плана. Более безопасный план состоял в том, чтобы направить правофланговый батальон в глубь острова, поставив ему задачу дойти до подножия горного хребта. Временная линия фронта в этом случае могла бы пройти по диагонали, и тогда правый фланг должен был бы, не отрываясь от подножия хребта, медленно продвигаться влево, до тех пор, пока не оказался бы перед оборонительным рубежом генерала Тойяку, Но на это ушло бы несколько дней, возможно даже целая неделя, особенно если противник стал бы оказывать существенное противодействие. Второй вариант, куда более опасный, чем первый, состоял в том, чтобы направить правофланговые части к тому месту у подножия горного хребта, на которое опирался левый фланг оборонительного рубежа генерала Тойяку. Следуя этому плану, всю линию фронта представлялось возможным развернуть в течение одного дня. Однако этот второй вариант был связан с огромным риском. Тойяку, несомненно, держал бы в готовности части для прорыва фронта наступающих войск и захвата их в клещи. В течение всего дня разворачивания линии фронта влево правый фланг войск генерала Каммингса оставался бы незащищенным и, следовательно, весьма уязвимым. Тем не менее Каммингс пошел на риск и воспользовался второй возможностью. В день операции он снял один батальон солдат со строительства дороги и держал его в резерве. Командирам правофланговых рот он поставил задачу: продвигаться через джунгли, не заботясь о своих флангах и тылах; главным для них было совершить днем шестимильный марш через "ничейную" территорию и создать к исходу дня оборонительные позиции у подножия горного хребта на расстоянии мили от передовых постов генерала Тойяку. Предположения генерала Каммингса оправдались. Тойяку выслал роту своих войск для охвата разворачивающегося фланга, но эта рота была встречена резервным батальоном и почти полностью окружена, В течение нескольких дней позади продвинувшихся частей дивизии Каммингса в джунглях происходили чрезвычайно ожесточенные и запутанные боевые столкновения с отдельными группами просочившейся в тыл роты Тойяку, однако вскоре, за исключением нескольких уцелевших и скрывавшихся солдат, все эти группы были уничтожены. В тылу, правда, все еще оставалось несколько японских снайперов, а на путях доставки снаряжения и имущества американцы попали в одну или две засады противника, но все это были мелкие стычки, и Каммикгс не придавал им особого значения. После маневра с поворотом линии фронта на девяносто градусов Каммингс был слишком занят созданием новой линии. В течение первых двух дней солдаты передовых частей прокладывали через джунгли новые тропы, возводили ряды проволочного заграждения, расчищали в джунглях секторы обстрела и налаживали телефонную связь с флангами и _тылом. Несколько предпринятых японцами тактических контратак успеха не имели, и Каммингс также не придавал им особого значения. Прошло четыре дня, а затем и пятый. Позиции частей генерала Каммингса с каждым днем укреплялись, дорога к линии фронта прокладывалась все быстрее и быстрее. Каммингс понимал, что на доведение дороги к самой линии фронта потребуется еще по меньшей мере две недели и войскам поэтому нужно пока лишь укреплять свои оборонительные позиции. Тойяку мог в любое время предпринять крупную контратаку, и к этому нельзя было не готовиться. Тем временем Каммингс решил переместить вперед свой штабной бивак. С момента высадки оперативная группа дивизии продвинулась вперед почти на двадцать пять миль, и радиосвязь с передовыми частями становилась теперь ненадежной, а запасы телефонных проводов подходили к концу. Каммингс перенес штабной бивак на пятнадцать миль в глубь полуострова, разместив его в кокосовой роще недалеко от проложенной дороги. По сравнению с прежним биваком, раскинутым в роще на берегу, здесь было намного хуже. Подразделениям штабной роты полка пришлось потратить несколько дней на расчистку кустов между кокосовыми деревьями, на возведение проволочного заграждения, рытье новых отхожих мест, окопчиков и установку палаток. Но и после всего этого новый бивак не стал лучше первого. Здесь было намного жарче, через окружающие джунгли сюда просачивалось лишь слабое дуновение морского бриза. Зато за пределами овального периметра бивака, образуемого колючей проволокой, через джунгли бежал небольшой ручей, поэтому солдаты имели возможность помыться, не совершая для этого длинных переходов. Несколько позже генерал Каммингс приказал роте обслуживания 460-го полка расположиться биваком с другой стороны дороги. Он знал, что, если только не произойдет катастрофического отступления, штабной бивак не придется перемещать до самого конца кампании на Анопопее. И поэтому медленно, насколько позволяла обстановка и время, Каммингс начал обосновываться здесь на более длительное время. Для офицеров построили полевой душ, установили палатки для столовой и для канцелярий