е. Завтра же принимаюсь изучать право. Батюшки
мои, что за человек этот Брэм! Замечательный человек, сэр! Вот это голова!
А как держится! Но от меня не укрылось, что он мне завидовал. Меткие удары,
которые я нанес в своей речи к присяжным...
- В какой речи? Вы же просто были свидетелем.
- Да, для профанов, конечно, - профаны видели во мне только свидетеля.
Но я-то знал, когда я просто даю кое-какие сведения, а когда хитро и
обдуманно наношу удар суду. И уж поверь, они тоже это знали, мои доводы
были неотразимы, и они всякий раз им поддавались! И Брэм тоже это понимал.
Я улучил минуту и без шуму напомнил ему, что моя речь принесла свои плоды,
и он шепнул мне на ухо: "Вы выиграли дело, полковник, это ваша заслуга,
сэр; но ради меня - ни слова об этом!" А потом говорит: "Вот что я вам
скажу, полковник Селлерс, вам надо заняться адвокатурой, сэр, это ваша
стихия". И твой покорный слуга теперь займется адвокатурой. Это же золотое
дно, просто золотое дно! У меня будет практика в Хоукае, потом в
Джефферсоне, потом в Сент-Луисе, потом в Нью-Йорке! В столице всего
западного мира! Взбираемся все выше, выше и достигаем кресла в Верховном
суде. Бирайя Селлерс - председатель Верховного суда Соединенных Штатов,
сэр! Человек с положением на веки веков! Вот как примерно я себе
представляю будущее, сэр, - и это ясно, как день, как ясное солнышко!
Вашингтон почти не слушал. При первом же намеке на процесс Лоры лицо у
него опять стало унылое, и он глубоко задумался, стоя у окна и устремив
куда-то в пространство невидящий взгляд.
В дверь постучали, почтальон подал письмо. Оно было из Обэдстауна,
Восточный Теннесси, и адресовано Вашингтону Хокинсу. Вашингтон вскрыл
конверт. В немногих строках его уведомляли, что ему следует уплатить за
текущий год налог на семьдесят пять тысяч акров земельных угодий,
принадлежавших покойному Сайласу Хокинсу в Теннесси; деньги должны быть
внесены не позднее чем через два месяца, в противном случае, как
предусмотрено законом, земля будет продана с аукциона в уплату налога. К
уведомлению был приложен счет на сто восемьдесят долларов - за землю в
Теннесси не удалось бы, пожалуй, выручить и половины этой суммы.
Вашингтон стоял в нерешимости. Самые противоречивые мысли мелькали,
сменяя одна другую. По старой привычке, хотелось еще немного дольше
сохранить за собою эту землю, не упускать ее, в последний раз попытать
счастья. Как в лихорадке, он метался по комнате, раздираемый сомнениями.
Потом остановился, вынул бумажник и пересчитал деньги. Двести тридцать
долларов - вот и все, больше у него нет ни гроша.
"Сто восемьдесят из двухсот тридцати... - соображал он. - Остается
пятьдесят... хватит, чтобы добраться до дому... Платить или не платить?..
Хоть бы кто-нибудь решил за меня!
Он все еще держал в руке раскрытый бумажник, в бумажнике лежал
маленький конверт - письмо Луизы. Взгляд Вашингтона упал на письмо, и он
решился.
- Пусть эта земля пойдет с молотка в уплату налога, - сказал он, - и
пусть она никогда больше не вводит в соблазн меня и моих близких!
Он распахнул окно, порвал счет в клочки, и их подхватило ветерком;
Вашингтон смотрел вслед, пока все они до единого не скрылись из виду.
- Чары разрушены! - сказал он. - Всю жизнь над нами тяготело
проклятие, но теперь ему конец! Едем!
Подъехал фургон; пять минут спустя, погрузив в него багаж и усевшись
на сундуки, два друга уже катили в этом тряском экипаже на вокзал;
полковник всю дорогу пытался петь "В родную гавань мы плывем" - слова-то он
знал хорошо, но мелодия в его исполнении была жестоким испытанием для
слушателей.
ГЛАВА XXXI
СЧАСТЬЕ ЕЩЕ УЛЫБНЕТСЯ. НЕЖДАННАЯ РАДОСТЬ
Gedi kanadiben tsannawa*.
______________
* Заслуженная награда ждет терпеливого. (На языке канури.)
La xalog, la xamaih mi-x-ul nu qiza u quial gih, u quial
agabi
"Rabinal-Achi"*.
______________
* Неужели напрасно, неужели без всякой пользы провел я здесь столько
дней, столько ночей! - "Рабинал-Ачи". (На языке киче.)
Дела Филипа Стерлинга шли все хуже и хуже. Будущее представлялось ему
в самом мрачном свете. Слишком долго труды Филипа оставались бесплодными, и
мужество начало ему изменять; а главное, надежда на успех угасала с каждым
днем - это было совершенно ясно. Туннель углубился далеко в гору и уже
миновал то место, где, по всем расчетам, должен бы залегать угольный пласт,
если он вообще там есть. И теперь с каждым новым футом туннель, кажется,
уводит его все дальше от цели.
В иные минуты Филип тешил себя надеждой, что он ошибся, определяя
угол, под которым пласт, пересекавший долину, должен врезаться в гору.
