ки в целлофановых жилетках, трусиках и колготках сидят в стеклянных кабинках перед клубами, предлагая легкую беседу и купоны на десятипроцентную скидку. Я представляю, как кошу эти толпы своим мегаоружием двадцать третьего века. Иллюминация и лучи лазерных прожекторов окрашивают облака в цвета яркие, как карамель. У входа в "Пенный мир Афродиты" зазывала сжато расписывает достоинства девушек, чьи фото висят на стенде: - Номер один - русская, классная, покладистая. Два - филиппинка, обходительная, превосходно вышколена. Француженка - этим все сказано. Бразилианка - темный шоколад, есть за что укусить. Номер пять - англичанка - белый шоколад. Шесть - немка, блаженство в уютных объятиях. На этих милашках из Кореи - ни унции лишнего жира, сплошные мускулы. Номер восемь - наши экзотические черные близнецы, и номер девять - а, номер девять слишком хороша, чтобы ее лапал простой смертный... Заметив, как я с глупым видом таращусь на все это, он кудахчет: - Приходи лет через десять, сынок, когда поднакопишь деньжат! Я иду мимо магазина электроники и на экране телевизора вижу кого-то очень знакомого - он тоже идет мимо магазина электроники. Он останавливается и с изумлением изучает экран, немного обеспокоенный тем, как выглядит в глазах окружающих. Покупаю новую пачку "Мальборо". Проходя мимо красных фонариков какой-то лавки, где продают лапшу, и вдохнув кухонные пары, вдруг вспоминаю, что голоден. Пытаюсь рассмотреть, что там, за витриной, - лавка кажется достаточно грязной, чтобы быть даже мне по карману. Раздвигаю дверь и вхожу внутрь сквозь висящие в проеме унизанные бусинами нити. Душная дыра, наполненная кухонным гамом. Заказываю поджаренную лапшу-тофу[57] с зеленым репчатым луком и усаживаюсь у окна, наблюдая, как мимо текут толпы прохожих. Приносят лапшу. Я угощаю себя стаканом воды со льдом. С двадцатилетием, Эидзи Миякэ. Сегодня Бунтаро вручил мне богатый урожай поздравительных открыток - по одной от каждой из моих четырех теток. Пятый конверт оказался еще одним посланием из министерства нежеланных писем, продолжающего кампанию под лозунгом "Достать Миякэ". Я закуриваю "Мальборо" и вынимаю это письмо, чтобы снова перечитать его, пытаясь вычислить, шаг ли это вперед, назад или в сторону. Токио 8 сентября Эидзи Миякэ, я жена твоего отца. Его первая, настоящая, единственная жена. Итак. Мой информатор в "Осуги и Босуги" сообщил мне, что ты пытаешься связаться с моим мужем. Да как ты смеешь? Неужели ты воспитан столь примитивно, что тебе неведомо слово стыд? Но так или иначе, я подозревала, что такой день придет. Итак, ты узнал о том, что твой отец занимает влиятельный пост, и рассчитываешь на легкую поживу. Шантаж - это скверное слово, придуманное скверными людьми. Но для шантажа необходимы смелость и податливые жертвы. У тебя нет ни того, ни другого. По-видимому, ты считаешь себя умником, но в Токио ты - всего лишь алчный деревенский мальчишка, и единственное, в чем ты хоть что-нибудь смыслишь, - это навоз. Я твердо намерена защитить своих дочерей и своего мужа. Мы уже заплатили достаточно, более чем достаточно, за то, что сделала твоя мать. Возможно, это ее совет? Она - пиявка. Ты - нарыв. Я хочу, чтобы ты понял элементарную вещь: если ты посмеешь попытаться причинить беспокойство моему мужу, показаться на глаза кому- нибудь из нашей семьи или попросить хоть иену, тогда, как и положено нарыву, ты будешь вскрыт. Я поедаю свою лапшу. Дракон вертится вокруг земли, пытаясь поймать собственный хвост. Итак. В день своего совершеннолетия я получил подарочек в образе страдающей паранойей мачехи, которая любит подчеркивать, и по меньшей мере двух сводных сестер. К несчастью, само по себе это письмо не поможет мне найти отца - на нем нет ни подписи, ни адреса, оно отправлено из северного округа Токио, что сужает круг поиска примерно до трех миллионов человек, при условии, что было написано там. Моя мачеха не дура. Ее ненависть ко мне - это еще одно препятствие. С другой стороны, чтобы оттолкнуть меня, до меня нужно дотронуться. К тому же это письмо написал не отец - так что, в худшем случае, он все еще не уверен, стоит ли встречаться со мной. В лучшем же - это означает, что ему до сих пор неизвестно, что я пытаюсь его найти. И в эту самую секунду я понимаю, что на мне нет бейсболки. Это - наихудший из всех возможных подарков. Эту бейсболку мне подарила Андзу. Начинаю вспоминать - в игровом центре она была еще у меня. Выхожу на улицу и прокладываю дорогу обратно сквозь потоки искателей развлечений. "Зэкс Омега и Кровавая Луна" не нашли нового клиента, но бейсболка исчезла. Я обыскиваю взглядом ряды студентов, тузящих потомство "Уличного бойца", толпу детворы вокруг "2084"; кабинки с девчонками, цифрующими свои фото под лица знаменитостей; аллеи