слишком близко к Якусиме, чтобы найти там успокоение. (Если не пытался, я ни минуты тебя не виню. На самом деле, я и не ждала этого.) Возможно, я не совсем еще поправилась, но другие пациенты были так ужасны, что я решила снова попытать счастья в большом скверном мире. (По крайней мере, здесь можно есть ножом и вилкой.) Сожги мое последнее письмо. Пожалуйста, сожги. Я больше никогда ничего у тебя не попрошу. Единственное, чему меня научила доктор Судзуки, это что в нашей жизни есть рубеж, перейдя который, мы уже не можем измениться. Мы такие, каковы есть, хорошо это или плохо, такими и останемся. Я не должна была рассказывать тебе про тот случай на лестнице. Ты наверняка меня ненавидишь. Я бы ненавидела. Иногда я правда ненавижу. Ненавижу себя, я хочу сказать. Не доверяй психоаналитикам, разным специалистам, главным врачам. Они во все суют свой нос и разбирают все по косточкам, не думая, как соединить снова. Сожги письмо. Такие письма не имеют права на существование. (Особенно на Якусиме.) Сожги. Итак, сейчас я в Нагано. Если бы ты видел закаты и здешних горах! Отель, где я живу, стоит у подножия горы Хакуба, и в моем окне - эта гора. Чтобы описать ее, приходится каждый раз подбирать новые слова. Тебе обязательно нужно побывать в Нагано. В период Эдо[122] все миссионеры из столицы проводили здесь лето, спасаясь от жары. Я думаю, что именно миссионеров мы должны благодарить за то, что эти горы прозвали "японскими Альпами". Почему людям всегда нужно сравнивать свою страну с заграницей? ( Например, Кагосима - японский Неаполь, у меня просто зубы скрипят всякий раз, как я это слышу.) Никто не знает, как местные жители называли эти горы, когда никто еще не ведал, что где-то есть Альпы и вообще Европа. (Неужели это расстраивает только меня?) Я живу бесплатно в маленьком отеле, который принадлежит человеку, которого я знаю давным-давно, еще со времен жизни в Токио, когда я оставила вас с Андзу на попечение бабушки. Он теперь важная персона в гостиничном бизнесе, вполне респектабельный человек, если не считать двух очень дорогих разводов, и я уверена, что он этого заслуживает. (Он успел измениться раньше, чем перешел тот рубеж, после которого все в жизни застывает, как бетон.) Он хочет, чтобы я помогла ему отыскать место для нового отеля, который собирается строить с нуля, но он еще не знает, сколько я пью, или убеждает себя в том, что сможет меня "спасти". Его любимые слова "проект" и "предприятие", что, кажется, значит одно и то же. В конце ноября выпадет снег (осталось всего шесть недель. Еще один год хвост показывает). Если к зиме лимит воспоминаний о добрых старых временах у нас с моим другом иссякнет, я, наверное, подамся туда, где тепло. (Старая китайская пословица: "Гости, как рыба, - через три дня начинают вонять".) Я слышала, что "зимовать" приятно в Монте-Карло. Я слышала, там даже можно встретить принца Чарльза Уэльского. Вчера ночью мне приснилась Андзу. Андзу и сибирский тигр, бегущий за мной по подземному переходу (я поняла, что сибирский, по белым полоскам), и игра, в которой ты должен был спрятать в библиотеке костяное яйцо. Андзу не отпускает меня. Я отдала священнику целое состояние на заупокойные обряды, но что толку? Лучше бы я потратила эти деньги на французское вино. Ты мне никогда не снишься - по правде сказать, я не помню своих снов, кроме тех, что с Андзу. Почему так? Д-р Судзуки, похоже, считает... а, неважно. Просто сожги то письмо, пожалуйста. x x x ОБИТЕЛЬ СКАЗОК Над сумраком зарослей папоротника носились летучие мыши. Козел-Сочинитель размышлял за старинным бюро, всматриваясь в замшелый лес, пока у него перед глазами не заплясали тени. - Я заявляю, я клянусь, что... - начал Козел-Сочинитель. Госпожа Хохлатка со щетками на лапках натирала подножку. - Только не сквернословьте, как этот Вольный Крыс, у которого что ни слово, то помои, мой господин. Козел-Сочинитель погладил авторучку Сей Сенагон. - Клянусь, что в древесной душе этого леса... в недрах его... я различаю отрывки несказанно сказочной сказки... Непонятно было, думает он вслух или говорит про себя. - Почтенный дилижанс заехал в глубь этого леса, насколько позволила дорога, и стоит здесь уже целую неделю... невероятный случай... я уверен, он пытается этим что-то сказать... Потянуло вечерней прохладой, и госпожа Хохлатка зябко поежилась. - Фокстрот-пудинг на ужин, мой господин. Дайте-ка своим глазам роздыху и побудьте немного слепцом. Она мечтала, чтобы ночью почтенный дилижанс сдвинулся, наконец, с места, но сильно в этом сомневалась. На следующее утро Питекантроп раскапывал глубокие скрипучие угольные пласты в поисках бриллиантов. Приближался день рождения госпожи Хохлатки, а несколько ночей назад по дороге мимо почтенного дилижанса пронесся кабриолет, из радиоприемника