-- Работал над ним. Всю ночь. Гласе взвалил ящик себе на грудь. Он собирался пересечь с ним улицу. Но ему пришлось сначала пропустить чужую машину. Он крикнул через плечо: -- Сколько раз говорено, Марнем. Ты знаешь правила. Это безумие. Что ты себе позволяешь? Он не стал дожидаться ответа. Перебежав мостовую, он опустил ящик на землю и открыл багажник "жука". Там как раз хватило места. Леонарду оставалось только последовать за ним с другим ящиком. Гласе помог ему погрузить его на заднее сиденье. Они сели вперед, и Гласе с силой захлопнул дверцу. Взревел мотор без глушителя. С первым судорожным рывком машины Гласе прокричал снова: -- Черт побери, Леонард! Зачем ты так меня подводишь? Я не успокоюсь, пока мы не вернем эти вещи туда, где им полагается быть! 20 Всю дорогу на склад Леонарду хотелось думать о часовых, которые обязаны будут открыть ящики, в то время как Гласе, чье негодование наконец улеглось, хотел говорить о приближающейся годовщине. Очень скоро они должны были оказаться на месте. Гласе давно отыскал короткий маршрут, и за десять минут они проехали Шенеберг и обогнули по кромке летное поле аэропорта Темпельхоф. -- Вчера я оставил на твоей двери записку, -- сказал Гласе. -- Ты не отвечал на звонки, а потом у тебя всю ночь было занято. Леонард не отрываясь смотрел в дыру у себя под ногами. Несущийся внизу асфальт гипнотизировал. Сейчас его ящики будут открыты. Он так устал, что был почти рад этому. Начнется процесс, арест, допросы и все прочее, и он с удовольствием отдастся течению. Он не станет ничего объяснять, пока ему не позволят как следует выспаться. Это будет его единственным условием. -- Я снял с рычага трубку, -- сказал он. -- Я работал. Они ехали на четвертой скорости, но делали намного меньше двадцати миль в час. Стрелка спидометра дрожала. -- Нам надо кое-что обсудить, -- сказал Гласе. -- Давай говорить откровенно, Леонард. Я здорово огорчен. Леонард видел перед собой чистую белую камеру, койку со свежими простынями, и тишину, и человека за дверью, приставленного для охраны. -- Правда? -- сказал он. -- По нескольким причинам, -- продолжал Гласе. -- Во-первых, у тебя было больше ста двадцати долларов на развлечения для нашего вечера. Я так понимаю, ты спустил все на один номер. На один час. Возможно, у ворот дежурит кто-нибудь из его давних знакомых, Ли, Джейк или Гови. Они вынут кусок. Сэр, это не электронное оборудование, это человеческая рука. Кого-нибудь может стошнить. Например, Гласса, который как раз переходил ко второму пункту. -- Во-вторых. Все эти сто двадцать долларов ушли на единственного парня с волынкой. По-твоему, все кругом обожают волынку? Покажи мне хоть одного такого идиота. Мы что, должны сидеть целый час и слушать эти дурацкие завывания? Иногда в дыре мелькала белая полоса. Леонард пробормотал туда: -- Можно потанцевать. Гласе театрально хлопнул себя по глазам. Леонард не отрывал взгляда от дырки. "Жук" по-прежнему ехал прямым курсом. -- В-третьих. Там наверняка будут большие шишки из разведслужб, между прочим, и из вашей тоже. Знаешь, что они скажут? -- Когда народ слегка выпьет, -- сказал Леонард, -- нет ничего лучше хорошего ламента. -- Именно что ламента. Они скажут, так-так, американская закуска, немецкие вина и шотландские развлечения. Разве Шотландия участвует в операции? У нас с ней что, особые отношения? Может, Шотландия вступила в НАТО? -- Была еще поющая собака, -- промямлил Леонард, не поднимая головы. -- Эта, правда, английская. Гласе его не слышал. -- Леонард, ты провалил все дело, и надо исправить его сегодня утром, пока еще не поздно. Мы доставим на место это оборудование, а потом я отвезу тебя в казармы Шотландского полка в Шпандау. Ты переговоришь с сержантом, отменишь волынщика и заберешь обратно наши деньги. Ну как? Их обгоняла колонна грузовиков, поэтому Гласе не заметил, что его пассажир хихикает. Появились антенны на крыше склада. Гласе сбрасывал скорость. -- Этим ребятам придется показать, что у нас тут. Пусть смотрят, но что это такое, им знать не обязательно. Приступ истерического смеха прошел. -- О боже, -- сказал Леонард. Они остановились. Гласе начал опускать стекло, часовой направился в их сторону. Его лицо было им незнакомо. -- Новичок, -- сказал Гласе. -- И приятель его тоже. Значит, дольше провозимся. Лицо, появившееся в окне, было большим и розовым, глаза горели служебным рвением. -- Доброе утро, сэр. -- Доброе утро, солдат. -- Гласе передал ему оба пропуска. Часовой выпрямился и с минуту изучал их. Гласе сказал, не понижая голоса: -- Этих ребят учат бдительности. Им надо отслужить месяцев шесть, тогда они немного оттают. Это была правда. Гови наверняка узнал бы их и махнул, чтобы проезжали. Восемнадцатилетнее лицо снова возникло в окне. Пропуска были переданы обратно. -- Сэр, я должен проверить багажник и заглянуть в этот ящик. Гласе вылез