с коричневыми ушами, черным ободком вокруг глаз и белым пятном на морде. - Вот корова, которая вам подходит, - объявил ветеринар. Тщедушный крестьянин держал ее за веревку. Ветеринар спросил, сколько он за нее хочет. - Триста франков. Нам сразу понравилась эта небольшая корова с лукавой мордой, но при словах "триста франков" у меня опустились руки: таких денег у нас не было. Я дал понять ветеринару, что следует искать что-нибудь подешевле. Он с этим не согласился. Тогда между ним и крестьянином начался торг. Ветеринар предложил полтораста франков, крестьянин сбавил десять. Ветеринар прибавил до ста семидесяти, крестьянин спустил до двухсот восьмидесяти. Наконец, постепенно снижая цену, он дошел до двухсот десяти франков и на этом уперся. В это время Маттиа, подойдя сзади к корове, вырвал у нее из хвоста большой клок волос, за что корова лягнула его. - Ладно, я согласен дать двести десять франков, - сказал я и уже хотел взяться за веревку, но крестьянин не отдал ее: - А на подарок жене? Мы снова начали торговаться и в конце концов сошлись на двадцати су. Теперь у нас оставалось всего три франка. Я опять протянул руку; крестьянин взял и крепко, по-дружески пожал ее. Понятно, раз я его друг, то не забуду дать дочке на угощение. Угощение дочки обошлось мне в десять су. Я в третий раз взялся за веревку, но крестьянин снова остановил меня. - А вы захватили с собой веревку? - спросил он. - Я продаю корову без веревки. По дружбе он согласился уступить мне свою веревку за тридцать су. Без веревки нельзя было вести корову, и я расстался с тридцатью су, подсчитав, что у нас останется еще двадцать. Я вынул двести тринадцать франков и в четвертый раз протянул руку к корове. Наконец корова была нам передана вместе с веревкой. Но теперь у нас почти ничего не оставалось, чтобы кормить ее и кормиться самим. - Не беспокойся, - сказал Маттиа, - харчевни переполнены. Если мы пойдем порознь, то обойдем их все и к вечеру будем иметь хорошую выручку. Мы отвели нашу корову в харчевню и, крепко привязав ее в хлеву, отправились каждый своей дорогой. Вечером оказалось, что Маттиа заработал четыре франка пятьдесят сантимов, а я три франка. Имея в кармане семь франков и пятьдесят сантимов, мы чувствовали себя богачами. Мы попросили служанку подоить нашу корову и вместо ужина выпили молока. Никогда в жизни не пили мы такого вкусного молока! Маттиа объявил, что оно сладкое и пахнет померанцем, как то, которое он пил в больнице, но еще гораздо лучше. Мы были в восторге и пошли поцеловать нашу коровушку в ее черную морду. В ответ она облизала наши лица своим жестким языком. На следующий день утром мы поднялись с восходом солнца и отправились в Шаванон. Теперь я уже не заглядывал поминутно в карту. Я знал куда идти, хотя прошло немало лет с тех пор, как я побывал здесь когда-то с Виталисом. Боясь утомить корову и не желая являться в Шаванон слишком поздно, я решил переночевать в той деревне, где провел свою первую ночь с хозяином. Отсюда на следующее утро мы и отправились в путь, чтобы как можно раньше прийти к матушке Барберен. До сего времени все шло прекрасно и судьба нам благоприятствовала. но тут случилось нечто совершенно непредвиденное. Мы решили по дороге сделать привал, чтобы позавтракать самим, а главное, попасти нашу корову. Часов в десять мы нашли местечко, заросшее густой зеленой травой. сняли свои мешки и пустили корову в канаву. Вначале я держал ее привязанной, но она так спокойно и мирно паслась. что я очень скоро замотал веревку вокруг ее рогов и уселся возле нее с куском хлеба. Понятно, что мы кончили свой завтрак гораздо быстрее, чем она. Тогда, вдоволь налюбовавшись на нее и не зная что делать, мы стали играть в шарики. Мы очень любили всякие детские игры, и не проходило дня, чтобы мы не поиграли в шарики, в мяч или в чехарду. Часто Маттиа неожиданно говорил мне: "Давай поиграем!" Мы быстро сбрасывали мешки и инструменты и тут-же на дороге начинали игру. Если бы у меня не было часов, мы зачастую играли бы до поздней ночи. Но часы всегда напоминали мне о том, что надо работать, зарабатывать деньги на жизнь, и тогда я снова надевал арфу на свое натертое лямкой плечо и говорил: "Вперед!" Мы кончили играть раньше, чем корова кончила пастись. Когда она увидела, что мы подходим к ней, она начала жадно щипать траву, как бы желая показать, что она еще голодна. - Подождем немного, - сказал Маттиа. - Разве ты не знаешь, что корова может есть целый день! - Тогда я сыграю ей на корнете, - предложил Маттиа. который не мог оставаться без дела. - У нас в цирке Гассо была корова, она очень любила музыку. И Маттиа заиграл туш. При первых звуках музыки корова подняла голову, а затем, прежде чем я успел схватить ее за веревку, помчалась галопом. Мы бросились за ней вдогонку. Я закричал Капи, чтобы он остановил ее. Собака пастуха запрыгала бы перед носом у коровы, но ученый пес Капи начал хватать