Двадцатого февраля Жанна созвала свое маленькое войско - двух рыцарей, двух своих братьев и меня - на военный совет. Собственно, это не был совет; так называть наш сбор было бы неправильно: Жанна не совещалась с нами, а просто отдавала приказания. Она так мастерски начертила маршрут нашего похода к королю, что даже человек, искушенный в географии, не смог бы сделать это лучше. Маршрут был составлен с таким расчетом, чтобы дать нам возможность избежать наиболее вероятных и опасных фланговых движений неприятеля. Это доказывало, что она знала политическую географию так же хорошо, как и физическую. А между тем она никогда не посещала школу и не имела, конечно, никакого образования. Я был удивлен и полагал, что "голоса" подсказывают ей, как поступать. Но после некоторого размышления пришел к выводу, что это не так. Она часто ссылалась на высказывания разных лиц, посещавших ее, и я убедился, что она путем расспросов обогатила себя огромным количеством ценных сведений. Оба рыцаря удивлялись ее здравому смыслу и сообразительности. Жанна приказала нам приготовиться к переходам ночью и отдыху днем в укромных местах, так как почти весь наш маршрут пролегал через территорию, захваченную неприятелем. Кроме того, желая быть незамеченной, она приказала держать в глубокой тайне день нашего выступления. Иначе нам устроили бы шумные проводы, узнав о которых, неприятель мог бы устроить засаду и внезапно захватить нас в плен. - Теперь остается еще одно, - закончила она, - объявить вам день и час нашего выступления, чтобы вы могли собраться вовремя, не спеша, ничего не откладывая на последнюю минуту. Мы выступаем двадцать третьего февраля в одиннадцать часов вечера. Затем она отпустила нас. Оба рыцаря были озадачены и встревожены. Один из них, сьер Бертран, сказал: - Если даже комендант и снабдит нас письмом, выделив охрану, он все равно не успеет сделать это к намеченному сроку. Как может она назначать такой срок? Очень рискованно назначать день отправки при такой неопределенности. - Раз она назначила двадцать третье число, - возразил я, - мы вполне можем довериться ей. Я думаю, "голоса" известили ее. Самое лучшее - беспрекословно повиноваться. И мы подчинились. Родителям Жанны мы сообщили, чтобы они пришли до двадцать третьего февраля, но из осторожности им не было сказано, почему они должны явиться не позже этой даты. Весь день двадцать третьего февраля Жанна вздрагивала и оглядывалась, когда посторонние входили в дом, но ее родители не являлись. И все же она не падала духом и продолжала надеяться. И лишь с наступлением ночи надежды ее иссякли, и она залилась слезами, хотя и ненадолго. - Видно, так суждено, - вытирая слезы, сказала она, - таково веление свыше, Я должна все это претерпеть. Де Мец попробовал утешить ее: - Вот и комендант что-то не дает о себе знать. Вероятно, твои родители придут завтра и... Жанна прервала его: - Зачем? Мы выступаем сегодня в одиннадцать. Так и случилось. В десять часов прибыл комендант со своей стражей и факельщиками и предоставил Жанне конную охрану; он дал также лошадей и вооружение для меня и для ее братьев и, кроме того, дал ей письмо к королю. Потом он снял свой меч и собственными руками опоясал ее, промолвив: - Ты сказала правду, дитя. Сражение действительно было проиграно в тот день. Я сдержал свое слово. Теперь ступай, дитя мое, и будь что будет! Жанна поблагодарила коменданта, и он удалился. Сражение, проигранное под Орлеаном, было тем известным поражением, которое вошло в историю под названием "Селедочной битвы". Огни в доме погасли, а немного спустя, когда на улицах стало темно и тихо, мы незаметно пробрались через западные ворота на дорогу и, пришпорив коней, поскакали во весь опор. Глава III Нас было двадцать пять сильных, хорошо вооруженных всадников. Мы ехали в две шеренги: Жанна с братьями в середине, Жав де Мец впереди, а сьер Бертран сзади. Рыцари заняли такие места, чтобы предупредить дезертирство, по крайней мере, на первое время. Через три-четыре часа мы должны были очутиться на занятой врагом территории, и тогда уже вряд ли кто мог решиться бежать. Вскоре в шеренгах послышались стоны, оханья и проклятия. Оказалось, шестеро из наших воинов - крестьяне, раньше никогда не ездившие верхом, - с трудом держались в седлах и уже успели натереть себе ссадины, причинявшие им жуткую физическую боль. Они были завербованы комендантом в последнюю минуту и насильно включены в нашу группу для количественного пополнения. К каждому их них был прикреплен опытный ветеран с полномочиями обучать их, а при попытке к бегству - убивать на месте. Эти несчастные сначала вели себя смирно, но чем дальше, тем больше их мучения усиливались и, наконец, стали невыносимыми. А тем временем мы очутились в неприятельской зоне и помочь им уже ничем не могли; крестьяне вынуждены были продолжать путь, хотя Жанна и предложила им