- Да, да, будьте любезны. - В резком, слегка неприятном голосе Хирна скользила еле различимая нотка раздражения. - По-моему, война - это результат исторического процесса развития энергии. Есть страны, обладающие скрытой мощью, скрытыми ресурсами; они, так сказать, полны потенциальной энергии. И есть великие концепции, способные дать этой энергии выход. Сгустком кинетической энергии является организованная страна, координированное усилие, или, пользуясь вашим эпитетом, фашизм. - Каммингс слегка подвинул свой стол. - Исторически цель этой войны заключается в превращении потенциальной энергии Америки в кинетическую. Если хорошенько вдуматься, то концепция фашизма - это очень жизнеспособная концепция, так как она прочно опирается на реальные инстинкты людей; жаль только, что фашизм зародился не в той стране, в стране, которой недостает внутренней, потенциальной энергии для полного развития. В Германии с ее основным пороком - ограниченностью ресурсов - неизбежны крайности. Сама же идея, сама концепция была достаточно здравой. - Каммиигс достал из кармана носовой платок и поочередно приложил его к уголкам рта. - Как вы довольно удачно заметили, Роберт, существует процесс взаимного проникновения идей. Америка намерена воспринять эту идею; сейчас это уже происходит. У нас есть мощь, материальные средства, вооруженные силы. Вакуум нашей нации в целом заполнен высвобожденной энергией, и, заверяю вас, теперь мы вышли с задворок истории. - Это стало неизбежностью, да? - спросил Хирн. - Совершенно точно. Освобожденные потоки нельзя остановить. Вы уклоняетесь от признания очевидного факта, но это равносильно тому, как если бы повернуться спиной к миру. Я так говорю, потому что изучил этот вопрос. В последнее столетие весь исторический процесс шел в направлении все большей и большей консолидации мощи. Целям консолидации мощи в этом столетии служили и физическая энергия, и расширение цивилизации, и политическая организация общества. Впервые в истории люди, располагающие властью в Америке, заверяю вас, все больше начинают сознавать, каковы их действительные цели. Запомните. После войны наша внешняя политика будет более неприкрытой, менее лицемерной, чем когда бы то ни было. Мы больше не намерены прикрываться левой рукой, в то время как правая по-империалистически загребает. Хирн пожал плечами. - Вы думаете, все это произойдет так легко? Без противодействия? - При гораздо меньшем противодействии, чем вы думаете. Аксиома, которую вы, по-видимому, усвоили в колледже, гласит, что все вокруг поражены недугом, все развращены до мозга костей. И это довольно верно. Только невинные люди здоровы, а невинные люди - исчезающая порода. Знаете что я скажу вам: почти все человечество мертво, оно только ожидает, чтобы его выкопали из могилы. - А немногие избранные? - Как, по-вашему, что самое главное в жизни человека? Какова его самая жгучая потребность? Хирн улыбнулся, бросил на Каммингса испытующий взгляд. - Приличный зад, полагаю. Ответ попал в цель и вызвал раздражение; Каммингс покраснел от гнева. Увлекшись аргументацией, думая только о развертывании очередного тезиса, генерал как бы забыл о присутствии Хирна, и теперь этот циничный ответ вызвал у него сначала неясную тревогу, а потом гнев. Однако в данную минуту он игнорировал Хирна. - Я сомневаюсь в этом, - сказал он. - Хирн вновь пожал плечами, его молчание было неприятно красноречивым. Было в Хирне что-то недоступное и неуловимое, что всегда вызывало легкое раздражение у Каммингса. Пустое место, где должен был бы быть мужчина. У генерала появилось сильное желание как-то расшевелить Хирна. Женщина на его месте захотела бы вызвать в нем любовную страсть, что же касается его, Каммингса, он хотел бы увидеть Хирна хотя бы на мгновение охваченным страхом или сгорающим от стыда. - Средний человек всегда оценивает себя в сравнении с другими людьми, видит себя стоящим выше или ниже их, - продолжал Каммиигс спокойным, бесстрастным голосом. - Женщины - не боль-я ше чем показатель среди других показателей, по которым оценивают превосходство. - Все эти открытия вы сделали самостоятельно, сэр? Довольно внушительный анализ. Сарказм Хирна снова вызвал у генерала раздражение. - Я очень хорошо понимаю, Роберт, что это азбучные истины, что они вам известны. Но дальше этого вы не идете. Вы останавливаетесь на этом, возвращаетесь к исходной точке и начинаете все сначала. Истина заключается в том, что с первого дня существования человека у него была великая мечта, омраченная вначале необходимостью борьбы за существование и жестокостью природы, а затем, когда природу начали покорять, - страхом нищеты и экономической борьбой. Эту главную мечту пачкали грязью и отвлекали от нее внимание, но теперь наступает время, когда техника дает нам возможность осуществить ее. - Он медленно