служащих, играющих в маджонг с видеостриптизершами. Странно. Эти люди, подобно моей матери, платят психоаналитикам и лежат в клиниках, чтобы вернуться к реальности - и эти же люди, подобно мне, платят "Сони" и "Сега"[58], чтобы вернуться в виртуальный мир. В типе с отвисшим подбородком, по тому, как он барабанит по клавишам, я узнаю смотрителя. Приходится кричать ему в ухо. Оно пахнет серой. - Вам не отдавали кепку? - Че? - Я оставил здесь бейсболку, полчаса назад. - Зачем? - Забыл! "Пожалуйста, подождите - совершается транзакция". - Забыл, зачем оставил? - Ладно, неважно. Я вспоминаю о своем зрителе. "Наверху, в бильярдном зале" - так он сказал. Отыскиваю заднюю лестницу и поднимаюсь. Наверху - подводная тишина и подводный же полумрак. Три ряда столов, покрытых сукном цвета морской волны, по шесть в каждом ряду. Я вижу его в дальнем углу, он играет в одиночку, и на голове у него моя бейсболка. Его хвост продет в отверстие над ремешком застежки. Он загоняет шар в лузу, поднимает глаза и жестом приглашает меня подойти. - Я знал, что ты вернешься. Поэтому и не стал тебя догонять. Хочешь отыграть? - Я предпочел бы, чтобы ты просто снял ее и отдал. - И в чем же здесь интерес? - Никакого интереса. Но это моя кепка. Оценивающий взгляд. - Верно. - Он с поклоном преподносит ее мне. - Без обид. Сегодня я сам не свой. - Ничего. Спасибо, что спас мою кепку. Он улыбается честной улыбкой: - Пожалуйста. Мой шаг: - Итак, э-э, насколько она теперь опаздывает? - А когда "опоздать" переходит в "кинуть"? - Не знаю. Часа через полтора? - Тогда эта стерва меня форменным образом кинула. А мне пришлось заплатить за этот стол до десяти. - Он тычет кием. - Разыграем несколько рамок, если ты не занят. - Я не занят. Но у меня нет ни гроша, чтобы поставить на кон. - Сигарету за партию ты можешь себе позволить? Я в какой-то мере польщен, что он принимает меня настолько всерьез, что предлагает сыграть с ним в пул. Все, чем я располагал по части компании, с тех пор как приехал в Токио, были Кошка, Таракан и Суга. - Конечно. Юзу Дэймон - студент последнего курса юридического факультета, уроженец Токио и лучший игрок в пул, какого я когда-либо встречал. Он в самом деле великолепен. На прошлой неделе я посмотрел "Мошенника"[59]. Дэймон мог бы разделать героя Пола Ньюмена под орех. Из вежливости он позволяет мне выиграть пару партий, но к десяти часам выигрывает семь следующих подчистую, отточенным стилем, с разворотами на 180° и ударами с наскока. Мы сдаем кии и садимся выкурить свои трофеи. Моя пластмассовая зажигалка сдохла: огонек пламени со щелчком вылетает из-под большого пальца Дэймона. Красивая вещь. - Платина, - говорит Дэймон. - Должно быть, стоит целое состояние. - Мне ее подарили на двадцать лет. Тебе надо больше тренироваться. - Дэймон кивает в сторону стола. - У тебя меткий глаз. - Ты говоришь, как мой школьный учитель физкультуры. - Брось. Послушай, Миякэ, я решил, что суббота обязана компенсировать мне этот облом. Что скажешь, если мы пойдем в бар и снимем девчонок? - Э-э, спасибо. Я лучше пойду. - Твоя подружка никогда не узнает об этом. Токио слишком велик. - Да нет, дело совсем не в... - Значит, женщина тебя сейчас не ждет? - Не то чтобы на самом деле, нет, но... - Не хочешь же ты сказать, что ты - голубой? - Насколько я знаю, нет, но... - Тогда ты дал обет воздержания? Ты член какой-нибудь религиозной секты? Я показываю ему содержимое своего бумажника. - Ну и что? Я предлагаю оплатить все расходы. - Я не могу принимать от тебя подачки. Ты и так уже заплатил за стол. - Ты не будешь принимать от меня подачки. Я же говорил тебе, что собираюсь стать адвокатом. Адвокаты никогда не тратят собственных денег. У моего отца есть счет на представительские расходы, на котором лежит четверть миллиона иен, которые нужно истратить, или бюджет его департамента будет подвергнут пересмотру. Так что, видишь, отказываясь, ты ставишь нашу семью в трудное положение. Крупная сумма. - И так каждый год? Дэймон видит, что я говорю серьезно, и разражается смехом: - Каждый месяц, дурень! - Принимать подачки от твоего отца еще хуже, чем от тебя. - Слушай, Миякэ, я всего лишь предлагаю выпить пару кружек пива. Самое большее, пять. Я не пытаюсь купить твою душу. Брось. Когда у тебя день рождения? - Через месяц, - вру я. - Тогда считай, что я заранее делаю тебе подарок. Санта-Клаус работает за барной стойкой, красноносый Олененок Рудольф появляется из туалета с метлой в руках, а эльфы в колпаках обслуживают столики. Я наблюдаю, как под потолком танцуют снежинки, и покуриваю "Мальборо", зажженную Девой Марией. Юзу Дэймон барабанит пальцами по столу в такт психоделическим рождественским песнопениям. - Это место называется "Бар веселого Рождества". - Но сегодня девятое