из машины и открыл капот. Он вытащил ящик на дорогу и опустился перед ним на колени. Со своего места Леонард видел, как он расстегивает лямки. Оставалось всего секунд десять. В конце концов, можно просто побежать отсюда по дороге. Вряд ли это ухудшит дело. Он выбрался из машины. Второй часовой, который выглядел еще моложе первого, подошел к Глассу сзади и тронул его за плечо. -- Сэр, мы хотели бы проверить это в караульном помещении. Гласе разыгрывал немую сцену бурного спора с кем-то невидимым. Энтузиазм, с которым он пасовал перед правилами секретности, должен был служить примером. Одна из лямок была уже расстегнута. Не обращая на это внимания, он взвалил ящик себе на грудь и, пошатываясь, поволок его в будку на обочине дороги. Первый солдат, открывший Глассу дверцу машины, вежливо отступил в сторону, чтобы не мешать Леонарду вытаскивать другой ящик. Подняв его обеими руками, Леонард побрел за Глассом, а двое часовых отправились следом. В караулке был деревянный столик с телефоном. Гласе убрал телефон на пол и, крякнув, водрузил ящик на стол. Вчетвером они еле умещались вокруг. Леонард достаточно хорошо знал Гласса и понимал, что все эти хлопоты и перетаскивания испортили ему настроение. Он отступил назад, шумно дыша носом и поглаживая бороду. Он принес ящик, остальное полагалось делать часовым. И они могли не сомневаться в том, что о любой их ошибке будет доложено по инстанции. Свой ящик Леонард поставил у стола. Он намеревался подождать снаружи, чтобы не присутствовать при самой проверке. После того сна он не хотел больше ничего видеть. Вдобавок было весьма вероятно, что кого-нибудь из молодых солдат вырвет в тесном помещении. Если не всех троих. Однако он задержался на пороге. Трудно было туда не смотреть. Его жизнь вот-вот должна была измениться, но он не чувствовал ничего особенного. Он сделал все возможное и знал, что он не такой уж дурной человек. Первый часовой отставил винтовку и принялся расстегивать вторую лямку. Леонард наблюдал за этим словно издалека. Мир, который мало интересовался Отто Экдорфом готов был взорваться негодованием после его смерти. Солдат поднял крышку, и все посмотрели на свертки внутри. Они были упакованы экономно, но все же мало походили на электронные приборы. Даже Гласе не мог скрыть любопытства. Запах клея и резины был густым, как табачный дым. Из ничего у Леонарда родилась мысль, и он приступил к действиям не размышляя. Он протиснулся к столу как раз в тот миг, когда часовой протянул руку, чтобы вынуть один из свертков. Леонард взял юношу за запястье. -- Прежде чем этот осмотр будет продолжен, мне надо сказать несколько слов лично мистеру Глассу. Возможны серьезные осложнения, связанные с секретностью, и мне не потребуется больше минуты. Солдат убрал руку и повернулся к Глассу. Леонард закрыл ящик. -- Ну как, согласны? -- спросил Гласе. -- Только минуту. -- Пожалуйста, -- ответил один из часовых. Вслед за Леонардом Гласе вышел из будки. Они остановились у красно-белого шлагбаума. -- Извини, Боб, -- сказал Леонард, -- я не знал, что они полезут внутрь. -- Они новенькие, только и всего. Напрасно ты вывозил отсюда оборудование. Леонард оперся на шлагбаум. Терять ему было нечего. -- Я сделал это не без причины. Послушай. Боюсь, мне придется остановить эту проверку, чтобы избежать более серьезных нарушений. Я должен сказать тебе, что у меня допуск четвертой степени. Гласе подобрался, точно по команде "смирно". -- Четвертой степени? -- Это связано с технической стороной дела, -- сказал Леонард и полез за бумажником. -- У меня четвертый допуск, а эти ребята собираются запустить лапы в то, что их абсолютно не касается. Я хочу, чтобы ты позвонил Макнамй на Олимпийский стадион. Вот его карточка. Пусть он свяжется с дежурным офицером. Осмотр должен быть прекращен. Содержимое этих ящиков сверхсекретно. Скажи об этом Макнамй, он поймет, о чем речь. Гласе не стал задавать вопросы. Он повернулся и быстро, пошел обратно в будку. Леонард слышал, как он велел часовым закрыть ящик и затянуть лямки. Кто-то из них, должно быть, попытался возразить, потому что Гласе прикрикнул: "А ну живо, солдат. Не воображай о себе слишком много!" Пока Гласе говорил с Макнамй, Леонард бродил по обочине. Весеннее утро обещало быть чудесным. В канаве у дороги росли желтые и белые цветы. Здесь не было растений, которые он мог бы определить. Через пять минут Гласе вышел из караульного помещения. Солдаты несли ящики за ним. Леонард с Глассом подождали, пока они вновь погрузят багаж в машину. Затем часовые подняли шлагбаум и, пропуская их автомобиль, вытянулись по стойке "смирно". -- Дежурный офицер чуть шкуру не спустил с этих бедолаг, -- сказал Гласе. -- А Макнамй -- с дежурного офицера. Видать, у тебя там секрет не из последних. -- Это точно, -- сказал Леонард. Гласе остановил машину и выключил двигатель. Дежурный