Тогда он отправлялся в ближайшую шахту, еще раз доставал карту
месторождения, заново определял возможное направление пласта - и всякий раз
убеждался, что его туннель уже прошел ту точку, где он должен был пересечь
пласт, и все меньше и меньше оставалось надежды. Его рабочие уже давно не
верили в успех, и Филипу нередко случалось слышать их разговоры о том, что
никакого угля в этой горе не добудешь.
Десятники и рабочие соседних шахт, как и многочисленные видавшие виды
бездельники из соседнего поселка, то и дело заявлялись в туннель, и их
приговор был всегда одинаково безжалостен: "Никакого угля тут нет". Иногда
Филип принимался обдумывать все с самого начала, пытаясь понять, в чем же
секрет, потом шел в туннель и расспрашивал рабочих, не появились ли
признаки пласта. "Нет, - неизменно отвечали ему, - нет". Он брал с собой
кусок породы, выйдя наружу, тщательно его рассматривал и говорил себе: "Это
известняк, он содержит лилиевидные остатки кораллов - в этой породе должен
быть уголь!" Потом со вздохом отбрасывал его: "Ничего это не значит. Там,
где есть уголь, непременно залегает известняк с остатками таких
окаменелостей, но отсюда вовсе не следует, что там, где есть эта порода,
непременно есть и уголь. Этого еще мало... Конечно, есть один признак
совершенно безошибочный... Вот его-то мне и недостает".
Несколько раз за последний месяц он спрашивал себя: "Неужели я просто
фантазер? Да, наверно. Все теперь гоняются за призрачным счастьем, все
хотят, чтобы богатство свалилось с неба, и никто не желает наживать его в
поте лица. Так не годится, нужно дать людям расчет и заняться каким-нибудь
честным трудом. Нет здесь никакого угля. Какой же я был дурак! Надо с этим
кончать".
Но решиться на это он не мог. За такими мыслями обычно следовало еще
полчаса мучительного раздумья, потом он вставал, расправлял плечи и
говорил: "А все-таки уголь здесь есть, и я не отступлюсь. Изрою всю гору,
но не сдамся, пока жив!
Филипу и в голову не приходило попросить у сквайра Монтегю еще денег.
Ведь у него теперь только один шанс из тысячи найти уголь, а потому
нечестно было бы просить денег, и очень глупо поступил бы Монтегю, если бы
дал их.
У Филипа было три смены рабочих. И вот однажды, уплатив им за неделю,
он убедился, что денег у него больше нет. Он не мог позволить себе влезть в
долги и дал людям расчет. Немного погодя они явились к нему в хижину, где
он сидел как воплощенное отчаяние, подперев голову руками и упершись
локтями в колени. Один из рабочих выступил вперед.
- Мистер Стерлинг, - сказал он. - Когда Тим подвернул ногу и
провалялся целую неделю, вы платили ему половину жалованья, и это здорово
поддержало его семью. И вообще, когда кому из нас приходилось туго, вы
всегда помогали чем могли. Вы поступали с нами по справедливости, а мы тоже
люди и сразу видим настоящего человека. От этой горы мы толку не ждем, но
когда в человеке столько упорства, это мы уважаем. Уж, кажется, все против
вас, - а вы, знай, гнете свое. Черт меня подери, да неужто мы не остались
бы с вами до самого конца, будь у нас хоть какой-нибудь харч! Так все
ребята говорят. Вот мы и решили напоследок еще попытать счастья. Поработаем
еще три дня; если ничего не найдем, не спросим с вас никакой платы. Вот это
мы и пришли сказать.
Филип был тронут. Будь у него деньги на "харч" на три дня, он принял
бы великодушное предложение шахтеров, но теперь он, конечно, не мог
уступить им в благородстве и мужественно отказался. Потом пожал им всем
руки и, оставшись один, вновь предался безрадостным думам. А рабочие все же
отправились в туннель и "попытали счастья напоследок". Они проработали
целый день; потом заглянули к Филипу попрощаться и ушли, так и не сумев
ничем его порадовать.
Назавтра Филип продал все инструменты, оставил себе только два-три
комплекта; кроме того, он продал на слом одну из опустевших хижин вместе со
всей домашней утварью; на эти гроши можно купить еды и продолжать работу в
одиночку. В конце дня, одевшись похуже, он отправился в туннель. Там он
зажег свечу и стал ощупью продвигаться вперед. Странное дело: из глубины
слышится стук кирки или бура... а вот и огонек блеснул... Да это Тим!
- Я нанялся на "Золотой вереск", - сказал ему Тим, - дней через десять
мне приступать, а пока поработаю здесь. Надо же что-нибудь делать, и потом
я вам должен - вы ведь давали мне деньги, когда я хворал.
- Ничего вы мне не должны, - сказал Филип.
Но Тим стоял на своем.
- Ну, вот что, - сказал Филип, - у меня есть немного еды. Будем
работать, пока она не кончится.
Со следующего дня Филип работал буром, а Тим киркой. Вначале Филипу не
терпелось увидеть результат каждого взрыва: не успеет дым рассеяться, а он
уже тут как тут. Но всякий раз перед ним была все та же пустая порода, и
под конец он уже почти равнодушно ждал взрыва и мало интересовался
результатом. Он просто из упрямства продолжал тянуть лямку, не надеясь
больше на успех.
