разом довести до конца только в том случае, если будут трудиться без перерыва долгое время. Им потребуется не менее десяти часов. Но как же выкроить десять свободных часов кряду? Ведь целый день Салли продавал булавки, сахар или ситец; ведь целый день Элек стряпала, мыла посуду, подметала полы и стелила постели, - и никто не помогал ей, ибо дочерей оберегали для высшего общества. Супруги знали, что есть способ раздобыть необходимые десять часов, и что это единственный способ, но оба стыдились назвать его. Каждый из них ждал, что это сделает другой. Наконец Салли не выдержал: - Одному из нас все равно придется уступить, - сказал он. - Пусть это буду я. Считай, что я назвал этот способ - не обязательно его называть вслух. Элек покраснела, но исполнилась благодарности. Без дальнейших рассуждений супруги впали во грех - они нарушили заповедь, запрещающую работать в воскресный день. Ибо только в воскресенье они и могли выкроить десять свободных часов. Это был еще один шаг по наклонной плоскости, за ним последовали другие. Несметное богатство несет соблазны, неизбежно и неуклонно подрывающие моральные устои тех, кто не привык обладать им. Супруги Фостер опустили шторы и нарушили заповедь. Упорно и терпеливо трудились они в поте лица, ревизуя свои вложения, и составили их перечень. И надо сказать, что перед ними возникла внушительная процессия именитых концернов, - начиная от "Рэлуэй Систем", "Стимер Лайнс", "Стандард-Ойл", "Оушэн Кэйблз", "Проволочный телеграф" и проч., и кончая "Клондайком", "Дэ Бирс", "Темными делами Таммани-Холла" и "Отделом сомнительных привилегий в почтовом ведомстве"... Два миллиарда четыреста миллионов! И все надежно вложены в доходные предприятия и гарантированные ценные бумаги. Общая прибыль - сто двадцать миллионов в год. Млея от восторга, Элек промурлыкала: - Ну как, довольно? - Да, Элек. - Что будем делать дальше? - Поставим точку. - Прекращаем дела? - Да. - Не возражаю. Теперь, после трудов праведных, мы отдохнем и будем жить в свое удовольствие. - Отлично! Элек! - Да, мой дорогой? - Какую часть дохода мы можем истратить? - Весь целиком. Супругу показалось, что с рук и ног его свалились пудовые оковы. Он не ответил: от счастья он лишился дара речи. С тех пор Фостеры регулярнейшим образом нарушали заповедь каждое воскресенье. Труден лишь первый шаг по пути порока. Весь воскресный день, после церкви, они посвящали изысканию способов, как израсходовать деньги. За этим восхитительным занятием они засиживались до поздней ночи. И за каждый такой сеанс Элек расточала миллионы на невиданные благотворительные предприятия и религиозные начинания, а Салли расточал не менее огромную сумму на вещи, которым он - вначале! - давал определенные наименования. Только вначале. В дальнейшем они утратили ясность очертаний и постепенно слились в категорию "то да се", превратившись, таким образом, в нечто спасительно неопределенное. Ибо Салли погибал... Размещение всех этих миллионов весьма чувствительным образом сказалось на семейных расходах на сальные свечи. Некоторое время Элек тревожилась, но вскоре перестала волноваться, потому что для этого исчез повод. Она страдала, скорбела, сгорала со стыда, но... молчала, а следовательно - стала соучастницей преступления. Дело в том, что Салли таскал свечи: он грабил магазин. Так бывает всегда. Огромное богатство для человека, к нему не привыкшего, - яд, разъедающий его душу. Когда Фостеры пребывали в бедности, им можно было доверить несметное количество свечей. Теперь же... но лучше не будем говорить об этом. От свечей до яблок лишь один шаг. И Салли стал воровать яблоки, потом мыло, потом кленовый сахар, консервы, посуду... О, как легко скатываться все ниже и ниже по наклонной плоскости, если