которого звучала песня о том, что бриллианты - лучшие друзья девушек. Госпожа Хохлатка не была, конечно, девушкой, но Питекантроп надеялся, что упоминание о дружбе послужит ему оправданием. По пути наш древний предок натыкался на всякие вкусности - гнезда земляных червей, трюфели, личинки, а также на прикольных троллей, кротов, гнилых гадюк и взбудораженных барсуков, снизу до него доносился гул очага Земли, рокочущего в одном ему ведомом ритме. На такой глубине часов не наблюдают, и Питекантроп потерял всякое чувство времени. - Эй ты, деревенщина неуклюжая, - отыскал его невозможно далекий голос. - Куда ты запропастился? Госпожа Хохлатка! Питекантроп мощным гребком рванул наверх, преодолел взрыхленную землю и меньше чем через минуту вынырнул на поверхность. Госпожа Хохлатка бегала вокруг, как безголовый цыпленок, хлопала крыльями и размахивала какой-то запиской. - Наконец-то! Роешься в грязи, когда у нас горе! Питекантроп замычал. - Наш Господин собрался и ушел! Я заметила, что вечером он был сам не свой, а утром я нашла у него на старинном бюро эту записку! - Она сунула ее под нос Питекантропу. Тот застонал - как они любят портить бумагу этими загадочными закорючками! Госпожа Хохлатка вздохнула: - У тебя было три миллиона лет, чтобы научиться читать! Здесь сказано, что Господин пошел в этот мерзкий лес! Один! Он написал, что не хочет подвергать нас опасности! Опасности? А если он повстречает домашнего живодера или того хуже - дикое животное? А если почтенный дилижанс вечером тронется в путь? Мы же навсегда потеряем нашего Господина! И он забыл свой ингалятор от астмы! - Госпожа Хохлатка начала всхлипывать, вытирая глаза фартуком, и это зрелище разрывало гигантское сердце Питекантропа. - Сначала его сказка, потом его ручка, а теперь он и сам потерялся! Питекантроп умоляюще замычал. - Ты... ты уверен? Ты сможешь отыскать следы Господина в этом коварном лесу? Питекантроп замычал с надеждой. x x x Я слышу - внизу входит Бунтаро. - Сейчас! - кричу я. - Спускаюсь! Пробило два часа - сегодня последний день моего изгнания. На меня снова навалилась усталость - прошлой ночью шел дождь, и его толстые пальцы, барабанящие по клавишам крыш, не давали уснуть. Мне не давала покоя мысль, что кто-то где-то пытается разбить окно. Я аккуратно складываю страницы рукописи на старинном бюро, восстанавливая на нем прежний порядок, и осторожно пробираюсь к люку. Кричу вниз: - Извини, Бунтаро! Я зачитался! Прощай, обитель сказок! Спускаюсь в гостиную. Там никого нет, но, обернувшись, я вижу темную фигуру, загородившую дверь у меня за спиной. Сердце комком застревает в горле. Это женщина средних лет, которая без тени страха, с любопытством изучает меня. У нее короткие волосы, просто подстриженные и седые, как у директора школы, который постоянно ждет неприятностей. Одета она неброско и безлико, как модель из почтового каталога. Мимо нее можно пройти раз сто и не заметить. Если только она вдруг не окажется в вашей гостиной. Она очень похожа на сову, и видно, что жизнь оставила на ней свои шрамы. Она смотрит на меня не отрываясь, как будто непрошеный гость - это я, а она находится здесь по праву и ждет, чтобы я объяснил свое появление. - Кто вы такая? - в конце концов выговариваю я. - Вы приглашали меня, Эидзи Миякэ. - Вот голос ее забыть будет трудно. Надтреснутый, как шорох тростника, сухой, как от жажды. - И я пришла. Она сумасшедшая? - Но я никого не приглашал. - Нет, приглашали. Два дня назад вы выслали приглашение на мой почтовый ящик. Она? - Детектив Морино? Она кивает. - Меня зовут Ямая. - Она обезоруживает меня улыбкой, столь же доброжелательной, как удар кинжала. - Да, я женщина, а не мужчина в женском платье. Быть невидимой - главное из тех качеств, которые необходимы в моей работе. Но я здесь не затем, чтобы обсуждать мой modus operand!, так? Вы не предложите мне сесть? Все это так странно. - Конечно, садитесь, пожалуйста. Госпожа Ямая занимает диван, я опускаюсь на пол под окном. У нее взгляд дотошного читателя, под этим взглядом я чувствую себя книгой. Она смотрит мимо меня: - Приятный сад. Приятный дом. Приятный район. Приятное убежище. Кажется, она говорит не со мной. Предлагаю ей сигарету из последней Дэймоновой пачки "Мальборо", но она отрицательно качает головой. Я закуриваю. - Как вы меня, э-э, выследили? - Я получила ваш адрес через "Токио ивнинг мэйл". - Они дали вам мой адрес? - Нет, я сказала, что получила его. Потом проследила, как господин Огизо ехал сюда. - При всем уважении, госпожа Ямая, я просил о досье, а не о визите. - При всем уважении, господин Миякэ, вернитесь на землю. Я получаю записку от таинственного незнакомца, который просит у меня досье на самого себя, подготовленное для покойного Риютаро Морино за три дня до ночи длинных