Тим оставался с ним до тех пор, пока не пришло время ему уходить на
"Золотой вереск", и тщетность их трудов удручала его, кажется, не меньше,
чем Филипа. Когда он ушел, Филип продолжал сражаться с судьбой в одиночку;
он работал изо дня в день, но дело шло медленно, и порой ему казалось, что
он не подвигается ни на шаг.
Однажды под вечер он кончил бурить шпур, над которым трудился уже
больше двух часов; очистил его, засыпал порох и вставил запал, потом
заполнил шпур землей и мелким щебнем, как следует утрамбовал все это,
поднес к запалу свечу и побежал. Вскоре раздался глухой взрыв, и Филип
машинально повернул было назад, чтобы посмотреть, что получилось, но вдруг
остановился в раздумье.
"Бесполезно, - сказал он себе. - Это просто смешно. Ну, найду я
уголь... опять какой-нибудь жалкий пропласток, от которого все равно толку
никакого..."
Он уже шел к выходу из туннеля.
"Я побежден, - думал он. - Ни денег, ни припасов... Ничего не
поделаешь, надо бросить эту затею... Столько напрасного труда! Но нет, я не
побежден! Я заработаю еще денег, вернусь сюда - и тогда посмотрим, чья
возьмет! Да, но на это могут уйти годы, долгие годы..."
Выйдя из туннеля, он сбросил куртку, опустился на камень и долго
смотрел на заходящее солнце, на поросшие лесом горные хребты, словно
катящиеся волна за волной в расплавленное золото заката.
Что-то происходило у самых его ног, но он этого не замечал. Он глубоко
задумался, и думы его становились все мрачнее. Потом он поднялся, бросил
взгляд на далекую долину, и мысли его приняли новый оборот.
"Чудесный край! Как там хорошо! Но там, внизу, совсем не то, что
здесь. Ну что ж, пойду домой укладываться - больше делать нечего".
И Филип медленно пошел к своей хижине. На полпути он вспомнил о
куртке, хотел было вернуться, но тут же улыбнулся и зашагал дальше - такое
старье вряд ли понадобится ему в цивилизованном обществе. Пройдя еще
немного, он вспомнил, что в кармане остались нужные бумаги, и, с досадой
махнув рукой, повернул обратно, нашел куртку и надел ее.
Пройдя шагов десять, он вдруг остановился как вкопанный. Мгновение он
так и стоял, как бы пытаясь поверить чему-то и не смея. Потом потрогал
рукой плечо, спину - и обмер. Лихорадочно схватился за полу куртки и весь
задрожал. Сорвал с себя куртку, быстро глянул на нее, швырнул в сторону и
кинулся назад к штольне. Отыскал то место на земле, где прежде лежала
куртка; пришлось низко нагнуться - в сумерках трудно было что-нибудь
разглядеть; потом, чтобы окончательно убедиться, приложил руку к земле - и
на пальцы его набежала струйка воды.
- Господи! Наконец-то!
Он зажег свечу и побежал в штольню. Там он подобрал кусок породы,
выброшенный последним взрывом.
- Вот этой-то глины мне и надо было! Где она, там и уголь!
С великим усердием Филип работал киркой еще долго после того, как
совсем стемнело, и, когда наконец побрел домой, он твердо знал, что он -
обладатель угольного пласта, самого настоящего, мощностью в семь футов.
На шатком столе в своей хижине он увидел желтый конверт, в каких
доставляют телеграммы. Филип вскрыл его, прочитал телеграмму, скомкал и
бросил на пол.
В телеграмме стояло:
"Руфь тяжело больна".
ГЛАВА XXXII
РУФЬ ВЫЗДОРАВЛИВАЕТ. ВЗГЛЯД В БУДУЩЕЕ
Alaila pomaikai kaua, ola na iwi iloko о ko kaua mau ia
elemakule*.
______________
* Тогда оба мы будем счастливы и дети наши будут покоить нашу старость
(гавайск.).
*
______________
* И будет он тебе в старости утешением и опорой (сирийск.).
Вечером Филип пришел на Илионский вокзал. Весть о его удаче опередила
его, и, пока он ждал поезда, его окружила толпа любопытных; градом сыпались
вопросы. Счастливец, этакое богатство! Уж теперь-то сомневаться нечего!
Как только Филипу повезло, он сразу оказался важной персоной, речи его
имели глубокий смысл и каждый взгляд был исполнен значения. Ведь слово
владельца богатых угольных копей ценится на вес золота, и самую пустую его
фразу люди повторяют как откровение.
Филипу хотелось остаться одному. Его удача казалась ему в эту минуту
просто насмешкой, злой шуткой судьбы, которая предлагает роскошные яства
человеку, лишенному аппетита. Ведь он стремился к успеху прежде всего ради
Руфи, а теперь, в час его торжества, она, может быть, умирает.
- Все в точности, как я ковориль, мистер Стерлинг, - твердил Филипу
владелец илионской гостиницы. - Я ковориль Джейку Смиту: уш этот-то своего
добьется, провалиться мне на этом месте.
