едра его обгорели. Теперь он лежал на спине с раскинутыми в стороны согнутыми в коленях ногами. Обрывки истлевшей одежды сдуло ветром, но обгоревшие мышцы и части тела еще сохранили свою форму, хотя выглядели неестественно маленькими и короткими. По существу, это были лишь угли и пепел... Уилсон толкнул ногой останки солдата и глубоко вздохнул. - Нам не оставили здесь никаких сувениров, - пробормотал он. - Кто это сделал? - рявкнул Галлахер, пьяно покачиваясь взад и вперед, - Кто, черт возьми, опередил нас? Уилсон, ты, стервец, надул нас. Вы уже расхватали все сувениры... Уилсон не обратил никакого внимания на Галлахера. - Это же просто безобразие. Мы целую неделю рискуем отправиться на тот свет, а нам не оставляют ни одного даже самого паршивого сувенира. Ну где тут справедливость, черт возьми? - бормотал он себе под нос. Мартинес сильно, как по футбольному мячу, ударил ногой обуглившийся труп солдата; труп рассыпался на мелкие части, как будто это был пепел сгоревшей сигары. Это, видимо, доставило ему некоторое удовольствие и в какой-то мере подняло настроение. После выпитого виски оно было у него мрачным, а трудный переход лишь усилил его. Вид трупов не вызывал в нем ни ужаса, ни страха. Страх перед возможностью умереть самому никак не ассоциировался в его воображении ни со зловонным запахом, ни с ужасным видом искалеченных тел. Он не мог бы сказать, почему на него нашло такое уныние. Ему хотелось найти какую-нибудь причину. Может быть, дело в том, что он потратил деньги на виски? Он несколько раз пытался подсчитать, много ли потребуется дней, чтобы восстановить израсходованную сумму из денег, которые он получал. Ред прислонился к опрокинувшейся японской машине. У него кружилась голова, и он вынужден был опереться рукой о металлиЧеский поручень. Пальцы наткнулись на мягкий полусгнивший фруктовый плод. Он с отвращением сбросил его на землю. Плод был красного цвета и походил на грушу, но Ред никогда раньше не видел таких фруктов. - Откуда это появилось тут? - спросил он хриплым голосом. - Это японская еда, - с готовностью ответил Уилсон. - А откуда они их берут? - Не знаю, - пожал плечами Уилсон и наподдал плод носком ботинка. На какой-то момент, несмотря на опьянение, Ред почувствовал страх. Он вспомнил Хеннесси. - Ну что же, Уилсон, где же твои проклятые сувениры? ~~ спросил он ядовитым тоном. - Идите за мной. Я же сказал вам, идите за мной, - ответил Уилсон. Сойдя с дороги, они отошли немного в сторону по направлению к возвышенности, на которой оборонялись окопавшиеся японцы, Окопы и блиндажи в результате артиллерийского обстрела были разрушены и превратились в бесформенные развалины. Стены блиндажей обвалились и походили на оставленные детьми песочные пещеры на пляже, разрушенные ногами взрослых. На возвышенности кучками по два, три и четыре человека лежало десятка три убитых японских солдат. По всему полю в невообразимом беспорядке и нагромождении валялись тысячи обломков и осколков и стоял резкий запах, какой исходит от горящего на свалке мусора. Полузасыпанные землей, лежали коробки с гниющими теперь продуктами и ящики с запасами и снаряжением. Кое-где валялись изорванные грязные вещевые мешки, ржавые винтовки, ботинки, фляги. На возвышенности вряд ли можно было найти хотя бы пять квадратных ярдов земли, свободной от мусора, обломков, осколков и останков японских солдат. От разлагающихся трупов шел острый зловонный запах; над ними неустанно кружили мухи. - Черт бы взял этих мух, - пробормотал Галлахер. Он обошел вокруг тела убитого и поднял с земли маленькую картонную коробочку. Отсыревшая коробка развалилась у него в руках, и из нее выпало несколько малюсеньких пузыречков с темной жидкостью. Галлахер поднял один из них и несколько секунд мрачно рассматривал его. - Что это такое? - спросил он. Никто не ответил на его вопрос. Повертев пузырек в руках, он раздраженно швырнул его в сторону. - Хотел бы я знать, где же все-таки эти проклятые сувениры? - спросил он, не обращаясь ни к кому конкретно. Уилсон пытался вынуть из заржавевшей японской винтовки затвор. - Я как-нибудь обязательно достану себе самурайский меч, - заявил он с усмешкой, ткнул тело убитого солдата прикладом и сделал гримасу. - Падаль мы - вот что мы все такое. Отвратительная падаль. Он глубоко вздохнул и начал спускаться по противоположному склону холма. Тут было несколько естественных пещер, и в одной из них на множестве ящиков и корзин лежало несколько трупов японских солдат. - Эй, ребята, я нашел кое-что! - радостно закричал Уилсон. Он был доволен, что может наконец показать что-то своим опьяневшим друзьям. - Если Уилсон сказал, что найдет сувениры, будьте уверены - он найдет их. По дороге в направлении бивака, грохоча на неровностях, прошла грузовая машина. Уилсон по-детски помахал вслед ей рукой и, присев на