нескольких минут Браун прислушивался к отдаленным артиллерийским залпам. "Ребятам жарко там сейчас, - подумал он. - Японцы атакуют, а ребята наверняка в самом пекле. Нашему взводу всегда достается самый трудный участок, я в этом уверен. Дай бог, чтобы сегодня никого не убили. - Браун внимательно вгляделся в темноту джунглей. - Мне здорово повезло, что оставили здесь. Совсем не хотелось бы оказаться сейчас на месте Мартинеса. Сегодня бой наверняка горячий, но мне он совершенно ни к чему. Я уже побывал в горячих боях, преодолевал рубежи под пулеметным огнем, плыл в воде под артиллерийским обстрелом. Такого вполне достаточно для любого солдата. Я горжусь тем, что получил звание сержанта, но, откровенно говоря, иногда все-таки хочется быть простым рядовым, таким, например, как Рот, ничего не делать и ни за что не отвечать. Надо позаботиться о себе, потому что никто другой о тебе не позаботится. Я уже достаточно испытал в этой войне, чтобы рисковать еще и подставлять себя под пули. - Он нащупал пальцами небольшую тропическую язву на своей губе. - Надеюсь, что никого из ребят сегодня не убьет", - подумал он еще раз. Колонна автомашин с трудом пробиралась по дороге, покрытой жидкой грязью. Разведывательный взвод выехал из бивака час назад, но всем казалось, что времени прошло значительно больше. В грузовой машине находилось двадцать пять человек. Поскольку сидячих мест в ней было только двенадцать, остальные расположились на полу, подложив под себя или винтовки, или рюкзаки, или другое имущество. Было очень темно и жарко, одежда промокла от пота. Ночной воздух казался каким-то невероятно плотньш, джунгли с обеих сюрон как бы выдыхали на дорогу волны влаги. Все сидели молча, говорить никому не хотелось. На джунгли опустилась плотная туманная дымка. Прислушавшись, можно было различить рокот двигателя впереди идущей машины. Временами к ним приближалась и позади идущая машина, и тогда темноту пробивали слабые лучи затемненных фар, как будто в тумане горели две маленькие свечи. Вайман сидел на своем рюкзаке. Он закрыл глаза и расслабил мышцы. Его тело сразу же начало покачивать из стороны в сторону в такт неожиданным наклонам и подскокам машины, и он почему-то вообразил, что едет в вагоне метро. Напряжение и тревога, охватившие его, когда Крофт приказал всем собрать свои вещи и приготовиться к переброске на передовую, несколько утихли, и Вайман пребывал теперь в состоянии томительного ожидания дальнейших событий. В его голове возникали одна за другой бессвязные мысли и отрывочные воспоминания. Вайману вдрут вспомнилось, как вместе с матерью он ехал на автобусе из Нью-Йорка в Питтсбург. Поездка состоялась вскоре после смерти отца. Мать намеревалась тогда побывать у своих родственников и попробовать одолжить у них денег. Разумеется, из этой затеи ничего не получилось. На обратном пути в отошедшем в полночь автобусе мать обсуждала с ним, как жить дальше, и они решили, что ему придется работать. Сейчас Вайман вспомнил об этом без особого интереса, а в то время он считал эту ночь наиболее важной в своей жизни. Теперь он совершает другую поездку, которая может иметь для него куда более важные последствия. О том, что его ожидает, он не имел ни малейшего представления. На какой-то момент Вайман почувствовал себя от этих мыслей повзрослевшим; он вспомнил о событиях, происшедших всего несколько лет назад, событиях, которые кажутся теперь несущественными. Он попытался представить себе бой, но сразу же решил, что это невозможно. Он всегда представлял бой весьма ожесточенным, длящимся несколько дней подряд, но вот он находится во взводе уже более недели, и ничего еще не произошло, кругом царили мир и спокойствие. - Как ты думаешь, жаркий бой будет сегодня? - тихо спросил он Реда. - Спроси генерала, - буркнул тот. Вайман ему нравился, но он намеренно старался казаться недружелюбным к нему, потому что этот юноша чем-то напоминал ему Хеннесси. Ред испытывал глубокое отвращение к предстоящей ночи. Он участвовал в стольких боях, испытал так много страха, видел так много убитых товарищей, что не имел теперь никаких иллюзий относительно священности и неприкосновенности своей жизни. Он знал, что может погибнуть. Смерть была для Реда чем-то таким, с чем он смирился уже давно, поэтому он редко думал о том, что должно было произойти за пределами нескольких следующих минут. Однако с некоторых пор его охватило какое-то интуитивное чувство тревоги, чувство, которое он никогда не выражал вслух. Оно не давало ему покоя. Пока не убили Хеннесси, Ред воспринимал смерть всех знакомых ему ребят как некое не имеющее особого значения отсутствие. Погибших людей просто больше не было рядом, как и разных старых друзей, которых отправили в госпиталь и которые так и не вернулись, или товарищей, которых перевели в другие части. Когда до него доходило известие