... - В окнах горел свет. В глубине одной из комнат я различил шкаф из темного дерева. - Сейчас там другие жильцы... - А в какой комнате вы ужинали? - В той... слева... Он показал на окно. - А комната Дениз? - Она выходила на другую сторону... Во двор... Он задумчиво стоял рядом со мной. Наконец я протянул ему руку. - До свидания. Я принесу вам журнал. - До свидания. Он вернулся в кафе. Он смотрел на меня, прижав к стеклу свое крупное красное лицо. Дым трубок и сигарет окутывал людей у стойки желтым туманом, и это крупное красное лицо тоже становилось все более расплывчатым, потому что стекло запотевало от его дыхания. Стемнело. Как раз в это время Дениз возвращалась из школы - в том случае, если оставалась там делать уроки. Какой дорогой она шла? Откуда появлялась, справа или слева? Я забыл спросить об этом хозяина кафе. В этот час машины здесь проезжали редко, листва платанов образовывала свод над Аустерлицкой набережной. Сам вокзал, расположенный чуть поодаль, напоминал станцию какого-нибудь городка на Юго-Западе. Дальше за вокзалом - Ботанический сад, а за ним тень и тяжелое безмолвие Винного рынка придавали еще больше покоя этому месту. Я вошел в дом и зажег свет на лестнице. Коридор, выложенный черно-серыми ромбовидными плитками. Металлическая решетка для ног. На желтой стене почтовые ящики. И тот же запах свиного сала. Если я закрою глаза, подумал я, если сосредоточусь, сжав лоб пальцами, мне, быть может, удастся услышать далекий, очень далекий стук ее сандалий по ступенькам. 18 Но мне кажется, что впервые мы с Дениз встретились в баре отеля. Я сидел с человеком, изображенным на фотографиях, с Фредди Говард де Люцем, моим другом детства, и Гэй Орловой. Вернувшись из Америки, они жили какое-то время в этом отеле. Гэй Орлова сказала, что ждет подругу - девушку, с которой они недавно познакомились. Она еще только шла к нашему столику, а меня уже поразило ее лицо. Лицо азиатки, хотя волосы у нее были русые. Очень светлые узкие глаза. Высокие скулы. Довольно короткая стрижка. На голове забавная шапочка, вроде тирольской. Фредди и Гэй Орлова попросили подождать их минутку и поднялись к себе. Мы остались сидеть друг напротив друга. Она улыбнулась. Мы не разговаривали. В ее очень светлых глазах вспыхивали временами зеленые искры. 19 "МАНСУР, Жан-Мишель. Улица Габриэль, 1 (XVIII). КЛИ 72-01". 20 - Извините, - сказал он, когда я сел за его столик в кафе на улице Бланш; по телефону он предложил мне встретиться здесь часов в шесть вечера. - Извините, но я всегда назначаю свидание где-нибудь в городе... Особенно в первый раз... Теперь мы можем пойти ко мне... Я легко узнал его - он сказал, что будет в темно-зеленом вельветовом костюме и что у него седые, совсем седые волосы, подстриженные ежиком. Эта строгая стрижка никак не вязалась с длинными черными ресницами, которые он то и дело вскидывал, миндалевидными глазами и женственным изгибом рта: в плавной линии верхней губы была какая-то мягкость, в нижней - напряжение и воля. Когда он встал, я увидел, что он среднего роста. Он натянул плащ, и мы вышли из кафе. На бульваре Клиши он показал мне здание рядом с "Мулен-Руж": - В прежние времена я назначил бы вам свидание у Граффа... Вон там... Но его больше не существует... Мы пересекли бульвар и двинулись по улице Кусту. Он ускорил шаг, бросая украдкой взгляды на зеленоватые бары на другой стороне улицы, и когда мы дошли до большого гаража, он уже почти бежал. Остановился он только на углу улицы Лепик. - Извините, - сказал он, задыхаясь, - но эта улица навевает на меня странные воспоминания... Извините... Он и в самом деле был напуган. По-моему, он даже дрожал. - Сейчас станет лучше... тут все будет хорошо... Он улыбался, глядя на идущую вверх улицу Лепик с рыночными прилавками и ярко освещенными продуктовыми магазинами. Мы свернули на улицу Аббатис. Он шел спокойным, размеренным шагом. Мне хотелось спросить его, что за "странные воспоминания" пробуждала в нем улица Кусту, но я не хотел быть бестактным и, кроме того, боялся, что он снова так странно разнервничается. И вдруг, когда мы были уже у самой площади Аббатис, он опять ускорил шаг. Я шел справа от него. Когда мы переходили улицу Жермен-Пилон, я заметил, что он с ужасом оглядывает узкую улочку с низкими темными домами, круто спускавшуюся прямо к бульвару. Он изо всех сил сжал мне руку. Он цеплялся за меня, словно пытался спастись от созерцания этой улицы. Я перевел его на другую сторону. - Спасибо... Знаете... Все это так странно... Он заколебался, вот-вот готовый разоткровенничаться. - Я... У меня кружится голова всякий раз, когда я прохожу мимо улицы Жермен-Пилон... Я... Меня так и тянет пройти по ней... Это сильнее меня... - Так почему бы вам не пройти? - Потому что... улица... Жермен-Пилон... Тут когда-то... когда-то... было одно заведение... - Он запнулся. - О... - сказал он со смутной улыбкой. - Это