сь в гостиницу на бульваре Орнано, 41 после своего бегства в декабре. По крайней мере, это можно предположить по немногим следам, сохранившимся в архивах полицейской префектуры. Теперь, когда миновало почти шестьдесят лет, эти архивы мало-помалу раскрывают свои тайны. Полицейская префектура времен оккупации - сегодня всего лишь длинная, призрачного вида казарма на берегу Сены. Мы видим ее по-настоящему, только вспоминая прошлое, - как дом Эшеров у Эдгара По. И нам теперь трудно поверить, когда мы идем вдоль фасада, что с сороковых годов здесь ничего не изменилось. Нет, убеждаем мы себя, это другие стены и другие коридоры. Давным-давно умерли комиссары и инспектора, участвовавшие в травле евреев; их имена звучат зловещим эхом и пахнут гнилой кожей и остывшим табачным дымом: Пермийе, Франсуа, Швеблин, Керперих, Кугуль... Умерли или доживают свой век жалкими развалинами эти стражи порядка, которых называли "агентами-перехватчиками", непременно ставившие свою фамилию на протоколе каждого задержания в облавах? Десятки тысяч протоколов были уничтожены, и мы никогда не узнаем имен "агентов-перехватчиков". Но в архивах остались сотни и сотни писем, адресованных тогдашнему префекту полиции, писем, на которые он не ответил. Они пролежали там полвека, как мешки с корреспонденцией, забытые в углу ангара на заре авиапочты. Сегодня мы можем их прочесть. Те, кому они адресованы, не пожелали принять их во внимание, так что теперь мы, тогда еще не родившиеся, - их адресаты и хранители. "Господин префект, позвольте обратиться к Вам с просьбой. Дело касается моего племянника Альберта Грауденса, французского подданного, 16 лет, интернированного..." "Господин начальник отдела по делам евреев, умоляю благосклонно отнестись к моему ходатайству и освободить из лагеря Дранси мою дочь Нелли Траутман..." "Господин префект полиции, нижайше прошу за моего мужа Зелика Пергирхта, о котором не имею никаких известий..." "Господин префект полиции, простите великодушно за беспокойство, очень прошу сообщить хоть что-нибудь о моей дочери, мадам Жак Леви, в девичестве Виолетте Жоэль, арестованной в десятых числах сентября сего года при попытке пересечь демаркационную линию без положенной звезды. С нею был ее сын Жан Леви, 8 с половиной лет.." Передано префекту полиции: "Умоляю благосклонно отнестись к моему ходатайству и освободить моего внука Михаэля Рубина, 3 лет, француза, рожденного от матери-француженки, находящегося вместе с матерью в Дранси,.." "Господин префект, буду вам бесконечно обязана, если вы проявите внимание к делу, с которым я обращаюсь к Вам. Мои родители, пожилые и больные люди, арестованы как евреи, и мы остались одни - моя сестренка Мария Гросман, 15 1/2 лет, еврейка, французская подданная, удостоверение личности французское, N 1594936, серия В, и я, Жаннета Гросман, еврейка, французская подданная, 19 лет, удостоверение личности французское, N 924247, серия В..." "Господин начальник отдела, не сочтите за дерзость, что обращаюсь к Вам по следующему делу. 16 июля 1942 года в 4 часа утра пришли за моим мужем, а когда дочь начала плакать, ее забрали тоже. Ее зовут Полета Готхельф, 14 1/2 лет, родилась 19 ноября 1927 года в 12-м округе Парижа, она - французская подданная..." 17 апреля 1942 года в том же регистрационном журнале участка Клиньянкур, в тех же графах "Дата и ориентировка - Гражданское состояние - Заведено дело..." записано: "17 апреля 1942. 2098 15/24.О. несовершеннолетних. По делу Брюдер Доры, 16 лет, разыскиваемой, см. Протокол 1917, водворена по месту жительства матери". Я не знаю, что означают цифры 2098 и 15/24. "О. Несовершеннолетних" - это, видимо, "охрана несовершеннолетних". В протоколе за номером 1917, по всей вероятности, были зафиксированы показания Эрнеста Брюдера и вопросы, касающиеся его дочери Доры и его самого, которые задавали ему 27 декабря 1941 года. Других следов этого протокола в архивах не сохранилось. Неполные три строчки "по делу Брюдер Доры". За ними в регистрационном журнале следуют датированные тем же числом записи по другим "делам": "Голь Жоржета-Полета, 30.7.23, родилась в Пантене, департамент Сена, родители Голь Жорж и Пельц Роза, незамужняя; проживает в гостинице, улица Пигаль, 41. Проституция. Жермена Морер, 9.10.21, родилась в Антр-Дез-О (департамент Вогезы). Проживает в гостинице. 1-й привод О.н., Ж. -Р.