о том, что знакомый ему парень убит или серьезно ранен, он воспринимал это известие с определенным интересом и даже немного переживал, но это было такое же чувство, какое человек испытывает, когда узнает, например, что его друг женился, или заработал, или потерял много денег, или чтонибудь еще в этом роде. Ред просто узнавал, что с кем-то, кого он знал, что-то случилось, и на этом дело кончалось. Смерть Хеннесси оказала на Реда совсем иное действие: она породила в нем какой-то тайный страх. Он становился явным, когда Ред вспоминал вещи, о которых говорил Хеннесси. В такие моменты Ред испытывал безграничный страх. Когда-то Ред мог без боязни думать о предстоящем горячем бое, презирая все связанные с ним трудности и невзгоды, а также неизбежные потери. Но теперь мысль о смерти снова и снова порождала в нем ужас и страх. - Знаешь что я тебе скажу, - обратился он к Вайману. - Что? - Ты бессилен что-нибудь изменить, поэтому лучше помалкивай. Ваймана это обидело, и он замолчал. Реду стало жаль его. Он достал из кармана деформировавшуюся от жары плитку шоколада с прилипшими к ней соринками и табаком. - Хочешь? - спросил он у Ваймана. - Ага, спасибо. Ночь ощущалась всеми чисто физически. В машине воцарилась тишина, никто не произносил ни слова, кроме случайного бормотания или ругательства, когда машина подскакивала на неровностях дороги. Все машины, конечно, шумели так, как должны шуметь грузовые машины на такой дорою: они скрипели и сотрясались, двигатели ревели, когда колеса буксовали в скрытых под грязью ямах, быстро вращающиеся в воде покрышки издавали режущие слух завывающие звуки. В целом же колонна машин издавала сложное попурри звуков и тонов, напоминавших постоянный монотонный рокот волн и бурунов у бортов быстро идущего судна. Этот унылый шум, да еще в темноте, оказывал на людей подавляющее действие. Из-за тесноты сидеть в машине было неудобно, руки и ноги затекали, а изменить положение так, чтобы не побеспокоить соседа, было невозможно. Крофт настоял к тому же, чтобы все надели стальные каски. По лицу Реда с непривычки к тяжести на голове градом лил пот. - Эта каска на голове все равно что мешок с песком, - пожаловался он Вайману. - Наверное, нам сегодня туго придется, а? - спросил Вайман, ободренный его обращением. Ред вздохнул, но подавил раздражение. - Ничего страшного не будет, мальчик, - ответил он спокойно. - Постарайся только не навалить в штаны, а остальное все обойдется. Вайман тихоиько засмеялся. Ред нравился ему, и поэтому он решил держаться около него. Машины остановились. Все сразу же задвигались, чтобы сменить положение и по возможности расправить затекшие конечности. Послышалось ворчание, ругательства. Люди терпеливо ждали дальнейших событий. Многих клонило ко сну; они с усилием удерживали склонявшуюся на грудь голову. Ночной воздух был так насыщен влагой, что мокрая одежда на солдатах не высыхала. Слабый ветерок не уменьшал духоты. Все чувствовали себя очень уставшими. Гольдстейн начал беспокойно ерзать. После того как машины простояли без движения в течение пяти минут, он повернулся к Крофту и спросил: - Сержант, можно я вылезу посмотрю, почему мы стоим. - Сиди где сидишь, - ответил недовольным тоном Крофт. - Никто отсюда не вылезет. "Потеряться" хочешь? Гольдстейн почувствовал, что краснеет. - Я вовсе и не думал ни о чем таком, - тихо заметил он. - Просто я подумал, что, может быть, опасно так вот сидеть здесь, в то время как поблизости могут быть японцы. Откуда мы знаем, почему машины остановились? Крофт зевнул и ответил Гольдстейну спокойным нравоучительным тоном: - Слушай-ка, парень, впереди еще много такого, о чем тебе придется похлопотать. Поэтому, когда дело тебя не касается, сиди и молчи в тряпочку. Командовать же взводом и без тебя кому найдется. Несколько человек засмеялись. Голъдстейн обиделся. Он решил, что Крофт ему определенно не нравится, и начал размышлять над всем тем, что тот успел наговорить ему обидного за короткое время, пока он был во взводе. Машины снова тронулись, прошли несколько сот ярдов на первой скорости и опять остановились. Галлахер громко выругался. - В чем дело? Ты что, очень торопишься, что ли? - тихо спросил его Уилсон. - Да уж лучше скорее прибыть на место, чем ползти как черепаха. Машины постояли несколько минут и снова тронулись. Развернутая около дороги артиллерийская батарея вела огонь. Начала стрелять и еще одна, находившаяся где-то в нескольких милях впереди. Солдаты молча прислушивались к шелесту пролетавших высоко пад головой снарядов. Где-то вдалеке застрекотал пулемет. Звук очередей был каким-то глубоким и пустым, как будто кто-то выбивал ковер. Мартинес снял каску и энергично растер голову: он чувствовал себя так, как будто по голове кто-то бил молотком. На артиллерийский огонь начала отвечать японская батарея, ее снаряды пролетали с