так глупо с моей стороны... Монмартр очень изменился... Пришлось бы долго вам объяснять... Вы не знали прежнего Монмартра... А что знал он? Он жил на улице Габриэль, в доме поблизости от садов Сакре-Кер. Мы поднялись к нему с черного хода. Он долго открывал дверь, медленно и старательно поворачивая ключи в трех замочных скважинах, словно набирал очень сложный шифр в сейфе. Крошечная квартирка. Только гостиная и спальня. Когда-то это, наверное, была одна комната. Розовые атласные занавеси, схваченные серебряными шнурками, отделяли спальню от гостиной, которая была затянута голубым шелком, и занавески в тон скрывали единственное окно. Черные лакированные столики с безделушками из слоновой кости и яшмы, низкие широкие кресла, обитые бледно-зеленой материей, и диван, покрытый тканью еще более блекло-зеленой в разводах, делали комнату похожей на бонбоньерку. Освещали ее позолоченные бра. - Садитесь, - сказал он. Я сел на диван в разводах. Он - рядом. - Ну... покажите... Я вынул из кармана пиджака журнал мод и показал ему обложку, где была изображена Дениз. Он взял у меня журнал и надел очки в массивной черепаховой оправе. - Да... да... Фото Жан-Мишеля Мансура... Это я, конечно я... Тут не может быть сомнений... - Вы помните эту девушку? - Нет, совсем не помню. Я редко работал для этого журнала... Скромное издание... Я работал больше для "Вог", понимаете... Он хотел подчеркнуть свое положение. - И вы больше ничего не можете мне сказать об этой фотографии? Он посмотрел на меня с усмешкой. При свете бра я заметил, что кожа на его лице была испещрена мелкими морщинками и веснушками. - Да что вы, дорогой мой, сейчас я вам все скажу... Он встал и, не выпуская из рук журнала, открыл ключом дверь, о существовании которой я и не подозревал, потому что она была затянута тем же голубым шелком, что и стены. Эта дверь вела в чулан. Я слышал, как он орудует там множеством металлических ящиков. Через несколько минут он вышел оттуда и тщательно запер за собой дверь. - Вот, - сказал он. - У меня целая картотека негативов. Я храню все, с самого начала... Они расставлены по годам и по алфавиту... Он снова сел рядом со мной и заглянул в карточку. - Дениз... Кудрез... Так? - Да. - Я больше никогда ее не снимал... Теперь я вспомнил эту девушку... Ее много фотографировал Хойнинген-Хунне... - Кто? - Хойнинген-Хунне, немецкий фотограф... Ну да... Конечно... Она много работала с Хойнинген-Хунне... Всякий раз, когда Мансур произносил это имя, звучавшее так округло и жалобно, я чувствовал на себе взгляд светлых глаз Дениз, как в тот первый вечер. - У меня есть ее адрес того времени, если это вас интересует... - Конечно интересует, - ответил я дрогнувшим голосом. - Римская улица, 97, Париж, XVII округ. Римская улица, 97... Он внезапно вскинул голову и посмотрел на меня. Он смертельно побледнел, глаза его расширились... - Римская улица, 97... - Да что это с вами? - спросил я. - Я теперь действительно вспомнил эту девушку... В ее доме жил один мой друг... Он подозрительно посмотрел на меня и, казалось, был так же взбудоражен, как на улице Кусту и у поворота на Жермен-Пилон. - Странное совпадение... Я прекрасно помню... Я зашел за ней на Римскую улицу, чтобы сделать фотографии, и воспользовался случаем забежать к другу... Он жил этажом выше... - Вы были у нее? - Да, но снимки мы делали в квартире моего друга... Он тоже был с нами, за компанию... - Кто он, этот ваш друг? Он побледнел еще больше. Ему, казалось, было страшно. - Я... я объясню вам... но сначала я должен что-нибудь выпить... для поднятия духа... Он поднялся и, подойдя к сервировочному столику на колесах, подкатил его к дивану. На верхнем подносе стояли графины с хрустальными пробками и висящими на цепочках серебряными пластинками с выгравированным названием ликера - похожие пластинки носили на шее музыканты вермахта. - У меня только ликеры... Вы не возражаете? - Нисколько. - Я выпью "Мари Бризар"... а вы? - Я тоже. Он налил "Мари Бризар" в узкие рюмки, я попробовал, и приторность сладкого ликера слилась у меня с розовым атласом, слоновой костью и всей этой тошнотворной позолотой вокруг. Ликер воплощал в себе самый дух этой комнаты. - Моего друга... с Римской улицы... убили... Он произнес последнее слово с видимым усилием, да и решился на него, несомненно, ради меня, иначе никогда бы не рискнул выразиться так определенно. - Он был греком... из Египта... Написал две книги... и стихи... - Вы думаете, Дениз Кудрез его знала? - Ну... она, наверное, встречала его на лестнице, - сказал он раздраженно, ибо для него это не имело никакого значения. - И... это случилось в доме? - Да. - Дениз Кудрез еще жила там? Он даже не услышал моего вопроса. - Это произошло ночью... Он впустил кого-то к себе... Он впускал к себе невесть кого... - Убийцу нашли? Он пожал плечами. - Такого рода убийц никогда не находят... Я был уверен, что рано или