шников усугубляются от сознания, что пожирающий их огонь обеспечивает комфорт праведникам. Если вы в темноте примете свою жену за грабителя и выстрелите, вы ее непременно убьете; если это в самом деле грабитель, промахнетесь наверняка. - Кто такой англичанин? - Человек, который делает что-либо потому, что так делали раньше. - Кто такой американец? - Человек, который делает что-либо потому, что так раньше не делали. Живут внутри айсберга. Жилище прекрасно устроено; утварь с погибшего корабля (а откуда берется тепло?). Рождаются дети. Толстый прозрачный лед в окнах. Их находят мертвыми и замерзшими через сто тридцать лет. Айсберг движется по широкому кругу, и так год за годом. Каждые двадцать три года они видят вдалеке обломки своего корабля. Айсберг - двенадцать миль в длину, восемь в ширину, горы, долины, плато. Придумывают развлечения. Дети рождаются, вырастают, женятся. Пытаются разъяснить им, что такое жизнь на земле, в другом мире. Те не могут понять, они знают только свой айсберг. Приручают стада животных и стаи птиц, питаются ими. Может быть, у них нет огня. Тогда едят все сырым. Дети не видали огня, не знают об угле. Это должен быть дневник женщины, он начат уже после кораблекрушения; как они туда попали, не сказано. У них нет воскресенья. Оба семейства знают, что им не спастись. Не хотят внушать детям несбыточную мечту и потому говорят им, что они родились здесь, на айсберге; ничего другого не знают. Откуда же ножи и другие металлические предметы? Их, оказывается, нашли в яйце оугоупа. Дети часто принимаются искать гнезда этой воображаемой птицы. Она рассказывает о юной девушке, душевнобольной, которая дожила до восьмидесяти. Посещает могилу мужа, умершего лет тридцать назад. Он лежит в ледяном склепе, не тронутый тлением, молодой, а она состарилась и поседела. 12 августа. - Я думаю, что все мы микроскопические трихины в крови какого-то гигантского существа и что бог заботится о благополучии этого существа, а о нас даже не думает. Я всегда сержусь, когда получаю определенного типа письма с просьбами о денежной помощи. Я не сержусь, когда такие письма пишут мне негры, - они делают это по простоте души. Миссис Клеменс всегда говорит: "Считай каждого негром, пока не убедишься, что это не так". Однажды, побившись об заклад, что буду изображать глухонемого, сел в почтовую карету из Вирджиния-Сити в Сан-Франциско. В карете было несколько женщин и юных девушек. Проехав немного, сошел. Проиграл пари. Вообразил себя странствующим рыцарем средних веков. Потребности и привычки нашего времени; вытекающие отсюда неудобства. В латах нет карманов. Не могу почесаться. Насморк - не могу высморкаться, не могу достать носовой платок, не могу вытереть нос железным рукавом. Латы накаляются на солнце, пропускают сырость, когда идет дождь, в мороз превращают меня в ледышку. Когда я вхожу в церковь, раздается неприятный лязг. Не могу одеться, не могу раздеться. В меня ударяет молния. Падаю и не могу сам подняться. Осенью 1884 года, когда мы с Кейблом разъезжали с публичными чтениями, он где-то достал "Смерть Артура"{459} и дал мне прочитать. Я принялся мысленно строить план книги. 11 ноября 1886 года, выступая в Говернорс-Айленд, я прочитал первую главу (все, что к тому времени было написано) и в заключение рассказал, что будет в книге дальше. Написал книгу "Янки при дворе Артура" в 1887 и 1888 годах и издал ее в декабре 1889 года, - по крайней мере намереваюсь так сделать. (Эта заметка добавлена через пять лет.) [1885-1887. РАЗНЫЕ ЗАМЕТКИ] 1885. - Если бог таков, как полагают, он должен быть несчастнее всех во вселенной. Он наблюдает ежечасно мириады созданных им существ, испытывающих неисчислимые страдания. Он знает также о страданиях, какие им еще предстоят. Можно сказать: "Несчастен, как бог". 26 мая 1885. - В этот день в 1858 году мы расстались с Л. Она сказала: "Мы увидимся снова через тридцать лет". У меня нет чувства юмора. В доказательство должен сказать - в порядке признания, - что если в "Пиквикском клубе" есть хоть одно смешное место, значит мне его не удалось обнаружить. Мои книги - вода; книги великих гениев - вино. Воду пьет каждый. В Уэллсе пастор пришел собирать десятину. Жена фермера говорит: - Преподобный отец, у меня одиннадцать ребят, не возьмете ли одного? Вы забираете каждую десятую свинью, почему бы вам не брать каждого десятого ребенка? И можно ли толковать "десятину" как десятую часть урожая или приплода домашнего скота? Даже и так это чудовищный налог для бедняка. Он оставляет зияющую пустоту, все равно как если бы забрали кого-нибудь из членов семьи. Допустим, что бог обложил бы подобным налогом доходы богатых. Сколько продержался бы налог? С неделю? Представьте себе богатого, богобоязненного англичанина, который, уплатив