невероятным завыванием и визгом. Где-то у горизонта вспыхнула ракета, и в машине теперь можно было различить отдельные фигуры. Лица людей сначала стали белыми, потом синими, как будто они смотрели друг на друга в темной, заполненной дымом комнате. - Кажется, мы уже близко к передовой, - предположил кто-то. Ракета погасла, на горизонте проступило бледное зарево. - Что-то горит, - сказал Толио. - Кажется, там идет жаркий бой, - тихо произнес Вайман, обращаясь к Реду. - Просто они прощупывают друг друга, - успокоил тот. - Если сегодня начнется настоящий бол, шума будет несравненно больше. После нескольких очередей пулемет смолк. Где-то шлепнулось несколько мин, послышались глухие лающие взрывы. Застрочил еще один пулемет, расположенный значительно дальше. Потом снова наступила тишина, и машины двинулись по темной, покрытой грязью дороге. Через несколько минут они опять остановились. Какой-то солдат в задней части кузова попытался закурить сигарету. - Сейчас же прекрати эти штучки, - сердито приказал Крофт. Это был солдат из другого взвода. Он недовольно заворчал на Крофта: - А кто ты такой, чтобы приказывать мне? Сколько можно терпеть? Я курить хочу. - Сейчас же погаси сигарету, - повторил Крофт угрожающим тоном. Поколебавшись несколько секунд, солдат повиновался и потушил прикуренную сигарету. Крофт был раздражен и нервничал. Не из-за страха, конечно, а просто из-за напряжения. Ред обдумывал, стоит ли ему закурить. Он почти не разговаривал с Крофтом с тех пор, как они поссорились на берегу, и ему хотелось бросить сержанту вызов. Собственно, Ред был уверен, что не закурит, но пытался понять почему: то ли потому, что нельзя было нарушать маскировку, то ли потому, что боится Крофта. "Черт с ним, - решил он наконец, - у меня еще будет возможность поспорить с ним, и я докажу, кто прав, а кто нет. Надо просто выбрать подходящий момент". Машины снова медленно поползли по дороге. Через несколько минут послышались чьи-то голоса, и машина со взводом Крофта свернула на какую-то тропу в джунглях. Тропа была очень узкая, машина продвигалась медленно, цепляясь за низко свисавшие ветви деревьев. Чтобы не оказаться исцарапанными, а то и просто стянутыми на землю, сидящим в машине пришлось низко нагнуться. Ред достал из-за пазухи несколько заскочивших туда листьев и поранил палец какой-то колючкой. Обтерев выступившую кровь о штанину, он начал искать свой рюкзак, который забросил куда-то, когда садился в машину. Ноги у него затекли, и он с трудом пытался разогнуть их. - Не слезайте с машины, пока не будет приказа! - крикнул Крофт. Пройдя некоторое расстояние, машины остановились. Из темноты вокруг них послышались приглушенные голоса. Стояла жуткая тишина. Солдаты переговаривались шепотом. Какой-то офицер постучал по борту машины и приказал: - Вылезайте и держитесь все вместе. Солдаты начали спрыгивать на землю. Их движения были медленными, неуверенными. Прыгали с пятифутовой высоты в темноту, не представляя себе, какой грунт под ногами. - Откройте задний борт, - предложил кто-то громким голосом. После разгрузки новое молчаливое ожидание. Машины медленно попятились назад, на дорогу, чтобы отправиться в следующий рейс. - Есть ли среди вас офицеры? - спросил тот же человек, который приказал выходить из машины. Некоторые из солдат захихикали. - Прекратите смех! - приказал офицер. - Взводные сержанты, ко мне! Крофт и сержант саперно-подрывного взвода подошли. - Большинство моих солдат в следующей машине, - заявил сержант саперного взвода. Офицер приказал ему собрать всех вместе. После минутного разговора с офицером Крофт возвратился к своему взводу и заявил: - Нам придется ждать. Солдаты медленно собрались вокруг едва различимого в темноте дерева. - А где мы сейчас находимся? - поинтересовался Риджес. - В штабе второго батальона, - ответил Крофт. - Какой же ты солдат: все это время работал на дороге, а теперь даже не знаешь, где находишься? - Я работал, а не сидел сложа руки и не осматривал окрестности! - ответил Риджес, громко рассмеявшись. Крофт приказал ему соблюдать тишину. Солдаты уселись вокруг дерева. Наступила тишина. В лесу, где-то на расстоянии примерно пятисот ярдов, раздался артиллерийский залп. На какой-то момент джунгли осветились ярким светом. - А почему артиллерия так близко от нас? - поинтересовался Уилсон. - Это рота огневой поддержки, - ответил ему кто-то. - Только и знай: сиди на мокрой земле и жди, - сказал, глубоко вздохнув, Уилсон. - По-моему, командование организовало все это дело очень неразумно, - заметил Гольдстейн тоном, явно указывавшим, что он хочет вызвать обсуждение действий начальства. - Опять ты суешь свой нос куда не следует? - сердито оборвал его Крофт. - Я просто выражаю свое мнение, - возразил Гольдстейп. "Антисемит", - подумал он про себя о Крофте. - Мнение! - передразнил его Крофт, презрительно