- Вам бы надо было войти в долю, мистер Дузенгеймер, - отвечал Филип.
- Ваша правда, я и сам оп этом потумываль. Да все моя старуха:
коворит, не лезь, не твоя сабота. Ну, я и не полез. И остался на бобах. А
как мистер Прайерли, он разве сюта польше не приедет?
- А что?
- Та ведь сколько пыло выпито пива и трукого прочего, у меня все
саписано, и счет тавно его ждет.
Эта ночь казалась Филипу бесконечной, он не находил покоя. В другое
время мерное покачивание вагона убаюкало бы его, а перестук колес и рев
железного чудовища только весело напоминал бы ему, что все хорошо и скоро
он будет у цели. Теперь же это были недобрые и пугающие звуки; да и поезд,
казалось, ползет, как черепаха. И не только ползет, но еще и
останавливается на каждом шагу и стоит, неподвижный, застывший, в зловещей
тишине. "Не случилось ли чего-нибудь? - думал Филип тревожно. - Нет,
кажется, это просто станция. А может быть, тут есть телеграф?" И он
настороженно прислушивался: что если сейчас откроется дверь и проводник
окликнет его и подаст телеграмму с роковым известием?
Как долго стоит поезд! И как медленно трогается он с места и снова
идет сквозь ночь, качаясь, пыхтя и скрипя.
Время от времени Филип отдергивал штору и смотрел в окно. Поезд
тащился у подножия лесистых гор, и небо над ними было мрачное, зловещее.
Вот и Саскеханна в лунных бликах... Вот долина, и на ней молчаливые домики;
их обитатели сейчас мирно спят, без тревог, без волнений. Вот промелькнула
церковь, кладбище, мельница, поселок; и вдруг, ни на секунду не замедляя
ход, поезд храбро полез по эстакаде в гору, и вот он уже карабкается по ее
вершине, а внизу, на глубине ста футов, пенится и бурлит быстрый горный
поток.
Что ждет его утром? Может быть, в эту самую минуту, когда он летит к
Руфи, ее нежная душа улетает в иные дали, куда он не может за нею
последовать? Полный самых мрачных предчувствий, Филип наконец забылся
тревожным сном. В его ушах стоял шум, словно бурлящий поток в половодье
рвался из берегов; казалось, сейчас он все затопит - и Филип отчаянно
боролся, и уже ощущал дыхание смерти; и вдруг подле него оказалась Руфь,
вся в белом, с ангельски светлым лицом; сияя улыбкой, она указывала на небо
и говорила: "Пойдем!" Он вскрикнул и проснулся - поезд с грохотом
проносился по мосту, а за окном брезжил рассвет.
Когда настало утро, поезд трудолюбиво пробирался по щедрым землям
Ланкастера, мимо бескрайних полей кукурузы и пшеницы, мимо скучных каменных
домов, огромных амбаров и житниц, которые могли бы вместить все сокровища
Гелиогабала. Дальше потянулись смеющиеся, ослепительно зеленые поля Честера
и, наконец, пригороды Филадельфии; все явственней чувствовалась близость
огромного города; длинные составы, груженные углем и уже пустые, стояли на
путях, пересекались и убегали вдаль рельсы, дымили паровозы, все больше
становилось фабрик. Наконец, появились улицы, и воздух наполнился деловым
шумом города. Все замедлялся перестук колес на стрелках и стыках рельсов, и
вот поезд вполз в вокзал и остановился.
Стояло жаркое августовское утро. Широкие улицы были залиты солнцем,
дома глазели на них белыми ставнями, будто выстроенные в ряд, пышущие жаром
печи с закрытыми заслонками. Духота угнетала Филипа; изнемогавший от зноя
город словно лежал в обмороке. Трамвай привез Филипа в северную часть
города, прежде входившую в район Спринг-Гарден и лишь недавно застроенную.
Здесь, в маленьком кирпичном домике, под стать их нынешнему положению, жили
теперь Боултоны.
Завидев этот дом, Филип уже не мог сдержать нетерпения. Слава богу,
ставни не закрыты - Руфь жива! Он взбежал по ступенькам и позвонил. Миссис
Боултон встретила его на пороге.
- Филип! Вот радость!
- Как Руфь?
- Очень больна, но чуть лучше. Жар понемногу спадает. Когда совсем
спадет, наступит самое страшное. Доктор боится, что у нее не хватит сил
перенести кризис. Да, ее можно повидать.
Миссис Боултон провела Филипа в маленькую комнатку, где лежала Руфь.
- Конечно, это не то, что в нашем старом доме, - со вздохом сказала
она. - Там было так просторно и прохладно! Руфь говорит, что ее прежняя
комната кажется ей раем.
Мистер Боултон, сидевший у постели Руфи, поднялся и молча сжал руку
Филипа. Единственное окно было распахнуто, но с улицы вливался раскаленный,
не приносивший облегчения воздух. На столе стояла ваза с цветами. Глаза
Руфи были закрыты; щеки ее пылали от жара, и она беспокойно металась по
подушке, точно от боли.
- Руфь, - сказала мать, склоняясь над нею. - Филип приехал.