ее за ноги. Разумеется, это ее не остановило, наоборот, она помчалась еще быстрее. Мы бежали за ней. На ходу я кричал Маттиа: "Ты дурак!", а он, не останавливаясь, отвечал: "Можешь меня вздуть, я это заслужил". Ближайшая деревня была в двух километрах от того места, где мы отдыхали; и вот по направлению к этой деревне и мчалась теперь наша корова. Она влетела туда, конечно, прежде нас, и мы издали увидели, что люди преградили ей путь и схватили ее. Тогда мы немного замедлили бег; корова не потеряется, ее остановили и отдадут нам, когда мы придем. По мере того как мы приближались, толпа вокруг коровы росла, и когда мы подошли к ней, здесь уже было человек двадцать мужчин, женщин и детей, которые что-то обсуждали, посматривая на нас. Я воображал, что мне стоит только сказать, что я владелец коровы, как мне ее отдадут. Но вместо этого крестьяне окружили нас и начали задавать вопрос за вопросом: откуда мы идем? Где мы взяли корову? Наши чистосердечные ответы их, однако, не убедили, и некоторые стали говорить, что корова, безусловно, украдена и что до выяснения дела нас следует отвести в тюрьму. От страха, который внушало мне слово "тюрьма", я побледнел, начал запинаться, а так как от бега запыхался, то и не мог ничего сказать в свое оправдание. Между тем появился полицейский. В нескольких словах ему рассказали, в чем дело. Наши объяснения показались ему подозрительными, и он заявил, что задержит корову, а нас отведет в тюрьму. Я хотел возражать, Маттиа тоже хотел что-то сказать, но полицейский грубо оборвал нас. Тогда, вспомнив о той сцене, которая произошла у Виталиса с полицейским Тулузы, я велел Маттиа замолчать. Вся деревня шла за нами до того места, где находилась тюрьма. Нас окружили со всех сторон, толкали, ругали и, вероятно, не будь полицейского, охранявшего нас, побили бы камнями как воров и преступников. Тюремный сторож подвел нас к двери, запертой большим замком и двумя железными засовами, и открыл ее. Затем нас обыскали, отобрали деньги, ножи, спички, после чего дверь камеры закрылась с ужасающим скрипом. Мы были в тюрьме. Надолго ли, неизвестно! Когда я мысленно задал себе этот вопрос, Маттиа подошел ко мне и, наклоняя голову, сказал: - Бей меня, бей по голове, бей изо всей силы за мою глупость! - Ты сделал глупость, а я тебя не остановил, следовательно, я такой же дурак, как ты, - Я хочу, чтобы ты меня побил, мне будет не так горько. Бедная наша корова! Бедная корова! - И он заплакал. Пришлось утешать его. Я объяснил ему, что наше положение не так уж плохо. Мы сумеем доказать, что не украли, а купили корову. У нас есть свидетель - ветеринар из Юсселя. - А если нас обвинят в том, что мы купили корову на краденые деньги, как мы докажем, что они нами заработаны? Маттиа был прав. - Затем, - говорил Маттиа, продолжая плакать, - если мы даже выйдем из этой тюрьмы и нам вернут корову, можем ли мы быть уверены в том, что найдем матушку Барберен? - А почему мы ее не найдем? - С тех пор как ты с ней расстался, она могла умереть. Я был поражен в самое сердце этим предположением. И в самом деле: матушка Барберен могла умереть. Хотя я находился в том возрасте, когда с трудом веришь в смерть, но уже знал по опыту, что можно потерять любимого человека. Разве я не потерял Виталиса? - Почему ты раньше не говорил этого? - спросил я. - Потому что, когда я счастлив, в моей дурацкой голове бывают одни только радостные мысли, а когда я несчастлив - одни только грустные. А я был так счастлив, что мы подарим корову матушке Барберен, что больше ни о чем не думал. - У меня такая же дурацкая голова, как у тебя, милый Маттиа. Так же, как ты, я был вне себя от радости. - Ах, наша корова! - плача, восклицал Маттиа. - Бедная наша корова! Потом он вскочил и. сильно размахивая руками, продолжал: - Что, если матушка Барберен умерла, а гадкий, злой Барберен жив? Что, если он возьмет нашу корову и заберет тебя самого? Без сомнения, крики и угрозы толпы, полицейский, тюрьма навеяли на нас такие печальные мысли. Но Маттиа горевал не только о нас - он беспокоился также и о нашей корове. - Кто ее покормит, кто ее подоит? Несколько часов прошли в этих грустных размышлениях, и чем дальше, тем мы все сильнее и сильнее отчаивались. Я всячески старался утешить Маттиа, говоря, что нас обязательно допросят и неизвестно, как еще обернется дело. - Ладно, ну а что мы скажем на допросе? - Правду? Тогда тебя отдадут Барберену или же допросят матушку Барберен, чтобы проверить, не врешь ли ты... И тогда пропал весь сюрприз! Дверь с грохотом отворилась, и мы увидели пожилого господина с седыми волосами. Его открытое и доброе лицо сразу успокоило нас. - Вставайте, паршивцы, и отвечайте господину судье, - обратился к нам тюремщик. - Хорошо-хорошо, - прервал его судья, - я сейчас допрошу вот этого, - и он пальцем указал на меня. - А вы уведите пока другого; с ним я поговорю после. Маттиа вышел. - Вас