но! И в этом я нисколько не сомневаюсь: конечно, вы знаете толк в предметах искусства, но оружие -- не ваш профиль. Другое дело княгиня. Нет, вы только подумайте: она уверена... разумеется, эту ее уверенность я не разделяю... она уверена... -- ...что это тот самый, без вести пропавший экспонат из коллекции ее отца, -- закончил я холодно. -- В самую точку!.. Угадали!.. -- Липотин вскочил, всем своим видом изображая крайнее изумление стольнеобычайной проницательностью. -- Кстати, что касается меня, то я полностью разделяю мнение княгини! -- добавил я. Липотин удовлетворенно откинулся на спинку кресла. -- Вот как? Ну, в таком случае лучшего и желать нечего. -- Судя по выражению его лица, сделка уже состоялась. -- Именно поэтому кинжал мне бесконечно дорог, -- хладнокровно смахнул я хитроумный карточный домик липотинской дипломатии. -- Понимаем, -- с вертлявой угодливостью, словно какой-нибудь приказчик, подхватил старый интриган. -- Свою выгоду тоже соблюсти надо. Понимаем, очень понимаем! В данной ситуации я не счел нужным придавать значение этому намеку, который в известном смысле можно было бы счесть и оскорбительным, бросил лишь: -- Ни в какие торги я вступать не намерен. Липотин беспокойно заерзал: -- Конечно, конечно. Хорошо. Но при чем тут торги?.. Гм. Быть может, с моей стороны не будет столь уж бестактным, если я скажу, что более или менее угадываю ход ваших мыслей. Но уверяю, вы ошибаетесь... Разумеется, княгиня, как все красивые женщины, избалованные мужским вниманием, капризна, но поверьте мне, для умного человека в мире нет ничего более многообещающего, чем дамские капризы... Имею в виду ответные жертвы... Компенсацию, так сказать... Мне кажется... короче, я уполномочен подтвердить, что самые далеко идущие... прошу меня понять правильно... само собой разумеется, речь не о деньгах! В общем, вопрос о жертве княгиня оставляет на ваше усмотрение. Надеюсь, вам известно, почтеннейший, сколь необычайно высоко ценит вас княгиня, эта в высшей степени благородная и очаровательная женщина! Полагаю, что за свой подарок... за великодушное удовлетворение маленькой прихоти она подарит вам бесконечно больше... Сегодня Липотин на редкость многословен, никогда не видел его таким. Он настороженно не спускает с меня глаз, чтобы вовремя уловить малейший, еще только намечающийся нюанс моего настроения и мгновенно подстроиться под него. Заметив эти суетливые старания, я не мог удержаться, чтобы не подразнить его: -- Жаль, конечно, что столь заманчивые предложения княгини, которую я в свою очередь чрезвычайно ценю и уважаю, пропадают понапрасну, но воспользоваться ими я не могу, так как кинжал принадлежит не мне. -- При... над... лежит не?.. -- Липотинское замешательство было почти смешным. -- Он подарен моей невесте. -- Ах во-о-от оно что... -- изрек Липотин. -- Именно. А вы, стало быть, не по адресу. Старый лис попробовал с другого конца: -- Вообще-то подарки склонны оставаться подарками. И мне почему-то кажется, что кинжал уже... или, скажем так, в любой миг мог бы с легкостью перекочевать в ту самую верную руку, кою вы вкупе со своим не менее верным сердцем благородно предлагаете госпоже Фромм. Хватит, сыт по горло. -- Все верно. Оружие принадлежит мне. И останется у меня, так как оно поистине бесценно. -- Неужели? -- в голосе Липотина проскользнула легкая ирония. -- Слишком дорог для меня этот кинжал. -- Позвольте, почтеннейший, но что вы знаете об этой безделушке? -- Конечно, для человека стороннего он представляет ценность исключительно как антикварная безделушка, однако, если заглянуть в "глазок"... Ужас, охвативший Липотина, был столь силен, что он, видимо и сам понимая, сколь бессмысленны какие-либо попытки скрыть затянувшую его лицо мертвенную бледность, махнул на все рукой и с какой-то судорожной надеждой, словно стараясь заговорить неотвратимо надвигающуюся беду, вдруг зачастил: -- Как? Каким образом? Но этого не может быть! Ведь вы ничего, ровным счетом ничего не могли увидеть в кристалле! Для этого нужна алая пудра. А я, к сожалению, на сей раз ничем не могу помочь. Нет, нет... я не могу... извините... но... -- В этом нет никакой необходимости, мой друг, -- прервал я его. -- К счастью, у меня сохранились кое-какие остатки. -- И я, достав стоящую снаружи на подоконнике ониксовую чашу, поднес ее к его носу. -- Чуете? -- И вы... без помощи?.. Но это невозможно! -- Липотин вскочил с кресла и обалдело уставился на меня. Ужас и изумление на его лице были столь непосредственны, что я не стал больше дразнить его недомолвками и открыл карты: -- Ну да, я вдыхал дымы! И никто мне при этом не помогал -- ни вы, ни монах в красной тиаре. -- Кто отважился на это и исполнил, -- по-прежнему недоверчиво бормотал Липотин, -- да к тому же остался жив, тот... тот победил смерть. -- Может быть, может быть... Во всяком случае, теперь-то я знаю о