церкви от 10 до 800 тысяч фунтов стерлингов, не взвыл бы так, что его услышали бы в преисподней. Какая жалость, что бог не обложил налогом одних богачей. Я непременно сделал бы это. Но он-то знал, что богача нельзя заставить платить, а бедняка можно. При всех своих изуверствах, глупостях и клоунадах старый библейский бог обладал сметкой дельца. Как только речь заходила о наличных сребрениках, он немедля прекращал казенную болтовню (благочестие, высокие чувства, милосердие) и переходил прямо к делу. Звон сребреников и подсчет барышей - лейтмотив библии, этой священной книги, каждое слово которой и каждая мысль которой исходит от него и вдохновлены им. Он же подал мысль о десятипроцентном подоходном налоге на нищих. Нам постоянно толкуют, что само содержание библии служит доказательством ее "божественного происхождения". Отлично! Применяем этот метод доказательства к "десятине" и убеждаемся, что она ведет свое происхождение прямо из ада. 12 апреля 1887. - Третьего дня встретил на улице миссис Гарриет Бичер-Стоу. Она сжала мои руки в своих и сказала с горячностью, от которой у меня выступили слезы на глазах: - Я читаю вашего "Принца и нищего" в четвертый раз и уверена, что лучшей книги для детей никогда еще не было. 17 мая 1887. - Вчера вечером, на обеде у Чарльза Дана, Депью рассказал, как однажды Грили оборвал человека, просившего пожертвований, "чтобы миллионы наших братьев не попали в ад", и рявкнул: "От меня - ни цента! Я считаю, что их попадает туда слишком мало!" 1887. - В мае написать профессору Фрэнсису Уэйленду, что я буду платить за учение юноши-негра Чарльза В. Джонсона, пока он не окончит юридический факультет Йелского университета... Для статьи в "Принстон ревью" к апрелю 1888 года. Описывая вымышленный случай, приключение или ситуацию, вы можете сбиться с пути, и искусственность построения легко обнаружится. Если же вы берете факт, знакомый вам по личному опыту, - это ваш желудь. Он пустит корни, и дерево, хотя бы оно росло и цвело до самого неба, будет настоящим, не выдуманным. Вы не собьетесь с пути; держась факта, вы будете идти заданным курсом, по компасу. Привести случаи, в которых, по моему мнению, автор исходит из вымысла, и другие, где автор стоит на твердом фундаменте пережитого, действительно происшедшего. [1888. ЗАМЕТКИ ДЛЯ "ЯНКИ ПРИ ДВОРЕ КОРОЛЯ АРТУРА"] Королевский трон не может рассчитывать на уважение. С самого начала он был захвачен силой, как захватывает добычу разбойник на большой дороге, и остался и дальше обиталищем преступления. Ничем, кроме как символом преступления, трон быть не может. С тем же успехом можно требовать уважения к пиратскому флагу. К доброму монарху следует отнестись как к пирату, который в промежутке между разбоями читает проповеди в воскресной школе; дурной монарх не вправе рассчитывать и на это. Тем не менее, если скрестить короля со шлюхой, ублюдок будет полностью соответствовать английскому представлению об аристократичности. Знатнейшие семейства Великобритании ведут свой род большей частью именно от таких непристойных браков. Система, принятая у наших индейцев, - разумнее и справедливее. Чтобы стать вождем, человек должен обладать достоинствами. Его сын не вправе наследовать ему, если найдется другой человек, более достойный. Как нелепа монархия и как абсурдны ее претензии. Монарх идет на преступные действия, заранее уверенный, что по прошествии известного времени они не будут более считаться преступными. Он совершает бесчестный поступок в уверенности, что с течением времени позорное пятно сотрется совсем, как если бы это был уносимый ветерком дурной запах. Сделав гнусность, он считает, что со временем ее будут рассматривать как акт добродетели. Он полагает, что беззаконие, если совершать его десять лет или тысячу лет подряд, получает свойства закона, и те, с кем обошлись несправедливо, мало-помалу смирятся и сами станут так думать, а если не они сами, то их потомки. Усилием воображения можно представить себе семейство медведей, одержимых спесью по поводу того исторического факта, что их предок разграбил улей, и полагающих, что тем самым они получили наследственное право на дальнейший грабеж. Это можно себе представить, но дальше сравнение рушится. Пчелы будут кусать медведей, хотя бы это продолжалось тысячу лет. Человека можно убедить, что зло постепенно стало добром, пчелу же нельзя, по крайней мере в ее нынешнем недостаточно продвинутом состоянии. Пчеле не хватает почтительности. Когда ей внушат почтительность, она станет недурным англичанином. Давайте соберем всех королей на земле и разденем их догола. Потом перемешаем их с пятьюстами раздетых слесарей и пустим эту процессию на цирковую арену. Вход, разумеется, за приличную плату. Пусть зрители попытаются разыскать