Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     OCR: Граф Зеро (grafzero2000@mail.ru)
     Origin: Марк Твен - лучшие рассказы (www.twain.narod.ru)
---------------------------------------------------------------

     Все   на  свете  меняется,  все  --  кроме  парикмахеров,  их  манер  и
парикмахерского  окружения  тут  ничто  не  меняется входя в парикмахерскую,
человек до конца дней своих испытывает то же самое, что он испытал, войдя  в
нее  впервые  и  жизни.  В  то  утро  я,  как обычно, решил побриться. Я уже
подходил  к  двери  парикмахерской  с  Мейн-стрит,  когда  какой-то  человек
приблизился  к ней со стороны Джонс-стрит. Обычная история! Как я ни спешил,
он проскочил в дверь на какой-то миг раньше меня, и я, войдя сразу вслед  за
ним,  увидел,  что  он  уже  занимает единственное свободное кресло, которое
обслуживал лучший мастер. Да, обычная история. Я присел, в надежде, что  мне
удастся  унаследовать  кресло,  принадлежавшее  лучшему  из  двух оставшихся
парикмахеров, -- ведь он уже начал причесывать своего клиента,  в  то  время
как  его  коллега  даже  не.  приступил  еще к массажу и умащиванию волос. С
неослабным интересом наблюдал я за тем, как попеременно то увеличивались, то
уменьшались  мои  шансы. Когда я увидел, что No 2 нагоняет No 1, мой интерес
перешел в беспокойство. Когда No 1 на секунду остановился и я увидел, что No
2  обходит  его,  мое  беспокойство  переросло в тревогу. Когда No 1 удалось
нагнать соперника, и оба они одновременно начали смахивать полотенцами пудру
со  щек  своих клиентов, и кто-то из них вот-вот должен был первым крикнуть:
"Следующий!", я замер. Но когда в самую решающую  минуту  No  1  задержался,
чтобы разок-другой провести расческой по бровям своего клиента, я понял, что
его обошли, и в негодовании покинул парикмахерскую, не желая попасть в  руки
No  2,  ибо  у  меня нет тон завидной твердости, которая позволяет человеку,
спокойно глядя в глаза  парикмахеру,  заявить,  что  он  будет  ждать,  пока
освободится другой мастер.
     Выждав пятнадцать минут, я вернулся в парикмахерскую, надеясь на лучшую
судьбу. Все кресла были, конечно, уже заняты, да еще четверо мужчин томились
в нетерпении, молчаливые, необщительные, обалдевшие  и  помиравшие со скуки,
--  словом, это  было  обычное  состояние людей, ожидающих  своей очереди  в
парикмахерской.   Я   уселся   на   старый   диван,   разделенный  железными
подлокотниками на несколько  мест,  и; не  зная,  чем убить время,  принялся
перечитывать висевшие в  рамках рекламы многочисленных шарлатанских  средств
для окраски  волос.  Затем  я прочел  засаленные  наклейки на  бутылочках  с
лавровой эссенцией, каждая  из  которых принадлежала какому-нибудь  клиенту;
проглядел наклейки и затвердил номера на персональных  бритвенных  приборах,
стоявших в  отдельных ящичках; изучил висевшие  на стенах, засиженные мухами
дешевые  выцветшие гравюры, на  которых  были  изображены  военные  баталии,
первые  президенты,   возлежащие  на   подушках  сластолюбивые  султанши   и
неизменная  юная девица,  примеряющая  очки своего  деда;  в глубине души  я
проклял неугомонную канарейку и  бодрого  попугая,  без которых не обходится
почти  ни  одна  парикмахерская.  После  этого  я  обнаружил  жалкие остатки
прошлогодних иллюстрированных журналов,  разбросанных на замусоленном  столе
посреди комнаты, и зазубрил нелепые сообщения о давно забытых событиях.
     Но наконец подошла и моя  очередь. Раздался  голос: "Следующий!"-- и я,
разумеется, попал в руки  No 2. Вечное невезение! Я кротко сообщил  ему, что
спешу, и это подействовало на него так сильно, будто  он никогда не слыхивал
ничего подобного. Резко запрокинув мне голову, он подложил под нее салфетку.
Он пробрался под мой воротничок и  засунул туда полотенце. Исследовав своими
когтями мои волосы, он объявил, что их необходимо подравнять. Я ответил, что
не собираюсь стричься.  Он исследовал  их снова и повторил,  что они слишком
длинны, -- теперь так  не носят,  и будет  гораздо  лучше,  если мы  немного
срежем, особенно на затылке. Я  доложил ему, что стригся всего неделю назад.
Окинув мою голову тоскующим взглядом, он пренебрежительно спросил,  кто меня
стриг. Но я проворно отпарировал: "Вы сами!", и тут он спасовал. После этого
он принялся  взбивать мыльную  пену, поминутно останавливаясь, чтобы окинуть
себя  взором  в  зеркале,  критически оглядеть в  нем  свой  подбородок  или
внимательно рассмотреть какой-нибудь прыщик. Потом он тщательно намылил одну
мою щеку и уже хотел намыливать другую, но тут его внимание отвлекла собачья
драка, --  он  помчался к окну и,  став около него,  принялся  глядеть,  что
происходит на улице;  при этом  он,  к моему  великому удовольствию, лишился
двух  шиллингов, проиграв  их остальным парикмахерам, так как поставил не на
того пса. Наконец он кончил меня намыливать и начал рукой втирать пену.