кинжале все: и происхождение, и ценность. Даже будущее -- по крайней мере догадываюсь... Должен признаться, раньше я был так же суеверен, как княгиня и... вы. Липотин медленно опустился в кресло. Он был абсолютно спокоен, но с ним произошла разительная перемена, передо мной словно другой человек сидел. Он вынул изо рта до половины выкуренную сигарету, тщательно раздавил ее в пепельнице -- благо ониксовая чаша вернулась к своим прежним обязанностям -- и прикурил другую, как бы давая понять, что старое забыто и карты сданы новые. Некоторое время он молчал, глубоко и сосредоточенно затягиваясь чрезвычайно крепким русским табаком. Не желая отвлекать его, я хранил вежливое молчание. Заметив это, он прикрыл веки и подвел итог: -- Так. Ладно. Что мы имеем? Ситуация в корне изменилась. Вы знаете тайну кинжала. Вы владеете кинжалом. Поздравляю, свой первый шанс вы не упустили. -- -- Ну и что? -- равнодушно откликнулся я. -- Кто научился понимать смысл времени и рассматривать вещь в себе не извне, а изнутри, кто, проникнув в сны и судьбы, умеет разглядеть за преходящей повседневной мишурой вечный символический смысл, тот в нужный момент всегда произнесет нужные имена, и демоны подчинятся ему. -- Под-чи-нят-ся? -- задумчиво протянул Липотин. -- Позвольте один совет. Демоны, которые являются на зов, самые опасные, не доверяйте им. Уж поверьте старому... да что там, очень старому и опытному знатоку промежуточных миров, тех самых, что исконя неотступно сопровождают... старинные раритеты! Итак, вы, драгоценнейший покровитель, несомненно, званы, ибо победили смерть; к моему немалому удивлению, вынужден признать, что вы не спасовали перед многими искушениями, но потому-то, вы все еще и не призваны. Самый страшный враг победителя -- гордыня. -- Благодарю за предупреждение. Откровенно говоря, считал вас на стороне моих противников. С обычной ленцой Липотин приподнял тяжелые веки: -- Я, почтеннейший, ни на чьей стороне, так как я, мой Бог... я всего лишь... Маске и всегда помогаю сильнейшему. Невозможно описать то выражение печальной иронии, ядовитого скепсиса, беспредельной тоски, даже брезгливого отвращения, которое исказило иссохшие черты старого антиквара. -- Ну а за сильнейшего вы считаете... -- начал я. -- ...на данный момент сильнейшим считаю вас. Только этим и объясняется моя готовность служить вам. Я смотрел прямо перед собой и молчал. Внезапно он придвинулся ко мне: -- Итак, вы хотите покончить с княгиней Шотокалунгиной! Вы понимаете, что я имею в виду. Но из этого ничего не выйдет, почтеннейший! Допустим, она одержимая, ну а вы-то сами что... не одержимый? Если вы этого не знаете, то тем хуже для вас. А ведь она из Колхиды, и очень может быть, что среди ее предков по женской линии отыскалась бы и некая Медея. -- Или Исаис, -- деловито констатировал я. -- Исаис -- ее духовная мать, -- так же четко, ни сколько не удивившись моей осведомленности, подкорректировал Липотин. -- И вы должны очень хорошо различать два этих аспекта, если хотите победить. -- Можете быть уверены: я буду победителем! -- Не переоценивайте себя, почтеннейший! Всегда, с сотворения мира, поле боя оставалось за женской половиной рода человеческого. -- На каких скрижалях записано это? -- Будь это иначе, мир сей давным-давно перестал бы существовать. -- Какое мне дело до мира! Или я не рыцарь копья? -- Но тот, кто покорил копье, отверг лишь половину мира; ваша фатальная ошибка, дорогой друг, состоит в следующем: половина мира -- это всегда весь мир, если его думают завоевать вполсилы, вполволи. -- Что вы знаете о моей воле? -- Много, очень много, почтеннейший. Или вы не видели Исаис Понтийскую? Взгляд русского с такой насмешливой уверенностью подкарауливал меня, что на моем лице сразу проступил предательский румянец. Укрыться от этой едкой иронии было некуда, по крайней мере мне, так, как я внезапно с какой-то роковой неизбежностью понял: Липотин читает мои мысли. А что, если он перелистывал мое сознание и во время нашего совместного пребывания у княгини или по пути в Эльзбетштейн? Вид у меня, наверное, был как у напроказившего школьника. -- Не правда ли? -- хохотнул Липотин с интимно-грубоватой благосклонностью домашнего врача. Я пристыженно отвернулся и покраснел уже до ушей. -- Этого еще никто не избегнул, мой друг, -- продолжал Липотин каким-то странным монотонным полушепотом, словно засыпая, -- тут малой кровью не отделаешься. Сокровенное имеет обыкновение кутаться в покровы тайны. Женщина -- вездесущая, всепроникающая реальность этого мира -- обнаженной пылает у нас в крови, и где бы мы с ней ни сошлись один на один в страшном поединке, первое, что мы делаем, -- это раздеваем ее, в воображении или на самом деле, уж кто как умеет. На приступ идут с обнаженным клинком, другого способа победить сей мир нет. Я попробовал уклониться: -- Вы много знаете, Липотин! -- Очень