королей. Ничего не выйдет, если не выкрасить королей в голубой цвет. Короля от бондаря отличает только одежда. Какова главная прерогатива аристократа? То, что его не принято поднимать на смех. Над людьми других классов можно смеяться. Это очень существенно. Запретить смеяться над идеей или человеком, значит обеспечить ему вечную жизнь. Ни одно божество, ни одна религия не выдерживает насмешки. Церковь, аристократия, монархия, живущие надувательством, встретившись с насмешкой лицом к лицу, - умирают. Слово "верность" принесло много вреда. Люди приучились быть "верными" тысяче несправедливостей и беззаконий. Между тем им следовало быть верными только себе, и тогда они восстали бы против обмана. В конституционных - номинальных - монархиях есть смысл заменить королевское семейство семейством шимпанзе. Разницы никакой, столь же достойны обожания, обойдутся дешевле. Логика коров и христиан. Я имею в виду доказательство истинности религии, которое христиане наряду с коровами считают логичным. [1889-1891. ЗАМЕТКИ] 1889. - Мы, американцы, поклоняемся всемогущему доллару. Что же, это более достойное божество, чем наследственные привилегии. 1890. - Монархия? Но это же устарело. Это относится к той стадии цивилизации, когда восхищались кольцом в носу, убором из перьев и синей татуировкой на брюхе. Один из видов так называемого домашнего хозяйства: шесть библий и ни единого пробочника. Уильям Пенн{463} стяжал вечную благодарность индейцев тем, что заключил с ними честную сделку, - назовем ее так, потому что по тем временам и такая была в диковину. Он купил территорию нынешнего штата Пенсильвания и щедро уплатил за нее, вручив бывшим владельцам на сорок долларов стеклянных бус и парочку подержанных одеял. Купил целый штат! По нынешним временам за подобную цену не купишь даже законодательное собрание штата. Гек приходит домой бог знает откуда. Ему шестьдесят лет, спятил с ума. Воображает, что он все тот же мальчишка, ищет в толпе Тома, Бекки, других. Из скитаний по свету возвращается шестидесятилетний Том, встречается с Геком. Вспоминают старое время. Оба разбиты, отчаялись, жизнь не удалась. Все, что они любили, все, что считали прекрасным, ничего этого уже нет. Умирают. Билл Стайлс вел в Конгрессе кулуарную кампанию за кандидата в Сенат. Жалуется на низкий уровень нравственности у конгрессменов: "Просто руки опускаются, нет человека, который, приняв у вас взятку, выполнил бы, что обещал!" [1892-1895. ГЕРМАНИЯ, ИТАЛИЯ, АНГЛИЯ, ФРАНЦИЯ] 1892. - Дважды приняли за Моммзена{464} - похожая шевелюра. При ближайшем рассмотрении оказалось, что мозги - разные. В первое же воскресенье посетил церковь, а во вторник получил счет на двенадцать марок - на церковные нужды. Хватит. Не могу себе позволить исповедание религии за такую высокую цену. Здесь спасение души - для богатых. В Кампанье{464} громадные свирепые псы; они стерегут овец без пастухов. Встретиться с ними в этих пустынных местах очень опасно. Двое молодых англичан, - один из них мой приятель, - были вчера там с проводником, местным крестьянином, простодушным и богомольным. На повороте дороги проводник предупредил их, что сейчас будет место, где стерегут овец две самые злые собаки; что нужно идти осторожно и, если собаки вскинутся, уходить. Только они двинулись с места, явились псы. Два громадных зверя грозно мчались на путешественников. Проводник пробормотал дрожащим от ужаса голосом: "Повернитесь спиной, и ради всего святого не двигайтесь. Я буду молиться пресвятой Деве. Она услышит меня. Она сотворит чудо и нас спасет. О господи, она нас спасет". И он стал молиться. Англичане стояли трясясь, без веры в силу молитвы пресвятой Деве. Вдруг уже в двух-трех шагах - яростное рычание собак смолкло, и воцарилось гробовое молчание. Через минуту мой друг, больше не в силах вынести, обернулся и узрел чудо. Собака-мсье взобралась на собаку-мадам, и оба презрели свой долг стражей ради других интересов!.. 1894. - Изо всех божьих созданий только одно нельзя силой принудить к повиновению - кошку. Если бы можно было скрестить человека с кошкой, это улучшило бы людскую породу. Но повредило бы кошкам. Сейчас, когда подержанные истины, унаследованные нами от наших отцов, сильно поблекли, может быть, стоило бы кому-нибудь написать действительно честную статью о "Векфильдском священнике"{465} и выяснить, чем наши отцы восхищались, и есть ли в этой книге хоть что-нибудь, не вызывающее насмешки и хохота. Правда - величайшая драгоценность, нужно ее экономить. Я не так легко теряю самообладание, но если уже потеряю, его не найдешь с ищейкой. Он сказал напрямик, что если на то пошло, он выбирает ад. Сказал, что привык ежедневно читать парижское издание "Нью-Йорк геральд" и не может без него обойтись. Боб Ингерсолл{465} рассказал о пресвитерианском святом, который, отправляясь из рая на экскурсию в ад, заплатил за проезд в оба конца, а потом никому не мог сбыть обратный билет. 