обвиняют в краже коровы, - заявил судья, глядя мне прямо в глаза. Я ответил, что мы купили эту корову в Юсселе, на ярмарке, и назвал фамилию ветеринара, присутствовавшего при этой покупке. - Это будет проверено. - Очень хорошо. Тогда вы убедитесь, что мы не воры. - А для чего вы купили корову? - Чтобы отвести ее в Шаванон и там подарить моей кормилице в благодарность за ее любовь и заботы обо мне. - Как зовут эту женщину? - Матушка Барберен. - Не жена ли она того каменщика, который был искалечен в Париже несколько лет тому назад? - Да, сударь. - Хорошо, я проверю. На эти слова я не откликнулся так радостно, как на слова об юссельском ветеринаре. Видя мое замешательство, судья стал допытываться, в чем дело... Я объяснил ему, что если он будет допрашивать матушку Барберен, то наш сюрприз не получится, и это меня огорчает. С другой стороны, я чувствовал большую радость. Если судья собирается допрашивать матушку Барберен, значит она жива. Затем судья сообщил мне еще одну важную новость; сам Барберен с некоторых пор находится в Париже. Последнее меня окончательно успокоило, и я сумел убедить судью ограничиться показаниями одного только ветеринара. - А откуда вы взяли деньги на покупку коровы? Он задал как раз тот вопрос, которого опасался Маттиа. - Мы их заработали. - Где и как? Тогда я рассказал, как мы прошли от Парижа до Варса и от Варса до Юсселя и как по пути зарабатывали и копили деньги. - А что вы делали в Варсе? Этот вопрос заставил меня приступить к новому рассказу. Когда мировой судья услышал, что я был заживо погребен на руднике, он остановил меня и спросил мягким, почти дружеским тоном: - А кто из вас Реми? - Я, господин судья. - Как ты это докажешь? Жандарм говорит, что у тебя нет паспорта. - Это верно, господин судья. - Хорошо. Расскажи, как произошла катастрофа в Варсе. Я читал о ней в газетах, и ты меня не обманешь. Начинай, я тебя слушаю. То, что судья стал говорить мне "ты", придало мне храбрости. Я видел, что он настроен благожелательно. Когда я закончил свой рассказ, судья долго смотрел на меня добрыми и растроганными глазами. Я уже воображал, что он немедленно нас освободит, но этого не случилось. Он ушел, не сказав мне ни слова. Вероятно, пошел допрашивать Маттиа, чтобы узнать, совпадают ли наши показания. Я довольно долго оставался в раздумье один. Наконец судья вернулся вместе с Маттиа. - Я наведу справки в Юсселе, и если, как я надеюсь. ваши показания подтвердятся, вы завтра утром будете освобождены. - А как же наша корова? - спросил Маттиа. - Вам ее вернут. - Я не об этом хотел спросить, - ответил Маттиа. - Кто ее покормит и подоит? - Не беспокойся, мальчуган. Теперь Маттиа вполне успокоился. - Когда подоят нашу корову, нельзя ли нам дать немного молока? - попросил он. - Мы бы славно поужинали. После ухода судьи я сообщил Маттиа две важные новости, которые заставили меня забыть о том, что я нахожусь в тюрьме: матушка Барберен жива, а Барберен в Париже. - Наша корова торжественно войдет в Шаванон! - воскликнул Маттиа. И от радости он начал плясать и петь Увлеченный его веселостью, я схватил его за руки, а Капи вскочил на задние лапки и начал прыгать между нами. Мы подняли такой шум, что напугали тюремного сторожа, который пришел посмотреть, не взбунтовались ли мы. Он приказал нам замолчать. Но говорил с нами уже не так грубо, как раньше. Мы решили, что наше положение не так уж плохо, и вскоре получили этому подтверждение. Сторож не замедлил вернуться к нам с большой крынкой молока - молока от нашей коровы. Но это было не все. Вместе с крынкой он принес большой ломоть белого хлеба и кусок холодной телятины, которые, как он сказал, послал нам судья. Никогда, вероятно, с заключенными не обращались так хорошо. Уплетая телятину и запивая ее молоком, я изменил свое мнение о тюрьме. Положительно, в ней было совсем не плохо! Таково же было и мнение Маттиа. - Бесплатные еда и ночлег, - сказал он смеясь. - Нам здорово повезло! Мне захотелось его попугать: - А если ветеринар умер, кто будет свидетелем? - Печальные мысли приходят в голову только тогда, когда ты несчастен, а сейчас для этого неподходящий момент, - ответил он мне, не рассердившись. ГЛАВА IX. МАТУШКА БАРБЕРЕН. Мы неплохо переночевали в тюрьме, во всяком случае, нам приходилось проводить гораздо менее приятные ночи под открытым небом. - Я видел во сне, как мы приводим корову, - сказал мне Маттиа. - И я тоже. В восемь часов утра дверь камеры отворилась. Вошел судья в сопровождении нашего друга ветеринара, который приехал сам, чтобы убедиться в том, что нас освободили. Судья не ограничился присланным нам накануне обедом - он передал мне красивую гербовую бумагу: - Нельзя путешествовать без документов по большим дорогам. Вот паспорт, который я получил для вас у мэра. Отныне он будет вашей охранной грамотой. Счастливого пути, ребята! Он пожал нам руки, а ветеринар расцеловал нас обоих. Мы входили