Крете, 9-й округ". Вот что записывали в регистрационных журналах, которые велись в полицейских участках во времена оккупации: проститутки, потерявшиеся собаки, брошенные дети. И - как Дора - сбежавшие из дома подростки, которым вменялось в вину бродяжничество. Казалось бы, о евреях и речи нет. И все же они проходили через полицейские участки и оказывались в тюрьме предварительного заключения, а затем в Дранси. Коротенькая фраза: "Водворена по месту жительства матери" - подразумевает, что полицейские квартала Клиньянкур знали, что отец Доры арестован месяц назад. Она не оставила никаких следов между 14 декабря 1941-го, когда сбежала, и 17 апреля 1942-го, когда, если верить регистрационному журналу, была водворена по месту жительства матери, то есть в гостиницу на бульваре Орнано, 41. Где Дора Брюдер скрывалась эти четыре месяца, что она делала, с кем была - неизвестно. Неизвестно также, при каких обстоятельствах она возвратилась к матери "по месту жительства". Может, пришла сама, узнав об аресте отца? Или ее задержала на улице полиция по делам несовершеннолетних - ведь было объявление о розыске, Я пока так и не нашел ни единой ниточки, ни одного свидетеля, который мог бы хоть что-нибудь рассказать об этих четырех месяцах, остающихся для нас белым пятном на карте ее жизни. Единственный способ не потерять окончательно из виду Дору Брюдер на протяжении этих месяцев - заглянуть в сводки погоды того времени. Первый снег выпал 6 ноября 1941-го. Зима заявила о себе лютой стужей 22 декабря. К 29 декабря температура еще упала, оконные стекла затянуло корочкой льда. С 13 января ударили поистине сибирские морозы. Даже вода замерзала в кранах. Это продолжалось около четырех недель. 12 февраля проглянуло солнце, первое робкое предвестье весны. Почерневший снег на тротуарах превращался под ногами прохожих в чавкающую грязь. Вечером того самого дня - 12 февраля - моего отца задержала полиция по делам евреев. 22 февраля снова пошел снег. Сыпал он и 25 февраля, еще гуще. 3 марта, вечером, после девяти часов, впервые бомбили предместья. В Париже дрожали стекла в окнах. 13 марта сирены завыли средь бела дня: воздушная тревога. Пассажиров метро не выпускали наружу два часа. Всем было приказано спуститься в туннель. В тот же день была еще одна тревога - вечером, в десять. 15 марта ярко светило солнце. 28 марта около десяти вечера вдалеке загромыхали взрывы, бомбежка продолжалась до полуночи. 2 апреля - воздушная тревога в четыре утра, город бомбили с воздуха до шести. После одиннадцати вечера - снова бомбежка. 4 апреля лопнули почки на каштанах. 5 апреля под вечер пронеслась весенняя гроза с градом, а потом в небе засияла радуга. Не забудь: завтра после обеда встречаемся на террасе кафе "Гобелен". Несколько месяцев назад мне удалось раздобыть фотографию Доры Брюдер, непохожую на те, что у меня уже были. Наверно, это последняя. В лице и во всем облике не осталось ничего от детства, запечатленного на всех предыдущих фотографиях, - в глазах, в круглых щечках, в белом платьице, что было на ней в день вручения наград... Я не знаю точно, когда сделан этот снимок. Скорее всего, в 1941-м, когда Дора была в пансионе "Святое Сердце Марии", а может быть, в начале весны 1942-го, когда она вернулась после декабрьского бегства на бульвар Орнано. Она снята с матерью и бабушкой & материнской стороны. Все три стоят рядом, бабушка посередине, между Сесиль Брюдер и Дорой. Сесиль в черном платье, с коротко подстриженными волосами, а на бабушке платье в цветочек. Обе женщины смотрят в объектив без улыбки. На Доре черное - или темно-синее? - платье без рукавов и блузка с белым воротничком, но, может быть, это не платье, а жилет и юбка - фотография не очень четкая, и разглядеть трудно. Она в чулках и в туфлях со шнурками. Волосы до плеч, лента на голове не дает им падать? на лоб; левая рука опущена, пальцы сжаты в кулачок, а правой руки не видно за бабушкиной спиной. Она высоко держит голову, глаза ее серьезны, но губы готовы улыбнуться. Это придает лицу печально-кроткое и в то же время вызывающее выражение. Три женщины сняты на фоне стены. Виден плиточный пол, похоже, это коридор какого-то общественного места. Кто мог сделать этот снимок? Эрнест Брюдер? Его на снимке нет, значит ли это, что он уже арестован? Как бы то ни было, видно, что женщины принарядились по-праздничному, чтобы их снял этот неизвестный фотограф. Не та ли на Доре темно-синяя юбка, что упомянута в объявлении о розыске? Такие фотографии есть в каждой семье. Несколько секунд, пока они смотрели в объектив, им ничего не угрожало, и эти секунды стали вечностью. Смотришь и думаешь: ну почему гром небесный обрушился именно на них, а не на кого-нибудь еще? Я пишу эти строки, и мне приходят на ум другие люди, мои собратья по ремеслу. Сегодня, например, вспомнился один немецкий писатель. Его звали Фридо Лямпе. Поначалу меня просто заинтересовало его имя, да еще название одной его книги: "На краю ночи" - она была переведена на французский больше двадцати пяти лет назад и попалась мне в то время в библиотеке на Елисейских полях. Я ничего не знал об этом писателе. И все же, еще не открыв книгу, почувствовал ее интонацию и атмосферу, как будто уже читал ее когда-то, в другой жизни. Фридо Лямпе. "На краю ночи". Это имя и это название - как освещенные окна, от которых невозможно оторвать взгляд. Смотришь на них и говоришь себе, что за этими окнами кто-то, кого ты давно забыл, ждет тебя уже много лет - а может быть, там и нет никого. Просто лампа осталась гореть в пустой квартире. Фридо Лямпе родился в Бремене в 1899-м - в том же году, что и Эрнест Брюдер. Он учился в Гейдельбергском университете. Работал библиотекарем в Гамбурге и начал там свой первый роман "На краю ночи". Потом получил место в одном издательстве в Берлине. Он всегда был равнодушен к политике. Его занимало другое: он описывал сгущающиеся сумерки над бременским портом, бело-лиловый свет дуговых фонарей, оркестры, звон трамваев, железнодарожный мост, пароходный гудок, матросов, борцов, многих и многих людей, ищущих друг друга в ночи... Роман "На краю ночи" был издан в 1933 году, когда Гитлер уже пришел к власти. Книгу изъяли из продажи и из библиотек, тираж пустили под нож, а автора объявили "неблагонадежным". А ведь он даже не был евреем. Что вменяли ему в вину? Всего лишь то, что его книга была прекрасна и пронизана печалью. Многого ли он хотел? Он сам признался в своем письме: "Дать читателю пережить несколько вечерних часов, от восьми до полуночи, в окрестностях большого порта; я пишу и вспоминаю квартал Бремена, где прошла моя юность. В коротеньких сценках, сменяющих друг друга, как эпизоды фильма, переплетаются судьбы. Получается что-то акварельное, размытое, связанное непрочно и зыбко, только средствами живописи и поэзии, с главным - атмосферой".. В конце войны, когда наступали советские войска, он жил в предместье Берлина. 2 мая 1945 года двое русских солдат остановили его на улице и потребовали предъявить документы, затем силой утащили в сад. И убили - им недосуг было разбираться, кто хороший, а кто плохой. Соседи похоронили его поодаль, под тенистой березой, и передали в полицию то немногое, что от него осталось, - документы и шляпу. Еще один немецкий писатель, Феликс Хартлауб, тоже уроженец Бремена, как и Фридо Лямпе. Он родился в 1913 году. Судьба забросила его в Париж во время оккупации. Эта война и серо-зеленая форма были ему ненавистны. Я мало что знаю о нем. Когда-то прочел по-французски в одном журнале пятидесятых годов отрывок из написанного им томика "Von Unten Gesehen" ["Взгляд снизу" (нем.)], рукопись которого он в январе 1945 года отдал на хранение сестре. Отрывок назывался "Заметки и впечатления". Он пишет о ресторане парижското вокзала с его публикой, об опустевшем Министерстве иностранных дел с сотнями брошенных пыльных кабинетов, о том, как там размещались немецкие службы и как непогашенные люстры звенели и звенели хрустальными подвесками в тишине. По вечерам он переодевался в штатское, ему хотелось забыть о войне и затеряться на парижских улицах. Хартлауб подробно описывает маршрут одной из своих ночных прогулок. Вот он садится в метро на станции "Сольферино". Выходит на "Трините". Темная ночь. Лето. Тепло. Он идет мимо темных домов вверх по улице Клиши. Зайдя в бордель, обращает внимание на валяющуюся на диванчике смешную и одинокую тирольскую шапочку. Чередой проходят проститутки. "У них отсутствующий взгляд, они движутся как во сне, будто под хлороформом. И все залито, - пишет он, - странным светом, такое ощущение, что глядишь сквозь горячее стекло тропического аквариума". У него тоже отсутствующий взгляд. Он смотрит на все издалека, словно этот взбаламученный войной мир его не касается, он подмечает мелкие детали обыденной жизни, характерную атмосферу, и в то же время он посторонний, чужой всему и всем. Как и Фридо Лямпе, он погиб в Берлине весной 1945 года, тридцати двух лет от роду, в одном из последних боев этой апокалиптической бойни, где он оказался по недоразумению, в форме, которую его заставили носить, - но она была с чужого-плеча. Почему теперь среди стольких писателей моя память выбирает поэта Роже Жильбер-Леконта? На него обрушился тот же гром небесный, что и на двух его предыдущих собратьев, как будто этим единицам предназначено было послужить громоотводом, чтобы остальные уцелели. Мне довелось ходить дорогой Роже Жильбер-Леконта. Я часто бывал, как и он когда-то в моем возрасте, в южных районах Парижа: бульвар Брюн, улица Алезии, гостиница "Примавера", улица Вуа-Верт... В 1938 году он жил в этих краях, у заставы Орлеан, с немецкой еврейкой по имени Руфь Кроненберг. А в 1939-м - с нею же, но чуть подальше, в квартале Плезанс, в мастерской художника, дом 16-бис по улице Бардине. Сколько раз я ходил по этим улицам, даже не зная, что до меня здесь же ходил Жильбер-Леконт... А на правом берегу, на Монмартре в квартале Коленкур, в 1965 году я проводил дни напролет в кафе на углу сквера Коленкур или в номере гостиницы в конце тупика - номер телефона: Монмартр 42-99, - не ведая, что Жильбер-Леконт жил здесь тридцатью годами раньше... Тогда же я познакомился с одним доктором, его звали Жан Пюиобер. Я был уверен, что у меня затемнение в легких, и попросил его дать мне справку для освобождения от военной службы. Доктор записал меня на прием в клинике, где он работал, на