корточки, пролез в пещеру. За ним последовали Ред, Галлахер и Мартинес. - Здесь много каких-то коробок и корзин. Похожи на чемоданы, - сообщил Уилсон. - Это просто упаковочные корзины, - проворчал Ред. - А я что говорю, - согласился Уилсон. - Мы освободим их и возьмем с собой. - Если тебе нужна корзина - можешь получить ее в штабной роте, - сердито проворчал Ред. - Э-э нет, - возразил Уилсон, - у нас не корзины, а дрянь какая-то. А эти корзины сделаны как чемоданы. Мартинес вылез из пещеры и отошел на несколько ярдов в сторону. По пути в пещеру он заметил труп японского солдата с открытым ртом, в котором виднелись золотые зубы. Мартинес решил осмотреть труп еще раз. Во рту у японца было по меньшей мере шесть или семь литых золотых зубов. Мартинес метнул быстрый взгляд назад и убедился, что его товарищи в пещере. Его охватило желание завладеть золотыми зубами. Он слышал, как оставшиеся в пещере пыхтели над чем-то и громко ругались. Мартинес не сводил взгляда с золотых зубов. "Они ему теперь ни к чему", - пробормотал он себе под нос. Он напряженно пытался подсчитать, сколько можно получить за золото. "Долларов тридцать", - снова произнес он совсем тихо. Мартинес отошел было прочь, но сразу же возвратился. В поле было очень тихо; ни звука, кроме монотонного жужжания кружившихся над трупами мух. Мартинес нервно тряхнул головой. Рядом с трупом валялась винтовка. Он нагнулся, схватил ее и решительно ударил прикладом по скуле убитого японца. Удар получился таким же глухим, каким бывает удар колуна по отсыревшему и загнившему чурбану. Мартинес приподнял винтовку и с силой ударил еще раз. И челюсти и зубы раскрошились. Часть зубов выпала на землю, а часть застряла в месиве раздробленной челюсти трупа. Мартинес нагнулся, поднял четыре или пять выпавших золотых зубов и сунул их в карман. С его лица градом лил пот. Ему казалось, что вместе с сердцем пульсирует целиком все его тело. Он сделал несколько глубоких вдохов и выдохов; биение сердца постепенно вошло в норму. Мартинеса охватило смешанное чувство вины. стыда и ликования. Он вспомнил, как в детстве украл несколько Центов из кошелька у матери. "Черт возьми, - пробормотал он, - когда же я смогу продать это золото?" Лицо мертвого японца с разможженной скулой вызывало у Мартпнеса отвращение и страх. Резко повернувшись, он быстро направился к пещере. В тесной пещере стояла сырость и духота. Воздух здесь, казалось, был прохладным, но все вспотели. Трупы лежали на ящиках и корзинах штабелем, как мешки с мукой. В пещере оказались всякие обломки, черные обгоревшие предметы, заржавевшие металлические изделия, осколки снарядов, несколько разбитых ящиков с минами, кучки серого пепла. - А ну их к черту, эти корзины! - раздраженно сказал Ред. От зловония его тошнило, а от попытки сдвинуть труп, прикасаясь к нему только кончиками пальцев, болела спина. - Давайте прекратим это грязное дело, - поддержал его Галлахер. - Ребята, главное мы уже сделали. Неужели все бросим? - взмолился Уилсон. Он хотел во что бы то ни стало взять корзину с собой. Глаза Мартинеса разъедал стекавший со лба пот. - Пойдемте обратно, - нетерпеливо предложил он. Уилсон оттолкнул труп и в ужасе отскочил назад. Он увидел на одной из корзин змею. Как бы выбирая жертву, она медленно двигала головой из стороны в сторону. Охваченные страхом, все отпрянули назад, к противоположной стене пещеры. Ред вскинул автомат, наЖал на предохранитель и стал тщательно прицеливаться в голову змеи. Руки у него дрожали, но он не сводил взгляда с безжизненных змеиных глаз. - Смотри не промахнись, - умоляюще прошептал Уилсон. Раздался оглушительный выстрел. Его звук метался от стены к стене, как будто это был артиллерийский залп. Голова змеи исчезла, а ее туловище затрепетало в предсмертных конвульсиях. - Пошли отсюда скорее! - закричал Галлахер. Все в панике бросились к выходу. Отталкивая друг друга, каждый старался выбраться из пещеры первым. Выскочив как пробка, Уилсон поднялся на ноги, вытер с лица пот и облегченно вдохнул сравнительно свежий воздух. - Придется мне так и остаться без корзины, - пролепетал он. Весь заряд бодрости Уилсон израсходовал и почувствовал теперь страшную усталость. - Давайте пойдем назад, - предложил он. Спустившись с горки, они вышли на дорогу и направились в сторону бивака. Чуть в стороне стоял обгоревший танк с разбитыми и заржавевшими гусеницами, напоминавший чем-то скелет огромной ящерицы. - Не дай бог еще раз наткнуться на такую змею, - пробормотал Мартинес. Вайман раздавил насекомое, Это была длинная волосатая чернозолотистая гусеница. Вайман проткнул ее тонкой веточкой. Гусеница начала быстро кружиться на одном месте и перевернулась на спину. Потом она отчаянно пыталась снова принять нормальное положение, пока Вайман не поднес к ней горящую сигарету. Гусеница сначала скорчилась, а