1895. Париж. - Клара забыла в кебе свой зонтик. Сюзи забыла в кебе несколько свертков. Миссис Клеменс забыла на прилавке кошелек. Я тоже забыл в кебе несколько вещей, но никому об этом ничего не сказал. В Париже 26244 кеба. Каждый в среднем делает за день тридцать поездок и перевозит сорок пять человек. Два человека из троих что-нибудь забывают в кебе. Итого на каждый кеб тридцать предметов в день. Десять тысяч в год. 262440000 в год, исходя из числа 26244 кеба, если моя статистика справедлива. Воскресенье утром. - Трое из шести или восьми спутников, с которыми я вместе приехал в Париж, отправились в Лондон с американским мультимиллионером, чтобы вкусить от его триумфа. Прошел уже месяц, но они все еще не могут ни думать, ни говорить ни о чем ином. Они счастливы, оглушены, полны благостности, как если бы они побывали в раю и трапезовали с господом богом. Комментарии Джин по поводу присланного мне приглашения на обед к германскому императору: "Папа, если так будет и дальше, тебе не с кем будет знакомиться. Разве что с богом". Машинист на железной дороге: "Вы вылитый Марк Твен. Вы могли бы сойти за его близнеца!" [1895-1896. КРУГОСВЕТНАЯ ПОЕЗДКА С ПУБЛИЧНЫМИ ЧТЕНИЯМИ. США. АВСТРАЛИЯ. ЦЕЙЛОН. ИНДИЯ. ЮЖНАЯ АФРИКА. АНГЛИЯ] Канада. - Торонто тянется на двадцать миль в одном направлении. Бедняки живут на одном конце города, а работают на другом. В воскресенье трамваи не ходят. Два мира отстоят друг от друга, как если бы их разделял Атлантический океан. Ну и что же? Лишь бы были довольны бог и попы. Вчера во время чтения сзади меня по сцене прошел котенок. Публика смеялась в несмешном месте. Я не знал до конца, что случилось. Навязчивый сон: я выхожу читать перед публикой, не заправив рубашку в брюки. Очень тревожный сон. Воскресенье в Австралии строго соблюдается. Даже нет воскресного выпуска газет. Говорят, церковь боится, что не выдержит соперничества с печатью. Все время, что мы были в Мельбурне, я не вставал с постели из-за карбункула. С сотворения мира родилось и отправилось в ад 225000000000 язычников. Из них 28000 спасены трудом миссионеров. Епископ, вернувшийся из Китая: "Четыре пятых человечества не знает истинного бога. У бога не хватит времени их всех просветить, мы должны оказать ему помощь". Мы легко соглашаемся, что у менее цивилизованных народов особенно сильно чувствуется неравенство между мужчиной и женщиной. Мы говорим, что это дикарство. Почему же мы так тупы и не видим, что тем самым мы признаем, что ни одна цивилизация не может быть совершенной, пока она не признает полное равенство мужчины и женщины. Меня бесконечно поражает, что весь мир не заполнен книгами, которые с презрением высмеивали бы эту жалкую жизнь, бессмысленную вселенную, жестокий и низкий род человеческий, всю эту нелепую смехотворную канитель. Странно, ведь каждый год миллионы умирают с этим чувством в душе. Почему я не пишу эту книгу? Потому что я должен содержать семью. Это единственная причина. Может быть, так рассуждали и все другие?.. Пальмерстон, 2 декабря. - Рано утром заплакал ребенок; не беда, я люблю детей. Потом звуки рояля - играет кошка или очень неопытный пианист. Более чем странная музыка: на три верных ноты в среднем четыре фальшивых. Играет с темпераментом, с видимым удовольствием. Старые-престарые мелодии сорокалетней давности. Если считать, что играет кошка (а это конечно кошка), то исполнение достойно всяческой похвалы. Это снова меня убеждает, что кошка смышленее, чем принято думать, и что ее можно подвигнуть на любой ужасный поступок. Собаки ходят на мои лекции толпами. Подрались только однажды, в Омору. В Напьере висело объявление: "Категорически запрещается являться с собаками в первый ряд". Таким образом их присутствие в других рядах узаконивалось. Утром небольшое землетрясение. Недостаточное, чтобы стрясти церковный звон. Как часто люди, которые сами не умеют толком соврать, берутся рассуждать, где ложь и где правда. Мы непоследовательны. Мы возмущаемся и протестуем, когда к нам проявляют неуважение, однако кто в глубине души уважает себя? Хохот австралийского зимородка. Хищный, рыжий, лысый, покатая голова, мало перьев, красные плешины, огромные черные глаза в пурпуровом ободке глядят напряженно, вид совершенно беспутный. Деловит, эгоистичен, бессовестен, способен на все; так должен выглядеть профессиональный убийца. Между тем говорят, эта птица никому не приносит вреда. 