площади Аллере, и сделал рентген - в легких у меня ничего не оказалось, но я все равно не хотел идти в армию, а ведь войны не было. Я просто представлял себе, что придется жить в казарме, той же жизнью, какой я жил в пансионах с одиннадцати до семнадцати лет, и чувствовал: больше я этого не вынесу. Я не знаю, что сталось с доктором Жаном Пюиобером. Десятки лет спустя после нашей встречи я узнал, что это был один из лучших друзей Роже Жильбер-Леконта и тот когда-то просил его - как и я, в том же возрасте - о такой же услуге: дать ему медицинскую справку о перенесенном плеврите, чтобы освободиться от военной службы. Роже Жильбер-Леконт... Последние годы своей жизни он влачил в Париже, оккупированном немцами. В июле 1942 года его подругу Руфь Кроненберг арестовали в свободной зоне, когда она возвращалась с курорта Коллиур. Ее выслали с очередной партией 11 сентября, за неделю до Доры Брюдер. Эта девушка из-за расовых законов рейха в двадцать лет переехала из Кельна в Париж где-то году в 1935-м. Она любила театр и поэзию. Специально научилась шить, чтобы делать театральные костюмы. Сразу же по приезде она встретила Роже Жильбер-Леконта среди других поэтов и художников на Монпарнасе... Он по-прежнему жил в мастерской на улице Бардине, но уже один. Потом его приметила и стала обихаживать некая мадам Фрима, хозяйка кафе напротив. От него к тому времени осталась лишь тень. Осенью 1942 года он, выбиваясь из сил, ходил пешком далеко в предместья, в Буа-Коломб, к некоему доктору Бреавуану с улицы Обепин, чтобы получить рецепты и раздобыть по ним немного героина. Его вылазки не остались незамеченными. 21 октября 1942-го его арестовали и посадили в тюрьму Сайте. До 19 ноября он пролежал в тюремном лазарете. Затем его выпустили, вручив повестку в исправительный суд на следующий месяц "за незаконную, покупку в Париже, Коломбе, Буа-Коломбо, Аньере и хранение без законного основания наркотических средств как-то: героина, морфия, кокаина..." В начале 1943 года он провел некоторое время в клинике в Эпине, а когда выписался, мадам Фрима приютила его в комнате над кафе. Студентка, которую он пустил в мастерскую на улице Бардине, пока лежал в клинике, оставила там коробку ампул с морфием, и он понемногу, по капельке использовал все. Я так и не узнал, как звали эту студентку. Он умер от столбняка. 31 декабря, 1943 года, в тридцать шесть лет. За несколько дет до войны он опубликовал два сборника стихов; один из них назывался: "Жизнь, Любовь, Смерть, Пустота и Ветер". Скольких друзей, которых я не знал, не стало в 1945-м, в год, когда я родился. В доме 15 по набережной Конти, в квартире, где жил мой отец с 1942-го - ту же квартиру снимал за год до него Морис Сакс, - моя детская была в одной из двух комнат, окна которых выходили во двор. Морис Сакс рассказывал, что в свою бытность пустил в эти комнаты некоего Альбера по прозвищу Зебу, у которого постоянно гостила "орава молодых актеров, мечтавших создать свой театр, и юнцов, пытавшихся писать". Этого Зебу, Альбера Сиаки, звали так же, как моего отца, и он тоже родился в семье итальянских евреев из Салоников. И так же, как я - ровно тридцать лет спустя, - он в двадцать один год, в 1938-м, напечатал в издательстве "Галлимар" свой первый роман под псевдонимом Франсуа Берне. Затем, во время войны, он вступил в Сопротивление. Немцы схватили его. На стене камеры N 218 второго отделения тюрьмы Френ он написал: "Зебу арестован 10.2.44. Три месяца на строгом режиме, допрашивали с 9 по 28 мая, прошел медицинский осмотр 8 июня, через два дня после высадки союзников". Его отправили в Компьеньский лагерь с очередной партией 2 июля 1944 года, а умер он в Дахау в марте 1945-го. Вот так, оказывается, в квартире, где Сакс проворачивал аферы с золотом, а позже скрывался под чужим именем мой отец, тот самый Зебу когда-то занимал мою детскую. Сколько таких, как он, перед самым моим появлением на свет, приняли все мыслимые муки ради того, чтобы нам довелось испытать лишь мелкие горести. Я понял это еще в восемнадцать лет, когда ехал вместе с отцом в "корзине для салата", - ведь эта поездка была лишь безобидной пародией на другие поездки, В таких же машинах, в те же полицейские участки - только оттуда не возвращались пешком к себе домой, как вернулся в тот день я. Помню, однажды, мне было тогда двадцать три года - 31 декабря ранними сумерками, вот как сегодня, - я зашел в гости к доктору Фердьеру. Этот человек выказывал мне самое искреннее расположение в тяжелый для меня период сомнений и неуверенности в себе. От кого-то я слышал, что в его отделении психиатрической клиники в Родэ лежал Антонен Арго, и он пытался лечить его. А в тот вечер мне врезалось в память одно совпадение: я принес доктору Фердьеру экземпляр моей первой книги "Площадь Звезды", и его поразило название. Он отыскал в своей библиотеке тонкую серую книжечку и показал мне: "Площадь Звезды" Робера