штаба дивизии. Каждое утро производилась дальнейшая расчистка и выравнивание территории бивака, прокладывались дорожки из гравия, а в том месте, где дорога из бивака соединялась с основной дорожной магистралью полуострова, подразделение объединенного автопарка дивизии проложило даже дренажную трубу, использовав для нее пустые бочки из-под бензина. Все эти сооружения и усовершенствования были для Каммингса сплошной цепью удовольствий. Сколько бы ему ни приходилось наблюдать за работами, он всегда испытывал при этом приятное чувство удовлетворения. По прошествии недели после осуществления маневра по разворачиванию линии фронта на девяносто градусов влево Каммингс чувствовал себя так, как будто он построил здесь небольшой поселок. С утра до вечера на территории бивака не прекращалась активная деятельность по созданию лучших условий для жизни и работы солдат и офицеров; по дорогам в разных направлениях сновали грузовики и различные специальные машины дивизионного автопарка. В роте обслуживания, расположившейся с другой стороны дороги, начали действовать ремонтные мастерские, и Каммингс с удовольствием прислушивался к рокоту моторов и режущему слух скрежету различных механизмов. Территорию штабного бивака расширили в несколько раз, и теперь огороженный колючей проволокой эллипс имел в длину почти двести ярдов, а ширина его составляла не менее ста ярдов. Здесь было установлено более ста двухместных и десяток пирамидальных палаток, несколько палаток, рассчитанных на целое отделение, двенадцать офицерских палаток, сооружены три уборные, две полевые кухни, в бивачном автопарке имелось более сорока грузовых машин и джипов, и все это обслуживалось почти тремя сотнями солдат и офицеров. Разведывательный взвод представлял собой едва заметную часть всей этой организации. С пятью вновь назначенными солдатами в нем теперь было четырнадцать человек, разместившихся в семи двухместных палатках, установленных по периметру бивака на расстоянии десяти ярдов друг от друга. Ночью во взводе постоянно бодрствовали два человека, дежуривших у двух пулеметов, нацеленных через проволочное заграждение в джунгли. Днем границы бивака фактически не охранялись, и у палаток разведывательного взвода оставался только один человек, а остальные отправлялись на работы по прокладке дорожной магистрали. После высадки прошло уже пять недель, и, если не считать нескольких выходов на патрулирование в районе нового бивака, разведывательный взвод ни в каких боевых действиях не участвовал. Приближался сезон дождей, с каждым днем становилось все жарче и жарче, а работать на дороге все труднее и труднее. После недельного пребывания на новом биваке многие солдаты взвода, включая некоторых ветеранов операции на Моутэми, предпочитали бы дойти в бой, чем мучиться на дорожных работах. После ужина Ред вымыл посуду и направился в палатку Уилсона и Галлахера. Сегодня с самого утра было очень жарко и душно, еще невыносимее, чем в предшествовавшие дни и вечера. Ред чувствовал себя отвратительно. Как и все предыдущие дни, разведывательный взвод работал на дороге. Растянувшись на койках, Галлахер и Уилсон молча курили. - Ну что скажешь, Ред? - спросил Уилсон, лениво растягивая каждое слово. Ред вытер вспотевший лоб. - Ох этот Вайман! И с таким бойскаутом, как Толио, жить в одной палатке хорошего было мало, но этот мальчишка Вайман... - Ред звонко шмыгнул носом. - На заморские театры скоро, наверное, будут посылать грудничков. - Да... С тех пор как нам дали новичков, взвод уже не тот, - пожаловался Уилсон. Он вздохнул и вытер вспотевший подбородок рукавом своего комбинезона. - Кажется, собирается дождь, - добавил он лениво. - Опять, черт возьми, будет все мокрое, - недовольно проворчал Галлахер. Небо на востоке потемнело от полосы дождя, а северную и южную части заволакивали свинцовые грозовые тучи. Воздух был каким-то тяжелым, наполнившимся влагой. Даже кокосовые деревья и те, казалось, набухли, листья с них медленно опадали на свежевскопанную землю на территории бивака. - Эту построенную нами бревенчатую дорогу наверняка смоет, - сказал Галлахер. Ред окинул взглядом территорию бивака и нахмурился. Полотна на палатках обвисли и казались темными и мрачными, хотя все еще освещались тусклыми красноватыми лучами заходящего солнца. - Ну и пусть смоет, лишь бы нам задницы не намочило, - заметил Ред. Он поразмыслил немного, стоит ли ему возвращаться в свою палатку, чтобы углубить дождевые стоки вокруг нее, так как их почти полностью затопило во время ливневого дождя вчера вечером, но, пожав плечами, отказался от этой идеи. Пора и Вайману научиться делать это. Он согнулся и нырнул в узкий проход в палатке к Галлахеру и Уилсону. Их палатка была установлена на хорошо расчищенной и ровной площадке глубиной около двух футов и приблизительно равной двуспальной кровати. Уилсон и Галлахер спали в ней, постелив