холоден со мной? - Пусть я кретин, но тебе-то зачем вести себя как девке? - "Ступай в монахини, говорю тебе! И не откладывай. Прощай!" {Шекспир. Гамлет, акт III, сцена 1. Перевод Б. Пастернака.} - Понимаю, ты развлекаешься вовсю. Но хватит, помолчи, не трогай меня. - Не буду я молчать и буду тебя трогать. Ее рука-мучительница опять легла на мою. Я сказал: - Ты так нехорошо... себя ведешь. Я бы никогда... не поверил... что ты можешь быть... такой легкомысленной... и злой. Я повернулся к ней и крепко сжал ее настойчивую руку повыше запястья. И вдруг меня словно ударило - в эту минуту я скорее угадал, чем увидел, ее, взволнованное, смутно улыбавшееся лицо. Тогда я крепко и уверенно обнял ее обеими руками за плечи и очень осторожно поцеловал в губы. Есть мгновения райского блаженства, которые стоят тысячелетних мук ада, по крайней мере так мы думаем, но не всегда ясно осознаем это в тот момент, Я - сознавал. Я знал, что даже если сейчас наступит крушение мира, я буду не в убытке. Я воображал себе, как целую Джулиан, но не мог вообразить сгустка чистой радости, белого накала восторга от касания губами ее губ, всем моим существом - ее существа. Я был в таком восторге, целуя ее, что не сразу понял, что и она целует и обнимает меня. Ее руки обвивали мою шею, губы горели, глаза закрылись. Я отвернулся и легонько оттолкнул ее от себя, и тогда она разжала и опустила руки. Оторваться от нее мне помогло естественное неудобство, которое испытываешь, целуясь сидя. Мы отстранились друг от друга. Я сказал: - Зачем ты это сделала? - Брэдли, я люблю тебя. - Не выдумывай, не говори глупостей. - Что же мне делать? Ты даже не хочешь меня выслушать. Ты думаешь, я маленькая и для меня это игра. Нетднет. Конечно, я растерялась. Я так давно тебя знаю, всю жизнь. Я всегда тебя любила. Пожалуйста, не перебивай. Если бы ты только знал, как я всегда ждала твоего прихода, как мне хотелось говорить с тобой, все тебе рассказать. Ты ничего не замечал, но мне обо всем, обо всем хотелось тебе рассказывать. Если, бы ты только знал, как я всегда восхищалась тобой. Когда я была маленькая, я говорила, что хочу за тебя замуж. Помнишь? Конечно, забыл. Ты всю жизнь был моим идеалом. И тут не детское обожание, даже не увлечение, а глубокая, настоящая любовь. Конечно, раньше я не спрашивала себя ни о чем, не задумывалась, даже не называла любовь по имени, но недавно, когда я почувствовала, что стала взрослая, я задала себе этот вопрос, я задумалась и все поняла. Знаешь, моя любовь тоже стала взрослая, и мне захотелось бывать больше с тобой, захотелось как следует тебя узнать. Думаешь, зачем мне понадобилось обсуждать пьесу? Мне, конечно, хотелось о ней поговорить. Но еще нужней мне была твоя любовь, твое внимание. Господи, да мне просто хотелось смотреть на тебя. Ты не представляешь себе, как все последнее время мне хотелось дотронуться до тебя, поцеловать тебя, но я не решалась, я не думала, что когда-нибудь решусь. А потом, с того дня, когда ты увидел, как я рву письма, я думала о тебе почти все время, особенно последнюю неделю, когда... когда заподозрила то... в чем ты мне сегодня признался... Я только о тебе и думала. - Ну а Септимус? - сказал я. - Кто? - Септимус, Септимус Лич. Твой поклонник. Неужели ты не выделила ему нескольких минут в своих мыслях? - Ах, Септимус. Это я так сказала. Нарочно, наверно, чтоб тебя подразнить. Он вовсе не поклонник, просто приятель. У меня вообще нет поклонников. Я глядел на нее. Она сидела боком на скамейке, как в дамском седле, одно колено было туго обтянуто шелком. Я смотрел на ряд синих пуговок у нее на груди. Растрепавшиеся волосы, похожие теперь уже не на шлем, а на тюрбан, вздыбились у нее на макушке, когда она бессознательно и нервно откидывала их со лба, Лицо сияло одухотворенной страстью и чувством, которое я не решаюсь назвать. Она была уже не ребенок. Она вступила во владение своей женственностью, осознала ее силу и власть. Я сказал: - Все ясно. Потом я легко и быстро поднялся и пошел к калитке. Я повернул на Бедфорд-стрит, к станции на Лестерсквер. Когда я переходил Гаррик-стрит Джулиан, шагавшая справа, взяла меня левой рукой под локоть. Левой рукой я осторожно отвел ее руку, и она ее опустила. Мы молча дошли до Сент-Мартин-лейн. Тогда Джулиан сказала: - Я вижу, ты решил мне не верить и не обращать внимания на мои слова. Ты, кажется, думаешь, что мне все еще двенадцать лет. - Совсем нет, - сказал я. - Я слушал очень внимательно, то, что ты говорила, все очень интересно и даже трогательно. И прекрасно выражено, особенно если учесть, что сочинено с ходу. Только как-то расплывчато и неясно, и мне непонятны твои выводы, если ты вообще их делаешь. - Господи, Брэдли, я люблю тебя. - Очень мило с твоей стороны. - Я не придумываю, это правда. - Я не обвиняю тебя в неискренности. Просто ты сама