много. Что есть, то есть! Даже слишком, -- ответил он по-прежнему как во сне. Ощущая потребность стряхнуть с себя тот внутренний гнет, который словно навязывали мне липотинские речи, я не выдержал и громко сказал: -- Вы думаете, Липотин, я отвергаю княгиню. Нет, мне только хочется ее понять, понять до конца, вам ясно? Прочесть, вникнуть, так сказать, в ее содержание, познать... И если уж продолжать в неумолимо прямом библейском стиле: я хочу с ней разделаться -- разделаться и покончить! -- Почтеннейший, -- вздрогнул, словно приходя в себя, Липотин и, поспешно раздавив догоревшую до мундштука сигарету, захлопал глазами, как старый попугай, -- вы все же недооцениваете эту женщину. Даже если она выступает под маской черкесской княгини! Не хотел... ох, не хотел бы я оказаться в вашей шкуре. -- И, смахнув с губ табачные крошки, с видом Хадира, вечного скитальца, отрясающего прах земной, он внезапно выпалил: -- Кстати, если вы с ней действительно "разделаетесь", то не льстите себя надеждой, что тем самым отделаетесь от нее -- вы лишь сместите место вашего поединка в те зыбкие пространства, где преимущество будет не на вашей стороне, ибо оступиться там из-за плохой видимости во сто крат проще, чем на земле. Кроме того, здесь вы встанете как ни в чем не бывало и пойдете дальше, но горе тому, кто оступится "там"! -- Липотин! -- вскричал я вне себя от нетерпения, так как нервы мои стали сдавать. -- Липотин, заклинаю вас, если уж вы в самом деле готовы служить мне: где он, истинный путь к победе? -- Существует лишь один-единственный путь. Тут только я заметил, что голос Липотина снова приобрел ту характерную сомнамбулическую монотонность, которую уже неоднократно ловил мой слух. Похоже, Липотин действительно превратился в моего медиума, который безвольно выполняет мои приказы, как... как... Да, да, как Яна, которая с тем же отсутствующим выражением глаз отвечала на мои вопросы, когда я с каким-то мне самому непонятным напором начинал "допрашивать" ее! Сконцентрировав волю, я твердо погрузил свой взгляд между бровей русского: -- Как мне найти путь? Я... Откинувшись назад, побелев как мел, Липотин прошептал: -- Путь... пролагает... женщина. Лишь женщина... победит... нашу госпожу Исаис... в тех, кто... особенно... дорог... богине... черной... любви... Я разочарованно выдохнул: -- Женщина? -- Женщина, заслужившая... обнаженный кинжал. Озадаченный темным смыслом его слов, я всего на миг ослабил контроль. Гримасничая, с блуждающим взором, по-стариковски приборматывая что-то невразумительное, Липотин отчаянно барахтался, пытаясь вернуться в сознание. Едва он овладел собой, как в прихожей раздался звонок, и в дверях возникла Яна, за ней маячила высокая, как фонарный столб, фигура моего кузена Роджера... разумеется, я имею в виду шофера княгини. Мне показалось странным, что Яна была уже полностью одета для прогулки. Освобождая проход шоферу, она вошла в кабинет, и тот, едва не задевая головой притолоку, передал привет и приглашение от своей ждущей внизу в машине госпожи повторить совместную поездку в Эльзбетштейн. Яна, не дав мне и рта раскрыть, заверила, что с удовольствием принимает приглашение и что нам с Липотиным тоже не следует обижать княгиню отказом, тем более что погода сегодня на редкость хороша. Ну что тут было возразить? С появлением зловещего шофера холодная волна прокатилась по моему телу; смутные подозрения, летучие и неопределенные, они тем не менее тяжким гнетом легли на мою душу. Сам не знаю почему, я взял Яну за руку, язык медленно и неповоротливо ворочался у меня во рту: -- Яна, если ты не по своей воле... Крепко сжав мои пальцы, она прервала меня, ее лицо осветилось каким-то внутренним светом: -- Я дала согласие по своей воле! Прозвучало это подобно некоему роковому уговору, смысл которого ускользал от моего понимания. Яна быстро подошла к письменному столу и, схватив заветный кинжал, не говоря ни слова, сунула в сумочку. Молча следил я за ней. Наконец, стряхнув оцепенение, выдавил из себя: -- Зачем это, Яна? Что ты хочешь делать с оружием? -- Подарить княгине! Я так решила. -- К... княгине? Яна по-детски рассмеялась: -- Долго мы еще будем испытывать терпение любезной повелительницы машины? Липотин молча стоял, вцепившись в спинку своего кресла, и взгляд его почему-то сразу потухших глаз затравленно блуждал между мной и Яной. Время от времени он в каком-то тоскливом замешательстве обреченно поводил головой. Вот и все. Практически больше ничего и не было сказано. Мы подхватили плащи и шляпы и направились к выходу; я шел, безо всяких на то причин ощущая в душе гнетущую скованность, мне кажется, даже в движениях моих появилось что-то шарнирное, неестественное... Спустились вниз, перед нами гибко и бесшумно скользил высоченный шофер. С сиденья лимузина Асайя помахала нам рукой. Странно, даже это приветствие княгини, такой всегда