офицер и двое солдат ждали их около двойных дверей. Прежде чем вылезти, Гласе положил руку на плечо Леонарду и сказал: -- А ты далеко продвинулся с тех пор, как жег во дворе картон. Они вышли. Леонард ответил поверх крыши "жука": -- Я считаю, что мне оказали честь. Солдаты взяли ящики. Дежурный офицер спросил, куда их отнести, и Леонард назвал туннель. Он хотел пойти туда и немного успокоиться. Но Гласе и дежурный офицер отправились с ним, а солдаты шагали следом. Когда они спустились в яму, ящики погрузили на маленькую деревянную тележку, и солдаты повезли ее, толкая перед собой по рельсам. Они миновали мотки колючей проволоки, за которыми начинался русский сектор. Через несколько минут они все протиснулись мимо усилителей, и Леонард показал место под столом, куда надо было поставить груз. -- Черт возьми, -- удивился Гласе. -- Я сто раз проходил мимо этих, ящиков, и ни разу мне даже в голову не пришло заглянуть туда. -- И сейчас не стоит, -- сказал Леонард. Дежурный офицер взял проволоку и опечатал ящики. -- Чтобы никто не открыл без вашей санкции, -- сказал он. Они отправились в столовую выпить кофе. Леонардов допуск четвертой степени явно поднял его в глазах американца. Когда Гласе напомнил о поездке в Шпандау на встречу с сержантом из Шотландского полка, Леонард самым естественным образом приложил руку ко лбу. -- Не могу. Я две ночи не спал. Давай лучше завтра. И Гласе ответил ему: -- Ладно, не волнуйся. Я все сделаю сам. Он предложил Леонарду подбросить его домой. Но Леонард не был уверен, что ему стоит ехать туда. У него появились новые проблемы. Он хотел обдумать их в каком-нибудь спокойном месте. Поэтому Гласе высадил его на окраине города у "Гренцаллее", конечной станции метро. Несколько минут после отбытия Гласса Леонард ходил по вестибюлю станции, наслаждаясь свободой. Он таскал эти ящики месяцы, годы. Он сел на скамью. Их больше с ним не было, но он еще не избавился от них. Он сидел и смотрел на свои заклеенные пластырем ладони. Температура в туннеле достигала восьмидесяти градусов1, а под столом около усилителей могла быть и выше. Через два дня, если не раньше, от ящиков начнет пахнуть. Возможно, их и удалось бы вынести оттуда под каким-нибудь соусом, если бы его снова выручил четвертый допуск, но Макнамй наверняка уже едет на склад со стадиона, горя нетерпением узнать, какое такое оборудование попало Леонарду в руки. Ситуация казалась безвыходной. Он собирался оставить ящики вблизи железной дороги, по которой путешествовали массы людей, в том числе и из-за границы, а кончил тем, что оставил их в крохотной комнатке, где они были однозначно связаны с ним. Да, теперь он влип. Он пытался сосредоточиться и найти выход, но в голове у него вертелась лишь мысль о том, как безнадежно он влип. Напротив его скамьи находилась билетная касса. Он опустил голову на грудь. На нем был хороший костюм с галстуком и начищенные ботинки. Можно было не опасаться, что его примут за бродягу. Он вытянул ноги и спокойно проспал два часа. Хотя сон его был глубоким, Леонард слышал шаги пассажиров, отдающиеся эхом в вестибюле станции, и ему было приятно сознавать, что он спит в безопасности среди этих незнакомых людей. Он очнулся в ужасе. Было десять минут первого. Наверное, Макнамй уже ищет его на складе. Если ученый проявит беспечность или нетерпение, он может даже воспользоваться своей властью и вскрыть печати на ящиках. Леонард встал. В его распоряжении оставался только час или два. Ему нужно было с кем-то поговорить. Мысль о Марии причиняла боль. Он не мог пойти в ее квартиру. Он отсидел себе зад на жестких планках скамьи, его костюм помялся. Он побрел к кассе. Усталость мешала ему соображать. Вместо этого он просто начал действовать, точно повинуясь приказам. Он купил билет до "Александерплац" в русском секторе. Поезд уже стоял на путях, а на "Германплац", где ему надо было сделать пересадку, сразу появился второй. Эта удача укрепила Леонарда в его намерениях. Что-то влекло его к цели, к огромному, устрашающему решению. От "Александерплац" пришлось десять минут идти по Кенигштрассе. Один раз он остановился и спросил дорогу. Нужное ему заведение оказалось просторней, чем он воображал. Ему представлялось что-то маленькое и уютное, с высокими кабинками для перешептываний. Но кафе "Прага" было гигантским, с недосягаемым закопченным потолком и десятками маленьких круглых столиков. Он выбрал заметное место и попросил кофе. Когда-то Гласе говорил ему, что надо только дождаться, пока к тебе подойдет один из Hundert Mark Jungen. Время было обеденное, и в кафе стягивался народ. Леонард видел за столиками множество посетителей с серьезными лицами. Они могли с равной вероятностью быть местными служащими и шпионами из полудюжины стран. Он коротал время, рисуя карандашом план на бумажной салфетке. Прошло пятнадцать минут, но ничего не