сентября. - Здесь каждый вечер двадцать пятое декабря. Это то, что мы называем детской забавой. - Возможно, я наивен, но ведь твою девушку могло просто что-нибудь задержать. - Ты более чем наивен. В каком веке застряла эта твоя Якусима? Стерва кинула меня. Я знаю. Мы с ней договорились. Если бы она хотела прийти, она пришла бы. А теперь я одинок, как новорожденный младенец, и на нее мне наплевать. Наплевать. Но - только не оборачивайся сразу - кажется, прибыл наш утешительный приз. Вон там, в уголке между камином и елкой. Одна в кофейной коже, другая в вишневом бархате. - Они выглядят как модели. - Модели для чего? - Такие на меня дважды не посмотрят. И разу не посмотрят. - Я обещал оплатить твою выпивку, но не ублажать твое эго. - Я это и имею в виду. - Чушь. - Посмотри, как я одет. - Мы скажем, что ты роуди[60] какой-нибудь группы. - Я даже за роуди не сойду. - Мы скажем, что ты роуди у "Металлики". - Но ведь мы же с ними незнакомы. Дэймон закрывает лицо ладонями и хихикает: - Ах, Миякэ, Миякэ. Для чего, ты думаешь, созданы бары? Ты думаешь, людям нравится платить астрономические цены за дрянные коктейли? Допивай свое пиво. Чтобы внедриться в расположение противника, понадобится виски. Никаких возражений! Взгляни на ту, что в бархате. Представь, как ты зубами развязываешь шнуровку корсажа или что там на ней надето. Ответь просто "да" или "нет": ты ее хочешь? - Кто бы не захотел, но... - Сайта! Сайта! Два двойных "Килмагуна"! Со льдом! - Итак, после изнасилования, - как только мы садимся за смежный столик, Дэймон начинает говорить в полный голос, - их мир разбит вдребезги. Разрушен до основания. Она перестает есть. Обрезает телефон. Единственная вещь, к которой она проявляет какой-то интерес, - это видеоигры ее покойного сына. Когда мой друг утром уходит на работу, она уже сидит, согнувшись над пистолетом, и пускает мужчин в расход на своем шестнадцатидюймовом "Сони". Когда он возвращается, она и бровью не ведет. Кастрюли так и стоят на столе - ей плевать. Бахбахбах! Перезагрузка. Здесь, в реальном мире, полиция бросила это дело - сексуальные домогательства ночью, на пустынной горе? Забудьте об этом. Большинство мужчин просто не может понять, как подобное может... Иногда наш пол просто приводит меня в отчаяние, Миякэ. Итак. Проходит девять месяцев. Он сходит с ума от беспокойства - помнишь, каким идиотом он выглядел, когда ты вернулся со своей битловской тусовки. В конце концов он обращается за советом к психиатру. "Так или иначе, - выдает тот свое заключение, - ей необходимо вернуться в общество, иначе она рискует погрузиться в состояние трудноизлечимого аутизма". А познакомились они, играя в университетском оркестре - она была ксилофонисткой, он - тромбонистом. Итак, он покупает два билета на "Картинки с выставки"[61] и уговаривает ее пойти, пока она не соглашается. Сигарету? Я мог бы поклясться, что, когда мы садились за этот столик, на нем была пепельница. - Извините. - Дэймон наклоняется к Кофе. - Можно? - Конечно. - Огромное спасибо. Вечером перед концертом она принимает успокоительное, они одеваются, идут поужинать при свечах в шикарный ресторан, потом занимают свои места в первом ряду. Играют трубы. Ну, знаешь... - Дэймон выдувает вступительные такты. - И она застывает. Ногтями впивается ему в бедро. Ее глаза стекленеют. Ее бьет дрожь. Отбросив приличия, он выводит ее из зала, пока у нее не началась истерика. В фойе она объясняет, в чем дело. Музыкант-ударник - в оркестре - она клянется могилой своих предков, что это он ее изнасиловал. Бархотка и Кофе прислушиваются. - Я знаю, о чем ты думаешь. Почему не пойти в полицию? В девяти случаях из десяти судья говорит, что женщина сама напросилась: слишком высоко юбку задирает; и насильник выходит сухим из воды, подписав бланк с извинениями. Она говорит, что, если он не отомстит за ее поруганную честь, она выбросится с вершины "Токио Хилтон". Итак. Ты его знаешь. Он не дурак. Он выполняет свой долг. Достает пистолет с глушителем, хирургические перчатки. Однажды вечером, пока оркестр играет Пятую симфонию Бетховена, он проникает в квартиру ударника - тот живет один. То, что он там находит, подтверждает рассказ сто жены. Порнораспечатки из Интернета, садомазохистская амуниция, наручники, свисающие с потолка, серьезно потрепанная надувная копия Мэрилин Монро. Он прячется под кроватью. Где-то после полуночи ударник возвращается, прослушивает автоответчик, принимает душ и ложится в постель. У моего друга есть вкус к драматическим эффектам: " Даже чудовищу следует заглядывать под матрас!" Бахбахбах! - Ничего себе история. - Это еще не все. Черт, зажигалка не работает. Секундочку... Дэймон наклоняется к Кофе, которая уже открывает свою фирменную сумочку. - Я ужасно извиняюсь, что пришлось