грациозной, показалось мне каким-то деревянным и вымученным. Мы уселись в салон машины. Буквально каждый волосок на моей коже вздыбился, и каждая клеточка моего тела, казалось, надрывалась в отчаянном крике: "Не надо! Не надо ехать!" Но мы, парализованные, как мертвые марионетки, уже провалились в податливо мягкие кресла и отдались на волю сидящего за рулем трупа. Так началась наша вторая увеселительная поездка в Эльзбетштейн. Все, что я пережил во время той прогулки, скованное ужасом в одну прозрачную ледяную глыбу, так и осталось в моей душе вечным настоящим; "вот уже проносятся мимо склоны, покрытые сплошными виноградниками, обрываясь круто вниз, они принуждают пенящийся на дне узкой расщелины поток извиваться самым немыслимым образом, шоссе, бегущее по краю, тоже выписывает вслед за ним весьма прихотливые зигзаги; иногда, в промежутках, становится виден нежно-зеленый, без единой складочки луговой плат -- и в ту же секунду луга исчезают в пыли и пляшущих солнечных бликах, от которых рябит в глазах, сменяясь клочком деревни, оборванным сумасшедшей скоростью нашего „линкольна" или смутной неопределенной мыслью, смазанной тем же неистовым вихрем; тревоги, опасения, страхи -- все осталось позади, подобно жухлой листве, унесенной безжалостным осенним сквозняком, даже предостерегающие крики души уже не слышны -- пустота, вакуум и усталое, отрешенное недоумение безвольных, разом обессилевших чувств... Автомобиль подлетает к покосившимся, но по-прежнему гордо устремленным ввысь башням Эльзбетштейна и, описав головокружительно рискованный вираж, чудом не закончившийся для нас на дне расщелины, встает как вкопанный, с дрожащими от ревущего мотора боками, перед глубоким порталом внешней крепостной стены. Парами входим в замковый двор. Мы с Липотиным впереди, женщины, все больше замедляя шаг, за нами. Оглянувшись, вижу, что между ними завязался оживленный разговор, до меня доносятся характерные переливы смеха Асайи Шотокалунгиной. Успокоенный зрелищем этой мирной беззаботной болтовни, отворачиваюсь. Искрящихся на солнце фонтанов уже не видно -- сбылось пророчество Липотина: на источники нахлобучены какие-то отвратительные дощатые будки. Сонно и лениво ковыряются во дворе рабочие. Мы идем к ним, пытаемся выяснить назначение этих нелепо раскрашенных сооружений, но что-то мне подсказывает, что этот наш показной, притворный интерес -- всего лишь весьма условное прикрытие чего-то совсем другого, что именно оно привело нас сюда и его-то мы и ждем, старательно скрывая от самих себя нервное напряжение. Словно по какому-то молчаливому уговору, мы направляемся к массивным воротам главной башни, которые, как и в прошлый раз, лишь слегка притворены. В воображении я уже взбираюсь по крутой, ветхой, полутемной лестнице на кухню к выжившему из ума садовнику; я даже знаю, что именно влечет меня туда: мне нужно задать странному старику один... Тут Липотин останавливается и хватает меня за руку: -- Посмотрите-ка, почтеннейший! Думаю, мы можем поберечь силы и не карабкаться наверх. Наш полоумный Уголино уже заметил нас и спускается вниз. В то же самое мгновение нас окликает негромкий голос княгини; мы резко оборачиваемся... С шутливым ужасом на лице княгиня машет на нас руками: -- Нет, нет, только не сейчас! Давайте не пойдем к этому несчастному старику! И они с Яной поворачивают назад. Невольно мы двинулись вслед и догнали их. Взгляд Яны был серьезен и сосредоточен, княгиня же нервно рассмеялась и сказала: -- Мне бы не хотелось с ним встречаться. Душевнобольные внушают мне ужас. Да и на памятный сувенир мне рассчитывать нечего, так как всю свою давно не чищенную... кухонную утварь он уже раздарил... Шутка, однако, не получилась, слишком отчетливо послышался в словах княгини отзвук задетого тщеславия, даже что-то похожее на ревность. В дверях башни появился старый садовник, издали он принялся наблюдать за нами. Потом поднял руку. Он как будто подавал нам какие-то знаки. Княгиня заметила и, зябко поведя плечами, плотнее запахнула свой широкий плащ. И это в августе месяце! -- С какой стати нам снова бродить по этим жутким развалинам? В них есть что-то зловещее! -- вполголоса сказала она. -- Но ведь вы сами еще совсем недавно этого хотели! -- без всякой задней мысли возразил я. -- А сейчас как раз представляется возможность выяснить, откуда взялся у старика этот кинжал. Тон, которым княгиня обратилась ко мне, был, пожалуй, излишне резок: -- Что нам до этого погрязшего в старческом маразме идиота! Предлагаю, милая Яна, предоставить нашим галантным кавалерам возможность удовлетворить их мужское любопытство, мы же с вами тем временем лучше полюбуемся живописными руинами, в которых, несомненно, обитают привидения, с более интересного ракурса. При этом княгиня доверительно взяла Яну под руку и повернулась к выходу с замкового двора. -- Так вы что, уже