поздно это с ним случится... Видели бы вы, каких типов он приводил по вечерам... Даже днем мне было бы страшно. Он улыбнулся странной улыбкой, растроганной и испуганной одновременно. - Как звали вашего друга? - Алек Скуффи. Александрийский грек. Он резко встал и отдернул небесно-голубые шелковые занавеси на окне. Потом снова сел на диван возле меня. - Простите... Иногда мне кажется, что за занавесками кто-то прячется... Еще "Мари Бризар"? Да, глоточек "Мари Бризар"... Он старался говорить бодро, но при этом сжал мне руку, словно желая убедиться, что я был действительно здесь, рядом с ним. - Скуффи переехал во Францию... Я познакомился с ним на Монмартре... Он написал прекрасную книгу - "Корабль на якоре"... - Но, месье, - сказал я твердо, тщательно выговаривая слова, чтобы на этот раз он соблаговолил услышать мой вопрос, - вы говорите, что Дениз Кудрез жила этажом ниже, значит, она не могла не слышать какие-нибудь странные звуки той ночью... Ее наверняка вызывали как свидетельницу... - Может быть. Он пожал плечами. Нет, что и говорить, эта Дениз, значившая для меня так много, Дениз Кудрез, о которой я хотел бы узнать все, вплоть до самых незначительных ее поступков, решительно его не интересовала. - Самое ужасное, что я знаю убийцу... Он производил обманчивое впечатление, потому что у него было ангельское лицо... Только взгляд был очень жестокий... Серые глаза. Он содрогнулся. Можно было подумать, что человек, о котором он говорит, находится рядом с нами и не спускает с него своих серых глаз. - Гнусный мелкий подонок... В последний раз я видел его во время оккупации, в погребке на улице Камбон... Он сидел с каким-то немцем... Его голос задрожал при этом воспоминании, и хотя я был поглощен мыслями о Дениз, от звука этого пронзительного голоса, гневного и жалобного, у меня возникло странное ощущение, которое я не мог объяснить, но тем не менее казавшееся мне совершенно очевидным, - в глубине души он завидовал участи своего, друга и негодовал, что человек с серыми глазами убил не его самого. - Он еще жив... И по-прежнему здесь, в Париже... Кто-то мне сказал... Конечно, теперь у него не такое ангельское лицо... Хотите послушать его голос? Я не успел ответить на этот странный вопрос - он уже поставил телефон на красный кожаный пуф рядом с нами и набрал номер. Потом передал мне трубку. - Сейчас вы его услышите... Подождите... Он называет себя "Голубой кавалер"... Поначалу я слышал только короткие гудки, означавшие что линия занята. Потом в интервалах между гудками я начал различать женские и мужские голоса, бросавшие отрывистые фразы: "Морис и Жози просят Рене позвонить... Люсьен ждет Жанно на улице Конвента... Мадам дю Барри ищет партнера... Алкивиад свободен сегодня вечером..." Между ними завязывались целые диалоги, голоса продолжали искать друг друга, несмотря на гудки, заглушавшие их. Все эти существа, не имевшие лиц, пытались обменяться номерами телефонов или паролем в надежде на встречу. Наконец откуда-то совсем издалека донесся голос, повторявший: - "Голубой кавалер" свободен сегодня вечером... "Голубой кавалер" свободен сегодня вечером... Дайте номер телефона... Дайте номер телефона... - Ну? - спросил Мансур. - Слышите? Вы слышите? Он приник к трубке и приблизил ко мне свое лицо. - Номер, который я набрал, уже давно никому не принадлежит. Они сообразили, что могут переговариваться таким способом. Он замолчал, чтобы лучше слышать "Голубого кавалера", и я подумал, что эти голоса доносились из загробного мира и принадлежали людям исчезнувшим, - блуждающие голоса, которые могли ответить друг другу только по несуществующему номеру телефона. - Чудовищно... просто чудовищно... - повторял он, прижимая к уху трубку. - Убийца... Вы его слышите?.. Он быстро нажал на рычаг. Он был весь в поту. - Я покажу вам фотографию моего друга, которого убил этот подонок... И попробую найти для вас его роман "Корабль на якоре"... Вы обязательно должны его прочесть... Он встал и вышел в спальню, отгороженную от гостиной розовыми атласными занавесями, - за ними виднелся край низкой кровати, покрытой шкурой ламы. Я подошел к окну и посмотрел вниз, на рельсы фуникулера на Монмартре, на сады Сакре-Кер и дальше, на весь Париж, на его огни, крыши, тени. В этом лабиринте улиц и бульваров мы когда-то встретились с Дениз Кудрез. Наши дороги пересеклись среди бесчисленного множества дорог, по которым следуют тысячи и тысячи людей через весь Париж, словно тысячи и тысячи шариков гигантского бильярда, - и иногда эти шарики сталкиваются. Но ничего от этого не сохранилось, даже сверкающего следа, который оставляет за собой светлячок. Мансур, задыхаясь, появился среди розовых занавесок. В руках он держал книгу и фотографии. - Я нашел!.. Нашел! Он просто сиял. Он, должно быть, боялся, что эти драгоценные реликвии потерялись. Сев напротив меня, он протянул мне книгу. - Вот... Я очень ею