ко дну, она приближается ко мне на своем зонте-байдарке. - А вы, оказывается, спасатель, - говорит она, хватаясь за мою руку. Она улыбается, но улыбка тут же превращается в гримасу ужаса: она увидела что-то у меня за спиной. Я оборачиваюсь - к нам приближается крокодилья пасть. Изо всех сил отталкиваю зонт и поворачиваюсь навстречу смерти. - Нет! - кричит моя официантка, как и подобает. Я молча жду своей участи. Крокодил ныряет, его огромное туловище уходит под воду, пока не исчезает даже хвост. Может, он просто хотел меня напугать? - Скорее! - зовет официантка, но острые зубы хватают меня за правую ногу и тащат под воду. Я изо всех сил пинаю крокодила, но с тем же успехом мог бы сражаться с кедром. Ниже, ниже, ниже; я пытаюсь вырваться, но добиваюсь лишь того, что облака крови из прокушенной икры становятся еще гуще. Мы опускаемся на дно Тихого океана. Оно смахивает на крупный город - оказывается, крокодил решил утопить меня перед кафе "Юпитер"; это доказывает, что у земноводных тоже есть чувство юмора. Посетители и беженцы смотрят на нас с беспомощным ужасом. Буря, должно быть, утихла, потому что вода вокруг прозрачна, как в бассейне, и полна танцующих лучиков света, и я могу поклясться, что слышу "Lucy in the Sky with Diamonds"[13]1. Крокодил смотрит на меня глазами Акико Като, предлагая порадоваться вместе с ним тому, что он упрячет мой раздувшийся труп в своем логове и на несколько недель послужит ему закуской. Я слабею, и мое тело наполняется легкостью. Лао-Цзы закуривает последнюю сигарету из моей пачки и снимает мою кепку. Потом изображает, будто вонзает что-то себе в глаз, и указывает на крокодила. Мысль приходит сама собой. Вчера мой домовладелец дал мне ключи - тот, которым открывается штора витрины, целых три дюйма длиной и может послужить мини-кинжалом. Изогнуться так, чтобы нанести удар, - подвиг не из легких, но крокодил задремал и не видит, как я вставляю ключ острием ему между век и загоняю. Глаз поддается, хлюпает и вытекает. Вопль крокодила слышен даже под водой. Челюсти разжимаются, и чудовище удаляется, дергаясь в конвульсиях и вертясь вокруг своей оси. Лао-Цзы аплодирует, но я уже три минуты под водой без воздуха, а поверхность до невозможности далека. Я вяло отталкиваюсь от дна. В мозгу играет азот. Я парю, а вокруг поет океан. Лицо в воде, что ищет меня, свесившись с камня-кита, - это моя официантка, верная мне до конца, с развеваемыми водой волосами. Наши взгляды встречаются в последний раз, а потом, зачарованный красотой собственной смерти, я тону, описывая круги, медленно и печально. С первым лучом рассвета священнослужители храма Ясукуни[14] разжигают погребальный костер из сандалового дерева. Мои похороны - самое величественное зрелище на памяти ныне живущих; вся страна объединилась в трауре. Движение пущено в объезд Куданситы[15], чтобы дать возможность десяткам тысяч скорбящих прийти и отдать мне дань уважения. Языки пламени лижут мое тело. Послы, всевозможные родственники, руководители государства, Йоко Оно в черном. Мое тело ярко пылает, восходящее солнце прорезает предрассветную дымку, и день вступает в свои права. Его Императорское Величество пожелал поблагодарить моих родителей, так что они снова вместе, впервые за двадцать лет. Журналисты спрашивают у них, что они чувствуют, они задыхаются от избытка эмоций и не могут отвечать на вопросы. Я не хотел такой помпезной церемонии, но что поделать - героизм есть героизм. Моя душа возносится к небу вместе с моим прахом и парит среди набитых телевизионщиками вертолетов и голубей. Я усаживаюсь на гигантские ворота- тори[16] - они такие огромные, что под ними мог бы свободно пройти военный корабль, - и наслаждаюсь возможностью читать в людских сердцах, которую дарует смерть. "Мне не следовало покидать этих двоих", - думает моя мать. "Мне не следовало покидать этих троих", - думает мой отец. "Интересно, смогу я оставить себе задаток?" - думает Бунтаро Огизо. "Я так и не спросила, как его зовут", - думает моя официантка. "Ах, если бы Джон был сегодня с нами, - думает Йоко Оно. - Он написал бы реквием". "Ублюдок, - думает Акико Като. - Источник пожизненного дохода безвременно иссяк". x x x Лао-Цзы смеется, заходится кашлем и судорожно ловит ртом воздух. - Ой-ой-ой! Да такого ливня не было года с семьдесят первого. Должно быть, конец света. По телевизору говорили, что он вот-вот наступит. Едва он успевает это произнести, как ливень прекращается. Беременные женщины смеются. Я думаю об их младенцах. Что возникает в их воображении все эти девять месяцев взаперти? Горные потоки, болота, поля сражений? Для людей, когда они еще не вышли из материнского чрева, воображение и реальность, должно быть, одно и то же. Снаружи пешеходы опасливо смотрят вверх и поднимают ладони, проверяя, идет ли еще дождь. Зонтики закрываются. Облака-декорации уезжают со сцены. Дверь кафе "Юпитер" со скрипом отворяется - помахивая сумкой, входит моя официантка. - Вы не особенно торопились, - ворчит Вдова. Моя официантка кладет на прилавок коробку с фильтрами. - В супермаркете была очередь. - Вы слышали гром? - спрашивает Ослица, и тут мне кажется, что она не такой уж плохой человек, просто натура слабая: попала под влияние Вдовы. - Конечно, слышала! - фыркает Вдова. - Моя тетушка Отанэ однажды услышала такой гром, что пролежала без чувств целых девять лет. Почему-то мне кажется, что Вдова подделала завещание и спустила тетушку Отанэ с лестницы. - Чек и сдачу, если позволите. В головном офисе меня считают образцовым бухгалтером, и я не намерена портить свою репутацию. Моя официантка подает ей чек и стопку монет. Безразличие - мощное оружие в ее руках. На часах два тридцать. Зубочисткой я рисую в пепельнице пентаграммы. Мне приходит в голову, что прежде чем подниматься в офис Акико Като, я должен, по крайней мере, удостовериться, что она находится в "Пан- Оптиконе", - если я прорвусь через секретаршу лишь для того, чтобы обнаружить на экране ее компьютера наклейку с надписью "Вернусь в четверг", то буду выглядеть полным идиотом. Визитка госпожи Като лежит у меня в бумажнике. Я позаимствовал ее из бабушкиного несгораемого шкафа, когда мне было одиннадцать лет, собираясь изучить вуду[17] и использовать ее в качестве тотема. "АКИКО КАТО. АДВОКАТ. ОСУГИ & БОСУГИ". Адрес в Синдзюку и номер телефона. Сердце забилось быстрее. Я сам с собой заключаю сделку - один кофе со льдом, последняя сигарета, и я звоню. Дожидаюсь момента, когда моя официантка встанет за стойку, и подхожу получить свой кофе вместе с ее благословением. - Стаканы! - Вдова рявкает так резко, что мне ошибочно кажется, будто она обращается ко мне. К стойке подходит Ослица, а моя девушка отправляется обратно к раковине. Мне грозит передозировка кофеина, но отказываться уже поздно. - Кофе со льдом, пожалуйста. Дождавшись, когда Лао-Цзы в очередной раз погибнет от рук биоборгов, я вымениваю спичку на "Карлтон". Пытаюсь разделить пополам пластинку миндаля, но она застревает у меня под ногтем. - Добрый день. "Осуги и Босуги". Пытаюсь придать голосу хоть немного солидности. - Д-да... - Голос ломается, как будто у меня яйца не созрели. Я краснею, притворно кашляю и снова начинаю говорить, теперь пятью октавами ниже: - Скажите, Акико Като сегодня работает? - Вы хотите поговорить с ней? - Нет. Я хотел бы узнать... да. Да, пожалуйста. - Пожалуйста - что? - Не могли бы вы соединить меня с Акико Като? Будьте любезны. - Могу я узнать, кто говорит? - Так она, э-э, сейчас в офисе? - Могу я узнать, кто говорит? - Это, - это какой-то кошмар, - конфиденциальный звонок. - Вы можете рассчитывать на полную конфиденциальность, но я обязана узнать, кто говорит. - Меня зовут, э-э, Таро Танака. Самое фальшивое из всех фальшивых имен. Идиот. - Господин Таро Танака. Понятно. Можно ли узнать, по какому вопросу вы звоните? - По некому юридическому вопросу. - Вы не могли бы высказаться более определенно, господин Танака? - Э-э. Нет. В самом деле. Медленный вздох. - Госпожа Като в настоящий момент на совещании с нашими старшими партнерами, поэтому я не могу просить ее переговорить с вами немедленно. Но если вы сообщите ваш номер телефона и название компании, а также, в общих чертах, суть вашего дела, то я попрошу ее перезвонить вам попозже. - Естественно. - Итак, ваша компания, мистер Танака? - Э-э... - Мистер Танака? Замолкаю и вешаю трубку. "Д" с минусом за стиль. Но зато я знаю, что Акико Като прячется в своей паутине. Считаю этажи "Пан-Оптикона" - двадцать семь, потом начинаются облака. Я выпускаю дым вам в лицо, Акико Като. Вам осталось меньше тридцати минут жизни, в которой Эидзи Миякэ - всего лишь туманное воспоминание с туманного гористого острова у южной оконечности Кюсю. Вам ни разу не снилась встреча со мной? Или я - только имя на соответствующих документах? Айсберги у меня в кофе, позвякивая, тают. Я выливаю в чашку сироп и сливки из пластиковых коробочек и смотрю, как жидкости растворяются, кружась в водовороте. Беременные женщины рассматривают детские журналы. Моя девушка ходит от столика к столику и высыпает пепельницы в ведро. Подойди сюда и высыпь мою. Она этого не делает. Вдова разговаривает по телефону, вся одна большая улыбка. Мое внимание привлекает человек, переходящий улицу Кита: могу поклясться, минуту назад этот человек уже переходил эту улицу. Я внимательно слежу за тем, как он двигается сквозь прыгающую через лужи толпу. Он переходит дорогу, затем ждет, когда загорится зеленый. Переходит Омекайдо-авеню, ждет, когда загорится зеленый. Потом он снова переходит улицу Кита. Ждет светофора и снова переходит авеню Омекайдо. Я смотрю, как он делает один, два, три круга. Частный детектив, биоборг, сумасшедший? Солнце вот-вот прорвется сквозь пелену облаков. Протыкаю лед соломинкой и пью кофе. Мочевой пузырь требует моего внимания. Я встаю, подхожу к двери туалета, поворачиваю ручку - заперто. Чешу в затылке и смущенно возвращаюсь на место. Когда захватчик выходит - это какая-то секретарша, - отвожу взгляд, чтобы она не заподозрила, что это я дергал дверную ручку, и пропускаю свою очередь. Меня опережает застенчивая старшеклассница в школьной форме - через пятнадцать минут она является миру с грудями, выпирающими из бюстгальтера, влажно блестящей кожей, в бело-розовом полосатом топе и мини-юбке - просто мечта. Встаю со стула, но на этот раз меня обгоняет мамаша с маленьким ребенком. - У нас авария, - хихикает она, и я понимающе киваю. Может, мне все это снится - во сне всегда, чем ближе к чему-нибудь подходишь, тем дальше оказываешься? "Послушай, - визжит мочевой пузырь, - давай скорее, или я за себя не отвечаю!" Я встаю рядом с дверью и пытаюсь думать о песчаных дюнах. Вот он, токийский порочный круг - чтобы сходить в туалет, ты должен купить выпить и снова наполнить свой мочевой пузырь. На Якусиме можно отлить за ближайшим деревом. Мамаша с ребенком выходят, и я наконец внутри. Задержав дыхание, судорожно запираюсь. Поднимаю крышку унитаза и отливаю три кофе. Воздух в легких кончается, и мне приходится вдохнуть - в общем, не очень тут и воняет. Моча, маргарин, лавандовый освежитель. Отбрасываю мысль вытереть ободок унитаза. Раковина, зеркало, пустая мыльница. Выдавливаю парочку угрей и разглядываю свое отражение под разным углом: вот он я - Эидзи Миякэ, житель Токио. Интересно, я хоть кого-нибудь обдурил или смешки, улюлюканье и косые взгляды адресованы именно мне? На угри сегодня урожай. Неужели загар, который я привез с Кюсю, уже сходит? Мое отражение играет со мной в гляделки. Оно выигрывает - я первым отвожу взгляд и начинаю работу над вулканической цепью угрей. Снаружи стучат и дергают ручку. Я зачесываю назад смазанные гелем волосы и открываю дверь. x x x Это Лао-Цзы. Я бормочу извинения за то, что заставил его ждать, и решаю без промедления идти на штурм "Пан-Оптикона". И тут на авансцену широкими шагами выходит Акико Като. Из плоти и крови, здесь и сейчас - между нами всего лишь пять миллиметров стекла и максимум метр воздушного пространства. Совпадение, о котором я так мечтал, случилось, едва я перестал на него надеяться. Она медленно поворачивает голову, смотрит на меня в упор и идет дальше. Мне просто не верится, меня застали врасплох. Акико Като подходит к перекрестку, и тотчас загорается зеленый свет. В моем воображении она не постарела; в действительности это не так, но мои воспоминания на удивление точны. Скрытое коварство, орлиный нос, холодная красота. Пошел! Я жду, пока двери со скрипом откроются, выбегаю на улицу и... Бейсболка, идиот! Бросаюсь обратно в кафе "Юпитер", хватаю свою кепку и снова мчусь к переходу. Зеленый уже мигает. После двух часов, проведенных в помещении с кондиционером, мне кажется, что кожа потрескивает и лопается от полуденного зноя. Акико Като уже на другом берегу - я, рискуя жизнью, бегу за ней, перепрыгивая лужи и полоски "зебры". Мотоциклы набирают обороты и рвутся вперед, светофор загорается красным, водитель автобуса разражается бранью, но мне удается вынырнуть на другой берег, не отскочив ни от одного капота. Моя добыча уже на ступенях "Пан-Оптикона". Бегу наверх сквозь толпу, получая оскорбления и на ходу извиняясь, - если она войдет внутрь, я упущу шанс встретиться на нейтральной территории. Но Акико Като не входит в "Пан- Оптикон". Она идет дальше, по направлению к вокзалу Синдзюку, - я должен догнать ее и задержать, но мне приходит в голову, что если я пристану к ней на улице, это скорее настроит ее против меня, чем расположит в мою пользу. В конце концов, я собираюсь просить ее об одолжении. Она подумает, что я ее выслеживаю, и будет права. Вдруг она неправильно меня поймет, а я не успею ей все объяснить? Вдруг она закричит: "Насильник!"