потом замерла. Конец, к которому Вайман поднес сигарету, свернулся, лапки гусеницы беспомощно трепетали в воздухе. У нее был такой вид, как будто она напрягала все силы, чтобы дышать. Риджес наблюдал за действиями Ваймана с отвращением. Его длинное унылое лицо стало хмурым. - Зачем ты это делаешь? - спросил он. Вайман был поглощен конвульсиями гусеницы. Вмешательство Риджеса рассердило его, и в то же время ему стало стыдно. - А что тут такого? - спросил он. - Прекрати издеваться. Ведь гусеница не сделала тебе ничего плохого, она была занята своим делом. Вайман повернулся к Гольдстейну. - Проповедник обеспокоен судьбой гусеницы, - сказал он и саркастически засмеялся. - Погибает божья тварь, да? - У каждого человека своя точка зрения на это, - мягко заметил Гольдстейн. - Но есть люди, которые верят в священное писание, - проговорил Риджес, упрямо наклонив голову. - Ты же ешь мясо, так ведь? - насмешливо спросил Вайман. Обычно он чувствовал, что стоит ниже других в отделении, но сейчас говорил уверенно и даже радовался тому, что его аргументы более убедительны. - В каком это писании сказано, что мясо есть можно, а насекомое убить нельзя? - Мясо - это совсем другое. Я ведь не ем насекомых. Вайман насыпал на гусеницу земли и наблюдал, как она изо всех сил старалась сбросить с себя тяжесть. - Я не думаю, что ты очень опечалишься, если убьешь одногодвух япошек, - сказал он. - Но они же язычники, - возразил Риджес. - Извини меня, - вмешался Гольдстейн, - ты не совсем прав. Несколько месяцев назад я читал статью, в которой сказано, что в Японии около ста тысяч христиан. - Ну и что же, - ответил Риджес, кивая головой, - мне бы вовсе не хотелось оказаться убийцей хотя бы одного из них. - Ты должен будешь убивать, - возразил Вайман. - Почему ты не хочешь сознаться в том, что не прав? - Бог не даст мне убить христианина, - упрямился Риджес. - Ха-ха, не даст... - Я уверен в этом, - сказал Риджес. Но он чувствовал, что сбит с толку. Вид корчившейся гусеницы напомнил ему, как выглядели тела убитых японских солдат после неудачной ночной попытки форсировать реку. Он успокаивал себя тем, что японцы язычники, но теперь, после того что сказал Гольдстейн, Риджес окончательно запутался. Сто тысяч человек - это, по представлениям Риджеса, было много; он предположил, что это, наверное, половина всего населения Японии. Но тогда это значит, что некоторые убитые японцы, которых он видел в реке, христиане. Он поразмыслил над этим минутудругую, а затем ему пришла в голову убедительная мысль. Все было очень просто. - Ты веришь, что у человека есть душа? - спросил он Ваймана. - Не знаю. А что это такое душа? Риджес засмеялся. - Не такой уж ты умник, как воображаешь. Душа - это то, что выходит из человека, когда он умирает, это то, что поднимается туда, в небеса. Потому мертвецы и выглядят так страшно. Мертвый человек - это уже совсем не то что живой, он без души. Это очень важно, что у человека есть душа, которая выходит из него после смерти. - Это еще требует доказательства, - философски заявил Вайман. Гусеница умирала под тяжестью последней горсти земли, высыпанной на нее Вайманом. Четвертую флягу виски Уилсон выпил один, когда стоял ночью в карауле. Он снова немного опьянел и, как всегда в таких случаях, начал беспокойно ерзать с места на место. Он уселся на край окопчика и устремил беспокойный взгляд в темноту за пределами заграждения из колючей проволоки. Голова Уилсона склонялась то в одну, то в другую сторону, глаза закрывались, несмотря на все усилия держать их открытыми. Приблизительно в пятнадцати ярдах за колючей проволокой был куст, который, по мнению Уилсона, мешал ему наблюдать. От куста до самых джунглей простиралась тень, и это лишало Уилсона возможности обозревать какуюто часть своего участка. Чем больше он смотрел на затемненный участок, тем больше он его беспокоил. "Черт бы взял этот куст, - тихо произнес Уилсон. - Думаешь, тебе удастся прикрыть какогонибудь япошку? Черта с два, - покачал он головой. - Э-э нет, провести меня никому не удастся". Уилсон вылез из окопчика и отошел на несколько шагов в сторону. Ноги не повиновались, и это забавляло его. Он снова уселся на край окопчика и устремил свой взгляд на куст. "Какого дьявола ты вырос здесь?" - спросил он заплетающимся языком. Закрыв глаза, Уилсон почувствовал головокружение, а во рту было такое ощущение, как будто он жевал кусок губки. "Из-за этого проклятого куста солдату нельзя даже поспать на посту", - с досадой подумал Уилсон. Он глубоко вздохнул, а затем двинул затвор пулемета назад и вперед. Наведя пулемет под основание куста, Уилсон пробормотал: "Больше расти здесь не будешь" - и нажал на спусковой крючок. После длинной очереди Уилсон обнаружил, что куст остался на месте. Рассердившись, он дал по нему еще более длинную очередь. Для солдат