вы уже соскользнули хотя бы на дюйм. Тем временем блистательное шествие фостеровских миллионов было отмечено и другими событиями. Созданный их воображением кирпичный особняк уступил место грандиозному каменному строению с острой крышей, узор которой напоминал шахматную доску. Со временем и оно исчезло, уступив место еще более великолепному жилищу, а то - другому, и так далее. Один за другим строились воздушные замки, все выше, просторнее, величественнее. Но каждый из них, в свою очередь, исчезал, пока наконец в эти последние знаменательные дни наши фантазеры не переселились далеко-далеко, в великолепный, возвышавшийся на зеленом холме дворец, из окон которого открывался прекрасный вид на долину, и реку, и уходящую к горизонту гряду гор, окутанных нежной дымкой. И все это - их владения, все это собственность наших мечтателей. Во дворце снуют ливрейные слуги, именитые гости съезжаются туда из всех столиц мира. Дворец этот находился за дальними далями - там, в стороне восходящего солнца, бесконечно далеко, астрономически далеко: в Ньюпорте, штат Род-Айленд, в Обетованной земле Высшего Общества, в заповедных доменах американской аристократии. Как правило, Фостеры проводили часть воскресенья после церкви в своем великолепном дворце, а остальное время разъезжали по Европе или же плавали на собственной яхте. Шесть жалких будней - на невзрачной окраине Лейксайда; седьмой день - в Сказочной стране, - это уже вошло в привычку, определило их жизненный уклад. В строго ограниченной Жизни Будней они оставались по-прежнему трудолюбивыми, усердными, осмотрительными, практичными и экономными. Незыблемо держались они возвышенных и суровых догматов пресвитерианской церкви и преданно, по мере умственных и душевных сил, трудились ради ее вящего блага. Но в Жизни Грез они подчинялись капризам фантазии, куда бы те их ни завлекали, какими бы ни были изменчивыми. Правда, причуды Элек были не слишком замысловаты и не очень многочисленны, зато Салли давал себе волю. Так, в Жизни Грез Элек перешла в лагерь приверженцев епископальной церкви, ибо ее привлекали громкие звания. Затем она примкнула к Высокой Церкви - из-за свечей и пышных обрядов. А далее, вполне естественно, - обратилась к Риму: ведь у католиков имеются кардиналы и еще больше свечей. Но для Салли подобные метаморфозы были сущей безделицей. Его Жизнь Грез являла собой блистательную, непрерывную вереницу волнующих событий, и каждое из них сверкало свежестью и новизной, потому что Салли сменял их так же часто, как религию. А с религией Салли расправлялся круто и менял веру вместе с рубашкой. Фостеры щедрой рукой тратили деньги на свои причуды еще в самом начале финансового расцвета, а по мере умножения их богатств траты эти все возрастали и со временем стали поистине несметны. За одно воскресенье Элек воздвигала один, а то и два университета, да одну-две больницы и отель "Раутон", да еще с десяток церквей, а то и кафедральный собор в придачу; так что однажды Салли с весьма неуместной игривостью заметил, что Элек "считает день потерянным, если не пошлет за океан целый корабль миссионеров - убеждать непросвещенных китайцев выменять чистопробное двадцатичетырехкаратовое вероучение Конфуция на фальшивое христианство". Это бестактное замечание ранило Элек в самое сердце, и она ушла, заливаясь слезами. Зрелище это, в свою очередь, ранило сердце Салли, и он, мучимый болью и стыдом, готов был отдать все на свете ради возможности взять свои слова обратно. И ведь что его доконало: жена не упрекнула его ни единым звуком. Ни единого замечания не услышал он из ее уст, ни одного намека насчет того, что не мешало бы ему на себя посмотреть, - а ведь она могла сказать столько горьких слов! Она отомстила ему