ножей. Какое совпадение. Я зарабатываю на жизнь, разгадывая совпадения. Послать мне записку было все равно что сунуть кусок свежего мяса в бассейн с акулами. У меня было три предположения: вы - возможный клиент, который хочет удостовериться в моем профессионализме; вы интересуетесь Эидзи Миякэ по, возможно, корыстным личным мотивам; или, наконец, вы - отец Эидзи Миякэ. Все три предположения стоило проверить. Проверяю и выясняю, что вы не отец, а сын. Из сада доносится воронье карканье. Интересно, отчего вдруг госпожа Ямая стала такой печальной и непреклонной? - Вы знаете моего отца? - Официально мы не знакомы. Официально не знакомы. - Госпожа Ямая, мне не хочется, чтобы моя просьба показалась слишком прямой и глупой, но, пожалуйста, дайте мне досье на моего отца. Госпожа Ямая складывает свои длинные, сильные пальцы домиком. - Вот мы и добрались до того, зачем я здесь. Чтобы обсудить этот вопрос. - Сколько? - Бросьте, господин Миякэ. Мы оба прекрасно знаем о вашей финансовой несостоятельности. - Тогда что же вы собираетесь обсуждать? Достоин ли я получить его? Ворона вспархивает на балкон и заглядывает в дом. Размером она с целого орла. Шепот госпожи Ямая мог бы заставить замолчать стадион. - Нет, люди моей профессии никогда не должны позволять понятию " достоин" входить в расклад. - Что же входит в расклад? - Обстоятельства. Звонят в дверь, и я резко вскакиваю - горячий пепел падает мне на ноги. Еще звонок. Просто нашествие какое-то! Несколько раз мигает специально установленная - из-за того, что сестра госпожи Сасаки глухая, догадываюсь я - лампочка. Гашу окурок сигареты. Так он и лежит, потухший, там, где я его бросил. Еще звонок - и смешок. Госпожа Ямая не двигается. - Вы не хотите открыть? - Извините, - говорю я, и она кивает. Это глупо, но от волнения я не закрываю дверь на цепочку, а двое молодых людей за порогом так рады меня видеть, что на мгновение я пугаюсь, решив, что это ловушка, устроенная госпожой Ямая, и я угодил прямо в нее. - Привет! - Они просто сияют. Который из них это сказал? Кипенно-белые рубашки, классические галстуки, блестящие, будто смоделированные на компьютере, тщательно уложенные прически. Не похоже на обычный прикид членов Якудзы. - Привет, дружище! Не будь таким мрачным! Потому что у нас замечательные новости! - Непонятно, то ли они собираются выхватить пистолеты, то ли сообщить мне о грандиозной скидке на прокат кимоно. - Э-э, правда? - Я оглядываюсь. - Правда! Понимаешь, в эту самую минуту Господь наш Иисус Христос стоит за дверью твоего сердца - он хочет узнать, не уделишь ли ты ему несколько минут, чтобы он рассказал тебе о радости, которой ты можешь причаститься, если откроешь сердце свое и впустишь туда Его Любовь. Я вздыхаю с искренним облегчением, они принимают мой вздох за согласие и продолжают с удвоенным рвением. - Похоже, твое сердце не миновали бури. Мы принесли тебе весть от Церкви Святых Последнего дня - ты, вероятно, слышал о наших проповедях? - Нет, нет. По правде говоря, не слышал, - сказав так, я сделал еще одну глупость. Когда мне, наконец, удается закрыть дверь - эти улыбчивые мормоны просто прилипли к ней - и вернуться в гостиную, там уже никого нет. Неужели моя мрачная гостья мне привиделась? - Госпожа Ямая? Ворона тоже улетела. Ничего, кроме жужжания насекомых и других летних звуков, скрипящих и шипящих. Бабочка с алчными глазами принимает меня за цветочный куст. Я наблюдаю за ней, и секунды складываются в минуты. На обратном пути я замечаю то, чего не увидел сразу, - коричневый конверт на диване, где сидела госпожа Ямая. Смутная надежда, что она оставила мне досье на моего отца, тут же улетучивается: на конверте написано "Токио ивнинг мэйл" - почтовый ящик № 33". Внутри - адресованное мне письмо, написанное тонким почерком очень пожилого человека. Я сажусь и вынимаю его из конверта. x x x Когда свисающие с деревьев занавеси мха стали такими плотными, продираться сквозь них стало невозможно, Козел-Сочинитель с плеском вошел в журчащий ручей. Поток отозвался на его поступь не стуком гальки, а звоном тарелок. Вода в ручье была цвета чая. Козел-Сочинитель набрал в рот немного - отличный холодный чай. Проглотил, и в голове у него прояснилось. - Поток сознания! - обрадовался он. - Я наверняка в предгорьях Дарджилинга. Он зашлепал вверх по течению. Фонарики орхидей расцвечивали полуденный сумрак под сенью унылых ландышей. Колибри с опаловыми крылышками пристраивались к инжиру, истекающему сладким соком. Где-то высоко над лесом расстилался чуть тронутый пастелью полог дневного света. Козлу-Сочинителю чудилось, что эти редкие проблески складываются в слова. - Всю жизнь я искал несказанно сказочную сказку в сокровенном и таинственном. А может быть, мои сумасбродные странствия - совершенная суета