Десноса - он был его другом. Доктор Фердьер на свои средства издал эту книгу в Родэ в 1945 году, через несколько месяцев после того, как Деснос умер в лагере Терезин, и в год моего рождения. А я и не знал, что Деснос написал "Площадь Звезды". Выходит, я украл у него название - сам того не желая. Один мой друг два месяца назад нашел в архивах Еврейского института в Нью-Йорке, среди прочих документов Всеобщего союза евреев Франции, созданного при оккупации, вот это письмо: "3 L/SBL/ 17 июня 1942 0032 Служебная записка для мадемуазель Соломон 15 текущего месяца полицейскими участка Клиньянкур Дора Брюдер была передана с рук на руки матери. Учитывая, что это уже вторичный побег, представляется целесообразным поместить девочку в воспитательный дом для трудных подростков. Поскольку отец находится в лагере, а мать живет в условиях крайней нужды, сотрудницы социальной помощи полицейского управления (набережная Жевр) готовы принята необходимые меры при наличии запроса". Стало быть, Дора Брюдер после 17 апреля 1942 года, когда она была водворена по месту жительства матери, опять сбежала. Как долго она отсутствовала на этот раз, нам никогда не узнать. Сколько ей удалось украсть у весны 1942 года - месяц, полтора? А может, неделю? Где и при каких обстоятельствах ее задержали и доставили в участок квартала Клиньянкур? С 7 июня всем евреям было предписано носить желтую звезду. Те, чьи фамилии начинались с букв А и Б, получили свои звезды в полицейских участках 2 июня и расписались в специальных ведомостях. Интересно, а на Доре Брюдер, когда ее привели в участок, была звезда? Думаю, вряд ли, памятуя слова ее родственницы: строптивый и независимый характер. К тому же весьма вероятно, что она подалась в бега до начала июня. Может быть, ее потому и задержали на улице, что она не носила звезду? Я разыскал циркуляр от 6 июня, из которого становится ясно, какая участь ожидала нарушителей предписания за номером восемь о ношении отличительного знака. "От начальника жандармерии и начальника муниципальной полиции. Вниманию окружных, районных и участковых комиссаров Парижа и начальников прочих управлений муниципальной полиции и жандармерии (для ознакомления: Управлению общей информации, Управлению технического обслуживания, Управлению по делам иностранцев и евреев...) Инструкция 1. Мужчины-евреи от 18 лет и старше. Всякий еврей; нарушивший предписание, подлежит аресту и содержанию в тюрьме предварительного заключения по особому именному ордеру, составляемому районным комиссаром в двух экземплярах (копия направляется г-ну Ру, начальнику службы предварительного заключения жандармерии). В этом документе, помимо места, даты, времени и обстоятельств ареста, указываются имя, фамилия, дата и место рождения, семейное положение, профессия, адрес и гражданство арестованного. 2. Несовершеннолетние мужского и женского пола от 16 до 18 лет и женщины-еврейки. Равным образом подлежат аресту и содержанию в тюрьме предварительного заключения согласно вышеизложенной процедуре. Служба предварительного заключения направляет оригиналы ордеров на арест в Управление по делам иностранцев и евреев, которое, по получении визы немецких властей, выносит решение по каждому случаю. Ни один арестованный не может быть освобожден без письменного ордера Управления. Управление жандармерии Танги Управление муниципальной полиции Эннекен". Сотни подростков, таких же, как Дора, были арестованы на улицах в те июньские дни согласно четким и подробным инструкциям, спущенным на места господами Танги и Эннекеном. Они прошли через тюрьму предварительного заключения, через Дранси, а конечным пунктом стал Освенцим. Разумеется, "особые именные ордера", копии которых направлялись г-ну Ру, были уничтожены после войны, а может быть, уничтожались по мере накопления. Но все-таки кое-какие документы, забытые по недосмотру, уцелели. "Протокол от 25 августа 1942 25 августа 1942 Отправлены в тюрьму предварительного заключения за неношение еврейского отличительного знака: Стерман Эстер, род. 13 июня 1926, в 12-м округе Парижа; проживает: ул. Фран-Буржуа, 42 - 4-й округ. Ротштейн Бенжамен, род. 19 декабря 1922 в Варшаве; проживает: ул. Фран-Буржуа, 5, арестован на Аустерлицком вокзале инспекторами 3-го отделения Управления общей информации". А вот полицейский рапорт, датированный 1 сентября 1942 года: "От инспекторов Кюринье и Лазаля господину старшему комиссару, начальнику Отдела особого назначения. Передаем в ваше распоряжение Якобсон Луизу, родившуюся двадцать четвертого декабря тысяча девятьсот двадцать четвертого года в двенадцатом округе Парижа (...) национальность еврейская, с тысяча девятьсот двадцать пятого года имеет французское подданство, не замужем. Проживает у матери, улица Буле, 8, 11-й округ; студентка. Арестована сегодня около четырнадцати часов по месту жительства матери при следующих обстоятельствах. Когда мы приступили к обыску в доме