случилось. Значит, это просто очередная берлинская легенда. Говорили, что кафе "Прага" стало биржей неофициального обмена информацией. А на самом деле оно оказалось обыкновенным, скучным восточноберлинским кафе, где подавали слабый тепленький кофе. Он пил третью чашку, и его уже тошнило. Он не ел два дня. Он полез в карман за восточными марками, и тут напротив него сел юноша с лицом, пылающим веснушками. -- Vous etes franсais. -- Это было утверждением. -- Нет, -- сказал Леонард. -- Я англичанин. Незнакомец был примерно одного возраста с Леонардом. Он поднял руку, подзывая официанта. Он явно не чувствовал необходимости что-то объяснять или извиняться за ошибку. Ему надо было просто завязать разговор. Он заказал два кофе и протянул над столом крапчатую руку. -- Ханс. Леонард пожал ее и ответил: -- Генри. -- Так звали его отца, и это казалось меньшей ложью. Ханс вынул пачку "Кэмела", предложил ему и с заметным самодовольством щелкнул "зиппо". Его английский был безупречен. -- Раньше я вас тут не видел. -- Раньше я тут не бывал. Принесли здешний кофе, который мало напоминал настоящий, и после ухода официанта Ханс сказал: -- Ну как, нравится вам в Берлине? -- Нравится, -- сказал Леонард. Он не ожидал, что придется вести светскую беседу, но это, видимо, входило в правила игры. Он хотел все сделать правильно и потому вежливо спросил: -- Вы здесь выросли? Ханс сообщил, что провел детство в Касселе. Когда ему было пятнадцать, его мать вышла за берлинца. Леонард с трудом следил за его рассказом. От бессмысленных подробностей его бросало в жар, а тут Ханс начал еще выспрашивать его о жизни в Лондоне. Леонард бегло описал свои детские годы в Англии, сказав в заключение, что Берлин кажется ему гораздо интересней. Однако он тут же пожалел о своих словах. -- В это трудно поверить, -- произнес Ханс. -- Ведь Лондон -- столица мира. А Берлин конченый город. Вся его слава в прошлом. -- Возможно, вы правы, -- сказал Леонард. -- Возможно, мне просто нравится жить за границей. -- Это тоже было ошибкой, поскольку разговор перешел на удовольствия, связанные с туризмом. Ханс спросил Леонарда, где он бывал еще, и у Леонарда не хватило сил солгать. Он был в Уэльсе и Западном Берлине. Ханс призывал его к большей отваге. -- Вы же англичанин, вы можете себе это позволить. -- Затем последовал перечень мест, которые Ханс рассчитывал посетить. Его открывали Соединенные Штаты. Леонард посмотрел на часы. Было десять минут второго. Он не знал, что это должно означать. Может быть, его ищут люди со склада. Он не знал, что он им скажет. Как только Леонард посмотрел на часы, Ханс закруглил свое перечисление и окинул зал взглядом. Потом сказал: -- Генри, по-моему, вы не зря сюда пришли. Вы хотите что-нибудь купить, верно? -- Нет, -- сказал Леонард. -- Я хочу сообщить кое-что нужному человеку. -- У вас есть что продать? -- Платить не обязательно. Могу сообщить просто так. Ханс снова угостил Леонарда сигаретой. -- Послушайте, друг мой. Я дам вам совет. Если вы будете предлагать то, что у вас есть, бесплатно, люди подумают, что это не стоит внимания. А если это важно, вы должны назначить цену. -- Хорошо, -- ответил Леонард. -- Если кто-то захочет мне заплатить, я не откажусь. -- Я мог бы выслушать вас и продать это сам, -- сказал Ханс. -- Вся выручка была бы моя. Но вы мне нравитесь. Может быть, я когда-нибудь навещу вас в Лондоне, если вы дадите мне адрес. Поэтому я возьму комиссионные. Пятьдесят процентов. -- Годится, -- сказал Леонард. -- Договорились. Так что у вас есть? Леонард понизил голос: -- Информация для советских Вооруженных Сил. -- Отлично, Генри, -- сказал Ханс нормальным тоном. -- Сегодня сюда зашел мой приятель, который знает кое-кого из высшего командования. Леонард вынул свою карту. -- С восточной стороны шоссе Шенефельдер, чуть севернее кладбища, вот здесь, в Альтглинике, прослушиваются их телефонные линии. Они идут по обочине. Я пометил, где надо искать. Ханс взял карту. -- Как они могли туда подключиться? Это невозможно. Леонарду не удалось скрыть гордость. -- Там туннель. Я нарисовал его потолще. Он начинается от здания в американском секторе. Оно замаскировано под радиолокационную станцию. Ханс покачал головой. -- Слишком далеко. Это невозможно. Никто не поверит. Мне и двадцати пяти марок не дадут. Леонарда разбирал смех. -- Это огромная работа. Верить не надо. Надо просто пойти и посмотреть. Ханс взял карту и встал. Он пожал плечами и сказал: -- Я поговорю с приятелем. Леонард смотрел, как он идет в дальний конец помещения и говорит там с человеком, скрытым колонной. Потом оба вышли через вращающиеся двери туда, где были телефоны и уборные. Спустя несколько минут вернулся Ханс, гораздо более оживленный. -- Приятель говорит, это по меньшей мере любопытно. Сейчас он пытается найти своего знакомого. Ханс зашагал обратно. Леонард