кого тела, которые доставлялись прямо в аудиторию; она препарировала то глаз, то ухо, то какой-нибудь клубок мышц и нервов, и это занятие напоминало ей о смерти не больше, чем ботанику - исследование отдельных частей растения, из которого ушла жизнь, как только его вместе с корнями извлекли из земли. Привычка оказывает свое воздействие даже на самые впечатлительные натуры: рано или поздно они перестают обращать внимание на то, что вначале вызывало у них чувство глубокого отвращения; в последнюю войну нам не раз приходилось видеть, как самые хрупкие женщины, которые у себя дома не выносили и вида крови, так привыкали к кровавым сценам, что ходили по лазаретам и по полю боя, среди несчастных, искалеченных солдат, с таким самообладанием, будто прогуливались по цветнику. Однажды вечером, занимаясь анатомией, Руфь начала изучать раздел, который без наглядного разбора был ей совершенно непонятен; она так увлеклась, что не захотела ждать утра. Поэтому она уговорила занимавшуюся вместе с ней студентку пойти в анатомический театр колледжа и поработать там часок над интересующим их вопросом. Может быть, Руфи к тому же хотелось испытать себя, убедиться, что ее воля способна победить установившиеся суеверия. Они подошли к ветхому, унылому зданию, и сторож, подозрительно оглядев девушек, впустил их внутрь; потом он дал им зажженные свечи, сообщил, что "наверху лежит новенький", и девушки стали подниматься по широкой лестнице. На четвертом этаже они отперли дверь и, помедлив немного, вошли в длинную комнату с рядом окон по левой стене и одним окном в глубине. Комнату освещали лишь звезды да принесенные девушками свечи. В полумраке они разглядели два больших продолговатых стола и несколько маленьких, скамьи и стулья, пару скелетов, висящих на стене, умывальник; кое-где на столах под покрывалами лежали какие-то бесформенные предметы. Окна были открыты, и прохладный ночной ветерок свободно гулял по комнате, поскрипывая створками окон и приподнимая по временам края белых покрывал. Но как бы ни были сильны запахи ночи, даже они не в состоянии были изгнать из комнаты ясно ощутимый запах тлена. На мгновение девушки замерли в дверях. Сама по себе комната была им достаточно знакома, но ночь придает любому помещению загадочный облик; особенно таинственным казался этот временный приют непогребенных человеческих останков, куда в любую минуту могли влететь на легких крыльях ночного ветерка блуждающие души их покойных владельцев. Из окон, поверх крыш более низких строений, девушкам видно было стоящее напротив колледжа высокое здание, в верхнем этаже которого, по-видимому, размещался танцевальный зал. Его окна тоже были открыты, и оттуда доносились визги терзаемой кем-то скрипки и уханье гобоя, а иногда и тягучий голос распорядителя; в освещенных квадратах окон мелькали силуэты танцующих пар. - Интересно, - проговорила Руфь, - что подумали бы танцующие там девицы, если бы увидели нас или узнали бы, что неподалеку от них находится такое место? Она говорила вполголоса, а когда девушки подошли к длинному столу, стоявшему посередине комнаты, то невольно прижались друг к другу. На столе лежал прямой продолговатый предмет, покрытый покрывалом: это, видимо, и был тот самый "новенький", о котором упомянул сторож. Руфь сделала шаг вперед и чуть дрогнувшей рукой откинула покрывало. Обе испуганно отшатнулись. Перед ними лежал негр. Его черное лицо упорно не хотело покрываться восковой бледностью и пугало своим уродливым сходством с лицами живых. Руфь побелела как полотно, а ее подруга прошептала: - Уйдем отсюда, Руфь. Мне страшно. То ли от колеблющегося света свечей, то ли от застывшего на лице мертвеца выражения предсмертной муки, но казалось, что лицо негра сердито нахмурилось: "Мало вам того, что вы всю жизнь мучали и преследовали чернокожего, так вам еще нужно было вытащить его из могилы и послать своих женщин кромсать на куски его тело!" Кто он, этот мертвец, один из тысяч, которые умерли вчера и обратятся в прах завтра, - кто он, чтобы противиться стремлению науки использовать на благо людям его уже никому не нужные останки? Конечно, Руфи и в голову не могли прийти такие мысли, но на мгновение жалость и скорбь сменили на ее лице выражение страха и отвращения, она почтительно прикрыла лицо негра покрывалом, и девушки направились каждая к своему столу. Около часа они работали молча, но все время ощущая благоговейный страх от близости смерти, в то время как совсем рядом ключом била жизнь - слышалась веселая музыка и беззаботный смех. Когда наконец они вышли из жуткой комнаты и, заперев за собой дверь, очутились на улице в толпе прохожих - только тогда по охватившему их облегчению они поняли, в каком нервном напряжении