на землю два своих одеяла. Верх палатки поддерживался бамбуковой распоркой, упиравшейся своими концами в две вертикальные стойки. На эту конструкцию были натянуты две соединенные вместе плащ-накидки, края которых прикреплялись к вбитым в землю колышкам. Не ударяясь головой о распорку, в палатке можно было стоять только на коленях, во весь же рост в ней не смог бы стоять даже восьмилетний ребенок. Снаружи палатка возвышалась над землей не более чем на два фута. Такими же были почти все двухместные солдатские палатки в биваке. Ред улегся между Галлахером и Уилсоном и уставился на видневшийся через верх палатки темный треугольник неба и джунглей. Уилсон и Галлахер- очистили площадку для палатки по своему небольшому росту, длинные ноги Реда не помещались в ней, и поэтому ступни его повисли над дождевой канавкой у входа в палатку. Когда шел сильный дождь, в этой канавке, которая была глубже всех других, скапливалась вода, а сейчас в ней все еще была жидкая грязь от вчерашнего дождя. - В следующий раз, когда будете ставить палатку, расчищайте для нее такую площадку, чтобы на ней мог поместиться настоящий мужчина, - сказал Ред, громко смеясь. - Если тебе не нравится наша палатка, проваливай отсюда к чертовой матери, - проворчал Галлахер. - Это такое твое бостонское гостеприимство? - спросил Ред. - Да, у нас места для всяких бродяг нет. - При тусклом освещении красно-фиолетовые прыщи и угри на лице Галлахера казались разбухшими, нарывающими. - Единственное, что может быть хуже проклятых янки, так это бостонцы, - сказал, смеясь, Уилсон. - А тебя в Бостон-то и не пустят, ты ведь всю жизнь ходил босиком! - ответил Галлахер, шмыгнув носом. Закурив сигарету, он повернулся на живот. - Если хочешь попасть на север, надо уметь читать и писать, - добавил он гордо. Уилсона это немного задело. - Слушай! - сказал он с обидой. - Я, может быть, не сумею хорошо прочитать что-нибудь, но зато я в любой вещи могу разобраться, если захочу, в любом механизме, - Ему вспомнился случай, когда Вилли Перкинс первым в городе приобрел стиральную машину и она отказала в работе. Уилсон тогда разобрал ее до последнего винтика, наладил и собрал. - Разберу и налажу. - Он снял свои запотевшие очки и вытер их кончиком носового платка. - Вот, я помню, у одного парня в нашем городе был английский велосипед. Американские, видите ли, для него были недостаточно хороши. И вот он потерял какой-то шариковый подшипник, а достать его было негде. И что ты думаешь? Я взял американский шариковый подшипник и подогнал его к этому велосипеду. - Он ткнул толстым пальцем в сторону Галлахера и добавил: - И ты знаешь, после того как я наладил его, колесо велосипеда стало крутиться лучше, чем раньше, ясно? - Подумаешь, какое дело, - презрительно отозвался Галлахер, снова шмыгнув носом. - В Бостоне можно приобрести какой угодно подшипник. - Человек только тогда чего-нибудь стоит, - не унимался Уилсон, - когда он может найти выход из любого затруднительного положения, когда может обойтись, если чего-то у него нет. - Ха-ха-ха! - расхохотался Ред. - Хотел бы я посмотреть, как бы ты обошелся, например, без девочек. Уилсон и Галлахер тоже рассмеялись. - Это уж относится к тому, без чего человек никогда не обходится, - согласился Уилсон сквозь смех. - В Бостоне, - сказал Галлахер, - если кто-нибудь из друзей найдет подходящую девочку, он всегда поделится. Произнеся это, Галлахер сразу же покраснел. Он вспомнил свои исповеди священнику Хогану. Он всегда почему-то на исповеди забывал все плохое, что делал или говорил. Всякий раз, направляясь к отцу Хогану, Галлахер пытался припомнить свои грехи, но из этого ничего не получалось, он никогда не мог вспомнить за собой ничего плохого. Придя к священнику, он говорил только: "Грешен, отец мой, в богохульстве". "И Мэри меня так мало знает", - подумал Галлахер. Она не знала даже, как он ругается нецензурными словами. Но это ведь просто дурная привычка, которую он усвоил в армии. Правда, он ругался и раньше, когда входил в шайку, но это не в счет. Тогда он был совсем еще мальчишкой. А в присутствии женщин он никогда не ругался. Галлахер начал вспоминать о шайке. Какие это были хорошие ребята! Было время, когда они распространяли памфлеты и агитировали таким образом за то, чтобы в Роксбери был выбран Маккарти. Позднее Маккарти даже упомянул в своей речи, что победил на выборах благодаря преданности своих помощников. А еще было время, когда они совершили рейд в Дорчестер и кое-чему научили этих евреев. Они подошли к одному мальчишке лет одиннадцати, когда тот возвращался из школы, окружили его, а Уайти Лайдон спросил: "Ты кто такой, черт возьми?" Мальчишка задрожал от испуга и ответил: "Я не знаю". "Пархатый, вот ты кто", - сказал ему Уайти. Он схватил мальчишку за ворот рубашки и еще раз спросил: "Ну, теперь кто ты?" "Пархатый", - ответил мальчишка, едва