Руфь открыла глаза, и в следующее мгновенье взгляд ее прояснился - она
узнала Филипа; когда он коснулся губами ее лба, она слабо улыбнулась и
попыталась поднять исхудалую руку.
- Фил, милый, - шепнула она.
Помочь было нечем, оставалось только ждать, когда спадет эта жестокая
лихорадка. Доктор Лонгстрит сказала Филипу, что Руфь, конечно, заразилась в
больнице, но болезнь сама по себе почти не была бы опасна, если бы Руфь не
переутомилась так и была не такая хрупкая и слабенькая.
- Последние недели она держалась на ногах только усилием воли, а воля
у нее железная. Если же эта воля изменит ей теперь, то дело плохо. Сейчас
вы, сэр, можете сделать для нее больше, чем я.
- А как? - поспешно спросил Филип.
- Уже одно то, что вы здесь, как ничто другое, вдохнет в нее жажду
жизни.
Потом лихорадка спала, и жизнь Руфи висела на волоске. Два долгих дня
она была как пламя свечи на ветру. Филип не отходил от постели больной, и
она, казалось, чувствовала, что он здесь, и цеплялась за него, как человек,
уносимый быстрым течением, цепляется за протянутую ему руку помощи. Стоило
Филипу на минуту отлучиться, и она опять и опять обводила комнату тревожным
взглядом, будто тщетно что-то искала. Филип так страстно, всеми силами души
жаждал ее выздоровления, что его властная воля пробуждала и в ней волю к
жизни.
После двух дней борьбы со смертью воля больной начала подчинять себе
тело, и силы Руфи стали постепенно восстанавливаться. Еще через день доктор
Лонг-стрит уже не сомневалась, что наступило улучшение.
- Я так хочу жить для тебя, Фил! - едва слышно прошептала Руфь, когда
Филип сидел подле нее в этот день, держа ее слабую руку и стараясь уловить
в ее лице малейший признак пробуждающейся спасительной решимости.
- Ты будешь жить, родная, ты должна жить, - сказал Филип, и вера,
мужество и непреклонная воля, звучавшие в его голосе, были как повеление,
как приказ, которому готово было повиноваться все ее существо.
Филип медленно возвращал ее к жизни, и она, беспомощная, послушная, с
радостью подчинялась. Это было так ново для нее - всецело опереться на
другого человека и черпать силы в его воле. Какая удивительная, новая и
дорогая сердцу радость - сознавать, что ее подняли и несут во вновь
обретенный счастливый мир, озаренный светом любви, что поднял и несет ее
тот, кого она любит больше жизни.
- Любимый, - говорила она Филипу, - если бы ты не любил меня, мне было
бы все равно, жить или умереть.
- А разве ты не хотела бы жить ради своей профессии?
- Подожди, когда в твоей шахте не останется угля и вы с папой опять
вылетите в трубу, ты еще скажешь спасибо, что у твоей жены есть профессия.
Когда Руфь достаточно окрепла для переезда, ее увезли в Илион, так как
чистый воздух был необходим для ее окончательного выздоровления. Вся семья
отправилась с ней. Без Филипа Руфь не могла обойтись и дня, а мистер
Боултон поехал взглянуть на чудесную шахту, пустить ее в ход и наладить
сбыт угля. Филип настоял на том, чтобы Илион вновь перешел в собственность
Боултона; себе он оставил только ту долю, которая предназначалась ему с
самого начала; таким образом, мистер Боултон снова стал дельцом и
немаловажной персоной на Третьей улице. Шахта оказалась богаче углем, чем
предполагали, и, конечно, принесет им всем целое состояние, если ею разумно
управлять. Биглер, который сейчас же узнал обо всем, был того же мнения, и
с нахальством, свойственным ему и ему подобным, явился к Боултону за
помощью: он купил несколько акций компании патентованных колес для
железнодорожных вагонов, и ему нужна небольшая ссуда; этот негодяй Смолл
совершенно разорил его!
Мистер Боултон ответил, что весьма о том сожалеет, и посоветовал
подать на Смолла в суд.
Смолл явился к мистеру Боултону с таким же обвинением против Биглера;
и мистер Боултон великодушно дал ему такой же совет.
- Если вы с Биглером добьетесь друг для друга обвинительного
приговора, - добавил он, - то сможете посадить друг друга в тюрьму за
подделку моих векселей - это послужит вам утешением.
Однако Смолл и Биглер не поссорились. Оба они за спиной мистера
Боултона ославили его мошенником и распустили слух, что он нажил состояние
своим банкротством.
Высоко в горах, на чистом воздухе, среди спелых плодов и золотой
сентябрьской листвы Руфь быстро поправилась. Каким прекрасным кажется мир
больному, все чувства которого обострены и который был так близок к иному
миру, что теперь особенно чуток к самым мимолетным впечатлениям и всем
существом откликается на малейшую ласку чудотворной целительницы природы.
Как хороша жизнь! Зелень травы, яркие цветы, синева неба, ветерок,
колеблющий листву, очертания гор вдали, причудливые облака - все это
величайшее наслаждение, словно чудесная музыка для того, кто по ней
стосковался. Мир казался Руфи новым и неизведанным, как бы только что
созданным нарочно для нее; любовь наполняет этот мир, и сердце до краев
полно счастьем.