не знаешь, что говоришь. Ты признаешь, что растерялась. - Разве? - Причина твоей растерянности совершенно ясна. Я нравился тебе или, как ты любезно выразилась, ты любила меня, когда была маленьким, невинным ребенком, а я, писатель, был интересным гостем твоего отца и все такое прочее. Теперь ты взрослая, а я намного старше тебя, но мы неожиданно оказались в одном мире - мире взрослых. Даже если не говорить о небольшом потрясении, пережитом тобой сегодня вечером, ты, естественно, удивлена невозможно, даже обрадована, обнаружив, что в некотором роде мы ровня. Что же должно произойти с твоей старой привязанностью к человеку, которым ты привыкла восхищаться, когда была маленькая? Закономерный вопрос? Может быть, и нет. Но мое непростительное поведение сделало его закономерным. Мое идиотское объяснение поразило, позабавило, взволновало тебя и толкнуло на ответное объяснение, бестолковое, неясное, о котором ты завтра пожалеешь. Вот и все. Слава Богу, уже метро. Мы спустились по ступенькам на станцию и остановились, глядя друг на друга, в ярком свете около билетных автоматов, неподвижные среди снующей толпы. Поглощенные друг другом, мы не замечали ничего вокруг, словно были одни в тишайшем парке или на огромном пустынном тибетском плато. - А мой поцелуй тоже был бестолковый и неясный? - сказала Джулиан. - Ну, садись в метро, и спокойной тебе ночи. - Брэдли, ты понял, что я сказала? - Ты сама не знаешь, что говоришь. Завтра все покажется тебе дурным сном, - Посмотрим! Во всяком случае, ты говорил со мной, ты спорил. - Говорить тут не о чем. Я просто самым безответственным образом хотел продлить удовольствие и не расставаться с тобой. - Значит, мне не надо уходить. - Нет, надо. Все кончено. - Нет, не кончено. Ты ведь не уедешь из Лондона, да? - ... Я... не уеду из Лондона, - сказал я. - Мы увидимся завтра? - Возможно. - Я позвоню около десяти. - Спокойной ночи. Я не положил рук ей на плечи, а наклонился и легонько коснулся губами ее губ. Затем повернулся и по ступенькам вышел на Черринг-Кросс-роуд. Я шагал, ничего не видя, расплывшись в счастливой улыбке. Кажется, я спал. Меня то пронзал толчок блаженства, то я снова проваливался в сон. Тело ныло от мучительного и сладкого желания и сознания того, что оно может быть удовлетворено. Я тихонько стонал от счастья. Я состоял не из костей и плоти, а из чего-то иного, восхитительного... Из меда, из помадки, из марципана - и в то же время из стали. Я был стальной проволокой, тихо дрожавшей в голубой пустоте, а в теплых сокровенных глубинах сознания билось изумление перед тем, что со мной произошло. Все эти слова, разумеется, не передают того, что я чувствовал, - этого не в состоянии передать никакие слова. Я не думал. Я просто был. Когда обрывочные мысли проникали в мой рай, я гнал их прочь. Я рано встал, побрился с величавой медлительностью, тщательно и любовно оделся и долго изучал себя в зеркале. Мне можно было дать тридцать пять. Ну сорок. Я похудел за последнее время, и это мне шло. Тусклые мягкие, светлые, тронутые сединой волосы, прямые и густые, прямой тонкий нос с крупными ноздрями, вполне красивый. Твердые серо-голубые глаза, худые щеки, высокий лоб, тонкий рот - лицо интеллектуала. Лицо пуританина. Ну и что же? Я выпил воды. О еде, разумеется, и думать было нечего. Меня мутило и лихорадило, но ночью я побывал в раю и не утратил ощущения снизошедшей на меня благодати. Я прошел в гостиную и еще раз слегка смахнул пыль с бросавшихся в глаза поверхностей, которые уже успели к этому времени запылиться. Потом, усевшись, погрузился в размышления. В общем-то, я мог поздравить себя: вчера вечером я был довольно сдержан. Правда, меня стошнило у нее перед носом и я признался ей в любви в таких выражениях, что она сразу поняла, насколько это серьезно, - это я тут же заметил. Но потом я вел себя достойно. (Отчасти, конечно, благодаря обманчивому торжеству от ее присутствия.) Во всяком случае, я вчера ни к чему ее не понуждал. Но что она сейчас обо всем этом думает? Вдруг позвонит и холодно скажет, что согласна со мной и лучше все это кончить? Я сам ведь убеждал ее, что она достаточно взрослая, чтобы вести себя именно так. А вдруг по здравом размышлении она решила послушаться моего совета? Что значили ее слова о "любви"? Что она в них вкладывала? Может, она сочинила все это, потому что была тронута, польщена, взволнована моим объяснением? Вдруг она одумается? А если она и вправду любит, что будет дальше? Но я не очень-то размышлял над тем, что будет дальше. Если она и вправду любит - будь что будет. Я посмотрел на часы, они показывали восемь. Я проверил время по телефону, и там мне тоже ответили, что сейчас восемь часов. Я вышел во двор, отошел недалеко, чтобы слышать телефон, и остановился в оцепенении. Появился Ригби с одним из своих сомнительных дружков, и