вернуться назад, если они не боятся рисковать жизнью. Они предпочли остаться с нами. Мы замедлили шаг и стали продвигаться вперед осторожней; новобранцам было приказано вести себя спокойно и для общей безопасности воздерживаться от громких стонов и воплей. На рассвете мы углубились в густой лес, и вскоре все, кроме часовых, бросились на сырую землю и крепко уснули, невзирая на легкий мороз. Мой сон был так глубок, что когда я проснулся в полдень, в первое мгновение не мог опомниться и понять, где нахожусь и что происходит вокруг. Затем в голове у меня прояснилось, и я все вспомнил. Лежа я обдумывал странные события, происшедшие за последний месяц, и меня поразила мысль о том, что одно из пророчеств Жанны не сбылось: где же Ноэль и Паладин, которые должны были присоединиться к нам в последний момент? Как видите, я успел привыкнуть к тому, что всякое предсказание Жанны непременно сбывается. Обеспокоенный и смущенный, я открыл глаза, и - о наваждение! - передо мной стоял Паладин, прислонясь к дереву и устремив на меня пылающий взгляд. Не так уж часто случается: думаешь о человеке, говоришь о нем, знаешь, что он где-то далеко, а он здесь, перед тобой, и не во сне, а наяву. Получается, будто его присутствие и заставляет тебя вспомнить о нем, а не какая-то случайность, как обычно полагают люди. Но, как бы то ни было, передо мной стоял Паладин и пристально смотрел на меня, ожидая моего пробуждения. Я страшно обрадовался, вскочил, пожал ему руку и отвел его немного в сторону, причем не без удивления заметил, что он сильно прихрамывает. Я предложил ему сесть и затем спросил: - Откуда ты взялся? С неба свалился? Как это ты попал именно сюда? И что означают твои доспехи? Рассказывай. - Я ехал с вами всю ночь, - ответил он. - Этого не может быть! - воскликнул я, а про себя подумал, что пророчество Жанны наполовину сбылось. - Да, я говорю правду. Я спешил из Домреми, чтобы присоединиться к вам, и немного опоздал. Но я так умолял коменданта, что он, тронутый моей преданностью великому делу освобождения страны - да, да - великому делу, как он сказал, в конце концов согласился, разрешив мне примкнуть к отряду. Я подумал про себя, что все это ложь. Вероятно, Паладин был одним из тех, кого комендант завербовал насильно. Я знал, что это так: ведь согласно предсказанию Жанны, он должен был присоединиться к нам в последний момент, но не по своей доброй воле. - Я очень рад, что ты здесь, - сказал я вслух. - Мы идем в бой за святое дело, и в такое время нельзя сидеть дома. - Сидеть дома! Разве можно? Никто не удержал бы меня, как нельзя удержать молнию в грозовой туче, когда загремит гром. - Красиво говоришь. Похоже на тебя. Это польстило его самолюбию. - Ты ведь знаешь меня! Правда, не все меня так хорошо знают. Но они тоже убедятся в моем геройстве еще до того, как я покончу с этой войной. - Я и не думаю иначе. Я убежден, что тебе нипочем любая опасность. На этот раз мои слова так пришлись ему по вкусу, что он раздулся, как пузырь. - Уж я-то знаю себя! Да! И мои подвиги в этой войне не раз заставят тебя вспомнить мои слова. - Я был бы дураком, если бы сомневался. Это бесспорно. - Простым солдатом мне трудно показать себя с лучшей стороны, и все же Франция услышит обо мне. Вот если бы я был там, где мне подобает, - на месте Ла Гира, Сентрайля или бастарда Орлеанского - тогда другое дело... Я по стану много говорить, я, слава богу, не из породы болтунов, как Ноэль Ренгессон и ему подобные. Но я поставил перед собой определенную цель, и весь мир будет поражен, когда я достигну ее. Я хочу вознести славу простого солдата выше их славы и окончательно затмить ею громкие имена этих полководцев. - Послушай, дружище, - сказал я, - знаешь ли ты, что у тебя возникла замечательная идея? Сознаешь ли ты ее величие? Действительно, что значит быть генералом с громкою славой? Ерунда! В истории их слишком много. Их так много, что не упомнишь даже имен. Но простой солдат, стяжавший себе громкую славу, - явление исключительное и необычное. Он будет яркой планетой среди миллионов мелких звезд! Его имя переживет века! Друг мой, кто подал тебе такую мысль? Паладин готов был лопнуть от радости, но старался по возможности скрывать ее. Небрежно отмахнувшись рукой от моего комплимента, он самодовольно проговорил: - Все это пустяк! Мне приходят в голову мысли получше. А этой я даже не придаю значения. - Ты меня удивляешь, право, удивляешь. Неужели такая мысль - плод твоего собственного ума? - Точно. В моей голове богатейший запас всевозможных идей, - прибавил он, хлопнув себя пальцем по лбу и заодно сдвинув шишак на левое ухо, что придало ему ухарский вид. - Я не привык пользоваться чужими мыслями, как Ноэль Ренгессон. - Кстати, о Ноэле. Когда ты видел его в последний раз? - Полчаса тому назад. Вон он, спит как убитый под деревом. Всю ночь вместе с нами ехал. Я обрадовался и подумал, что