уходите? -- удивленно спросил я, и даже Липотин недоуменно дернул плечом. Княгиня быстро кивнула. Яна обернулась и, как-то странно усмехнувшись мне, сказала: -- Так уж мы договорились. Хотим вместе объехать замок кругом. Ну, а как тебе известно, дорогой, всякое кругосветное путешествие всегда кончается там, где оно началось. Итак, до... -- порыв ветра заглушил последнее слово. Мы с Липотиным, ошарашенные, так и застыли на месте. Растерянность наша была недолгой, но и этого оказалось достаточно: женщины удалились настолько, что все наши призывы оставались неуслышанными. Мы поспешили за ними, но княгиня была уже в машине. Яна открыла дверцу, собираясь садиться... Охваченный каким-то необъяснимым страхом, я крикнул: -- Яна, куда?! Он зовет нас! Надо его спросить! -- Задыхаясь, я бессвязно выкрикивал первое, что приходило мне на ум, лишь бы как-то задержать ее. Она как будто на секунду заколебалась, повернулась в мою сторону, что-то сказала, но что, я не разобрал: шофер зачем-то на холостом ходу дал полный газ, мотор взревел, как смертельно раненное чудовище, и этот сатанинский рев заглушил все и вся. Лимузин так резко дернулся с места, что Яна просто упала, прижатая к спинке сиденья. Княгиня сама захлопнула дверцу. -- Яна! Остановись!.. Что ты хочешь?.. -- вырвался дикий вопль из глубины моего сердца. Но машина, словно обезумев, уже унеслась прочь; сидящая за рулем каменная фигура -- последнее, что я увидел. Подобно "фоккеру" на бреющем полете, лимузин пронесся с крутого склона, и вскоре оглушительная пальба выхлопных газов эхом затихла вдали. В полной растерянности я перевел глаза на Липотина. Тот стоял и смотрел, высоко вздернув брови, вслед исчезнувшему автомобилю. Желтая, пергаментная кожа, неподвижные зрачки, ни один мускул не дрогнет на этом мертвом лике, ни дать ни взять высушенная мумия, отрытая при раскопках, немой свидетель минувших веков... Но эта кожаная фуражка на голове и подбитое мехом пальто современного автомобилиста!.. Контраст более чем странный!.. Не говоря ни слова, будто и в самом деле связанные каким-то таинственным договором, вернулись мы на замковый двор. Старик садовник с блуждающим взором уже шел нам навстречу. -- Пора показать вам сад! -- шепчет он, взирая куда-то поверх наших голов. -- Древний сад. Прекрасный сад. И очень большой. Вскопать такой -- работа не на один день! Губы его, не останавливаясь ни на миг, шевелятся словно сами по себе, но извлечь из того сплошного потока, который с них льется, нечто членораздельное просто не представляется возможным. Садовник идет вперед, и мы послушно следуем за ним сквозь бреши в стенах, через крепостные переходы, лавируя в хитроумно извилистых коридорах -- справа и слева сплошными живыми стенами тянутся кусты роз, -- и вновь ныряем под тенистую сень величественных крон. Мне уже кажется, что самим нам выбраться из этого зеленого, благоухающего лабиринта будет не под силу. Иногда наш безумный проводник останавливается у того или иного дерева и что-то бормочет себе под нос. Потом вдруг речь его снова становится внятной, и он, ни к кому в особенности не обращаясь, пускается в пространный рассказ о том, когда посадил это дерево, а когда разбил те цветочные клумбы, которые внезапно, как по волшебству, возникают среди замшелых обломков и осыпей стен со снующими по ним фантастически пестрыми ящерицами. Остановившись перед купой многовековых тисов, он доверительно поведал нам шепотом, что посадил их суровой зимой совсем хилыми, в палец толщиной саженцами, что принес их "оттуда" -- при этом он делает неопределенный жест, -- чтобы украсить могилу. -- Какую могилу? -- Я словно очнулся ото сна. Долго еще старик тряс головой, пока до него наконец не дошел смысл моего многократно повторенного вопроса. Тогда он кивает, подзывая нас. Мы подходим к рыжевато-коричневым тисам. Между могучих стволов виден небольшой холмик, подобный тем, которые можно встретить в любом старинном задумчивом парке, над ними обычно возвышаются печальные ротонды и замшелые обелиски. Однако здесь ничего подобного нет -- розы, одни только розы, но какие... Настоящий купол из пылающих, алых, как кровь, королевских цветов венчает зеленый бугорок. А там, дальше, на заднем плане, -- серая громада крепостных стен, в проломе которых открывается бескрайняя панорама зеленой долины с серебряной лентой реки. Но почему, почему у меня такое чувство, словно я здесь уже был?.. Как это нередко случается, мне вдруг почудилось, что все это я уже где-то видел: деревья, розы, пролом в крепостной стене, панораму с серебряной лентой! Мне до боли знакомо это место, словно сейчас, после долгих лет странствий, я вернулся наконец домой. Мелькнуло подозрение, а не реминисценция ли это, связанная с каким-то геральдическим символом?.. Во всяком случае, несомненно одно: это место поразительно -- как две капли воды -- похоже на руины