сует? Может быть, тайное скрывается в явном? Козел-Сочинитель дошлепал до залитой солнечным светом прогалины. Девушка с соломенно-желтыми волосами качалась на качелях, напевая мелодию без начала и названия. Козел-Сочинитель подошел ближе. Голос девушки и был тем шепотом, который старый писатель слышал каждую ночь с середины лета. - Ты ищешь несказанно сказочную сказку. - Она взлетела вверх, и Антарктика унеслась в дальнюю даль. - Да, - ответил Козел-Сочинитель. Она полетела вниз. Взошла Малая Медведица. - Несказанные сказки живут в горной стране. - Как же м-мне найти эту горную страну? - Иди по излучине до священного озера, поднимись на дамбу и пройди над водопадом. - Над водопадом... Девушка с соломенно-желтыми волосами качнулась вверх. - Ты готов заплатить? - Я платил всю свою жизнь. - Ах, Козел-Сочинитель. Ты еще не расплатился сполна. - Помилуйте, чем же еще я могу заплатить? Качели упали на землю, на них никого не было. Когда Козел-Сочинитель подошел к священному озеру, он снял очки, чтобы стереть с них водяную пыль, и, к удивлению своему, обнаружил, что без них видит лучше. Поэтому он оставил очки на мраморной скале и задумчиво уставился в озеро. Как необычно. Во-первых, водопад был бесшумным. Во-вторых, вода не падала с высокого обрыва над озером, а стремилась вверх головокружительным, кренящимся, пенным - и беззвучным - потоком. Козел-Сочинитель не обнаружил никакой тропинки, которая вела бы наверх. Он заговорил сам с собой, не произнеся при этом ни звука: - Я уже не козленок. Я слишком стар для символических странствий. Даже в самую последнюю минуту он подумывал, не повернуть ли назад. Госпожа Хохлатка сойдет с ума от горя, если он не вернется, но у нее есть Питекантроп, чтобы о нем заботиться, а тот позаботится о ней. Писатель в теле животного вздохнул. Потом он подумал о своей несказанно сказочной сказке и спрыгнул с мраморной скалы. Озеро оказалось холодным и внезапным, как сама смерть. x x x Среда, 20 сентября Токио Дорогой Эидзи Миякэ, Надеюсь, вы простите непродуманный, необычный и, возможно, навязчивый тон моего письма. Более того, вполне возможно, что вы и тот, кому оно адресовано, - совершенно разные люди, и это может привести к немалой неловкости. Однако я решился на этот риск. Позвольте объясниться. Я пишу в ответ на сообщение, напечатанное в колонке частных объявлений в "Токио ивнинг мэйл" за 14 сентября. Я узнал о нем только сегодня от одного знакомого, который зашел меня навестить. Вероятно, мне следует объяснить, что сейчас я восстанавливаюсь после операции на сердечном клапане. Вы просили откликнуться родственников Эидзи Миякэ. Возможно, я ваш дед со стороны отца. Двадцать лет назад у моего сына родились - внебрачно - близнецы, мальчик и девочка. Он порвал отношения с их матерью, женщиной недостойной профессии, и, насколько мне известно, никогда больше не видел своих детей. Я не знаю, где они воспитывались, надо полагать, у родственников своей матери. Девочка, очевидно, утонула, когда ей было одиннадцать лет, но мальчик жив, и сейчас ему должно быть уже двадцать. Я не знаю, как зовут их мать, и не видел ни одной фотографии моих незаконных внуков. Мои отношения с сыном никогда не были такими сердечными, как хотелось бы, а с тех пор, как он женился, мы общаемся еще меньше. Тем не менее мне удалось выяснить, как назвали детей, отцом которых он стал, поэтому я и пишу это письмо. Девочку звали Андзу, а мальчика зовут Эидзи, и его имя пишется не так, как это обычно принято (два иероглифа: "умный" и "два", или "править"), а очень редкими иероглифами, означающими "волшебный" и "мир". Как в вашем случае. Я буду краток, так как "свидетельства" иероглифов недостаточно для полной уверенности. Я думаю, что личная встреча поможет прояснить эту неопределенность: если мы связаны кровными узами, уверен, что между нами будет и физическое сходство. Я буду в чайном зале "Амадеус" на девятом этаже отеля "Ригха Ройял" (напротив вокзала Харадзюку) в понедельник, 25 сентября, за столиком, который будет заказан на мое имя. Прошу вас прийти к десяти утра с любым достоверным доказательством своего происхождения, какое у вас есть. Я надеюсь, вы понимаете всю щекотливость этого дела и простите мне нежелание предоставить вам какие-либо личные сведения в этот раз. Если окажется, что вы - другой Эидзи Миякэ, чье имя пишется теми же иероглифами, пожалуйста, примите мои самые искренние извинения за то, что пробудил в вас беспочвенные надежды. Если же вы тот самый Эидзи Миякэ, на что я искренне надеюсь, нам нужно будет многое обсудить. С почтением, Такара Цукияма. Впервые с момента своего приезда в Токио я чувствую себя абсолютно счастливым человеком. Мне написал письмо мой дед. Подумать только, я встречусь и со своим отцом, и с дедом. "Нам нужно будет многое