находились все это время. ГЛАВА XVI ОБРАЗЦОВЫЙ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЙ ИНЖЕНЕР. ИЗЫСКАТЕЛЬСКИЕ РАБОТЫ У ПРИСТАНИ СТОУНА Todtenbuch, 117, I, 3*. ______________ * Я пришел. "Строй дорогу" - слова, выражающие мою суть (мое имя). - "Книга мертвых", 117, 1, 3 (египетск.). Пока шла весна и Руфь была поглощена своими занятиями, Филип и его друзья продолжали жить в "Южном". Главные подрядчики уже закончили переговоры с государственными и железнодорожными чиновниками, а также с подрядчиками помельче и отбыли на Восток. Но Филипа и Генри задержала в городе болезнь одного из инженеров, у постели которого они поочередно дежурили. В одном из писем Филип рассказал Руфи о их новом знакомом - полковнике Селлерсе, гостеприимном и задушевном джентльмене, искренне заинтересованном в процветании своего края и в их собственных успехах. Им еще не представился случай побывать "у него дома", в северной части штата, но полковник часто обедал с ними, поверял им по секрету свои планы и, по-видимому, испытывал к ним большое расположение, особенно к его другу Гарри. Правда, он почему-то никогда не имел при себе наличных денег, но зато вел очень крупные операции. Переписка между Филипом и Руфью, столь по-разному занятых, была не слишком оживленной; Филип посылал длинные письма, а получал в ответ короткие, - правда, насыщенные меткими замечаниями; так, например, о полковнике Селлерсе Руфь написала, что такие люди по крайней мере раз в неделю обедают в их доме. Выбранная Руфью профессия очень удивила Филипа, и хотя он подробно разбирал этот вопрос в своих письмах, но не смел и намекнуть ей, что боится, как бы увлечение медициной не помешало осуществлению его самых сокровенных планов. Он слишком уважал Руфь, чтобы возражать против ее решения, и готов был отстаивать его перед всем светом. Вынужденная задержка в Сент-Луисе начинала беспокоить Филипа. Деньги его быстро таяли, к тому же ему не терпелось поскорее заняться делом и самому убедиться, сможет ли он нажить состояние или хотя бы получить какую-нибудь должность. Подрядчики предоставили молодым людям право присоединиться к изыскательским партиям, как только они смогут уехать из города, но больше ничего для них не сделали, оставив их, по сути дела, лишь с весьма туманными надеждами на лучшее будущее. Зато Гарри был вполне счастлив. Он очень быстро перезнакомился со всем городом, начиная от губернатора штата и кончая официантами в отеле. Жаргоном дельцов с Уолл-стрит он владел в совершенстве, разговаривал со всеми так, словно был важной персоной, и с увлечением погрузился в изучение земельных и железнодорожных спекуляций, которыми был насыщен самый воздух Сент-Луиса. Полковник Селлерс и Гарри беседовали целыми часами и даже днями. Гарри сообщил своему новому другу, что скоро выезжает в изыскательскую партию, работающую на линии Солт-Лик - Пасифик, но что вовсе не это его настоящее дело. - Как только начнется строительство дороги, мне вместе с одним человеком предстоит получить большой подряд; а пока я хочу побродить с геодезистами и присмотреть хорошие земли и участки под железнодорожные станции. - Самое главное - это знать, куда вложить капитал, - поддакнул ему полковник. - Я знавал людей, которые потеряли деньги только потому, что сочли ниже своего достоинства прислушаться к совету Селлерса. А другие прислушались - и нажили огромные состояния. Уж кто-кто, а я эти края знаю, изучаю их вот уже двадцать лет. На карте штата Миссури нет такого местечка, которого бы я не знал как свои пять пальцев. Когда вы захотите пристроить немного деньжат, - доверительным тоном продолжал полковник, - дайте знать Бирайе Селлерсу. Вот и все. - Ну, сейчас у меня на руках не так уж много денег, но если с пятнадцатью или двадцатью тысячами долларов здесь можно сделать что-нибудь, то в нужную минуту я смогу собрать такую сумму. - Это уже нечто, уже нечто - пятнадцать или двадцать тысяч... скажем - двадцать, для начала, - задумчиво проговорил полковник, как бы подыскивая мысленно какое-нибудь дельце, которое можно было бы затеять с такой пустячной суммой. - Вот что я вам скажу, мистер Брайерли, но помните, я говорю это только вам. Я давно держу про запас один небольшой проект. Вернее, он выглядит небольшим на бумаге, но у него большое будущее. Что вы скажете, сэр, относительно города, выросшего за два года будто по мановению волшебного жезла Аладдина - да еще в таком месте, где его возникновение так же неожиданно, как появление маяка на вершине Пайлот-ноба? А земля, на которой будет выстроен город, может стать вашей собственностью! Это вполне осуществимо, вполне осуществимо! Полковник пододвинул свой стул ближе к Гарри, положил руку ему на колено и, предварительно