вас побеспокоить, - огромное спасибо. Она даже сама зажигает ему сигарету, а потом еще одну для меня. Я смущенно киваю. - Месть - лучшее лекарство. Ты, наверное, помнишь заголовки в местных газетках: "Кто пристрелил ударника?" Но удачное убийство - это лишь вопрос подготовки, тогда у полиции не будет ключа. Его жена выздоравливает в считаные дни. Она снова преподает в школе для слепых. Выбрасывает видеоигры. Приходит весна, оркестр "Сайто Кинен" едет в Иокогаму, и на этот раз она сама настаивает, чтобы они купили билеты в первый ряд. Все как в прошлый раз, только это вызывает у нее больше радости. Совесть его не мучит - он всего лишь совершил акт правосудия, который должно было совершить государство, если бы полицейские были посообразительнее. Итак, они одеваются, ужинают при свечах в шикарном ресторане и занимают свои места в первом ряду. Вступают струнные - и она застывает. Ее глаза стекленеют. Она тяжело дышит. Он думает, что у нее приступ, и вытаскивает ее в фойе. "В чем дело?" - спрашивает он. "Второй виолончелист! Это он! Тот, кто изнасиловал меня!" - "Что? А как же ударник, которого я убил в прошлом году?" Она трясет головой, будто сошла с ума. "О чем ты говоришь? Второй виолончелист и есть тот насильник, клянусь могилой своих предков, и если ты не отомстишь за мою поруганную честь, я убью себя электрическим током". - Невероятно! - выдыхает Кофе. - И что он, как бы, сделал потом? Дэймон поворачивается, Кофе закидывает ногу на ногу, и нас становится четверо. - Пошел в полицию. Признался в убийстве музыканта-ударника. К тому дню, когда над ним начался суд, она обвинила в изнасиловании девять разных мужчин, в том числе министра рыболовной промышленности. Бархотка в ужасе: - Все это случилось на самом деле? - Клянусь, - Дэймон выпускает колечко дыма, - каждое слово - правда. Когда я возвращаюсь к столику, передав Санте наш заказ, рука Дэймона лежит на спинке стула Кофе. - Как бы да, - Кофе высовывает кончик языка между своих белых губ, - помощничек Сайты. Ее лицо густо накрашено. Бархотка, шурша колготками, разворачивается ко мне, и Годзилла просыпается. - Юзу-кан говорит, что ты в музыкальном бизнесе? Я вдыхаю запах ее духов, приправленный потом. - А я сейчас подрабатываю моделью, снимаюсь для рекламы крупнейшей в Токио сети клиник пластической хирургии. Она наклоняется ко мне со своей "Ларк Слим" в ожидании огня, и Годзилла угрожающе поднимает голову. Дэймон через стол кидает мне зажигалку. Лицо Бархотки вспыхивает. И до этой минуты я ни разу не вспомнил об Андзу. x x x Когда мы вписываемся в первый поворот, секундой позже, чем "Судзуки-950" Дэймона, Бархотка обвивает меня руками. Мой "Ямаха-1000" встает на дыбы и рычит, набирая скорость. Залитый солнцем стадион, золотые трубы, гигантский дирижабль "Бриджстоун"; руки Бархотки мешают мне сосредоточиться. Дэймон сшибает ряд пляшущих разграничительных конусов, и сквозь этот грохот до меня доносится щенячий визг Кофе: - Давай! Бархотка шепчет мне вещи, предназначенные только для меня, и ее шепот обнаженным привидением извивается в лабиринтах моего внутреннего уха. Я так же тверд и переполнен, как топливный бак "ямахи". Кофе радостно восклицает: - Лучше, чем в жизни! Дух захватывает! Дэймон заходит на крутой вираж. - Реальней, чем в жизни, - бурчит он. Я гоню по той же полосе и в конце длинной прямой почти обхожу его, но Кофе смотрит на мой экран и говорит Дэймону, где меня заблокировать. - Мы тебя сделали! - смеется она. Я проезжаю по масляному пятну на скорости 180 км/ч, нас заносит - пальцы Бархотки впиваются в меня, заднее колесо обгоняет переднее, но мне удается удержать мотоцикл на дороге. Срезаем через зоопарк - краем глаза ловлю проносящихся мимо зебр, их развевающиеся гривы. Кофе вынимает свой мобильный, тренькающий американский гимн, отвечает на звонок и расписывает, какой абсолютно невероятный вечер у нее выдался. Не раздумывая, я бросаю " ямаху" в длинный, крутой вираж, подрезаю Дэймона, и мы мчимся голова в голову. - Скажи, Миякэ, это такой же верный или такой же глупый тест на мужественность, как и любой другой, согласен? Рискую взглянуть на него: - Не сомневаюсь. Он недобро усмехается. - Как бы дуэль двадцать первого века, - вставляет Кофе, пряча телефон в сумочку. - Отлично! - принимает вызов Бархотка. - Миякэ сейчас тебе покажет, да, Миякэ? Я не отвечаю, но ее мизинец забирается мне в пупок и угрожающе ползет ниже, пока я не говорю: - Конечно. - Заметано, - отвечает Дэймон и поворачивает в мою сторону. Бархотка вскрикивает: потеряв управление, я врезаюсь во встречную автоцистерну. Бббааааааххххххххх! Когда этот шуточный ядерный взрыв утих, Дэймон с Кофе уже исчезли, превратились в точку. - Вот досада, - издевается Дэймон. "Ямаха" дребезжит на второй скорости. - Как