обсудить!" Вот, я падал духом оттого, что это невозможно, а на самом деле установить связь с отцом оказалось проще простого, как я и мечтал. До понедельника всего два дня! Судя по письму, мой дед - человек с хорошим образованием, наверняка в семье он имеет больший вес, чем моя страдающая паранойей мачеха. Завариваю зеленый чай и иду в сад, чтобы выкурить сигарету - на сей раз Бунтаро привез "Кент", а мои "Мальборо" закончились. Цукияма - классное имя! - пишется иероглифами "луна" и "гора". Сад кипит красотой, гармонией, жизнью. Я хочу, чтобы понедельник наступил через пятнадцать минут. А который теперь час? Возвращаюсь в дом и смотрю на часы, которые госпожа Сасаки принесла мне на этой неделе. До приезда Бунтаро по-прежнему три часа. Отсутствующая хозяйка ловит мой взгляд из своей ракушечной рамки. - Вот наконец и тебе улыбнулась удача. Позвони Аи. Это ведь она придумала послать объявление, помнишь? Давай. Поначалу застенчивость может быть притягательна, но, сидя в этой скорлупе, добра не наживешь себе. - Рифма была задумана или это вышло случайно? - Не переводи разговор на другую тему! Выйди на улицу, найди телефон и позвони. Улица с супермаркетом ничуть не изменилась с тех пор, как я был здесь в последний раз, но я изменился. Посмотрите на все эти машины - проезжают себе мимо и никогда не сталкиваются. Порядок трудно разглядеть, но он есть, скрывается под видимым хаосом. Итак, я провел двенадцать часов в аду - ну и что? Некоторые живут в аду по двенадцать лет, а потом всю жизнь про это рассказывают. Жизнь продолжается. К счастью для нас. Нахожу телефонную будку под пожарной лестницей в магазинчике "Юникло". Как только мобильные телефоны захватят весь мир, эти штуки станут такой же редкостью, как газовые фонари. Снимаю трубку и замираю. Трус! Сначала надо подстричься, решаю я, - ты бесхребетный червяк, Миякэ, - и поднимаюсь по ступенькам в заведение с вывеской "Гендзи. Парикмахерские услуги". Перед ней стоит шест с красными, белыми и синими полосками - в свое время Андзу отчаялась втолковать мне, откуда полоски начинаются и где кончаются. Для нее это было яснее ясного. "Гендзи" - убогое место с навевающим зимнюю стужу кондиционером - я здесь единственный клиент, - и в последний раз его красили, когда Япония капитулировала. Немой телевизор показывает скачки. Воздух так насыщен парами лака для волос и других фиксаторов, что, если зажечь спичку, все здание взлетит на воздух. Сам Гендзи, пожилой человек с торчащими из носа волосками, держит в трясущихся руках щетку и подметает пол. - Заходи, сынок, заходи. Он указывает на пустое кресло. Я сажусь, и он драпирует мне плечи скатертью. В зеркале моя голова выглядит отделенной от остального тела. Вспоминаю кегельбан в "Валгалле" и вздрагиваю. - Почему такой постный вид, сынок? - спрашивает Гендзи и роняет ножницы на пол. - Что бы у тебя ни случилось, твоя жизнь никогда не будет такой неудачной, как у моего последнего клиента. Предприниматель, дела, судя по костюму, идут неплохо, но такого несчастного парня я в жизни не встречал! - Гендзи роняет расческу. - Я ему говорю: "Простите, если я не ко времени, господин, но, кажется, вас что-то беспокоит?" Клиент вздыхает и наконец изрекает: "На прошлой неделе умерла Чинтзиву". "А кто это, Чинтзиву. - ваш пудель?" - Гендзи щелкает ножницами. - "Нет, - отвечает клиент. - Моя жена". - Гендзи прерывает свой рассказ и открывает бутылку сакэ. Залпом выпивает полбутылки и пристраивает ее на полочку под зеркалом. - "Как печально, господин, - говорю я. - Надеюсь, вы найдете утешение в работе". " Меня вчера уволили", - говорит клиент. "Какой ужас, господин, - говорю я. - Вас уволили, э-э, из-за уныния, в которое вас ввергла тяжелая утрата?" - " Не совсем, - вздыхает он. - Меня уволили из-за моей шпионской деятельности". - Гендзи останавливается, чтобы допить сакэ. Не глядя, он берет флакон фиксатора для волос и выпивает его почти весь, не заметив ошибки. - Вот это уж точно застало меня врасплох, доложу я вам! "Шпионаж? Я еще никогда не стриг шпионов. На кого вы работаете? Китай? Россия? Северная Корея?" - "Нет, - признается он с некоторой гордостью. - На самое могущественное государство на карте мира. Королевство Тонга". - Гендзи включает машинку для стрижки, но ничего не Происходит; он крутит шнур и с силой бьет ею по стону. Машинка оживает. - Я говорю: "Королевство Тонга? Я и не думал, что у них есть, ну, знаете, секретные службы". - "Никто об этом и не знает. Здорово, правда?" - "Ну, господин, я полагаю, вы у них вроде национального героя. Почему вы не переселитесь туда? Они примут вас с распростертыми объятиями". - Гендзи бреет у меня за ушами. - Клиент хмурится. "Три дня назад там случился дворцовый переворот. Власть захватили милитаристы, меня объявили двойным