сплюнув на землю. - Свое мнение выражают только болтливые бабы! - Эй, Гольдстейн, может, устроить тебе трибуну? - насмешливо спросил Галлахер. - Можно подумать, что ты всем доволен, - робко возразил Гольдстейн. - Брось ты эту чепуху! - воскликнул Галлахер после короткой паузы. - Тебе что, фаршированной рыбки захотелось? Снова застрекотал пулемет. В ночной тиши казалось, что он гдето совсем близко. - Мне не нравится твоя манера говорить со мной, - заявил Гольдстейн. - Знаешь что, пошел-ка ты к чертовой матери! - не унимался Галлахер. - Иди сходи в кусты, посиди, а не то наложишь в штаны. - Я не позволю так разговаривать со мной, - возразил Гольдстейн дрожащим голосом. Насмешки Галлахера возмущали Гольдстейна до глубины души. Мысль о драке с Галлахером была ему противна, и в то же время он считал, что должен решиться на нее. Эти идиоты только и знают, что кулаками размахивать. В спор вмешался Ред; ему никогда не нравились бурные проявления страстей. - Тихо, тихо, петухи, - проворчал он. - Через какие-нибудь минуты появятся япошки, и у вас будет с кем подраться. Драка из-за армии, ха! Что касается меня, то я считаю, что порядка в ней нет с тех пор, как посадили на коня Вашингтона. - Ты не прав, Ред, - вмешался Толио. - Нельзя так говорить о Джордже Вашингтоне. - Да ты самый настоящий бойскаут, Толио! - сказал Ред насмешливо, хлопнув рукой по колену. - Не допустишь, чтобы осквернили наш флаг, да? Толио вспомнил о прочитанной когда-то книге под названием "Человек без родины". "Ред совсем как герой этой книги", - решил он про себя. - Я считаю, что есть такие вещи, над которыми смеяться стыдно, - заметил он сердито. - Знаешь что я скажу тебе, паренек? - насмешливо спросил Ред. Толио знал, что Ред намерен зло пошутить над ним, но не удержался и спросил: - Что? - Единственное, что плохо в нашей армии, так это то, что она никогда не проигрывала войны. - Ты что же, полагаешь, что мы должны проиграть эту войну? - удивился Толио. Ред а как прорвало: - А что, по-твоему, я должен иметь против этих проклятых японцев? Ты думаешь, я опечалюсь, если они удержат вот эти джунгли? А какая мне польза от того, что Каммингс получит еще одну звезду на погоны? - А что генерал Каммингс? Он хороший человек, - вмешался Мартинес. - Хороших офицеров не бывает вообще, - убежденно заявил Ред. - Они просто аристократы. По крайней мере считают себя аристократами. А генерал Каммингс ничем не лучше меня. В уборной после него пахнет так же, как и после меня. Начав говорить шепотом, все спорили теперь почти в полный голос. Крофту разговор явно не нравился, и он приказал: - Прекратите болтовню. Гольдстейна все еще трясло от возбуждения. Чувство обиды было столь велико, что на глазах у него появились слезы. Вмешательство Реда еще больше расстроило его, он чувствовал, что сейчас ввяжется в спор. Гольдстейну неудержимо хотелось ответить Галлахеру, но он боялся, что, как только откроет рот, сразу же неудержимо расплачется, как маленький ребенок. Поэтому он молчал и изо всех сил старался успокоиться. К ним подошел солдат. - Это разведывательный взвод? - спросил он. - Да, - ответил Крофт. - Следуйте за мной. Собрав вещи, солдаты один за другим начали двигаться сквозь темноту, едва различая впереди идущего. Через несколько сот шагов остановились. - Ждите здесь, - сказал солдат Крофту. Ред сплюнул и разразился ругательствами. Рота огневой поддержки снова открыла огонь, звуки выстрелов казались теперь намного громче. Уилсон сбросил свой рюкзак на землю и пробормотал: - Через какие-нибудь полминуты снаряды где-то взорвутся и полетят чьи-то головы. - Он глубоко вздохнул и сел на мокрую землю. - Можно было бы придумать для нас что-нибудь получше, чем ходить вот так всю ночь вокруг да около. Я теперь что-то уже не пойму, жарко мне или холодно. Над землей стояла перенасыщенная влагой тяжелая туманная дымка. Из-за мокрой непросыхающей одежды было холодно, а из-за неподвижного тяжелого ночного воздуха - душно. Где-то неподалеку рвались японские снаряды. Солдаты молча прислушивались. Гремя винтовками, ударявшимися о стальные каски и пряжки рюкзаков, мимо прошел взвод. Где-то рядом взвилась осветительная ракета; солдаты на светлом фоне были похожи на темные тени, движущиеся в лучах театральных прожекторов. Торчащие в разные стороны винтовки и рюкзаки создавали впечатление, что идут горбатые люди. Общий шум от их движения был таким же запутанным и сложным, как шум от движения колонны автомашин: он напоминал шуршание волн у бортов судна. Осветительная ракета погасла, взвод солдат прошел. Теперь с той стороны, куда они ушли, доносилось лишь слабое металлическое постукивание винтовок о каски. Невдалеке началась интенсивная перестрелка, послышались характерные хлопающие звуки выстрелов из японских винтовок. Ред повернулся к Вайману и заметил: - Слышишь, как они