6 января 1896. - В полночь, когда я ложился спать, пробило восемь склянок; уснул, проснулся, пробило две склянки; уснул, проснулся, пробило четыре склянки; уснул, проснулся, услышал семь склянок; уснул, проснулся, услышал, как пробило одну склянку; уснул проснулся, услышал две склянки, - а вслед за тем раздался гудок, призывающий к завтраку. Выпил кофе в постели. Какая дурацкая ночь! 6 января 1896. - На палубе свирепствуют шалопаи. Досадно, что из шалопаев вырастают порядочные и полезные для общества люди нисколько не реже, чем из послушных детей. Чем больше я присматриваюсь к современному морскому строительству и оборудованию, тем сильнее растет мое недовольство Ноевым ковчегом. Это было на редкость бестолковое сооружение (если подумать, для чего оно предназначалось). Только крестьянин мог изобрести подобную штуку. Лучшей судовой библиотеки я не встречал. Надо перечитать этого чертова "Векфильдского священника". И кое-что из Джейн Остин{468}. Океан сегодня великолепен, синева напоминает мне Средиземное море; легкий, отчетливо-медный оттенок на неосвещенном солнцем спаде волны; тихое покачивание успокаивает и убаюкивает; вокруг все дышит покоем, чуждо мирским треволнениям. Вас овевает легкий ветерок, чтобы ваш жир не расплавился и не вышел наружу темными пятнами на одежде. Дельфин - юморист водной стихии: проделывает, как видно, свои головоломные фокусы из чистой любви к искусству; никакой корысти. С утра дал клятву, что не буду браниться. Утро провел на палубе, наблюдая восход солнца. Тихое, умиротворяющее зрелище. Сошел в каюту, умылся, надел чистую рубашку, побрился (долгая, невыносимая, выматывающая душу каждодневная процедура). Ни разу не выругался! Собрался идти завтракать. Вспомнил о микстуре сам без подсказки (впервые за эти три месяца). Налил микстуру, держа бутылку в одной руке, мензурку - в другой, а пробку в зубах. Продолжая держать мензурку, потянулся, чтобы взять стакан. Уронил мензурку. Поднял мензурку, налил снова микстуру, поставив предварительно стакан на умывальник. Только налил, пароход качнуло, и послышался звон; это мой стакан разлетелся вдребезги, дно, впрочем, осталось цело. Поднял его, чтобы выкинуть в иллюминатор; выкинул вместо него мензурку. Тут я дал себе волю. Миссис Клеменс, стоя в дверях, наблюдала всю эту сцену: "Лучше не старайся, все равно тебе не исправиться". Суббота, 18 января. - Уже пять дней мы в Коломбо; у меня утомительный кашель. Так устал, что в четыре часа дня лег в постель в своем номере в отеле "Бристоль". Самые удивительные вариации наготы и ослепительных красок - все гармонично, чарует. Составные части очарования - на девять десятых обнаженное, сверкающее черное тело и яркие цветные лохмотья, - и вот перед вами совершенный наряд; красота и изящество в сочетании с удобством. Вдруг в этот опьяняющий вихрь и смешение прекрасных тел и восхитительных красок врывается оскорбительный диссонанс: двенадцать чопорных богобоязненных христианских черных девиц, идут парами из миссионерской школы, одетые так, как летом одевают девочек по воскресеньям в английской или американской деревне. Трудно передать удивление и испуг, охватывающие вас при этом неожиданном зрелище. Близкого эффекта можно добиться, если воскресным утром внезапно выпустить десяток здешних, почти обнаженных сингалезок в сумрачно-благопристойную толпу прихожан, шествующих в церковь в каком-нибудь американском или английском городе. - Папа, салям, папа! - Маленькая нищенка трогает меня за ногу; прелестная маленькая девчушка. Мальчик-нищий говорит: - Здравствуй, отец! Единственное совсем голое существо - четырехлетний карапуз, но и его нагота не абсолютна, животик у него опоясан бечевкой. Бомбей, 20 января. - Все время взаперти из-за проклятого кашля. Пока улучшения нет. Пропади он пропадом, этот кашель. Воскресенье, 26 января 1896. - Оказывается, это был мистер Ганди{470} (делегат Всемирного религиозного конгресса в Чикаго), тот, кто давал нам вчера пояснения в храме джайнов{470}. Весь вчерашний день ехали по иссушенной солнцем земле, густо усеянной грязными деревушками в разных стадиях упадка. Печальная страна - страна невообразимой бедности и лишений. Три длинных седых обезьяны вприпрыжку прошли по дороге. Вот уже шесть часов мы плывем по реке Хугли, и невозможно распознать, что мы в Индии. Через каждые несколько миль видим на берегу большой белый дом с колоннами европейской архитектуры, господствующий над обширной равниной. На горизонте лес. Смотрите, луизианские плантации! А крытые тростником домики превращаются в негритянские хижины, столь знакомые мне по воспоминаниям более чем сорокалетней давности. В продолжение шести часов я плыл вдоль сахарного берега Миссисипи. 