агентом, и вчера я был приговорен к смерти через повешение". - "Что ж, господин, по крайней мере, вы все еще в добром здравии". - Гендзи вешает бритву на крючок и снова берет ножницы. - И вот в эту самую минуту мой клиент заходится надрывным кашлем, и мне приходится стирать с зеркала кровь. "Гм. Может быть, вам стоит вернуться туда, где вы работали до того, как стали шпионом, знаете". Тут он в первый раз улыбается. "Я был пилотом", - говорит он. "Вот и хорошо, почему бы вам не устроиться в авиакомпанию", - предлагаю я. Он чихает, и, клянусь, сынок, у него вываливается правый глаз! И катится через всю комнату, правду говорю! "Вот наказание! - говорит он. - Это был самый лучший из всех, что у меня есть!" Я в полном отчаянии, можешь себе представить. "Как насчет того, чтобы написать свою автобиографию, сэр? Ваша жизнь заслуживает "Оскара", и не одного". - Гендзи щелкает ножницами раз, другой третий. - "Фильм, который про меня сняли, завоевал три "Оскара". "Как чудесно, сэр! Я знал, что вас ждет свет в конце тоннеля!" - "Он завоевал три "Оскара" через полтора года после того, как мой агент сбежал, прихватив с собой мой сценарий. Из него вышел хит на миллионы долларов, а я не получил ни иены. И что хуже всего, кого, как вы думаете, они наняли меня играть? С Джонни Деппом я бы еще смирился, но Брюс Уиллис?" Тебе покороче, сынок? x x x А тем временем в замшелом лесу госпожа Хохлатка с Питекантропом оказались в ловушке между скалой, полоской твердого грунта и стеной из листвы. Питекантроп поскреб в затылке и замычал. Следы Козла-Сочинителя давно перепутались со следами священных коров и белых слонов, но Питекантроп ничего не сказал из страха лишить госпожу Хохлатку надежды. Госпожа Хохлатка уселась на заросший грибами пень. - Сейчас Господину как раз пора бы съесть второй завтрак... Предупреди он меня, что собирается пойти побродить, я бы заранее что-нибудь приготовила... Какой-то человек с треском вывалился из непроходимых зарослей и растянулся перед ними. От неожиданности госпожа Хохлатка пронзительно вскрикнула и отлетела на несколько шагов вверх по тропинке, а Питекантроп прыжком оказался между ней и лежащим на земле незнакомцем. С виду тот не представлял угрозы; он поднялся на ноги, смахнул гнилые листья с твидового пиджака с кожаными накладками на локтях и поправил на носу обмотанные пластырем роговые очки. Он ничуть не удивился тому, что повстречал в этом девственном лесу курицу с высокоразвитым интеллектом и давно вымершего предка Homo sapiens. - Вы их видели? Его бесцеремонное обращение слегка покоробило госпожу Хохлатку. - Видели кого? - Словесных церберов. - Это не те жестокие истекающие слюной говорящие собаки, которых мы видели на полях? - Должно быть, они. - Он в страхе прижал палец к губам и посмотрел на Питекантропа. - Вы что-нибудь слышите? Потолок тишины спустился так низко, что о его балки можно было биться головой. Питекантроп промычал: "Нет". Писатель вытащил из своего венка длинный шип. - Много лет назад я написал удачный роман. Я никогда не думал, что кто- нибудь захочет его напечатать, понимаете, но захотели; его украли у меня, и, чем больше я желал, чтобы каждый его экземпляр взорвался, как гриб- дождевик, тем лучше эта гнусность продавалась. С ее ошибками, ее позерством, ее самонадеянностью! О, я бы продал душу, чтобы кинуть в костер весь тираж. Но, увы, Мефистофель так и не вернул мне мою рукопись, и слова, которые я выпустил на свободу, преследуют меня с тех самых пор. Госпожа Хохлатка со своего пня выразила мнение публики: - Почему бы вам не уйти на покой? Писатель отдыхал, прислонившись к скале. - Если бы все было так просто. Я прятался в школах мысли, в сложных метафорах, в аэропортах неизвестных стран, но, рано или поздно, я слышу далекие крики и знаю, что мои слова идут по моему следу... - Страдальческое выражение его лица сменилось подозрительным. - Но вас-то что завело так далеко в этот замшелый лес? - Где-то здесь бродит наш друг - вы его не видали? Рога, борода, копыта? - Если это не сам Дьявол, то он наверняка писатель или сумасшедший. - Писатель. Как вы догадались? - Чтобы забрести так далеко в этот лес, нужно быть кем-то из трех. - Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш! - Глаза писателя расширились от ужаса. - Лай! Вы слышите лай? Питекантроп негромко замычал и покачал головой. - Лжецы! - зашипел писатель. - Лжецы! Вы заодно с этими собаками! Я знаю, какую игру вы ведете! Они за деревьями! Они бегут сюда! Он сорвался с места и понесся, с шумом ломая молодую поросль. Госпожа Хохлатка и Питекантроп посмотрели друг на друга. Питекантроп замычал. - Придурок, - согласилась с ним госпожа Хохлатка, - как пробковый шлем с помпонами! Питекантроп осмотрел дыру в густой листве и снова замычал. За листвой скрывался