в эту деревню в довольно плачевном и жалком состоянии, зато выходили из нее торжествующие, гордо подняв голову и ведя на поводу нашу корову. Стоявшие у своих домов крестьяне провожали нас ласковыми взглядами. Мы скоро дошли до той деревни, где я когда-то ночевал с Виталисом. Когда мы проходили по деревенской улице, мимо того дома, где Зербино стащил хлеб, мне пришла в голову мысль, которой я поспешил поделиться с Маттиа. - Помнишь, я обещал угостить тебя блинами у матушки Барберен? Но для блинов необходимо иметь масло, муку и яйца. - Это, должно быть, чертовски вкусно! - Ужасно вкусно, ты увидишь. Их свертывают в трубочку и запихивают в рот. Но, вероятно, у матушки Барберен нет ни муки, ни масла - ведь она очень бедная. Как ты думаешь, будет хорошо, если мы ей все это принесем? - Замечательная мысль! - Тогда держи корову, но смотри не выпусти ее. Я пойду в лавочку, куплю муки и масла. Яиц лучше не брать, мы можем их разбить по дороге. Если у матушки Барберен их нет, она займет у кого-нибудь. Я пошел в лавку и купил все необходимое, а затем мы снова отправились в путь. Я не хотел утомлять корову, и все же, торопясь поскорее прийти, невольно ускорял шаг. Оставалось десять километров, потом восемь, потом шесть... Странное дело, теперь, когда я шел к матушке Барберен, дорога казалась мне длиннее, чем в тот день, когда я от нее уходил. Я был страшно взволнован, лихорадочно возбужден и поминутно смотрел на часы. - Не правда ли, какая красивая местность? - спрашивал я Маттиа. - Да, деревья не заслоняют вида. - Когда мы с холма спустимся к Шаванону, ты там увидишь чудесные деревья: дубы и каштаны. - А каштаны на них есть? - Еще бы! А во дворе у матушки Барберен есть кривое грушевое дерево, на котором удобно ездить верхом. На нем растут большие груши - вот такие... и очень вкусные! Да ты сам увидишь. Что бы я ни описывал ему, я каждый раз повторял: "сам увидишь". Я был искренне убежден, что веду Маттиа в страну чудес. И в самом деле, разве она не была такой для меня? Ведь там мои глаза в первый раз увидели свет, там я начал свою сознательную жизнь, там я был счастлив и любим. Мне живо вспомнились мои детские годы, и я невольно сравнивал их с горестями, страданиями и приключениями моей тяжелой бродячей жизни. Радость все больше охватывала меня, по мере того как мы подходили к деревне. Воздух родной деревни опьянял меня. Я все видел в розовом свете. Все мне казалось прекрасным! Наконец мы пришли на верхушку холма, откуда начинается спуск и где многочисленные тропинки ведут к Шаванону мимо домика матушки Барберен. Сделав несколько шагов, мы дошли до того места, где я попросил у Виталиса позволения присесть, чтобы посмотреть в последний раз на домик матушки Барберен. - Держи веревку, - сказал я Маттиа. Одним прыжком я вскочил на вал. Ничего не изменилось в нашей долине - она выглядела, как прежде. Между двумя группами деревьев я различил крышу домика матушки Барберен. Из трубы поднималась прямо к небу тоненькая струйка желтого дыма. - Матушка Барберен дома! - воскликнул я. Легкий ветерок пробежал по деревьям и, коснувшись струйки дыма, пахнул им мне прямо в лицо. Этот дым имел запах листьев дуба. Тогда глаза мои наполнились слезами и, соскочив с вала, я обнял Маттиа. Капи бросился на меня, я взял его на руки и тоже поцеловал. А Маттиа стал целовать морду коровы. - Давай скорее спускаться, - сказал я. - Если матушка Барберен дома, то как же мы устроим ей сюрприз? - спросил Маттиа. - Ты войдешь один и скажешь, что привел ей корову, присланную ей неизвестным, а когда она тебя спросит, кто этот неизвестный, - появлюсь я. - Как жаль, что мы не можем устроить торжественный вход с музыкой! Было бы замечательно. - Маттиа, не дури! - Не беспокойся, второй раз я не сделаю такой глупости. Но если бы эта дикарка любила музыку, звуки фанфары были бы сейчас очень кстати. Когда мы очутились на одном из поворотов дороги, находящемся как раз над домиком матушки Барберен, мы увидели на дворе белый чепчик. Это была матушка Барберен. Она открыла калитку и, выйдя на дорогу, направилась к деревне. Я указал Маттиа на нее. - Она уходит! А как же наш сюрприз? - спросил он. - Придумаем что-нибудь другое. - Что же? - Не знаю. - Окликнем ее! Искушение было велико, но я устоял. Я столько времени мечтал о сюрпризе, что не мог теперь от него отказаться. Мы быстро подошли к калитке моего родного домика, и я вошел в нее так же, как входил много раз прежде. Зная привычки матушки Барберен, я был уверен в том. что калитка закрыта только на щеколду и что мы сможем беспрепятственно войти в дом. Но прежде всего нужно было поставить в хлев корову. Я нашел хлев таким же, каким он был когда-то, только сейчас в нем хранился хворост. Я позвал Маттиа, мы сложили хворост в угол и привязали корову к стойлу. Все это мы проделали очень быстро, потому что запас хвороста у матушки Барберен был невелик. - Теперь, - обратился