выдохнул дым. - Существует популярное заблуждение, что человек - это чтото среднее между скотом и ангелом. В действительности человек находится в процессе движения от скота к божеству. - Самая жгучая потребность человека - всемогущество? - Да. Не религия. Не любовь. Не духовность. Все это - куски хлеба с подливкой, блага, которые мы придумываем для самих себя, ввиду того что ограниченность нашего существования отвращает нас от другой мечты - приблизиться к божеству. Когда мы появляемся на свет и сучим ножками, мы - божество. Вселенная - это граница наших чувств. Когда мы становимся старше, когда узнаем, что вселенная - это не только мы сами, это становится глубочайшей травмой нашего существования. Хирн поправил воротник рубашки. - Я бы сказал, что всемогущество - это именно ваша самая жгучая потребность. Вот и все. - И ваша тоже, Роберт, независимо от того, признаете вы это или нет. От иронической нотки резкий голос Хирна чуть смягчился. - Какие моральные выводы полагается мне извлечь из всего этого? Испытываемое Каммингсом напряжение несколько ослабло. Помимо всех других приятных ощущений от этой беседы с Хирном он почувствовал огромное удовлетворение от того, как излагал свои мысли. - Я пытался внушить вам, Роберт, что единственная мораль будущего - это мораль силы, и человек, не способный приноровиться к ней, обречен. У силы есть одна особенность. Она действует только в направлении сверху вниз. Слабое противодействие на среднем уровне усиливает это действие силы сверху вниз, и она сметает на своем пути все. Хирн внимательно рассматривает свои руки. - Пока мы еще не в будущем, а в настоящем. - Можете рассматривать армию как прообраз будущего, Роберт. Хирн взглянул на часы. - Время идти обедать. - Вы пойдете обедать только тогда, когда я скажу, что вы свободны. - Так точно, сэр. - Хирн медленно пошаркал подошвами ботинок по полу, спокойно, с некоторым сомнением посмотрел на генерала. - Вы швырнули сегодня сигарету на пол? Хирн улыбнулся: - Я так и знал, что весь этот разговор затеян с определенной целью. - Для вас это было очень просто, да? Вас обидел какой-то мой поступок, и вы дали волю ребяческому раздражению. Но это такая вещь, которой я не могу допустить. - Генерал держал недокуренную сигарету и, продолжая говорить, слегка помахивал ею. - Если я брошу на пол, вы подберете? - Я думаю, что пошлю вас в таком случае к черту. - Это интересно. Я слишком долго потворствовал вам. Вы просто не можете поверить, что я говорю серьезно, да? А не хотите ли вы знать, что, если не поднимете окурок, я отдам вас под суд и вы можете получить пять лет каторжной тюрьмы? - Хватит ли вашей власти, сэр? - Хватит. Это, конечно, будет нелегко; ваш приговор будут пересматривать, а после войны меня, возможно, покритикуют, это может даже принести мне неприятности, но меня поддержат, меня должны будут поддержать. Даже если вы в конце концов выиграете, вам придется просидеть в тюрьме один или два года, пока все это будет решаться. - А не думаете ли вы, что поступить так - это крутовато? - Не крутовато, а очень круто, но так и должно быть. Существует старый миф о божественном вмешательстве. Вы богохульствуете, и вас поражает удар молнии. Это тоже крутовато. Если наказание полностью соответствует проступку, это признак того, что власть становится дряблой. Единственный способ создать атмосферу благоговейного страха и покорности - это применять безмерную, непропорционально большую власть. Имея это в виду, как вы будете действовать? Хирн заерзал на стуле. - Я возмущен. Это нечестное предложение. Вы устанавливаете разницу между нами, прибегая к.. - Вы помните, когда я прочел вам лекцию о человеке с пистолетом? - Да. - Ведь это не случайно, что я облечен властью. Не случайно и то, что вы оказались в подобном положении. Будь вы более осторожны, вы не швырнули бы окурок. Вы не сделали бы этого даже в том случае, если бы я был хвастливым дураком, генералом обычного сорта. Вы просто не совсем верите в серьезность моих слов, вот и все. - Возможно. Каммингс швырнул сигарету к ногам Хирна. - Итак, Роберт, полагаю, что вы поднимете ее, - сказал он спокойно. Наступила длинная пауза. Каммингс почувствовал слабую боль в груди от участившихся ударов сердца. - Надеюсь, Роберт, вы поднимете сигарету. Ради себя самого. - Он еще раз взглянул Хирну в глаза. Хирн начал медленно сознавать, что генерал искренен. Об этом красноречиво говорило выражение его глаз. На лице Хирна отразилась целая гамма противоречивых чувств. - Если вам хочется поиграть в игрушки... - медленно сказал он. Впервые, насколько помнил Каммингс, голос Хирна звучал неуверенно. Через одно-два мгновения он наклонился, подобрал окурок и бросил его в пепельницу. Каммингс заставил себя посмотреть в пылающие ненавистью глаза Хирна. Он почувствовал неизмеримое