теперь могу быть совершенно спокоен. Теперь уж я никогда больше не стану сомневаться в пророчествах Жанны. - Мне очень приятно это слышать! - воскликнул я. - Мы можем гордиться нашей деревней! Вижу, что в это грозное время не удержать дома наших молодцов с львиными сердцами! - Львиное сердце? У кого? У этого плаксы? Он так просился домой! Кричал, хныкал, умолял отпустить его к маменьке. Тоже мне львиное сердце! Да это же сосунок, неженка! - Скажи, пожалуйста! А я думал, что он пошел добровольно! Разве не так? - Вот еще, добровольно! Он шел, как на виселицу. Когда узнал, что я иду из Домреми призываться, он попросил меня взять его с собою, под свое покровительство, хотел посмотреть на войска и на всю эту суету. Ну, пришли мы, увидели вереницу горящих факелов у ворот замка и побежали туда. И тогда, по указанию коменданта, Ноэль был схвачен, а с ним еще четыре человека. Он умолял, чтобы его отпустили. Я тоже просил заменить его кем-нибудь другим. Наконец, комендант разрешил мне примкнуть к отряду, а Ноэля так и не отпустил - здорово рассердил его этот плакса. Да, славно будет он служить королю: уплетать за шестерых, а улепетывать за десятерых. Мне начинает внушать отвращение этот пигмей с сердцем кролика и брюхом коровы! - Какая неожиданная новость! Мне обидно и больно слышать об этом. Ведь я считал Ноэля храбрым малым. Паладин сердито взглянул на меня и сказал: - Не понимаю, как ты можешь так говорить? На основании чего ты мог составить себе подобное мнение? Я не питаю ненависти к Ноэлю. Я говорю о нем без всякого предубеждения. Вообще я отношусь одинаково ко всем людям. Ноэля я люблю, он друг моего детства, но пусть не обижается на меня за правду. Я говорю о его недостатках, он может говорить о моих, конечно, если они у меня есть. Возможно, их даже много у меня, но, я полагаю, они далеко не так отвратительны... Храбрый малый! Ты бы послушал, как он ревел, визжал и чертыхался прошлой ночью из-за того, что седло ему что-то натерло. Почему же оно мне ничего не натерло? Да я в нем чувствовал себя так удобно, будто и родился в седле. А между тем, я впервые в жизни ехал верхом на коне. Все старые солдаты восхищались моей посадкой и утверждали, что ничего подобного не видели отроду. Я его все время поддерживал, чтобы он не свалился. Из лесу доносился аппетитный запах завтрака. Паладин невольно раздул ноздри, с наслаждением втянул в себя воздух, потом встал и с трудом поковылял в сторону, сказав, что должен присмотреть за лошадью. В сущности, он был славным, добродушным и совершенно безвредным малым. Разве может кому повредить лай собаки, если она не кусается, или человек, уподобившийся ослу, который кричит, но никого не обижает? Что из того, что у этого кряжистого, рослого парня, полного сил, тщеславия и глупости, был чересчур болтливый язык? В нем не было ни капли злобы, и, кроме того, в своем недостатке виноват был не так он сам, как Ноэль Ренгессон, который взлелеял, развил и усовершенствовал порочные стороны характера Паладина для собственной же потехи. Будучи сам легкомысленным и беспечным, он всегда хотел иметь рядом с собой кого-нибудь, над кем бы можно было подтрунивать и издеваться. Характер Паладина довольно легко поддавался развитию, удовлетворявшему Ноэля. Он крепко взялся за воспитание своего друга, усердно ухаживал за ним, не отступал ни на шаг от него, был предупредителен и внимателен, донимая его, как слепень быка, - и все это на протяжении ряда лет и в ущерб другим качествам. Результат получился поразительный. Ноэль высоко ценил общество Паладина, а Паладин, в свою очередь, предпочитал Ноэля всем остальным своим сверстникам. Долговязого парня часто видели вместе с коротышкой. Видимо, по той же причине бык и слепень тоже бывают неразлучны. При первом удобном случае я разговорился с Ноэлем. Я похвалил его за то, что он присоединился к нам: - Это очень красиво и храбро с твоей стороны, Ноэль, - влиться в ряды нашей армии. Он заморгал глазами и ответил: - Да, это, пожалуй, хорошо. Но не мне одному принадлежит эта честь - мне ведь помогали. - Кто помогал? - Комендант. - Каким образом? - Хорошо, расскажу тебе все по порядку. Я пришел из Домреми посмотреть на толпы народа и на разные зрелища. Ничего подобного я не видел, и, вполне естественно, я постарался воспользоваться подвернувшейся возможностью. Но у меня и мысли не было вступать в армию. По дороге я нагнал Паладина, и весь путь мы проделали вместе, хотя ему этого и не хотелось, в чем он мне и признался. И вот, пока мы, разинув рты, любовались пламенем дымящихся факелов у ворот замка, нас схватили вместе с другими четырьмя парнями и присоединили к отряду. Вот таким образом я и стал "добровольцем"! Но в конце концов я не сожалею об этом: я представляю, какой скучной была бы для меня жизнь в деревне без Паладина. - А как реагировал на это он? Тоже был доволен? - Думаю, что