разведывательного взвода, спавших всею в десяти ярдах позади Уилсона, пулеметная стрельба была совершенно неожиданной. Все моментально проснулись, как будто через них пропустили сильный электрический заряд. Сначала солдаты прижались к земле, но, когда стрельба прекратилась, все постепенно поднялись. Никто, конечно, не знал, что стрелял Уилсон. Все думали, что это новая атака японцев, и каждый пережил несколько страшных секунд, пока не проснулся окончательно. Гольдстейну показалось, что он заснул на посту. Он несколько раз отчаянно прошептал: "Я не спал, я только закрывал глаза, чтобы обмануть японцев. Я был начеку. Клянусь, я был начеку". Мартинес спросонья захныкал: "Я отдам зубы назад, честное слово, я отдам зубы". Вайману снилось, что он не удержал противотанковую пушку. Он быстро лепетал: "Это не я виноват. Гольдстейн отпустил, а не я". Вайман чувствовал, что в действительности виноват он, а не Гольдстейн, но в этот момент он окончательно проснулся и обо всем сразу же забыл. Ред спал лицом вниз, и ему снилось, что это в него стреляет тот японский солдат со штыком. "Ну давай, давай, ты, ублюдок", - бормотал он, пока не проснулся. Галлахер подумал: "Меня хотят убить". Крофт на какой-то момент был парализован страхом. Ему казалось, что японцы форсируют реку, а его руки и ноги будто привязаны к пулемету и он не может пошевелить ими. Когда прогремела вторая очередь, Крофт почувствовал, что его руки и ноги освободились, и он громко крикнул: "Идите! Идите, убейте меня, ублюдки!" В этот момент он проснулся с мокрым от пота лицом, а в следующий момент уже полз к пулеметному окопчику, в котором сидел Уилсон. - Взвод, в ружье! На линию огня! - громко скомандовал Крофт. Он все еще не разобрался, действительно ли они находятся на реке или нет. В следующий момент, когда Уилсон дал третью очередь, Крофт понял, что стрелял Уилсон, а не японцы, а еще через мгновение, что они находятся не на реке, а в биваке второго батальона. Крофт спрыгнул в пулеметный окоп и сильно дернул Уилсона за руку. - В кого ты стреляешь? - громко спросил он и только теперь проснулся окончательно. - Я попал в него! - возбужденно ответил Уилсон. - Я сшиб эту сволочь! - Что? - спросил Крофт, на этот раз шепотом. - Куст! Вон там, - показал Уилсон пальцем. - Он мешал мне наблюдать. Он мне все время действовал на нервы. К окопчику осторожно подползли остальные солдаты отделения. - Значит, никаких японцев здесь не было? - спросил Крофт. - Откуда? Что ты! - беспечно ответил Уилсон. - Если бы я увидел хоть одного японца, я не стал бы стрелять из пулемета, а пустил в ход винтовку. Зачем же обнаруживать свою позицию из-за одного японца? Крофт едва справился с приступом гнева. Он схватил Уилсона за плечи и сильно тряхнул, хотя тот был намного крупнее его. - Клянусь всеми святыми, - прохрипел он, - если ты еще раз выкинешь что-нибудь подобное, застрелю... Я... - От гнева Крофт запнулся. - Назад! - крикнул он подползавшим солдатам. - Тревога ложная! - Кто стрелял? - спросил кто-то шепотом. - Идите назад! - властно скомандовал Крофт. Он снова повернулся к Уилсону: - Это самый безобразный трюк из всех, которые ты выкидывал, Уилсон. Считай себя в моем черном списке. Крофт вылез из окопа и направился к своей палатке. У него дрожали руки. Уилсон совсем сбился с толку. Он все вспоминал, каким радостным и веселым Крофт был, когда они пили виски, и никак не мог понять, на что он так рассердился теперь. "Что могло его так разволновать?" - недоуменно задавал себе вопрос Уилсон. Он усмехнулся, вспомнив, как Крофт тряхнул его. Это рассердило Уилсона. "Неважно, что я давно знаю его, - подумал он, - он не имеет права так обращаться со мной. В следующий раз, если он позволит себе что-нибудь подобное, стукну его разок-другой". У него испортилось настроение. Он бросил взгляд за проволочное захраждение. Куст был срезан под самый корень, и теперь можно было наблюдать по всему периметру участка. "Давно бы надо было сделать так", - подумал Уилсон. Упреки Крофта очень обидели его. "Что я сделал плохого? Какие-нибудь три очереди из пулемета, вот и все". Внезапно Уилсон осознал, что он, видимо, разбудил весь бивак. Солдаты напряженно прислушивались к любому звуку. "Черт возьми, - вздохнул Уилсон, - когда выпьешь, надо быть поосторожнее, а то попадешь в большую беду". Он снова усмехнулся. Утром следующего дня отделение Крофта возвратилось в штабную роту. Оно находилось на передовой семь дней и восемь ночей. МАШИНА ВРЕМЕНИ ВОЛСЕН РЕД Странствующей менестрель Весь он был каким-то костлявым и шишковатым, и, несмотря на более чем шестифутовыи рост, вес его вряд ли превышал сто пятьдесят футов. В его профиле выделялись крупный нос и длинная челюсть. Его лицо выглядело бы очень сердитым, если бы не спокойные бледно-голубые глаза, окруженные паутинкой мельчайших морщинок и