облегчение. - Теперь, если вам угодно, можете идти обедать. - Генерал, я хотел бы перевестись в другую дивизию. - Хирн закурил новую сигарету; его руки слегка дрожали. - Предположим, что мне не хочется устраивать это. - Каммингс был спокоен, почти весел. Он откинулся на спинку стула и слегка постукивал по полу носком ботинка. - Откровенно говоря, иметь вас адъютантом мне больше не хотелось бы. Вы еще не готовы оценить этот урок. Я, пожалуй, сошлю вас в соляные копи. После обеда отправляйтесь в отделение Даллесона, поработаете некоторое время под его началом. - Есть, сэр. - Лицо Хирна опять ничего не выражало. Он направился к выходу из палатки, но остановился. - Генерал... - Да? Теперь, когда все это кончилось, Каммингсу хотелось, чтобы Хирн поскорее убрался прочь. Победа теряла свою остроту, а легкие сожаления и всякие деликатные оговорки раздражали его. - Каждого солдата, все шесть тысяч военнослужащих соединения вы сюда не вызовете и ваши окурки подбирать не заставите. Как же вы намерены произвести на них впечатление? Эти слова испортили все удовольствие генералу. Каммингс сразу вспомнил, что перед ним по-прежнему стоит большая и трудная проблема. - Я как-нибудь разберусь в этом сам, лейтенант. Будет лучше, если вы побеспокоитесь о своих делах. После ухода Хирна Каммингс посмотрел на свои руки. "Когда поднимаются небольшие волны противодействия, нужно только направить вниз больше силы". Однако на фронтовые части эта сила не подействовала. Хирна сломить он смог, с любым другим он также справился бы, но, взятые вместе, они совсем другое дело, все вместе они по-прежнему противятся ему. Генерал тяжело вздохнул. Он устал. Но надо же найти какой-то выход. Он найдет его. Ведь было время, когда и Хирн противился ему. Настроение у него поднялось, чего уже давно не было; он оживился. Груз огорчений и неудач, постигших его за прошедшие несколько недель, стал менее ощутим. В столовую Хирн не пошел. Он возвратился в свою палатку и почти час пролежал на койке лицом вниз, сгорая от мучительного унижения, не зная, куда деваться от отвращения к самому себе, страдая от бессильного гнева. Как только Хирн узнал, что генерал вызывает его, он понял: его ожидают неприятности. Входя в палатку Каммингса, Хирн был уверен, что не уступит. И все же он боялся Каммингса; боялся его с той минуты, как вошел в палатку. Все в нем требовало отказаться поднять сигарету, но он поднял ее, как будто его воля онемела. "Единственное, что остается, - это жить, не теряя стиля". Однажды он сказал себе это и жил в соответствии с этим правилом из-за отсутствия другого; ото было ею рабочее кредо, почти удовлетворявшее его до недавнего времени. Единственное, что имело значение, - это ни в коем случае не давать никому поколебать твою цельность в принципиальных вопросах. А то, что произошло сегодня, было принципиально. Хирн почувствовал, как будто в нем лопнул огромный гнойный нарыв и теперь заражал его кровь, безостановочным потоком проникая во все кровеносные сосуды. Он должен отплатить той же монетой или умереть, но это один из немногих случаев в его жизни, когда он не уверен в себе. Это просто невыносимо: он должен что-то сделать, но не представляет себе, что именно. Стоял полуденный зной, в палатке нельзя было дышать, а он лежал в ней, уткнувшись крупным подбородком в брезент койки, с закрытыми глазами, как будто обдумывая и взвешивая все пережитое, все, чему он научился, от чего отучился, то, от чего он освободился теперь, и то, что, облитое грязью, кипело сейчас в его душе. То, что он подавлял в себе слишком долго, теперь умирало в яростной агонии. "Никогда не думал, что пойду перед ним на попятную". Это крушение, ужаснее которого ничего не могло быть. МАШИНА ВРЕМЕНИ РОБЕРТ ХИРН Протухшее чрево Верзила с копной черных волос и крупным неподвижным лицом. Его невозмутимые карие глаза холодно поблескивали над слегка крючковатым, коротким и тупым носом. Большой рот с тонкими губами был маловыразительным и образовывал своеобразный уступ над плотной массой подбородка. Говорил он довольно неожиданным для такого рослого человека тонким пронзительным голосом с заметной высокомерной окраской. Ему нравились очень немногие люди - большинство с беспокойством ощущало это после первых минут разговора. Центр всей жизни - город, резко бьющий по чувствам. Со всех сторон к нему ведут тысячи дорог. Горы переходят в холмы, сглаживаются в равнины, простирающиеся величественно, покрытые мягкими складками и морщинами. Никто еще по-настоящему не охватил все это своим взором - необъятную равнину Америки, остроконечные вершины, предгорья, огромный город и ведущие к нему стальные пути - связующие звенья. Бесконечные интриги, дым сигар, смрад кокса, карболка и вонь надземки, безумная тяга к непрерывному движению, что-то похожее на разворошенный муравейник, бесчисленные