я так медленно и странно поднял руку, приветствуя их, что они еще долго на меня оборачивались. Потом я решил было добежать до цветочного магазина, но передумал. А вдруг она просто не позвонит? Я вернулся домой, опять посмотрел на часы и с остервенением тряхнул их. Прошло Бог знает сколько времени, а они показывали четверть девятого. Я перешел в гостиную и попробовал уткнуться носом в ковер, но почему-то это уже не помогало, мне нужно было двигаться, суетиться. Я кружил, я метался по квартире, у меня стучали зубы. Я попробовал засвистеть, но у меня ничего не вышло. Я старался глубоко дышать, но между двумя вздохами переставал ощущать себя и судорожно втягивал воздух, не в силах выдержать паузу. Мне было дурно. Примерно в девять в прихожей позвонили. Я подкрался к дверям и посмотрел сквозь матовое стекло. Это была Джулиан. Я попытался быстро овладеть собой и открыл дверь. Она влетела в квартиру. Я едва успел захлопнуть дверь ногой, как она уже тащила меня в гостиную. Она обвила мою шею руками, и я обнимал ее в яркой тьме, и зубы у меня уже не стучали, я смеялся и плакал, и Джулиан тоже смеялась и дрожала, и мы опустились на пол. - Брэдли, Господи, л так боялась, что ты передумал, я не могла дожидаться десяти. - Глупышка. О Господи, ты пришла, ты пришла... - Брэдли, я люблю тебя, люблю, это настоящее. Я поняла это совершенно ясно, когда мы вчера расстались. Я не спала, со мной Бог знает что творилось. Такого со мной еще не было. Это - любовь. Сомневаться ведь невозможно! Правда? - Нет, - сказал я, - невозможно. Когда сомневаешься, значит, уже не то. - Вот видишь! - Ну, а мистер Беллинг? - Ах, Брэдли, хватит мучить меня мистером Беллингом. Это была просто прихоть, детский каприз. Нет никакого Беллинга. Ничего нет, кроме моей любви к тебе, правда. Да он никогда меня по-настоящему и не любил, никогда не любил так, как ты... - Конечно, я произвел на тебя впечатление. Может, в этом все дело? - Я люблю тебя. Я волнуюсь ужасно, но в то же время совершенно спокойна. Разве это не доказывает, что произошло что-то исключительное? Я прямо как архангел. Я могу говорить с тобой, могу убедить тебя, вот увидишь. Ведь у нас масса времени, да, Брэдли? От ее вопроса - вернее, утверждения - на меня повеяло отрезвляющим холодом. Время, планы, будущее. - Да, любимая, у нас масса времени. Мы сидели на полу: я - поджав под себя ноги, она - на коленях, слегка склонившись надо мной. Она гладила мои волосы и шею. Потом начала развязывать мой галстук. Я рассмеялся, - Все в порядке, Брэдли, чего ты всполошился, я просто хочу посмотреть на тебя. Я ни о чем думать не хочу - только смотреть на тебя, трогать тебя, чувствовать, какое это чудо... - Что А любит Б, а Б любит А. Это действительно редкость. - Какая у тебя красивая голова. - В свое время я просунул ее сквозь полог твоей колыбели. - А я влюбилась в тебя с первого взгляда. - Я готов положить ее под колеса твоей машины. - Хоть бы вспомнить, когда я увидела тебя в первый раз! Мне вдруг подумалось, что ведь я могу припомнить все свои дела по одной из старых записных книжек (они все у меня сохранились). Все, что я делал в тот день, когда родилась Джулиан. Решал, наверно, какую-нибудь налоговую проблему или завтракал с Грей-Пелэмом. - А когда ты в меня влюбился? Ведь теперь можно спрашивать? - Теперь можно. Мне кажется, это началось, когда мы рассуждали о Гамлете. - Только тогда! Брэдли, мне страшно. Правда, ты лучше еще подумай. Может, это у тебя только минутный порыв? Может, ты просто что-то напутал? Вдруг через неделю ты переменишься ко мне? А я-то думала... - Джулиан, ну неужели ты серьезно? Нет, нет, ты же видишь, что со мной. Прошлого нет. Истории нет. Все поставлено на карту. - Знаю... - Тут нельзя взвешивать, подсчитывать. Но... ох, любимая... нам придется трудно. Пойди ко мне. - Я привлек ее к себе и прижал ее головку с львиной гривой к своей груди. - Не вижу ничего трудного... - проговорила она в мою чистую голубую в полоску рубашку и расстегнула верхние пуговицы. - Конечно, не надо ^спешить, надо выдержать проверку временем... нечего торопиться. - Верно, - сказал я, - не надо спешить... Легко сказать, когда она засунула руку мне под рубашку и, вздыхая, теребила завитки седых волос у меня на груди. - Правда ведь, я ничего плохого не делаю? Я не бесстыдница? - Нет, Джулиан, любимая моя. - Мне надо тебя потрогать. Как здорово, что я имею на это право. - Джулиан, ты с ума сошла... это безумие. - По-моему, нам надо спокойно и не спеша узнать друг друга и говорить друг другу правду, говорить все и смотреть друг другу в глаза, вот как сейчас, и... по-моему, я могу годами так смотреть тебе в глаза... этим можно кормиться... просто смотреть, и все... Да? Ты тоже так чувствуешь? - Мало ли что я чувствую, - сказал я. - Кое-какие из моих чувств уже выразил Марвелл {Эндрю Марвелл (1621-1678) - английский поэт.