беззвучный поток. - Поторопись, болван! Госпожа Хохлатка перепархивала с камня на камень, а Питекантроп брел против окрашенного в чайный цвет течения по звенящим тарелкам. Поэтому госпожа Хохлатка первой добралась до священного озера. В следующую же секунду она заметила почтенные очки Козла-Сочинителя, лежащие на мраморной скале. Еще секундой позже она увидела тело самого дорогого и любимого для нее существа, плавающее в воде. - Мой господин! Мой господин! Что же делать! Она полетела вперед через озеро, не замечая ни стремящегося вверх водопада, ни воцарившейся вдруг глухой тишины. С пятым взмахом крыльев она достигла головы Козла-Сочинителя. Шестое чувство Питекантропа подсказывало ему, что священное озеро - это смерть, и он предостерегающе зарычал - но звука не последовало, и ему только и оставалось, что с отчаянием наблюдать, как его возлюбленная скользнула вниз, коснулась воды концами крыльев и безжизненно шлепнулась рядом с Козлом-Сочинителем. В семь прыжков Питекантроп достиг мраморной скалы и, охваченный горем, испустил восемь душераздирающих немых стонов. Он колотил скалу, пока на кулаках не выступила кровь. Внезапно наш дальний предок успокоился. Он выбрал кусочки липкой смолы у себя из волос и стал карабкаться по скале, пока не достиг кромки уступа. Он сосчитал до девяти, это было все, чему Козел-Сочинитель смог его научить, и бросился вниз, туда, где плавали тела его друзей. Красивый нырок, твердая "десятка". Никакая мысль не тревожила его, когда Питекантроп погрузился в священное озеро. Он не знал слова "безмятежность", но именно безмятежностью было то, что он чувствовал. x x x - Добрый день. Кафе "Юпитер". Нагамини у телефона. Ослица. По-моему. - Э-э, алло. Могу я поговорить с госпожой Имадзо? - Извините, но, видите ли, она сегодня не работает. - Понятно. А не могли бы вы сказать, когда ее следующая смена? - Извините, не могла бы. - Понятно. Из-за правил безопасности? Ослица громко хохочет. - Нет, не поэтому. Видите ли, последняя смена мисс Имадзо была в воскресенье. - Понятно... - Она студентка, учится музыке; в колледже начинается семестр, и поэтому она больше не будет здесь подрабатывать, понимаете, чтобы вплотную заняться учебой. - Понятно. Я надеялся поговорить с ней. Я просто друг... - Да, я вас понимаю, если вы ее друг... - Может быть, у вас есть ее домашний номер? На какой-нибудь регистрационной карточке или в списке? - Мы не держим здесь ни карточек, ни списков. К тому же госпожа Имадзо работала у нас всего один месяц. - Ослица что-то мурлычет про себя, размышляя. - Мы не держим здесь личные дела и все такое, понимаете, из-за нехватки места. Даже наша раздевалка - она меньше, чем ящики, в которые фокусники втыкают свои мечи. Это несправедливо. В нашем филиале в Йойоги, понимаете, раздевалка достаточно большая, чтобы... - Спасибо, госпожа Нагамини, но... - Стойте! Стойте! Госпожа Имадзо оставила мне свой номер, но только на тот случай, если позвонит некто по имени Эидзи Миякэ. Убейте меня. - Это я. Меня зовут Эидзи Миякэ. - Правда? - Ослица заливается громким смехом. - Правда. - Вот это да! Ну, не смешное ли совпадение? - Вы полагаете? - Госпожа Имадзо просила меня дать номер, только если позвонит Эидзи Миякэ. И вот звоните вы, и вас зовут Эидзи Миякэ! Я всегда так говорю, понимаете. "Правда удивительней действительности". Я видела, как вы ударили головой того негодяя. Должно быть, больно было! - Госпожа Нагамини, пожалуйста, дайте мне номер госпожи Имадзо. - Хорошо, подождите минутку, интересно, куда же я его задевала? Номер Аи Имадзо из десяти цифр. Я добираюсь до девятой и чувствую, что рука костенеет от страха. А вдруг мой звонок смутит ее? А вдруг она подумает, что я - просто козел, который не хочет оставить ее в покое? Что, если трубку снимет ее друг? Ее отец? Что, если она сама снимет трубку? Что я скажу? Оглядываюсь. Покупатели, свитера, пустое пространство. Нажимаю последнюю цифру. В квартире где-то далеко отсюда раздается звонок телефона. Кто-то встает, может быть, останавливая видео, может - откладывая палочки для еды, проклиная эту помеху... - Алло! Она. - Э-э... - Я пытаюсь заговорить, но мое горло сжимает спазм, и из него вылетают только какие-то невнятные звуки. - Алло! Нужно было лучше подготовиться. - Алло! Я могу узнать, кто звонит? Ко мне возвращается дар речи. - Алло, это Аи Имадзо? Глупый вопрос. Я знаю, что это Аи Имадзо. - Я, э-э, мой, э... Судя по всему, она рада. - Мой рыцарь в сверкающих доспехах. - Как вы поняли? - Я узнала ваш голос. Откуда у вас мой номер? - Мне его дала госпожа Нагамини из кафе "Юпитер". Случайно. Если вам сейчас неудобно говорить, то я могу, э-э... - Вот и нет, сейчас как раз удобно. Я пыталась найти вас в бюро находок на вокзале Уэно, вы говорили, что там работаете, но