подождал, пока он исчезнет из виду, а затем покинул кафе. Пройдя по улице ярдов пятьдесят, он услышал оклик. За ним бежал человек, подпоясанный белой скатертью, размахивая листком бумаги. Он задолжал за пять кофе. Едва он расплатился и принес свои извинения, как его нагнал Ханс. Веснушки на его лице сияли под солнцем. Официант ушел, и Ханс сказал: -- Вы собирались дать мне свой адрес. И еще. Мой приятель заплатил двести марок. Леонард двинулся дальше, но Ханс не отставал. Тогда Леонард сказал: -- Возьмите себе деньги, а мой адрес останется при мне. Ханс взял Леонарда под локоть. -- Мы так не договаривались. Его прикосновение вызвало у Леонарда приступ ужаса. Он вырвал руку. -- Я вам не нравлюсь, Генри? -- сказал Ханс. -- Нет,--ответил Леонард. -- Пошел к черту. -- Он ускорил шаг. Когда он оглянулся через плечо, Ханс уже направлялся обратно к кафе. На Александерплац Леонарда вновь охватило смятение. Ему хотелось сесть и дать ноге отдых, но прежде он должен был сообразить, куда идти. Надо было повидаться с Марией, но он знал, что еще не в силах говорить с ней. Он поехал бы домой, но там его мог ждать Макнамй. Если ящики уже вскрыли, с ним явится и военная полиция. В конце концов он купил билет до "Ной-Вест-Энд", подумав, что в поезде ему легче будет собраться с мыслями. Он вышел на "Цоо", решив пойти в парк и поспать где-нибудь в укромном уголке. День был солнечный, но когда он побродил минут двадцать и отыскал тихое местечко на берегу канала, ветер показался ему слишком свежим, чтобы не обращать на него внимания. С полчаса он лежал на аккуратно подстриженной траве, пытаясь унять дрожь. Потом вернулся через весь парк на станцию и поехал домой. Теперь он мечтал только о том, чтобы выспаться. Если его ждет полиция, он всего лишь ускорит неизбежную развязку. Если там Макнамй, он сочинит что-нибудь на ходу. Он сам не заметил, как добрался от "Ной-Вест-Энд" до Платаненаллее. От усталости он не чувствовал под собой ног. Его словно несла домой посторонняя сила. В квартире никого не оказалось. В почтовую щель были опущены две записки. Одна от Марии: "Где ты? Что происходит?" Другая от Макнамй: "Позвоните мне", с тремя телефонными номерами. Леонард отправился прямиком в спальню и задернул шторы. Снял с себя всю одежду. Он не стал возиться с пижамой. Меньше чем через минуту он наконец канул в сон. Не прошло и часа, как он очнулся с сильным желанием бежать в туалет. Звонил телефон. Он помедлил в прихожей, не зная, куда двинуться сначала. Подошел к телефону и, уже взяв трубку, понял, что сделал это напрасно. Он не сможет сосредоточиться. Это был Гласе, он говорил издалека и казался очень расстроенным. На заднем плане слышался какой-то шум. Все происходило точно в дурном сне. -- Леонард, Леонард, это ты? Голый, дрожа в сумраке гостиной, Леонард скрестил ноги и сказал: -- Да, я. -- Леонард? Ты это или нет? -- Да, Боб, это я, я здесь. -- Слава богу. Слушай. Ты меня слушаешь? Ты должен сказать мне, что было в тех ящиках. Сейчас же. Леонард почувствовал, как у него слабеют ноги. Он сел на ковер среди неубранных остатков вечеринки. -- Их открыли? -- спросил он. -- Ну давай, Леонард. Говори. -- Во-первых, это секретно, Боб, и потом, линия может прослушиваться... -- Кончай пудрить мне мозги, Марнем. Здесь и так ад кромешный. Что было в ящиках? -- А что происходит? Откуда весь этот грохот? Гласе старался перекричать шум. -- Господи боже! Разве тебе не сообщили? Они нас обнаружили. Ворвались в камеру. Наши еле унесли ноги. Никто не успел закрыть стальные двери. Теперь они заняли весь туннель, до самой границы между секторами. На всякий случай мы все вывозим со склада. Через час мне надо быть у Харви, отчитываться за понесенный ущерб. Я должен знать, что было в ящиках, Леонард! Но Леонард не мог говорить. У него перехватило дыхание от восторга и благодарности. Как все просто и быстро. А теперь все покроет великое русское безмолвие. Он может одеться, пойти к Марии и сказать ей, что им больше ничто не грозит. Гласе громко звал его по имени. -- Извини, Боб, -- сказал Леонард. -- Меня потрясли твои новости. -- Ящики, Леонард. Ящики! -- Ладно. Там был труп человека, который я разрубил на куски. -- Тьфу, черт. Мне сейчас не до шуток! Леонард пытался говорить так, чтобы в его голосе не слышалось радости. -- Тебе не о чем беспокоиться, Боб. Там было декодирующее оборудование, которое я делал сам. Но я не закончил сборку, и теперь выяснилось, что эти схемы устарели. -- Почему тогда утром заварилась такая каша? -- Все, что относится к декодированию, проходит по четвертой степени, -- сказал Леонард. -- Но послушай, Боб, когда это случилось? Гласе говорил с кем-то другим. Он отвлекся. -- Что-что? -- Когда захватили туннель? -- В двенадцать пятьдесят восемь, -- без запинки ответил Гласе. -- Нет, Боб. Этого не может быть. -- Слушай, если тебя интересуют