}. Но главное, я чувствую - нет, дай мне сказать - вот что. Я совершенно недостоин твоей любви. Не стану разглагольствовать о том, почему и отчего... но поверь мне. Ладно, я готов плыть по течению, медленно, как ты говоришь, а ты убеждай меня и себя, что ты и вправду все это чувствуешь. Но ты не должна быть связана, никаких обязательств... - Но я связана... - Ты должна быть совершенно свободна. - Брэдли, не надо... - По-моему, нам нельзя произносить некоторых слов. - Каких слов? - "Люблю", "влюблен". - По-моему, это глупо. Но раз у нас есть глаза, можно обойтись и без слов. Смотри. Разве ты не видишь того, чего ты не хочешь произносить? - Ну не надо. Правда, не надо это никак называть. Наберемся терпения и подождем, что будет дальше. - Ты так странно говоришь - ты волнуешься... - Я в ужасе. - А я нет. Никогда еще не чувствовала себя такой храброй. Чего бояться? И почему ты говоришь, что нам придется трудно? Какие трудности ты имел в виду? - Я намного старше тебя. Гораздо старше. Вот в чем трудность. - О... Ну, это условность. К нам это отношения не имеет. - Нет, имеет, - сказал я. (Я уже, ощутил, что имеет.) - Больше ты ничего не хотел сказать? Я колебался. - Нет. Мне еще многое предстояло ей выложить. Но не сегодня. - А это не... - О Джулиан, ты не знаешь меня, ты же меня не знаешь... - Это не Кристиан? - Что? Кристиан? Господи, конечно, нет! - Слава Богу. Знаешь, Брэдли, когда папа говорил о том, чтобы помирить вас с Кристиан, я так мучилась... до того... тут, наверно, я и поняла, как я К тебе отношусь... - Как Эмма к мистеру Найтли {Персонажи романа английской писательницы Джейн Остин (1775-1817) "Эмма".}. - Точно. Понимаешь, с тех пор как я тебя знаю, ты был всегда один. Абсолютно один. - Столп в пустыне. - Я и вчера волновалась насчет Кристиан... - Нет, нет... Крис прекрасная женщина, и у меня даже ненависть прошла, но она для меня - ничто. Ты высвободила меня из стольких силков. Я еще расскажу тебе... потом... про все. - Ну а возраст не имеет значения. Многим девушкам нравятся мужчины старше них. Значит, все ясно. Я пока ничего не говорила родителям ни вчера, ни сегодня утром, я хотела убедиться, что ты не передумал. А сегодня скажу... - Постой! Что ты скажешь? - Что я люблю тебя и хочу выйти за тебя замуж. - Джулиан! Это невозможно! Джулиан, я старше, чем ты думаешь... - Ты стар, как мир. Знаем, знаем. - Нет, это невозможно. - Брэдли, ты говоришь чепуху. Ну почему ты так смотришь? Ведь ты любишь меня? Ведь ты же не хочешь соблазнить меня и бросить? - Нет, я правда люблю тебя... - Разве это не навсегда? - Да. Настоящая любовь бывает навсегда... а это настоящая любовь, но... - Что "но"? - Ты сказала, что не надо торопиться, надо постепенно узнать друг друга... все так внезапно... я уверен, что ты не должна... ничем себя связывать... - А может, я хочу себя связать. Ладно, наберемся терпения, не будем спешить и всякое такое. Но знаем-то мы друг друга давно, я знаю тебя всю жизнь, ты мой мистер Найтли, а разница в возрасте... - Джулиан, мне кажется, пока надо сохранить все в тайне. - Почему? - Потому что ты можешь передумать. - Или потому, что ты передумаешь? - Я не передумаю. Но ты не знаешь меня, не можешь знать. Я гожусь тебе в отцы. - Ты думаешь, для меня это важно? - Нет, но для общества важно, а когда-нибудь станет важно и для тебя. Ты увидишь, как я старею... - Брэдли, это чушь. - Я бы очень хотел, чтобы ты пока ничего не говорила родителям. - Ладно, - сказала она, помолчав и все еще стоя на коленях, и отстранилась от меня с детским выражением недоумения на лице. Я не мог вынести пробежавшей между нами холодности. Что же, чему быть, того не миновать. Надо довериться ее правдивости, ее наивности, даже неопытности, даже неразумию. Я сказал: - Поступай как знаешь, моя радость, я все предоставляю тебе. Я люблю тебя безгранично и безгранично доверяю тебе и будь что будет. - Думаешь, родители не одобрят? - Они придут в бешенство. Потом мы поговорили еще немного о Кристиан и о моем браке, о Присцилле. Говорили о детстве Джулиан, перебирали все наши встречи. Говорили о том, когда я полюбил ее и когда она полюбила меня. О будущем мы не говорили. Мы все сидели на полу, как робкие звери, как дети, мы гладили друг другу руки и волосы. Мы целовались, не часто. Где-то в середине дня я отослал ее. Я чувствовал, что нельзя изнурять друг друга. Необходимо подумать и прийти в себя. О том, чтобы лечь с ней в постель, не могло быть и речи. - Да нет же, - сказал я, - я вовсе не собираюсь уезжать. Рейчел и Арнольд расположились в креслах у меня в гостиной. Я сидел в кресле Джулиан у окна. Небо нахмурилось и потемнело, я включил свет. Это было в тот день, к вечеру. - Так что же вы собираетесь делать? - спросил Арнольд. Сначала он позвонил по телефону, а потом приехал вместе