своим благородством и выдержкой, заставила его обратить взор на себя. Перед ним промелькнула в ярких видениях жизнь, которую он вел последние годы безграничного процветания, и пока Салли вглядывался в нее, лицо его залила краска, а душу объяло чувство стыда. Жизнь Элек - как она прекрасна, как неуклонно устремляется ввысь; в то время как его жизнь суетна, полна низкого тщеславия, себялюбия, пуста и жалка. И куда ведет его жизненный путь? Не вверх - нет! - вниз, все ниже и ниже. Он сравнивал деяния Элек со своими. Как он посмел упрекнуть ее! Он! А что же ему сказать о себе? Когда она воздвигала свою первую церковь, что делал он? Вовлекал других пресыщенных мультимиллионеров в Покер-клуб, осквернял ими свой дворец, растрачивал сотни тысяч на каждое такое сборище и глупо кичился громкой сомнительной славой, которую этим снискал. Когда она строила свой первый университет, чем занимался он? Тайно предавался разврату в обществе подобных же кутил - мультимиллионеров по деньгам, но нищих духовно. Когда она открыла свой первый приют для подкидышей, что свершил он? Увы! Когда она проектировала Общество Облагораживания Пола, что делал он? О боже! Когда она с когортой членов Женского христианского союза трезвенниц шла в поход на роковую бутылку, что делал он? Напивался по три раза в день. Когда ее, воздвигнувшую сотню соборов, благосклонно принял и благословил сам папа, наградив Золотой Розой, которую она столь доблестно заслужила, что делал он? Срывал банк в Монте-Карло. Салли остановился. Он не мог, он был не в силах продолжать перечень своих грехов и, приняв великое решение, поднялся. Его тайная жизнь должна быть разоблачена, он должен признаться во всем. Он пойдет и обо всем ей расскажет. И он это сделал. Он поведал ей все и рыдал на ее груди, лил слезы, стонал и молил о прощении. Удар был жестоким и едва не сразил Элек, но ведь Салли принадлежит ей, он сокровенная частица ее сердца, свет ее очей. Могла ли она его отвергнуть? Нет, и Элек простила его... Правда, она чувствовала, что он уже никогда не сможет быть для нее тем, чем был прежде. Она знала, что он способен раскаяться, но не исправиться. Однако даже такой морально искалеченный, испорченный человек - даже такой, - разве он не принадлежит ей всецело, разве он не остается ее кумиром, которому она будет вечно поклоняться? И Элек, сказав, что она его раба, его прислужница, распахнула для него свое страждущее сердце. ГЛАВА VII Спустя некоторое время, как-то воскресным летним днем, супруги Фостер плыли по морю на своей воображаемой яхте, лениво растянувшись под тентом на кормовой палубе и наслаждаясь досугом. Оба хранили молчание, ибо каждый был занят своими мыслями. За последнее время эти периоды молчания наступали все чаще, прежняя близость и сердечность понемногу исчезали. Потрясающее признание Салли сделало свое дело. Элек силилась отогнать прискорбные воспоминания, но они не покидали ее, горечь и стыд отравляли ее прекрасную Жизнь Грез. Теперь - по воскресеньям - она видела, что ее муж превращается в какое-то отвратительное пустое существо. Она не могла закрыть на это глаза и в такие дни старалась как можно меньше смотреть на него. Ну, а она? Неужели она столь безгрешна? Увы, Элек знала, что это не так. Ведь и она хранила от мужа тайну, и она поступала по отношению к нему нечестно, и ее часто мучила совесть. Элек нарушила соглашение и скрывала это от Салли. Поддавшись непреодолимому соблазну, она снова пустилась в спекуляцию. Она рискнула их состоянием, скупив "на разницу" железные дороги, угольные и стальные компании всей страны, и теперь каждый час по воскресеньям трепетала от страха, как бы не выдать себя каким-нибудь случайным словом. Пристыженная, удрученная своим предательством, она