дорожу, но вам могу одолжить... Вы обязательно должны ее прочесть... Прекрасная книга! И какое предчувствие! Алек предсказал свою смерть... Он помрачнел. - Я вам дам еще две-три его фотографии... - Вы не хотите сохранить их? - Нет-нет! Не беспокойтесь... У меня их десятки... И все негативы! Я хотел попросить его напечатать мне несколько фотографий Дениз Кудрез, но не решился. - Мне приятно дать фотографии Алека такому человеку, как вы... - Спасибо. - Вы глядите в окно? Прекрасный вид, правда? Когда думаешь, что убийца Алека ходит... где-то там... Тыльной стороной ладони он провел по стеклу, обводя лежащий внизу Париж. - Теперь он уже, наверное, старик... чудовищный... накрашенный старик... Поежившись, он задернул розовые атласные занавеси. - Я предпочитаю не думать об этом. - Мне пора идти, - сказал я. - Еще раз спасибо за фотографии. - Вы меня покидаете? Не хотите еще глоточек "Мари Бризар"? - Нет, спасибо. По коридору, обтянутому темно-синим бархатом и освещенному бра с гирляндами хрустальных подвесок, он проводил меня до двери, ведущей на черную лестницу. На стене возле двери висела фотография мужчины в овальной рамке. Блондин с красивым энергичным лицом и мечтательным взглядом. - Ричард Уолл. Мой американский друг... Его тоже убили... - Он как-то сгорбился и замер передо мной. - И многих других, - прошептал он, - многих, многих других... Если бы я вел счет... Все эти мертвые... Он открыл дверь. У него был такой несчастный вид, что я обнял его. - Выкиньте это из головы, старина... - Вы еще зайдете ко мне? Я так одинок... И я боюсь... - Я приду. - Прочтите обязательно Алека... Тут я решился: - Будьте так добры... Вы не могли бы напечатать несколько фотографий... Дениз Кудрез? - Ну конечно. Все что захотите... Не потеряйте снимки Алека. И будьте осторожнее на улицах... Он закрыл за мной дверь, и я услышал, как он запирает один за другим все замки. Я немного постоял на лестничной площадке. Я представил себе, как он возвращается по темно-синему коридору в гостиную с зеленым и розовым атласом. А там, я уверен, он опять наберет номер, лихорадочно прижмет к уху трубку и, дрожа, но не отрываясь, будет вслушиваться в далекие призывы "Голубого кавалера". 21 В то утро мы отправились в путь очень рано, в открытой машине Дениз, и мне кажется, выехали из города через Порт-Сен-Клу. Ярко светило солнце, потому что на Дениз была большая соломенная шляпа. В каком-то городке, в департаменте Сена-и-Уаза, а может быть, Сена-и-Марна, мы спустились по пологой улице, обсаженной деревьями. Дениэ поставила машину у белой калитки, ведущей в сад. Она вошла в калитку, а я остался ждать на улице. Посреди сада росла плакучая ива. За ней, в глубине, был летний домик. Я видел, как Дениз скрылась в нем. Она вернулась с белокурой девочкой лет десяти, в серой юбке. Мы сели в машину - Дениз за руль, я рядом с ней, а девочка сзади. Где мы обедали, я забыл. Но я помню, что после полудня мы гуляли в Версальском парке и катались с девочкой на лодке. Помню слепящие солнечные блики на воде. Дениз дала мне свои темные очки. Потом мы сидели за круглым столиком под навесом, и девочка ела зеленое и розовое мороженое. Вокруг нас множество по-летнему одетых людей. Играет оркестр. Мы привезли девочку домой поздно вечером. Проезжая по городу, мы почему-то попали на ярмарку. Я вижу пустынную улицу в сумерках, Дениз с девочкой в лиловом автоскутере, оставляющем за собой сноп ослепительных искр. Они смеялись, и девочка махала мне рукой. Кто была эта девочка? 22 В тот вечер в Агентстве я изучал фотографии, которые мне дал Мансур. На диване сидит полный мужчина в шелковом домашнем халате, расшитом цветами. В правой руке, между большим и указательным пальцами, зажат мундштук. Левой он придерживает страницы книги, лежащей у него на колене. Он лысый, с густыми бровями, глаза его опущены. Он читает. Короткий массивный нос, горький изгиб рта, в одутловатом восточном лице есть что-то бульдожье. Над ним вырезанный из дерева ангел - тот самый, которого я разглядел на обложке журнала, за спиной Дениз Кудрез. На второй фотографии он снят стоя, в белом костюме. Двубортный пиджак, полосатая рубашка, темный галстук. В левой руке он сжимает трость с набалдашником. Согнутая в локте правая рука - ладонью вверх - придает ему жеманный вид. Он держится очень прямо, словно привстав на цыпочки. Туфли у него черно-белые. Он постепенно сходит с фотографии, оживает, и я вижу, как он, прихрамывая, проходит по бульвару под деревьями. 