оглядевшись по сторонам, заговорил вполголоса: - Линия Солт-Лик - Пасифик пойдет через Пристань Стоуна! Это самое ровное и самое подходящее место для строительства города, какое когда-либо создавал господь бог! К тому же это природный центр края по выращиванию конопли и табака. - Почему вы решили, что линия пройдет именно там? Судя по карте, это примерно в двадцати милях от прямой трассы. - Никогда нельзя предвидеть, где пройдет прямая трасса, пока инженеры не проложат ее. Между нами говоря, я уже беседовал с начальником участка, инженером Джеффом Томпсоном. Он понимает нужды Пристани Стоуна и жителей города - будущих жителей. Джефф считает, что железная дорога строится для удобства населения, а не для сусликов; и он говорит, что будь он проклят, если линия не пройдет через Пристань Стоуна! Вам бы следовало познакомиться с Джеффом - он один из самых больших энтузиастов Запада, а лучшего собутыльника я еще не встречал. Полковник был близок к истине. Чтобы удружить приятелю, Джефф мог пойти на все: он был всегда готов разделить с ним последний доллар и с той же готовностью мог подбить его на дуэль. Когда полковник Селлерс объяснил ему, какие богатства таит земля у Пристани Стоуна, он от души пожал руку этому джентльмену, пригласил его выпить и громовым голосом провозгласил: - Бог ты мой, полковник! Джентльмену из Вирджинии достаточно сказать словечко другому вирджинцу - и дело сделано! Пристань Стоуна ждет железной дороги по крайней мере четыре тысячи лет, и будь я проклят, если она ее не получит! Гарри рассказал о новом проекте Филипу, но тот не очень уверовал в него; зато сам Гарри говорил о нем так, будто несуществующий еще город уже стал его собственностью. Гарри искренне верил во все свои планы и изобретения и жил, ослепленный их золотым ореолом. Молодой человек всем нравился; да и как он мог не нравиться, когда у него были такие подкупающие манеры и такое солидное состояние? Официанты в отеле прислуживали ему как никому другому; он обзавелся в городе множеством знакомых, и все они сочувствовали его разумным и широким взглядам на проблемы развития Сент-Луиса и всего Запада. Он считал, что этот город следовало сделать столицей Соединенных Штатов. С некоторыми из местных коммерсантов он уже почти договорился о поставках для его участка строительства на линии Солт-Лик - Пасифик; он изучал карты с инженерами, проверял профиль пути с подрядчиками, заранее прикидывал возможные цены на участки. Этим делам он отдавал все время, которое оставалось у него свободным от дежурств у постели больного приятеля и от обсуждения деталей нового проекта с полковником Селлерсом. Тем временем проходили дни, за днями - недели, и деньги Гарри таяли. Он по-прежнему не считал их, - такой уж он был человек, что никогда не считал деньги, ни свои, ни чужие; он умел истратить или дать взаймы один доллар с таким видом, что невольно казалось, будто это десять. И вот однажды, когда ему в конце недели подали счет за номер и услуги, Гарри порылся в карманах и не нашел в них ни цента. Он небрежно сказал хозяину, что у него кончились наличные и что он напишет в Нью-Йорк. Он тут же сел и написал подрядчикам пышущее энтузиазмом письмо о перспективах стройки и попросил выслать ему аванс в сотню или две. Ответа не последовало. Тогда он написал снова и, не выражая никакой обиды, по-деловому попросил прислать ему жалованье хотя бы за три дня. На это последовал короткий ответ, в котором сообщалось, что с деньгами на Уолл-стрит сейчас туго и что ему лучше всего поскорее присоединиться к изыскательской партии. Однако по счету надо было платить, и Гарри отправился с ним к Филипу посоветоваться, не стоит ли "запросить" немного деньжат у дядюшки. Филип не особенно верил в силу "запросов" Гарри и сказал, что заплатит по счету сам. Гарри немедленно выкинул эту заботу из головы и с легким сердцем, как было свойственно его широкой натуре, предоставил Филипу платить по всем следующим счетам. Филип так и делал, несмотря на чудовищные "дополнительные услуги", фигурировавшие в них; однако он озабоченно пересчитывал свои убывающие "капиталы", так как это было все, что он имел и на что мог рассчитывать. Но разве они с Гарри не заключили молчаливого соглашения поддерживать друг друга и делить все поровну? И разве его щедрый товарищ не поделился бы с ним, если бы он, Филип, оказался в стесненных обстоятельствах, а у Гарри еще оставалось бы хоть немного денег? Лихорадке наконец надоело трепать героически сопротивлявшегося молодого инженера, которого она свалила с ног в номере отеля, и она покинула его - истощавшего, слегка пожелтевшего, но зато "акклиматизировавшегося". Все уверенно заявляли, что теперь он окончательно "акклиматизировался", хотя