не могла удержаться, чтобы не обратить с состраданием свое сердце к мужу. Ей было мучительно стыдно видеть, как он, пьяный, блаженно возлежит под навесом и ни о чем не подозревает. Ни тени подозрения - наоборот, он полон безоговорочной трогательной веры в нее, в то время как по ее воле над его головой висит на тонкой нити грозящее бедой, сокрушительное... - Послушай, Элек! Элек очнулась. Она была благодарна мужу за то, что он оторвал ее от горьких мыслей, и ответила с былой нежностью в голосе. - Да, мой дорогой? - Знаешь, Элек, по-моему, мы совершаем ошибку, - вернее, ты. Я имею в виду дела с замужеством. Салли приподнялся - тучный, одутловатый, благодушный, словно бронзовый Будда, - и заговорил очень серьезно: - Подумай сама. Прошло уже более пяти лет. И ты с самого начала ведешь все ту же политику. С каждым нашим успехом ты требуешь повышения еще на пять пунктов. Всякий раз, когда я надеюсь, что вот-вот наконец будет свадьба, перед тобой возникает что-нибудь более заманчивое, и я опять терплю разочарование. На тебя не угодишь. Так мы останемся ни с чем. Сперва мы дали отставку дантисту и адвокату. И это было правильно, вполне разумно. Потом мы дали отставку сыну банкира и наследнику мясника. И тоже правильно, тоже разумно. Потом забраковали сына конгрессмена и сына губернатора, - признаю, и это было вполне разумно. За ними пошли в отставку сын сенатора и сын вице-президента Соединенных Штатов - тоже абсолютно правильно: не очень-то надежное дело все эти важные посты. Тогда ты перекинулась на аристократию, и я было решил, что мы наконец нашли то, что надо. Я надеялся, что мы закинем сеть в самую глубь Четырехсот Семейств и выудим какую-нибудь родословную - почтенную, осиянную святостью, наполненную древностью стопятидесятилетнего настоя, прошедшую вековую дезинфекцию и выветрившую запах соленой трески и звериных шкурок и за все это время не запятнавшую себя ни единым днем работы, а потом... О, потом, конечно, справим свадьбы. Но тут из Европы приезжает пара аристократов чистых кровей, и ты мигом кидаешь за борт полукровок. Это подействовало на меня крайне удручающе. А с тех пор - какая чехарда! Ты отставила двух баронетов ради баронов. Ты отставила баронов ради виконтов. Виконтов ради графов. Графов ради маркизов. Маркизов ради выводка герцогов. Знаешь, Элек, закрывай счет, - ты перешла все границы. Ведь ты можешь закупить с торгов добрую четверку герцогов! Четырех национальностей! И все отменных статей и родословной, все банкроты и по уши в долгах. И хоть они обойдутся недешево, но мы можем себе это позволить. Довольно, Элек, не тяни больше, прекрати эту нервотрепку. Покажи весь комплект девочкам, и пусть они выбирают!.. Во время обличения ее матримониальной политики Элек улыбалась с видом рассеянным и довольным. Глаза ее излучали мягкий свет, надо думать - торжества, и порою даже искрились, словно она таила сюрприз. Наконец она произнесла как можно спокойнее: - Салли, а что, если речь идет об особах королевской крови? Феноменально! Бедняга был так ошарашен, что даже споткнулся и упал, оцарапав ногу о крамбол. На миг у него закружилась голова, но все же он кое-как поднялся, сел рядом с женой, и из его мутных глаз полился поток былого восхищения и любви. - Клянусь богом! - пылко воскликнул Салли. - Элек, ты великая женщина! Ты величайшая женщина на свете! Я никогда не сумею охватить твои масштабы. Никогда не сумею изведать твои бездонные глубины. И я еще осмелился критиковать твою стратегию! Я! Ведь если бы я дал себе труд поразмыслить, то понял бы, что у тебя припрятан особый козырь. Но, душа моя, я сгораю от нетерпения. Расскажи мне скорее обо всем. Супруга, польщенная и счастливая, приблизила губы к его уху и шепотом назвала имя коронованной особы. У Салли захватило дух, лицо его озарилось. - Вот это да! - сказал он. - Вот это улов! У него и рулетка, и кладбище, и епископ, и собор. И все это - действительно его собственность. И все - высший сорт. Одно из самых богатых княжеств в Европе.