бы, круто! - смеется Кофе. - Теперь он ни за что нас не догонит. Дэймон оборачивается: - Бедный Миякэ. Но это всего лишь видеоигра. Бархотка уже не сжимает меня с прежней силой. Мне в голову приходит абсурдная идея, больше благодаря двум виски, смешанным с двумя кружками пива, чем оригинальности моего мышления. Юзом разворачиваю "ямаху" на 180° и обнаруживаю, что да, я могу ехать в обратную сторону. Внизу загорается: "Второй участник сошел с дистанции". Зебры в зоопарке несутся в обратном направлении. Эту игру наверняка создал программист типа Суги - такой же сдвинутый. Бархотки пощипывает мне соски в знак одобрения. Мы пересекаем линию старта - на табло "Дистанция пройдена" загорается "1". Я вырываюсь на разводной мост - мотоцикл взмывает в воздух, когда мы прыгаем сквозь пространство, и вздрагивает, когда мы приземляемся на дальний край моста. А вот и Дэймон на своем "судзуки". - Ну как? Дэймон открывает рот: - Черт... Я повторяю его хитрый ход и на полном ходу поворачиваю, целясь прямо в его переднюю фару, круглую, как луна в ясную ночь. Никакого взрыва. Наши мотоциклы застывают, едва столкнувшись, музыка замолкает, экраны гаснут. x x x - Я не привык проигрывать. - Дэймон кидает на меня взгляд, который встревожил бы меня, не будь мы друзьями. - Если копнуть поглубже, ты коварный сукин сын, Миякэ. - Бедный Дэймон. Но это всего лишь видеоигра. - Совет. - Дэймон не улыбается. - Никогда не бей того, кто в более высокой весовой категории. Кофе сконфуженно бормочет: - А куда как бы делся велодром? - Я думаю, - Бархотка слезает с сиденья, - Миякэ сломал автомат, это круто. Дэймон перебрасывает ногу через седло: - Пошли. - Как бы, куда? - Кофе соскальзывает с мотоцикла. - В тихое местечко, где меня знают. - Вы знаете, - спрашивает Кофе, - что, если волоски в носу выдергивать, а не подстригать, можно разорвать кровеносный сосуд и умереть? Дэймон ведет нас по кварталу удовольствий, как будто сам его строил. Я совершенно потерял ориентацию и надеюсь только, что мне не придется возвращаться к станции метро Синдзюку в одиночку. Толпа поредела, из искателей удовольствий остались лишь самые закаленные. Мимо, хрипло гудя, протискивается спортивная машина. - "Лотус-Элиз-111С", - говорит Дэймон. Мобильный телефон Кофе играет "Давно прошедшие времена"[62]1, но она ничего не слышит, несмотря на то, что прокричала "Алло!" раз десять. Из открытой двери грохочет джаз. Снаружи - очередь из нескольких человек самого хиппового вида. Я наслаждаюсь бросаемыми в нашу сторону завистливыми взглядами. Я бы умер, лишь бы взять Бархотку за руку. Я бы умер, если бы она отдернула руку. Я бы умер, если бы она хотела, чтобы я взял ее за руку, а я этого не понял. Дэймон рассказывает нам долгую историю о недоразумениях с переодетыми в женское платье голубыми в Лос-Анджелесе, и девушки визжат от хохота. - Но Эл-Эй[63] - как бы по-настоящему опасное место, - говорит Кофе. - У каждого при себе пистолет. Сингапур - вот единственное спокойное место за границей. - Ты когда-нибудь бывала в Лос-Анджелесе? - спрашивает Дэймон. - Нет, - отвечает Кофе. - А в Сингапуре? - Нет, - отвечает Кофе. - Получается, где-то, где ты никогда не была, безопаснее, чем где-то еще, где ты тоже никогда не была? Кофе закатывает глаза: - Как бы, кто говорит, что нужно куда-нибудь ехать, чтобы узнать, что это за место? А на что, ты думаешь, телевизор? Дэймон сдается: - Слышал, Миякэ? Должно быть, это и есть женская логика. Кофе взмахивает руками: - Как бы, да здравствует власть женщин! Мы идем по пассажу, освещенному вывесками уличных баров, в конце которого нас ждет лифт. Кофе икает: - Какой этаж? Двери лифта закрываются. Я вздрагиваю от холода. Дэймон приводит в порядок свое отражение и решает переключиться на благодушный лад: - Девятый. "Дама Пик". У меня прекрасная идея. Давай поженимся! Кофе хихикает и нажимает "9". - Принято! "Дама Пик". Как бы странное название для бара. Если бы не мигающие номера этажей, движение лифта было бы совсем неощутимо. Кофе снимает с воротника Дэймона пушинку: - Симпатичный пиджак. - Армани. Я очень придирчиво выбираю то, что вступает в контакт с моей кожей. Потому-то я и выбрал тебя, о, моя божественная. Кофе закатывает глаза и переводит взгляд на меня: - Он всегда такой, Миякэ? - Не спрашивай его, - улыбается Дэймон. - Миякэ слишком хороший друг, чтобы ответить тебе честно. Я смотрю на четыре отражения наших четырех отражений. Гудящая тишина, как в космическом корабле. - Останься здесь подольше, - говорю я, - и забудешь, которое из них - твое. Звенит гонг, и двери лифта открываются. Мы с Бархоткой и Кофе чуть не падаем. Мы на крыше здания, так высоко, что Токио не видно. Выше облаков, выше ветра. Звезды так близко, что в них можно ткнуть пальцем. Метеор