     Он уже принялся было точить на старой подвязке бритву, но тут завязался
спор  о  каком-то  галантерейном  бале-маскараде,  где  он  прошлой   ночью,
разодетый  в красный батист  и  поддельный горностай, изображал  короля. Его
поддразнивали,  напоминая  о  некоей  девице,  которая не  устояла перед его
чарами, и он, польщенный, любыми средствами старался продолжить разговор, но
при этом делал вид, будто шуточки товарищей ему неприятны. Все это привело к
тому, что  он еще чаще  стал вертеться перед  зеркалом,  отложил  бритву,  с
особой тщательностью расчесал свои волосы, выложив их  перевернутой аркой на
лбу, довел до совершенства пробор на затылке и соорудил  себе над  ушами два
милых крылышка.  Тем  временем мыльная пена у меня на лице высохла и въелась
до самых печенок.
     Наконец он  взялся за бритье,  вонзившись пальцами  п мое  лицо,  чтобы
натянуть кожу, толкая и швыряя мою голову в разные стороны и заботясь лишь о
том, чтобы ему удобнее было  брить. Пока он выбривал наименее чувствительные
места,  все  шло хорошо, но  когда  он принялся  скрести,  драить  и дергать
подбородок, у меня  хлынули слезы. Из моего  носа  он сделал  рукоять, чтобы
удобнее было выбрить  все уголки на верхней губе,  и тут благодаря косвенным
уликам я  обнаружил, что  в числе его обязанностей в парикмахерской  входила
чистка  керосиновых   ламп.  Мне  всегда  было  интересно  знать,  кто  этим
занимается -- хозяин или мастера.
     Я  принялся гадать, где он меня  на  этот раз порежет, но  не успел еще
что-нибудь  придумать,  как  он уже  резанул мой  подбородок.  Он немедленно
подточил  бритву, хотя ему следовало сделать это  значительно  раньше.  Я не
люблю гладко выбриваться  и вовсе не хотел,  чтобы он прошелся по моему лицу
еще  раз. Всеми силами старался я убедить его отложить бритву, страшась, что
он  снова примется за подбородок -- самое чувствительное место на моем лице,
-- здесь бритва не может прикоснуться дважды, чтобы не вызвать  раздражения;
но он уверил меня, что хочет  лишь  пригладить  небольшую шероховатость, и в
тот же миг промчался  бритвой по запретному месту,  где,  как я и  опасался,
мгновенно,  словно откликнувшись  на зов и  причиняя жгучую  боль, выскочили
прыщики. Смочив полотенце лавровой эссенцией, он начал  противно шлепать  им
по моему лицу, словно я всю жизнь умывался только подобным образом. Затем он
несколько раз шлепнул по моему лицу  сухим концом полотенца и снова проделал
это с таким видом,  будто  я всегда вытирался  так, а не иначе,  -- но  ведь
парикмахер редко обращается  с вами по-христиански. Затем  он с  помощью все
того же полотенца смочил порезанное место лавровой эссенцией, присыпал ранку
крахмалом, снова  смочил  лавровой  эссенцией и,  без сомнения, продолжал бы
смачивать и присыпать его  вечно, если бы я не восстал и не взмолился, чтобы
он это прекратил. После этого он осыпал мне все лицо пудрой, смахнул ее и, с
глубокомысленным видом  вспахав  руками  мои волосы,  предложил  их  вымыть,
подчеркнув, что это необходимо,  совершенно необходимо проделать. Однако  он
снова спасовал, когда я сообщил ему, что не  далее как вчера собственноручно
и  весьма тщательно вымыл  голову. Тогда он  порекомендовал мне  "Смитовский
освежитель для волос"  и выразил готовность продать  бутылочку. Я отказался.
Он начал превозносить  новый одеколон "Радость Джонса", уверяя, что я должен
его купить. Я отказался снова. Затем он предложил мне  приобрести для чистки
зубов  какую-то  дрянь его  собственного изготовления, а когда  я отказался,
сделал попытку всучить мне бритву.
     Потерпев неудачу и на сей раз, он снова принялся  за дело  --  обрызгал
меня  с  ног  до  головы  одеколоном,  напомадил мне, несмотря  на  все  мои
протесты, волосы, выскреб и  выдрал большую  их  часть, расчесал оставшиеся,
сделал пробор, соорудил у меня на лбу  неизменную перевернутую арку.  Когда,
причесывая и помадя  мои жидкие брови, он пустился  перечислять  достоинства
своего черного  с  рыжими подпалинами  терьера весом в шесть  унций, пробило
двенадцать часов, и  я понял, что на поезд мне уже никак  не попасть. Тут он
снова  схватил полотенце,  слегка  обмахнул им  мое  лицо,  еще  раз  провел
расческой по моим бровям и весело прокричал: "Следующий!"
     Двумя часами позже  этот  парикмахер  упал и  умер  от апоплексического
удара. Еще день -- и я с радостью отправлюсь на его похороны.

Last-modified: Sun, 01 Jul 2001 16:03:45 GMT
Оцените этот текст: