олне. Красную коробку я положил на стул возле себя. - Она правда вам не нужна? Ведь это память... - Нет, не нужна. Теперь она ваша. Я передаю вам ее как эстафету. Ели мы молча. Мимо окна проплыла баржа, так близко, что я успел разглядеть в окно людей, сидевших вокруг стола, - они тоже ужинали. - А эта... Гэй Орлова, - сказал я. - Вы не знаете, что с ней стало? - Гэй Орлова? По-моему, она умерла. - Умерла? - Мне кажется, да. Я видел ее раза два-три... мы были едва знакомы... Это моя мать дружила со старым Джорджадзе. Еще огурчика? - Спасибо. - Она, я слышал, вела в Америке весьма бурную жизнь. - Вы не знаете, кто мог бы рассказать мне о... Гэй Орловой? Степа растроганно посмотрел на меня. - Мой бедный друг... увы... никто... Разве что в Америке... Проплыла еще одна баржа, неторопливая, темная, словно покинутая. - Лично я на десерт всегда беру банан, - сказал он. - А вы? - Я тоже. Мы съели по банану. - А родители этой... Гэй Орловой? - спросил я. - Они, должно быть, скончались в Америке. Умирают, знаете ли, везде... - А во Франции у Джорджадзе не было родственников? Он пожал плечами. - Почему вы так интересуетесь Гэй Орловой? Кто она вам - сестра? - спросил он с милой улыбкой. - Кофе будете? - Нет, спасибо. - И я нет. Он хотел было заплатить за ужин, но я опередил его. Мы вышли из "Бара-ресторана де л'Иль" на набережную, и он взял меня под руку, чтобы подняться по лестнице. Над водой повис туман, мягкий и ледяной, от которого легкие наполнялись такой прохладой, что казалось, будто плывешь по воздуху. Я едва различал очертания домов на набережной, всего в нескольких метрах от нас. Я довел Степу, точно слепого, до сквера, где единственными приметами были желтые пятна подъездов. Он пожал мне руку. - Ну что ж, попробуйте найти Гэй Орлову, - сказал он, - раз уж это так для вас важно... Я смотрел, как он входит в освещенный подъезд. Он остановился и помахал мне рукой. Я замер с большой красной коробкой под мышкой, словно ребенок, получивший подарок на чужих именинах, и в эту минуту я был уверен, что Степа продолжает мне что-то говорить, но туман поглощает звуки его голоса. 5 На почтовой открытке - Английская набережная в Ницце, летом. "Дорогой Ги, я получил Ваше письмо. Все дни здесь похожи один на другой, но Ницца очень красивый город. Хорошо бы Вы навестили меня. Странным образом мне случается здесь столкнуться на улице с людьми, которых я не видел лет двадцать или считал давно умершими. И мы пугаемся друг друга. Ницца - город призраков и привидений, но я надеюсь, что не сразу войду в их компанию. Что касается женщины, которую Вы разыскиваете, лучше всего позвонить Бернарди - Мак-Магон 00-08. Он сохранил довольно тесные контакты с людьми из разных служб и с радостью Вам поможет. Мой дорогой Ги, жду Вас в Ницце, а пока остаюсь навсегда преданным Вам - Хютте. P.S. Не забывайте, помещение Агентства в Вашем распоряжении". 6 23 октября 1965 Объект: ОРЛОВА, Галина, известна под именем "Гэй" Орлова. Родилась: в Москве (Россия) в 1914-м. Родители - Кирилл Орлов и Ирина Джорджадзе. Подданство: не имеет. (Правительство Союза Советских Социалистических Республик лишило родителей мадемуазель Орловой и ее саму гражданства как эмигрантов.) Мадемуазель Орлова имела обычный вид на жительство. Она прибыла во Францию из Соединенных Штатов, по всей видимости, в 1936 г. В США мадемуазель Орлова зарегистрировала брак с мистером Уолдо Блантом, с которым потом развелась. Мадемуазель Орлова проживала: Париж, VIII округ, ул. Сирк, отель "Шатобриан"; Париж-VIII, авеню Монтеня, 53; Париж-XVI, авеню Маршала Листе, 25. До приезда во Францию мадемуазель Орлова была как будто танцовщицей в Соединенных Штатах. В Париже она вела весьма роскошную жизнь, но источники ее доходов неизвестны. Мадемуазель Орлова скончалась в 1950 г. у себя дома - авеню Маршала Лиоте, 25, Париж-XVI, - от слишком сильной дозы снотворного. Уолдо Блант, ее бывший муж, проживает в Париже с 1952 г. и подвизается в качестве пианиста в различных ночных заведениях. Он американский гражданин. Родился 30 сентября 1910 г. в Чикаго. Вид на жительство во Франции N 534НС828. К этому листку, напечатанному на машинке, приложена визитная карточка Жан-Пьера Бернарда, где написано несколько слов: "Вот все имеющиеся у меня сведения. Всегда к Вашим услугам. Поклон Хютте". 7 На застекленной двери афиша: "Пианист Уолдо Блант играет ежедневно в баре отеля "Хилтон", с 18 до 21 часа". Бар переполнен, все места заняты, кроме одного кресла за столиком, где сидел японец в очках в золотой оправе. Наклонившись, я попросил у него разрешения сесть, но он, видно, ничего не понял, а когда я сел, не обратил на меня ни малейшего внимания. Посетители, американцы и японцы, входили в бар, окликали друг друга, и их голоса звучали все громче. Они стояли в проходах между столиками. Некоторые со стаканами в руках опирались на спинки кресел или присаживались на подлокотники. Какая-то молодая женщина устроилась на коленях у седовласого господина. Уолдо Блант опоздал минут на пятнадцать и сел за рояль. Невысокий пухлый человек в сером костюме, лысеющий, с тонкими усиками. Он обернулся и обвел взглядом столики, у которых толпились люди. Медленно провел правой рукой по клавишам и взял наугад несколько аккордов. Мне повезло, я сидел совсем близко от него. Он начал наигрывать какую-то мелодию, по-моему "На набережных старого Парижа", но из-за гула голосов и взрывов смеха музыка была еле слышна, и даже я, сидя у самого рояля, не все мог уловить. Выпрямившись и чуть склонив голову, он невозмутимо продолжал играть. Мне стало больно за него, ведь было же, наверное, время, когда его слушали. С тех пор ему пришлось, видимо, привыкнуть к этому вечному жужжанию множества голосов, заглушавшему его музыку. Что он скажет, если я произнесу имя Гэй Орловой? Выведет ли оно его хоть на миг из полного безразличия? Или это имя уже ни о чем не может ему напомнить, так же как звуки, которые он извлекает из рояля, бессильны возобладать над гулом голосов? Бар постепенно опустел. Остались только японец в очках в золотой оправе, я и - в глубине зала - та молодая женщина, которую я видел раньше на коленях у седого господина, теперь она сидела рядом с краснолицым толстяком в голубом костюме. Они говорили по-немецки. Очень громко. Уолдо Блант играл протяжную, хорошо мне знакомую мелодию. Он обернулся к нам. - Не угодно ли вам, мадам, месье, чтобы я сыграл что-нибудь по вашему заказу? - спросил он холодно, с легким американским акцентом. Японец рядом со мной не пошевельнулся. Он сидел неподвижно, с бесстрастным лицом, и мне казалось, что при малейшем сквозняке он свалится с кресла, - ведь наверняка это был просто набальзамированный труп. - "Sag warum" ["Скажи, почему" (нем.)], пожалуйста, - бросила хриплым голосом женщина из глубины зала. Блант чуть кивнул и начал играть "Sag warum". Свет в баре приглушили, как в дансингах при первых звуках слоу. Женщина и краснолицый толстяк, воспользовавшись этим, принялись целоваться, рука женщины скользнула за ворот его рубашки, потом ниже. На неподвижном японце поблескивали очки в золотой оправе. У Бланта за роялем был вид подрагивающего робота: мелодия "Sag warum" требует беспрерывных ударных аккордов. О чем он думал, пока за его спиной краснолицый толстяк гладил ногу блондинки, а набальзамированный японец восседал уже, наверное, не первый день все в том же кресле хилтонского бара? Ни о чем он не думал, я был в этом уверен. Он казался почти недосягаемым в своей отрешенности. Имел ли я право грубо нарушить эту отрешенность, бередить в нем болезненные воспоминания? Краснолицый толстяк и блондинка вышли из бара, скорее всего, чтобы уединиться в номере. Он тянул ее за руку, и она старалась идти прямо. Мы с японцем остались одни. Блант опять обернулся и произнес своим ледяным тоном: - Не желаете ли, чтобы я сыграл что-нибудь по вашему выбору? Японец не дрогнул. - Если можно, месье, "Что остается от нашей любви", - сказал я. Он играл эту мелодию со странной медлительностью, она казалась тягучей и словно увязала в болоте, из которого с трудом высвобождались звуки. Время от времени он застывал, будто обессилевший, спотыкающийся от усталости путник. Он взглянул на часы, резко встал и, поклонившись, обратился к нам: - Месье, уже двадцать один час. Всего доброго. Он вышел. Я последовал за ним, оставив набальзамированного японца в гробнице бара. Блант двинулся по коридору, пересек пустынный холл. Я догнал его. - Месье Уолдо Блант?.. Я бы хотел поговорить с вами. - О чем? Он бросил на меня затравленный взгляд. - О человеке, которого вы знали когда-то... О женщине... ее звали Гэй. Гэй Орлова. Он замер посередине холла. - Гэй... Он зажмурился, будто ему в лицо внезапно ударил луч прожектора. - Вы... вы знали... Гэй? - Нет. Мы вышли из отеля. Группа мужчин и женщин в вечерних Туалетах кричащих цветов - гранатовых смокингах, длинных платьях зеленого и небесно-голубого атласа - ждала такси. - Мне неловко вас беспокоить... - А вы меня не беспокоите, - сказал он задумчиво. - Я уже так давно ничего не слышал о Гэй... Да вы, собственно, кто? - Ее родственник. Я... хотел бы узнать у вас некоторые подробности... ее жизни... - Подробности? Он потер висок указательным пальцем. - Что я могу вам сказать?.. Мы шли вдоль отеля по узкой улочке, ведущей к Сене. - Мне надо домой, - сказал он. - Я провожу вас. - Так вы правда родственник Гэй? - Да. Наша семья хотела бы узнать побольше о ее судьбе. - Она давно умерла. - Я знаю. Он шел очень быстро, и я еле поспевал за ним. Старался держаться рядом. Мы были уже на набережной Бранли. - Я живу напротив, - сказал он, показывая на тот берег Сены. Мы зашагали по Бирхакеймскому мосту. - Вряд ли я смогу вам многое рассказать. Все это было так давно... Он замедлил шаг, словно почувствовал себя наконец в безопасности. Может, он шел так торопливо, считая, что за ним следят. Или чтобы отделаться от меня. - А я и не знал, что у Гэй есть родственники, - сказал он. - Как же... со стороны Джорджадзе... - Простите? - Семья Джорджадзе... Фамилия ее деда - Джорджадзе... - А, ясно... Остановившись, он облокотился на каменный парапет моста. Я не мог последовать его примеру - у меня закружилась бы голова. Я стоял перед ним. Он заговорил не сразу. - Вы знаете... что я был ее мужем? - Знаю. - Откуда? - Это записано в старых документах. - Мы вместе выступали в одном ночном кабачке в Нью-Йорке... Я играл на рояле... Она попросила меня жениться на ней, просто хотела остаться в Америке и не обращаться к иммиграционным властям... - Он покачал головой, вспомнив это. - Забавная была девочка. Потом она стала любовницей Лаки Лучано... [Сальваторе Лучано (1897-1962), прозванный Лаки Лучано (что по-английски означает Счастливчик Лучано) - один из главарей американской мафии по торговле наркотиками] Познакомилась с ним, когда начала выступать в казино на Палм-Айленд... - Лучано? - Да-да, Лучано... Она была с ним, когда его арестовали в Арканзасе... Потом встретила какого-то француза, я узнал, что они вместе уехали во Францию... Его лицо просветлело. Он улыбался. - Я рад, месье, что могу поговорить о Гэй... Под нами, на правый берег Сены, проехал поезд метро. Потом второй, в обратном направлении. Их грохот заглушал голос Бланта. Он говорил мне что-то - я видел это по движениям его губ. - ...Самая красивая девушка, какую я знал... И этот обрывок фразы, который я чудом уловил сквозь шум, поверг меня в глубокое отчаяние. Я стоял на мосту ночью, с совершенно незнакомым мне человеком и пытался вырвать у него какие-то сведения, которые могли бы пролить свет на мое прошлое, но из-за громыхания вагонов не слышал, что он говорил. - Может, пройдем немного вперед? Но он был так погружен в свои мысли, что даже не ответил. Он, видимо, давно уже не думал об этой Гэй Орловой, и теперь воспоминания о ней, всплывая на поверхность сознания, оглушали его, словно шквальный ветер. Он стоял неподвижно, по-прежнему опершись на парапет. - Давайте все-таки пройдем вперед... - Вы знали Гэй? Встречались с ней? - Нет. Поэтому я и хотел, чтобы вы мне о ней рассказали. - Она была блондинкой... с зелеными глазами... очень необычная внешность... как бы вам ее описать... Пепельные волосы... Пепельная блондинка. Которая, возможно, сыграла не последнюю роль в моей жизни. Надо внимательнее рассмотреть ее фотографию. И постепенно все вернется. А может, он направит меня по более точному следу. Все-таки мне повезло, что я нашел этого Уолдо Бланта. Я взял его под руку. Не могли же мы вечно торчать на мосту. Мы пошли по набережной Пасси. - Вы виделись с ней во Франции? - спросил я. - Нет. Когда я приехал во Францию, ее уже не было в живых. Она покончила с собой... - Почему? - Она часто мне говорила, что боится постареть... - А когда вы ее видели в последний раз? - После истории с Лучано она познакомилась с тем французом. В то время мы иногда виделись. - Вы знали этого француза? - Нет. Она говорила, что собирается выйти за него, чтобы стать француженкой... Она была одержима идеей обрести гражданство... - Вы развелись? - Конечно... Наш брак длился всего полгода. Как раз достаточно, чтобы успокоить иммиграционные службы, которые хотели выдворить ее из Соединенных Штатов. Я напряженно слушал, стараясь не упустить нить рассказа. Тем более что он говорил очень тихо. - Она уехала во Францию... И больше я ее не видел... А потом узнал... о самоубийстве... - Как вы узнали? - От одного приятеля-американца, он был знаком с Гэй и оказался в то время в Париже. Он прислал мне маленькую вырезку из газеты... - Вы сохранили ее? - Да, конечно, она у меня дома, в столе. Мы поднялись к садам Трокадеро. Там царило оживление, фонтаны были освещены. У фонтанов и на Иенском мосту толпились туристы. Этот октябрьский субботний вечер казался весенним - много гуляющих, теплый воздух, еще не облетевшие листья. - Я живу чуть дальше... Сады Трокадеро остались позади, мы свернули на Нью-Йоркскую авеню. Там, на набережной, под деревьями, у меня возникло неприятное ощущение, что все это мне только снится. Я уже прожил свою жизнь и теперь просто призрак, парящий в теплом воздухе субботнего вечера. К чему восстанавливать оборванные связи, отыскивать ходы, которые давным-давно замурованы? И я уже с трудом верил в реальность этого пухлого усатого человечка, идущего рядом. - Как странно, я вдруг вспомнил имя француза, с которым Гэй познакомилась в Америке... - Как его звали? - спросил я, и голос мой дрогнул. - Говард... это его фамилия... не имя... подождите... Говард де что-то... Я остановился. - Говард де?.. - Де... де... Люц... Л... Ю... Ц... Говард де Люц... меня поразила эта фамилия... полуанглийская, полуфранцузская... а может, испанская... - А имя? - Имя? Он развел руками. - Вы не знаете, как он выглядел? - Нет. Я покажу ему фотографию, на которой Гэй снята вместе со старым Джорджадзе и тем, кто, как я считал, был мною. - Чем занимался этот Говард де Люц? - Гэй говорила, что он из аристократической семьи... Ничем он не занимался. - Блант усмехнулся. - Хотя нет... нет... подождите... Я вспоминаю... Он долго жил в Голливуде... Гэй говорила, он был там доверенным лицом актера Джона Гилберта... - Доверенным лицом Джона Гилберта? - Да, в последние годы его жизни. По Нью-Йоркской авеню машины мчались быстро и так бесшумно, что во мне росло ощущение нереальности происходящего. Они проносились с приглушенным шелестом, словно скользили по воде. Мы были уже у моста Альма. Говард де Люц. Есть надежда, что это мое имя. Да, эти звуки пробуждают во мне что-то, но столь же неуловимое, как отблеск лунного света. Если Говард де Люц - это действительно я, то мне нельзя отказать в оригинальности: из множества профессий, одна другой пленительнее и почетней, я выбрал роль "доверенного лица Джона Гилберта". Не доходя до Музея современного искусства, мы свернули в маленькую улочку. - Я живу здесь, - сказал он. В лифте свет не горел, а на лестнице он тут же погас, и пока мы поднимались, в полной темноте, до нас долетели звуки музыки и смех. Лифт остановился, и я почувствовал, как Блант рядом со мной пытается нащупать ручку дверцы. Наконец он ее открыл. Выходя из лифта, я толкнул его - на площадке было совсем темно, хоть глаз выколи. Смех и музыка доносились из квартиры на этом этаже. Блант повернул ключ в замке. Он прикрыл за нами дверь, мы оказались в передней, освещенной слабым светом голой лампочки, свисавшей с потолка. Блант в растерянности остановился. Я подумал, не пора ли мне откланяться. Оглушительно гремела музыка. На пороге комнаты появилась рыжеволосая молодая женщина в белом купальном халате. Она удивленно оглядела нас. Небрежно запахнутый халат приоткрывал ее грудь. - Моя жена, - сказал мне Блант. Она чуть кивнула мне и обеими руками стянула у шеи ворот халата. - Я не знала, что ты так рано вернешься, - заявила она. Так мы и стояли, не двигаясь, и от тусклого электрического света наши лица казались смертельно бледными. Я обернулся к Бланту. - Могла бы предупредить меня, - сказал он ей. - Я не знала... Словно ребенок, пойманный на лжи, она опустила голову. Оглушительная музыка смолкла, уступив место саксофонной мелодии, такой прозрачной и чистой, что казалось, она тает в воздухе. - Вас много? - спросил Блант. - Нет, нет... несколько друзей... Приоткрылась дверь, и в щель просунулась голова коротко остриженной блондинки со светлой розовой помадой на губах. Потом другая голова - брюнета с матовой кожей. Свет голой лампочки превращал их лица в маски. Брюнет улыбался. - Я должна вернуться к ним... Приходи часа через два-три. - Хорошо, - сказал Блант. Она исчезла в комнате вслед за своими друзьями и закрыла за собой дверь. Послышались взрывы смеха, возня. Потом снова грянула музыка. - Пошли! - сказал Блант. Мы вновь очутились на лестнице. Блант зажег свет и примостился на ступеньке. Жестом он пригласил меня сесть рядом. - Моя жена намного моложе меня... Тридцать лет разницы... Никогда не следует жениться на женщине намного моложе себя... Никогда. - Он положил мне руку на плечо. - Все равно ничего не выйдет. Не было еще случая, чтобы вышло... Запомните это, старина... Свет погас. У Бланта не было ни малейшего желания вновь его зажечь. У меня, впрочем, тоже. - Видела бы меня сейчас Гэй... Он рассмеялся при этой мысли. Странный смех во мраке. - Она бы меня не узнала... За эти годы я прибавил по крайней мере килограммов тридцать... Он снова рассмеялся, но не так, как прежде, более нервно, принужденно. - Она была бы очень разочарована... Вы только представьте себе... Пианист в баре отеля... - Почему разочарована? - А через месяц я буду безработным... Он сжал мне руку выше локтя. - Гэй верила, что я стану вторым Коулом Портером... [американский композитор (1892-1964), автор ряда популярных мюзиклов] Вдруг раздался женский крик. В квартире Бланта. - Что происходит? - спросил я. - Ничего. Развлекаются. Мужской голос проорал: "Открой мне! Открой, Дани!" Смех. Хлопнула дверь. - Дани - это моя жена, - шепнул Блант. Он встал и зажег свет. - Пойдем прогуляемся. Мы прошли по эспланаде Музея современного искусства и сели на ступеньки. Я видел, как внизу, по Нью-Йоркской авеню, проносятся машины, - и это был единственный здесь признак жизни. Вокруг нас ни души, все замерло. Даже Эйфелева башня на другом берегу Сены - Эйфелева башня, обычно такая незыблемая, - походила на груду железного лома. - Здесь хорошо дышится, - сказал Блант. И правда, теплый ветер овевал эспланаду, и статуи, казавшиеся сейчас темными пятнами, и большие колонны музея. - Я хотел показать вам фотографии, - сказал я Бланту. Вынув из кармана конверт, я открыл его и достал два снимка: Гэй Орловой со старым Джорджадзе и человеком, в котором, мне казалось, я узнавал себя, и Гэй Орловой - девочки. Я протянул ему первый. - Ничего не видно, - пробормотал Блант. Он несколько раз чиркнул зажигалкой, но ветер задувал пламя. В конце концов он прикрыл его ладонью и поднес зажигалку к фотографии. - Вот, посмотрите на этого человека, - сказал я. - Слева... У самого края... - Ну? - Вы знаете его? - Нет. Он склонился над фотографией, приставив ладонь козырьком ко лбу, чтобы не погасло пламя. - Вам не кажется, что он похож на меня? - Не знаю. Он еще несколько секунд рассматривал фотографию, а потом вернул мне. - Гэй здесь такая, какой я ее знал, - сказал он печально. - Вот ее снимок в детстве. Я протянул ему другую фотографию, и он, так же заслоняя рукой огонек зажигалки, принялся изучать ее в Позе часовщика, поглощенного сверхточной работой. - Красивая была девочка, - сказал он. - У вас нет других ее фотографий? - К сожалению, нет... А у вас? - У меня был наш свадебный снимок, но я потерял его еще в Америке... Не знаю даже, сохранил ли я заметку о самоубийстве... Его американский акцент, еле заметный поначалу, становился все ощутимее. От усталости? - И часто вам приходится ждать, пока вас пустят домой? - Все чаще и чаще. А как хорошо все начиналось... Моя жена была такой милой... Он с трудом закурил сигарету - из-за ветра. - Вот бы Гэй удивилась, если бы увидела меня в таком положении... Он придвинулся ко мне, опершись рукой о мое плечо. - Не кажется ли вам, старина, что Гэй была права, вовремя исчезнув? Я смотрел на него. Он весь состоял из круглых линий. Лицо, голубые глаза и даже дугообразные усики. И рот, и пухлые руки. Он напоминал воздушный шар на ниточке, который дети иногда отпускают, чтобы проверить - как высоко он поднимется в небо. И имя его, Уолдо Блант, казалось надутым, как такой вот шар. - Очень сожалею, старина... Немного я смог вам рассказать о Гэй. Я чувствовал, что он отяжелел от усталости и отчаяния, но не сводил с него пристального взгляда, боясь, что при малейшем порыве ветра он улетит, оставив меня наедине с моими вопросами. 8 Авеню Маршала Лиоте огибает скаковой круг ипподрома в Отее. С правой стороны - беговая дорожка, с левой - дома, построенные по одному проекту и разделенные скверами. Я прошел мимо этих роскошных казарм и остановился перед той, где покончила с собой Гэй Орлова. Авеню Маршала Лиоте, 25. На каком этаже? Консьержка с тех пор наверняка сменилась. Остался ли здесь хоть один жилец, который сталкивался с Гэй Орловой на лестнице или поднимался с ней в лифте? Или кто-то, кто меня узнает, потому что часто встречался здесь со мной? Должно быть, когда-то, давным-давно, по вечерам я с бьющимся сердцем поднимался по лестнице дома 25. Она ждала меня. Ее окна выходили на скаковой круг. Странно, наверное, было наблюдать скачки отсюда, сверху, - крошечные лошадки и жокеи двигались, словно фигурки в тире, по кругу, собьешь все мишени - выигрыш твой. На каком языке говорили мы между собой? На английском? Не в этой ли квартире была сделана та фотография со стариком Джорджадзе? Как эта квартира была обставлена? Что, собственно, могли сказать друг другу вышеупомянутый Говард де Люц - я? - "из аристократической семьи", "доверенное лицо Джона Гилберта", и бывшая танцовщица, родом из Москвы, которая познакомилась на Палм-Айленд с Лаки Лучано? Странные люди. Из тех, кто оставляет за собой лишь легкую дымку, которая тут же развеется. Мы с Хютте часто говорили об этих неуловимых существах. Они внезапно возникают из небытия и вновь погружаются в него, просверкав своими блестками. Королевы красоты. Сутенеры. Мотыльки. В большинстве из них даже при жизни не больше плотности, чем в летучем облачке пара. Хютте любил приводить в пример некоего "пляжного человека", как он его называл. Этот человек провел сорок лет своей жизни на пляжах или в бассейнах, болтая с курортниками и богатыми бездельниками. На тысячах летних фотографий он, в купальном костюме, стоит с краешка или на заднем плане какой-нибудь веселой компании, но вряд ли кто-нибудь мог бы сказать, как его зовут и откуда он взялся. Точно так же никто не заметил, как в один прекрасный день он исчез с фотографий. Я не осмеливался признаться Хютте, но мне казалось, что "пляжный человек" - это я. Впрочем, он бы не удивился. Хютте всегда повторял, что, в сущности, все мы "пляжные люди" и что "песок, - я привожу его выражение дословно, - лишь несколько мгновений хранит отпечатки наших шагов". Фасад одного из домов выходил на какой-то заброшенный сквер. Купы деревьев, кустарник, лужайка, где давно не подстригали траву. Возле кучи песка спокойно играл ребенок, совсем один в этот солнечный предвечерний час. Я сел у лужайки, обратил глаза к дому и подумал, не выходили ли окна Гэй Орловой на эту сторону. 9 Ночь, лампа с абажуром из опалового стекла в Агентстве отбрасывает яркое пятно света на обитый кожей стол Хютте. За столом сижу я. Я листаю ежегодники Боттена, старые и недавние, и делаю заметки по мере своих открытий. ГОВАРД ДЕ ЛЮЦ (Жан Симети) & и его супруга, урожденная Мэйбл Доунэхью, Вальбрез, Орн, тел. 21, и ул. Рейнуар, 23, тел. ОТЕЙ 15-28. - КВФ - МЛ # Светский Боттен, в котором это указано, был издан лет тридцать назад. Не о моем ли отце идет речь? То же - в Боттене следующих лет. Смотрю в список символов и сокращений. & значит военный крест. КВФ - Клуб Всех Флагов расцвечивания, МЛ - Motor Yacht Club [мотояхтклуб (англ.)] Лазурного Берега, а # - владелец парусника. Но десять лет спустя "ул. Рейнуар, 23, тел. ОТЕЙ 15-28" исчезает из справочника. Исчезают также МЛ и #. Через год остается только: мадам Говард де Люц, урожденная Мэйбл Доунэхью, Вальбрез, Орн, тел. 21. Потом вообще ничего. Просматриваю парижские ежегодники за последнее десятилетие. В каждом из них Говард де Люц записан так: Говард де Люц, К., сквер Анри-Пате, 3, XVI округ, тел. МОЛ 50-52. Брат? Родственник? И никакого упоминания в светских справочниках тех лет. 10 - Месье Говард ждет вас. Наверное, это хозяйка ресторана на улице Бассано, брюнетка со светлыми глазами. Она жестом пригласила меня следовать за ней, мы спустились по лестнице и прошли в глубину зала. Там, за столиком, одиноко сидел мужчина. Он поднялся. - Клод Говард, - сказал он. И указал мне на стул напротив себя. Мы сели. - Я опоздал. Простите. - Не имеет значения. Он с любопытством рассматривал меня. Может, узнал? - Ваш звонок очень меня заинтриговал, - сказал он. Я заставил себя улыбнуться. - И особенно - ваш интерес к семейству Говард де Люц... последним представителем коего являюсь я, месье... Он произнес эту фразу иронически, словно подсмеиваясь над собой. - Впрочем, моя фамилия теперь просто Говард. Так проще. Он протянул мне карточку. - Вы вовсе не обязаны заказывать то же, что и я. Я ведь ресторанный репортер... Вынужден пробовать фирменные блюда. Телячий зоб и рыбная солянка по-фламандски... Он вздохнул. Вид у него действительно был удрученный. - Больше не могу... Что бы со мной в жизни ни случилось, я вынужден есть... Ему принесли запеченный паштет. Я заказал салат и фрукты. - Вам хорошо... Мне-то никуда не деться... Чтобы вечером я смог написать заметку... Я вернулся сейчас с конкурса "Золотые потроха"... Был членом жюри... Пришлось проглотить сто семьдесят порций требухи за полтора дня! Трудно было определить его возраст. Очень темные волосы, зачесанные назад, карие глаза, черты лица чуточку негроидные, несмотря на крайнюю бледность. Мы были одни в нижнем зале ресторана, расположенном в подвальном помещении. Хрустальные светильники, стены с бледно-голубыми деревянными панелями, обитая атласом мебель - в общем, дешевка под XVIII век. - Я думал о том, что вы мне сказали по телефону... Говард де Люц, которым вы интересуетесь, не кто иной, как мой родственник Фредди... - Вы так полагаете? - Уверен. Но я его почти не знал... - Фредди Говард де Люц? - Да. В детстве мы иногда играли вместе. - У вас нет его фотографий? - Ни одной. Он проглотил кусок паштета, с трудом преодолевая дурноту. - Он мне даже не двоюродный брат... Так, седьмая вода на киселе... Говард де Люцев очень мало... По-моему, мы с отцом были единственные... да еще Фредди и его дед... Это французский род с острова Маврикий... Он устало отодвинул от себя тарелку. - Дед Фредди женился на богатой американке... - Мэйбл Доунэхью? - Вот-вот... У них было роскошное поместье в Орне... - В Вальбрезе? - Да вы просто Боттен, мой дорогой. - Он бросил на меня удивленный взгляд. - Потом, по-моему, они все потеряли... Фредди уехал в Америку... Подробности мне, к сожалению, неизвестны. Да и это все - так, понаслышке... Я даже не знаю, жив ли еще Фредди... - А как это узнать? - Будь с нами мой отец... От него я узнавал все семейные новости... Увы... Я достал из кармана снимок Гэй Орловой со стариком Джорджадзе и указал ему на темноволосого человека, похожего на меня. - Вы его знаете? - Нет. - Вам не кажется, что мы похожи? Он склонился над фотографией. - Может быть, - сказал он как-то неуверенно. - А эту блондинку? - Нет. - Она, однако, была приятельницей вашего кузена Фредди. Он вдруг как будто вспомнил что-то: - Постойте-ка... да-да... Фредди уехал в Америку... Он вроде бы стал там доверенным лицом актера Джона Гилберта... Доверенным лицом Джона Гилберта. Второй раз мне уже сообщали об этом, да что толку? - Я это знаю, потому что он прислал мне тогда открытку из Америки... - Вы сохранили ее? - Нет, но