с Рейчел. Они вступили - другого слова не подберешь - в гостиную и оккупировали ее. Встретиться с хорошо знакомыми людьми, которые вдруг перестали улыбаться, потрясены и напряжены, - очень страшно. Я испугался. Я знал, что они "придут в бешенство", но я не ожидал такого единства, такой мощной враждебности. Их полное нежелание - напускное или реальное - поверить в случившееся обескуражило меня, лишило дара речи. Я ничего не мог объяснить и чувствовал, что произвожу поэтому совершенно ложное впечатление. Кроме того, я не только выглядел, но и чувствовал себя ужасно виноватым. - Остаться в Лондоне, - сказал я, - возможно, изредка видеться с Джулиан. - И дальше завлекать ее? - сказала Рейчел. - Что же тут такого... я хочу просто получше узнать ее... Ведь мы, кажется, любим друг друга... и... - Брэдли, спуститесь-ка на землю, - сказал Арнольд, - Что вы мелете? Вы. витаете в облаках. Вам под шестьдесят. Джулиан двадцать. Она заявила, что вы сказали ей, сколько вам лет, и что ей это безразлично, но не можете же вы воспользоваться тем, что сентиментальная школьница польщена вашим вниманием... - Она не школьница, - сказал я. - Она совершенный ребенок, - сказала Рейчел, - и ее очень легко обмануть и... - Я не обманываю ее! Я говорил ей, что при такой разнице в возрасте все просто невозможно. - Абсолютно невозможно, - сказал Арнольд. - Она сегодня такое несла, - сказала Рейчел, - не могу себе представить, что вы ей напели. - Я не хотел, чтобы она вам говорила. - Значит, по-вашему, надо было обманывать родителей? - Нет, нет, не то... - Ничего не понимаю, - сказала Рейчел. - Вы что, вдруг почувствовали к ней влечение, или как там еще, и тут же сказали ей, что она вам нравится, и начали увиваться за ней, да? Что произошло? Все ведь, кажется, только что началось? - Да, только что, - сказал я. - Но все очень серьезно. Я не предвидел, не хотел, это случилось. И потом, когда оказалось, что и она тоже... - Брэдли, - сказал Арнольд, - ваши объяснения не имеют никакого отношения к действительности. Ну хорошо. Вы неожиданно обнаружили, что она привлекательная девушка. В Лондоне полно привлекательных девушек. И лето почти в разгаре, да и вы в таком возрасте, когда мужчины порой превращаются в полных идиотов. Я знал таких, которые в шестьдесят лет начинали вытворять черт-те что: как говорится, седина в бороду, бес в ребро. Тут нет ничего необычного. Но даже если вы распалились по поводу моей дочери, какого черта, вместо того чтоб помалкивать, вы стали докучать ей, расстраивать ее и смущать... - Я вовсе ей не докучаю, и нисколько она не расстроена. - Нет, мы оставили ее именно в таком состоянии. - Значит, это вы ее и расстроили... - Неужели вы не могли вести себя как порядочный человек?.. - И она гораздо меньше смущена, чем я сам. Простите, но ваши определения совершенно не подходят. Тут действуют космические силы. Вы, наверно, просто не имеете о них понятия. Кстати, Арнольд, вы ведь никогда, ни в одной книге не описали настоящей влюбленности... Рейчел сказала: - Вы рассуждаете, как мальчишка. Каждый знает, что такое влюбленность. Дело не в этом. Подробности ваших так называемых "переживаний" никого не волнуют. Это еще скучнее, чем слушать про чужие сны. Джулиан, во всяком случае, не "влюблена" в вас, что бы вы под этим ни подразумевали. В ней нет никакой извращенности, и ей просто интересно и лестно, что пожилой друг ее отца оказал ей такого рода внимание. Если бы вы видели ее сегодня, когда она рассказывала нам обо всем и смеялась, смеялась. Она была похожа на ребенка, которому дали игрушку. - Но вы же говорите, она расстроена... - Потому что мы сказали ей, что это неудачная шутка. Я думал: "Любимая, я верю тебе, верю тебе, и я знаю тебя. Я буду верить так же, как веришь ты". Но тут же мне стало больно и страшно. Неужели после того, что было, я могу поставить теперь все под сомнение? Она так молода. И верно они говорят, это едва началось. Так недавно, что я даже поразился, откуда у меня такая уверенность. И все же, преобладая над всеми сомнениями, эта уверенность у меня была. - Наконец-то я вижу, вы начали нас слушать, - сказал Арнольд. - Брэдли, вы приличный разумный и вполне порядочный человек. Неужели вы всерьез намерены переживать вместе с Джулиан сердечные бури? Я говорю: "сердечные бури", но, слава Богу, до этого еще не дошло и никогда не дойдет. Я не допущу. - Я пока сам ничего не знаю, - сказал я. - Я согласен: все совершенно невероятно. Джулиан любит меня - просто не верится. Немыслимо. Я сам потрясен. Но теперь я, естественно, не отступлюсь. Не уберусь потихоньку прочь, как вы предложили, не прекращу свиданий с Джулиан, я просто не могу, я должен понять, любит она меня или нет. А если любит, то я еще и сам не знаю, что из этого следует. Возможно, ничего. Все слишком необычно и может обернуться мукой, особенно