выписывает дугу. В темноте позади Ориона я различаю занавес, и иллюзия исчезает - мы в миниатюрном планетарии, меньше десяти метров в диаметре. Снова звенит гонг, и на полу по краям купола занимается розово-оранжевая, как грейпфрут, заря. - Как бы, - выдыхает Кофе, - совершенно невероятно. Бархотка молча наслаждается. Дэймон хлопает в ладоши: - Мириам! Как видишь, я не смог удержаться от встречи с тобой. Сквозь занавес проскальзывает женщина в опаловом кимоно и полном макияже гейши. Она изящно кланяется. Вся она - само изящество, от лакированной заколки для волос до вечерних деревянных гэта[64]. - Добрый вечер, господин Дэймон. - Ее голос звучит глухо, будто из-под подушки. Косметика скрывает все, что можно скрыть, но по тому, как она двигается, я думаю, что ей около двадцати пяти. - Нечаянная радость для нас. - Я знаю, что это так, Мириам. Знаю. Я слышал, сегодня вечером ты должна была отправиться в экзотическое путешествие, - но ты здесь, до сих пор. Так, так. Познакомься с моей новой невестой. - Он целует Кофе, которая хихикает, но придвигается ближе. - Ну, скажи мне, что Гнусного Папаши здесь нет. - Вы имеете в виду... кого, господин Дэймон? - Слышал, какая дипломатия, Миякэ? Мириам - профи. Bona fide[65] профи. Женщина бросает взгляд на меня. - Господина Дэймона-старшего сегодня здесь нет, господин Дэймон. Дэймон вздыхает: - Ах, отец, отец. Снова спаривается с Чизуми? В его-то годы? Интересно, здесь еще кто-нибудь заметил, как сильно он растолстел? К слову о лишнем багаже. Чизуми наверняка сплетничает с тобой насчет господина Дэймона- старшего, а, Мириам? Или на твоих устах печать молчания?.. А, вижу, отвечать ты не собираешься. Ну, если его здесь нет, развлеку свою новую женушку, - он обнимает Кофе за талию, - в личных апартаментах клана Дэймонов. Естественно, все праздничные расходы пойдут на счет Папаши Кролика. - Естественно, господин Дэймон, Мама-сан[66] выставит счет господину Дэймону-старшему. - Почему так официально, Мириам? Где же "Юзу-чен"? - Я должна попросить вас расписаться в книге гостей, господин Дэймон. Дэймон машет рукой: - Да где угодно. Я не слушаюсь внутреннего голоса, который советует мне сейчас же сесть в лифт и убраться отсюда, потому что у меня нет ни подходящего предлога, ни объяснения. Я все еще под алкогольными парами, но в Дэймоне мне чудится опасность. Момент упущен. Дэймон увлекает нас за собой, мы вверяем себя ему. - Зачарованная земля ждет. Мириам ведет нас сквозь череду занавешенных передних - я тут же забываю, с которой стороны мы пришли. Каждый занавес украшен вышитыми иероглифами, настолько древними, что прочитать их невозможно. Наконец мы входим в зал, обитый стеганой тканью, не менявшейся годов с тридцатых. Окон в нем нет, а на стенах висят гобелены с изображениями древних городов. Жесткие, обтянутые кожей кресла, слишком медленно качающийся маятник, затухающий канделябр. Ржавая клетка с открытой дверцей. В ней сидит попугай, который расправляет крылья, когда мы проходим мимо. Кофе взвизгивает, как резиновая подметка на лакированной поверхности. В зале, разбившись на группы, сидят несколько пожилых мужчин и тихими голосами обсуждают свои секреты, сопровождая слова медленными жестами. Сумрак наполнен табачным дымом. Девушки и женщины наполняют бокалы и присаживаются на ручки кресел. Они здесь для того, чтобы прислуживать, а не развлекать. На их кимоно алхимия выплеснула все свои краски. Золото хурмы, синева индиго, алый цвет божьей коровки, пыльная зелень тундры. Вентилятор под потолком разгоняет лопастями густой зной. В тени огромного азиатского ландыша пианино само собой играет ноктюрн, ни медленно, ни быстро. - Ух ты, - говорит Бархотка. - Как бы, чудно, - говорит Кофе. Сильный аромат, напоминающий лак для волос, которым пользуется моя бабушка, заставляет меня чихнуть. - Господин Дэймон! - За барной стойкой появляется густо нарумяненная женщина. - Со спутниками! Ну надо же! На ней головной убор из павлиньих перьев и блестящие вечерние перчатки, она всплескивает руками, как старая актриса: - Как вы все молоды и полны сил! Вот что значит молодая кровь! - Добрый вечер, Мама-сан. Тихо для субботы? - Уже суббота? Здесь не всегда знаешь, какой сейчас день. Дэймон дерзко улыбается. Кофе и Бархотка - желанные гости везде, где есть мужчины, чтобы раздеть их в своем воображении, но я, в джинсах, футболке, бейсболке и кроссовках, чувствую себя не в своей тарелке, будто землекоп на императорской свадьбе. Дэймон хлопает меня по плечу: - Я хочу пригласить своего брата по оружию - и наших замечательных спутниц - в комнату своего отца. - Саю-чен может проводить вас... Дэймон прерывает ее. В его улыбке сквозит злость: - Но ведь Мириам свободна. Между Дэймоном и Мамой-сан идет безмолвный обмен репликами. Мириам