23 "7 ноября 1965. Объект: СКУФФИ, Александр. Родился: Александрия (Египет), 28 апреля 1885-го. Подданство: греческое. Впервые Александр Скуффи приехал во Францию в 1920-м. Он проживал по следующим адресам: Неапольская улица, 26, Париж (VIII); Бернская ул., 11, Париж (VIII), в меблированных комнатах; Отель "Чикаго", Римская улица, 99, Париж (XVII); Римская ул., 97, Париж (XVII), 6 этаж. Скуффи был литератором, ему принадлежат многочисленные журнальные статьи, стихи разных жанров и два романа: "Меблирашки "Золотая рыбка" и "Корабль на якоре". Он также учился вокалу и, хотя и не был профессиональным певцом, выступал в зале "Плейель" и в театре "Ла Монне" в Брюсселе. В Париже Скуффи был на подозрении у полиции нравов. Рассматривался даже вопрос о его высылке как нежелательного лица. В ноябре 1924 года, когда он жил на Неапольской улице, 26, Скуффи подвергся допросу в полиции за попытку соблазнения несовершеннолетнего. С ноября 1930-го по сентябрь 1931-го жил в отеле "Чикаго" (Римская ул., 99) вместе с двадцатилетним Пьером Д., солдатом Восьмого саперного полка в Версале. Видимо, Скуффи посещал специфические заведения на Монмартре. У Скуффи были большие доходы от земельных владений в Египте, унаследованных им от отца. Был убит в своей квартире на Римской улице, 97. Убийца так и не был найден". "Объект: ДЕ ВРЕДЕ, Олег. ОТЕЙ 54-73. Найти лицо, носящее это имя, пока не удалось. Возможно, де Вреде - псевдоним или вымышленное имя. Не исключено, что он иностранный подданный, лишь недолгое время живший во Франции. Номер телефона ОТЕЙ 54-73 упразднен с 1952 года. В течение десяти лет, с 1942-го по 1952 г., он принадлежал ГАРАЖУ "КОМЕТА", ул. Фуко, 5, Париж-XVI. Гараж закрылся в 1952-м, на его месте вскоре будет построен доходный дом". К этому напечатанному листку приложена записка: "Дорогой друг, вот все, что я смог узнать. Если Вам понадобятся еще какие-нибудь сведения, пишите не стесняясь. Большой привет Хютте. Ваш Жан-Пьер Бернарди". 24 Но почему Скуффи, этот толстяк с бульдожьим лицом, возникает в моей помутневшей памяти чаще, чем кто-либо другой? Может, из-за белого костюма? Яркое пятно пробивается сквозь туман, как звуки оркестра или чистый тембр голоса торжествуют над помехами и шумами, когда настраиваешь транзистор... Я помню светлое пятно его костюма на лестнице и глухое равномерное постукивание трости с набалдашником по ступенькам. Он останавливался на каждой площадке. Я иногда сталкивался с ним, поднимаясь к Дениз. Я отчетливо вижу медные перила, стены песочного цвета, двойные, темного дерева, двери квартир. Свет лампочки на этажах, его лицо и грустные, мягкие бульдожьи глаза, выплывающие из темноты... Мне кажется даже, что, проходя, он здоровался со мной. Кафе на углу Римской улицы и бульвара Батиньоль. Летом столики стоят прямо на тротуаре, и я сажусь за один из них. Уже вечер. Я жду Дениз. Последние лучи солнца задерживаются на фасаде и стеклянной крыше гаража на той стороне Римской улицы, у самых железнодорожных путей. Вдруг я вижу его - он пересекает бульвар. На нем белый костюм, в правой руке - трость с набалдашником. Он слегка прихрамывает. Он идет под деревьями, в сторону площади Клиши, и я провожаю глазами его прямой белый силуэт. Он уменьшается, уменьшается и, наконец, исчезает. Я отпиваю глоток воды с мятным сиропом и думаю: зачем он туда направляется? На какое свидание? Дениз часто опаздывала. Она работала - теперь я все вспоминаю благодаря белому силуэту, удаляющемуся от меня по бульвару, - она работала у модельера, на улице Ла Боэси: это был худой блондин, потом он стал знаменитостью, но в то время только начинал. Я помню его имя - Жак - и, если наберусь терпения, отыщу и фамилию в старых Ботгенах у Хютте. Улица Ла Боэси... Иногда она подходила к моему столику на террасе кафе уже затемно, но я не сердился на нее, я мог бы просидеть еще долго, попивая мятную воду. Я предпочитал ждать здесь, в кафе, а не в маленькой квартирке Дениз, неподалеку отсюда. Девять часов. Он, как обычно, пересекает бульвар. Кажется, что его костюм фосфоресцирует. Как-то вечером они с Дениз обменялись несколькими словами там, под деревьями. В ослепительной белизне его костюма, в смуглом бульдожьем лице и иссиня-зеленой листве было что-то летнее и призрачное. Мы с Дениз направлялись в обратную сторону, по бульвару Курсель. Париж, по которому мы шагали вдвоем, в то время был таким же летним и призрачным, как фосфоресцирующий костюм Скуффи. Мы плыли по этой ночи, напоенной ароматом бирючин, видневшихся за оградой парка Монсо. Машин было очень мало. Тихо зажигались никому не нужные в этот час красные и зеленые огни, и их чередующиеся сигналы были плавны и размеренны, как покачивание пальм. Почти в самом конце авеню Гош, перед площадью Звезды, неизменно горел свет в больших окнах на втором этаже особняка, принадлежавшего когда-то сэру Базилю Захарову. Позже, а может, уже тогда я часто поднимался на второй этаж этого особняка. Множество кабинетов, и в них множество людей. Одни разговаривали, сбившись группками, другие лихорадочно крутили телефонные диски. Бесконечные хождения взад-вперед. И все эти люди даже не снимали пальто. Почему какие-то сцены из прошлого проступают внезапно с такой фотографической четкостью? Мы ужинали неподалеку от авеню Виктора Гюго в