для меня. Ей я не причиню мук. Надеюсь, я ей не поврежу. Но сейчас мы оба не можем остановиться. Вот и все. - Она может остановиться и остановится, - сказал Арнольд. - Пусть даже мне придется запереть ее в комнате. - И вы прекрасно можете остановиться, - сказала Рейчел. - Будьте честным! И перестаньте говорить "мы". Вы не можете отвечать за Джулиан. Вы ведь не спали с ней, правда? - О Господи, Господи, - сказал Арнольд, - конечно, нет. Он же не преступник. - Правда. - И не собираетесь? - Рейчел, я не знаю! Поймите, перед вами безумец. - Значит, вы признаете, что вы невменяемы, не отвечаете за свои поступки и опасны для окружающих! - Арнольд, пожалуйста, не горячитесь, не выходите из себя. Вы оба пугаете меня, сбиваете с толку, зачем? Когда я сказал: "перед вами безумец", я не имел в виду, что не отвечаю за свои поступки. Я чувствую ответственность, как если бы... мне вручили... ну... не знаю что... чашу Грааля. Клянусь, я не буду давить на Джулиан, приставать к ней... я дам ей полную свободу, она и так совершенно свободна... - Вы отлично понимаете, что несете чушь, - сказал Арнольд, - во всяком случае, вы сами себе противоречите. Если вы сейчас не оставите ее, то подогреете ее чувства, создадите определенные отношения между вами. Естественно, вам того и надо. Разумеется, у нее к вам нет ничего серьезного, вы понимаете, надеюсь, что сами все сочинили. Подумайте, она же еще ребенок! И поймите раз и навсегда: я не допущу, чтобы между вами и моей дочерью возникли какие бы то ни было "отношения". Не будет ни свиданий, ни волнующих бесед, копания в чувствах - ничего. Пожалуйста, поймите. Поймите, что в данной ситуации вы для меня ничем не лучше грязного, похотливого старика, который пристал к ней на улице. Я буду беспощаден, Брэдли. Иного выхода у меня нет. Оставьте Джулиан в покое. Я запру ее, увезу, а если понадобится, прибегну к закону, к полиции, к грубой физической силе. Вы и писать ей не сможете, не надейтесь, я полностью огражу ее от вас. Вы не пробьетесь к ней, я не допущу, чтобы между вами хоть что-то началось. Господи, ну поставьте себя на мое место. Решитесь же, поступите честно и разумно и немедленно уезжайте из Лондона. Вы ведь собирались. Пожалуйста, уезжайте. Уверяю вас, все пройдет, я не говорю, что вы никогда больше не увидитесь с ней и с нами, ничего подобного. Но мне ясно, что сейчас на вас нашла дурь, а я не допущу, чтобы моя дочь связывалась как угодно - пусть даже поверхностно, в шутку или неосознанно - с пожилым мужчиной. Одна эта мысль внушает мне отвращение. Я не допущу этого. Наступило минутное молчание. Я пристально смотрел на Арнольда. Он сидел неподвижно, говорил спокойно, но отрывисто и внушительно, в голосе его слышалась угроза. Лицо под бесцветными волосами пылало, как у девушки. Я хотел победить свой страх гневом, но не смог. Я проговорил глухо: - Ваше красноречие только доказывает, что Джулиан в конце концов убедила вас обоих, что она действительно в меня влюблена. - Она не отдает себе отчета в своих чувствах... - Мы не в восемнадцатом веке... - Пошли. - Арнольд поднялся, кивнул Рейчел, она тоже поднялась. - Мы сказали все, что собирались... Ваше дело... это переварить... поймите, выбора нет... Я открыл дверь гостиной. И сказал: - Арнольд, пожалуйста, не сердитесь, я не сделал ничего плохого. - Сделали, - сказала Рейчел. - Вы сказали ей о своих чувствах. - Верно. Не надо было говорить. Но любить - не преступление, вот увидите... все будет хорошо... Я не буду надоедать ей... если хотите, не буду с ней видеться целую неделю... пусть все обдумает... - Не выйдет, - сказал Арнольд мягче. - Полумеры только ухудшат положение. Поймите, Брэдли. Господи, вам ведь тоже ни к чему вся эта каша. Уезжайте. Если вы увидите ее, вы только разведете драму. Лучше тотчас решительно все оборвать. Поймите же. И не обижайтесь. Арнольд вышел из гостиной и открыл входную дверь. Рейчел последовала за ним; проходя мимо меня, она отшатнулась, и рот ее искривился отвращением. Она проговорила холодно: - Я хочу, чтобы вы знали, Брэдли, что в этом вопросе мы с Арнольдом заодно. - Простите меня, Рейчел. Она повернулась ко мне спиной и вышла из квартиры. Арнольд вернулся. Он сказал: - Сейчас не нужно делать то, о чем я просил в письме. Можно получить его обратно? - Я его разорвал. Он постоял секунду. - Хорошо. Простите, что накричал. Даете слово, что не попытаетесь увидеть Джулиан, пока я не позволю? - Нет. - Ну что ж. Я не допущу, чтобы моей дочери причинили зло. Имейте в виду. Я вас предупредил. Он вышел, тихо закрыв за собой дверь. Я тяжело дышал. Я бросился к телефону и набрал номер Илинга. Сначала номер не отвечал, а потом послышалось, резкое жужжание, означавшее, что телефон отключен. Я набрал номер несколько раз - с тем же результатом. Мне как будто отрубили ноги. Я изо всех сил стиснул