по указанному адресу, Луиза Якобсон вошла в свою квартиру, и мы заметили, что на ней нет отличительного знака, который положено носить евреям согласно немецкому предписанию. Она заявила нам, что ушла сегодня из дома в восемь часов тридцать минут и отправилась на лекцию в лицей Генриха IV, улица Кловис. В дальнейшем соседи упомянутой молодой особы сообщили нам, что эта молодая особа часто выходит из дома без отличительного знака. Луиза Якобсон не числится в архивах нашего управления, равно как и в картотеке правонарушителей". "17 мая 1944. Вчера, в 22 часа 45 минут, двое полицейских 18-го округа, совершая обход, арестовали Барманна Жюля, еврея, французского подданного, род. 25 марта 1925 в 10-м округе Парижа, проживающего по адресу: ул. Рюисо, 40-бис (18-й округ). Желтой звезды не носил, при задержании пытался бежать. Полицейские трижды стреляли ему вслед, однако не ранили, после чего задержали на 9-м этаже дома 12 по улице Шарль-Нодье (18-й округ), где он пытался скрыться". Но ведь, если верить "служебной записке для мадемуазель Соломон", Дора Брюдер была передана с рук на руки матери. Носила она звезду или нет - мать-то наверняка носила к тому времени уже неделю, - это означает, что для полицейских участка Клиньянкур в тот день не было принципиальной разницы между Дорой и любым другим беглым подростком. Если только не от самих полицейских исходит "служебная записка для мадемуазель Соломон". Мне не удалось найти никаких следов этой мадемуазель Соломон. Жива ли она? Судя по всему, она работала во ВСЕФе, организации, возглавляемой именитыми французами еврейского происхождения, которая при оккупации объединяла благотворительные учреждения, оказывавшие помощь еврейским общинам. Всеобщий союз евреев Франции в самом деле помог большому количеству евреев, но, к сожалению, сыграл двойственную роль, так как инициаторами его создания были немецкие власти и правительство Виши: немцы полагали, что такая организация под их контролем облегчит им работу, - как "Юденраты" [еврейская полиция, созданная немцами во всех гетто], созданные ими в городах Польши. Именитые евреи и сотрудники ВСЕФа носили при себе так называемую "легитимационную карточку", ограждавшую их от облав и арестов. Но эта льгота на поверку оказалась фикцией. Очень скоро, начиная с 1943 года, сотни руководителей и служащих ВСЕФа были арестованы и депортированы. Я нашел в списках некую Алису Соломон, работавшую в свободной зоне. Но не думаю, что это та мадемуазель Соломон, которой адресована записка по поводу Доры. Но кто написал эту записку? Должно быть, какой-нибудь служащий ВСЕФа. Из этого можно заключить, что во ВСЕФе к тому времени знали о существовании Доры Брюдер и ее родителей. Возможно, Сесиль Брюдер, мать Доры, доведенная до крайности, обратилась в эту организацию, как делали многие евреи, едва сводившие концы с концами, которым не на кого было больше надеяться. Для нее это был еще я единственный способ узнать хоть что-нибудь о муже, с марта находившемся в лагере Дранси, и передать ему посылку. И еще она, должно быть, думала, что с помощью ВСЕФа ей удастся разыскать дочь. "Сотрудницы социальной помощи полицейского управления (набережная Жевр) готовы принять необходимые меры при наличии запроса". Их было двадцать, этих сотрудниц; тогда, в 1942 году, они входили в состав службы по охране несовершеннолетних при жандармерии. Это было самостоятельное подразделение, возглавляемое сотрудницей в офицерском чине. Я раздобыл фотографию двух из них, сделанную в то время. Две женщины лет по двадцать пять. На них черные - или темно-синие? - пальто и пилотки с эмблемами, на которых видны две буквы "П" - Префектура полиции. Та, что слева, брюнетка с волосами почти до плеч, держит в руке сумочку. У той, что справа, похоже, накрашены губы. За спиной брюнетки на стене можно разглядеть две таблички. На верхней написано: "Социальная помощь". Под надписью - стрелка. Под ней - еще одна надпись: "Прием с 9-30 до 12-00". Нижнюю табличку наполовину скрывает голова брюнетки в пилотке. Можно прочесть только: "Отдел ин... ИНСПЕКТОР" И ниже, под стрелкой: "Правый коридор, дверь N..." Нам никогда не узнать номер этой двери. Что же все-таки произошло между пятнадцатым июня, когда Дора была в участке квартала Клиньянкур, и семнадцатым, которым датирована "Служебная записка для мадемуазель Соломон"? Отпустили ее из полиции с матерью или нет? Если предположить, что она ушла из участка и вернулась вместе с матерью на бульвар Орнано - это недалеко, пройти пешком по улице Эрмель, - значит, за ней пришли через три дня, когда мадемуазель Соломон связалась с сотрудницами социальной помощи с набережной Жевр. Но мне почему-то кажется, что все было не так просто. Я часто хожу по улице Эрмель в ту и в другую сторону, к Монмартру и к бульвару Орнано, и, сколько ни закрываю глаза, не могу представить, как Дора с матерью идут по этой улице к своей гостинице