? Однако я не могу позволить ей раствориться в толпе. Поэтому я следую за ней на безопасном расстоянии, напоминая себе, что взрослого Эидзи Миякэ она в лицо не знает. Она не оборачивается ни разу - а зачем? Мы проходим под строем чахлых деревьев, с которых падают последние дождевые капли. Акико Като встряхивает волосами и надевает темные очки. Подземный переход проводит нас под рельсами, и мы выплываем на яркий солнечный свет посреди запруженной транспортом и людьми улицы Ясукуни, с рядами бистро и магазинов, торгующих мобильными телефонами, откуда несется дребезжание струнных аккордов. В реальной жизни не так просто кого-то преследовать. Спотыкаюсь о чей-то велосипед - он звенит. Сквозь промытые дождем линзы солнце утюжит улицу паровым утюгом. Намокшая от пота футболка липнет к телу. Пройдя магазин с девяносто девятью сортами мороженого, Акико Като сворачивает на боковую улицу. Иду за ней, продираясь сквозь джунгли женщин, столпившихся перед бутиком. Никакого солнца, мусорные баки на колесиках, пожарные выходы. Декорации к фильму про Чикаго. Она останавливается перед каким-то зданием, которое оказывается кинотеатром, и оборачивается удостовериться, что за ней никто не идет, - я ускоряю шаг, изображая ужасную спешку и, проходя мимо, низко надвигаю бейсболку, чтобы спрятать лицо. Когда я беглым шагом возвращаюсь обратно, она уже скрылась в кинотеатре "Ганимед". Это место видало лучшие дни. Сегодня здесь показывают фильм под названием "Пан- Оптикон". Рекламный плакат - ряд кричащих русских матрешек - ни о чем мне не говорит. Я размышляю. Хочется курить, но сигареты я оставил в кафе " Юпитер", так что приходится обойтись бомбочкой с шампанским. Фильм начинается через десять минут. Я вхожу, сначала потянув дверь на себя, вместо того, чтобы толкнуть ее. Пустынный холл пестрит ковром психоделической расцветки. Не заметив ступеньки, спотыкаюсь и чуть не подворачиваю лодыжку. Безвкусный шик, запах средства для полировки. Мрачного вида люстра светит коричневатым светом. Женщина в кассе с явным раздражением отрывается от вышивания. - Да? - Это, э-э, кинотеатр? - Нет. Это линкор "Ямато"[18]. - Я зритель. - Как мило с вашей стороны. - Э-э. Этот фильм... Он, э-э, о чем? Она продевает нитку в ушко иголки. - Вы видите на моем столе надпись: "Здесь продается краткое содержание"? - Я только... Она вздыхает, как будто ей приходится иметь дело с недоумком. - Так видите вы или нет на моем столе надпись: "Здесь продается краткое содержание"? - Нет. - А почему, скажите на милость, здесь нет такой надписи? Я бы пристрелил ее, но "Вальтер ПК" остался в прошлой фантазии. Я бы ушел, но я точно знаю, что Акико Като где-то здесь, в этом здании. - Один билет, пожалуйста. - Тысяча иен. На сегодня бюджет исчерпан. Она дает мне потрепанный билет. В нескольких местах он заклеен пластырем. По справедливости, это заведение должно было прекратить свое существование не один десяток лет назад. Она возвращается к вышиванию, поручив меня нежным заботам надписи, гласящей: | ВХОД В ЗАЛ - ДИРЕКЦИЯ НЕ НЕСЕТ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЗА НЕСЧАСТНЫЕ СЛУЧАИ НА ЛЕСТНИЦЕ |. Крутые пролеты идут вниз под прямым углом. Стены увешаны плакатами к фильмам. Ни один мне не знаком. Каждый пролет кажется последним, но каждый раз я обманываюсь. В случае пожара зрителей любезно просят спокойно обугливаться. Похоже, становится теплее? Внезапно я оказался на дне. Пахнет горьким миндалем. Путь мне преграждает женщина с выбритой, в синяках головой, словно она проходит химиотерапию. Ее глазницы абсолютно пусты. Я покашливаю. Она не двигается. Я пытаюсь протиснуться мимо нее, но ее рука тут же вытягивается, как шлагбаум. Указательный палец на этой руке сросся со средним, а безымянный с мизинцем, как у свиного копыта. Я стараюсь не смотреть. Она берет мой билет и надрывает. - Попкорн? - Спасибо, обойдусь. - Вы не любите попкорн? - Никогда всерьез не думал об этом. Она взвешивает мое высказывание. - Так вы отказываетесь признать, что не любите попкорн? - Попкорн не относится к вещам, которые я люблю или не люблю. - Почему вы играете со мной в эти игры? - Я не играю в игры. Я просто плотно пообедал. Я не хочу есть. - Терпеть не могу, когда лгут. - Вы, должно быть, меня с кем-то спутали. Она качает головой. - Случайные люди в такую глубь не забираются. - Ладно, ладно, я возьму попкорн. - Невозможно. Его нет. Я чего-то не понимаю. - Тогда зачем вы предложили мне купить его? - У вас что-то с памятью. Я ничего вам не предлагала. Вы будете смотреть фильм или нет? - Да. - Все это начинает меня раздражать. - Я буду смотреть фильм. - Тогда зачем тратить время? - Она приподнимает занавес. В зале с сильно наклонным полом ровно три человека. В переднем ряду я вижу Акико Като. Рядом с ней какой-то мужчина. Внизу, в дальнем проходе, в инвалидном кресле сидит третий человек; судя по всему, он мертв: шея резко отогнута назад, челюсть отвисла, голова болтается, к тому же он совершенно неподвижен. Проследив за его взглядом, я вижу ночное небо, нарисованное на потолке кинозала. Я крадусь вниз по центральному проходу, надеясь подобраться к парочке поближе и подслушать разговор. Из проекционной доносится громкий хлопок. Приседаю на корточки, чтобы меня не увидели. Выстрел из дробовика или неумело открытый пакет чипсов. Ни Акико Като, ни ее спутник не оборачиваются - ползу дальше и останавливаюсь в паре рядов позади них. Свет гаснет, поднимается занавес. Идет