да. - Почему? - Дело в том, что он доказывал обратное. Видишь ли, его захватили врасплох, и вряд ли он сможет рассказать тебе всю правду. - А ты уверен, что он был доволен? - Да, уверен. Он, как жалкий раб, валялся в ногах у коменданта и просил отпустить его ради матери. Говорил, что слаб здоровьем, что не умеет ездить верхом и что погибнет при первом переходе. Но в действительности он совсем не выглядел таким слабым, каким прикидывался. Там стояла бочка с вином, тяжесть которой едва была под силу четверым. Комендант рассвирепел, отругал его всячески, а потом велел ему сдвинуть бочку, иначе грозил изрубить на котлеты и отправить домой в корзине. Паладин, как ни в чем не бывало, сдвинул бочку и этим добился того, что его сразу же забрали в отряд. - Кажется, ты абсолютно уверен в том, что ему хотелось идти на войну, то есть, об этом свидетельствуют те предпосылки, на которых ты строишь свои догадки. Ну, а как он перенес ночной переход? - Так же, как и я. А если он шумел больше, чем я, то это ему простительно при его комплекции. Мы держались в седлах лишь потому, что нас поддерживали. Зато сегодня и ходим оба раскоряками. Если он не может стоять, пусть сидит, а мне все же легче стоять, чем сидеть. Глава IV Нас всех вызвали в штаб, и Жанна произвела нам смотр. После этого она немного поговорила с нами и, между прочим, сказала, что даже суровое военное дело выполняется успешнее без сквернословия и грубости и что она будет строго требовать от нас соблюдения этого наставления. Жанна отвела полчаса на обучение новобранцев верховой езде, поручив одному из ветеранов проводить занятия. Это было очень смешное зрелище, но мы все же научились кое-чему. Жанна осталась довольна и даже похвалила нас. Сама она не участвовала в учениях, не делала никаких упражнений, а лишь смотрела на нас, величественно восседая на своем коне, похожая на изваяние воительницы. Впрочем, другого от нее и не требовалось. Она все видела, все запоминала, обращала внимание на каждую мелочь и потом давала такие меткие указания, как будто сама уже прошла эту выучку. Мы уже сделали три ночных перехода, по двенадцать-тринадцать лье каждый. Нас никто не тревожил, очевидно, принимая за бродячий отряд "вольных дружинников". Жители были рады, когда подобные молодцы проходили мимо, не останавливаясь у них. Переходы были все же утомительными и трудными, ввиду множества рек и отсутствия мостов. Мы переправлялись вброд, а вода была ужасно холодная. Нам приходилось мокрыми ложиться на промерзшую, покрытую снегом землю, согреваться кто как может и спать как попало, потому что разводить костры было опасно. В этом тяжелом, изнурительном передвижении наша энергия истощалась, но Жанна не падала духом. Она по-прежнему двигалась легко и уверенно, глаза ее горели огнем. И мы лишь удивлялись ей, но не могли понять. Но если мы переносили тяжкие испытания в первое время, то я даже не знаю, что сказать о последующих пяти ночах: переходы стали еще утомительнее, вода в реках еще холоднее, и, вдобавок, мы попадали семь раз в засады, потеряв в стычках двух новобранцев и трех ветеранов. По стране разнеслась весть, что вдохновенная Дева из Вокулера идет к королю с эскортом, и все дороги теперь усиленно охранялись. Последние пять ночей сильно подорвали мужество нашего отряда. Этому еще способствовало неожиданное открытие, сделанное Ноэлем и ставшее известным в штабе. Некоторые из воинов пытались узнать, почему Жанна была всегда бодрой, жизнерадостной и не падала духом, в то время как самые сильные мужчины от усталости и лишений стали угрюмыми и раздражительными. Все это доказывает, что даже и зрячие люди порой ничего не видят. Мужчины, считая войну своим уделом, не могли не замечать, как женщины, обремененные хозяйством, ухаживают за скотом, пашут и косят. Они могли наблюдать, что у женщин больше выносливости и терпения, чем у мужчин, - но какой вывод они сделали из этого? Никакого. Они ничему не научились. Мужчинам нашего отряда казалось непостижимым, как это семнадцатилетняя девушка способна нести бремя войны лучше, чем опытные ветераны. Кроме того, они никогда не задумывались над тем, что сильная душа, стремясь к великой цели, способна укреплять и поддерживать слабое тело. А ведь перед ними была сильнейшая человеческая личность! Но разве могли это понять их неразумные головы? Нет, они не понимали, и их рассуждения были столь же невежественными, как и они сами. Ноэль подслушал, как они судили и рядили между собой и пришли к заключению, что Жанна - колдунья, наделенная упорством и силой сатаны. Был составлен коварный план-при первом удобном случае умертвить Жанну. подобный заговор в нашей среде был, конечно, делом серьезным, и рыцари просили у Жанны разрешения повесить всех заговорщиков, но она им решительно отказала. - Ни эти люди, ни кто-либо другой, - возразила она, - не могут отнять у меня