солнечным июньским днем, будто просто гуляют. Я думаю, что 15 июня в полицейском участке квартала Клиньянкур была запущена машина, и ни Дора, ни ее мать уже ничего не могли поделать. Так уж повелось, что детям нужно больше, чем их родителям, и, столкнувшись с невзгодами, они дают куда более яростный отпор. Далеко, очень далеко позади оставляют они отцов и матерей. И те уже не могут их оградить. Какой беззащитной перед полицейскими и мадемуазель Соломон, перед сотрудницами социальной помощи из полицейской префектуры, перед немецкими предписаниями и французскими законами, наверно, чувствовала себя Сесиль Брюдер, живущая "в условиях крайней нужды", с желтой звездой и мужем в лагере Дранси. И как же она, вероятно, терялась перед Дорой, строптивицей, которая пыталась, и не один раз, порвать сеть, накрывшую ее вместе с родителями. "Учитывая, что это уже вторичный побег, представляется целесообразным поместить девочку в воспитательный дом для трудных подростков". Быть может, из полицейского участка квартала Клиньянкур Дору отвели в тюрьму предварительного заключения при полицейской префектуре, как было заведено. В таком случае ей знакома была большая камера с зарешеченным окошком под потолком, нары, матрасы, на которых лежали вповалку еврейки и проститутки, "уголовницы" и "политические". Ей были знакомы клопы, и вонь, и надзирательницы, устрашающею вида монашки в черном с синим покрывалом на голове - сестры, от которых не приходилось ждать милосердия. Или ее доставили прямо на набережную Жевр - прием с 9-30 до 12-00? И она шла по правому коридору до той самой двери, номера которой я никогда не узнаю. Как бы то ни было, 19 июня она села в тюремную машину, в которой уже сидели пять девушек, примерно одних с нею лет. А может быть, этих пятерых захватили по пути, в других участках. И вскоре машина привезла их к заставе Лила, на бульвар Мортье, где находилась тюрьма Турель. В Турели сохранились тюремные списки за 1942 год. На папке написано: ЖЕНЩИНЫ. В списки заносились имена заключенных по мере поступления. Это были женщины, арестованные за подпольную деятельность, коммунистки и - до августа 1942-го - еврейки, нарушившие немецкие предписания: о появлении на улицах после восьми вечера, о ношении желтой звезды, о переходе демаркационной линии, запрет на пользование телефоном, на велосипед, на радиоприемник. Вот запись, датированная 19 июня 1942 года: "Поступили 19 июня 1942. 439. 19.6.42. 5е Брюдер Дора. 25.2.26. Париж, 12-й. Франц. подданная. Бул. Орнано, 41. J. хх Дранси 13/8/42". Далее следуют имена пяти девушек, ровесниц Доры, поступивших в тот же день: "440.19.6.42. 5е Винербетг Клодина. 26.11.24. Париж, 9-й. Франц. подданная. Ул. Муан, 82. J. хх Дранси 13/8/42, 1.19.6.42.5е Сгролиц Зелия. 4.2.26. Париж, 11-й. Франц. подданная. Ул. Мольера, 48. Монтрей. J. Дранси 13/8/42. 2.19.6.42. Израилович Рака. 19.7.24. Лодзь. ин. J. Ул. (неразборчиво), 26. Передана нем. властям, партия от 19/7/42. 3. Нахманович Марта. 23.3.25. Париж. Франц. подданная. Ул. Маркаде, 258. J. хх Дранси 13/8/42. . 4.19.6.42.5е Питун Ивонна. 27.1.25. Алжир. Франц. подданная. Ул. Марсель-Семба, 3. J. хх Дранси 13/8/42". Жандармы присваивали каждой заключенной регистрационный номер. У Доры - 439. Что означает 5е, я не знаю. Буква J- это "juive", еврейка. "Дранси 13/8/42" приписано почти везде: 13 августа 1942 года триста евреек, еще находившихся в Турели, были отправлены в лагерь Дранси. 19 июня, в четверг, в тот день, когда Дору привезли в Турель, всех женщин собрали после завтрака во дворе бывшей казармы. Прибыли трое немецких офицеров. Еврейкам от восемнадцати до сорока двух лет было приказано построиться в ряд, лицом к стене. Один из немцев, у которого был полный список заключенных-евреек, провел среди них перекличку. Остальных заключенных отправили в камеры. Шестьдесят шесть женщин, разлученных с товарками, заперли в большом пустом помещении, где не было ни коек, ни даже стульев, и держали там три дня - у двери, сменяясь, дежурили жандармы. В воскресенье 22 июня, в пять часов утра, за ними приехали автобусы, чтобы отвезти в лагерь Дранси. В тот же день они были депортированы в составе партии заключенных более чем в девятьсот человек. Впервые среди высланных из Франции были женщины. Маячившая где-то вдалеке угроза, о которой предпочитали не говорить и о которой временами даже забывали, стала для евреек в Турели реальностью. И Дора первые три дня заключения жила в этой гнетущей атмосфере. В то воскресное утро, когда еще не рассвело, она вместе с остальными узницами видела в окно, как увозят шестьдесят шесть женщин. Восемнадцатого июня или девятнадцатого утром какой-то полицейский чин составил ордер на заключение Доры Брюдер в Турель. Где это было - в участке квартала Клиньянкур или на набережной Жевр? Ордер, выписанный, как положено, в двух экземплярах и непременно заверенный печатью и подписью, следовало