я к Маттиа, - войдем в дом. Я сяду в уголок, у печки. Как только скрипнет калитка, ты спрячешься за кровать вместе с Капи, и она увидит только меня. Представляешь себе, как она будет рада! Так мы и сделали. Мы вошли в дом. Я уселся у очага, на том самом месте, где провел столько зимних вечеров. Свои длинные волосы я спрятал под воротник куртки и свернулся клубком, стараясь как можно больше походить на прежнего Реми - маленького Реми матушки Барберен. Отсюда калитка была хорошо видна, и потому я мог не бояться, что матушка Барберен появится неожиданно. Я стал осматриваться вокруг. Мне казалось, что я покинул этот дом только вчера. Ничто здесь не изменилось, все было на старых местах. Даже бумага, которой было заклеено разбитое мной стекло, была та же, только сильно пожелтевшая и закопченная. Если бы я мог сойти со своего места, я бы с удовольствием посмотрел поближе на каждую вещь, но матушка Барберен могла вернуться с минуты на минуту, и мне следовало быть настороже. Вдруг я увидел белый чепчик, и в то же время заскрипела калитка. - Прячься скорее! - шепнул я Маттиа. И съежился насколько мог. Дверь отворилась. Уже с порога матушка Барберен заметила меня. - Кто там? - спросила она. Я смотрел на нее, ничего не отвечая, и она так же молча смотрела на меня. Вдруг руки ее задрожали. - Боже мой, - пробормотала она, - боже мой. неужели это Реми? Я вскочил, бросился к ней и крепко обнял ее: - Матушка! - Мальчик мой! Это мой мальчик! Нам потребовалось немало времени, для того чтобы успокоиться и перестать плакать. - Если бы я постоянно не думала о тебе, то ни за что не узнала бы тебя. Как ты изменился, окреп и вырос! Сопенье Маттиа напомнило мне о том, что он сидит за кроватью, и я окликнул его. Он подошел. - А вот мой брат, Маттиа. - Значит, ты нашел своих родителей? - воскликнула матушка Барберен. - Нет, это мой товарищ и друг. которого я так называю, а вот Капи - тоже мой товарищ и друг. Капи. поздоровайся с матушкой Барберен! Капи вскочил на задние лапы и, прижав лапку к груди, важно поклонился. Это очень рассмешило матушку Барберен и окончательно осушило ее слезы. Маттиа, который не был так расстроган. как я, знаком напомнил мне о нашем подарке. - Пойдем во двор. - обратился я к матушке Барберен. - Мне хочется посмотреть на кривую грушу, я о ней часто рассказывал Маттиа. - Ты можешь также пойти посмотреть на свой садик, я его сохранила в том виде, как ты его насадил. Я всегда верила, что ты вернешься. - А мои земляные груши понравились тебе? - Значит, это ты сделал тогда мне такой подарок? Я так и подумала. Ты всегда любил делать сюрпризы. Момент был подходящий. - А хлев? - спросил я. - Изменился ли он с тех пор, как не стало Рыжухи? Бедняжка, так же как я, не хотела отсюда уходить. - Хлев все тот же. Теперь я складываю туда хворост. Мы находились как раз перед хлевом, и матушка Барберен толкнула дверь. Наша корова, решив, что ей принесли поесть, замычала. - Корова! Корова в хлеву! - воскликнула матушка Барберен. Тогда, не в силах более сдерживаться, мы с Маттиа расхохотались. Матушка Барберен с удивлением смотрела на нас. Но появление в хлеву коровы было для нее такой неожиданностью, что, несмотря на наш смех, она ничего не поняла. - Это подарок! - воскликнул я. - Наш подарок тебе! Думаю, что он не хуже земляных груш, не правда ли? - Ох, какой же ты добрый, дорогой мой мальчик! - воскликнула матушка Барберен, целуя меня. Затем мы вошли в хлев, чтобы матушка Барберен могла получше рассмотреть корову. Во время этого осмотра она то и дело радостно восклицала: "Какая чудесная корова!" Вдруг она спросила: - Значит, ты разбогател? - Конечно, - смеясь, ответил Маттиа. - У нас осталось еще пятьдесят восемь су. Матушка Барберен снова повторила свое восклицание, но уже несколько иначе: - Добрые вы мальчики! Тем временем корова продолжала мычать - Она просит, чтобы ее подоили, - сказал Маттиа. Я сейчас же побежал в дом за ведром из белой жести, которое, как я заметил, по-прежнему висело на своем обычном месте. По дороге я наполнил его водой, чтобы вымыть запылившееся вымя коровы Как была счастлива матушка Барберен, когда увидела, что ведро на три четверти наполнилось чудесным пенистым молоком! - Я думаю, что эта корова будет давать больше молока, чем Рыжуха, - объявила она. Подоив корову, мы выпустили ее на двор пастись и вернулись в дом. Там на столе на самом видном месте лежали масло и мука, которые я успел вынуть, прибегая за ведром. Когда матушка Барберен это заметила, она снова принялась восторженно охать, но тут я сознался, что этот новый сюрприз сделан не столько для нее, сколько для нас. - Мы страшно голодны, и нам очень хочется поесть блинов. На этот раз нам как будто никто не помешает. - Разве ты знаешь, что Барберен в Париже? - спросила матушка Барберен. - Да. - И знаешь также, зачем он поехал в Париж? - Нет. - Дело касается тебя. - Меня? - спросил я испуганно. Но