никто толком не знал, что такое "акклиматизация" и какое она имеет отношение к западной лихорадке. Некоторые говорили, что это своего рода прививка, благодаря которой смерть от особенно злокачественной лихорадки становится менее вероятной. Другие считали "акклиматизацию" некиим обрядом посвящения, подобным тому, какой принят в "Клубе Чудаков" и после которого всякий получает то, что ему положено. Остальные же полагали, что "акклиматизироваться" - значит просто-напросто усвоить привычку пропускать каждое утро перед завтраком стаканчик горькой - смеси виски с дезинфицирующим веществом. Впоследствии Джефф Томпсон рассказывал Филипу, что однажды он спросил у сенатора Ачисона, тогдашнего вице-президента Соединенных Штатов, верит ли он в "акклиматизацию". Томпсон полагал, что мнение второго в нашем государстве человека представляло бы несомненную ценность. Они сидели на скамье перед деревенским трактиром и запросто болтали, - ведь наши демократические обычаи не препятствуют этому. - Ну как, сенатор, вы уже акклиматизировались в здешних краях? - Пожалуй, - ответил вице-президент, закинув ногу на ногу и надвинув свою широкополую шляпу на глаза; затем он метким плевком заставил отскочить в сторону проходившего мимо цыпленка и сказал, по-сенаторски взвешивая каждое слово: - Пожалуй, да. Я здесь живу уже двадцать пять лет, и разрази меня гром, если я не пережил по крайней мере двадцать пять землетрясений - по одному в год! Только негры и могут выдержать здешний климат! Выздоровление инженера послужило сигналом к снятию лагеря в Сент-Луисе; и, полные воодушевления, наши молодые искатели счастья отправились на пароходе вверх по реке. Они плыли по Миссисипи только второй раз в жизни, и все, что они видели, еще не утратило для них очарования новизны. Полковник Селлерс пришел на пристань проводить их. - А ящик шампанского я пошлю вам вдогонку следующим пароходом; нет, нет, никаких благодарностей; на бивуаке не плохо распить бутылочку! - кричал он, пока убирали сходни. - Передайте привет Томпсону. Пусть не забывает про Пристань Стоуна! Мистер Брайерли, дайте мне знать, если вы выберете что-нибудь конкретное, - я тут же приеду из Хоукая. До свиданья! И пока молодые люди не скрылись из вида, полковник все махал им шляпой, всем своим сияющим существом излучая пожелания счастья и удачи. Путешествие было очень приятным и достаточно коротким, чтобы не почувствовать его однообразия. По существу, наши пассажиры не успели даже как следует привыкнуть к великолепию обширного салона, где сервировался обед: это было поистине чудо красок и позолоты, с потолка свешивались прихотливые гирлянды из разноцветной бумаги с бесконечными в своем разнообразии фестончиками и узорами. Салон по красоте отделки превосходил даже парикмахерскую. Отпечатанное в типографии меню, как справедливо хвастались хозяева, было длиннее, чем в любом нью-йоркском отеле. Автор этого произведения несомненно обладал талантом и воображением, и не его вина, что сам обед был до некоторой степени обманом чувств и что все заказываемые пассажирами блюда были на вкус почти одинаковы, не его вина также, что запах розового масла, витавший над всеми разновидностями десерта, свидетельствовал о том, что по пути из кухни этот десерт попадал сперва в парикмахерскую. Наши путешественники высадились в небольшом поселке на левом берегу и немедленно отправились верхом в глубь штата к лагерю; одежду и одеяла они приторочили к седлам. Гарри облачился в уже знакомый нам костюм, и его высокие, начищенные до блеска сапоги неизменно привлекали внимание тех немногих встречных, которые им попадались по дороге; особенно они нравились розовощеким красоткам, легко шагавшим с небольшими корзинками в руках и в живописных косынках на голове или же ехавшим на мулах, держа перед собою более тяжелую поклажу. Гарри распевал отрывки из оперных арий и говорил о будущем богатстве. Даже Филип был возбужден охватившим его чувством свободы, духом приключений и красотой пейзажа. Прерия, покрытая молодой травой и яркими пятнами цветов, преимущественно всякими разновидностями флоксов, казалась издавна возделанной заботливой рукой, а попадавшиеся по временам светлые рощи белого дуба придавали ей вид парка. Казалось, в любую минуту за расчищенной дубравой могут показаться остроугольные коньки крыш и квадратные окна старинного дома, выстроенного в елизаветинском стиле. К вечеру третьего дня, перед заходом солнца, когда молодые люди, по их предположениям, должны были находиться около города Магнолия, вблизи которого следовало искать лагерь изыскателей, они увидели бревенчатый дом и подъехали к нему - справиться о дороге. Половина дома была занята под лавку, половина - под жилье. У