вручить конвоирам тюремной машины. Интересно, этот чин, ставя свою подпись, понимал до конца, что он делает? Но что с него взять, ведь он каждый день подписывал множество бумаг, да и место, куда отправляли девушку, с легкой руки полицейской префектуры, называлось совсем не страшно: "Центр размещения поднадзорных лиц". Мне удалось узнать имена нескольких женщин, которых увезли в то воскресенье, 22 июня; Дора видела их, когда прибыла в Турель в четверг. Клод Блош было тридцать два года. Ее взяли на авеню Фош, когда она шла в гестапо в надежде узнать что-нибудь о своем муже, арестованном в декабре 1941-го. Она пережила войну - единственная из той партии заключенных. Жозета Делималь, двадцать один год. Клод Блош познакомилась с ней в тюрьме предварительного заключения при полицейской префектуре; в Турель их доставили в один день. Клод вспоминает, что Жозете Делималь "тяжело жилось до войны; другие хоть черпали силы в воспоминаниях о счастливых днях, а у нее и этого не было. Бедняжка совсем пала духом. Я поддерживала ее, как могла... В камере, где женщины спали по двое на одной койке, я добилась, чтобы нас не разлучали. Мы не расставались до Освенцима, где она вскоре сгорела от тифа". Вот то немногое, что я знаю о Жозете Делималь. А хотелось бы узнать о ней побольше. Тамара Исерли. Ей было двадцать четыре года. Студентка-медичка. Ее арестовали у станции метро "Клюни", за то что она носила "под звездой Давида французский флаг". В ее удостоверении личности - оно уцелело - значится, что жила она в Сен-Клу, улица Бузенваль, 10. У нее было овальное лицо, светло-каштановые волосы и черные глаза. Ида Левина. Двадцать девять лет. Сохранилось несколько ее писем родным, которые она писала из тюрьмы предварительного заключения, потом из Турели. Последнее письмо Ида выбросила из вагона на станции Бар-ле-Дюк, железнодорожники подобрали его и отправили по назначению. В нем она пишет: "Я не знаю, куда нас везут, но поезд едет на восток, - наверно, мы будем очень далеко..." Эна - я буду звать ее только по имени. Ей было девятнадцать. Ее арестовали за ограбление квартиры - вдвоем с подругой они украли пятьдесят тысяч тогдашних франков и драгоценности. Наверно, она мечтала уехать на эти деньги из Франции, убежать от нависших над ее жизнью опасностей, Ее судили по уголовной статье и дали срок за ограбление, но посадили не в обычную тюрьму, а в Турель, так как она была еврейкой. Я бы на ее месте тоже пошел воровать. Ведь и мой отец в 1942 году ограбил с дружками склад шарикоподшипников компании СКФ на авеню Гранд-Арме; они даже раздобыли грузовики, чтобы доставить товар в свою нелегальную лавочку на авеню Ош. Немецкие предписания, законы правительства Виши и газетные статьи низвели их до статуса неприкасаемых и уголовных преступников, - значит, они были вправе не считаться с законом, чтобы выжить. Они могут гордиться собой. И я люблю их за это. Что еще я знаю об Эне? Да почти ничего: она родилась 11 декабря 1922 года в Пруткове под Варшавой, жила на улице Оберкампф, по которой и я часто ходил, под уклон, ее дорогой. Аннета Зельман. Двадцать один год. Блондинка. Жила в доме 58 по Страсбургскому бульвару. Она встречалась с молодым человеком по имени Жан Жозьон, сыном профессора медицины. Он был поэтом, опубликовал свои первые стихи в журнале сюрреалистов "Фонари" - он и его друзья основали этот журнал незадолго до войны. Аннета Зельман. Жан Жозьон. В 1942 году их часто видели вдвоем в кафе "Флора". Некоторое время они прожили в безопасности в свободной зоне. А потом на них обрушилась беда. Она укладывается в несколько строк: вот письмо офицера гестапо. "21 мая 1942. Касательно браков между евреями и неевреями. Мне стало известно, что урожденный француз (ариец) Жан Жозьон, студент философского факультета, 24 лет, проживающий в Париже, намерен в праздник Троицы вступить в брак с еврейкой Анной-Малкой Зельман, родившейся 6 октября 1921 в Нанси. Родители Жозьона, естественно, против этого брака, но воспрепятствовать ему не имеют возможности. В связи с вышеизложенным я распорядился в качестве превентивной меры арестовать еврейку Зельман и поместить ее в лагерь Турель..." И карточка, заполненная во французской полиции: "Аннета Зельман, еврейка, родилась в Нанси 6 октября 1921. Французская подданная. Арестована 23 мая 1942. Содержалась в тюрьме предварительного заключения при префектуре полиции с 23 мая по 10 июня, переведена в лагерь Турель 10 - 12 июня, 22 июня депортирована в Германию. Причина ареста: намеревалась выйти замуж за арийца Жана Жозьона. Жених и невеста письменно заявили о своем отказе от матримониальных планов по настоянию д-ра Жозьона, который просил лишь убедить их не вступать в брак и водворить Аннету Зельман в семью, не причиняя ей иного беспокойства". Этот доктор, прибегнувший к странным методам убеждения, был, видно, очень наивен: полиция и не подумала водворить Аннету Зельман в се