веснушек. Горизонт здесь узок. Он не выходит за пределы тесных рядов стареньких покосившихся шахтерских домишек и окружающих город шахт и холмов. Всю долину покрывает бледно-коричневая пыль, наносимая сюда с холмов Монтаны. Вы должны уяснить, что все здесь принадлежит компании. Много лет назад инженеры, техники и рабочие компании проложили дорогу в долину, пробурили стволы шахт, построили каркасные домики для шахтеров, открыли магазин и даже построили для шахтеров церковь. С тех пор город - это котловина. Все, что шахтеры зарабатывают у компании, они отдают ей же. Заработанные деньги уходят на то, чтобы выпить в принадлежащем компании баре, купить продукты и одежду в принадлежащем компании магазине, заплатить арендную плату за принадлежащий компании участок и дом. После этого ничею не остается. Все горизонты обрываются на подъемнике шахты. Все это Ред усвоил очень рано. А что еще ему было усваивать, если его отца убило взрывом в шахте? Есть неписаные правила, и одно из них, типичное для принадлежащего компании шахтерского городка, заключается в том, что если убивает отца, то семью содержит старший сын. В 1925 году, когда Реду было тринадцать, в шахте работали подростки помоложе его, тоже сыновья шахтеров. Это никого не удивляет. Ред самый старший мужчина в семье, значит, должен работать. К тому времени, когда Реду исполнилось четырнадцать, он уже мог работать с буром. Неплохой заработок для подростка, но в шахте в самом конце штольни не встанешь во весь рост. Даже подростку приходится работать согнувшись, опираясь коленями на осколки руды, оставшиеся после загрузки маленькой вагонетки. Разумеется, здесь жарко, сыро, душно, а горящие на шлемах лампочки быстро пропадают во мраке черных коридоров. Бур - очень тяжелая штука; мальчишке приходится упирать его в грудь и изо всех сил нажимать на рукоятки, чтобы вибрирующая головка бура постепенно врезалась в породу. Когда выдолблено достаточно большое углубление, в него закладывается динамитный заряд, шахтеры прячутся за изгиб в тоннеле, и заряд взрывается. Осыпавшиеся осколки руды нагружают лопатами на маленькую платформу-вагойетку. Потом вагонетку откатывают, но приходится то и дело останавливаться, чтобы очистить узкую колею от осыпавшейся на нее земли. Потом подгоняется другая вагонетка и тоже нагружается. Ред работает по десять часов в день шесть дней в неделю. В зимнее время по воскресеньям он иногда видит небо. Весенними вечерами он сидит со своей девушкой в маленьком городском парке в конце главной улицы. Это почти конец города. Пропадая в сумеречной дымке, о г города на запад тянется ряд голых коричневых холмов. В долине давно уже темно, а Ред и его девушка все еще видят последние лучи заходящего за верхушки холмов солнца. - Чудесный вид, - шепчет девушка. - Черт с ним, с видом. Я скоро уеду отсюда, - говорит Ред. Ему уже около восемнадцати лет. - Я все время думаю: а что там, по ту сторону холмов? - тихо говорит девушка. Он вытирает свои пыльные ботинки о редкую хилую травку парка. - У меня все время как будто зуд какой-то... Я в отца пошел. Ему все время лезли в голову всякие идеи. У него была целая куча книг, а мать взяла да и продала их. Все вы такие, женщины. - Как же ты уедешь, Ред? И как же мать останется без тебя, без твоего заработка? - недоумевает девушка. - Настанет время, плюну на все и уеду. Я никому здесь ничего не должен, и ничто не удержит меня. - Вглядывается в темноту. На его лице признаки нетерпения, гнева и других чувств, навеянных картиной заходящего за холмы солнца. - Ты хорошая девушка, Агнесса. - Мысль о том, что Агнессу придется оставить, вызывает жалость к самому себе и несколько омрачает настроение. - Но я не собираюсь жить, как отец. Не хочу все время торчать в шахте и в шахте же умереть. - То, что ты задумал, это большое дело, Ред. - Конечно. - Он вдыхает весенний сладковатый ночной воздух, чувствует запах земли. - Знаешь что я тебе скажу, я не верю в бога. - Не может быть, Ред! Ред вспомнил прикрытое одеялом тело отца. Взрыв превратил его почти в лепешку. - Да-да. Просто не верю, и все. - Я иногда тоже не верю, - призналась Агнесса. - С тобой можно говорить, ты понимаешь. - Плохо только, что ты собираешься уехать. - Ничего не поделаешь. Он знает, что тело у Агнессы молодое, упругое, знает, как пахнет ее грудь, похожая на припудренное тальком тело младенца, но он знает и то, что все женщины в этом шахтерском городке в в конце концов высыхают, как бумажная веревка. Взять хотя бы этого Джо Маккея, который сделал Алисе ребенка, а потом оставил ее. "Хотя она сестра мне, я все же не осуждаю его. Ты должна понять это, Агнесса". - Ты бессердечный, Ред. - Да, ты права. - Восемнадцатилетнему такие слова кажутся похвалой. Если шахта закрывается, ты, конечно, остаешься без работы. На какую-нибудь неделю это неплохо: можно