И в Фолкиле тоже стояла золотая осень. Алиса сидела в своей комнате у
открытого окна, смотрела на луг, где косари снимали второй урожай клевера,
и вдыхала его нежный аромат. Быть может, он не будил в ее душе горечи.
Глубокое раздумье владело ею. Она только что написала письмо Руфи, а на
столе перед нею лежал пожелтевший от времени листок бумаги с засушенным
четверолистником клевера, - отныне только воспоминание. В своем письме к
Руфи она от всей души поздравляла их обоих и желала им счастья на долгие,
долгие годы.
- Слава богу, они никогда не узнают! - подумала она вслух.
Они никогда не узнают. И никто не знает, сколько таких женщин, как
Алиса, дарят всех вокруг нежностью, преданностью и самоотверженной любовью,
оставаясь навсегда одинокими.
- Она славная девушка, - сказал Филип, когда Руфь показала ему письмо
Алисы.
- Это правда, Фил, и мы всегда будем ее любить - счастье ведь щедро, а
мы с тобой такие счастливые.
*
______________
* Конец всегда лучше начала (еврейск.).
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Ничто не придает книге такого веса и достоинства, как
послесловие.
Геродот.
По-видимому, нам нужно извиниться перед читателем за то, что нам не
удалось найти отца Лоры. Мы предполагали, что это будет нетрудно, - ведь в
романах потерявшиеся персонажи находятся с такой легкостью. Однако задача
наша оказалась очень трудной, более того - неразрешимой, и нам пришлось
вычеркнуть все, что относилось к этим поискам. И не потому, что страницы,
посвященные им, не представляли интереса, - нет, они были очень интересны,
- но поскольку этого человека в конце концов так и не нашли, не стоило
понапрасну тревожить и волновать читателя.
АВТОРЫ
ПРИМЕЧАНИЯ
ПОЗОЛОЧЕННЫЙ ВЕК
(The Gilded Age)
1874
Стр. 3. К переводу китайской пословицы, являющейся эпиграфом ко всему
роману в целом, Марк Твен добавил следующее шуточное примечание: "Это
изречение, часто вывешиваемое на дверных косяках китайских фирм, в вольном
переводе звучит так: "Единение умов может из самого заурядного материала
создать "Позолоченный век".
Причудливые эпиграфы на множестве живых и мертвых языков разных стран
подобрал для "Позолоченного века" друг Твена и Уорнера американский
ученый-филолог Джеймс Трамбул.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Стр. 5. Как справедливо заметил Вагнер, такие эпиграфы, туманно
намекая... - Ссылка на Вагнера имеет шуточный характер: знаменитый немецкий
композитор не оставил никаких высказываний об эпиграфах.
С.Л.К., Ч.Д.У. - инициалы полных имен обоих авторов: Сэмюэл Ленгхорн
Клеменс (Марк Твен) и Чарльз Дэдли Уорнер.
КНИГА ПЕРВАЯ
Глава I
Стр. 7. В качестве эпиграфа приведена цитата из "Грамматики
чиппевейского языка", выпущенной в 1850 г. Фредериком Барагой, католическим
миссионером.
Из комедии английского драматурга Бена Джонсона (1573-1637)
"Одураченный дьявол" (1616).
Местность эта... пользовалась славой своеобразного Назарета. - Имеется
в виду фраза из евангелия: "Что может быть доброго из Назарета!" Назарет -
маленький городок в Галилее - служит синонимом захолустья.
Глава II
Стр. 16. Эпиграф взят из эфиопского (абиссинского) перевода
"Дидаскалии" ("Учение двенадцати апостолов") - свода постановлений и правил
о строении и управлении христианской церкви, написанного в III в. н.э. на
греческом языке.
Стр. 18. Это - хлеб, отпущенный по водам... - перефразированное
изречение из библии: "Отпускай хлеб твой по водам, потому что по прошествии
многих дней опять найдешь его".
Глава III
Стр. 20. Цитата из романа великого французского писателя Франсуа Рабле
(ок. 1494-1553) "Гаргантюа и Пантагрюэль".
Глава IV
Стр. 24. Из книги английского общественного деятеля и писателя Эдварда
Лея (1602-1671) "Три диатрибы, или Рассуждения; первая - о путешествии:
наставление для путешественников в чужие края..." Мартин Зейлер (1589-1661)
- немецкий писатель и путешественник.
Глава V
Стр. 34. В качестве эпиграфа использована цитата из "Жизнеописания
Абдул-Латифа", заимствованная из "Грамматики языка синдхи" Эрнста Трумпа
(1828-1885) - немецкого ученого. Абдул-Латиф (1162-1231) - арабский ученый.
В эпиграфе приведена французская поговорка.
Стр. 38. "Несть отечества без своего пророка" - юмористически
перефразированное библейское изречение: "Несть пророка в своем отечестве".
Стр. 41. "Женский альманах Годи" - первый женский журнал в Америке;
основан издателем Л.А.Годи в 1830 г.; выходил до 1877 г. и пользовался
большой популярностью в обывательских кругах.
Бенедикт Арнольд (1741-1801) - офицер революционной американской армии
в годы войны за независимость, был подкуплен англичанами и стал изменником.