28 марта 1896. В море. - Наш капитан красавец и геркулес, молодой, решительный, мужественный, крупная прекрасная голова, на него приятно смотреть. У нашего капитана есть странность: он не умеет так сказать правду, чтобы она не звучала ложью. В этом отношении он полная противоположность разбитному шотландцу, который сидит в середине стола; тот не может соврать так, чтобы ему не поверили. Когда капитан что-нибудь рассказывает, пассажиры переглядываются, как будто спрашивая: "Неужели вы верите?" Когда шотландец рассказывает, у всех на лицах читаешь: "Как интересно и удивительно!" Все дело в характере и в манере рассказчика. Капитан застенчив и не уверен в себе, и он говорит о самых обычных вещах, словно сам сомневается. Шотландец преподносит вам дичайшую выдумку с безмятежной уверенностью, и вы не можете не верить ему, хотя знаете, что все это вздор. Вот пример: капитан рассказал, как однажды вез в Англию шестьдесят малышей, самому старшему было не больше семи лет. Почти без исключения это были дурные дети, потому что всю свою жизнь они тиранствовали над туземными слугами и помыкали ими. Капитан рассказал, как семилетний мальчишка пытался бросить в море трехлетнего карапуза, как он, капитан, ухватил малыша за ногу и спас тем от гибели, а затем дал оплеуху обидчику, в ответ на которую получил несколько звонких пощечин от матери мальчугана. Дамы за столом вполголоса спрашивали: "Неужели вы верите, что она его в самом деле ударила?" Вступил в беседу шотландец и рассказал, как он выловил однажды акулу у ледяных берегов Антарктики. Когда туземцы выпотрошили акулу и вскрыли желудок, то обнаружили там сигары, головные щетки, молитвенник, пробочник, револьвер и другие мелкие вещи, принадлежавшие миссионеру, пропавшему без вести на Островах Согласия три года тому назад. Когда он потребовал от туземцев свою долю добычи, они рассмеялись ему в лицо и не дали ничего, кроме отсыревшего бумажного шарика. Но этот шарик оказался скомканным лотерейным билетом, на который в Париже пришелся выигрыш в 500 000 франков. Все за столом согласились, что рассказ изумительно интересен, никто не подверг сомнению ни малейшей детали. Капитан рассказал, как однажды сумасшедший гонялся за ним с топором вокруг мачты и как он уже выбивался из сил, когда на шум прибежал помощник и бросил шезлонг под ноги безумцу; потом навалился на него, вырвал из рук топор и спас таким образом жизнь капитану. Все это было правдоподобно, но капитан рассказывал вяло, и было ясно, что никто не поверил ни единому слову. Тут же шотландец рассказал о летающей рыбе, которую ему удалось приручить. Эта рыба долго жила в бассейне и летала на ближний луг ловить лягушек и птичек. Ему снова поверили. Ему верят, хотя он не говорит ни единого слова правды. Капитану не верят, хотя, как мне кажется, он никогда не лжет. Моя литературная судьба в этом смысле весьма любопытна. Мне никогда не удавалось соврать так, чтобы мне не поверили. Когда я говорил чистую правду, никто не желал мне верить. В Джайпуре я повторил некоторые опыты сэра Джона Леббока{472} с муравьями и получил сходные результаты. Потом я предпринял собственные опыты. Они показали, что муравьи хорошо ориентируются в сфере духовных интересов. Я соорудил четыре миниатюрных святилища: мусульманскую мечеть, индийский храм, еврейскую синагогу и христианский собор - и поставил их рядом. Затем я пометил пятнадцать муравьев красной краской и пустил их на волю. Они бегали взад и вперед, глядели на храмы, но внутрь не заползали. Я выпустил еще пятнадцать муравьев, пометив их синим. Они повели себя так же. Я позолотил и выпустил еще пятнадцать муравьев. Результаты не изменились. Все сорок пять муравьев суетились, подходили ко всем храмам, но ни в один из них не вползали. Я счел доказанным, что отобранные мною муравьи не имеют твердых религиозных воззрений; это было необходимой предпосылкой для следующего, еще более важного опыта. Я положил у входа в святилища по клочку белой бумаги. На бумажку перед мечетью я положил немного замазки, перед входом в индийский храм - чуточку дегтя, перед входом в синагогу капнул скипидара, а перед входом в собор положил кусок сахару. Теперь я выпустил красных муравьев. Они отвергли замазку, и деготь, и скипидар и набросились на сахар с жадностью и, как мне показалось, с искренним чувством. Я выпустил синих; они в точности повторили действия красных. Золотые поступили так же, без единого исключения. Это не оставляло сомнений в том, что муравьи без определенных религиозных воззрений, если им предоставить выбор, отдают предпочтение христианской религии перед всякой другой. Чтобы проверить опыт, я запер опять муравьев и переместил замазку в собор, а сахар - в мечеть. Я выпустил сразу всех муравьев, и они толпой ринулись прямо к собору. Я был тронут до слез и пошел в соседнюю комнату, чтобы записать этот замечательный опыт. Но, вернувшись, я увидел, что все муравьи изменили христианской вере и перешли в мусульманство. Я понял, что поспешил с первоначальными выводами, мне стало