поохотиться на зайцев, сыграть пару раз в футбол, но вскоре все это приедается. Большую часть времени приходится проводить дома, а дом - это сплошные спальни, за исключением разве кухни. Маленькие братья Реда вечно шумят, а Алиса, которая нянчит своего внебрачного ребенка, вечно мрачная и угрюмая. Когда Ред работал, было легче, а теперь почти все время приходилось толкаться дома, в семье. - Я уезжаю отсюда, - не выдерживает Ред. - Что? О боже! Нет, нет, не может быть! - удивляется мать. (Она такая же, как отец, - низкорослая полная женщина, так и не сумевшая избавиться от шведского акцента.) - Я больше не вынесу этого. Не хочу погибнуть ни за что ни про что. Эрик уже достаточно вырос, чтобы работать на шахте, если она когда-нибудь откроется. - Ты не уедешь, - говорит мать. - Я сам знаю, что мне делать! - кричит Ред. - Что человек может получить здесь? К чему он стремится, помимо того чтобы набить желудок? - Скоро Эрик начнет работать. Ты женишься. Найдешь себе шведку. Ред стучит кружкой по столу. - К черту все это! Мне уже надоели разговоры о женитьбе. - (Агнесса... Идея о женитьбе не столь уж неприятна, но он решительно отбрасывает ее.) - Я уеду отсюда. Я не собираюсь прожить большую часть своей жизни с буром в руках и в ожидании, когда на меня обвалится штольня. В кухню входит сестра Реда. - Ты сопливый мальчишка, тебе ведь только восемнадцать лет. Куда ты уедешь? - Это не твое дело! - кричит Ред. - Как это не мое, оно касается нас всех! Все вы, мужчины, одинаковы - оставляете нас в трудном положении, а сами удираете. Вы не имеете права так поступать! - кричит сестра. - В чем дело? - удивляется Ред. - Поесть тебе всегда здесь найдется. - А может быть, мне тоже хочется уехать. Может быть, мне не нравится прозябать здесь всю свою жизнь без всякой надежды выйти замуж. - Это твое дело. Я здесь ни при чем, и ты меня не удержишь. - Ты тоже такой же, как тот, который удрал от меня. Человек, который заварит кашу и удирает, чтобы не расхлебывать ее, - это самый ничтожный человек. Ред дрожит от гнева. - Если бы я был на месте Джо Маккея, я тоже удрал бы от тебя. Он правильно сделал, что удрал. Вот он и поругался с сестрой. - Как ты смеешь говорить такое своей сестре? - А зачем ему было оставаться? Он получил от тебя, что хотел, и точка. Сестра с размаху бьет Реда по щеке. В его глазах появляются слезы обиды и гнева. Смахнув их, он смотрит на нее свирепым взглядом. - Лучше уезжай, - вмешивается мать. - Плохо, когда в семье начинаются драки. Уезжай. - А как же с работой в шахте? - Ред чувствует, что его решимость ослабла. - Эрик... - отвечает со вздохом мать. - Когда-нибудь, Ред, ты поймешь, как плохо поступил сегодня. Господь с тобой. - Человеку нужно уехать. Он здесь как в затхлой норе. Эти слова не приносят Реду облегчения. В 1931 году любые поездки и странствия приводили в джунгли бродяжничества. Но пути туда были разные. Товарные поезда из Монтаны, через Небраску в Айову. Поденные работы на фермах. Сбор урожая и работа на зернохранилищах. Перевозка навоза. Ночевка в парках и арест за бродяжничество. Когда Реда выпускают из окружного исправительного дома, он идет обратно в город, тратит заработанный доллар на хороший обед и пачку сигарет, а вечером устремляется на отходящий из города товарный поезд. Луна серебрит мелькающие с обеих сторон дороги кукурузные поля. Ред устраивается поудобнее на платформе открытого товарного вагона и смотрит в небо. Приблизительно через час на платформу забирается еще один бродяга. У него есть фляжка виски. Они распивают ее и выкуривают сигареты Реда. Потом они ложатся на спину и смотрят на звезды. Небо как бы трепещет в такт покачиваниям и подпрыгиваниям вагона. "Не так уж плохо", - думает Ред. - Господи, сегодня ведь суббота! - восклицает сосед Реда. - Ага. В субботние вечера в шахтерском городке, где жил Ред, в церковном подвале устраивают танцы. Круглые столики покрыты клетчатыми скатертями. За каждым столиком семья: шахтеры, их взрослые сыновья и дочери, жены, бабушки, дедушки и маленькие ребятишки. Некоторые матери приходят сюда даже с младенцами и на глазах у всех кормят их грудью. Провинция. Воздух в подвале тяжелый. Вонь. Шахтеры приносят с собой по бутылочке и, напившись, становятся мрачными, угрюмыми. А что еще можно ожидать от усталых людей в конце рабочей недели? К полуночи шахтеры начинают скандалить со своими женами. Ред хорошо помнит, как отец всегда бранился с матерью, а принадлежавший компании оркестр - скрипка, гитара и пианино - наигрывал в это время какую-нибудь кадриль или польку. Для парнишки из шахтерского городка интересно и ново напиться в субботу на платформе товарного вагона. Горизонт расширяется на миллионы миль. Кругом серебрятся кукурузные поля. Джунгли бродяг - это болотистые районы за городом, пустыри, заросшие сорняком, неподалеку от