Мурао исчезла улыбка и доброжелательное выражение сменилось почти враждебным. Но он постарался сразу же взять себя в руки, понимая, что Соэда внимательно за ним наблюдает. - Безусловно, я расспросил их, - сказал Мурао после довольно длительной паузы. - Ногами пролежал в больнице три месяца. Как ни печально, но отправлять его в Японию в том состоянии не представлялось возможным. Тем более что у нас не нашлось бы даже необходимых лекарств, а в Швейцарии их было больше чем достаточно, - добавил Мурао, опустив глаза. - Вы прибыли в больницу уже после кремации? - Да, Ногами скончался за две недели до моего приезда, и его, естественно, кремировали. Прах передал мне главный врач больницы. Имени его сейчас не припомню. Наступила пауза. Соэда некоторое время разглядывал висевшую на стене картину с изображением Фудзиямы. - Как чувствовал себя Ногами в последние дни? - спросил он, оторвав взгляд от картины и внимательно наблюдая за Мурао. - Мне сказали, что он был спокоен и лишь сожалел, что выбыл из строя в столь ответственный момент. Оно и понятно - Япония находилась на грани катастрофы. - В сообщении, опубликованном в газетах, говорилось, что господин Ногами, замещая посланника, отдавал все силы осуществлению целей японской дипломатии военного времени в условиях сложной политической ситуации на Европейском континенте. Не можете ли вы более конкретно рассказать, в чем заключалась его работа? - Н-да, - произнес Мурао, и на его лице появилась та неопределенная улыбка, какая бывает, когда человеку не хочется отвечать на вопрос. - О его конкретной работе мне, собственно, ничего не известно. - Но ведь вы работали вместе! - Это верно, но Ногами действовал самостоятельно, не посвящая меня в свои дела. Учт