неловко и горько. Уже менее уверенный, я решил продолжить свой опыт. Я положил сахар в третий храм, а после - в четвертый. И что же? В какой храм я клал сахар, в тот и устремлялись мои муравьи. Таким путем я пришел к конечному выводу, что в отношении религии муравьи являются полной противоположностью людям. Человек идет в тот храм, где его учат истинной вере. Муравей же в тот, где ему дают сахар. Маколей{473} говорит о "гнусной" должности казенного палача. Если это гнусная должность, то закон, учреждающий ее, - гнусный закон, и закон, предусматривающий в качестве наказания смертную казнь, - тоже гнусный закон; суд, приговаривающий к смертной казни, - гнусное учреждение; судья, объявляющий смертный приговор, - гнусен. Все они в равной мере подлежат клейму и презрению. Если разобраться, должность генерала и должность казенного палача мало чем отличаются. Генерал убивает по закону и для блага своей страны; в точности то же делает и палач. Если признать первую должность почетной, будет нелепо отказывать в этом второй. Если же вы докажете, что одну из этих должностей следует почитать недостойной, презренной, вы увидите что доказали то же и в отношении второй. Не обманывая себя, вам не разделаться с этим. Какая странная затея детективный роман! Не знаю, найдется ли автор такого романа, который не испытывал бы чувства стыда (я исключаю "Убийство на улице Морг"{473}). Рассказ Смайта о Браунинге{473}. Однажды его просили растолковать значение одного пассажа в "Сорделло". Браунинг почитал, подумал, потом сказал: "Было время, когда двое могли ответить на этот вопрос". Он сперва указал пальцем на себя, потом поглядел на небо. "Теперь только один" - и поглядел на небо. Характерная черта американцев - невежливость. Мы нелюбезная нация. В этом мы намного переросли все народы, как цивилизованные, так и дикие (или не доросли до них). Нас называют изобретательной нацией, но другие народы тоже изобретательны. Нас называют хвастливой нацией, но другие народы тоже хвастливы. Нас называют энергичной нацией, но другие народы тоже энергичны. И только в нелюбезности, в невежливости, невоспитанности мы не имеем соперников - пока черти сидят в аду. Квикстаун, 4 июня. - Черный дикарь, которого вытеснил бур, был добродушен, общителен и бесконечно приветлив; он был весельчак и жил не обременяя себя заботами. Он ходил голым, был грязен, жил в хлеву, был ленив, поклонялся фетишу; он был дикарем и вел себя как дикарь, но он был весел и доброжелателен. Его место занял бур, белый дикарь. Он грязен, живет в хлеву, ленив, поклоняется фетишу; кроме того, он мрачен, неприветлив и важен и усердно готовится, чтобы попасть в рай, - вероятно понимая, что в ад его не допустят. Два-три года тому назад за обедом у Лоуренса Хаттона, Генри Ирвинг спросил меня, не слыхал ли я историю про то-то. Мне стоило труда сказать "нет". Он принялся рассказывать, потом помолчал и снова спросил: "Вы в самом деле не знаете?" Я мужественно подтвердил, что не знаю. Он стал продолжать, потом снова замолк и спросил, правду ли я говорю. Тогда я сказал, что могу соврать раз, могу из любезности дважды, но не более того. Я не только слыхал эту историю, я сам ее выдумал. Так оно и было в действительности. В Австралии, в тамошнем клубе, со мной вступил в беседу один господин, и я сразу увидел, что это местный присяжный рассказчик и что он сейчас будет распускать свой павлиний хвост. Он начал с того, что поезда в Новой Зеландии ходят ужасно медленно, и я понял, что это вступление к какому-то анекдоту. Ждать не пришлось. Он рассказал, как однажды посоветовал кондуктору снять с паровоза предохранительную решетку от коров и насадить ее сзади на хвостовой вагон поезда. "Нам все равно ни одной коровы не перегнать, - сказал он кондуктору, - а они могут в любую минуту забраться в задний вагон и искусать пассажиров". Я легко сбил бы его, сказав, что в Австралии нет в поездах решеток. Я еще легче сбил бы его, если бы сказал, что сочинил эту шутку, когда он был еще в младенческом возрасте. Это было очень, очень давно. Я сочинил ее для своего публичного выступления. Что сделать с человеком, который первым стал праздновать дни рождения? Убить - слишком мало. Дни рождения хороши до поры до времени. Когда у тебя подрастают дети, эти даты подобны веселым флажкам на дороге, по которой мчишься вперед. Но вдруг ты замечаешь, что с флагштоками что-то случилось - они изменили форму, превратились в путевые столбы. Теперь по ним считаешь не выигрыши, а потери. С этой поры забудь, что ты отмечал день рождения. Если бы мне поручили сотворить бога, я наделил бы его некоторыми чертами характера и навыками, которых не хватает нынешнему (библейскому) богу. Он не стал бы выпрашивать у человека похвал и лести и был бы достаточно