жизни, пока не будет исполнена моя миссия. Зачем же мне брать грех на душу? Я поговорю с ними, сделаю им внушение. Позовите их сюда. Когда они явились, Жанна отчитала их таким простым, деловым тоном, словно ей и в голову не приходила мысль, что кто-нибудь усомнится в правильности ее слов. Заговорщики, надо полагать, были крайне поражены ее самоуверенностью и отвагой, потому что пророчество, высказанное смело, находит благодатную почву в душах суеверных людей. Безусловно, слова Жанны возымели действие, но больше всего удивили заговорщиков ее заключительные слова. Обращаясь к их главарю, она печально сказала: - Разве можно посягать на жизнь ближнего, когда твоя собственная висит на волоске. В ту же ночь, при первой переправе через реку, конь главаря заговорщиков споткнулся, упал и придавил его, и он утонул, прежде чем мы успели помочь ему. Больше у нас заговоры не повторялись. Эта ночь измотала нас обилием засад, но мы благополучно продвигались вперед, не потеряв убитыми ни одного человека. Если счастье не изменит нам, потребуется всего лишь ночь для завершения нашего перехода через занятую врагом территорию. Мы с нетерпением ждали наступления темноты. Раньше мы, скрепя сердце, уходили в холод и мрак ночи, подвергаясь опасности окоченеть при переправах через реки и быть настигнутыми неприятелем; но на этот раз все с нетерпением стремились поскорей добраться до места и покончить со всем этим, хотя не была исключена возможность, что впереди нам предстоят более ожесточенные стычки, чем в предыдущие ночи. Кроме того, примерно в трех лье нам преграждала путь глубокая речка с ветхим деревянным мостом. Весь день шел холодный дождь со снегом, и нас беспокоила мысль, не попали ли мы в ловушку. Если вышедшая из берегов речка смыла мост, мы имели бы все основания считать, что попали в беду и путь к отступлению нам отрезан. Как только стемнело, мы выехали из чащи леса, где скрывались, и двинулись осторожно вперед. С тех пор как на нашем пути стали встречаться засады, Жанна всегда ехала во главе колонны. Теперь она тоже была впереди. Вскоре дождь со снегом превратился в ледяную крупу, которая, подхваченная порывами ветра, как хлыстом, секла нас по лицам; я завидовал Жанне и рыцарям, имевшим возможность опустить забрала и надежно спрятать головы. Вдруг в непроглядной тьме, совсем рядом, послышался грубый окрик: - Стой! Мы повиновались. Я заметил впереди какие-то неопределенные фигуры, которые можно было принять за отряд кавалерии, хотя я не был уверен в этом. Навстречу нам выехал всадник и обратился к Жанне с упреком: - Как вы опоздали! Вам удалось разузнать что-нибудь? Где же она: все еще позади или уже обогнала нас? Жанна ответила решительно: - Все еще позади. Это известие смягчило незнакомца. - Если так, - сказал он, - вы не потеряли даром времени, капитан. А вы уверены в этом? Откуда вам это известно? - Я ее видел. - Видели эту знаменитую Деву? - Да, я побывал в ее лагере. - Невероятно! Капитан Раймон, прошу извинить меня, что я так грубо встретил вас. Вы проявили храбрость и поступили великолепно. Где ее лагерь? - В лесу, не более чем в одном лье отсюда. - Отлично! А я боялся, как бы она не обошла лес. Теперь все в порядке. Она в наших руках. И вы лично повесите ее. Только вы заслуживаете чести уничтожить это проклятое, дьявольское отродье. - Не знаю, как и благодарить вас. Если мы схватим ее, я... - Если!.. Я немедленно приму меры, даю вам слово! Мне очень хочется посмотреть, что это за чертовка, наделавшая столько шуму. И вы получите возможность надеть на нее петлю... Сколько у нее людей? - Я насчитал восемнадцать, но она могла иметь два-три пикета в другом месте. - Всего только? Для моего отряда это на один глоток. Говорят, она совсем молодая? - Да, ей не более семнадцати лет. - Невероятно! А какого она сложения? Крепкого? Хрупкого? - Хрупкого. Офицер на минуту задумался, а потом спросил: - Она не готовилась сняться с лагеря? - Нет, я этого не заметил: - Что она делала? - Спокойно разговаривала с одним офицером. - Спокойно? Давала приказания? - Нет, просто разговаривала, как и мы с вами. - Отлично! Значит, она чувствует себя в безопасности. Иначе она бы суетилась и нервничала, как это бывает со всеми представительницами ее пола в минуты опасности. А поскольку она не собиралась в дорогу... - Действительно, она не собиралась, когда я видел ее. - ...