подробности, включи Deutschlandsender . Там только об этом и говорят. Немецкое радио (ГДР). У Леонарда похолодело в животе. -- Они не могут обнародовать это. -- Так мы считали. Что они потеряют лицо. Но комендант советского гарнизона в Берлине сейчас в отъезде. Его заместитель, малый по фамилии Коцюба, должно быть, псих. Для него главное -- пропаганда. Они будут выглядеть полными идиотами, но это их не смущает. Леонард думал о своей недавней шутке. -- Не может быть, -- повторил он. Кто-то снова отвлекал Гласса от разговора. Он заторопился. -- Завтра у них пресс-конференция. В субботу они поведут корреспондентов в туннель на экскурсию. Хотят открыть его для свободного посещения. Туристская достопримечательность, памятник коварству американцев. Леонард, они выжмут из этого все, что смогут. Он дал отбой, и Леонард поспешил в туалет. 21 Джон Макнамй назначил Леонарду встречу в "Кемпински" и выбрал столик снаружи. Не было еще и десяти утра, и все прочие посетители сидели внутри. День снова обещал быть солнечным и холодным. Всякий раз, как солнце пряталось за огромным белым кучевым облаком, воздух становился ледяным. В последнее время Леонард плохо переносил холод. Его непрерывно знобило. Наутро после звонка Гласса он заметил, что у него дрожат руки. Это была не просто мелкая дрожь -- его трясло, как паралитика, и на застегивание рубашки ушло несколько минут. Он решил, что это запоздалый мышечный спазм, вызванный перетаскиванием ящиков. Придя в закусочную на Райхсканцлерплац, чтобы поесть в первый раз за два с лишним дня, он уронил сардельку на тротуар. Чья-то собака тут же съела ее вместе с горчицей. В "Кемпински" он занял место на солнце, но сидел не снимая пальто и сжимал зубы, чтобы они не стучали. Он боялся, что не сможет удержать чашку с кофе, и взял пива, которое тоже было ледяным. Макнамй, похоже, прекрасно себя чувствовал в твидовом пиджаке, надетом поверх тонкой рубашки. Когда ему принесли кофе, он набил трубку и закурил. Ветер дул в сторону Леонарда, и от запаха дыма и связанных с ним ассоциаций его замутило. Он вышел в уборную, чтобы потом незаметно пересесть. Вернувшись, он выполнил свое намерение, но теперь оказался в тени. Запахнув поплотнее пальто, он подсунул под себя руки. Макнамй передвинул к нему нетронутое пиво. Стеклянная кружка запотела, две капельки пробирались по ней ломаным параллельным курсом. -- Ну, -- сказал Макнамй, -- давайте поговорим. Леонард чувствовал, как его руки дрожат под ягодицами. Он сказал: -- Поскольку мне не удалось ничего разузнать у американцев, я стал проверять кое-какие собственные идеи. Начал собирать схему в свободное время. Я действительно надеялся, что смогу отделить от кодированного сообщения эхо ясного текста. Ради безопасности я работал дома. Но у меня ничего не вышло. Да и сами идеи оказались устарелыми. Тогда я повез все на склад, чтобы демонтировать у себя в комнате, где я держал запасные детали. Мне и в голову не пришло, что меня станут так тщательно обыскивать. Но у ворот дежурили два новичка. Это бы неважно, но со мной был Гласе. Я не хотел, чтобы он увидел мои заготовки. Мне трудно было бы объяснить, какое отношение они имеют к моим прямым обязанностям. Извините, если пробудил у вас неоправданные надежды. Макнамй постучал черенком трубки по своим корявым желтым зубам. -- Часок-другой я таки поволновался. Решил, что вы каким-то образом раздобыли нельсоновский прибор. Ну да ладно. Я думаю, на Доллис-хилл не сегодня-завтра дойдут до всего своим умом. Теперь, когда ему поверили, Леонарду хотелось уйти. Он должен был согреться, а также просмотреть сегодняшние газеты. Но Макнамй настроился порассуждать. Он заказал еще одну чашку кофе и липкий яблочный пирожок. -- Я предпочитаю думать о плюсах. Мы знали, что это не может длиться вечно, а ведь эксплуатация продолжалась почти год. На обработку накопленного материала в Лондоне и Вашингтоне уйдет несколько лет. Леонард потянулся за пивом, но передумал и убрал руку. -- С точки зрения международного сотрудничества и всего такого прочего хорошо уже то, что мы успешно работали с американцами над серьезным проектом. После Берджесса и Маклина они не слишком нам доверяли. Теперь все изменилось к лучшему. Наконец Леонард улучил момент, извинился и встал. Макнамй остался сидеть. Вновь набивая трубку, он поднял глаза на Леонарда, в спину которому светило солнце, и прищурился. -- Похоже, вам не мешает отдохнуть. Вы, наверное, знаете, что вас отзывают. Ответственный за перемещения свяжется с вами. Они обменялись рукопожатием. Леонард замаскировал свою дрожь наигранным энтузиазмом. Макнамй, кажется, ничего не заметил. Его последней фразой, обращенной к Леонарду, было: -- Вы хорошо себя проявили, несмотря ни на что. Я замолвлю за вас словечко на Доллис-хилл. -- Благодарю вас, сэр, -- сказал Леонард и поспешил вверх по Курфюрстендамм к