Глава VI
Стр. 42. В эпиграфе приведена китайская поговорка.
Из сборника миссионерских гимнов "Песни оджибвеев".
Глава VII
Стр. 52. Эпиграф взят из комедии "Одураченный дьявол" Бена Джонсона.
Стр. 57. Она была баптисткой Старой Школы. - В середине XIX в. от
секты баптистов откололось меньшинство, выступавшее против "светской"
деятельности секты; это меньшинство и называлось Старой Школой, а также
"примитивными", или "твердокаменными", баптистами.
Стр. 58. Граф Фужье - имя вымышленное.
Глава VIII
Стр. 59. Из "Книги изящного обхождения" (1476) английского
первопечатника Уильяма Кэкстона (ок. 1421-1491).
Офир, открытый древле Соломоном. - В библии упоминается страна Офир,
откуда посланные царем Соломоном корабли привезли много золота.
Стр. 64. Иеддо - старинное название столицы Японии, города Токио.
Глава IX
Стр. 67. Цитата заимствована из библии, изданной на языке индейцев
чоктау, населявших долину Миссисипи и почти полностью истребленных в XIX в.
Из перевода библии на язык гренландских эскимосов, сделанного
миссионером Фабрициусом.
Глава X
Стр. 73. Из перевода библии на язык гренландских эскимосов.
В качестве эпиграфа взят псалом XLV из "Книги псалмов", переведенный
на язык массачусетских индейцев просветителем и миссионером Джоном Элиотом
(1604-1690).
Цитата заимствована из книги итальянского писателя Джованни Боккаччо
(1313-1375) "Декамерон".
...он заседал в конгрессе уже третий срок, и его вот-вот должны были
избрать в сенат. - Хотя конгресс Соединенных Штатов состоит из двух палат:
сената (верхняя палата) и палаты представителей (нижняя палата), в
повседневном обиходе под конгрессом обычно подразумевается палата
представителей.
Глава XI
Стр. 81. В эпиграфе приведена японская поговорка.
Стр. 82. Лафайет Мари Жозеф (1757-1834) - французский политический
деятель, известный своим участием в американской войне за независимость.
Глава XII
Стр. 86. В качестве эпиграфа приведена цитата из "Книги мертвых" -
памятника древнеегипетской письменности XVI-XV вв. до н.э.
Асторская библиотека - основана в середине XIX в. по завещанию
американского капиталиста Джона Астора, позднее превратилась в Нью-Йоркскую
публичную библиотеку.
Стр. 87. ...где невозмутимый Бэртон... - В 1848 г. выдающийся
американский актер, режиссер и драматург Уильям Эванс Бэртон (1804-1860)
основал в Нью-Йорке небольшой театр, который на протяжении восьми лет был
самым популярным театром в Америке.
Стр. 88. ...вроде экспедиций лейтенанта Стрейна или доктора Кейна. -
Стрейн Айзек (1821-1857) - морской офицер и географ, исследователь Южной и
Центральной Америки, в 1853 г. возглавлял экспедицию, обследовавшую
Дариенский перешеек в южной части Центральной Америки с целью выяснения
возможности постройки канала между Атлантическим и Тихим океанами; Кейн
Элайша Кент (1820-1857) - морской врач, исследователь Антарктиды; в 1853 г.
возглавлял экспедицию по розыску пропавшего без вести в 1845 г.
американского полярного путешественника Франклина.
Иельский университет - одно из старейших высших учебных заведений США;
основан в 1701 г. в г.Нью-Хэвен (штат Коннектикут).
Стр. 91. Мистер Гринго. - Гринго - кличка американцев,
распространенная в Латинской Америке; давая своему персонажу эту фамилию,
авторы хотели подчеркнуть, что он типичный американец.
Пеория - город в США, в штате Иллинойс.
Стр. 93. Где-то в Миссури, на границе штата... - На запад от штата
Миссури простираются земли Канзаса, в то время еще не вошедшего в число
штатов.
Стр. 94. Джерси-сити - пригород Нью-Йорка на западном берегу реки
Гудзон, откуда в 70-х гг. начинались железнодорожные линии, идущие на
Запад.
Глава XIII
Стр. 96. Делегат в конгрессе от Запада - то есть делегат от одной из
западных Территорий, как назывались те части страны, которые еще не
получили статуса штата; Территории посылали своих представителей в конгресс
(в палату представителей, но не в сенат), однако они назывались не
"депутатами", а "делегатами" и не пользовались всеми депутатскими правами.
Глава XIV
Стр. 104. Эпиграф взят из книги "Описание Пенсильвании" американского
филолога Томаса Мэйкина (XVIII в.).
Из поэмы "Освобожденный Иерусалим" (1581) итальянского поэта Торквато
Тассо (1544-1595).
"Индейцам и свевам известны они издавна". - Первое европейское
поселение на территории нынешней Филадельфии было основано шведами
(свевами) в 1638 г. и называлось Новая Швеция; коренное население этих мест
- индейцы племени делаваров (ирокезская группа) - было впоследствии
истреблено или изгнано, и память о нем сохранилась лишь в местных
географических названиях.
Кэмден-амбойские пески. - Кэмден и Амбой - пригороды Филадельфии,
расположенные на левом берегу реки Делавар.