стреляют: тик-бум, тик-бум. Их ни с чем не спутаешь. На огонь противника отвечало лишь несколько американских винтовок; выстрелы из них казались более мощными, как будто кто-то с размаху стукал по столу широким кожаным ремнем. Вайман беспокойно заерзал. - Как ты думаешь, японцы далеко от нас? - спросил он у Крофта. - Откуда я знаю, - ответил тот, - может, далеко, а может, и близко. Потерпи, парень, скоро и сам увидишь. - Черта с два увидит, - вмешался Ред. - Мы просидим здесь, наверное, всю ночь. - Но ты ведь ничего не имеешь против этого, Волсен, правда? - насмешливо спросил Крофт. - Да, не имею. Я ведь не герой. Мимо прошла еще одна группа солдат. По направлению К биваку проехало несколько грузовых автомашин. Вайман лег на землю. Он был несколько огорчен тем, что первая боевая ночь проходит так нудно, что его даже клонит ко сну. Вскоре он почувствовал, однако, что рубашка, и без того мокрая, начала впитывать влагу из земли. Ему пришлось снова сесть. Стояла невыносимая духота. Вайману очень хотелось закурить, но он понимал, что это невозможно. Прошло не менее тридцати минут, прежде чем снова появился солдат с приказом двигаться дальше. Первым за ним пошел Крофт, следом - остальные. Провожатый привел их на небольшой участок с низким кустарником, на котором находились шесть противотанковых пушек и взвод солдат. Это были небольшие 37-миллиметровые орудия длиной около шести футов с очень легкой ствольной рамой. На ровном твердом грунте такое орудие без особых усилий мог бы перемещать один человек. - Нам предстоит доставить две такие пушки в первый батальон, - сказал Крофт собравшимся вокруг него солдатам. - Я не знаю, насколько тропа в джунглях залита сейчас грязью, но, надо полагать, путь будет нелегкий. Наш взвод пойдет в середине колонны. Мы разделимся на три группы по три человека в каждой - так, чтобы одна группа у нас все время отдыхала. В моей группе будут Уилсон и Галлахер. Ты, Мартинес, бери Волсена и Риджеса, а ты, Толио, - Гольдстейна и Ваймана. Затем Крофт отошел в сторону и несколько секунд тихо разговаривал с офицером. Вернувшись, он приказал: - Первой отдыхающей группой будет группа Толио. Ну а теперь трогаемся, - добавил он и направился к одному из орудий. - Тяжелое, черт бы его взял, - сказал он, протащив орудие первые несколько ярдов. Уилсон и Галлахер начали помогать ему. Потащили свои орудия и солдаты другого взвода, также разделившиеся на несколько групп. Они протащили их по площадке бивака, прошли через проход в проволочном заграждении мимо расположенного здесь пулеметного гнезда. - Ни пуха ни пера вам, ребята! - крикнул какой-то солдат из пулеметного расчета. - К черту! - ответил Галлахер. Даже после такого короткого расстояния он чувствовал, что быстро устает. Всего в колонне было человек пятьдесят; они медленно продвигались по узкой тропе в джунглях. В сотне футов от бивака на тропе стало так темно, что идущих впереди солдат увидеть было невозможно. Переплетающиеся густые ветви деревьев с обеих сторон образовывали как бы крышу над тропой, и солдатам казалось, что они продвигаются по бесконечно длинному тоннелю. Ноги вязли в глубокой густой грязи; прилипая к ботинкам, она делала их в несколько раз тяжелее обычного. Солдаты протаскивали орудие на несколько футов, останавливались, переводили дыхание, снова продвигались на несколько футов и опять останавливались. Орудие то и дело увязало в глубокой грязи, и, чтобы сдвинуть его, трем солдатам приходилось напрягать все свои силы. В целом колонна продвигалась по тропе очень медленно. Из-за темноты солдаты часто натыкались со своим орудием на впереди идущих или, наоборот, отставали настолько, что колонна разделилась в конечном итоге на несколько частей, продвигавшихся по тропе, как куски разрезанного, но все еще живого червя. Замыкавшие колонну оказались в наиболее трудном положении. Проходившие впереди них люди и орудия настолько разбивали тропу, что она превращалась в непроходимое болото. В некоторых местах, чтобы стронуть с места увязшие в грязи орудия, солдатам двух замыкающих групп приходилось поочередно объединять свои усилия. Ширина тропы составляла всего несколько футов. Солдаты то и дело цеплялись ногами за огромные выступающие из земли корни, а их лица и руки были до крови исцарапаны невидимыми в темноте ветками и колючими шипами. Темнота мешала своевременно обнаруживать повороты, поэтому в некоторых местах, там, где тропа шла под уклон и солдаты пользовались им, чтобы разогнать орудие, последнее часто сходило с тропы и врезалось в густые заросли джунглей. В таких случаях, защищая глаза от колючек и шипов руками, солдаты начинали в темноте трудную операцию по возвращению орудия на тропу. Японцы могли устроить на тропе засады, но соблюдать тишину, чтобы не обнаружить себя, было совершенно немыслимо. Орудия скрипели, громыхали и