газетному киоску. Он проглядел газеты, пока ехал в метро на "Котбусер тор". Прошло два дня, но интерес восточногерманской прессы к истории с туннелем еще не угас. И "Тагесшпигель", и "Берлинер цайтунг" давали полные развороты с фотографиями. На одной были видны усилители и край стола, под которым находились ящики. По какой-то причине телефоны в камере прослушивания еще работали. Репортеры пытались звонить, но не получали ответа. Освещение и вентиляция тоже были в исправности. Приводились подробные описания участка туннеля от шоссе Шенефельдер до мешков с песком, обозначающих границу с американским сектором. За мешками была "сплошная тьма, в которой мерцали только два сигаретных огонька. Но наблюдатели не ответили на наш оклик. Наверное, им было совестно". В другом месте Леонард прочел: "Весь Берлин возмущен закулисными махинациями отдельных американских офицеров. Только когда эти агенты оставят свою провокационную деятельность, в городе наступит мир". Один заголовок гласил: "Загадочные помехи на линии". В статье под ним рассказывалось, как советская разведка обратила внимание на шумы, мешающие нормальному телефонному сообщению. Был отдан приказ раскопать несколько участков кабеля. В тексте не говорилось, почему выбор пал именно на шоссе Шенефельдер. Когда военные ворвались в камеру прослушивания, "все позволяло сделать вывод, что шпионы ретировались в панике, бросив свое оборудование". На флюоресцентных лампочках стояло английское клеймо "Оз-рам", "явно попытка навести наложный след. Но отвертки и разводные ключи выдали позорную тайну: на всех были слова "Сделано в США"". Внизу страницы жирным шрифтом: "Представитель американских вооруженных сил в Берлине отвечает на вчерашний запрос: "Мне ничего об этом не известно!" Он бегло просмотрел все репортажи. Задержка сообщения о находке ящиков угнетала его. Возможно, газетчики рассчитывали придержать эту историю и тем самым добиться большего эффекта в дальнейшем. Наверно, расследование уже началось. Если бы не его дурацкая выходка в разговоре с Глассом, от заявления русских о том, что ими обнаружено расчлененное тело в двух чемоданах, легко было бы отмахнуться. Если восточногерманские власти втихую передали дело западноберлинской Kriminalpolizei, им стоит только спросить у американцев, и ящики сразу выведут их на Леонарда. Даже если американцы откажутся сотрудничать, полиции несложно будет опознать Отто. Должно быть, по анализу любой ткани его тела легко определить, что он пил. Скоро заметят, что он не показывается там, где обычно ночевал, что он не явился за пособием, что он больше не заходит в свою излюбленную Kneipe, где свободные от службы полицейские угощали его пивом. Несомненно, после обнаружения трупа в полиции первым делом изучают список пропавших без вести. Между Отто, Марией и Леонардом существовали бесчисленные и сложные бюрократические связи: расторгнутый брак, спор о жилье, обнародованная помолвка. Но в этом смысле, разумеется, ничего бы не измени- лось, даже оставь Леонард ящики на станции "Цоо". О чем они тогда думали? Сейчас трудно было вспомнить. Их станут допрашивать, но никаких противоречий в их рассказах не будет, и в квартире Марии не удастся найти ни единого следа. Возможно, на них падет подозрение, но и только. Да и в чем, собственно, он виноват? В том, что убил Отто? Но это была самозащита. Он вторгся в спальню, он напал первым. В том, что не сообщил о его смерти? Но это было всего лишь самым разумным, если учесть, что им никто бы не поверил. В том, что расчленил тело? Но Отто все равно был уже мертв, так что какая разница. В том, что спрятал труп? Но это было абсолютно логичным шагом. В том, что обманул Гласса, часовых, дежурного офицера и Макнамй? Но он просто хотел уберечь их от неприятных фактов, которые их не касались. В том, что выдал туннель? Печальная необходимость, с учетом всех предшествующих событий. А теперь и Гласе, и Макнамй, и все прочие говорят, что это рано или поздно случилось бы. Это не могло длиться вечно. Они и так эксплуатировали туннель почти целый год. На нем не было вины, это он знал. Так почему тогда у него дрожат руки? От страха, что его найдут и покарают? Но он хотел, чтобы это произошло, и как можно быстрее. Хотел перестать думать об одном и том же, хотел выговориться перед официальным лицом, чтобы его признание напечатали и дали ему подписаться под ним. Хотел дать подробный отчет о событиях, чтобы те, в чьи обязанности входит официальное закрепление истины, могли понять, что одно неизбежно вело к другому, что, несмотря на видимость, он не чудовище и не безумный потрошитель мирных горожан и что вовсе не сумасшествие побудило его таскать свою жертву по Берлину в двух чемоданах. Время от времени он мысленно излагал факты перед воображаемыми обвинителями. Если эти люди привержены правде, они обязательно посмотрят на вещи