{151} А кладбище! Изысканнейшее в мире! Только для самоубийц. Вот оно как. Для всех прочих приема нет - не хватает места. Земли там немного, но все же достаточно: восемьсот акров под кладбищем и еще сорок два за его пределами. Но главное - суверенитет! Земля - пустое! Земли на свете сколько хочешь. Вон в Сахаре ее хоть отбавляй. Элек сияла. Она была счастлива. - Подумай, Салли, - сказала она. - Эта династия роднилась только с королевскими и императорскими фамилиями Европы. Наши внуки будут сидеть на тронах! - Это уж как пить дать! И к тому же будут держать скипетры и орудовать ими так же естественно и свободно, как я своим ярдом. Это поистине грандиозный улов, Элек. А что, он уже на крючке, не сорвется? Нет ли тут риска? - Нет, можешь на меня положиться. - Он статья прихода, а не расхода; так же как и второй. - Кто же второй? - Его королевское высочество Сигизмунд-Зигфрид-Лауэнфельд-Динкельшпиль-Шварценберг Блутвурст, наследный великий герцог Катценъяммерский! - Да не гложет быть! Неужели правда? - Такая же правда, как то, что я здесь сижу. Честное слово. Сердце Салли переполнилось до краев, и он в экстазе прижал Элек к груди. - Как это все замечательно! Ведь это древнейшее и благороднейшее из трехсот шестидесяти четырех старинных германских княжеств, и одно из немногих, которому разрешили сохранить свой статус в пору, когда Бисмарк стал их стричь. Между прочим, я в том краю бывал. Там есть канатная дорога, свечная фабрика и армия. Регулярное войско - пехота и кавалерия. Три солдата и лошадь. Да, Элек! Ожидание было долгим, полным душевной муки и обманутых надежд, но, видит бог, теперь я счастлив. Счастлив и благодарен тебе, моя дорогая, тебе, которая всего этого добилась. Когда же свадьба? - В будущее воскресенье. - Отлично. И мы устроим свадебную церемонию с самой что ни на есть королевской пышностью, как того заслуживает королевский сан женихов. Да, насколько мне известно, для лиц королевской крови узаконен только один вид брака, а именно - морганатический брак{152}. - Почему его так называют, Салли? - Понятия не имею, но мне досконально известно, что именно в такой брак вступают особы коронованные, и только коронованные. - Стало быть и мы будем настаивать на таком браке. Более того, я их к этому вынужу. Морганатический брак - или никакого! - И кончай игру! - заключил Салли, в восторге потирая руки. - Ведь это будет первый такой брак в Америке! Элек, Ньюпорт сойдет с ума от зависти! Затем супруги умолкли и на крыльях фантазии полетели в дальние страны, чтобы пригласить на свадебное пиршество всех существующих на свете монархов и членов их семейств и обеспечить им бесплатный проезд. ГЛАВА VIII Три дня супруги Фостер парили в облаках. Они лишь смутно сознавали то, что происходило вокруг. Все виделось им неясно, словно в тумане. Они погрузились в мечты и часто даже не слышали, что им говорят, а если и слышали, то не понимали смысла и отвечали сбивчиво или невпопад. Салли отпускал ситец на фунты, сахар на ярды, и когда спрашивали свечи, подавал мыло; Элек же кидала в лохань кошку и поила молоком грязное белье. Все вокруг поражались, дивились, недоумевали: "Что такое стряслось с этими Фостерами?" Прошло три дня, а затем развернулись события! Дела приняли удачный оборот, и в течение сорока восьми часов, воображаемые биржевые операции Элек приобрели головокружительный размах. Акции стремительно повышались в цене. Вверх, вверх, неуклонно вверх! Уже превысили поминал! Выше, выше, еще