двери стояла негритянка в ярком тюрбане. - Не можете ли вы сказать, тетушка, - обратился к ней Филип, - далеко ли отсюда до города Магнолия? - Э, бог с тобой, дитятко, - рассмеялась женщина, - да вот же он! Так оно и было; бревенчатый дом являл собою весь компактно выстроенный город, а пригородом ему служило все мироздание. Лагерь же находился всего в трех или четырех милях. - Мимо не проедете, - объяснила им негритянка. - Только не держитесь дороги, а езжайте прямехонько на закат. Всадники поскакали галопом и, когда в небе начали загораться звезды, увидели мерцающие огни лагеря. Он был разбит в небольшой лощине, по которой меж редких белых дубков протекал ручей. Под деревьями стояло несколько палаток; лошади и волы были привязаны неподалеку, а обитатели лагеря сидели на складных стульях или лежали на одеялах возле ярко пылавшего костра. Подъехав поближе, Филип и Гарри услышали звуки банджо и увидели нескольких негров с одной из ближних плантаций, которые "откалывали" джубу под дружные "ух! ух!" зрителей. Джефф Томпсон - ибо лагерь был разбит партией этого прославленного инженера - сердечно поздравил их с прибытием, предложил обосноваться в его палатке, приказал накормить ужином и вытащил на свет небольшой кувшин, заявив, что ввиду прохладного вечера необходимо "пропустить по глоточку". - Я еще не видел ни одного человека из восточных штатов, который умел бы пить из кувшина, держа его одной рукой. А это легче легкого. Вот, смотрите. Он взялся за ручку кувшина правой рукой, откинул его на тыльную часть руки и приложился губами к носику: все это было проделано изящно и просто. - К тому же, - сказал мистер Томпсон, опуская кувшин, - каждый пьет, сколько ему совесть позволяет. Спать в лагере ложились рано, так уж было заведено, и в девять часов все были под одеялами, - все, кроме самого Джеффа, который посидел еще немного над полевым журналом, потом вышел из палатки и пропел сильным приятным тенором "Звездное знамя" от начала до конца. По-видимому, в словах этого волнующего гимна изливалась вся не израсходованная им за день словесная энергия. Филип долго не мог уснуть. Он видел лагерный костер, яркие звезды, блиставшие сквозь листву деревьев, слышал журчанье ручья и стук лошадиных копыт, время от времени до него доносился крик совы и отрывистый лай собаки, приставшей к фургону повара. А потом он уже перестал что-либо слышать и видеть, кроме Джеффа, - тот стоял на крепостной стене в красном зареве вспыхнувшей ракеты и распевал: "О, разве не видишь, не видишь ты?" Впервые в жизни Филип спал прямо на земле. ГЛАВА XVII ПРИСТАНЬ СТОУНА ПРЕВРАЩАЕТСЯ В ГОРОД НАПОЛЕОН - ПОКА ТОЛЬКО НА БУМАГЕ ...Мы осмотрели все, Измерили и сняли план масштабный. Земли богаче нет, друг, в королевстве! Коли умело взяться, то семнадцать Иль восемнадцать миллионов даст она! Бен Джонсон. Одураченный дьявол. По одежде и внешнему виду никто не походил на инженера больше, чем Генри Брайерли. Все изыскатели завидовали законченному совершенству его костюма, а сам весельчак Генри стал кумиром всех слуг, лесорубов, возчиков и поваров. - Сапоги-то вы, небось не здесь покупали, не в Сент-Луисе? - спросил у него высокий молодой парень из Миссури, работавший в партии помощником интенданта. - Нет, в Нью-Йорке. - Ага, слышал я о Нью-Йорке, - продолжал загорелый юнец, пожирая глазами каждую деталь костюма Гарри и пытаясь прикрыть свой истинный интерес непринужденной беседой. - А еще есть Массачусетс. - Это недалеко оттуда. - Слышал я, что Массачусетс - чертовски веселое местечко. Постойте, Массачусетс - это в каком штате? - Массачусетс, - добродушно откликнулся Гарри, - находится в штате Бостон. - Это где запрещали торговать неграми? Верно, влетели вам в копеечку. - Последняя реплика относилась уже к сапогам. Утром Гарри выходил на работу и целый день шагал по прерии с рейкой на плече, а по вечерам производил подсчеты и вычерчивал очередной участок трассы на миллиметровке, делая все это с отменным трудолюбием и бодростью духа, но без малейшего теоретического или практического представления об инженерном искусстве. Весьма вероятно, что научных знаний не хватало и у остальных изыскателей, да они, собственно, и не очень требовались. Инженеры занимались тем, что называется предварительными изысканиями, а главная цель таких изысканий - создать шумиху вокруг строительства дороги, заинтересовать каждый близлежащий город тем, что линия будет проходить именно через него, и заручиться поддержкой плантаторов, посулив каждому из них, что на его земле будет выстроена станция. Для такой работы трудно было найти более подходящего инженера, чем мистер Джефф Томпсон. Он не ломал голову над техническими деталями или целесообразностью того или иного