реклама курсов вождения - она или очень старая, или на курсы принимают только тех, кто одет и причесан под семидесятые. Саундтреком служит песня YMCA[19]. Следующий рекламный ролик - пластический хирург по имени Аполло Сигенобо дарит вечные улыбки всем своим клиентам. Поют о лицевой коррекции. В кинотеатре Кагосимы мне нравится смотреть анонсы "Скоро на экране" - это избавляет от необходимости смотреть саму картину, - но здесь их не показывают. Громовой голос объявляет о начале фильма "Пан-Оптикон" - режиссер, имя которого невозможно произнести, удостоен награды на кинофестивале в городе, которого уж точно нет на соседнем континенте. Ни титров, ни музыки. Сразу действие. В черно-белом городе, где царит зима, сквозь толпу едет автобус. Пассажир, мужчина средних лет, смотрит в окно. Деловито падающий снег, разносчики газет - действие происходит в военное время, - полицейские, избивающие чернокожего торговца, голодные лица в пустых магазинах, обгоревший остов моста. Выходя, мужчина спрашивает у водителя дорогу - и получает в ответ кивок в сторону громадной стены, заслоняющей небо. Мужчина идет вдоль стены, пытаясь найти дверь. Вокруг воронки от бомб, сломанные предметы, одичавшие собаки. Развалины круглого здания, где заросший волосами душевнобольной разговаривает с костром. Наконец мужчина находит деревянную дверь, поднимается на крыльцо и стучит. Ответа нет. Он видит консервную банку, висящую на куске провода, торчащего из каменной кладки, и произносит в нее: - Здесь кто-нибудь есть? Внизу субтитры на японском, сам же язык состоит из шипения, хлюпанья и треска. - Я доктор Полонски, начальник тюрьмы Бентам ждет меня. Он прикладывает консервную банку к уху и слышит гул. Дверь открывается, за ней продуваемый ветром двор перед каким-то зданием. Доктор спускается вниз по ступенькам. Ветер доносит странное пение. - Тоудлинг к вашим услугам, доктор. - Человечек очень маленького роста буквально вырастает у него из-под ног, и доктор отпрыгивает. - Сюда, пожалуйста. Под ногами скрипит снег. Атмосфера ирреальности сгущается, отступает, снова сгущается. У Тоудлинга на ремне позвякивают ключи. Лабиринт тюремных коридоров; надзиратели играют в карты. - Вот мы и пришли, - каркает Тоудлинг. Доктор холодно кивает, стучит и входит в грязный кабинет. - Доктор! - Начальник тюрьмы на вид полная развалина и к тому же пьян. - Присаживайтесь, прошу вас. - Спасибо. Доктор Полонски ступает осторожно - половицы не только голые, половина из них просто отсутствует. Доктор садится на стул, который размером больше подошел бы школьнику. Начальник тюрьмы фотографирует земляной орех, плавающий в высоком стакане с жидкостью. - Я пишу трактат, посвященный поведению закусок в бренди с содовой, - объясняет начальник тюрьмы. - Вот как? Начальник тюрьмы сверяется с секундомером. - Что будете пить, док? - Спасибо. На работе не пью. Начальник тюрьмы выливает последнюю каплю из бутылки бренди в рюмку для яйца и избавляется от бутылки, бросая ее в дыру между половицами. Отдаленный вскрик и звон. - Чин-чин! - Начальник тюрьмы стучит по своей рюмке. - Дорогой доктор, если позволите, я буду резать крякву матку. То есть я хотел сказать, правду. Наш доктор Кениг умер от чахотки перед Рождеством, и из-за войны на Востоке или нет, но нам еще не прислали никого взамен. Тюрьмы во время войны не являются вопросом первостепенной важности, в них сажают только политических. А у нас были такие планы. Тюрьма будущего, как в Утопии[20], где мы бы повышали умственные способности заключенных, чтобы освободить их воображение, а стало быть, и их самих. Чтобы... - Мистер Бентам, - прерывает его д-р Полонски. - Правда...? - Правда в том, - начальник тюрьмы подается вперед, - что у нас трудности с Вурменом. Полонски ерзает на крошечном стульчике, боясь последовать за бутылкой: - Вурмен - ваш заключенный? - Именно так, доктор. Вурмен - заключенный, который утверждает, что он Бог. - Бог. - Каждому свое, как я говорю, но он так убедителен, что теперь все население тюрьмы разделяет его иллюзию. Мы изолировали его, но что толку? Слышали пение? Это псалом Вурмена. Я боюсь беспорядков, доктор. Бунта. - Я понимаю, вы в трудном положении, но как... - Я прошу вас обследовать Вурмена. Выяснить, симулирует он сумасшествие или у него действительно съехала крыша. Если вы решите, что он клинически ненормален, я отошлю его в сумасшедший дом, и мы разойдемся по домам пить чай с волшебным печеньем. - За какое преступление осудили Вурмена? Начальник Бентам пожимает плечами. - Все папки с личными делами пошли на топливо еще прошлой зимой. - Как же вы определяете, когда освобождать заключенных? Начальник тюрьмы в недоумении. - "Освобождать"? "Заключенных"? Акико Като оглядывается. Я ныряю вниз - надеюсь, успел. В конце ряда в лужице