а занималась праздной болтовней, следовательно - погода ей не по вкусу. Ночной переход в такую слякоть не для семнадцатилетних девчонок. Нет! Пусть себе отдыхает. Нам это на руку. Мы тоже сделаем привал; здесь место не хуже любого другого. Располагайтесь! - Если вы приказываете, мы, конечно, обязаны подчиниться. Но с ней двое рыцарей, и они могут заставить ее выступить, особенно если погода улучшится. Я испугался до смерти, и мне не терпелось поскорее выбраться из опасного положения. Меня тревожило и терзало предположение, что Жанна умышленно старается продлить опасность, и в то же время я не сомневался в ее выдержке и находчивости, - она знала лучше меня, что предпринять. Офицер сказал: - В таком случае мы останемся здесь, чтобы преградить ей путь. - Да. Но сюда ли они пойдут? А вдруг они вышлют разведчиков и попробуют пробраться по мосту, через лес? Не лучше ли уничтожить мост? У меня мороз пробежал по коже, когда я услышал это. Немного подумав, офицер продолжал: - Конечно, разрушить мост - хорошая идея. Мой отряд должен был охранять его, но теперь в этом нет необходимости. Жанна спокойно предложила: - С вашего разрешения я отправлюсь туда и уничтожу мост. Только теперь я понял ее намерения, и меня привели в восторг ее ум, способный на такую изобретательность, и хладнокровие, не оставившее ее в критический момент. - Разрешаю, капитан, - ответил офицер, - весьма буду вам благодарен. Уверен - вы отлично справитесь с задачей. Я мог бы послать кого-нибудь другого, но лучше поручить это дело вам. Они простились, отдав друг другу честь, и мы двинулись вперед. Я вздохнул свободнее. Мне чудился топот лошадей и казалось, что капитан Раймон догоняет нас. Пока продолжался этот разговор, я был как на иголках. Я вздохнул свободнее, но не успокоился, так как Жанна подала нам лишь одну простую команду; "Вперед!" Сначала мы ехали шагом, медленно продвигаясь вдоль темных, длинных колонн неприятеля. Неизвестность была мучительна, но это продолжалось недолго. Едва сигнальный рожок неприятеля протрубил "спешиться!", Жанна приказала пустить лошадей рысью, и для меня это было большим облегчением. Как видите, находчивость Жанны проявилась и здесь. Если бы мы скакали во весь опор, не дождавшись, пока протрубит рожок, кто-нибудь из солдат вражеской боевой охраны мог бы спросить у нас пароль; но теперь они думали, что мы едем занимать место для ночлега, и нас никто не задерживал. Нем дальше мы двигались, тем грознее казались нам силы врага. Возможно, их была сотня или две, но мне мерещились тысячи, а когда мы миновали последнего солдата, я почувствовал невероятную радость, и чем дальше мы уходили в темноту, тем лучше я себя чувствовал. Но еще долго мое настроение оставалось изменчивым и неопределенным. Окончательно я успокоился лишь тогда, когда мы приблизились к мосту и обнаружили, что он цел. Мы переправились через мост и сразу же разрушили его. И только тогда я почувствовал... но я не могу описать, что я почувствовал. Чтобы понять мои чувства, надо все испытать самому. Мы долго прислушивались, стараясь уловить шум погони. Мы думали, что настоящий капитан Раймон, вернувшись с задания, мог подать мысль, что отряд, ошибочно принятый за его собственный, был войском Девы из Вокулера. Но, видимо, капитан задержался, так как с того берега реки не доносилось ни единого звука, кроме унылого завывания ветра. В шутку я сказал Жанне, что она собрала обильную жатву похвал, предназначенных капитану Раймону, и когда тот вернется, вместо похвал соберет богатый урожай проклятий от своего возмущенного командира. Жанна ответила: - Несомненно, будет так, как ты говоришь. Командир принял чужой отряд за свой и в ночное время не спросил пароль. Он расположился бы лагерем, не сообразив, что нужно разрушить мост, если бы ему не посоветовали. А известно, что никто так не склонен обвинять других, как тот, кто сам в чем-нибудь проштрафился. Бертран рассмеялся, выслушав пояснения Жанны, сказанные так, будто ее совет разрушить мост был ценным подарком для вражеского офицера и спасал его от непростительного промаха. Затем Бертран с восхищением отозвался о находчивости, с какой Жанна обвела вокруг пальца этого человека, и притом ни разу не солгала ему. Это смутило Жанну. - Он был сам в заблуждении, - сказала она. - Я избегала лжи, ибо это нехорошо. Но если моя правда обманула его, следовательно, она является ложью, и в этом я виновата. Да простит мне бог мое прегрешение! Мы убеждали ее, что она поступила правильно, доказывая, что в случае опасности и военной необходимости, ради пользы правого дела и во вред врагу, обманы разрешаются. Однако это не убедило Жанну, и она придерживалась мнения, что если даже правому делу угрожает опасность, все равно надо прибегать к честным средствам. В связи с этим Жан заметил: - Но ведь ты, Жанна, сама сказала нам, что идешь присматривать за женой дяди Лаксара. Почему же ты не призналась, что идешь совсем не туда, а в Вокулер? Вот тебе и "честные средства"! - Я это знаю, - ответила она с огорчением. - Я обманула вас против своей воли. Сперва я испробовала все другие средства, но они не помогли. Мне же нужно было уйти непременно. Этого требовал мой долг. И все же я поступила плохо и не отрицаю своей вины. Жанна умолкла, очевидно взвешивая в уме свой поступок, и затем добавила с твердой решимостью: - Но дело было правое, и, если бы еще раз