Мортлейка, которые я совсем недавно видел в магическом кристалле Джона Ди. Но, быть может, -- и ведь это мне тогда еще показалось! -- те развалины, которые я в прострации принял за родовое поместье моего предка, были вовсе не Мортлейком, а Эльзбетштейном?! Старик раздвигает заросли роз и указывает на поросшее мхом и папоротником углубление в земле, неуверенно усмехается, бормочет: -- Могила. Да, да, могила! Там, внизу, покоится распятый в кресте; недвижный лик с открытыми глазами созерцает вечность. Кинжал я взял у него из правой руки. Только его, господа! Ничего больше. Можете мне верить! Только кинжал!.. Ибо я должен был передать его той прекрасной юной леди, которая так же, как и я, всматривается в даль в ожидании госпожи! Я покачнулся и, чтобы не упасть, прислонился к стволу тиса; мне надо сказать Липотину одно слово, одно-единственное, но выговорить его я не могу, язык не повинуется... Лишь лепет, бессвязный лепет: -- Кинжал?.. Здесь?.. Могила?.. Однако старик меня понимает. Он ревностно закивал, и улыбка озарила его изборожденное морщинами лицо. И тут в каком-то внезапном наитии я спрашиваю: -- Ответь же мне, добрый человек, кому принадлежит замок? Старик колеблется. -- Замок Эльзбетштейн? Кому? -- И он снова уходит в себя, и звук, уже разомкнувший его губы, умирает, так и не став внятным одухотворенным словом. С безумным видом трясет несчастный головой и делает знак следовать за ним. Всего лишь в нескольких шагах мы замечаем готическую арку ворот, сплошь увитую зарослями бузины и роз, сквозь которые смутно просматривается что-то вроде древнего орнамента. Старик в необычайном возбуждении тычет пальцем в направлении этих малопонятных контуров. Подобрав лежащую неподалеку длинную сухую ветвь, я раздвигаю пышные гирлянды цветов, и моему взору открывается замшелый герб, вырубленный в камне над архитравом. Весьма искусная работа неизвестного каменотеса, датировать которую следовало бы, судя по всему, шестнадцатым веком, представляла собой косо положенный крест, правый конец его перекладины пророс прихотливо вьющимся побегом розы с тремя цветами: первый -- бутон, второй -- полураскрытый цветок и третий -- она, капризно распустившая нежные лепестки королевская роза. Долго рассматривал я таинственный герб, не заметив, что остался один. Эти седые древние камни, это замшелое запустение, этот странный крест с розой в трех разных стадиях своего цветения -- во всем присутствовало что-то щемяще ностальгическое, бесконечно близкое, почти родное; какие-то смутные, проникнутые неизъяснимой меланхолией воспоминания окутывали меня зыбким; неуловимым флером, сотканным из мимолетных запахов, звуков, оттенков... Мало-помалу эта фата-моргана начала уплотняться, становясь все отчетливей, и вот наконец я увидел... могилу моего предка Джона Ди в чудесном саду адепта Гарднера! И обе эти картины: одна, всплывшая из глубин моей памяти, другая, та, которую я видел сейчас воочию перед собой, стали постепенно налагаться друг на друга -- дерево к дереву, камень к камню, куст к кусту, пока не совпали вплоть до мельчайших деталей, так что уже нельзя было понять, где копия, а где оригинал... Все еще находясь в состоянии какого-то непонятного транса, пытаясь стряхнуть с себя наваждение, я вдруг вздрогнул при виде странной фигуры, которая вышла на меня из сумрака ворот. То, что это Яна, сомнений не вызывало, но ее походка... Она так бесшумна и паряща... И насквозь мокрое, облепляющее тело легкое летнее платье... Как все это понимать?.. А выражение лица -- такое застывшее, неумолимо сосредоточенное, почти страшное той нечеловеческой, всепрощающей кротостью, которая запечатлелась в каждой черточке неподвижной маски. "Двойник, действующий на расстоянии!" -- кричит что-то во мне. Потом я слышу слова, которые роняют ее губы: -- Свершилось... Свободен... Полагайся только на себя!.. Будь стоек!.. -- Яна! -- вскрикиваю я и замираю как громом пораженный, так как это уже не Яна! Передо мной стоит какая-то высокая, величественная дама с короной на голове, ее неземной, словно идущий из глубины веков взгляд проходит сквозь меня, как будто там, далеко позади, в каком-то умозрительном временном зоне, отыскивает он завоеванное совершенство моего истинного Я... -- Так вот ты какая, королева роз в сокровенном саду адептов!.. -- единственное, что смогли прошептать мои губы. Ни жив ни мертв, словно опутанный по рукам и ногам сотней невидимых уз, стою я пред чудесной дамой голубой крови, и ураганы не поддающихся описанию прозрений, фантастических идей, видений, колоссальных энергий проносятся мимо моего земного сознания -- не касаясь его, ибо они не от мира сего, -- и трансцендентным сквозняком всасываются в бесплотный универсум духа, порождая там космических масштабов турбуленции, перевороты, катастрофы... А для моих внешних органов чувств ничего не изменилось, все остается на своих