я помню текст наизусть: "Все хорошо. Америка - прекрасная страна. Нашел работу: я доверенное лицо Джона Гилберта. Привет твоему отцу. Фредди". Меня это поразило... - Вы не виделись с ним после его возвращения? - Нет. Я и понятия не имел, что он вернулся. - Если бы он сидел сейчас напротив вас, вы бы его узнали? - Может быть, и нет. Я не осмелился намекнуть ему, что Фредди Говард де Люц - это я. Прямых доказательств у меня еще не было. Но я не терял надежды... - Когда я знал Фредди, ему было десять лет... Отец взял меня с собой в Вальбрез, чтобы мы поиграли вместе... Официант подошел к нашему столику и ждал, пока Клод Говард на чем-нибудь остановит свой выбор, но тот даже не заметил его присутствия, и официант стоял навытяжку, словно часовой. - Чтоб уж быть до конца честным, месье, мне кажется, что Фредди умер... - Не надо так говорить... - Я тронут, что вы интересуетесь судьбой нашего несчастного семейства. Нам не повезло... По всей видимости, я единственный, кто остался в живых, - и поглядите, чем вынужден заниматься, чтобы заработать на жизнь... Он ударил кулаком по столу, в это время принесли рыбную солянку, и хозяйка ресторана подошла к нам с заискивающей улыбкой. - Месье Говард... "Золотые потроха" прошли удачно в этом году? Но он не услышал ее слов и наклонился ко мне. - В сущности, - сказал он, - нам не следовало уезжать с острова Маврикий... 11 Старый желто-серый вокзальчик, бетонная ажурная ограда, за ней перрон, на котором я оказался, выйдя из вагона пригородного поезда. Пустынная вокзальная площадь, только мальчик катается на роликах невдалеке под деревьями. Давным-давно я тоже играл здесь, думал я. Это тихое место действительно что-то напоминало мне. Мой дед, Говард де Люц, приходил встречать меня к парижскому поезду - а может быть, наоборот? Летними вечерами я ждал его на перроне вместе с бабушкой, урожденной Мэйбл Доунэхью. Дальше, за вокзалом, дорога, широкая, как шоссе, но машин на ней почти нет. Я иду вдоль парка с такой же бетонной оградой, что и на вокзальной площади. По ту сторону дороги несколько магазинчиков под общей крышей. Кинотеатр. За ним скрытая листвой гостиница, она стоит на углу улицы, полого идущей вверх. Я сворачиваю на нее не раздумывая - план Вальбреза я уже изучил. В конце этой улицы, обсаженной деревьями, высокая каменная стена, чем-то похожая на крепостную. На решетке ворот висит трухлявая дощечка, половину букв надо угадывать, но наконец мне удается прочесть: "УПРАВЛЕНИЕ ГОСУДАРСТВЕННЫМИ ВЛАДЕНИЯМИ". За воротами - запущенная лужайка. В глубине длинное здание из кирпича и камня в стиле Людовика XIII. Выступающая центральная его часть на этаж выше боковых флигелей, увенчанных башенками с куполами. Ставни на всех окнах закрыты. Глубокая печаль охватила меня: возможно, я стоял перед замком, где прошло мое детство. Я толкнул калитку, она легко подалась. Сколько лет я не открывал ее? Справа я заметил кирпичное строение, скорее всего когда-то это была конюшня. Трава доходила мне почти до колен, и я старался как можно быстрее пройти по лужайке к дому. Его безмолвие настораживало. Я боялся, что за фасадом нет уже ничего, кроме высокой травы и обломков рухнувших стен. Меня окликнули. Я обернулся. У конюшни какой-то человек махал мне рукой. Я остановился и наблюдал, не двигаясь, как он идет ко мне по лужайке, больше похожей на джунгли. Довольно высокий, широкоплечий человек, в зеленом вельветовом костюме. - Что вам угодно? Он остановился в нескольких шагах от меня. Усатый, темноволосый. - Я бы хотел навести справки о месье Говард де Люце. Я подошел ближе. Может, он меня узнает? Все время я упрямо надеялся на это, и каждый раз, увы, меня ждало разочарование. - О каком именно Говард де Люце? - О Фредди. Я бросил "Фредди" дрогнувшим голосом, словно произносил свое собственное имя после долгих лет забвения. Он вытаращил глаза: - Фредди... В эту минуту мне на самом деле показалось, что это мое имя. - Фредди? Но его здесь уже нет... Нет, он меня не узнал. Никто меня не узнавал. - Так что, собственно говоря, вас интересует? - Я хотел выяснить, что стало с Фредди Говард де Люцем... Он недоверчиво посмотрел на меня и сунул руку в карман штанов. Вот выхватит сейчас оружие и пригрозит мне. Но нет. Он вытащил носовой платок и вытер лоб. - Вы кто? - Я дружил с Фредди в Америке, очень давно, и хочу узнать, что с ним стало. Лицо его прояснилось. - В Америке? Вы дружили с Фредди в Америке? Слово "Америка", казалось, произвело на него магическое действие. Он готов был чуть ли не расцеловать меня - в благодарность за дружбу с Фредди "в Америке". - В Америке? Значит, вы знали его, когда он был доверенным лицом... - Джона Гилберта. Вся его подозрительность тут же исчезла. Он даже взял меня за руку. - Пройдем здесь. Он потянул меня влево, к каменной ограде, где трава была пониже и угадывались