с несчастным видом смотрит в сторону. Мама-сан кивает, и по ее лицу будто пробегает дрожь. - Мириам? Мириам поворачивается обратно и улыбается: - Это доставит мне такую радость, господин Дэймон. - В основном я езжу на кабриолете "Порш Каррера-4" цвета берлинской лазури. У меня слабость к "поршам". Их изгибы, если присмотреться повнимательнее, в точности повторяют изгибы стоящей на коленях, покорно склонившейся женщины. Дэймон смотрит, как Мириам разливает шампанское. Бархотка опускается на колени: - А ты, Эидзи? Прекрасно. Мы уже называем друг друга по имени. - Я, э-э, предпочитаю двухколесные средства передвижения. Бархотка восклицает с энтузиазмом: - О, только не говори мне, что ты ездишь на "харлее". Дэймон заливисто хохочет: - Как ты догадалась? Для Миякэ его "харлей" - это, как бы получше сказать, его пятая точка свободы между музыкальными тусовками, верно? Рок- звезд окружает столько дерьма, вы не поверите. Поклонницы, наркоманы, ворье - Миякэ недавно со всем этим покончил. Превосходно, Мириам, ты не пролила ни капли. Полагаю, ты часто практикуешься. Скажи, тебя давно держат в этой дыре в качестве официантки-то-есть-хостессы? При свете лампы Мириам похожа на призрак, но не теряет достоинства. Комната наполнена интимностью и теплом. Я вдыхаю запах духов, косметики и недавно настеленного татами. - Оставьте, господин Дэймон. Леди не говорят о возрасте. Дэймон распускает свой конский хвост. - А дело в возрасте? Ну надо же. Ты, должно быть, очень счастлива здесь. Ну, я ко всем обращаюсь, шампанское готово, и я хочу провозгласить два тоста. - И за что же мы, как бы, пьем? - спрашивает Кофе. - Во-первых: как Миякэ уже знает, я только что освободился от одной дрянной женщины, для которой забыть свое обещание все равно, что шлюхе - вот хорошее сравнение - натянуть или снять резинку. - Я точно знаю, каких женщин ты имеешь в виду, - кивает Кофе. - Мы так хорошо понимаем друг друга, - вздыхает Дэймон. - Выбирай, где поженимся: в Вайкики, Лиссабоне или Пусане? Кофе играет серьгой Дэймона. - Пусан? Эта корейская клоака? - Ядовитое местечко, - соглашается Дэймон. - Можешь взять эту серьгу себе. - Как бы, здорово. Итак, за свободу. Мы звеним бокалами. - А какой твой второй тост? - спрашивает Бархотка, гладя пальцами хризантему. Дэймон жестом указывает на Кофе и Бархотку: - Ну, конечно же - за цвет истинной японской женственности. Мириам, ты смыслишь в таких вещах. Какими качествами должна обладать моя будущая жена? Мириам обдумывает ответ: - В вашем случае, господин Дэймон, слепотой. Дэймон хватается руками за сердце, будто хочет остановить кровотечение. - О, Мириам! Где сегодня твое сострадание? Мириам любит кормить уток, Миякэ. Я слышал, к водоплавающим она относится с большим участием, чем к своим любовникам. Мириам слегка улыбается: - Я слышала, водоплавающие больше заслуживают доверия. - Заслуживают доверия, ты говоришь? Или оказывают? Неважно. Ты согласна, что мы с Миякэ - самые счастливые мужчины в Токио? Одно мгновение она смотрит на меня. Я отвожу взгляд. Интересно, как ее зовут по-настоящему? - Только вы сами можете знать, насколько вы счастливы, - говорит она. - Это все, господин Дэймон? - Нет, Мириам, это не все. Я хочу травки. Той кармической смеси. И ты знаешь, каким голодным я становлюсь после наркотиков, так что принеси нам чего-нибудь поклевать примерно через полчаса. В комнате есть ширма-фузума, за которой скрывается выход на балкон. Из дна ночи вырастает Токио. Всего месяц назад я помогал своему двоюродному брату чинить "Ротаватор" на чайной плантации дядюшки Апельсина. А теперь - только посмотрите. Банка "КИРИН ЛАГЕР БИЭР"[67], высотой с шестиэтажный дом, освещает все вокруг ярко-желтым неоновым светом. Темным пятном выделяется Императорский дворец, за которым над вершиной "Пан-Оптикона" вспыхивают предупредительные огни летящего самолета. Альтаир и Вега пульсируют каждая на своей стороне Млечного Пути. Шум транспорта затихает. Бархотка перегибается через перила. - Какой же он огромный, - говорит она сама с собой. Горячий бриз треплет ей волосы. Ее тело сплошь состоит из изгибов, которые я ощущаю, даже не прикасаясь к ней. - Я со всей ответственностью заявляю, - говорит Дэймон, друг, который преподносит мне все это на блюдечке, - что я свернул самый совершенный косячок по эту сторону от борделей Боготы. - Откуда ты знаешь? - Кофе наклоняется, чтобы зажечь самокрутку. - Я владею десятком из них. Он вылезает из своего пиджака и швыряет его в комнату. На его футболке написано: "Вещи видятся нам не такими, каковы они есть, они видятся нам такими, каковы мы есть" - где-то я это уже слышал. Бархотка свешивается ниже: - Это острова или корабли? Там, где кольцо из огней. Дэймон вглядывается в темноту через перила: - Отвоеванная земля. Новый аэропорт. Кофе смотрит на огоньки: - Давайте поедем туда и посмотрим, как быстро бегает твой "порш". - Давайте не поедем, - Дэймон раскуривает самокрутку, втягивает дым и выпускает его с громким "а-а-а-а-а-а-а-а-а-а...". Кофе опускается на колени, и Дэймон подносит самокрутку к ее губам. Дядюшка Толстосум прочитал мне строгую лекцию о наркотиках в Токио, о которой, как я понимаю, едва взглянув на Бархотку, я предпочту забыть. Кофе сжимает губы и, подобно дракону, выпускает дым из ноздрей. - Я уже говорил вам, - Дэймон рассматривает пламя своей зажигалки, - что эта зажигалка имеет историческую ценность? Она принадлежала генералу Дугласу Макартуру[68] во времена оккупации. - Как бы, так и есть, если ты говоришь, - с недоверием усмехается Кофе. - Говорю, но это неважно. Принеси мне забутон, моя кофейносливочномедоваякиска, пусть твои легкие напитаются этой прелестью, мы отправимся на машине в Терра-дель-Фуэго и заплодим Патагонию... Пока Кофе несет подушку из комнаты, мобильный у нее в сумочке тренькает "Лунную сонату". Дэймон тяжело вздыхает: - Вот достал! - и передает самокрутку мне. Я отдаю ее Бархотке. Дэймон отвечает на звонок, подражая тону кронпринца: - Я приветствую вас в этот прекрасный вечер. Кофе, хихикая, бросается к нему: - Отдай! Дэймон прижимает ее к полу, зажав между коленями. Она извивается и хихикает, оказавшись в ловушке. - Нет, мне очень жаль, но вы не можете поговорить с ней. Ее друг? В самом деле? Это она вам так сказала? Какой ужас. Я трахаю ее сегодня вечером, видите ли, поэтому пойди и возьми в прокате порнокассету, ты, жалкий козел. Но сначала послушай внимательно - вот как звучит твоя смерть. - И он выбрасывает телефон с балкона. Хихиканье Кофе обрывается. Дэймон улыбается, как пьяная жаба. - Ты выкинул мой мобильник! Смех Дэймона звенит, как капель: - Я знаю, что выкинул твой мобильник. - Он может ударить кого-нибудь по голове. - Что ж, ученые предупреждают, что мобильные телефоны могут быть опасны для мозгов. - Это был мой мобильник! - О, я куплю тебе новый. Я куплю тебе десять новых. Кофе взвешивает "за" и "против". - Самой последней модели? Дэймон хватает забутон, ложится на спину и изображает гангстера: - Я куплю тебе целый завод, милашка моя. Кофе надувает губы с видом маленькой девочки и прижимает к уху бокал с шампанским: - Я слышу пузырьки. Бархотка пальцами пощипывает мне мочки ушей, прижимает свой рот к моему, и дым марихуаны стремительно наполняет мне легкие. Ворованный шоколад, липкий и мягкий. - Охо-хо-хо-хо-хо-хо-хо-хо, - Дэймон заметил нас, - займитесь-ка этим в той комнате, вы двое. А то мне кажется, что этот юный выскочка снова обскакал меня - и мою новобрачную тоже. Бархотка толкает меня в грудь, и я оказываюсь в комнате. - Садись там, - говорит она, указывая на противоположный край низенького стола. Пьяный монах - что кобель в рясе. Ее руки блестят от пота. Она задувает свечу. Мы по очереди затягиваемся, не говоря ни слова. Иногда наши пальцы соприкасаются. От нее словно исходит электрический ток. Биоборг. Я различаю ее силуэт в зареве ночного города, притушенного бумажной ширмой. Она старается не дотрагиваться до меня, и ее поведение служит сигналом, чтобы я не прикасался к ней, пока она не позволит. Яркий кончик самокрутки путешествует сквозь полумрак. Иногда я - это я, иногда - не совсем. Жемчуг, лунный камень, блеск зубной эмали. Несогласованность времени/пространства распространяется и на мои члены. На листе темноты я, будто составляя фоторобот, представляю ее грудь, волосы, лицо. Если я вдруг чихну, Годзилла просто взорвется у меня в трусах. - Ты давно это куришь? Ее слова кажутся извивающимися облачками дыма. - Да, с двадцати лет. Свиток, кукла, прикольный тролль, уронившая голову хризантема в вазе. - Так сколько же тебе лет, роуди? Я слышу даже, как шуршат ее пышные волосы. - Двадцать три. А тебе? Шквал горьких снежных хлопьев. - Сегодня мне миллион. Резкий вскрик Кофе и "грррр-р-р-р-р-р" Дэймона, и мы с Бархоткой хохочем так, что рискуем сломать себе ребра, хотя при этом не издаем ни звука. Потом я забываю, почему смеюсь, и снова сажусь прямо. - Держи руки на столе, - строго предупреждает она. - Терпеть не могу парней, которые лезут, куда не надо. После пары неудачных попыток наши губы встречаются, и мы сливаемся в поцелуе на девять дней и девять ночей. Фузума перед балконом раздвигается. Мы с Бархоткой отпрыгиваем в разные стороны. На пороге в лунном свете стоит Дэймон, его торс обнажен, и на груди помадой нарисовано нечто вроде вампира-кролика Миффи[69]. Соски изображают зрачки Миффи, горящие жаждой крови. - Миякэ! Ты под кайфом или у тебя не стоит? Еще не хочешь поменяться? Седзи, отделяющее комнату от внешнего коридора, раздвигается. У входа стоит Мириа