железной дороги. Тут вырастают жалкие грязные лачуги. Крыши сделаны из заржавевших листов гофрированного железа, а через дощатый настил-пол пробивается трава. Большая часть обитателей спит прямо на земле около лачуг, а моется в речушке с коричневой водой, лениво текущей по придорожной болотистой земле. В жаркие дни время ползет медленно. Над мусорными свалками - крупные золотисто-зеленые мухи. В поселке безработных несколько женщин. Ночью Ред и несколько других парней проводят время с ними. Днем - шатание по городу, тщательный осмотр консервных банок на мусорных свалках, попытки выпросить подаяние. Однако чаще всего - простое сидение в тени, разглядывание проходящих поездов и разговоры, разговоры... - Джо сказал, что скоро нас выгонят отсюда. - Вот сволочи! - А знаете, ребята, скоро будет революция. По-моему, нам надо организовать поход в Вашингтон. - Гувер покажет тебе поход... Брось обманывать себя, Мак. - А я представляю, как бы мы пошли... "Люблю парады и бой барабанов..." - Слушайте, ребята, я тут давно наблюдаю... Это все из-за проклятых евреев. Во всем виноваты они. Евреи всего мира. - Ты, Мак, сам не понимаешь, что говоришь. Нам нужна революция, нас эксплуатируют. Надо подождать, пока будет диктатура пролетариата. - А ты что, коммунист? Слушай, у меня, например, было свое дело. Со мной считались в городе, и у меня были деньги в банке. У меня все было, но... помешал заговор... Реда одолевает дремота. "Все это чепуха, - думает он, - дешевка. Важно все время двигаться куда-нибудь и помалкивать". - А-а-а, пошел ты с твоим заговором... - И все-таки нас собираются выгнать отсюда. - А я и сам уйду, - говорит Ред. У него все тот же зуд. Так или иначе, но умереть тебе, кажется, никогда не дадут. Ё самом деле - хоть и редко, но все же бывают подарки судьбы, всегда находится какая-нибудь небольшая работенка, немного жратвы, чтобы двигались ноги, встречается новый городок, в котором ты еще не был. А бывает даже и хорошее настроение, когда тебе, например, удается попасть на рассвете на товарный поезд. Едешь и видишь, как земля начинает преображаться под лучами солнца... Конечно, это хорошо в том случае, если ты не очень голоден. Брось горсть соломинок в речку и убедишься, что часть их останется на плаву, несмотря пи на какие пороги и стремнины. Всегда найдется что-нибудь такое, что поддержит тебя. Двигаешься от одного городка к другому, а лето подходит к концу, ночи становятся прохладными. Но всегда ведь найдется железная дорога, бегущая на юг, или тюрьма, в которой можно переспать ночь. Если пройдешь через все это, то через некоторое время тебе удастся получить пособие. Даже сможешь получить приличную работу: мойщиком посуды, поваром по приготовлению срочных заказов, каменщиком на строящейся дороге, рабочим на ферме, маляром, водопроводчиком и даже продавцом бензина на автозаправочной колонке. В 1935 году Ред проработал в ресторане почти целый год. Он оказался лучшим мойщиком посуды из всех побывавших на этой работе. (Часы пик на кухне с двенадцати до трех. Посуда со звоном поступает из лифта в желоб; проворные руки мойщика счищают с тарелок остатки еды и жир, а со стаканов и чашек губную помаду и ставят их на специальный решетчатый поднос. Поднос задвигается в длинную машину. В ней гудит и вибрирует пар, который со свистом вырывается с другого конца. Здесь еще один мойщик выхватывает поднос щипцами и, обжигая пальцы, укладывает посуду в стопки. "Не хватай, Джек, посуду голыми руками!") После работы Ред идет домой, в меблированную комнату (два доллара пятьдесят центов в неделю; от продолжительного употребления ковры на лестницах стали толще и пружинят под ногами, как мягкий торф) и ложится на свою кровать. Если он не очень устал, то через некоторое время встает и спускается в соседний бар. (Серый потрескавшийся асфальт, пустые консервные банки, яркий свет неоновой вывески с двумя потухшими буквами.) - Мужчина, Ред, всегда придерживается какой-нибудь философии. Я скажу тебе, иногда я думал, что совершил ошибку, женившись. Знаешь, иногда я просто до бешенства доходил. Я все думал и думал: для чего я работаю... Впрочем, потом это проходит. Вон посмотри на ту пару в кабине. Видишь, как они прижимаются друг к другу? Сейчас ни один из них не может даже дышать без другого. И у меня с моей старухой было то же. А чем все это кончится? Я уже не злюсь больше, я знаю что почем. У этой пары все кончится так же, как кончилось у тебя, у меня и у кого угодно другого. (Пиво выдохшееся, невкусное.) - Я за женщинами не очень-то бегаю, - говорит Ред. - Это они всегда стараются поймать нас в ловушку. На это я уже насмотрелся. - Все не так плохо, Ред. В женитьбе, и вообще в женщинах, есть кое-что хорошее, но, когда женишься, надеешься на одно, а получается совсем другое. У женатого мужчины всегда куча забот, Ред. Откровенно