сдерживая слезы. "Хорошо, - сказал Лайдон, - теперь повтори по слогам, кто ты?" "Я... я пар-ха-тый", - заикаясь, молвил тот. Ну и смеху тогда было. Онемевший от страха парень так испугался, что, должно быть, наложил в штаны. Ох уж эти евреи... Галлахер вспомнил, как Лайдон выбился в полицейские. Вот парню подвалила удача! Если бы Галлахеру немного повезло, он бы тоже мог получить такое место. За всю работу, которую он выполнял в свободное время для организации демократов, он не получил для себя абсолютно никакой выгоды. Почему? Он мечтал делать большие дела. Он мог бы даже поступить на работу в почтовое отделение, если бы не этот олдермен Шапиро и его сопливый племянник Эйби... или, кажется, Джеки. Галлахера охватило чувство обиды. Всегда ему в жизни что-нибудь да мешало. Почувствовав нараставшее негодование, он вспомнил о новичках-евреях во взводе. - А ведь к нам во взвод прислали двух задрипанных еврейчиков. _ Да, - отозвался Ред. Он знал, что Галлахер сейчас начнет одну из своих скучных и длинных тирад. Чтобы хоть как-то предупредить это, он добавил: - Но они, по-моему, ничем не хуже нас. - Они побыли у нас всего одну неделю, а уже загадили весь взвод, - сказал Галлахер, повернувшись к Реду. - Не знаю, - проворчал Уилсон, - этот Рот, конечно, так себе, а другой, Гольдстейн... или Гольдберг, или как там его фамилия... он вроде парень неплохой. Я сегодня работал с ним вместе, и мы разговорились, как лучше всего укладывать бревенчатую дорогу. - Оба они у меня не вызывают доверия, - сказал Галлахер сердито. Ред зевнул и подобрал ноги. - Начинается дождь, - сказал он. На палатку начали с шумом падать крупные дождевые капли. Небо сразу стало необычайно мрачным, как будто его кто-то закрыл освещаемым с другой стороны свинцово-зеленым стеклом. - Ох и сильный ливень будет, - продолжал Ред, устраиваясь поудобнее. - А у вас хорошо закреплена палатка? - поинтересовался он. - Я думаю - да, - отозвался Уилсон. Мимо палатки пробежал какой-то солдат. Шлепающий звук его ботинок привел Реда в дурное настроение: по этому звуку сразу можно было догадаться, что человек спешит укрыться от надвигающейся грозы. Ред глубоко вздохнул. - Вся моя жизнь складывается так, что приходится вечно ходить с мокрой задницей, - недовольно пробормотал он. - А вы знаете, - оживленно заметил Уилсон, - Стэнли уже задирает нос, хотя его только подали на капрала. Я слышал, как он рассказывал одному новичку о высадке на Моутэми: "Ну и жаркий был бой!" - Уилсон весело захихикал. - Я был счастлив услышать, что Стэнли так думает, потому что сам я как-то не решил, жаркий это был бой или нет. Галлахер звучно сплюнул. - Плевал я на этого Стэнли, - сказал он. - Я тоже, - заметил Ред. Галлахер и Уилсон все еще считали, что Ред побоялся драться со Стэнли. "Ну и черт с ними", - подумал Ред. Когда он услышал, что Стэнли собираются произвести в капралы, он пренебрежительно рассмеялся, но потом подумал, что все правильно, Стэнли только для этого и годится. "Подлипалы могут пробраться куда угодно", - подумал он. Однако в действительности все это было не так уж просто. Ред почувствовал неожиданно, что ему очень хочется, чтобы выбор при назначении капрала пал на него. Он чуть было не рассмеялся вслух при этой мысли и тут же почувствовал горечь обиды из-за того, что все время открывал в себе что-то новое. "Это армия сделала меня таким, - подумал он. - Старая история: сначала они запугивают тебя, а потом дают нашивки". Он отказался бы, даже если его попросили бы. Зато какое это было бы удовольствие - отказаться. Где-то рядом сверкнула молния, а через несколько секунд раскатисто загрохотал гром, казалось, прямо над головой. - Ой, ребята, это где-то близко, - заметил Уилсон. Небо теперь стало угрожающе темным и мрачным. Ред снова лег на спину. Он все время отказывался от лычек, а теперь... Он несколько раз постучал себя рукой по груди, медленно,- с печальным выражением лица. Всю свою жизнь он прожил налегке, все его пожитки укладывались в одном рюкзаке. "Чем больше у человека вещей, тем больше ему их надо, чтобы жить сносно". Ред всегда придерживался этой аксиомы, но сейчас эта мысль не приносила большого утешения. Силы его были на исходе. Слишком долго ему пришлось жить в одиночестве. - Начинается дождь, - сказал Галлахер. Все палатки бивака начало трясти от резких порывов ветра. Сначала полоса дождя охватывала бивак медленно, можно было различить удары отдельных крупных капель по прорезиненному полотну, потом дождь усилился, и удары капель слились в непрерывный звуковой поток, как будто шел уже не дождь, а сильнейший град. Полотна палаток прогибались, словно наполняемые ветром паруса. Где-то недалеко несколько раз подряд прогремели раскаты грома, а потом свинцовая грозовая туча над биваком неожиданно прорвалась, и хлынул ливень. Гроза обещала быть особенно сильной. Приподнявшись, Уилсон