серебристого света, отбрасываемого экраном, встает на задние лапки крыса и смотрит на меня, собираясь залезть за обивку стены. - Надеюсь, - вполголоса говорит спутник Акико Като, - что это действительно срочно. - Вчера в Токио появилось привидение. - Вы вызвали меня из министерства обороны, чтобы рассказать историю о привидениях? - Это привидение - ваш сын, конгрессмен. Мой отец ошеломлен не меньше, чем я. Акико Като встряхивает волосами. - Уверяю вас, он - очень живое привидение. Он в Токио и ищет вас. Очень долго мой отец ничего не говорит. - Он хочет денег? - Крови. - Я выжидаю, в то время как Акико Като нарезает веревки для подвесного жертвенника. - Я не могу скрывать. Я должна сказать. Ваш сын - наркоман, он заявил, что убьет вас за то, что вы украли у него детство. За свою жизнь мне приходилось встречать много испорченных молодых людей; боюсь, ваш сын - просто слюнявый психопат. И ему нужны не только вы. Он сказал, что сначала разрушит вашу семью, чтобы наказать вас за то, что случилось с его сестрой. В камере Вурмена полно всякой мерзости. - Итак, мистер Вурмен... - Доктор Полонски перешагивает через фекалии с роем мух над ними. - Давно вы считаете, что являетесь богом? На Вурмена надета смирительная рубашка. - Позвольте задать вам тот же вопрос. - Я не считаю себя богом. Под его ботинком что-то хрустит. - Вы считаете себя психиатром. - Верно. Я являюсь психиатром с тех пор, как окончил медицинский колледж - с наградами первой степени - и начал практиковать. Доктор поднимает ногу - к подошве прилип дергающийся в конвульсиях таракан. Доктор соскребает его о выпавший кусок каменной кладки. Вурмен кивает: - Я тоже являюсь Богом с тех пор, как начал практиковать в своей области. - Понятно. - Доктор отрывается от своих записей. - Из чего же состоит ваша деятельность? - В основном из текущего ремонта. Вселенной. - Так это вы создали вселенную? - Именно. Девять дней назад. Полонски взвешивает это утверждение. - Однако значительное количество данных указывает на то, что вселенная несколько старше. - Знаю. Эти данные тоже создал я. Доктор сидит на откидной койке напротив. - Мне сорок пять лет, мистер Вурмен. Как вы объясните мои воспоминания о прошлой весне или о детстве? - Я создал ваши воспоминания вместе с вами. - Значит, все в этой вселенной - лишь плод вашего воображения? - Совершенно верно. Вы, эта тюрьма, крыжовник, туманность Конская Голова. Полонский заканчивает писать предложение. - Вероятно, было ужасно много работы. - Больше, чем ваш хилый гиппокамп - не в обиду вам будь сказано - может представить. Приходится думать над каждым атомом, иначе - бах! - все пойдет псу под хвост. "Солипсист" пишется с одним "л", доктор. Полонский хмурится и перекладывает свой блокнот. Вурмен вздыхает. - Я знаю, что вы скептик, доктор. Я вас таким создал. Могу я предложить объективный эксперимент, чтобы подтвердить свои притязания? - Что вы имеете в виду? - Бельгию. - Бельгию? - Спорим, даже бельгийцы не заметят ее отсутствия? Мой отец не отвечает. Он сидит, склонив голову. У него очень густые волосы - можно не бояться, что к старости я облысею. События разворачиваются таинственным, захватывающим и непредсказуемым образом. Я могу в любой момент заявить о своем присутствии и выставить Акико Като лживой гадиной, но я хочу еще ненадолго сохранить преимущество, чтобы получше вооружиться перед предстоящей схваткой. У Акико Като звонит мобильный. Она достает его из сумочки, бросает: - Перезвоню позже, я занята, - и кладет назад. - Конгрессмен, выборы через четыре недели. Ваше лицо будет расклеено по всему Токио. Вы будете каждый день выступать по телевизору. Сейчас не время что-то скрывать. - Если бы я мог встретиться со своим сыном... - Если он узнает, кто вы, вы обречены. - У каждого есть хоть капля благоразумия. - На нем столько же преступлений - тяжкие телесные повреждения, кража со взломом, наркотики, - сколько меховых вещей в шкафу у вашей жены. У него крайне тяжелая стадия кокаиновой зависимости. Представьте, что сделает оппозиция. "Незаконнорожденный сын министра стал преступником и клянется убить его!" Мой отец вздыхает в мерцающей темноте. - Что вы предлагаете? - Ликвидировать эту проблему, пока она не стала причиной вашей политической смерти. Мой отец чуть поворачивается к ней. - Разумеется, вы не имеете в виду насильственные меры? Акико Като осторожно подбирает слова. - Я предвидела, что такой день настанет. Все подготовлено. В этом городе несчастные случаи не редкость, а я знаю людей, которые знают людей, которые могут помочь несчастным случаям происходить своевременно. Жду, что ответит мой отец. Чета Полонски живет в квартире на четвертом этаже старинного дома с двориком и воротами. Они уже несколько месяцев не ели и не высыпались как следует. В полумраке