пришлось, я опять поступила бы так же. Ответ был ясен, и никто ей не возразил. Если бы мы знали ее тогда так же хорошо, как она знала себя и как преподнесла нам ее впоследствии история, мы поняли бы, что она руководствовалась только честными побуждениями. Ее положение коренным образом отличалось от нашего, и она стояла выше всех нас. Для спасения великого дела она готова была принести в жертву себя и самую лучшую черту своей натуры - правдивость. Но - только для этой цели. Такой ценою она не купила бы даже своей жизни, хотя, как известно, наша военная этика разрешает нам покупать наши жизни, как и любое военное преимущество, большое или малое, ценой обмана. В то время ее слова казались нам заурядными, ибо мы не понимали всей глубины их сущности. Но сегодня можно видеть, что они заключали в себе принцип, делавший их возвышенными, знаменательными и прекрасными. Тем временем ветер утих, перестал валить снег, началась оттепель. Дорога превратилась в месиво, лошади шли шагом - на большее у них не хватало сил. Нам было очень тяжело: изнуренные усталостью, мы засыпали прямо в седлах, не обращая внимания на грозившую нам опасность. Эта десятая по счету ночь казалась нам длиннее всех предыдущих. И неудивительно: крайнее утомление, которое накапливалось с самого начала, дало себя почувствовать в полной мере. И все же мы двигались не останавливаясь. И когда забрезжил рассвет пасмурного дня, мы увидели перед собой реку: это была Луара. Мы въехали в город Жьен, радуясь, что очутились, наконец, на земле друзей. Все тревоги остались позади. Каким прекрасным, каким чудесным было для нас это утро! Мы представляли собой отряд жалких оборванцев, измученных и грязных; и только Жанна, как всегда, была всех бодрее - и духом и телом. В среднем мы делали за ночь по тринадцать лье по разбитым, вязким дорогам и тропам. Это был замечательный переход, показывающий, на что способны люди, во главе которых стоит вождь, с непоколебимой решимостью ведущий их к цели. Глава V В Жьене мы отдыхали часа два-три и подкрепили свои силы. А за это время уже разнесся слух о прибытии юной девушки, избранной богом, чтобы спасти Францию. К месту нашей стоянки поспешно стекались толпы народа, и мы предпочли искать другое, более спокойное место. Мы отправились дальше и остановились в небольшой деревушке Фьербуа. До Шинонского замка, в котором жил король, было теперь около шести лье. Жанна сразу же продиктовала письмо к королю, и я написал его. Она сообщала, что прибыла издалека, проехав сто пятьдесят лье, чтобы принести ему добрые вести, и просила разрешения предстать перед ним лично. Жанна добавляла, что, хотя она ни разу в жизни не видела короля, узнает его сразу, в любом одеянии. Оба рыцаря немедленно отправились с письмом во дворец. Остальные наши товарищи проспали до вечера и после ужина почувствовали себя свежими и бодрыми, особенно молодые новобранцы из Домреми. Нам была предоставлена удобная комната в сельской таверне, и впервые после столь долгого времени мы могли спокойно отдохнуть, без зловещих предчувствий, страхов, утомительной бдительности и тягот похода. Паладин сразу обрел прежний свой вид и важно расхаживал взад и вперед, полный самодовольства. Ноэль Ренгессон подшучивал: - А замечательно он привел нас сюда! - Кто? - спросил Жан. - Кто же - Паладин. Паладин притворился, будто не слышит. - А причем здесь он? - спросил Пьер д'Арк. - Как причем? Его рассудительность давала Жанне моральную поддержку. В отношении храбрости она могла положиться на нас и на себя, но рассудительность - решающее средство на войне; рассудительность - редкое, драгоценное качество, и Паладин наделен им в большей степени, чем любой француз. Да что я говорю: шестьдесят французов с ним не сравняются. - Не валяй дурака, Ноэль Ренгессон, - обрезал Паладин. - Ты бы лучше свернул свой длинный язык в трубку, намотал его вокруг шеи и один конец вставил себе в ухо - тогда бы меньше болтал, больше слушал и никогда бы не попадал впросак. - Вот как! Я не знал, что у него рассудительности больше, чем у других, - заметил Пьер. - Для этого нужны мозги, а, мне кажется, мозгов у него не так уж и много. - Причем здесь мозги? Рассудительность не имеет с ними ничего общего; мозги скорее служат помехой, ибо рассудительный, догадливый человек не мыслит, а глубоко чувствует. Это - качество внутреннее, душевное и основывается главным образом на чувствах. Если бы оно исходило от ума, то при его помощи можно было бы точно определить наличие опасности, между тем как... - Вот еще, болтун проклятый! - пробормотал Паладин. - ...