ухватился руками за распорку палатки, чтобы испытать ее прочность. - Вот черт! - выругался он. - Такой ветер может снести не только палатку, но и голову. Высокую траву и мелкий кустарник за пределами огражденной территории прибило дождем и ветром так, как будто по ним только что прошло большое стадо диких зверей. Раздвинув входную щель, Уилсон высунул голову из палатки. Рассмотреть что-нибудь через пелену проливного дождя было невозможно, ветер дул с необыкновенной силой. За какую-нибудь секунду голова намокла так, как будто Удлсон только что вынырнул из воды. Через все швы и щели палатки стекала вода, она хлестала, подобно волне прибоя, через вход, и избавиться от нее не было никакой возможности. Дождевые стоки вокруг палатки быстро наполнились водой, и ручейки из них побежали к расстеленным одеялам. Галлахеру пришлось поспешно свернуть их в узел, и все трое присели на корточки под колыхавшиеся края плащ-палатки, пытаясь удержать их на месте и не намочить при этом ноги в скапливавшейся в углублении воде. Однако сохранить ноги сухими никому не удалось. За пределами палатки вода образовывала быстро расширявшиеся лужи, от которых во все стороны, словно щупальца огромного спрута, растекались охватывавшие землю ручьи. - Проклятая жизнь! - проворчал Уилсон. Гольдстейн и Риджес промокли насквозь. Когда начал дуть порывистый ветер и пошел дождь, они выскочили из палатки, чтобы укрепить колышки. Гольдстейн запихал одеяла в резиновый мешок своего рюкзака и, опустившись на колени, залез обратно в палатку, пытаясь не дать ветру свалить ее. - Просто вырывает из рук! - крикнул он. Риджес лишь кивнул головой. На его унылом лице задержалось множество капелек дождя, а прямые песочного цвета волосы прилипли к голове. - Тут ничего уже не сделаешь, придется только ждать! - крикнул он Гольдстейну. Его слова отнесло ветром, и Гольдстейн услышал только одно из них - "ждать". Он старался удержать палатку весом своего тела, схватившись руками за верхнюю распорку, но порывы ветра были настолько сильны, что распорка просто вырывалась из рук. Гольдстейн так промок, что его зеленый комбинезон казался черным. "На дне океана, наверное, вот так же", - подумал он. То, что сейчас происходило здесь, на земле, очень походило на подземные бури, о которых Гольдстейн читал когда-то. Несмотря на благоговейный страх перед стихией и необходимость удерживать палатку, Гольдстейн наблюдал за ураганом с захватывающим интересом. "Возможно, на земле происходило нечто подобное, когда она начала остывать", - подумал он и почувствовал сильное возбуждение, как будто являлся очевидцем сотворения мира. Конечно, думать о палатке в такой момент было глупо, но что поделаешь. Он был уверен, что палатка выдержит и устоит на месте; колышки были забиты на целых три фута, а почва глинистая и должна держать их крепко. Если бы он только знал, что предстоит такая буря, то построил бы такое укрытие, которое выдержало бы любое испытание, а он лежал бы себе под ним совершенно сухим и ни о чем не беспокоился бы. Гольдстейн сердился на Риджеса. Тот должен был бы сказать ему, какие здесь бывают бури, ведь он уже повидал много и мог бы приготовиться. Гольдстейн уже прикидывал, как он установит палатку в следующий раз. Его ботинки насквозь промокли, и он начал усиленно шевелить пальцами, чтобы согреть замерзшие ноги. "Простое действие, - подумал он. - Наверное, человек, который изобрел соковыжималку, испытал нечто подобное". Риджес наблюдал за бурей со страхом и покорностью. "Разверзлись хляби небесные", - думал он. Под порывами ветра джунгли пришли в беспокойное движение, а свинцово-зеленое небо расцветило их ярчайшими, сверкающими оттенками зеленого, так что Риджесу виделись райские кущи. Ему казалось, что все вокруг ожило и пришло в движение: и джунгли и окрасившаяся в грязно-золотистый цвет земля. Он со страхом продолжал смотреть на фантастически зеленые джунгли и оранжево-коричневую землю, лихорадочно пульсировавшую, как будто дождь наносил ей огромные рваные раны. Стихия пугала Риджеса. "Господь бог дает, он же и берет назад", - мрачно подумал он. Бури и штормы занимали особое место в его жизни; сначала он боялся их, потом научился мириться с их неизбежностью и принимать как должное. Ему вспомнилось красное морщинистое лицо отца с печальными и спокойными голубыми глазами. "Знаешь, Осей, - говорил он бывало, - человек работает, трудится всю жизнь, поливает землю своим потом, чтобы она кормила его. И вот работа вся сделана, но, если господу богу угодно, он может ниспослать бурю, и все труды пропадут даром". Риджес усвоил это лучше, ,чем чтолибо. Всю свою жизнь он и его отец трудились на бесплодной земле, боролись с разными вредными насекомыми и паразитами, обрабатывали свое поле при помощи единственного состарившегося мула, и очень часто все их труды пропадали в результате какой-нибудь одной черной