местах: слышу, как вернулись Липотин и сумасшедший садовник, вижу, как старик упал на колени. С просветленным лицом стоит он, коленопреклоненный, рядом со мной и, обливаясь слезами счастья, лепечет, воздев взор свой к величественной даме: -- Слава Богу, госпожа, ты вернулась! К ногам твоим преклоняю я усталую главу и верное сердце. Тебе одной судить, честно ли я служил все эти годы! Благосклонно кивнула призрачная королева. И в тот же миг старик рухнул навзничь и затих. Еще раз неземное видение повернулось ко мне, и до меня донесся далекий голос, похожий на эхо запредельного колокола: -- Избран... Обнадежен... Но не испытан!.. И этому потустороннему благовесту словно вторил земной голос моей Яны, еще раз отозвавшийся в моих ушах робким призывом: -- ...полагайся только на себя... Будь стоек!.. И видение сразу поблекло, как будто напуганное страшным грохотом, донесшимся из-за стены, со стороны замкового двора. Я вздрагиваю и вижу Липотина, который ошалело переводит взгляд с меня на простертого без движений садовника. Антиквар, очевидно, ничего не видел и не слышал из того, что сейчас произошло! Встревожило его лишь странное поведение старика. Но прежде чем Липотин решился к нему прикоснуться, наши взоры привлекла группа возбужденно кричавших мужчин, которая приближалась к нам. Мы поспешили навстречу. Подобно сокрушительной прибойной волне обрушились слова их на мой мозг, и я вдруг как прозрел: посреди потока, на мелководье, там, где грунтовая дорога, повторяя изгиб реки, делает крутой виток, высоко над отвесно обрывающимися вниз скалами, в пенном ореоле струящихся вод лежит разбитый лимузин княгини... Медленно доходят до моего сознания возбужденные голоса людей: -- Насмерть! Все трое! Ничего удивительного, он ведь разогнался так, словно собрался в небо взлететь, как будто там был мост! Это в пустоте-то! Шофер либо спятил, либо сам дьявол лишил его глаз! -- Яна! Яна! -- повисает над парком чей-то отчаянный крик. Господи, да ведь это кричу я! Хочу позвать Липотина: он сидит на корточках рядом со стариком, по-прежнему недвижно лежащим в траве. Приподнимает ему голову, потом поворачивается ко мне, и я вижу его остановившийся взгляд. Тело несчастного садовника клонится на сторону и выскальзывает из разжавшихся рук антиквара. Он мертв. Липотин с отсутствующим видом продолжает смотреть на меня. Я не в состоянии произнести ни слова. Лишь молча указываю ему через стену вниз, на реку... Он надолго замирает перед проломом, глядя на долину с серебряной лентой, потом с каким-то обреченным спокойствием трогает висок: -- Итак, вновь назад, в зеленые воды! Какие крутые берега... Я устал... Но вот!.. Разве вы не слышите?.. Меня зовут!.. Отряд спасателей в лодках вытащил тела обеих женщин из мелкого, но бурного потока... Тело шофера унесло вниз по течению. "Не припомним случая, чтобы хоть раз эта река выпустила свою добычу, -- объяснили мне, -- течение не дает телу всплыть и так и волочит по дну в открытое море". При одной только мысли, что мы, я и труп моего кузена Джона Роджера, могли бы и не разминуться и тогда бы я непременно встретился с мертвым взглядом, взирающим на меня сквозь тонкую амальгаму прозрачных вод, меня охватывает ужас... И еще, самое страшное: был ли это несчастный случай? В груди княгини торчит мизерикордия Яны! Удар -- если то был удар -- нанесен точно, в самое сердце! Нет, не может быть! Просто наконечник копья случайно вонзился в тело при катастрофе, пытаюсь убедить самого себя.... Долго, очень долго не могу отвести я глаз, сам превратившись в труп, от мертвых женщин: Яна как будто спит, на лице выражение покоя и блаженного умиротворения. Кроткая, скромно замкнутая красота цветет на холодной плоти с таким трогательным целомудрием, что у меня даже слезы иссякли, и лишь губы мои еле слышно повторяют: -- Святой Ангел-хранитель души моей, дай силы мне вынести это... На лбу княгини залегла суровая морщина. Строго и мучительно сжатые губы, как в склепе, заживо похоронили душераздирающий крик. Кажется, она просто уснула, прилегла ненадолго и вот-вот проснется. Зыбкие тени шелестящей на ветру листвы пляшут на ее сомкнутых веках... А сейчас она как будто на мгновение приоткрыла глаза и, как только заметила, что я за ней слежу, снова притворилась умершей... Нет, нет, она мертва! У нее в сердце торчит кинжал! Мизерикордия Яны все же распечатала княгиню! Часы идут, черты сведенного судорогой лица разглаживаются, и все отчетливей проступает жуткий кошачий лик... После того как обе женщины были преданы земле, я с Липотиным больше не встречался. Но каждый день ожидал его визита, так как, когда мы с ним прощались у ворот кладбища, он сказал: -- Теперь начнется, почтеннейший! Сейчас выяснится, кто будет хранителем кинжала. Если можете, ни на кого, кроме как на самого себя, не полагайтесь... Впрочем, я остаюсь при вас верным оруженосцем и