выше! Пять пунктов выше номинала, десять, пятнадцать, двадцать! Двадцать пунктов чистой прибыли в спекуляции огромного масштаба, и вот воображаемые маклеры по воображаемому междугороднему телефону отчаянно завопили: "Продавайте, продавайте! Ради всех святых, продавайте!" Элек сообщила Салли эту потрясающую новость, и он стал вторить: - Продавай! Продавай! Смотри, не просчитайся. Теперь, когда в твоих руках все, - продавай! Но Элек напрягла свою железную волю, поставила ее на якорь и заявила, что даже под угрозой смерти будет ждать, чтобы акции повысились еще на пять пунктов. Это было роковое решение. Уже следующий день ознаменовался историческим крахом, небывалым крахом, умопомрачительным крахом; Уолл-стрит трясло, вся масса самых надежных ценных бумаг за пять часов упала на девяносто пять пунктов, и можно было видеть, как мультимиллионер просит милостыню на Бауэри{153}. Элек не ослабляла мертвой хватки и держалась до последнего, но вот наступил конец. Воображаемые маклеры спустили все ее акции. И только тогда, только после этого мужское начало в ее натуре было побеждено, а женское снова взяло верх. Заливаясь слезами, она обвила руками шею мужа. - Я одна виновата во всем, - говорила она. - Не прощай меня, я этого не перенесу. Мы нищие! Нищие! И я так несчастна. Свадьбы не состоятся, все это в прошлом. Теперь нам не на что купить даже дантиста. Горький упрек чуть было не сорвался с языка Салли: "Я же умолял тебя продавать, а ты..." Однако он его не высказал. У него не хватало духу усугублять страдания этого сломленного, кающегося существа. Более благородная мысль пришла ему в голову. - Крепись, моя Элек, - сказал он. - Еще не все потеряно! Подумай! Ты же в действительности не пускала в оборот ни единого цента из наследства дядюшки Тилбери, а лишь его воображаемый капитал. Ведь то, что мы утратили, было всего лишь доходом, который сулило нам будущее благодаря твоему несравненному финансовому гению. Не падай духом. Забудь все невзгоды - у нас еще есть нетронутые тридцать тысяч долларов! И представь себе, сколько ты после такой школы сумеешь из них выжать через год-другой. Свадьбы не отменяются, они просто откладываются. Это были благословенные слова. Элек понимала, насколько они справедливы, и воздействие их было поистине гальваническим. Слезы высохли, могучий дух Элек снова воспрянул во всем своем величии. Со сверкающими глазами и исполненным благодарности сердцем она подняла руку, словно принося клятву и прорицая будущее. - Отныне я провозглашаю... Но тут ее прервал посетитель. Это был редактор и владелец газеты "Сэгамор". Он приехал в Лейксайд из чувства долга: проведать всеми забытую одинокую бабушку, которая приближалась к концу своего пути, и кстати, объединив скорбь с бизнесом, заглянуть к Фостерам, которые последние четыре года были так поглощены своими делами, что забыли оплатить подписку на газету. Шесть долларов долга! Ни один гость не мог быть более желанным. Ведь редактор все знает про дядюшку Тилбери и осведомлен насчет его продвижения в сторону кладбища. Разумеется, они не смели задавать прямых вопросов, чтобы не потерять право на наследство, но ничто не мешало им выспрашивать, балансируя на грани интересующей их темы, и надеяться, что им повезет. Однако их план потерпел неудачу. Тупица редактор не догадывался, что его выспрашивают. Наконец чистая случайность помогла там, где потерпела фиаско хитрость. По ходу разговора редактору понадобилась метафора, и он сказал: - Ну и ну! Как говорят в наших краях - это крепкий орешек, вроде Тилбери Фостера! Фостеры даже подскочили от неожиданности. Редактор это заметил и тут же поспешил добавить: - Тут нет ничего дурного. Всего лишь поговорка, шутка... ровным счетом ничего