ночи. Риджес помог Гольдстейну закрепить колышки попрочнее просто потому, что соседу надо помогать, когда тот нуждается в этом. Риджес считал, что человек, с которым ты спишь в одной палатке, даже если он посторонний для тебя человек, все же является твоим соседом и ему надо помочь. В душе же Риджес считал, что попытки закрепить палатку бесполезны. "Пути господни неисповедимы, - думал он, - и человек не должен испытывать бога". Если буря должна снести их палатку, значит, так тому и быть, и любые усилия удержать ее будут напрасными. Поскольку Риджес не знал, что в эту минуту дождь в Миссисипи не идет, он молился богу, чтобы дождь не испортил только что засеянные отцом поля и не лишил его урожая. "Ради всего святого, не заливай полей моего отца", - бормотал он себе под нос. Но даже произнося эти слова, Риджес ни на что не надеялся; он молился, чтобы доказать свое уважение к богу. Порывистый вeтep, словно многоножевая коса, налетал на бивак и срезал с кокосовых деревьев большие ветви и листья, обрушивая на них град ударов дождевых капель. Гольдстейн и Риджес видели, как ветер подбросил вверх чью-то палатку, и она, хлопая своими полотнищами, как испуганная птица, пролетела мимо них. - А интересно, что происходит сейчас там, на фронте? - громко крикнул Гольдстейн. Он неожиданно вспомнил, что на острове на расстоянии многих миль друг от друга в джунглях разбито множество других таких же биваков. Риджес пожал плечами. - Наверное, держатся, - громко ответил он на вопрос Гольдстейна. Гольдстейна очень интересовало, как все выглядит там, дальше, в глубине острова. За неделю, с тех нор как его назначили в разведывательный взвод, он видел лишь небольшой участок дороги, которую они прокладывали на расстоянии одной-двух миль от бивака. Сейчас он попробовал представить себе атаку, предпринимаемую во время этого урагана, и содрогнулся от ужаса. Гольдстейн с еще большей силой сжал руками распорку палатки, стараясь во что бы то ни стало удержать ее. "Вполне возможно, - подумал он, - что японцы атакуют сейчас и наш бивак. Интересно, несет ли кто-нибудь караул у пулеметов?" - Умный генерал обязательно использует такой момент для атаки, - сказал он вслух. - Да, пожалуй, - тихо отозвался Риджес. Ветер на какой-то момент стих, и их голоса казались какими-то приглушенными, как будто они разговаривали в церкви. Гольдстейн смог наконец разжать пальцы, удерживавшие распорку, и с радостью почувствовал, как отходят уставшие руки. "Кровообращение разгоняет вредные последствия перенапряжения мышц, - подумал он. - Может быть, буря уже совсем перестала?" Вырытое в земле углубление для палатки заполнилось жидкой грязью, и это заставило Гольдстейна задуматься над вопросом: как же они будут спать эту ночь? Его начала пробирать дрожь. Только теперь он почувствовал, что одежда на нем совершенно мокрая. Ветер подул с прежней силон, и их молчаливая напряженная борьба за сохранение палатки возобновилась. Гольдстейн чувствовал себя так, как будто он старался удержать дверь, которую с другой стороны пытался открыть более сильный человек. Он увидел, как ветер сорвал и унес еще две палатки, а их обитатели с криком побежали в поисках другого укрытия. Смеясь и проклиная все на свете, в палатку Гольдстейна и Риджеса ввалились Вайман и Толио. Юношеское костлявое лицо Ваймана расплылось в широкой улыбке. - Ну и ну! Вот это дождичек! - закричал он сквозь хохот. Лицо его выражало что-то среднее между веселым возбуждением и вопросительным недоумением, словно он не понимал - то ли это бедствие, то ли цирковое представление. - А где твое имущество и оружие? - прокричал Гольдстейн. - Потерял. Все сорвало ветром. Винтовка утонула в большой луже. Гольдстейн посмотрел на свою винтовку. Она лежала на бровке у основания палатки, забрызганная водой и грязью. Он пожалел, что не завернул ее перед началом дождя в свою грязную рубаху. "Я все еще новичок, - подумал он про себя, - бывалый солдат обязательно вспомнил бы о ней и не дал бы намокнуть". С большого мясистого носа Толио капала вода. - Вы думаете, ваша палатка выдержит? - крикнул он. - Не знаю, - ответил Гольдстейн. - Колышки, я Думаю, выдержат. Четверо солдат едва разместились в маленькой палатке, хотя и сидели на корточках. Риджес почувствовал, как его ноги все больше и больше покрывает жидкая грязь, и пожалел, что не снял ботинки. "При такой проклятой погоде их приходится больше сушить, чем носить", - подумал он. С верхней распорки и швов палатки начали скатываться обильные ручейки воды. Один из них стекал прямо на согнутые колени Риджеса. В промокшей одежде было так холодно, что вода казалась теплой. Риджес глубоко вздохнул. Внезапно в палатку ворвался страшный порыв ветра, надул ее, как шар, верхняя распорка сломалась и разорвала полотно. Палатка рухнула на солдат, как мокрая простыня. В течение нескольких секунд, пока полотно не