дам о себе знать, когда придет время и понадобится моя помощь. Да будет вам известно, что красные дугпа расторгли со мной отношения... А это означает... -- Д-да? -- переспросил я рассеянно, так как ни о чем, кроме происшедшей трагедии, думать не мог. -- Что же?.. -- Это означает... -- Липотин не договорил. Лишь молча провел ребром ладони по горлу. Озадаченный, я хотел было его спросить, что он имеет в виду, но Липотин уже исчез в толпе, осаждающей трамвай. Часто с тех пор в памяти моей всплывали его слова и зловещий жест, всякий раз повергая меня в сомнение: а было ли это на самом деле? Не игра ли это моего воображения?.. Последовательность событий, хранящихся в моей памяти, нарушилась, смешалась, все стало с ног на голову... Сколько прошло с тех пор, как я похоронил Яну и бок о бок с ней Асайю Шотокалунгину? Откуда мне знать! Ни дней, ни недель, ни месяцев я не считал... А может, прошли уже годы?.. Слой пыли в палец толщиной лежит на вещах и бумагах в моем кабинете; сквозь слепые, немытые окна ничего не видно. Ну что ж, тем лучше: внешний мир меня все равно не интересует, мне ведь, в сущности, безразлично, где я нахожусь -- в моем родном городе или в Мортлейке, опять преображенный в Джона Ди, пойманный в паутину остановившегося времени. Иногда меня посещает странная мысль: а может, я давно уже мертв и, сам того не сознавая, покоюсь во гробе рядом с двумя женщинами? Кто поручится, что это не так? Но ведь смотрит же на меня из мутного зеркала некто, не без оснований претендующий на роль моего "я", -- с длинной, запущенной бородой, со спутанными космами волос; правда, мертвые, может быть, тоже смотрят в зеркала и воображают, что они все еще живы? Где гарантия, что они в свою очередь не считают живых мертвыми?! Итак, неопровержимыми доказательствами того, что еще жив, я не располагаю. Когда, напрягая память, я пытаюсь реставрировать события, которые произошли после похорон Яны и Асайи, мне кажется, что по окончании траурной церемонии я, поговорив с Липотиным, вернулся домой. Прислугу я в тот же день рассчитал, а находившейся в отпуске экономке отписал благодарственное письмо за верную, многолетнюю службу и назначил ей через банк пожизненную ренту. А что, если все это мне только приснилось?.. Или, может, я и вправду умер и мой дом пуст?.. Однако в одном я уверен твердо: все мои часы стоят -- на одних половина десятого, на других двенадцать, -- свидетельские показания остальных относительно того, когда умерло время, меня не интересуют. И -- паутина... Куда ни глянь -- сплошная паутина. Настоящее нашествие пауков!.. С чего бы это?.. И за такой краткий срок... Краткий?.. Лет сто, например, это как -- много, мало?.. А может, в жизни тех снующих снаружи людей прошел один-единственный год? Не знаю и знать не хочу! Да и какое мне до этого дело! Хорошо, но чем я питался все это время? Мысль совершенно естественная, но она меня потрясает. Ибо ответ на этот элементарный вопрос является неопровержимым доказательством того, жив я или мертв! Я долго и 'напряженно вспоминаю -- и вдруг, словно обрывки сна: ночь, безлюдные городские переулки, какие-то трактиры, притоны... Так, теперь ясно... В памяти всплывают даже какие-то знакомые лица -- друзья, которых я встречал на улицах и которые заговаривали со мной. Вот только что я-то им отвечал?.. Нет, не помню. Похоже, как лунатик, молча проходил мимо, инстинктивно опасаясь нарушить ту, возможно, хрупкую гибернацию, в коей находился как под стеклянным колпаком, ибо если бы мое сознание проснулось раньше, чем истек какой-то неведомый мне инкубационный период, то катастрофа была бы неминуема: в него бы сразу вонзилась страшная, сметающая все на своем пути боль, имя которой -- Яна... Да, да, так оно и было: я просто ожил в царстве мертвых -- или просто умер в царстве живых. Но что мне до того, жив я или мертв!.. Может, и Липотин тоже уже?.. Но что это я снова?! Ведь никакой разницы, мертв ты или жив!.. Так или эдак, а старый антиквар с тех пор ко мне не захаживал -- это я знаю точно. Впрочем, на выходе ли с кладбища мы виделись с ним в последний раз?.. Он еще что-то говорил о тибетских дугпа, провел рукой по горлу и исчез в толпе... Или все это было в Эльзбетштейне?.. Какая разница?.. Может, он вернулся в Азию и снова превратился в Маске, магистра царя. Ведь и я, так сказать, отсутствовал некоторое время в этом мире. И очень не уверен, что Азия дальше, чем то царство снов, в которое я забился!.. Точнее -- забылся, забылся тем летаргическим сном, от которого лишь сейчас едва-едва начинаю пробуждаться, недоуменно взирая на царящее в доме запустение, как будто там, за мутными окнами, миновало уже по меньшей мере лет сто... Внезапно неопределенное чувство дискомфорта, какого-то неясного беспокойства проникает в меня, и вот уже дом мой кажется мне пустым, выеденным изнутри орехом, пораженным плесенью, в толсто