издавали громкий хлюпающий звук, когда колеса засасывало в грязь. Солдаты неистово матерились и тяжело дышали, словно борцы в длительной схватке. Команды и отдельные слова отдавались глухим эхом и пропадали в общем хоре ругательств и хриплых восклицаний людей, выполняющих очень тяжелую работу. Они тащили орудия уже целый час. Для них теперь не существовало ничего, кроме этих проклятых пушек, которые надо было протащить через всю тропу. Одежда пропиталась потом; пот скатывался со лба на глаза и разъедал их до боли. Солдаты цеплялись руками за орудие, спотыкаясь и проклиная все на свете, протаскивали его на несколько футов вперед, останавливались и снова тащили, почти не сознавая, что делают. Когда приходило время смены, выбившиеся из сил солдаты или шли, шатаясь от усталости, рядом с орудием, стремясь восстановить дыхание, или на некоторое время отставали, чтобы отдохнуть сидя. Примерно через каждые десять минут вся колонна останавливалась, чтобы отставшие могли догнать ушедших вперед. Во время таких остановок солдаты ложились на середине тропы, не обращая внимания на заливавшую их жидкую грязь. Им казалось, что они шли по тропе уже несколько часов; восстанавливать дыхание удавалось с трудом; пустые желудки вызывали позывы на рвоту. Некоторые солдаты начали сбрасывать с себя особенно тяжелые предметы снаряжения; один за другим они сбросили тяжелые стальные каски. Воздух под непроницаемым куполом растительности так и не остыл и оставался таким же невыносимо теплым, как и днем. Во время одной остановки офицер, шедший во главе колонны, вернулся по тропе назад, чтобы отыскать Крофта. - Сержант Крофт! Где сержант Крофт? - крикнул он. Его слова повторяли по цепочке, пока их не услышал Крофт. - Я здесь, сэр, - ответил он, и они зашагали навстречу друг другу по глубокой вязкой грязи. - Ну как твои солдаты? - спросил офицер. - О'кей. Они сели около тропы. - Напрасно мы это затеяли, но теперь уж никуда не денешься, - сказал офицер, тяжело дыша. Крофт, с его худощавостью, переносил физическую нагрузку сравнительно хорошо, но и его голос дрожал от усталости, а речь была короткой, отрывистой. - Далеко еще? - спросил он. - Наверное, еще около мили... Мы, пожалуй, и половины не прошли... Зря взялись за это дело... - А что, пушки очень нужны там? - поинтересовался Крофт. Офицер повременил с ответом, стараясь восстановить нормальное дыхание. - Думаю, что очень, - сказал он наконец. - Там, на передовой, по-моему, нет ни одной противотанковой... Два часа назад танки противника атаковали позиции третьего батальона, но их пока остановили. Поступил приказ отправить трндцатисемимиллиметровые в первый батальон... Наверное, считают, что японцы бросятся в атаку на этом участке. - Тогда пушки надо доставить, - сказал Крофт. Он презирал офицера за то, что тот не мог обойтись без разговоров. Надо выполнять приказ, а не обсуждать его. - Надо-то надо... а вот как? - Офицер поднялся на ноги и оперся спиной о ствол дерева. - Если орудие у кого-нибудь застрянет, обязательно сообщи мне, я буду в голове колонны. Нам еще предстоит переправиться через небольшую" речушку... Переправа, кажется, будет очень трудной. Офицер ощупью двинулся вперед, а Крофт - в обратном направлении, к своей пушке. Колонна растянулась теперь более чем на двести ярдов. Движение возобновилось. Изредка небо над ними освещалось ракетами, но через густую растительность на тропу попадала лишь небольшая часть их ярких лучей. Будь здесь художник, он увидел бы в эти короткие моменты достойную кисти картину напряженного труда выбивающихся из сил людей. Потемневшая от дождя, пота и влаги, одежда на солдатах стала еще чернее от приставшей к ней грязи. Бледные, искаженные физическим напряжением лица выделялись на темном фоне еще контрастнее. Даже пушки выглядели в такие моменты какими-то приготовившимися к прыжку фантастическими существами. Затем снова наступала жуткая темнота, и ослепленные солдаты толкали пушки вперед, как муравьи толкают свою добычу к муравейнику. Солдаты устали и измучились до такой степени, что все окружающее воспринималось ими с ненавистью. То и дело кто-нибудь из них падал в грязь и, хрипло дыша, лежал в ней, не имея ни желания, ни воли снова подняться на ноги. Двое других протаскивали пушку еще на несколько футов, потом тоже останавливались и оцепенело ждали, пока третий не встанет и не присоединится к ним. Переведя дыхание, они начинали ругаться. - Вот же зараза, грязища какая... - Вставай! - кричал другой. - К черту! Провались эта проклятая пушка!.. Не встану я... Оставь меня в покое. - Вставай, говорю тебе, сволочь! Упавший вставал, они продвигались еще на несколько ярдов и снова останавливались. В темноте ни расстояние, ни время совершенно не воспринимались. Теперь им уже не было жарко; они дрожали от ночной сырости, все вокруг пропиталось влагой и