решения, а беззаботно двигался вперед от одного водораздела к другому, сворачивая к любому городку или большой плантации, лежащим в двадцати - тридцати милях от основной трассы. Выражаясь его собственным языком, он "шпарил напролом". Этот способ ведения работ позволял Гарри, как он сам говорил, изучать проектирование железных дорог на практике, а Филипу предоставлялся случай осмотреть новые места и выяснить, что они ему сулят. Оба они успели заручиться гарантиями на покупку нескольких плантаций, и оба тут же написали своим восточным корреспондентам о красотах облюбованных ими земель и о том, что стоимость участков учетверится, как только трасса будет окончательно проложена. Им казалось очень странным, что люди с капиталом не бросаются сюда, чтобы захватить участки. Друзья не успели провести в лагере и двух недель, как Гарри написал своему приятелю, полковнику Селлерсу, чтобы тот поторапливался, так как дорога наверняка подойдет к Пристани Стоуна. Глядя на план трассы, трудно было предугадать, куда она направится дальше, поскольку каждый день в ней происходили изменения; но Джефф провозгласил, что, по его мнению, от той точки, где они находятся, единственный целесообразный маршрут пролегает по водоразделу к Пристани Стоуна; и всем стало ясно, что пункт, обозначенный на карте как "Пристань Стоуна", явится очередным объектом, куда устремится трасса дороги. - Ребята, - сказал начальник партии, - мы доберемся туда, даже если нам придется лететь на воздушном шаре. И они добрались. Не прошло и недели, как этот неукротимый инженер вывел свой караван по холмам и лощинам, через ручьи и заводи к Пристани Стоуна и стал лагерем в самом сердце города. - Разрази меня гром! - раздался на следующее утро жизнерадостный голос мистера Томпсона, только что вышедшего из палатки. - Разрази меня гром, если я что-нибудь понимаю! Эй, Грейсон, возьми-ка свою астролябию и посмотри, где здесь городишко старого Селлерса. Черт меня побери! Ведь если бы вчера сумерки наступили чуть позднее, мы бы проскочили мимо. Эй, Стерлинг, Брайерли, вставайте и полюбуйтесь на эту столицу. Сейчас к ней вон из-за того мыса подойдет пароход! - И Джефф громко расхохотался. - А мэр города уже спешит к нам завтракать! Молодые люди выбрались из палатки и, протирая глаза, огляделись вокруг. Лагерь стоял на прибрежной отмели извилистой, лениво несущей свои воды речки, ширина которой даже при теперешнем высоком уровне воды была не больше двадцати пяти метров. Перед ними стояло около десятка рубленых лачуг с глинобитными печными трубами, разбросанных как попало по обеим сторонам не очень ясно очерченной дороги, которая, не зная, видимо, сама, куда ей направиться, нерешительно петляла сквозь "город" и вилась по холмистым просторам прерии; казалось, что, начавшись, она двинулась в пустоту и скорее всего туда и придет. Однако на самой черте города ее немного ободрял и поддерживал дорожный указатель с надписью: "До Хоукая 10 миль". Дорогу эту никто никогда не строил - ее просто наездили; сейчас, в дождливую июньскую пору, она представляла собой ряд прорезанных в черноземе рытвин и бездонных колдобин. В центре города дорога, несомненно, пользовалась большим вниманием, ибо здесь в ней рылись и копошились свиньи и поросята, превратившие ее в жидкую топь, которую можно было перейти только по брошенным кое-где доскам. Вокруг главного домика, служившего этому торговому центру универсальным магазином, грязь была еще жиже, и все местные бездельники сходились на грубо сколоченной перед домом площадке, где и коротали время, сидя на ящиках из-под бакалейных товаров. У самой реки виднелась полуразвалившаяся постройка - склад для хранения конопли, и шаткие мостки вели от него в воду. К пристани была пришвартована плоскодонка, у которой весла были вынуты из воды и лежали поперек. Выше по течению через реку был переброшен шаткий деревянный мост: опоры его вкривь и вкось уходили в размокшую землю; в некоторых местах не хватало досок, и представители закона могли не беспокоиться о том, что кто-нибудь нарушит правила, проезжая через мост на слишком большой скорости. - А это, джентльмены, - продолжал Джефф, - река Колумба, она же Гусиная Протока. Если ее расширить, углубить, выпрямить и удлинить, то на всем Западе не сыщешь лучшей реки. Взошло солнце, и его лучи постепенно разогнали малярийные миазмы и слой колыхавшегося над рекой реденького тумана; но даже солнечный свет не смог оживить тусклые, безжизненные воды или проникнуть в них настолько, чтобы казавшиеся бездонными глубины раскрыли свои тайны. Речные черепахи почтенного возраста вылезали из грязи и грелись на старых корягах посреди реки; солнце поблескивало на спинах этих столичных жителей, первыми