великодушен, чтобы не требовать их силком. Он должен был бы себя уважать - не менее, чем всякий порядочный человек. Он не был бы купцом, торгашом. Он не скупал бы льстивые похвалы. Он не выставлял бы на продажу земные радости и вечное блаженство в раю, не торговал бы этим товаром в обмен на молитвы. Я внушил бы ему чувство собственного достоинства, свойственное порядочным людям. Он ценил бы лишь такую любовь к себе, которая рождается в ответ на добро, и пренебрегал бы той, которую по договоренности платят за благодеяния. Искреннее раскаяние в совершенном грехе погашало бы грех навсегда, и от человека, раскаявшегося в душе, никто бы не ждал и не требовал словесных просьб о прощении. В его библии не было бы смертного греха. Он признал бы себя автором и изобретателем греха, а равно автором и изобретателем способов и путей к совершению греха. Он возложил бы всю тяжесть ответственности за совершаемые грехи на того, кто повинен в них, признал бы себя главным и единственным грешником. Он не был бы завистлив и мелочен. Даже люди презирают в себе эту черту. Он не был бы хвастуном. Он скрывал бы, что в восторге от себя самого. Он понял бы, что хвалить себя при занимаемом им положении дурно. Он не испытывал бы мстительных чувств. Не было бы никакого зла, кроме того, в котором мы все живем от колыбели и до могилы. Не было бы никакого рая, - и прежде всего того, который описан в библиях всех религий. Он посвятил бы толику своей вечности на раздумье о том, почему он создал человека несчастным, когда мог ценой тех же усилий сделать счастливым. В остающееся время он пополнял бы свои сведения по астрономии. [1896. ЛОНДОН] Все собаки здесь носят намордники и делают вид, что им это нравится. Наверно, какая-нибудь герцогская собака вышла однажды в наморднике, потому что зубы болели или так, для потехи. Другие переняли с готовностью. Державы (коронованные грабители) попали в славную переделку. Султан режет армян, как свиней на бойне, и Концерту держав следовало бы вмешаться, но Россия держит все карты в руках. 24 октября 1896. - Сегодня написал первую главу новой книги. Английский железнодорожный магнат сказал: "Мы настаиваем на своем праве обращаться с наемными служащими так, как мы находим удобным". В Иоганнесбурге управляющий крупной шахтой сказал: "Мы не называем наших негров рабами, но это слово определяет их положение и, поскольку от нас зависит, будет определять и в дальнейшем". Юмор сновидений. - Вчера мне приснился фермер, у которого спрашивали, на какую из двух лошадей он делает ставку. Он отвечал: "По сто фунтов стерлингов на каждую лошадь". Тогда молодые люди, которые его спрашивали, стали смеяться; им было ясно, что он выиграет одну ставку и проиграет другую, и следовательно, мог бы вовсе не ставить. Нет, это было не так; они смеялись, увидев, что он готовится выиграть и ту и другую ставку, что им казалось нелепым; кроме того, они так смеялись, зная наверное, что он проиграет обе. Все это казалось во сне осмысленным. Такова особенность сновидений, они могут быть вздорными и ни с чем не сообразными, но это обнаруживаешь, только когда проснешься. Мы только эхо. Мы не имеем своих мыслей, своих суждений. Мы навозная куча разлагающихся наследственных признаков, физических и моральных. Основные конструктивные и механические принципы, определяющие устройство муравьев, убеждают меня, что муравей толково задуман и дельно выполнен. У него шесть ног: четыре по углам и две посередине. Вообще говоря, это много, но некоторые из них - запасные; он доползает на них домой, когда другие отгрызены. Муравьи отгрызают друг другу ноги, улаживая религиозные и политические конфликты. [СМЕРТЬ ДОЧЕРИ] Ливи приехала в Элмайру ровно через год и на том самом поезде, на котором уехала. Сюзи стояла тогда на платформе и махала рукой; теперь она лежала в гробу в нашем ленгдонском доме. Сюзи была близорука. Как-то, когда она была маленькой, я поднимался с ней вместе по лестнице и, обернувшись на полдороге, увидел через стеклянную дверь столовой кошку-трехцветку, свернувшуюся клубком на ярко-красной скатерти на обеденном круглом столе. Поразительное зрелище. Я сказал Сюзи: "Взгляни!" - и был очень удивлен, что она не сумела увидеть. В бреду она говорила многое, из чего было видно, что она гордилась своим отцом: "Это потому, что я дочь Марка Твена!" И когда читала о том внимании, которое нам оказали в Австралии и в Индии: "Кэти, это - моя семья!" В те дни в Париже, когда она так быстро росла, ее речь была подобна ракете; мне казалось иногда, что я вижу, как огненная полоса взлетает выше и выше и взрывается, разлетаясь цветными искрами. И мне хотелось сказать: "Чудесная моя девочка!". Но я молчал, и мне горько теперь вспоминать. Я вырос в семье, где было не принято обнажать