с его точки зрения, пусть даже законы и условности будут вынуждать их наказать его. Он повторял свою версию, это было его единственным занятием. Каждую сознательную минуту он объяснял, вспоминал, уточнял, едва ли замечая, что это происходит не в действительности и что он уже проделывал все это десять минут назад. Да, господа, я согласен с вами, я действительно повинен в убийстве, расчленении тела, обмане и предательстве. Но сейчас я расскажу вам, как все произошло, каковы были обстоятельства, приведшие меня к этому, и вы поймете, что я ничем не отличаюсь от вас, что я не испорчен и что я совершал только те поступки, которые считал лучшими. Язык его защиты приобретал черты высокого стиля. Он бессознательно воспроизводил драматические судебные сиены из позабытых фильмов. Иногда он пространно изъяснялся в маленьком голом кабинете полицейского участка перед полудюжиной задумчивых старших чинов. Иногда обращался к притихшей публике со свидетельского места. Выйдя на станции "Котбусер тор", он сунул газеты в урну и двинулся по Адальбертштрассе. А как же Мария? Она только усиливала его позиции. Он вызвал к существованию адвоката, опытного законника, произносящего речь о любви и надеждах этих молодых людей, которые нашли в себе мужество повернуться спиной к жестокому прошлому своих родных стран и планировали начать совместную жизнь. Именно в этом можно было усмотреть ростки будущей Европы, освобожденной от насилия. Тут слово брал Гласе. А потом и Макнамй давал свидетельские показания, сообщая, насколько позволяла секретность, о том, какую важную работу выполнял Леонард во имя свободы и как он один, не зная отдыха, изобретал специальные приборы для скорейшего достижения общей цели. Леонард ускорил шаг. Бывали промежутки, длившиеся по нескольку минут кряду, когда в голове у него прояснялось и бесконечные повторы и хитросплетения его фантазий вызывали лишь тошноту. Никто не станет докапываться до истины. Представители власти, у которых по горло других хлопот, просто учтут имеющиеся данные, какими бы поверхностными они ни были, и будут только рады возложить на него ответственность за совершенные преступления, передать дело в суд и забыть о нем. Едва он успевал додумать до конца эту мысль -- тоже не в первый раз, -- как в голову ему приходило новое утешительное соображение. Ведь это же правда, что Отто схватил Марию за горло. Я должен был остановить его, хоть я и ненавижу насилие. У меня просто не было выбора. Он пересекал двор восемьдесят четвертого дома. Только сегодня он нашел в себе смелость вернуться. Он стал подниматься по лестнице. Его руки опять сильно тряслись. Трудно было держаться за перила. На четвертом этаже он остановился. Правда была в том, что ему до сих пор не хотелось видеть Марию. Он не знал, что ей сказать. Он не мог лгать, что удачно избавился от ящиков. Говорить, где они находятся на самом деле, тоже было нельзя. Это значило бы раскрыть секрет туннеля. Но ведь русским-то он сказал. Так что теперь мешает рассказывать об этом каждому встречному? Он подумал то же, что и прежде: раз он пока не в силах принимать решения, ему лучше помалкивать. Но поскольку что-то сказать все равно придется, он скажет, что ящики на вокзале. Он покрепче сжал рукой перила. Но притворяться он сейчас тоже не сможет. Он пошел дальше. У него был свой ключ, однако он постучал и стал ждать. Изнутри тянуло запахом сигарет. Он уже хотел постучать снова, но тут дверь отворилась, на площадку шагнул Гласе и, взяв Леонарда под локоть, отвел его к лестнице. -- Пока ты не вошел, -- торопливо проговорил он. -- Нам надо установить, почему нас обнаружили, случайно или из-за утечки информации. Помимо всего прочего, мы беседуем со всеми неамериканскими женами и подругами. Не обижайся. Таков порядок. Они вошли в квартиру. Мария встретила Леонарда на пороге комнаты, и они поцеловались сухими губами. Его правое колено дрожало, и он сел на ближайший стул. У его локтя на столе была полная пепельница. -- У тебя усталый вид, дружище, -- сказал Гласе. Он ответил сразу обоим. -- Я работал круглые сутки. -- И потом только Глассу: -- Надо было кое-что сделать для Макнамй. Гласе снял со стула пиджак и надел его. -- Я провожу вас, -- сказала Мария. Выходя, Гласе шутливо отдал ему честь. Леонард слышал, как он прощается с Марией. Вернувшись, она сказала: -- Ты здоров? Его руки по-прежнему лежали на коленях. -- Я не в своей тарелке, а ты разве нет? Она кивнула. Под ее глазами темнели круги, у нее был такой вид, словно она давно не мылась. Он был рад, что его к ней не тянет. -- Я думаю, все обойдется, -- сказала она. Эта женская уверенность вызвала у него раздражение. -- Уж конечно, -- ответил он. -- Ящики в камере хранения на вокзале Цоо. Она пристально посмотрела на него, и он не смог встретить ее взгляд. Она хотела что-то сказать, но передумала. -- Зачем приходил