Между тем как, будучи качеством исключительно душевным и действуя при посредстве чувств, а не ума, оно простирается шире и дальше, давая возможность видеть опасность и избегать ее даже там, где ее нет. Например, прошлой ночью, когда Паладин принял в тумане уши своей лошади за неприятельские пики, он соскочил с изумительной быстротой и взобрался на дерево... - Это ложь! Необоснованная ложь! Я прошу вас не верить злобным вымыслам грязного клеветника. Он и раньше все время старался очернить меня. Ручаюсь, он когда-нибудь оклевещет и вас. Я соскочил с коня, чтобы подтянуть подпругу, - ей-богу, правда, умереть мне на месте, если это неправда! - Видите, он всегда так! Никогда не может спорить хладнокровно, всегда кипятится и грубит. И заметьте, какая поразительная память! Он хорошо помнит, что слез с лошади, а все остальное забыл, даже дереве. Впрочем, это попятно: он помнит, что слезал с лошади, потому что в этом деле имеет большой опыт. Он всегда спешивается, заслышав тревогу и бряцание оружия. - А для чего это ему нужно? - спросил Жан. - Не знаю. Он утверждает: чтобы подтянуть подпругу. А по-моему, чтобы взобраться на дерево. Я видел, как за одну ночь он успел посидеть на девяти деревьях. - Ты не мог этого видеть! - Паладина взорвало. - Кто так отвратительно лжет, тот достоин презрения. Я прошу вас ответить мне: вы верите шипению этой гадюки? Все смущенно молчали, один только Пьер ответил с некоторым колебанием: - Не знаю, что и сказать. Положение довольно щекотливое. Не верить человеку, когда он так прямо обвиняет, это значит - оскорбить его. И все же, как это ни грубо, но я должен сознаться, что не всему верю. Я никак не могу поверить, что ты в одну ночь успел побывать на девяти деревьях. - Вот именно! - воскликнул Паладин. - Ну? Ты убедился теперь, Ноэль Ренгессон? Скажи, Пьер, на сколько деревьев я влезал? - По моему подсчету - на восемь. Дружный хохот привел Паладина в ярость. - Я вам покажу! Погодите! - вскричал он. - Придет время, и я с вами разделаюсь! Вот увидите! - Не дразните его, - продолжал насмехаться Ноэль. - Рассвирепев, он прекращается в настоящего льва. Я убедился в этом сам после той памятной третьей схватки. Когда сражение кончилось, он выскочил из-за кустов и напал на убитого. - Еще одна ложь! Предупреждаю, ты заходишь слишком далеко. Если угодно, ты можешь убедиться, что я умею нападать и на живого. - Ты имеешь в виду, конечно, меня. Это возмутительно. Это хуже всякой ругани. Черная неблагодарность к своему благодетелю... - Нашелся благодетель! Чем я тебе обязан, хотелось бы мне знать? - Ты мне обязан жизнью. Я стоял между деревьями и неприятелем, охраняя тебя, когда сотня вражеских солдат жаждала упиться твоей кровью. И делал я это не для того, чтобы показать свою храбрость, а как истинный друг, из любви к тебе. - Довольно! Я не могу больше слушать подобные мерзости. Мне легче переваривать твою ложь, чем твою любовь. Побереги ее для тех, у кого желудок покрепче. Эй, вы, люди! Прежде чем уйти, я намерен кое-что сообщить вам. Для того чтобы ваши жалкие действия казались значительными и принесли вам больше славы, я скрывал свои подвиги в продолжение всего похода. Я всегда был впереди, в гуще боя; я нарочно удалялся от вас, чтобы не устрашать вас мощью и беспощадностью, с которыми крошил врага. Я таил это в своей груди, но вы насильно заставляете меня выдать мой секрет. Вам нужны свидетели? Вон они там, лежат на дороге, бездыханные, израненные. Эту грязную дорогу я устлал трупами; эти бесплодные поля я удобрил вражеской кровью. По временам я вынужден был отходить в тыл, потому что отряд не смог бы продвигаться через горы трупов, оставленных мною после себя. И находятся же негодяи, утверждающие, будто я с перепугу лазил по деревьям! Какая гадость! И он удалился, величественно подняв голову. Рассказ о мнимых подвигах снова привел его в отличное настроение, наполнил гордостью и самодовольством. На другой день мы оседлали лошадей и двинулись в направлении Шинона. Окруженный со всех сторон англичанами, Орлеан остался у нас в тылу. Вскоре, с божьей помощью, мы вернемся туда, неся долгожданное освобождение. От Жьена до Орлеана разнесся слух, что крестьянская девушка из Вокулера уже в пути и что ей поручено свыше снять осаду. Эта весть взволновала всех и породила большие надежды - первые надежды несчастных орлеанцев за пять месяцев осады. Жители Орлеана тотчас же направили к королю послов с просьбой, чтобы он внимательно отнесся к чудесной девушке и не отвергал предлагаемой помощи. К тому времени послы были уже в Шиноне. На полпути к Шинону встретился еще один неприятельский отряд. Он внезапно появился из лесу и представлял довольно внушительную силу. Но мы уже были не новички, как десять или двенадцать дней тому назад; к подобного рода приключениям мы привыкли. Наши души не уходили в пятки, оружие не дрожало в руках. Мы научились всегда быть начеку, соблюдать осторожность, быть готовыми ко всяким случайностям. Теперь при виде противника мы растерялись не больше, чем наш командир. Прежде чем неприятель успел построиться для атаки, Жанна скомандовала: "Вперед!" - и мы все ринулись в бой. Враг не устоял, повернул назад