Стр. 105. Индепенденс-Холл ("Дворец независимости") - здание
филадельфийской ратуши, построенное в 1732-1747 гг.; свое название получило
после 4 июля 1776 г., когда с его ступеней была оглашена Декларация
Независимости. Колледж Джирарда - здание, построенное в 1847 г.; в 1848 г.
в нем, по завещанию филадельфийского миллионера Стивена Джирарда, были
открыты школа и приют "для белых сирот мужского пола". Фэрмаунтовские
фонтаны - фонтаны в загородном поместье Фэрмаунт, переданном владельцами в
дар городу и впоследствии вошедшем в парковый ансамбль Филадельфии.
...ни один американец не может умереть спокойно даже в Неаполе. -
Намек на известную итальянскую поговорку: "Vedi Napoli e poi muori!" -
"Повидай Неаполь, и можешь умереть!"
Друзья. Общество Друзей (они же - квакеры) - пуританская секта,
основанная в Англии Джорджем Фоксом в 1647 г. В 60-е гг. XVII в., спасаясь
от преследований, большая группа квакеров эмигрировала в Америку, где
основала колонию Пенсильвания.
Стр. 107. Брод-стрит (буквально: широкая улица) - архитектурная ось
планировки Филадельфии, первого американского города, построенного по
единому плану. Брод-стрит считалась самой широкой и длинной улицей в мире.
Стр. 108. Ежегодное Собрание. - Ежегодные Собрания являлись верховным
судилищем квакеров по всем религиозным, организационным и дисциплинарным
вопросам.
Джермантаун - ранее пригород Филадельфии, в настоящее время район
города.
Индейцы кикапу - племя алгонкинской группы, стойко сопротивлявшееся
натиску белых колонизаторов, стремившихся изгнать их с родовых земель в
долине реки Огайо; в 1819 г. остатки племени были все же принуждены
переселиться в резервацию на территории Канзас, к западу от Миссури.
Глава XV
Стр. 111. Эпиграф заимствован из труда "О медицине" Авла Корнелия
Цельса - римского врача и ученого (I в. до н.э.).
"Внутренний свет". - По терминологии квакеров - состояние
"религиозного экстаза", дающее право выступить во время собраний квакеров
со словом покаяния или поучения.
Стр. 115. Симония - продажа церковных должностей в католической
церкви. Была широко распространена в средние века.
Высокая и Низкая церковь. - В 1873 г. в самой крупной церковной
организации США - епископальной церкви - произошел раскол: сторонники
протестантской епископальной церкви (Высокая церковь) стояли за усиление
светской роли церкви и, соответственно, были склонны к более пышным обрядам
и украшению церквей; отколовшаяся реформированная епископальная (Низкая)
церковь проповедовала возврат к простоте раннего протестантства и считала
необходимым воздерживаться от вмешательства в светские дела.
Стр. 116. Первые Дни. - Имеются в виду первые дни Ежегодных Собраний у
квакеров.
Беллона - богиня войны у древних римлян, сестра бога войны Марса и его
возница; изображалась на мчащейся колеснице, с распущенными волосами и
пылающим факелом в руках (миф).
Стр. 117. ...в последнюю войну... - то есть во время Гражданской войны
1861-1865 гг.
Глава XVI
Стр. 122. Пайлот-ноб - невысокая железорудная гора на юго-востоке
штата Миссури.
Стр. 124. "Клуб Чудаков" (точнее: "Независимый Орден Чудаков") -
распространенная в США буржуазно-благотворительная организация, созданная в
1816 г. и ныне имеющая отделения почти во всех городах США.
Стр. 127. Джуба - танец, сопровождаемый выкриками, хлопаньем в ладоши
и притопыванием; был особенно популярен среди американских негров в
середине XIX в.
"Звездное знамя" - патриотическая песня американского поэта Ф.С.Кея
(1779-1843), написанная в период англо-американской войны 1812-1814 гг. С
1931 г. - государственный гимн США.
Глава XVII
Стр. 129. Массачусетс... находится в штате Бостон. - В
действительности город Бостон находится в штате Массачусетс.
Стр. 133. Джордж Гор. - Имеется в виду английский генерал и дипломат
Чарльз Гор (1793-1869).
Глава XVIII
Стр. 135. Бедда аг Идда - импровизация неизвестного поэта Алжира,
записанная на языке тамачек (язык полукочевого племени туарегов,
древнейшего населения Северной Африки). Заимствована из труда французского
ученого Луи Аното (1814-1878) "Опыт грамматики языка тамачек" (Париж,
1860).
Из средневекового рыцарского романа в стихах "Роман о Жофре",
написанного на старофранцузском языке. Цитата заимствована из труда
французского филолога Ф.Ренуара (1761-1836) "Романская лексика, или Словарь
языка трубадуров".
...такие годы последовали за... перестрелкой из Лексингтонской пустоши
и за... требованием о сдаче форта Самтер. - Речь идет о первых боевых
эпизодах американской войны за независимость 1775-1783 гг. и Гражданской
войны 1861-1865 гг.
Стр. 137. Федеральные и конфедеративные войска - то есть войска
северян и войска южан; последние получили свое название от Конфедерации
Американских Штатов, провозглашенной