набухло. Солдаты сознавали лишь одно: надо двигаться и двигаться. Ваймап недоумевал: почему он до спх пор пе свалился окончательно? Дыхание ею было порывистым, кожа на плечах и спипе натерлась лямками рюкзака, ноги буквально жгло от усталости, говорить он не мог, потому что и горло, и грудь, и рот, казалось, были покрыты шерстяным войлоком. Зловоние, исходившее от одежды, уже больше не беспокоило его. Тот факт, что он способен выносить такое физическое напряжение, крайне удивлял его. Он знал, что ленив, работает обычно ровно столько, сколько от него требуют; он по любил перегружать себя работой, излишне напрягать мышцы, легкие и сердце и вообще уставать. Он мечтал стать героем и предполагал, что будет щедро вознагражден и что это решит все материальные проблемы. У нею была на примете девочка, и ему хотелось поразить ее орденскими лептами. Однако он всегда представлял себе бой как нечто захватывающее, протекающее без всяких страданий и физического напряжения. Мечтая о героизме, оп видел себя участником стремительной атаки в поле под пулеметным огнем противника; мечтая об этом, он никогда и в мыслях не представлял такую боль в боку, какую испытывал сейчас в результате огромного физического напряжения. Вайман никогда не думал, что будет как бы прикован к такому вот, отказывающемуся двигаться, сооружению из металла, которое надо тянуть и толка!ь до тех пор, пока обессилевшие и дрожащие руки перестают тебя слушаться, а сам ты норовишь упасть и больше не подниматься; и уж, конечно, оп не представлял себе, что среди ночи, утопая в грязи, ему придется пробираться вот по такой узкой тропе в джунглях. Он толкал пушку, поднимал ее вместе с Гольдстейном и Толио, когда она попадала в яму или увязала в грязи, но все его действия и движения были автоматическими; оп даже пе чувствовал особого напряжения и боли, когда застрявшую в яме пушку приходилось буквально поднимать руками. В целом колонна продвигалась теперь еще медленнее, чем сначала. Иногда на преодоление каких нибудь ста ярдов уходило не менее пятнадцати минут. Некоторые солдаты теряли сознание; таких просто оставляли на обочине тропы в расчете на то, что они очнутся и догонят свой ВЗРОД или вернутся в бивак. Наконец из головы колонны поступила ободряющая весть: "Держитесь, продолжайте путь, мы уже близки к цели". На несколько минут слова эти сыграли роль стимулятора, который как бы прибавил людям силы. Однако когда с каждым новым поворотом тропы обнаруживались лишь новые полосы грязи и такая же непроницаемая темь, возбуждение прошло и наступила депрессия. Солдаты останавливались все чаще и чаще; возобновлять движение становилось все труднее и труднее. Всякий раз, останавливаясь, опп решали, что идти дальше уже не смогут. В нескольких соанях футов до позиций первого батальона им предстояло перейти через овраг, по которому проложила свой путь небольшая речушка с множеством камней самых разных размеров - от огромных валунов до маленьких острых булыжников и осколков. Берега оврага, в общем-то не такие уж высокие - футов пятнадцать, - были очень крутыми и скользкими. Это была как раз та речушка, которую упомянул офицер в разговоре с Крофтом. У оврага колонна остановилась. Постепенно к своим товарищам присоединились все отставшие солдаты. Каждая группа старалась подождать, пока овраг не перейдет группа, следовавшая впереди. Переправить пушки через такой овраг, да еще в темпоте, - дело, конечно, нелегкое. Надо было спустить ее по крутому берегу, не дав ей опрокинуться в самом низу, буквально на руках перенести через скользкие камни и русло речушки и втащить на столь же крутой противоположный берег. Обе стороны оврага скользкие, на них нет никаких опорных выступов или кустов, за которые можно было бы держаться. Солдаты по нескольку раз почти добирались до верхнего среза противоположного берега оврага, но не удерживались и скатывались вниз вместе с орудием. К тому моменту, когда очередь переправлять пушку дошла до Ваймана, Толпо и Гольдстепна, прошло уже полчаса, и они чувствовали себя сравнительно отдохнувшими. Восстановленное дыхание позволяло им бодро выкрикивать друг другу команды и разного рода предостережения об опасности, когда они начали спускать свою пушку с обрыва. Ребятам пришлось предельно напрячь все свои силы, чтобы не дать ей сорваться и разбиться о большие камни на дне оврага и в речушке. Па спуске они израсходовали всю энергию, вернувшуюся к ним во время отдыха, а после переноса пушки через реку почувствовали себя не менее уставшими, чем были на последнем участке перехода. Отдохнув минуту-другую, чтобы собрать остаток сил, они начали поднимать пушку на противоположный берег. Толио хрипел, как бык; его команды звучали так, как будто всходили из самой глубины чрева. - Взяли! Еще раз - взяли! - рычал он. - Не отпускай, не отпускай! Казалось, что трое солдат