говоря, бывают такие моменты, когда я хотел бы быть таким же свободным, как ты, Ред. - С меня пока и шлюх хватает. В публичных домах женщины одеты по последней моде, введенной какой-то актрисой: изящные на узеньких бретельках лифчики из легкой материи и трусики тропической расцветки. Они, как королевы из странного бурлеска, сидят в гостиной с ультрасовременной мебелью и расставленными повсюду шикарными пепельницами. - Ну что, Перл, пойдем? Ред поднимается и идет вслед за ней по устланной серым и мягким, как губка, ковром лестнице, разглядывая рельефные, автоматически покачивающиеся бедра. - Давно мы с тобой не виделись, Ред. - Всего две недели. - Да, последний раз ты выбрал Роберту, - порицает она его. Небольшая комнатка с кроватью. Свернутое валиком одеяло со следами грязи от ботинок предшествующих посетителей. Напевая песенку, Перл сует доллар Реда под подушку. - Тише, тише, Ред, у меня сегодня длинный и трудный день. Они ложатся... - А если еще разок, бесплатно? - Нет, дорогой. Ты же знаешь, что с нами сделает Эдди, если узнает, что мы соглашаемся на это. Ред быстро одевается. - Извини, Ред, - говорит она, положив руку ему на плечо. Ее губы кажутся нежными, зовущими, груди упругими, высокими. - Хорошая ты девочка, Перл. Одна из лучших. На потолке ничем не прикрытая лампочка. Яркий свет режет глаза. Он вдыхает пудру Перл и сладковатый запах пота. - А как ты сюда попала? - Я расскажу тебе когда-нибудь за кружкой пива. На улице воздух прохладный. Реда охватывает чувство приятной меланхолии. Вернувшись домой, он долго не может уснуть. "Я слишком долго пробыл в этом городе", - думает Ред. (Голые коричневые горы в сумерках. Ночь катится на запад.) "Где же та прелесть, которую чувствуешь, когда молод?" Ред встает и смотрит в окно. "Господи, я уже старик! Двадцать три, а я уже старик!" Через некоторое время он засыпает. Утром глаза разъедает пот. Из моечной машины извергается пар. Ред счищает губную помаду со стаканов. "Пожалуй, мне надо уходить отсюда, - думает он. - Ничего хорошего в регулярном заработке нет". Но теперь он уже на многое не надеется. Скамейка в парке все-таки очень мала, чтобы на ней можно было удобно устроиться спать, Если свесить ноги, то края больно врезаются в мякоть под коленями, а если подтянуть ноги наверх, то просыпаешься от судороги в бедрах. Спать же на боку худому человеку невозможно: костям больно, да и плечи затекают. Ред вынужден лежать на спине с поднятыми коленями, заложив руки под голову. Когда он встает, то в течение нескольких минут не может пошевелить онемевшими пальцами. Ред просыпается от резкого сотрясения во всем теле. Он вскакивает, видит, как полисмен замахивается своей ночной дубинкой для повторного удара по подошвам ботинок. - Тише, тише, я встал. - Найди себе другое место спать, - сердито ворчит полицейский. Четыре часа. Вот-вот наступит рассвет. По тихим безлюдным улицам медленно движутся маленькие грузовики с молоком. Ред направляется к железной дороге. В расположенной поблизости от вокзала торгующей всю ночь харчевне он долго, пока не наступает утро, пьет чашку кофе с парой горячих пирожков. Чтобы растянуть время, он сосредоточенно рассматривает грязный пол, белую мраморную стойку, коричневые круги на ней - следы от чашек с кофе - и круглые целлулоидные колпаки, которыми накрывают торты и кексы. Опершись руками о стойку, он ухитряется даже подремать минут десять. "Я слишком долго работал в этом городе, - думает он. - Жизнь без перемен неинтересна, но и бродяжничать тоже не очень-то сладко. Теряешь все, что имеешь, когда становишься бродягой". Сначала это похоже на сравнительное благополучие, потом на хвост кометы, потом оказывается, что не было ни того, ни другого. Он устроился водителем грузовика на ночные поездки по маршруту Бостон - Нью-Йорк и работал здесь два года. Дорога, казалось, пролегла бороздой в его голове: из Бостона в Провиденс, потом в Гротон, потом в Нью-Лондон, Нью-Хевен, в Стэмфорд, Бронкс, на склады. В следующую ночь те же пункты в обратной последовательности. Он снимал комнату на Сорок восьмой улице рядом с Десятой авеню и мог, если хотел, скопить деньги. Но грузовая машина осточертела ему. Это угольная шахта на открытом воздухе. Она дребезжит за спиной, а от тысячи, миллиона незаметных потрясываний и подскоков у него начали болеть почки, а потревоженный желудок не принимал по утрам завтрак. Спать на скамейке в парке надоело, не иметь крыши над головой в сильный дождь надоело, но водить грузовик - тоже ничего хорошего. Последние сто миль он всегда ехал с плотно сжатыми челюстями. Он начал много пить, часто посещал бары на Девятой и Десятой авеню, иногда проводил свободное время в дешевых кинотеатрах на Сорок второй улице. Однажды вечером в баре Ред купил профсоюзный билет моряка второго класса. Его продал ему за дес