вместо ответа матушка Барберен так посмотрела на Маттиа, как будто не хотела говорить при нем. - Маттиа для меня все равно что брат, и я от него ничего не скрываю, - сказал я. - Это очень долго рассказывать, - ответила она. Я понял, что она не хотела говорить, и, не желая огорчать Маттиа, не настаивал. - А Барберен намерен скоро вернуться? - спросил я. - Думаю, что нет. - Тогда займемся блинами. Ты мне после расскажешь, почему он уехал. Есть у тебя яйца? - У меня нет кур - Мы не принесли тебе яиц, боясь разбить их по дороге, но, может быть, ты займешь у кого-нибудь? Она смутилась. Я понял, что она, вероятно, не раз это делала, и потому ей неудобно занимать снова. - Пожалуй, лучше я сам пойду и куплю их, - сказал я, - а ты тем временем поставишь тесто. Скажи Маттиа, чтобы он приготовил хворосту. Маттиа прекрасно умеет ломать его. Я купил не только яиц, но еще и небольшой кусок сала. Когда я вернулся, тесто было замешено, и оставалось только положить в него яйца. Правда, оно еще не совсем поднялось, но мы были слишком голодны, чтобы ждать. - Ну, хорошо, - говорила матушка Барберен, яростно взбивая тесто, - а почему ты мне ни разу не написал? Ведь я считала тебя погибшим "Не может быть, - думала я, - чтобы мой мальчик не написал мне, если он жив". - Я знал, что ты не умеешь читать и не сможешь прочесть мое письмо, а кроме того, я до смерти боялся Барберена. Разве он не продал меня за сорок франков старому музыканту? - Не вспоминай об этом, мой маленький Реми! - Я не жалуюсь, а только объясняю тебе, почему я не писал. Я боялся, что если Барберен узнает, где я, он снова захочет продать меня. Потому-то я ничего и не написал тебе, когда потерял своего хозяина, которого очень любил. - Значит, он умер? - Да, и я о нем сильно горевал. Ведь если я сейчас что-нибудь знаю, если я могу прокормить себя, то этим я обязан только ему. После его смерти я снова встретил добрых людей, которые приютили меня, и работал у них. Но если бы я написал тебе, что работаю садовником в Париже, меня бы стали разыскивать или требовать денег у этих добрых людей, а я не хотел ни того, ни другого. - Да, я понимаю тебя. - Но я никогда не забывал свою любимую матушку. А когда мне подчас было тяжело, я всегда мысленно призывал тебя на помощь. И, как только смог, пришел навестить тебя. Правда, сделал я это не сразу, но ведь не всегда поступаешь так, как хочешь. Да к тому же мне пришла в голову мысль купить тебе корову, а для этого надо было сначала заработать деньги. Сколько нам пришлось сыграть всевозможных песенок, и веселых, и грустных, сколько километров пройти пешком, сколько потрудиться, претерпеть лишений, чтобы осуществить задуманное! Но чем больше было трудностей, тем больше мы радовались. Не правда ли, Маттиа? - Ах вы мои добрые, славные мальчуганы! Во время этого разговора матушка Барберен месила тесто для блинов, Маттиа ломал хворост, а я накрывал на стол. Затем я сбегал и принес кувшин свежей воды. Когда я вернулся, миска была полна прекрасным желтым тестом, а матушка Барберен приготовляла сковородку. В печке ярко горел огонь, и Маттиа подбрасывал в него ветку за веткой. Капи, сидя у очага, умильно смотрел на все эти приготовления, а так как огонь по временам обжигал его, он с легким визгом поднимал то одну, то другую лапу. Пламя было такое сильное, что свет проникал в самые темные уголки, и я видел, как на занавесках кровати плясали тени. которые в детстве часто пугали меня по ночам. Матушка Барберен поставила сковородку на огонь и. взяв кончиком ножа кусок масла, бросила его на сковородку, где оно сейчас же растаяло. - Ах, как вкусно пахнет! - закричал Маттиа. Масло зашипело. - Оно поет, - воскликнул Маттиа. - Сейчас я начну ему аккомпанировать! Маттиа считал, что все должно делаться под музыку. Он схватил скрипку и под сурдинку стал подбирать аккорды в тон шипенью масла, что очень рассмешило матушку Барберен. Но минута была слишком торжественной. чтобы предаваться несвоевременному веселью. Матушка Барберен взяла большую ложку, погрузила ее в миску, зачерпнула оттуда тесто и вылила его на сковородку. Я нагнулся вперед. Матушка Барберен встряхнула сковородку и ловким движением руки подбросила блин, к великому ужасу Маттиа. Но его опасения были напрасны. Блин снова лег на сковородку, но только другой стороной, показывая нам свой подрумяненный бок. Я едва успел подставить тарелку, как блин соскользнул на нее. Первый блин достался Маттиа. Обжигая себе пальцы, губы. язык и горло, он быстро проглотил его. - До чего же вкусно! - сказал он с набитым ртом. Теперь была моя очередь, и я, так же, как Маттиа, не думал о том, что могу обжечься. Третий блин был готов, и Маттиа протянул за ним руку, но теперь яростно закричал Капи, заявляя о своих правах. Находя это вполне справедливым, Маттиа отдал ему блин. к великому негодованию матушки Барберен. Чтобы успокоить ее. я объяснил, что Капи ученый