руками голову, я старался успокоиться, подумать. Так захотелось увидеть Джулиан, что в глазах потемнело. Меня слепили, до смерти кусали пчелы. Я задыхался. Я выбежал во двор, зашагал наугад сначала по Шарлотт-стрит, потом по Уиндмилл-стрит, а потом по Тоттенхем-роуд. Скоро мне стало ясно, что, если я не сделаю отчаянного и сверхъестественного усилия, я просто погибну. Я сел в такси и сказал шоферу, чтобы он вез меня в Илинг. Я стоял под медно-красным буком на углу. Погладив плотный гладкий ствол, я был поражен его самодовольной вещественностью. Настали сумерки, вечер - вечер все того же длинного, безумного, полного событиями дня. Совсем стемнело. Угрюмое густое небо слегка полиловело, ветер потеплел и стих. Я чувствовал запах пыли, словно спокойные скучные улицы вокруг обернулись бесконечными пыльными дюнами. Я думал о сегодняшнем утре и о том, как нам казалось, будто перед нами целая вечность. Теперь время исчезло. Взять бы сразу такси, и я приехал бы сюда раньше, чем Арнольд с Рейчел. Что там у них происходит? Я перешел через улицу и стал медленно прогуливаться по другой стороне. Внизу в доме Баффинов горели лампы, свет проникал сквозь шторы в окне столовой и овальное цветное стекло парадной двери. Наверху - свет горел только в одном окне, тоже за шторами, в кабинете Арнольда. Комната Джулиан была в задней части дома, рядом с комнатой, где я видел тогда Рейчел с закрытым простыней лицом и где, да простит мне Бог, я тоже лежал, не сняв рубашки. Когда-нибудь я расскажу об этом Джулиан. Когда-нибудь она, как справедливый судия, поймет и простит, Я ее не боялся, и даже в эти минуты, когда я думал в тоске, увижу ли ее снова, я пребывал с ней вне времени в райском мире спокойного общения и полного понимания. Я стоял теперь на противоположном тротуаре, рассматривал дом и думал, что делать дальше. Может, подождать до трех часов ночи, а потом проникнуть в сад и по приставной лестнице добраться до окна Джулиан. Но мне не хотелось в ее глазах превращаться в персонаж ночного кошмара или в тайного сообщника. Утро было таким ясным и прозрачным - в этом было его величие. В это утро я чувствовал себя обитателем пещеры, вышедшим на солнце. Она была правдой моей жизни. Я не стану ни ночным грабителем, ни мелким воришкой в ее жизни. И еще одно соображение: я не знал многого - что она думает сейчас? Я стоял на тротуаре в густых, - гнетущих городских сумерках, дыша запахом пыльных дюн, каждый вдох наполнял меня еще большим страхом. Я почувствовал, что кто-то наблюдает за мной из темного высокого окна на лестничной площадке дома Баффинов. Я вгляделся. Различил силуэт и бледное лицо, обращенное ко мне. Это была Рейчел. С минуту мы спокойно, не шевелясь, смотрели друг на друга. Потом я отвел глаза, как зверь, не выдержавший человеческого взгляда, и начал ходить взад и вперед по тротуару в ожидании. Зажглись уличные фонари. Минут через пять из дома вышел Арнольд. Я узнал его фигуру, хотя лица не мог различить. Я пошел обратно к буку. Он нагнал меня и молча зашагал рядом. Ближний фонарь освещал часть дерева, делая листья прозрачными, наливая их винно-красным цветом и четко разделяя. Мы остановились в густойг плотной тьме под буком, вглядываясь друг в друга. Арнольд сказал: - Простите, что я так вскипел... - Ничего. - Теперь все прояснилось. - Да? - Простите, что наговорил вам таких нелепостей... что, мол, прибегну к закону и прочее. - Ну что вы. - Я не знал - оказывается, в общем-то, ничего не произошло. - О! - Я хочу сказать, я не принял во внимание фактор времени. Мне показалось со слов Джулиан, будто это уже довольно долгая история. А теперь я понял, что все началось только вчера вечером. - Со вчерашнего вечера многое изменилось, - сказал я, - сами знаете, ведь вы и сами без дела не сидели. - Вам смешно, наверно, что мы с Рейчел приняли этот пустяк так близко к сердцу? - Я вижу, вы изменили тактику, - сказал я. - Что? - Дальше, я слушаю. - Теперь Джулиан все нам объяснила и все стало ясно. - А именно? - Конечно, она была обескуражена и растрогана, она говорит, ей стало вас жаль. - Я вам не верю, но все равно я слушаю. - И, конечно, она была польщена... - Что она сейчас делает? - Сейчас? Лежит на кровати и ревет. - О Господи. - Но не беспокойтесь о ней, Брэдли. - Конечно, не буду. - Я хотел объяснить... Теперь она рассказала нам все, и мы поняли, что, в общем-то, ничего не произошло, буря в стакане воды, и она с нами согласна. - Правда? - Она просит вас простить ее за то, что она так расчувствовалась и так глупо себя вела, и очень просит, чтобы вы пока не пытались с ней видеться. - Арнольд, она правда так сказала? - Да. Я схватил его за плечи и протащил несколько шагов, пока свет фонаря не упал ему на лицо. Сначала он вырывался, затем притих. - Арнольд, она в самом деле так сказала? - Да. Я отпустил его, и мы