мне сказали, что вы неожиданно уехали. - Да, э-э, госпожа Сасаки мне говорила. - Это из-за вашего родственника? - Отчасти. То есть нет. В каком-то смысле, да. - Ну, по крайней мере, теперь все прояснилось. Куда вы исчезли тогда, в "Ксанаду"? - Я подумал, что к вам захотят подойти многие, э-э, из организаторов и музыкантов. - Точно! И мне так хотелось, чтобы вы угостили некоторых своим фирменным ударом. Кстати, как ваша голова? Не случилось мозговой травмы? - Нет, мозг в порядке, спасибо. В каком-то смысле. Аи Имадзо это кажется смешным. Мы начинаем говорить одновременно. - После вас, - говорю я. - Нет, после вас, - говорит она. - Я, э-э, - электрический стул, должно быть, приятней, чем это, - тут размышлял, если, то есть это совершенно ничего, если нет, знаете, - никогда не бросайся в бой без четкого плана отступления, - но можно ли, э-э, мне, э- э, позвонить вам? Пауза. - Итак, Миякэ, вы звоните мне, чтобы спросить меня, можете ли вы мне позвонить, верно? Мне и в самом деле нужно было лучше подготовиться. x x x C тех пор как Козел-Сочинитель оставил свое страдающее артритом тело в священном озере, ходьба доставляла ему одно удовольствие. Бамбук расступался перед ним, козодои выводили велеречивые грели. Он поднял голову и увидел на холме дом. Странно было наткнуться на подобное здание на плато Лапсанг Сючанг. Со своим затянутым ряской прудом со стрекозами оно бы лучше смотрелось в каком-нибудь сонном пригороде. На островке светился каменный фонарь. Пестрый кролик исчез в ромбовидных ростках ревеня. Под фронтоном виднелось открытое треугольное окно. Воздух полнился шепотами. Козел- Сочинитель пошел по тропинке к парадной двери. Ее ручка со сломанным язычком закрутилась вхолостую, дверь распахнулась, и Козел-Сочинитель полез по натертым до блеска ступенькам на чердак. - Добрый день, - поздоровалось старинное бюро. - Приветствую, - сказала ручка Сей Сенагон. - Но я ведь оставил вас в почтенном дилижансе! - воскликнул Козел- Сочинитель. - Мы идем туда, куда идешь ты, - объяснило старинное бюро. - А когда вы научились говорить? - Когда ты научился открывать свои уши, - ответила ручка госпожи Сенагон, отточившая кончик своего пера на точильном камне остроумия своей первой хозяйки. - Мы можем начинать? - спросило старинное бюро. - Госпожа Хохлатка с Питекантропом с минуты на минуту тоже будут здесь. Козел-Сочинитель взял чистый лист бумаги. На возвышенности, низменности, тропические леса, трущобы, поместья, острова, равнины, на все девять углов компаса с подернутого туманом неба капля за каплей падало умиротворение. Страница - действительность. Слово - жизнь. ============================================================================ Шесть КАЙ ТЕН ============================================================================ x x x Чайный зал "Амадеус" - это мир, напоминающий свадебный торт. Пастельная глазурь, рюшечки-розеточки. Тетушка Толстосум удостоила бы его своей высшей похвалы: "Восхитительный". Что до меня, то я бы с удовольствием раскрасил из баллончика все эти кремовые ковры, молочные стены и сливочно-нежные драпировки. Я без труда нашел отель "Ригха Ройял" - пришлось еще час гулять по Харадзюку, убивая время. Сонные продавщицы по холодку мыли витрины бутиков, цветочники поливали тротуар. Помешиваю лед в стакане с водой. Мой дед должен прийти через пятнадцать минут. Теперь слово "дед" получит для меня новый смысл. Странно, как легко слова меняют значения. Еще на прошлой неделе слово "дед" означало человека с зернистой фотографии на бабушкином семейном алтаре. "Его забрало море" - это все, что она рассказала нам о своем давно умершем муже. В местном фольклоре он остался вором и пьяницей, который однажды ветреной ночью исчез, едва отойдя от причала. Позор госпожи Оки. "Амадеус" - заведение такого класса, что в нем есть метрдотель. Он стоит за похожей на пьедестал конторкой у жемчужных врат, листает книгу заказов, дает распоряжения официанткам и перебирает пальцами, словно нажимая на невидимые клавиши. На метрдотеля нужно учиться? Сколько им платят? Пробую перебирать пальцами. Но в тот же миг метрдотель устремляет взгляд прямо на меня. Я опускаю руки и отворачиваюсь к окну, жутко смущенный. За соседними столиками состоятельные жены обсуждают секреты своей профессии. Деловые люди изучают газетные развороты и стучат по клавиатурам портативных компьютеров величиной с воробья. Вольфганг Амадей Моцарт, окруженный трубящими в трубы маргариновыми херувимами, смотрит вниз с потолочной фрески. На вид он одутловат и нездорово бледен - ничего удивительного, что так рано умер. Нестерпимо хочется курить - у меня в кармане лежит пачка "Кларка". Через панорамные окна Моцарту определенно открывается грандиозный вид. Токийская башня, "Пан-Оптикон", парк Йойоги, гд