начавших активную трудовую деятельность. Вскоре, однако, над городскими трубами взвились дымки; и не успели инженеры разделаться с завтраком, как уже стали объектом пристального внимания со стороны семи-восьми подростков и мужчин, которые не спеша подошли к лагерю и все как один с ленивым любопытством озирались по сторонам, невозмутимо заложив руки в карманы. - Доброе утро, джентльмены! - приветствовал их из-за стола главный инженер. - Доброе утро! - протянул представитель делегации. - Это, стало быть, и есть железная дорога? Был тут у нас про нее слух. - Совершенно верно, железная дорога; не хватает только железного коня, рельсов да бревен для шпал. - Бревен-то здесь сколько душе угодно, у меня вон целая роща белых дубов, - ответил все тот же оратор; он, по-видимому, был человеком с достатком и не прочь совершить выгодную сделку. - О бревнах вам придется вести переговоры с подрядчиками, сэр, - сказал Джефф. - Вот, например, с мистером Брайерли; я уверен, что со временем он не откажется закупить у вас лес. - А я-то думал, что вы все привезете с собой. Но если нужны бревна, - пожалуйста, у меня есть. Верно, Эф? - Хоть завались, - ответствовал Эф, не сводя глаз с сидевших за столом. - Итак, - проговорил Томпсон, вставая и направляясь к своей палатке, - железная дорога прибыла на Пристань Стоуна. По этому поводу предлагаю всем выпить. Предложение было встречено всеобщим одобрением. Джефф провозгласил тост за процветание Пристани Стоуна и за развитие судоходства на Гусиной Протоке; гости с воодушевлением опрокинули по стопке простого кукурузного виски и в свою очередь похвалили железную дорогу и самого Джеффа Томпсона - "парня что надо". Часов около десяти в прерии показался фургон, медленно двигавшийся к лагерю. Когда он подъехал поближе, стал виден сидевший в нем представительный джентльмен, который все время нетерпеливо наклонялся вперед и глядел в сторону палаток, подергивал вожжи и слегка подхлестывал лошадь, стараясь передать кипевшую в нем энергию заморенному животному. Когда же наконец фургон остановился у палатки мистера Томпсона, джентльмен осторожно сошел на землю, выпрямился, потер руки и, всем своим обликом излучая радость и довольство, направился к поджидавшей его группе людей, которые начали приветствовать его по имени, как только он очутился на достаточно близком расстоянии. - Добро пожаловать в город Наполеон, джентльмены, добро пожаловать! Горжусь тем, что вижу вас здесь, мистер Томпсон. Вы прекрасно выглядите, мистер Стерлинг. Свежий воздух вам на пользу! Счастлив, счастлив видеть вас, мистер Брайерли. Вы получили ящик шампанского? Нет? Ах, эти проклятые речные воры! Ничего больше не стану посылать с ними. А ведь лучшей марки - Редерер. Все, что оставалось в моем погребе от партии, присланной сэром Джорджем Гором: я возил его охотиться на бизонов, когда он приезжал в Америку. Время от времени он посылает мне какой-нибудь пустячок. Вы еще не осмотрелись здесь, джентльмены? Тут все вчерне пока, все вчерне. Все эти здания придется снести. Вон там будет городская площадь, поблизости - суд, гостиницы, церкви, тюрьма и прочее. А примерно вот здесь, где мы стоим, вокзал! Как это на ваш инженерский взгляд, мистер Томпсон? Подальше - деловые кварталы, спускающиеся к речным причалам. А университет - вон там, на высоком живописном холме, - реку с него видно на много миль. Это река Колумба, по ней всего сорок девять миль до Миссури. Поглядите на нее: спокойная, не капризная, течение слабое, никаких помех для судоходства; кое-где ее придется расширить и расчистить, углубить дно для пристани и построить набережную по фасаду города; сама природа уготовала здесь место для торгового центра. Взгляните вокруг: на десять миль никаких других построек и никакой другой судоходной реки, - ничего лучшего не придумаешь; пенька, табак, кукуруза - все устремится сюда. Дело только за железной дорогой; через год город Наполеон сам себя не узнает. - Он и сейчас себя не узнает, - прошептал Филип своему другу. - Вы уже позавтракали, полковник? - На скорую руку. Выпил чашечку кофе. Выписываю его сам, другого не признаю. Но захватил с собой корзинку с провизией: жена настояла, дала с собой кое-какие деликатесы, - вы же знаете женщин, - и полдюжины того самого бургундского, о котором я вам говорил, мистер Брайерли. Кстати, вы так со мной ни разу и не отобедали. - И полковник решительно подошел к фургону и заглянул под сиденье. Должно быть, корзинки там не оказалось, потому что он приподнял брезент, поискал в передней части фургона, сзади и воскликнул: - Проклятье! Все надо делать самому. Доверил служанкам положить корзинку в фургон - и нет ее! Лагерный повар быстро приготовил для полковника аппетитный