дурного. А что, он ваш родственник? Подавив жгучее любопытство, Салли ответил с самым равнодушным видом, на какой только был способен: - Э... да... право, я даже не знаю точно. Но слыхать мы о нем слыхали. Редактор почувствовал облегчение и успокоился. Тогда Салли спросил: - А он... он здоров? - Здоров? Помилуй бог! Он уже пять лет на том свете. Фостеры затрепетали от скорби, которая больше походила на радость. - Что ж, такова жизнь, - заметил Салли как бы между прочим. - И никого не минует сия чаша, даже богачей. Редактор рассмеялся: - Если к таковым вы причисляете Тилбери Фостера, то глубоко ошибаетесь. У старика не было ни цента. Хоронить его пришлось за счет города. Минуты на две Фостеры окаменели. Окаменели и похолодели. Затем Салли, бледный, утратив голос, еле слышно спросил: - Это правда? Вы точно знаете, что это правда? - Еще бы! Я же его душеприказчик. Ему нечего было завещать, кроме тачки, вот он и завешал ее мне. Тачка без колеса и никуда не годится, но все же это хоть какое-то наследство; и в знак благодарности я набросал нечто вроде некролога, только для него не хватило места. Супруги Фостер не слушали его, чаша переполнилась. Они сидели опустив голову, бесчувственные ко всему, кроме боли, раздирающей сердце. Прошел час. Фостеры все еще сидели на своих местах, поникшие, недвижные, безмолвные. Гость уже давно ушел, но они этого даже не заметили. Вскоре они очнулись, устало подняли головы и посмотрели друг на друга грустно, задумчиво, изумленно. Они принимались что-то лепетать, без связи и смысла, потом опять погружались в молчание, оборвав фразу на полуслове, должно быть, даже не сознавая этого или потеряв нить. Порою, когда они пробуждались от забытья, у них появлялось смутное, мимолетное ощущение, будто что-то случилось с их рассудком, и тогда с безмолвной и настойчивой заботой они тихонько гладили друг другу руки, выражая этим сочувствие и ободрение и словно бы говоря: "Я с тобой, я тебя не покину, мы будем переносить это вместе. Ведь где-то есть избавление и забвение, где-то есть могила и покой. Будем же терпеливы, ждать осталось недолго". Еще два года прожили они во мраке, не произнося ни слова, непрестанно о чем-то думая, охваченные смутными сожалениями и печальными грезами. Избавление пришло к обоим в один и тот же день. Незадолго перед концом с померкшего разума Салли на миг спала пелена, и он сказал: - Огромное богатство, добытое внезапно и неправедным путем, - это западня. Оно не пошло нам на пользу, и мимолетны были дарованные им горячечные радости. А между тем ради богатства мы отказались от милой нам, простой, счастливой жизни, - да послужит пример наш предостережением для других. Некоторое время Салли лежал молча, закрыв глаза. Но когда холод смерти подкрался к его сердцу и разум стал угасать, он зашептал: - Деньги принесли ему несчастье, и за это он отомстил нам, не причинившим ему никакого зла. И он добился своего: с низким, коварным расчетом он оставил нам всего лишь тридцать тысяч долларов, зная, что мы постараемся увеличить капитал и что это нас погубит. Ему ничего не стоило завещать нам столько, что мы бы не захотели умножать наше богатство, не подумали бы о спекуляции. Человек с доброй душой так бы и сделал. Но в нем не было ни благородства духа, ни милосердия, ни... ПРИМЕЧАНИЯ НАСЛЕДСТВО В ТРИДЦАТЬ ТЫСЯЧ ДОЛЛАРОВ (The $ 30000 Bequest), 1904. Стр. 151. Одно из самых богатых княжеств в Европе. - Речь идет о княжестве Монако, занимающем территорию в 1,5 кв. км. Стр. 152. Морганатический брак - брак между членом царствующего дома и лицом невладетельного рода или же вовсе нетитулованным. Дети от морганатического брака престол не наследуют. Стр. 153. Бауэри - улица в Нью-Йорке, где живет беднота. М.Лорие