планы обогащения, вынашиваемые людьми, чья значимость не выходит за пределы улицы или кафе. Главное из всех ощущений - это ощущение данного момента. Историю здесь вспоминают, пожимая плечами: даже ее величайшие события не сравнить с нынешними. Безмерный эгоцентризм городских жителей. Как представить себе свою собственную смерть, свой удельный вес в этом необъятном мире, созданном человеческими руками, свое место в жизни, протекающей на фоне этих мраморных склепов и кирпичных громад и на раскаленных, как печи, улицах, ведущих к рыночным площадям? Всегда почему-то считаешь, что мир исчезнет, как только ты умрешь. А на самом деле он станет еще более напряженным, более неистовым, более ухабистым, чем когда бы то ни было. Вокруг города, поднявшегося как гриб, растут в перегное маленькие грибочки - пригороды. - С тех пор как мы построили это последнее крыло, у нас стало двадцать две комнаты. Не знаю, за каким чертом они нам понадобились, - кричит Билл Хирн, - но Айне никогда и ничего не докажешь, она считает, что комнаты ей нужны, и мы построили их. - Да ну же, Билл, - говорит Айна. (Хорошенькая женщина, которая выглядит моложе и стройнее, чем полагается матери двенадцатилетнего сына. Не красавица, однако. У нее тонкие стерильные губы, зубы чуть выдаются вперед. Полные женщины - редкость на Среднем Западе.) - А что? Я человек простой, - говорит Билл Хирн, - без претензий, я вырос на старой зачуханной ферме и ни капли не стыжусь этого. По-моему, человеку нужна скромная гостиная или столовая, пара спален, кухня, ну, может быть, еще комната для игр на первом этаже, и хватит. Согласны со мной, миссис Джад? (Миссис Джад пополнее, помягче, более инертна.) - По-моему, тоже, мистер Хирн. Мистеру Джаду и мне очень нравится наше жилье в Олден Парк Мэнер. Небольшую квартиру легче держать в порядке. - Хорошенькое местечко этот Джерментаун. Нам нужно съездить туда навестить Джадов, Айна. - В любое время. Я покажу вам все достопримечательности, - говорит мистер Джад. Наступает молчание, все едят, стараясь не звякать приборами. - Там прекрасный вид, - замечает миссис Джад. - Здесь единственное место, где можно укрыться от жары в Чикаго, - говорит Айна. - Мы так отстаем от Нью-Йорка. Почему не догадались построить сад на крыше этого отеля. Еще только май, а там жарко. Я не могу дождаться, когда мы уедем в Шарлевуа. (Произносит: Чоливейол.) - Мичиган - вот зеленый штат, - говорит Билл Хирн. Вновь наступает молчание, миссис Джад поворачивается к Роберту Хирну и говорит: - Ты такой большой мальчик для своих двенадцати лет, Бобби. Я думала, ты старше. - Нет, мэм, мне только двенадцать. - Он неловко отклоняет голову, пока официант ставит перед ним жаркое из утки. - Не обращайте внимания на Бобби, он немного застенчив, - громко говорит Билл Хирн. - Вот уж не в деда пошел. Билл Хирн приглаживает свои редкие волосы с темени на плешь. Между округлыми блестящими от пота щеками его маленький красный нос походит на кнопку. - Когда мы выезжали в Голливуд, - говорит миссис Хирн, - один из помощников директора показал нам студию Парамаунт. Еврей, но славный парень. Он рассказывал нам о кинозвездах всякие сплетни. - А правда, что Мона Вагинус шлюха? - спрашивает миссис Джад. - О, ужасная шлюха, - шепчет миссис Хирн, оглядываясь на Бобби, - судя по тому, что о ней говорят. Теперь у нее мало надежд на будущее, ведь сейчас выпускают только звуковые кинокартины. - Здесь не место говорить о делах, мистер Джад из Бадда, - говорит Хирн, хихикая. - Вас все так называют - "мистер Джад из Вадда". Я думаю: чтобы делать бизнес, надо заниматься бизнесом, и, как ни странно, я занимаюсь как раз этим, поэтому все дело лишь в том, чтобы договориться о цене. Имеется еще одно обстоятельство, скоро появится машина Томпсона, и, если вмешаются реформаторы, придется с ними сотрудничать, а не то нас заставят поливать духами унитазы в фабричных туалетах или еще что-нибудь такое. Поэтому мне нужно быть поосторожнее с обязательствами. Я ожидаю спада деловой активности, так как наша экономика перенапряжена и ваши цены в Бадде нисколько не облегчают мое положение. - Мистер Джад и я собираемся поехать в Париж. Перед ними ставят причудливый бисквит и тающий лед. - Знаете что, хотите завтра поехать со мной посмотреть автогонки в Индианаполисе? - спрашивает Билл Хирн. - Бедняжка Роберт, он засыпает, - говорит Айпа, подталкивая его локтем. - Боже, как жарко, - говорит миссис Джад. Айна протягивает руку и включает ночник. - Билл, зачем ты спрашивал у Джадов, где находится Маунт Холиоук? Если ты не знаешь чего-нибудь, не задавай так много вопросов. - Ну и что, если их дочь учится в этом колледже? Не боюсь я этих проклятых Джадов. Знаешь что я скажу тебе, Айна, это вращение в обществе не производит на меня никакого впечатления, потому что в жизни имеют