подхватил порыв ветра, они возились под ним, как слепые котята. Вайман не удержался на корточках и шлепнулся задницей в мокрую грязь. Он никак не мог освободиться от накрывшего его полотна палатки и долго смеялся над своей беспомощностью. "Я такой немощный, что не могу вырваться из бумажного кулька", - подумал он, и ему стало от ьтого еще смешнее. - Эй, ребята, где вы? - крикнул он, но полотно палатки в этот момент снова подхватил порыв ветра, оно надулось, как парус, окончательно оторвалось и, крутясь и раскачиваясь, как клочок бумажки, полетело над биваком. На одном из колышков остался лишь небольшой рваный кусок полотна, и теперь он развевался, как обтрепанный ветром флаг. Все четверо поднялись было на ноги, но ветер дул так сильно, что пришлось пригнуться к земле. На небольшом не закрытом тучами участке неба над горизонтом светило ярко-красное заходящее солнце, но оно казалось бесконечно далеким. Дождь теперь стал очень холодным, и все замерзли до дрожи. Почти все палатки бивака сорвало ветром; с трудом удерживая равновесие, по грязным лужам в поисках укрытия пробирались промокшие насквозь солдаты. Их движения казались со стороны нелепыми, как движения людей в кинокартине, которую прокручивают слишком быстро. - Господи, я окончательно замерзаю! - крикнул Толио. - Надо найти какое-нибудь укрытие! - прокричал Вайман. Он был весь перемазан грязью и дрожал от холода так, что у него не попадал зуб на зуб. - Ну и дождь, черт бы его взял! - выругался он с досадой. По лужам и грязи, падая и снова вставая, они побежали к автогаражу, чтобы укрыться от дождя под машинами. Толио падал больше всех, как будто он потерял какой-то необходимый для равновесия балласт, и ветер бросал его из стороны в сторону, как пушинку. - Я забыл свою винтовку! - крикнул бежавший позади него Гольдстейн. - А за каким чертом она тебе? - ответил Толио, обернувшись назад. Гольдстейн попытался остановиться и бежать обратно, но навстречу ветру двигаться было невозможно. Они бежали почти рядом, но кричать приходилось так громко, как будто их разделяло расстояние не меньше мили. "Целую неделю мы работали и приводили бивак в порядок, - с горечью подумал Гольдстейн. - Каждую свободную минуту сооружали что-нибудь новое, а теперь вот палатку снесло, вся одежда и бумага для писем насквозь промокли, винтовка, наверное, заржавела. Земля везде мокрая, спать будет негде, все разрушено". Он почувствовал возбуждение и даже своеобразную веселость, какую иногда испытывает человек, когда события заканчиваются катастрофой или бедствием. Ветер буквально втолкнул Гольдстейяа и Толио на площадку гаража. Под действием ветра они даже натолкнулись друг на друга и больно ушиблись. Гольдстейн не удержался на ногах и растянулся в жидкой грязи. Он с трудом поднялся и спрятался от ветра за одной из грузовых машин. Здесь собралась почти вся рота: часть солдат забралась в кузовы, остальные, прижавшись друг к другу, сидели под машинами. У той, к которой добрался Гольдстейн, находилось около двадцати солдат. Они дрожали и стучали зубами от леденяще-холодного дождя. Небо над ними казалось совершенно темной чашей, разрываемой раскатами грома и извергающей потоки воды. Гольдстейн видел перед собой только окрашенный в зеленое грузовик и теснившихся около него солдат в мокрых темно-зеленых комбинезонах. - Господи! - громко произнес кто-то рядом с ним. Толио попытался закурить сигарету, но она насквозь промокла и рассыпалась у него в руках еще до того, как он достал из непромокаемого мешочка спички. Он бросил сигарету на землю и видел, как она тотчас же расползлась в грязи. Хотя Толио уже промок насквозь, дождь все еще был для него настоящей мукой: каждая падающая на спину капля казалась холодным, вызывающим отвращение слизнем. Он повернулся к стоявшему рядом солдату и крикнул: - Вашу палатку снесло? - Ага, - весело ответил тот. Толио стало от этого легче. Он почесал свой черный подбородок и неожиданно почувствовал дружескую близость и теплоту ко всем окружавшим его людям. "Все они хорошие ребята, хорошие американцы", - подумал он. Руки у него просто окоченели от холода; чтобы хоть немного согреться, он сунул их в просторные карманы своих рабочих брюк. Почти стемнело. За машиной, да еще под кокосовыми деревьями, лица окружающих солдат узнавать становилось все труднее. Охватившее Толио чувство усилилось, теперь к этому чувству прибавились грусть и нежность. Толио вспомнилось, как выглядела его жена, когда она однажды украшала рождественскую елку. По его полным щекам побежали слезы. На минуту или две он совершенно забыл о войне, о дожде и обо всем другом; он знал, что через какоето время придется думать и решать, как и где спать, но в этот момент он не помнил ни о чем, кроме дома и жены... По территории бивака неуклюже, словно плывя по лужам грязной воды, проехал джип и остановился приблизительно в тридцати