оба инстинктивно отступили в тень. Он хмуро смотрел на меня, лицо его исказилось от напряжения, в нем чувствовалась твердая решимость. Это уже было не то розовое, сердитое, враждебное лицо, которое я видел утром. Оно стало энергичным, непроницаемым и ничего мне не говорило. - Брэдли, постарайтесь вести себя пристойно. Если вы просто утихомиритесь и уберетесь на время, все само собой пройдет - и вы сможете потом встречаться, как прежде. Чепуха, какие-то две встречи. Нельзя навек привязаться друг к другу за две встречи! Сплошная фантазия. Спуститесь с облаков. По правде сказать, Джулиан чувствует себя страшно неловко из-за всей этой глупой истории. - Неловко? - Да, и вам всего разумней устраниться. Пожалейте девочку. Пускай к Ней вернется чувство собственного достоинства. Оно так много значит для девушки. Ей кажется, что она уронила себя, приняв все так серьезно, сделала из себя посмешище. Если бы вы встретились с ней сейчас, она бы захихикала и покраснела, ей жалко вас и стыдно за себя. Теперь она понимает, как глупо было воспринимать все всерьез и устраивать драму. Она признает, что была польщена и у нее слегка закружилась голова от такого сюрприза. Но, увидев, что мы не разделяем ее восторгов, она пришла в себя. Она уже понимает, что все это невозможная чепуха, - понимает: в вопросах практических она девочка разумная. Напрягите воображение и постарайтесь представить себе, что она должна сейчас чувствовать! Она не настолько глупа, чтобы полагать, будто вы отчаянно влюблены. Она говорит, что очень сожалеет обо всем, и просит только, чтобы вы пока не искали с ней встреч. Лучше устроить небольшой перерыв. Мы все равно уезжаем отдыхать - скоро, послезавтра. Мы решили свозить ее в Венецию. Она давно хотела. Мы были в Риме и Флоренции, а в Венеции никогда, и она давно мечтает там побывать. Мы снимем квартиру и, наверно, пробудем там до конца лета. Джулиан вне себя от восторга. Думаю, что перемена обстановки и моей книге не повредит. Вот так-то. Мне очень неприятно, что я погорячился сегодня. Вы меня, наверно, сочли идиотом. Надеюсь, вы уже не сердитесь? - Ничуть, - сказал я. - Я просто стараюсь как лучше. Что делать. Отцовский долг. Пожалуйста, поймите, прошу вас. Лучше всего для Джулиан спокойно свести это на нет. Отстранитесь и ведите себя тихо, хорошо? И пожалуйста, без душераздирающих писем и прочего. Оставьте девочку в покое, пусть снова радуется жизни. Вы же не хотите преследовать ее как призрак? Вы оставите ее в покое, а, Брэдли? - Хорошо, - сказал я. - Я могу на вас положиться? - Я все-таки не круглый идиот и кое-что понимаю. Я тоже сегодня был слишком тожественно настроен. Я не ожидал такой реакции с вашей стороны и ужасно огорчился. Но теперь я вижу: лучше свести все на нет и рассматривать как бурю в стакане воды. Хорошо, хорошо. Мне, пожалуй, лучше удалиться и тоже попытаться обрести свое достоинство... - Брэдли, вы сняли у меня камень с души. Я знал, что вы поступите правильно ради девочки. Благодарю вас, благодарю. Господи, какое облегчение. Побегу к Рейчел. Между прочим, она шлет вам привет. - Кто? - Рейчел. - Передайте ей мой привет. Спокойной ночи. Надеюсь, вы приятно проведете время в Венеции. Он снова окликнул меня: - Кстати, вы правда порвали письмо? - Да. Я отправился домой, в голове у меня проносились мысли, которые я изложу в следующей главе. Придя домой, я нашел записку от Фрэнсиса: он просил меня зайти к Присцилле. Когда мы пытаемся - особенно в минуты боли и кризиса - проникнуть в тайну чужой души, она представляется нам не хаосом сомнений и противоречий, как собственная душа, но вместилищем вполне определенных, скрытых чувств и мыслей. Так, мне и в голову не пришло тогда, что Джулиан пребывает в полнейшем смятении. На один процент я верил, что Джулиан находится приблизительно в том состоянии, как обрисовал Арнольд: расстроена, смущена, боится, что выставила себя в глупом свете! На девяносто девять процентов я склонялся к другой мысли. Арнольд солгал. И конечно, неправда, что Рейчел "шлет мне привет". Рейчел возненавидела меня до конца своих дней - это я знал наверняка. Рейчел не из тех, кто прощает. Значит, и про Джулиан он солгал. Да его рассказ и непоследователен. Если она горько плачет, как же она может хихикать и радоваться по поводу Венеции? И почему они так поспешно удирают из Англии? Нет. Наше чувство друг к другу вовсе не иллюзия. Я люблю ее, и она меня - тоже. Скорее можно сомневаться в свидетельстве собственных глаз, чем в том, что эта девочка утверждала с таким ликующим торжеством вчера вечером и сегодня утром. Так что же случилось? Может, они ее заперли? Я представил себе, как она плачет у себя в комнате, мечется по постели, растрепанная, без туфель. (Картина эта причинила мне боль, но она была прекрасна.) Конечно, Джулиан перепугала родителей своей наивной прям