значение только деньги. Дочери, о которой нужно было бы заботиться, у нас нет, а Роберт весь ушел в чтение своих книжек. Что-то не видно, чтобы он приобрел вкус к светской жизни, да и не приобретет, поскольку ты никогда не бываешь в этом проклятом доме и мать ему заменяет черномазая кухарка. - Билл, не смей говорить со мной таким тоном! - Хорошо, Айна, я знаю - черного кобеля не отмоешь добела. У меня мой бизнес, а у тебя твоя светская жизнь, и оба мы должны быть довольны. Сдается мне, ты могла бы уделять немного больше времени Роберту, потому что ребенок уже большой и здоровый; он как сонная рыба, никакой жизни в нем нет. - Этим летом он поживет в молодежном лагере на открытом воздухе, а осенью мы отдадим его в закрытую школу. - Все дело в том, что нам следовало бы завести еще одного ребенка или даже целую кучу детей. - Не говори мне об этом, Билл. - Айна устраивается поудобнее под одеялом. - Да, от тебя этого не дождешься, это точно. - Билл! - А теперь, друзья, - говорит воспитатель, - если вы хорошие товарищи, вы мне поможете. Если вы прямые и честные люди, вы выполните свой долг. Кто из вас оставил свою постель неубранной сегодня утром? Все молчат. - Это ты, Хирн, не так ли? - Да. Воспитатель вздыхает. - Друзья, из-за Роберта я собираюсь поставить всей вашей палатке неудовлетворительную оценку по поведению. - Хорошо, но я не понимаю, почему нужно стелить постель, если вечером ее все равно придется разбирать? Мальчики зафыркали. - В чем дело, Хирн, почему ты такой недисциплинированный, как же тебя воспитывали, если ты не считаешь нужным стелить постель? И почему ты не поступил как мужчина и не признался сразу, что ты виноват? - Оставьте меня в покое. - Еще одно замечание за плохое поведение, - говорит воспитатель. - Друзья, вы должны научить Роберта хорошо вести себя. Но в тот же день на матче боксерских команд Роберт заслуживает снятия всех замечаний. Он неуклюже прыгает вокруг другого мальчика, отчаянно размахивает кулаками, руки у него устали от тяжелых перчаток. Его отец приехал на целый день повидаться с ним. - Вздуй его! Дай ему, Роберт, по голове, в живот! Всыпь ему! Мальчишка, боксирующий с ним, наносит удар в лицо, и на мгновение Хирн останавливается, опускает руки в перчатках, трогает разбитый нос. Другой удар перчатки отдается звоном в ухе. - Не сдавайся, Бобби! - кричит ему отец. Неточный удар - перчатка проходит мимо головы, предплечьем противник ударяет ему в лицо. Хирн готов заплакать. - Бей в живот, Роберт! Хирн возбужденно поворачивается, лихорадочно колотит руками. Противник натыкается на удар, в изумлении присаживается, затем медленно поднимается. Роберт продолжает молотить его, и мальчишка снова падает. Судья прекращает бой. - Бобби Хирн победил техническим нокаутом! - кричит он и засчитывает четыре очка "синим". Мальчишки шумят. Билл Хирн крепко, по-медвежьи обнимает сына, когда тот перелезает через канаты установленного на траве ринга. - Ох и дал же ты ему, Бобби! Я говорил тебе, бей его в живот. Вот как надо драться, детка. Черт побери, я научу тебя всему этому, ты не боишься драки, в тебе есть наша закваска. Роберт выскальзывает из объятий. - Пусти меня, папа, пусти, я пойду! - И убегает по зеленой лужайке в свою палатку, стараясь не расплакаться. Летние каникулы в Шарлевуа, разрастающийся дом в пригороде Чикаго, длинные зеленые аллеи и тихие пляжи, площадки для игры в крокет и теннисные корты; здесь есть все атрибуты богатства и комфорта. Хирн воспринимает их как должное и лишь позже начинает что-то понимать. Шесть лет в закрытой школе в Филдмонте; там много ребят, плохие отметки за поведение; изредка ему читают проповедь, рассчитанную на пай-мальчиков. Не богохульствуй, не лги, не обманывай. Не ругайся. Ходи в церковь. В его жизни незримо присутствует Билл Хирн с его громким голосом и мясистыми ладонями, как-то странно сочетающийся с назойливыми, с дальним прицелом советами Айны Хирн. "Бобби, почему ты не приглашаешь Элизабет Перкинс в школу на танцы для младших классов?" Через неделю после окончания закрытой школы в Филдмонте в компании нескольких сверстников, окончивших школу вместе с ним, Роберт отправляется на пирушку в затерявшуюся в лесу хижину, принадлежащую отцу одного из его друзей. Двухэтажную хижину с баром. Ночью они сидят кружком в одной из спален второго этажа, передавая бутылку друг другу после робкого глотка. - Если бы мой старик знал! - К черту твоего старика! Все они шокированы. Это сказал Карсонс, его отец покончил самоубийством в 1930 году. Карсонса можно простить. - Ну, за прощание с Филдмонтом и нашей доброй школой, много мы провели в ней дней. - Это правда. - Декан неплохой человек, но я никогда не мог раскусить его. А какая у него интересная жена! - За здоровье жены. Я слышал, что она уходила от него в прошлом году. - Э, нет. Бутылка