баскском ресторане. Вчера вечером я пытался найти его, но безуспешно. А ведь я обошел весь район. Этот ресторан находился на углу двух тихих, спокойных улиц, перед ним была терраса под красно-зеленым холщовым навесом, огражденная растениями в кадках. На террасе полно народу. Я слышу гул голосов, позвякивание бокалов, вижу внутри ресторана стойку из красного дерева и над ней - длинную фреску с пейзажем Серебряного берега. У меня в памяти сохранились и какие-то лица. Помню худого высокого блондина с улицы Ла Боэси, у которого работала Дениз, - он иногда садился на минутку к нам за столик. Брюнета с усиками, рыжеволосую женщину, еще одного блондина, кудрявого, - он не переставая смеялся, - но, увы... я не могу соотнести эти лица с именами... Лысый череп бармена, готовившего коктейль, секрет которого был известен ему одному. Достаточно было бы вспомнить название коктейля - так же назывался и ресторан, - чтобы ожили и другие воспоминания, но как? Вчера вечером я кружил по этим улицам, прекрасно зная, что они те же, что и прежде, и все-таки не узнавал их. И дома, и ширина тротуара не изменились, но в те времена освещение было другим и что-то иное витало в воздухе... Мы возвращались той же дорогой. Часто ходили в кинотеатр в нашем квартале - его я нашел: "Руаяль-Вилье", на площади Левис. Площадь, скамейки, афишная тумба и деревья мне больше помогли узнать это место, чем фасад кинотеатра. Если бы мне удалось вспомнить фильмы, которые мы тогда смотрели, я бы с точностью определил, какие это были годы, но у меня в памяти сохранились лишь смутные образы. Санки, скользящие по снегу. Каюта на теплоходе, куда входит мужчина в смокинге, силуэты танцующих за стеклянной дверью... Мы возвращаемся на Римскую улицу. Вчера вечером я прошел ее до девяносто седьмого дома и, мне кажется, испытал, как и в те времена, чувство тревожного страха при виде решеток, железнодорожных путей и, по ту сторону, рекламы "ДЮБОННЕ", закрывавшей стену одного из домов, ее краски с тех пор, наверное, поблекли. Отель "Чикаго" - номер 99 - уже не отель "Чикаго", но у конторки портье никто не мог мне сказать, когда именно его переименовали. Впрочем, это не имеет значения. Девяносто седьмой - длинный дом. Раз Скуффи жил на шестом этаже, квартира Дениз, находившаяся под ним, была на пятом. С левой или с правой стороны? Вдоль фасада не меньше двенадцати окон на каждом этаже, там, наверное, по две-три квартиры. Я долго смотрю на этот дом в надежде узнать балкон, форму окна или ставни. Нет, ничто здесь не пробуждает мою память. Лестница тоже. Перила уже не те, что сверкают медью в моих воспоминаниях. Двери квартир не из темного дерева. А главное, свет на площадке лишен той дымки, из которой тогда возникало загадочное бульдожье лицо Скуффи. Спрашивать консьержку не имеет смысла. У нее это вызовет подозрение, а кроме того, консьержки меняются, как и все на свете. Жила ли еще Дениз в этом доме, когда убили Скуффи? Такое трагическое происшествие не могло пройти незамеченным, если мы находились этажом ниже. Но в моей памяти не осталось ни малейшего следа. Наверное, Дениз недолго прожила на Римской улице, может, всего несколько месяцев. Жил ли я там тоже? Или у меня было какое-то другое пристанище в Париже? Помню, как-то ночью мы вернулись очень поздно. Скуффи сидел на ступеньке, он опирался подбородком на руки, обхватившие набалдашник трости. Он весь как-то обмяк, в бульдожьем взгляде сквозило отчаяние. Мы остановились возле него. Он нас не видел. Мы пробовали заговорить с ним, помочь ему подняться к себе, но он был неподвижен, как восковая кукла. Лампочка погасла, выделялось только белое фосфоресцирующее пятно его костюма. Все это, наверное, было в самом начале, когда мы с Дениз только познакомились. 25 Я повернул выключатель, но, вместо того чтобы выйти из Агентства, остался стоять в темноте. Потом снова зажег свет и снова погасил. Зажег в третий раз. И погасил. Это движение что-то пробуждало во мне: я видел себя, зажигающего свет в какой-то комнате, размером с эту, но когда - я не мог определить. И жест этот я повторял каждый вечер, в один и тот же час. Отблески фонаря с авеню Ньель падали на стол и кресло Хютте. И тогда, в то время, я так же застывал на мгновение, погасив свет, как будто мне страшно было выйти. В глубине, у стены, в той комнате стоял застекленный книжный шкаф, рядом - камин из серого мрамора, увенчанный зеркалом, письменный стол с многочисленными ящиками и диван у окна, на который я обычно ложился, чтобы почитать. Окна выходили на безлюдную улицу, обсаженную деревьями. В этом небольшом особняке располагалась миссия какой-то латиноамериканской страны. Не помню уже, что за пост я там занимал и почему у меня был отдельный кабинет. Мужчина и женщина - я мало общался с ними - занимали соседние со мной кабинеты, и я слышал, как они печатали на машинке. Приходившие ко мне довольно редкие