пес, который вместе с нами зарабатывал деньги на покупку коровы. Он наш товарищ и потому должен есть то же, что и мы. Сама же матушка Барберен заявила, что не будет есть блины, пока мы не насытимся. Потребовалось довольно много времени, чтобы мы наконец наелись. Однако такой момент наступил, и мы оба дружно заявили, что не съедим больше ни одного блина. если матушка Барберен не съест хотя бы несколько штук. Нам очень захотелось самим печь блины. Положить масло и налить тесто было нетрудно, но что нам никак не удавалось, это подбросить и перевернуть блин на сковородке. Я уронил свой в золу, а Маттиа угодил горячим блином прямо себе на руку. Когда миска опустела, Маттиа, отлично понявший, что матушка Барберен не хотела говорить при нем о моих делах, изъявил желание посмотреть, как чувствует себя корова, и, не слушая наших возражений, отправился во двор. Я ждал этой минуты с большим нетерпением и, как только Маттиа вышел, обратился к матушке Барберен: - Теперь, я надеюсь, ты скажешь мне, зачем Барберен поехал в Париж? - Конечно, дитя мое, и даже с большим удовольствием. С большим удовольствием? Я был поражен. Но прежде чем продолжать, матушка Барберен посмотрела на дверь. Затем, успокоившись, подошла ко мне и с улыбкой тихо сказала: - Реми, твоя семья разыскивает тебя. - Моя семья? - Да, твоя семья. - Кто меня ищет? Матушка Барберен, говори же, говори скорее, прошу тебя! Нет, это невозможно - меня ищет Барберен! - Да, конечно, он ищет тебя, чтобы вернуть семье. - А не для того ли, чтобы снова забрать меня и снова продать? Но ему это не удастся! - Реми, как можешь ты думать, что я согласилась бы участвовать в таком деле! - Он тебя обманывает. - Выслушай меня спокойно и не выдумывай новых ужасов. - Я помню, как... - Расскажу тебе все, что сама слышала, и чему ты, надеюсь, поверишь. В следующий понедельник этому будет ровно месяц. Какой-то незнакомый мужчина вошел в дом, где в то время находился Барберен. Я работала в нашей хлебопекарне. "Ваша фамилия Барберен?" - спросил незнакомец, говоривший с иностранным акцентом. "Да, - ответил Жером, - я Барберен". - "Это вы нашли на улице в Париже ребенка и воспитали его?" - "Да". - "Скажите, пожалуйста, где теперь этот ребенок?" - "А вам что за дело?" - спросил Жером. Если бы я даже сомневался в правдивости слов матушки Барберен, то по любезному ответу Барберена мог убедиться, что дело происходило именно так. - Ты ведь знаешь, - продолжала она, - что в хлебопекарне слышно все, что здесь говорится. К тому же разговор шел о тебе, и мне хотелось послушать. Я подошла ближе и нечаянно наступила на ветку. Ветка хрустнула. "Мы не одни?" - тревожно спросил пришедший. "Это моя жена", - ответил Жером. "Здесь очень жарко, - сказал неизвестный. - Выйдем на улицу и там поговорим". Они ушли. Спустя три или четыре часа Жером вернулся домой один. Мне страшно хотелось знать, о чем говорил с Жеромом приехавший. Но Жером ничего путем не мог рассказать. Он сказал только, что человек этот тебе не отец, но что он разыскивает тебя по поручению твоей семьи. - Но где моя семья? Из кого она состоит? Есть ли у меня отец и мать? - То же самое спросила и я у Жерома. Он ответил, что ничего не знает. Потом прибавил, что поедет в Париж разыскивать старого музыканта по адресу, который тот ему оставил: Париж, улица де-Лурсин, Гарафоли. Я хорошо запомнила его слова, запомни и ты их. - Не беспокойся, я их знаю. А из Парижа Барберен ничего не писал тебе? - Нет. Очевидно, он еще занят поисками. В это время Маттиа проходил мимо двери; я крикнул ему: - Маттиа, мои родители разыскивают меня! У меня есть семья! Но, странное дело, Маттиа совсем не разделял ни моей радости, ни моего восторга. Тем не менее я рассказал ему все. что мне сообщила матушка Барберен. ГЛАВА X. СТАРАЯ И НОВАЯ СЕМЬЯ. Сколько раз во время моих скитаний я мечтал о том, как лягу в свою детскую кроватку и как сладко буду в ней спать, свернувшись калачиком укрывшись до подбородка! Сколько раз, ночуя под открытым небом, иззябший и промокший до нитки, я с грустью вспоминал о своем теплом одеяле! Когда я лег, то сразу заснул, так как очень устал от прошедшего дня и ночи, проведенной в тюрьме. Однако я очень быстро проснулся и уже больше заснуть не мог. Я был слишком взволнован мыслями о моей семье. Моя семья разыскивает меня, но чтобы найти ее, я должен встретиться с Барбереном. Одна эта мысль уже отравляла все мое счастье. Где он находится? Точного адреса матушка Барберен не знала. Предполагалось, что он остановился у одного из хозяев, сдающих комнаты в квартале Муфтар, фамилии которых ей были сообщены. Значит, я сам должен был отправиться в Париж на розыски того, кто искал меня. Конечно, известие о том. что у меня есть семья, было для меня неожиданной и большой радостью, но эта радость омрачалась следующими обстоятельствами. Я надеялся отдохнуть и провести несколько дней с матушкой Барберен, поиграть