идет по кругу второй, затем третий раз. - В общем, там было неплохо, но все-таки хорошо, что мы закончили. Мне бы хотелось попасть вместе с вами, ребята, в Йельский университет. В углу комнаты капитан футбольной команды прошлогоднего состава склонился к уху Хирна: - Я хотел бы вернуться сюда этой осенью и посмотреть, какую команду мы составим из старшеклассников! Запомни мои слова, Хаскелл через четыре года будет в сборной Америки. Раз мы об этом заговорили, Боб, я хотел бы дать тебе совет, ведь я долгое время следил за тобой: ты мало стараешься, не стремишься вырваться вперед, а ты мог бы стать во главе команды, ведь ты сильный и способный, но ты этого не хочешь, и это плохо; надо выкладывать себя всего. - Сунь голову в ведро со льдом. - Хирн окосел! - кричит капитан. - Посмотри на беднягу Хирна. Держу пари - его отшила Аделаида. - Страстная девчонка, трется со всеми по углам. Бьюсь об заклад, она доставила Лентри немало хлопот, до того как он поступил в Принстон. - Э-э, братьев это не беспокоит, я убежден в этом. У меня самого есть сестра, она не трегся по углам, но я не волновался бы, если бы она и делала это. - Ты говоришь так только потому, что она этого не делает, а если бы делала... Фу ты, виски ударило мне в голову... Кто пьяный? Буль-буль-буль... Это Хирн, стоя посреди комнаты, вливает в себя виски из горлышка бутылки. - Я сукин сын. Знаете что, ребята, кладите-ка все карты на стол. - Слушайте, он что, свихнулся? - Посмотрим, хватит ли у меня смелости прыгнуть из окна! - кричит Хирн. - Смотрите, что я сейчас сделаю! - Потный, с покрасневшим от возбуждения лицом, он отталкивает одного из ребят в сторону, распахивает настежь окно и, шатаясь, становится на подоконник. - Сейчас прыгну! - Остановите его! - Гиииииииии! - Хирн исчезает в темноте ночи. Слышится глухой звук упавшего тела, треск кустов. Все в ужасе бросаются к окну. - Как ты там, Хирн? Все в порядке? Где ты, Хирн? - Филдмонт, Филдмонт превыше всего! - орет в ответ Хирн. Он лежит в темноте на земле и хохочет, слишком пьяный, чтобы чувствовать боль. - Что за странный парень, этот Хирн, - говорят ребята.T А помните, как в прошлом году он надрался? Последнее лето перед поступлением в колледж - это вереница золотых дней и сверкающих пляжей, волшебство электрических огней в летние вечера и танцевальный оркестр в летнем клубе на пляже, а потом билет на самолет, отправляющийся в романтические места, прикосновения благоухающих молоденьких девушек, запах губной помады, аромат пудры и специфический запах кожи на сиденьях автомобилей с откидным верхом. На небе звезды, лунный свет, золотящий темные кроны деревьев. На шоссе лучи фар автомобилей прокладывают серебряные туннели в листве над головой. И у него была подружка, юная красотка, звезда этой летней колонии - мисс Сэлли Тендекер с Лейк Шор Драйв, а с ней, само собой разумеется, - приглашения на рождественские праздники, меховые шубки, духи и студенческие балы под цветными матерчатыми балдахинами в залах больших отелей... - Боб, ты так быстро гонишь, как никто из моих знакомых. Когда-нибудь ты свернешь себе шею. - Ага. Он еще не боек в разговорах с женщинами и в этот момент занят выполнением крутого поворота. Его бьюик описывает широкую дугу влево, упрямится повороту вправо, потом медленно выходит на прямую. На какую-то секунду его охватывает страх, затем наступает облегчение, и он продолжает мчаться но прямому шоссе. - Боб Хирн, ты просто сумасшедший! - Не знаю, может быть... - О чем ты думаешь, Боб? Он останавливает автомобиль в стороне от дороги, поворачивается к ней и неожиданно обрушивает на нее потоки слов: - Не знаю, Сэлли. Иногда я думаю... нет, нет, я просто взвинчиваюсь и не хочу ничего делать. Я поступаю в Гарвард только потому, что мой отец сказал что-то об Йеле, а сам я ничего не знаю. В голове у меня какой-то сумбур, я не знаю, чего хочу, но не хочу, чтобы меня кто-то подталкивал... Она смеется. - О, ты сумасшедший парень, Боб. Теперь ясно, почему все мы, девушки, любим тебя. - Ты любишь меня? - Ха, он спрашивает! Конечно люблю, Бобби. Она рядом с ним на сиденье, обитом кожей, ее духи чуть-чуть сильнее, чуть-чуть крепче, чем нужно было бы для семнадцатилетней девушки. Он чувствует, что скрывается за ее добродушным подтруниванием, с бьющимся сердцем тянется, чтобы поцеловать ее. Ему чудятся свидания по праздникам, по уикендам, свободным от учебы в колледже, повторение всего, что уже было в этот летний курортный сезон, загородные зеленые лужайки, разговоры с друзьями его отца и... помпезная свадьба. - Знаешь, я не могу ничего планировать, поскольку собираюсь стать врачом. Ты же понимаешь, восемь или десять лет - это долгий срок. - Боб Хирн, ты слишком самонадеян. Ты, вероятно, думаешь, что мне что-нибудь надо? Ты слишком много воображаешь о себе. Вот и все. - Ну