следы старой тропинки. - У меня уже очень давно не было вестей от Фредди, - сказал он серьезно. Его зеленый вельветовый костюм был местами сильно вытерт, на плечах, локтях и коленях нашиты кожаные заплатки. - Вы американец? - Да. - Фредди прислал мне несколько открыток из Америки. - Вы сохранили их? - Конечно. Мы зашагали к замку. - Вы не бывали здесь прежде? - спросил он. - Нет, никогда. - А откуда же у вас адрес? - Мне дал его кузен Фредди, Клод Говард де Люц... - Я его не знаю. Мы подошли к одной из башенок с куполом. Обогнули ее. Он показал мне дверцу: - Только через эту дверь еще и можно войти. Он повернул ключ. Мы вошли. Миновали пустую темную комнату, потом коридор. И оказались в комнате с разноцветными витражами, которые придавали ей вид не то часовни, не то зимнего сада. - Здесь была летняя столовая, - сказал он. Никакой мебели, кроме старого дивана, обитого потертым красным бархатом, - на него мы и сели. Он достал из кармана трубку и не торопясь раскурил ее. Сквозь витражи в комнату струился голубоватый свет. Я поднял голову и увидел, что потолок тоже голубой, с бледными пятнами - облаками. Он проследил за моим взглядом. - Это Фредди разрисовал потолок и стены. На единственной стене комнаты, выкрашенной в зеленый цвет, - почти стершаяся пальма. Я старался представить себе эту комнату в те давние времена, когда мы здесь обедали. Потолок, на котором я написал небо. Зеленую стену - эта пальма, наверное, должна была вносить какую-то тропическую ноту. Витражи отбрасывают на наши лица синеватый свет. Только что же это были за лица? - Осталась одна эта комната, в другие не войти, - сказал он. - Двери опечатаны. - Почему? - На дом наложен арест. Я оцепенел. - Все опечатали, но мне разрешили остаться. Не знаю, надолго ли?.. Он затянулся и покачал головой. - Время от времени приходит какой-то тип из Управления - проверяет. Они, похоже, никак не примут решения. - Кто? - Управление. Я плохо понимал, что он имеет в виду, но вспомнил трухлявую дощечку: "Управление Государственными Владениями". - Вы давно здесь живете? - О да... Я приехал, когда умер месье Говард де Люц... Дед Фредди... Я ухаживал за парком и служил шофером у мадам... У бабушки Фредди. - А его родители? - Они, видимо, умерли очень молодыми. Его воспитывали дед и бабушка. Значит, меня воспитывали дед и бабушка. После смерти деда мы жили здесь с бабушкой, урожденной Мэйбл Доунэхью, и этим человеком. - Как вас зовут? - Робер. - А как вас называл Фредди? - Его бабушка звала меня Бобом. Она же была американка. И Фредди тоже - Бобом. Это имя, Боб, ничего во мне не пробудило. Но ведь и он не узнавал меня. - Потом бабушка умерла. С деньгами и тогда уже было трудновато... Дед Фредди растратил состояние своей жены... Огромное американское состояние... Он немедленно затянулся, и к потолку поползли струйки голубого дыма. Эта комната с большими витражами и рисунками Фредди - моими? - на стене и на потолке была, наверное, его убежищем. - Потом Фредди исчез... Не сказав ни слова... Не знаю, что случилось... На все их имущество наложен арест... Опять эти слова "наложен арест", как дверь, которую грубо захлопывают перед вашим носом в ту минуту, когда вы намеревались переступить порог. - И с тех пор я жду... Хотел бы я знать, что они собираются со мной делать... Они все-таки не могут просто выкинуть меня на улицу... - Где вы живете? - В бывших конюшнях. Дед Фредди переделал их. Он смотрел на меня, зажав в зубах трубку. - А вы? Расскажите, как вы познакомились с Фредди в Америке. - Ну... это длинная история... - Давайте немного пройдемся? Я покажу вам парк... - С удовольствием. Он открыл застекленную дверь, и мы спустились по каменным ступенькам. Перед нами была лужайка вроде той, по которой я с трудом пробирался к дому, но тут трава была гораздо ниже. К моему величайшему удивлению, задняя сторона здания совсем не соответствовала фасаду - она была построена из серого камня. И крыша была другая: ее усложняли многочисленные скаты и щипцы, так что дом, который с первого взгляда можно было принять за дворец времен Людовика XIII, напоминал с этой стороны скорее курортную виллу, построенную в конце XIX века, такие виллы и сейчас попадаются иногда в Биаррице. - Я стараюсь ухаживать за этой частью парка, - сказал он. - Но одному трудно. Мы прошли вдоль лужайки по аллее, посыпанной гравием. Слева от нас тянулись аккуратно подстриженные кусты в человеческий рост. Он указал на них. - Лабиринт. Его посадил дед Фредди. Я слежу за ним, как могу. Надо же, чтобы хоть что-то оставалось как прежде. Мы углубились в "лабиринт" с бокового входа, и нам пришлось наклониться, чтобы пройти под зеленым сводом. Тут пересекались многочисленные аллеи, и были свои перекрестки, круглые площадки, повороты под прямым углом, по синусоиде, и тупики, и зеленая деревянная скамейка под грабами