подрагивает слабый огонек камина. За окном с грохотом проходит танковая колонна. Миссис Полонски режет тупым ножом черствый хлеб и наливает в тарелки пустой суп. - Тебя тревожит этот заключенный, Бурмен? - Вурмен. Да, тревожит. - Несправедливо заставлять тебя выполнять работу судьи. - Неважно. В этом городе тюрьма мало чем отличается от сумасшедшего дома. Ложкой он вылавливает из супа хвостик морковки. - Тогда в чем же дело? - Раб он или хозяин своего воображения? Он поклялся, что к пяти вечера Бельгия исчезнет с лица земли. - Бельгия - это другой заключенный? Полонский жует. - Бельгия. - Новый сорт сыра? - Бельгия. Страна. Между Францией и Голландией. Бельгия. Миссис Полонски недоверчиво качает головой. Ее муж улыбается, чтобы скрыть раздражение. - Бель-ги-я. - Ты шутишь, дорогой? - Ты же знаешь, я никогда не шучу, когда говорю о своих пациентах. - "Бельгия". Может, какое-нибудь графство или деревня в Люксембурге? - Принеси атлас! Доктор открывает карту Европы и каменеет лицом. Между Францией и Голландией находится нечто под названием Валлонская лагуна. Как громом пораженный, Полонски вглядывается в карту. - Не может быть. Не может быть. Не может быть. - Я отказываюсь верить, - настаивает мой отец, - что мой сын способен на убийство. Возможно, разговаривая с вами, он потерял самообладание, и вы по- своему перетолковали его слова. Все это - ваше воображение. - Я адвокат, - отвечает Акико Като, - мне платят не за воображение. - Если бы я мог встретиться со своим сыном и объяснить ему... - Сколько раз вам повторять, министр? Он убьет вас. - Так я должен санкционировать его смерть? - Вы любите свою настоящую семью? - Что за вопрос? - Тогда вам должны быть очевидны шаги, которые нужно предпринять для ее защиты. Мой отец качает головой. - Это форменное безумие! - Он проводит рукой по волосам. - Могу я спросить вас прямо? - Вы хозяин, - отвечает Акико Като хозяйским тоном. - Является ли наш договор о сохранении секретности серьезной статьей в ваших доходах? Чувство оскорбленного достоинства придает голосу Акико Като стальную твердость: - Я возмущена подобным предположением. - Вы должны признать... - Я так возмущена подобным предположением, что удваиваю цену молчания. Мой отец почти кричит: - Не забывайте, кто я, госпожа Като! - Я помню, кто вы, министр. Вы человек, который может потерять свою власть. Время пришло. Я поднимаюсь во весь рост в двух рядах от своего отца и этой гадюки, которая им манипулирует. - Извините. Они оборачиваются - виновато, удивленно, встревоженно. - В чем дело? - шипит Акико Като. Я перевожу взгляд с нее на своего отца и обратно. Никто из них меня не узнает. - Какого черта? Я сглатываю. - Это просто. Я знаю, как зовут вас, и когда-то давно вы знали, как зовут меня: Эидзи Миякэ. Да, тот самый Эидзи Миякэ. Правда. Прошло много лет... За окном камеры Вурмена клыками свешиваются сосульки. Веки Вурмена очень, очень медленно поднимаются. В небе гудят бомбардировщики. - Доброе утро, доктор. Фигурирует ли Бельгия в ваших сегодняшних заметках? Надзиратель с электрическим стрекалом в руке захлопывает дверь. Полонски притворяется, что не слышит. Под глазами у него темные круги. - Плохо спали, доктор? Полонский с отработанным спокойствием открывает сумку. - Грешные мысли! - Вурмен облизывает губы. - Ведь ваше медицинское заключение, доктор, таково, что я не сумасшедший, не симулянт, а дьявол? Что, будете изгонять дьявола? - Вы полагаете, поможет? Вурмен пожимает плечами. - Демоны - это всего лишь люди с демоническим воображением. Доктор садится. Скрипит стул. - Предположим, вы действительно обладаете... властью... Вурмен улыбается: - Говорите, доктор, говорите. - Почему же тогда Бог в этой тюрьме, в смирительной рубашке? Вурмен сыто зевает. - А вы бы что делали, если бы были Богом? Проводили бы свои дни, играя в гольф на Гавайях? Думаю, что нет. Гольф - это так скучно, если знаешь, что наверняка попадешь во все лунки. Существование тянется так... несущественно. Полонский уже не делает заметок. - Так как же вы проводите время? - Я ищу развлечение в вас. Возьмите, например, эту войну. Дешевый фарс. - Я не религиозен, м-р Вурмен... - Поэтому я вас и выбрал. - ...