так вот, сынок, теперь, когда ты собираешься поступить в колледж, я хочу потолковать с тобой кое о чем, нам ведь не часто удается поговорить друг с другом, но, черт побери, мы с тобой друзья, по крайней мере, я всегда так думал и теперь, когда ты уезжаешь в колледж, прошу тебя помнить, что ты всегда можешь положиться на меня. У тебя в жизни будут женщины. Черт побери, ты не был бы моим сыном, если бы их у тебя не было. У меня-то, конечно, нет... с тех пор как я женился. (Патентованная ложь, на которую они оба не обратили внимания.) Если у тебя возникнут какие-нибудь неприятности, ты всегда можешь положиться на меня. Черт возьми, мой старик часто говорил мне: "Если попадешь в беду с какой-нибудь девчонкой с фермы или завода, только скажи мне". (Дедушка Роберта был и фермером и владельцем завода.) Так вот, это полностью относится и к тебе, Боб. Запомни: всегда легче и проще откупиться от женщины, чем вступать с ней в какие-нибудь отношения, поэтому только дай мне знать, пометь на конверте "лично", и все будет о'кей. - Хорошо. - А что касается твоего желания стать врачом, ну что ж, это неплохо, здесь у нас масса друзей, и мы сможем создать тебе приличную практику, перекупить ее у какого-нибудь старого шарлатана, который готов уйти на покой. - Я хочу заняться научными исследованиями. - Научными исследованиями? Послушай, Бобби, любой из наших знакомых может купить и продать целую кучу исследователей. Ты просто подхватил где-то эту дурацкую идею и когда-нибудь одумаешься, за это я могу поручиться. По правде говоря, я уверен, и твоя мать тоже, что ты кончишь тем, что займешься бизнесом, то есть тем, чем тебе и следует заниматься. - Нет. - Ну хорошо, я не собираюсь спорить с тобой, ты просто еще глупый мальчишка, но ты изменишь свое мнение. Он с трудом преодолевает трудности первых недель жизни и учебы в колледже. В полной растерянности бредет он по университету. Все вокруг него здесь знают больше, чем он, поэтому в нем возникает инстинктивное противодействие им. Он смутно вспоминает свою жизнь в пригороде большого города. Каждый легкомысленно говорит о вещах, о которых он осмеливался думать, лишь уединившись у себя в комнате. Его товарищ по комнате - из другого города на Среднем Западе, из другой закрытой школы - морочит ему голову. - Знаешь, к нам зайдет Ральф Честли, шикарный парень. Вот увидишь, ты должен познакомиться с ним. Он прямо дельфийский оракул, чертовски хорошо говорит, намного лучше, чем мы когданибудь сможем. Но мы с Запада - и это работает против нас. Если бы я раньше знал то, что знаю теперь, я поехал бы учиться в школу на восток, в Эксетер или в Андовер, хотя и они недостаточно хороши, насколько мне стало известно. Впрочем, если нам удастся познакомиться с хорошими ребятами, мы должны попасть в Спикерсклуб, как бы там ни было, это не так уж трудно. В "Быстрый пуддинг" можно попасть наверняка, а вот прорваться в Финал-клуб - это почти невозможно, хотя я слыхал, что в последнее время там стали более демократичными. - Я как-то не думал об этом. - Ну что УК, теперь ты должен думать. Постепенно будешь приобщаться. Его первое самоутверждение: - К черту все это! - Постой, постой, Хирн, мы с тобой неплохо ладим, поэтому не шуми на меня, я скажу тебе, что шансы каждого могут быть подпорчены его товарищем по комнате, поэтому не выходи из себя, понимаешь, что я имею в виду? В течение первого года учебы у Хирна мало шансов сделать чтонибудь выдающееся. Путь его достаточно тернист. В тормозах нет смазки, и они не могут действовать плавно. Его засасывает текучка, своего товарища по комнате он видит редко, проводит почти все послеобеденные часы в лаборатории и все вечера за книгами. Он составляет себе расписание, в котором предусматривает все, вплоть до пятнадцати минут на чтение комиксов в утреннем выпуске воскресной газеты и времени на кино в субботу вечером. В послеобеденные часы он записывает изменения температуры в клубе, отмечает колебания уровня гидрометра, экспериментирует с лягушкой. С четвертой попытки ему удается извлечь скальпелем из головы лягушки слегка поблескивающий, похожий на тончайшую ниточку слюны нерв. Несмотря на успех опыта, он чувствует себя подавленным. "Действительно ли я хочу заниматься этим делом?" На лекциях он делает все, чтобы не задремать, но побороть дремоту не в состоянии. Голос ассистента в очках в стальной оправе на костлявом лице доносится до его сознания, как из тумана. Глаза закрываются. - Джентльмены, я хочу, чтобы вы обратили внимание на такой феномен, как бурые водоросли, особенно ламинария. - Он пишет на доске: "Нероцистис лютена, макроцистис пирофера, пелагофикус порра". - Это совсем необычные формы морской жизни, заметьте это; у них нет ни корней, ни листьев, к ним не доходит солнечный свет. Под водой гигантские ламинарии образуют настоящие