посетители просили выдать им визы. Я вспомнил это внезапно, когда рылся в коробке из-под печенья, полученной от садовника в Вальбрезе, и наткнулся на паспорт Доминиканской Республики и фотокарточки для удостоверения личности. Но я работал там, замещая кого-то. Консула? Советника? Я звонил ему, чтобы получить инструкции. Кто это был? Но прежде всего, где находилась эта миссия? Я в течение нескольких дней ходил по XVI округу, потому что возникшая в моей памяти безлюдная улица, обсаженная деревьями, напоминала улочки этого района. Я был подобен колдуну-водоискателю, следящему за малейшим подрагиванием своего прутика. Я останавливался в начале каждой улицы, надеясь, что при виде деревьев и домов во мне что-то дрогнет. И вроде бы я почувствовал это на углу улиц Молитор и Мирабо - внезапно у меня появилась уверенность, что каждый вечер, выходя из миссии, я оказывался где-то здесь. В темноте я шел по коридору, который вел к лестнице, слышал стук пишущей машинки и просовывал голову в дверь. Мужчины уже не было, женщина сидела в одиночестве перед своей машинкой. Я прощался с ней. Она бросала печатать и оборачивалась. Красивая брюнетка - я помню ее тропически яркое лицо. Она говорила мне что-то по-испански, улыбалась и вновь принималась за работу. Постояв немного в вестибюле, я наконец решался выйти. И я убежден, что шел по улице Мирабо, такой прямой, темной и пустынной, что я прибавлял шагу, боясь быть замеченным, - кроме меня, там не было ни одного прохожего. Ниже, на углу Версальской авеню, еще светились окна кафе. Бывало, я шел и в обратном направлении, углубляясь в тихие улочки Отея. Там я чувствовал себя в безопасности. В конце концов я выходил на шоссе Мюэтт. Я помню высокие дома на бульваре Эмиль-Ожье и улицу справа, куда я сворачивал. На первом этаже в окне с матовым стеклом, как в зубоврачебных кабинетах, всегда горел свет. Дениз ждала меня чуть дальше, в русском ресторане. Я все время перечисляю бары и рестораны, но, если бы хоть где-то изредка не возникали таблички с названием улицы или сверкающая вывеска, как бы я находил дорогу? К ресторану примыкал сад, окруженный стенами. Оттуда в дверной проем был виден зал, затянутый красным бархатом. Было еще совсем светло, когда мы садились за столик в саду. Музыкант играл на цитре. Звучание этого инструмента, зеленый сумрак сада, запах листвы, доносившийся, наверное, из Булонского леса - он был совсем рядом, - все это тоже вбирала в себя тайна и печаль тех лет. Я пытался найти этот русский ресторан. Тщетно. Сама улица Мирабо не изменилась. В те вечера, когда я допоздна засиживался в миссии, я возвращался по Версальской авеню. Я мог бы спуститься в метро, но предпочитал пройтись по свежему воздуху. Набережная Пасси. Бирхакеймский мост. Потом Нью-Йоркская авеню, по которой я шел недавно вместе с Уолдо Блантом, и теперь я понимаю, почему у меня тогда защемило сердце. Не отдавая себе отчета, я ступал по давним своим следам. Сколько раз проходил я по Нью-Йоркской авеню... Площадь Альма, первый оазис. Потом деревья и свежесть аллеи Королевы. Остается еще пересечь площадь Согласия, и я у цели. Улица Руаяль. Я поворачиваю направо, на улицу Сент-Оноре. Налево - улица Камбон. На улице Камбон ни одного огонька, только лиловатое мерцание, наверное от витрины. Я слышу, как отдается звук моих шагов по тротуару. Я один. И снова меня охватывает страх, тот страх, который я испытывал всякий раз, спускаясь по улице Мирабо, - страх, что меня заметят, остановят, потребуют документы. Было бы обидно - за несколько десятков метров до конечной цели. Только не бежать. Идти спокойно, ровным шагом. Отель "Кастилия". Я открываю дверь. У конторки никого нет. Я прохожу в маленькую гостиную, чтобы перевести дух, отереть пот со лба. В эту ночь я снова избежал опасности. Наверху меня ждет она. Она одна ждет меня, она одна заметила бы мое исчезновение в этом городе. Номер с бледно-зелеными стенами. Красные занавеси задернуты. Слева от постели горит ночник. Я слышу пряный аромат ее духов, и я не вижу ничего, кроме веснушек на ее коже и родинки на правом боку. 26 Часам к семи он с сыном возвращается с пляжа - это время суток он любил больше всего. Он держал мальчика за руку, или тот бежал впереди. Улица была безлюдна, по тротуару скользили последние лучи солнца. Они шли вдоль аркад, и мальчик всякий раз застывал перед кондитерской "У королевы Астрид". А он разглядывал витрины книжного магазина. В тот вечер его внимание привлекла одна книга, выставленная в витрине. В заглавии, напечатанном гранатовыми буквами, было слово "Кастилия", и, пока он шел под аркадами, сжимая руку сына, а тот веселился, перепрыгивая через солнечные лучи, бороздившие тротуар, это слово "Кастилия" воскресило в его памяти отель в Париже, неподалеку от улицы Фобур-Сент-Оноре. Когда-то, очень давно, один человек назначил ему свидание в отеле "Кастилия". Он уже встречался с