но что же это за Бог, которому война кажется развлечением? - Бог, которому скучно. Да. Людям дано достаточно воображения, так что придумайте что-нибудь новенькое, чтобы меня развлечь. - А вы будете наблюдать из своей роскошной камеры? С улицы доносится треск орудийных залпов. - Роскошь, нищета - какая разница, если ты бессмертен? Мне вообще нравятся тюрьмы. Для меня они как шахты, где добывают иронию. К тому же заключенные более забавны, чем сытые прихожане. Вы тоже меня развлекаете, добрый доктор. Вам велели признать меня либо мошенником, либо сумасшедшим, а вы в конце концов признали мое божественное могущество. - Это не доказано. - Верно, доктор Дихард[21], верно. Но не бойтесь, у меня хорошие новости. Мы с вами поменяемся местами. Вы будете жонглировать временем, силой земного притяжения, движением волн и частиц. Вы сможете просеивать сквозь сито мусор человеческих стремлений, отыскивая крупинки незаурядности. Вы будете смотреть, как во имя ваше подстреливают воробьев и грабят континенты. Вот. А я приложу все усилия, чтобы заставить вашу жену улыбаться, и еще я хочу отведать бренди начальника тюрьмы. - Вы больной человек, м-р Вурмен. Этот трюк с Бельгией ставит меня в тупик, но... Доктор Полонски застывает на месте. Вурмен насвистывает национальный французский гимн. Смена кадра. - Время вышло, - говорит доктор. - Мне пора. - Что... - У заключенного перехватывает горло. Доктор разминает вновь обретенные мускулы. - Что вы со мной сделали?- пронзительно кричит заключенный. - Если вы не умеете разговаривать, как разумный взрослый человек, я закончу нашу беседу. - Верните меня обратно, чудовище! - Скоро научитесь. - Доктор защелкивает свою сумку. - Следите за Балканами. Горячая точка. Заключенный вопит: - Охрана! Охрана! Дверь со скрипом отворяется, и доктор сокрушенно качает головой. К бьющемуся в истерике узнику приближаются надзиратели с жужжащими электрическими стрекалами. - Арестуйте этого самозванца! Я настоящий доктор Полонски! Это посланник ада, вчера он заставил Бельгию исчезнуть с лица земли! Заключенный визжит и корчится - охранники пропускают через его тело пять тысяч вольт. - Прекратите этот кошмар! Он хочет трахнуть мою жену! Он стучит закованными в кандалы ногами. Тук. Тук. Тук. x x x Лучше бы я не трогал свои угри - лицо напоминает жертву нападения летучего краба. Снаружи стучат и дергают ручку. Я зачесываю назад смазанные гелем волосы и открываю дверь. Это Лао-Цзы. - Вы не торопитесь, Капитан. Я извиняюсь и решаю, что час штурмовать "Пан-Оптикон" почти настал. Вот только выкурю последнюю. Я смотрю, как рабочие устанавливают гигантский телеэкран на стену соседнего с "Пан-Оптиконом" здания. Официантка с прекрасной шеей закончила смену - на часах без шести минут три - и сняла униформу. Теперь на ней пурпурный свитер и белые джинсы. Смотрится она просто круто. Вдова на прощанье выговаривает ей у автомата с сигаретами, но тут Ослица взывает о помощи - Вдова бросает мою официантку, оборвав себя на полуслове, и отправляется принимать заказы у внезапно нахлынувшей толпы посетителей. Девушка с прекрасной шеей беспокойно поглядывает на часы, чувствует, что ее мобильный завибрировал, и отвечает на звонок, повернувшись в мою сторону и прикрыв рот ладонью, чтобы никто не слышал. Ее лицо светлеет, и я чувствую укол ревности. Еще не осознав этого, я выбираю сигареты в автомате рядом с ней. Подслушивать нехорошо, но кто обвинит меня, если я просто случайно услышу, что она говорит? - Да, да. Позовите Нао, пожалуйста. Наоки - парень или Наоко - девушка? - Я немного опоздаю, так что начинайте без меня. Начинайте что? - Фантастический дождь, да? - Она делает движения свободной рукой, как будто играет на пианино. - Да, я помню, как добраться. Куда? - Комната 162. Я знаю, что осталось две недели. До чего? Тут она смотрит на меня и видит, что я смотрю на нее. Вспоминаю, что должен выбирать сигареты, и начинаю изучать ассортимент. На рекламной картинке женщина, напоминающая юриста, курит "Салем". - У тебя разыгралось воображение. Увидимся через двадцать минут. Пока. Она кладет телефон в карман и покашливает, прочищая горло. - Вы все успели услышать, или повторить то, что вы пропустили? О ужас - она обращается ко мне. Я вспыхиваю так жарко, что почти дымлюсь. Смотрю на нее снизу - потому что стою, согнувшись, чтобы забрать из автомата свой "Салем". Девушка не так уж и рассердилась, но напором может поспорить с буровой установкой. Подбираю слова, чтобы растопить лед ее презрения и сохранить лицо. - Э-э... - Это все, что мне приходит в голову. Ее взгляд безжалостен. - Э-э?- повторяет она. Я с трудом сглатываю и трогаю рукой шершавые листья растения в кадке. - Я все думал, - говорю я, запинаясь. - Являются ли эти растения, э-э, искусственными. Являются. По-моему. Ее взгляд подобен смертоносному лучу. - Некоторые - настоящие. Некоторые - подделка. Некоторые - просто дерьмо. Вдова возвращается, чтобы закончить прерванную речь. Я, как таракан, отползаю к своему кофе. Хочется выбежать на улицу и попасть под самосвал, а еще выкурить сигарету, чтобы успокоиться, прежде чем идти узнавать у адвоката своего отца имя и адрес его клиента. Похлопывая себя по заднице, возвращается Лао-Цзы. - Ешь больше, ери больше, мечтай меньше, живи дольше. Эй, Капитан, не найдется сигаретки? Зажигаю одной спичкой две штуки. Девушка с прекрасной шеей наконец в