вот-вот лопнут от напряжения. Пушка не повиновалась, двигалась очень медленно, предательски стремилась скатиться вниз. Дрожавшие от напряжения ноги начали сдавать. - Держите! Держите! - ревел Толио. - Не пускайте назад! Образовав своими телами преграду позади пушки, они тщетно старались найти опору для ног на скользком грунте. - Е-е-щ-е - взяли! - крикнул Толио. Пушку удалось продвинуть еще на несколько футов. Вайману показалось, что мышцы его живота вот-вот порвутся. Отдохнув несколько секунд, они снова протолкнули пушку немного вперед. Медленно, дюйм за дюймом, им удалось приблизиться к верхнему срезу берега. Когда до среза оставалось всего три-четыре фута, Вайман почувствовал, что силы покидают его. Он попробовал мобилизоваться, но из этого ничею не вышло: мышцы совсем ослабли, и теперь он держал пушку только весом своего поникшего тела. Пушка начала сползать вниз, и Вайман инстинктивно отскочил в сторону. Теперь она удерживалась только Гольдстейном и Толио, отчаянно ухватившимися за спицы колес. Когда Вайман отскочил, им показалось, что кто-то толкает пушку сверху. Гольдстейн держался до тех пор, пока медленно поворачивавшееся колесо не оттянуло его руки настолько, что пальцы на спицах один за другим начали выпрямляться. В последний момент он с отчаянием крикнул Толио: - Берегись! Затем пушка с грохотом покатилась вниз; не удержавшиеся на ногах Толио, Гольдстейн и Вайман покатились вслед за ней, как катятся под уклон бревна. Пушка ударилась о большой камень, и одно колесо отлетело. Поднявшись на ноги, солдаты начали ощупывать в темноте искалеченную пушку, как щенки зализывают раны своей матери. Вайман заплакал от изнеможения. Происшествие привело к замешательству и неразберихе. Следовавшая за ними группа Крофта уже приблизилась со своей пушкой к обрыву. - Чего вы там копаетесь? Что у вас происходит? - кричал сверху Крофт. - У нас несчастье! - ответил ему Толио. - Подождите! - Ему и Гольдстейну удалось наконец повернуть застрявшую в камнях пушку. - У нас отскочило колесо! - продолжал он кричать наверх. - Теперь ее никак не сдвинуть отсюда. - Уберите тогда ее с дороги! - крикнул Крофт, сопровождая приказ отборными ругательствами. Ребята попытались, но не могли сдвинуть пушку с места. - Нам нужна помощь! - крикнул Гольдстейн. Крофт снова разразился ругательствами, но все же спустился вместе с Уилсоном вниз. Всем вместе им удалось наконец оттащить искалеченную пушку в сторону. Не говоря ни слова, Крофт возвратился к своей пушке, а Толио, Гольдстейн и Вайман взобрались на противоположный берег и заковыляли по тропе в бивак первого батальона. Солдаты, прибывшие туда раньше их, расположились на отдых прямо на земле. Толио и его друзья, не обращая внимания на жидкую грязь, распластались рядом с ними. В течение прчимерно десяти минут никто из них не проронил ни слова. То с одной стороны бивака, то с другой в джунглях разрывались снаряды, и тогда некоторые солдаты испуганно вздрагивали, но это был единственный признак того, что они еще живы. Мимо них непрерывно пробегали солдаты, звуки жаркого боя приближались, становились более различимыми. Из темноты то и дело доносились голоса. Вот кто-то крикнул: "Где вьючный обоз второй роты?" Ответ в общем шуме разобрать было невозможно. Лежавших на земле солдат ничто из этого, собственно, и не тревожило: ни шум, ни команды ими совершенно не воспринимались. Вскоре появились Крофт, Уилсон и Галлахер. Они доставили свою пушку благополучно. Крофт окликнул в темноте Толио. - Ну что тебе? Я здесь, - ответил Толио, не поднимаясь с с земли. Крофт подошел и сел рядом. Он дышал отрывисто, словно только что закончивший дистанцию бегун. - Я пойду искать лейтенанта... доложу ему о вашей пушке. Как же ото, черт возьми, произошло? Оперевшись на локоть, Толио неохотно приподнял голову; он с досадой подумал, что надо давать какпе-то объяснения. - Не знаю, - медленно ответил он. - Я услышал, как Гольдстейн крикнул: "Берегись!", а потом пушку словно кто-то вырвал из рук, и она покатилась вниз. - Говоришь, Гольдстейн крикнул? А где он? - спросил Крофт. - Я здесь, сержант, - раздался в темноте голос Гольдстейна. - Почему ты закричал сберегись"? - Не знаю... Я неожиданно почувствовал, что не смогу больше держать ее... Ее как будто кто-то толкнул вниз. - А кто был с вами третьим? - Я, сержант, - послышался слабый голос Ваймана. - Ты что, отпустил ее? Вайман побоялся признаться. - Нет, - ответил он тихо. - По-моему, сначала закричал Гольдстейн, а потом пушка начала катиться на меня, и я отскочил в сторону. - Вайман уже начинал и сам верить в правдивость своего объяснения, однако тут же почувствовал угрызения совести. - Виноват, наверное, все-таки был я, - поспешно добавил он, но таким усталым и неискренним голосом, что это дало Крофту основание заподозрить Ваймана в попытке защитить Гольдстейн