джунгли, где они растут без движения, получая питание из окружающей океанской среды. - Буржуазия в растительном царстве, - бормочет сидящий рядом студент, и Хирн просыпается, пораженный совпадением их взглядов, как будто сосед высказал его, Хирна, мысли. - Только во время штормов, - говорит ассистент, - их выбрасывает на берег; обычно они живут в густых морских джунглях, живут неподвижно, поглощенные исключительно своим собственным питанием. Эти виды растений были вынуждены остаться под водой, тогда как другие вышли на сушу. Их коричневая окраска, необходимая в мрачных подводных джунглях, оказалась бы фатальной в условиях интенсивного облучения солнцем на суше. - Ассистент поднимает засушенную коричневую ветвь со стеблем, похожим на веревку. - Передайте ее по рядам, господа. Какой-то студент поднимает руку. - Сэр, чем полезен этот вид растений? - О, их используют для самых разных целей. Прежде всего из них делают удобрение. Из них получают поташ. Однако подобные эпизоды - редкое исключение. Хпрн кажется себе пустым сосудом, который должен быть наполнен; он жаждет знаний. Хирн медленно привыкает к окружающей обстановке, с кем-то знакомится, начинает где-то бывать. Весной на первом году обучения он из любопытства попадает на собрание гарвардского драматического клуба. Президент клуба честолюбив, планы обсуждаются во всех деталях. - - Подумайте немного и сами убедитесь, насколько это абсурдно. Нелепо заниматься выколачиванием на барабанах этих глупых музыкальных какофоний; мы должны расширить сферу своих интересов. - Я знаю одну девушку в Рэдклифе, изучавшую систему Станиславского, - говорит кто-то протяжно. - Если у нас будет приличная программа, мы сможем пригласить ее, и она передаст нам свои знания этой системы. - Ах, ото чудесно, давайте сыграем Чехова! Встает стройный молодой человек в очках в роговой оправе и требует выслушать его. - Если мы хотим превратиться из гусеницы в бабочку, я требую, я именно требую, чтобы мы сыграли пьесу "Восхождение Ф-6". Все о ней говорят, но ее еще никто не поставил. Смешно не подумать об этом, ведь эта вещь принесет нам огромную славу. - Я не могу согласиться с вами относительно Одена и Ишервуда, Тэд, - замечает кто-то. Выступает плотный темноволосый студент с внушительным низким голосом. - Я думаю, мы должны поставить Одетса, это единственный драматург в Америке, который пишет серьезные вещи. По крайней мере, он знает разочарования и надежды простых людей. - Ого-го-го-го! - вопит кто-то. - Только О'Нил и Элиот! - Элиот и О'Нил это совсем разные люди. (Смех.) Спорят целый час, а Хирн вслушивается в называемые имена. Ему знакомы лишь немногие. Ибсен, Шоу и Голсуорси, но он никогда не слыхал о Стриндберге, Гауптмане, Марло, Лопе де Вега, Вебстере, Пиранделло. Поток имен продолжается, и он с отчаянием говорит себе, что должен больше читать. В конце весны первого года учебы Хирн начинает увлекаться художественной литературой. Вновь открывает для себя Хаусмана, которым увлекался в начальной школе, добавляет к нему таких поэтов, как Рильке, Блейк и Стив Спендер. Ко времени отъезда домой на летние каникулы он переключается на английскую литературу в качестве профилирующего предмета и часто сбегает с пляжа от Сэлли Тендекер и сторонится других девушек, просиживает ночи за сочинением коротких рассказов. Они, конечно, довольно примитивны, но на какое-то время становятся причиной испытываемого им подъема и вдохновения, шагом к успеху. Возвратившись в Гарвард, Хирн посылает один рассказ на осенний конкурс в литературный журнал. Рассказ публикуют, Хирн купается в славе - ведь он посвящен в писатели, но все-таки освобождается от этого гипноза, не дав себе окончательно впасть в него. Результаты сказываются сначала медленно, затем стремительно. Он читает все подряд, проводит массу времени в университетском музее изобразительных искусств, вечером по пятницам ходит на симфонические концерты, впитывает в себя приятный, полный особого значения запах старой мебели, старых печатных изданий и солодовый аромат пустых банок из-под пива в захламленных комнатах редакции журнала. Весной слоняется по зеленеющим улицам Кембриджа, бродит вдоль берегов Чарльза или болтает с кем-нибудь по вечерам у крыльца своего дома. Все это овеяно широким дыханием свободы. Несколько раз с одним-двумя друзьями он участвует в пьянках на площади Сколлей. Это делается не без смущения, они переодеваются в поношенные костюмы, обходят все бары и подвальчики один за другим. Отыскиваются бары с посыпанным опилками полом на Третьей авеню. Если пол оказывается заблеванным, они в восторге. Они воображают себя членами фешенебельных клубов, танцующими с кинозвездами. Потом насироение меняется. Они напиваются, погружаются в приятную грусть поздних весенних вечеров, свои надежды и страсти начинают рассматривать