футах от них. Толио видел, как из него вылезли генерал Каммингс и еще два офицера. Он подтолкнул Реда локтем. Генерал был без головного убора, а его форма насквозь промокла, но он тем не менее улыбался. Толио смотрел на Каммингса с интересом и почтением; он видел его несколько раз, но лишь издалека, а так близко - впервые. - Солдаты! Эй, солдаты у машины! - крикнул генерал, приближаясь к ним. - Как чувствуете себя? Промокли? - Толио засмеялся вместе с другими. Генерал тоже смеялся. - Ничего, ничего, - продолжал он, - вы ведь не сахарные. Ветер несколько ослаб, и генерал уже не так громко сказал, обращаясь к сопровождавшим его майору и лейтенанту: - Я думаю, что дождь вот-вот прекратится. Я только что разговаривал с Вашингтоном, друзья из военного министерства заверили меня, что дождь должен прекратиться. Оба офицера громко рассмеялись. На лице Толио появилась широкая улыбка. "Генерал замечательный человек, пример всем офицерам", - подумал он. - Теперь вот что, солдаты, - громко сказал генерал, - я не думаю, что в нашем биваке уцелела хоть одна палатка. Как только буря прекратится, мы попытаемся доставить с берега какое-то количество плащ-накидок, но некоторым из вас придется остаться мокрыми в течение всей ночи. Конечно, хорошего в этом мало, но что поделаешь. На линии фронта сейчас не все спокойно, и некоторым из вас, возможно, придется провести ночь в еще худших условиях. - Генерал сделал короткую паузу, посмотрел на все еще темное небо и добавил, подмигивая: - Я полагаю, среди вас нет таких, которые оставили свой пост, когда началась буря, а если и есть.... им надо стрелой вернуться на место, как только я уеду. - Послышался общий хохот. Поскольку проливной дождь прекратился, большая часть солдат роты подошла к автомашине, где находился генерал. - Я говорю серьезно, солдаты, - продолжал он. - Если судить по данным, которые мы получили до того, как связь вышла из строя, то, мне кажется, ночью здесь могут появиться японцы, поэтому вам надо быть начеку. Мы находимся на достаточном удалении от линии фронта, но не так уж далеко, чтобы здесь не мог появиться противник. - Сказав это, генерал улыбнулся, возвратился вместе с офицерами к своему джипу и уехал. - Я так и знал, слишком долго все было спокойно, - заметил Ред, сплюнув на землю. - Два против одного, что они воспользуются сегодняшней бурей и неожиданно нападут на нас. - Нечего было скулить, когда все было тихо, - сердито отозвался Уплсон. - Вечно эти новички рвутся в бой, но кое-кто из них теперь, наверное, притих. - А этот генерал - хороший парень, - вмешался Толпо. - Хороших генералов на свете не бывает, - возразил Ред, еще раз сплюнув. - Слушай, Ред, - горячо запротестовал Толио, - где ты еще найдешь такого генерала, который вот так разговаривал бы с солдатами? По-моему, он хороший человек. - Он просто бьет на то, чтобы его любили, - не унимался Ред. - Мягко стелет, да жестко спать. За каким чертом он рассказывает нам о своих опасениях и заботах? Мне вполне хватает своих. Толио глубоко вздохнул и замолчал. "Ох уж и любит этот Ред спорить", - решил он. Дождь совсем прекратился, и Толио подумал о том, что надо возвращаться к остаткам своей палатки. Мысль об этом была неприятной, но Толио не любил сидеть без дела, тем более теперь, когда прекратилась буря. - Пошли, - предложил он, - можно еще как-нибудь устроиться поспать. - Это бесполезно, - проворчал Ред. - Ночью нам придется не спать, а воевать с япошками. С наступлением ночи снова стало душно. Генерал Каммингс был очень обеспокоен. После того как джип выбрался с площадки гаража, генерал приказал шоферу: - Везите нас к штабной батарее сто пятьдесят первого. - Повернувшись затем к майору Даллесону и лейтенанту Хирну, неудобно разместившимся на заднем сиденье, он добавил: - Если батарея не имеет телефонной связи со вторым батальоном, нам придется пройти пешком, пока не наступил рассвет. Джип проехал через проход в проволочном заграждении и свернул на дорогу, ведущую к линии фронта. Генерал рассматривал ее нахмурившись. На дороге было много жидкой грязи; чем дальше, тем ее становилось все больше и больше. Сейчас здесь было очень скользко, джип часто буксовал, и его бросало то в одну, то в другую сторону. Через несколько часов грязь загустеет, станет липкой как клей, и машины будут застревать и вязнуть в ней по самые ступицы. Генерал мрачно всматривался в джунгли по обеим сторонам дороги. В кювете лежало несколько разлагающихся трупов японских солдат. Генерал задержал дыхание. Каким бы привычным ни был этот зловонный запах, генерал не переносил его. Он отметил про себя, что нужно будет поторопиться с назначением похоронной команды для очистки дороги от трупов. Близилась ночь, а с нею и угроза нападения. В темноте, сидя в медленно продвигавшемся вперед джипе, Каммннгс чувствовал себя как бы подвешенным в воздухе. Непрерывный гул