ним в особняке на авеню Гош, где толпились эти странные люди, которые, понизив голос, обделывали, видимо, какие-то свои дела. Этот человек предложил ему два брильянтовых браслета и зажим для галстука, потому что хотел бежать из Франции. Он оставил ему драгоценности, уложенные в кожаный футляр, они договорились встретиться на следующий день вечером в отеле "Кастилия", где тот жил. Он вспомнил гостиничный холл с конторкой портье, рядом - крошечный бар и сад, обнесенный стеной с зеленой решеткой поверху. Швейцар позвонил, чтобы предупредить о его приходе, и назвал номер комнаты. Его вчерашний знакомый лежал на кровати с сигаретой во рту. Он не втягивал дым, а нервно выбрасывал его плотными облачками. Высокий брюнет - накануне, на авеню Гош, он представился как "бывший торговый атташе одной из латиноамериканских миссий". Но назвал только свое имя - Педро. Педро присел на край кровати и улыбнулся ему робкой улыбкой. Почему-то он испытывал симпатию к этому Педро, хотя совсем его не знал. Казалось, тот чувствует себя в гостиничном номере как в западне. Он тут же протянул Педро конверт с деньгами. Накануне ему удалось перепродать драгоценности, получив большую прибыль. "Вот, - сказал он, - я добавил к условленной сумме половину прибыли". Педро поблагодарил его и сунул конверт в ящик ночного столика. В эту минуту он заметил, что дверца шкафа напротив кровати приоткрыта. На плечиках висели платья и меховая шубка. Значит, Педро жил здесь с женщиной. И он снова подумал, что положение Педро и этой женщины было, наверное, весьма ненадежным. Педро, который уже снова лежал, закурил следующую сигарету. Он, видимо, почувствовал к нему доверие, потому что сказал: - Я все реже решаюсь выходить на улицу... - И даже прибавил: - Иногда мне бывает так страшно, что я весь день не встаю с постели... Прошло уже столько лет, а он все еще слышит две эти фразы, которые Педро произнес глухим голосом. Он не нашелся, что ответить. И вышел из положения каким-то общим замечанием, вроде: "В странное все-таки время мы живем". Тогда Педро вдруг сказал: - Я, кажется, нашел способ уехать из Франции... Когда есть деньги, все возможно... Он вспомнил, что за окнами кружились крохотные снежинки, похожие на дождевые капли... И от этого падающего снега, и ночи, и тесного номера ему стало трудно дышать. Можно ли еще бежать куда-то, даже имея деньги? - Да, - прошептал Педро. - У меня есть возможность попасть в Португалию... Через Швейцарию... При слове "Португалия" он тут же представил себе зеленый океан, солнце, оранжад, который потягиваешь через соломинку, сидя под тентом. Быть может - кто знает? - подумал он в ту минуту, мы когда-нибудь встретимся с Педро, летом, в кафе, в Лиссабоне или Эшториле... Будем наливать себе сельтерскую, небрежно нажимая на рычажок сифона... И какими далекими покажутся тогда жалкий номер в отеле "Кастилия", снег, тьма, мрачный зимний Париж и все эти перепродажи, чтобы как-то вырваться отсюда... Уходя, он сказал Педро: "Удачи вам". Что стало с Педро? Ему хотелось, чтобы этот человек, которого он видел всего два раза в жизни много лет назад, чувствовал себя так же покойно и счастливо, как он сегодня, в тихий летний вечер, гуляя с ребенком, перескакивающим через последние солнечные блики на тротуаре. 27 "Дорогой Ги, спасибо Вам за письмо. Мне очень хорошо в Ницце. Я нашел старую русскую церковь на улице Лоншан, куда меня часто водила бабушка. Это было в тот самый год, когда я пристрастился к теннису вслед за-шведским королем Густавом... В Ницце каждый закоулок напоминает мне детство. В этой русской церкви есть комната, уставленная застекленными книжными шкафами. Посередине - большой стол вроде бильярдного и старые кресла. Каждую среду бабушка приходила сюда за книгами, и я увязывался за ней. Книги были конца XIX века. Да и комната сохраняла очарование читален того времени. Я провожу в ней долгие часы, читая по-русски, хотя уже подзабыл язык. Вдоль церкви тянется тенистый сад с высокими пальмами и эвкалиптами. И среди этих тропических деревьев вдруг возникает береза с серебристым стволом. Я думаю, ее посадили здесь, чтобы напомнить нам нашу далекую Россию. Как мне сознаться Вам, дорогой Ги, что я добиваюсь должности библиотекаря? Если все получится - а я на это очень уповаю, - мне будет приятно принять Вас в местах моего детства. После всех превратностей судьбы (я не осмелился сказать священнику, что был частным детективом) я возвращаюсь к своим истокам. Вы были правы, в жизни важно не будущее, а прошлое. Что касается Вашей просьбы, то мне кажется, разумнее всего Вам будет прибегнуть к помощи "Розыска по заявлению родственников". Я тут же написал де Сверту, который по роду своей деятельности может ответить на Ваши вопросы. Он без промедления вышлет Вам все собранные сведения. Ваш Хютте. P.S. По поводу так называемого Олега де Вреде, личность которого нам до сих пор не удав