с Маттиа во все свои любимые игры, а приходилось чуть ли не на следующий день снова пускаться в путь. После пребывания у матушки Барберен я собирался идти на берег моря повидаться с Этьеннетой, а затем побывать у Лизы и сообщить ей новости о братьях и сестре. Теперь же нужно было от всего отказаться и спешить в Париж. Почти всю ночь я не спал, думал и колебался. То мне казалось, что я обязан сперва выполнить свое обещание и навестить Этьеннету и Лизу, то, наоборот, что я должен идти скорее в Париж и разыскать свою семью. Я заснул, так ничего и не решив, и эта ночь, о которой я столько мечтал, оказалась самой тяжелой и беспокойной из всех оставшихся в моей памяти. Утром, когда матушка Барберен, Маттиа и я собрались у очага, мы устроили совет. Я рассказал о своих ночных сомнениях. - Надо сейчас же идти в Париж, - говорила матушка Барберен. - Родители тебя ищут, не заставляй их ждать. - Значит, решено, идем в Париж. - согласился я. Но Маттиа, казалось, не одобрял моего решения. - Ты считаешь, что нам не следует идти в Париж? - спросил я его. - Объясни почему. Он отрицательно покачал головой. - Я считаю, - ответил он наконец, - что нельзя забывать старых друзей ради новых. До сегодняшнего дня Лиза, Этьеннета. Алексис и Бенжамен были твоими братьями и сестрами и любили тебя. Своей новой семьи ты не знаешь - она ничего для тебя не сделала, кроме того, что когда-то бросила тебя на улице, и ты сразу же ради нее покидаешь тех, кто был к тебе добр. - Нехорошо говорить, что родители Реми его бросили, - перебила Маттиа матушка Барберен. - Возможно, что у них украли ребенка и они до сих пор оплакивают его, ищут и ждут. - Этого я не знаю. Но я знаю, что Пьер Акен подобрал умирающего Реми, что во время болезни он ухаживал за ним, как за своим сыном, и что Алексис, Бенжамен, Этьеннета и Лиза любили его, как брата. По-моему, они имеют не меньше прав на его дружбу, чем те, кто по своей или чужой вине потеряли его. Для семьи Акен Реми не был родным, и они не обязаны были о нем заботиться. Маттиа произнес эти слова таким тоном, словно он на меня сердился. Это меня очень огорчило. - Маттиа прав, я не могу идти в Париж, не повидав Этьеннеты и Лизы, - сказал я. - Но как же быть с твоими родителями? - продолжала настаивать матушка Барберен. - Ладно, мы не пойдем к Этьеннете, - решил я, - это будет слишком большим крюком. Кроме того, я могу послать ей письмо. Но по пути в Париж мы зайдем в Дрези и повидаем Лизу. Задержка будет небольшая. Лиза писать не умеет, и я главным образом ради нее предпринял это путешествие. Я расскажу ей об Алексисе и попрошу Этьеннету написать мне в Дрези, а потом прочту Лизе ее письмо. - Хорошо, - улыбаясь, согласился Маттиа. Было решено, что мы уйдем завтра. Я почти целый день провел за письмом к Этьеннете, в котором объяснил ей, почему не могу прийти повидать ее, как намеревался раньше. На следующий день мне уже пришлось распрощаться с матушкой Барберен, но, конечно, эта разлука не была такой печальной, как тогда, когда я уходил с Виталисом. Я горячо обнял матушку Барберен и обещал в скором времени навестить ее вместе с моими родителями. И вот мы снова идем по большим дорогам с мешками за спиной. Капи бежит впереди. Мы идем большими шагами, торопясь поскорее попасть в Париж. Маттиа, сначала послушно следовавший за мною, говорит мне, что если мы будем так спешить, то быстро выбьемся из сил. Я замедляю шаги, но вскоре опять ускоряю их. - Как ты торопишься! - огорченно говорит Маттиа - Верно, но мне кажется, что и ты должен был бы спешить. Разве моя семья не будет также твоей семьей? Он отрицательно покачал головой. Я огорчился, заметив это движение, которое уже не раз замечал у него, с тех пор как речь заходила о моей семье. - Разве мы с тобой не братья? - О, что касается нас, конечно, я в этом не сомневаюсь Я твой брат и останусь им навсегда. - Ну так что же? - А почему ты думаешь, что я стану братом твоих братьев, если они у тебя имеются, и сыном твоих родителей? Вероятнее всего, они не захотят принять в свою семью такого маленького оборванца, как я, и мне придется продолжать свой путь одному. Но я никогда не забуду тебя, как, надеюсь, и ты не забудешь меня. - Мой дорогой Маттиа, как можешь ты так говорить! - Я говорю то, что думаю. Я не могу радоваться, так как боюсь, что нам придется расстаться, а я надеялся всю жизнь прожить с тобой вместе. Я мечтал, что мы не останемся навсегда бедными уличными музыкантами, а начнем работать, учиться, будем настоящими артистами. Я прекрасно знаю, что ты также этого хочешь, но ведь теперь ты не сможешь распоряжаться собой по своему усмотрению. Тогда я понял наконец причину его грусти. Маттиа боялся разлуки со мной. Он горячо любил меня, думал только о нашей дружбе и не хотел со мной расставаться. Так как нам нужно было зарабатывать себе на пропитание, то мы часто останавливались и играли в больших деревнях, встречавших