завтрак, состоявший из жареного цыпленка, яиц, оладий и кофе; отдав завтраку должное, он завершил его глотком старого бурбонского из личных запасов мистера Томпсона. Этот сорт виски, заявил полковник, он прекрасно знает: можно подумать, что это то самое, которое стоит в его собственном буфете. Пока инженеры делали профильную съемку Гусиной Протоки и проверяли, удастся ли вообще подвести железную дорогу к Пристани Стоуна и потом хоть как-нибудь вывести ее оттуда, полковник Селлерс и Гарри уселись и принялись набрасывать на большом листе черновой план города Наполеона. - Я заручился письменной гарантией на покупку целой квадратной мили земли у пристани, - сказал полковник, - сроком на год, на имя нас четверых; причем при продаже участков двадцать пять процентов безвозмездно отходят к четырем совладельцам. Город они распланировали щедро и широко, оставив достаточно места для железной дороги и для реки - какой она станет после расширения и расчистки. Инженеры сообщили, что дорогу удастся подвести к будущему городу только в том случае, если она опишет небольшую дугу и пересечет реку по высокому мосту, но что подъемы будут очень крутые. Полковник Селлерс заявил, что подъемы не имеют особого значения, лишь бы линия подошла к элеваторам у реки. На следующий день Томпсон спешно сделал кое-какие промеры вверх и вниз по реке, примерно мили на две, чтобы полковник с Гарри могли на своем плане показать, какие удобства для города представляет этот водный путь. Джефф получил от них что-то вроде расписки взамен еще не выпущенных акций, но Филип отказался от участия в этом деле, сказав, что денег у него нет, а брать на себя невыполнимые обязательства он не желает. Наутро лагерь снялся с места и двинулся дальше. Кучка местных жителей, собравшихся у лавки, провожала изыскателей равнодушным взглядом, пока они не скрылись из виду. Один из них сказал: - Пусть меня разорвут собаки, если эта железная дорога появится здесь еще хоть раз! Гарри уехал с полковником в Хоукай заканчивать разработку плана; в частности, им предстояло подготовить прошение в конгресс относительно необходимости улучшить условия судоходства на реке Колумба. ГЛАВА XVIII МНИМЫЙ БРАК. ЛОРА СТАНОВИТСЯ ЖЕРТВОЙ ОБМАНА Bedda ag Idda*. ______________ * Приди она в наши пустынные степи, Сбежались бы все посмотреть на нее. - Бедда аг Идда (на языке тамачек). - E ve us lo covinentz qals er, Que voill que m' prendatz a moiler. - Qu'en aissi l'a Dieus establida, Per que not pot esser partida. Roman de Jaufre, Raynouard, "Lexique Roman", I, 139*. ______________ * - Не нужен мне обет иной, Коль ты зовешь меня женой. - Раз бог связал нас в добрый час, Ничто уж не разлучит нас. - Роман о Жофре, Ренуар, "Романская лексика", 1, 139 (старофранц.). Прошло восемь лет со дня смерти мистера Хокинса. Восемь лет - небольшой отрезок времени в жизни народа или в истории государства, но иногда они могут решить ход событий и судьбу целого столетия. Именно такие годы последовали за короткой перестрелкой на Лексингтонской пустоши, такие годы последовали за требованием о сдаче форта Самтер. Историки никогда не перестанут изучать эти годы, собирать сведения о них и стремиться понять их значение. Восемь лет в истории Америки, - с 1860 по 1868, - пошатнули вековые устои, дали новое направление политической жизни всего народа, изменили общественные порядки в одной половине страны и оказали такое глубокое влияние на национальный характер, что измерить силу этого влияния можно будет не раньше, чем через два-три поколения. Согласно привычному для нас понятию о высшем промысле, жизнь одного человека ничто по сравнению с жизнью нации или расы; но если придерживаться более широких взглядов и более разумного соотношения ценностей, не заключает ли в себе жизнь одного человека нечто большее, чем жизнь нации, и нет ли где-нибудь судилища, в котором трагедии одной человеческой души будет придаваться больше значения, чем любым переворотам в вековых обычаях? Когда задумываешься о столь серьезных силах добра и зла, которые вступают в борьбу за душу женщины в короткие годы ее перехода от нежного девичества к женственной зрелости, невольно испытываешь почтительный трепет перед лицом этой глубочайшей драмы. Сколько чистоты, нежности и доброты способна вместить в себе женщина, какую бездну порока, горечи и зла! Природа вынуждена быть щедрой, создавая женщину - мать рода человеческого - и сосредоточивая в ней изобилие всех жизненных сил. Несколько критических лет могут решить, будет ли ее жизнь полной любви и света, станет ли она непорочной жрицей святого храма или падшей жрицей оскверненной святыни. Правда, есть и такие женщины, которые не способны ни подняться, ни пасть и которым житейские