й, то пожалуйста. Нам это нисколько не помешает. Было очень соблазнительно ответить ей "да". Я снова ощутил ток нежности, я испытал тот же восторг, что и в прошлый раз, когда мы спускались по крутой улице. Жить как живется, день за днем. Не думать о будущем. Радоваться обществу доброжелательных людей, которые готовы тебе помочь, и, глядишь, мало-помалу обретешь веру в себя. - Мне надо вернуться в Париж... У меня работа... Они предложили отвезти меня на машине на вокзал в Сен-Рафаэль. Нет, их это не затруднит. Им все равно надо заехать еще раз на виллу в Иссамбре. На этот раз машину вел он, а я устроился на заднем сиденье. - Надеюсь, вам не будет страшно, - сказала она, обернувшись ко мне. - Он водит машину еще хуже, чем мы с вами. Он ехал очень быстро, и частенько на поворотах я хватался за спинку переднего сиденья. В конце концов моя рука случайно оказалась на ее плече, и в тот момент, когда я хотел убрать ее, он затормозил на новом вираже, да так резко, что она сильно сжала мое запястье. - Он нас убьет, - сказала она. - Нет-нет. Можете не волноваться. Все обойдется. На вокзале в Сен-Рафаэле он быстро прошел к окошку кассы, а она остановила меня у стенда с книгами и газетами. - Не найдете ли детектива для меня? - попросила она. Я оглядел все полки и выбрал книжку из "Черной серии". - Годится, - сказала она. Он подошел к нам. И протянул мне билет: - Я взял вам в первом классе. Так будет удобнее. Я был смущен. Подыскивал слова, чтобы поблагодарить его: - Право, не стоило... Он пожал плечами и тоже купил книжку из "Черной серии". Потом они проводили меня на перрон. Минут десять надо было подождать поезда. Мы втроем сели на скамейку. - Мне очень хотелось бы еще увидеться с вами, - сказал я. - Вот наш телефон в Париже. Мы непременно будем там зимой. Он вынул авторучку из внутреннего кармана куртки, вырвал страничку из "черносерийной" книжки и написал там фамилию и номер телефона. Потом свернул листочек и подал мне. Я поднялся в вагон, а они стояли перед дверью и ждали отправления поезда. - Вам будет спокойно... - сказал он. - В вашем купе - никого. Когда поезд тронулся, она сняла темные очки, и я снова увидел ее бледно-голубые или серые глаза. - Удачи вам! - пожелала она. В Марселе, когда я рылся в своей дорожной сумке, чтобы проверить, не забыл ли я паспорт, под воротником одной из рубашек обнаружил несколько банкнот. Я все думал, кому из них, ему или ей, пришла в голову мысль положить мне эти деньги. Или обоим одновременно? Я воспользовался тем, что было 14 июля, чтобы, не привлекая ничьего внимания, проскользнуть в нашу квартиру в Сите-Верон. Вошел в подъезд, которым давно никто не пользуется, позади "Мулен-Руж". На третьем этаже есть дверь, ведущая в чулан. Перед своим мнимым отъездом в Рио-де-Жанейро я взял с собой ключ от нее - старый ключ, о существовании которого Аннет не подозревает, и предусмотрительно положил на столик у изголовья кровати тот единственный, который ей был знаком, - ключ от главной двери. Таким образом, даже если бы она догадалась, что я остался в Париже, она знала, что свой ключ я забыл и, следовательно, у меня нет никакой возможности нежданно нагрянуть в квартиру. В комнатке темно. Ощупью я нашел ручку двери в комнату, что называлась бы детской, если бы у нас с Аннет были дети. Коридор с книгами по стенам ведет в большую комнату, служащую нам гостиной. Я шел на цыпочках, хотя риска никакого не было. Все были наверху, на террасе. Я слышал глухой шум разговоров. Жизнь продолжалась без меня. На секунду у меня возник соблазн подняться по узенькой лесенке с плетеными канатными перилами и буйками, закрепленными на стенах. Я вышел бы на террасу, похожую на палубу пассажирского лайнера, потому что мы с Аннет хотели, чтобы наша квартира создавала иллюзию, будто мы всегда в кругосветном путешествии: иллюминаторы, узкие коридоры, борт... Итак, я вышел бы на террасу, и там моментально, что называется, "воцарилась бы мертвая тишина". Потом, когда удивление прошло бы, меня бы засыпали вопросами, устроили бы праздник и веселье стало бы еще более буйным, чем обычно, - салют из бутылок с шампанским в честь возвратившегося. Но я остановился на первой ступеньке. Нет, решительно, я никого не хотел видеть, ни с кем не хотел разговаривать, не хотел давать объяснения, возвращаться в привычную жизнь. Мне бы только зайти в спальню, взять несколько летних вещей и пару легких туфель. Я тихо повернул ручку двери, но она была заперта изнутри. Внизу, на полу, полоска света. Кто-то уединился здесь в самый разгар веселья. Кто? Аннет и Кавано? Моя вдова - разве не была она моей вдовой, если я решил никогда не появляться? - лежала в супружеской постели с моим лучшим другом? Я проник в смежную комнату, которая служила мне кабинетом. Дверь в спальню была приоткрыта. Я узнал голос Аннет. - Да нет... Дорогой мой... Не бойся... Никто не может прийти и помешать нам... - Ты уверена? Кто угодно может спуститься с террасы и зайти сюда... Особенно Кавано... - Да нет... Кавано не придет... Я заперла дверь на ключ... С первых же слов Аннет, по ее нежному и покровительственному тону я понял, что она не с Кавано. Потом узнал бархатный голос Бен Смидана, юноши, с которым я и Кавано познакомились в начале этого года в Клубе путешественников, пригрели его, стали его крестными отцами. Этот молодой человек хотел посвятить себя поиску останков кораблей, затонувших в Индийском и Тихом океанах. Аннет считала, что у него "лицо греческого пастуха". Свет в спальне погас, и Аннет глухим голосом сказала: - Не бойся, дорогой мой... Тогда я тихо закрыл дверь и включил лампу на своем письменном столе. Порылся в ящиках и нашел старую темно-зеленую картонную папку. Зажав ее под мышкой, я вышел из комнаты, оставляя свою вдову и Бен Смидана предаваться любовным утехам. Посреди коридора я на минуту замер, вслушиваясь в шум разговоров. Я подумал о Кавано, стоящем там, наверху, у бортика, с бокалом шампанского в руке. Вместе с остальными гостями он смотрит на площадь Бланш, похожую на маленький рыбацкий порт, гавань, куда только что причалил корабль. Если только он не заметил продолжительного отсутствия Аннет и не размышляет о том, куда же все-таки могла подеваться моя вдова. Я вспомнил, мысленным взором увидел, как двадцать лет тому назад сидел с Ингрид и Риго в полутьме возле бунгало. Вокруг нас - взрывы хохота и громкие голоса, похожие на те, что сейчас долетают до меня с террасы. Мне примерно столько же лет, сколько было тогда Ингрид и Риго, и их поведение, казавшееся мне тогда таким странным, сегодня вечером стало для меня естественным. Я вспомнил фразу, сказанную Ингрид: "Мы притворимся мертвыми". Я спустился по черной лестнице, вышел на задворки "Мулен-Руж" и оказался на бульваре. Пересек площадь Бланш и посмотрел наверх, на нашу террасу. Нет никакого риска, что они смогут оттуда разглядеть меня в толпе туристов из переполненных автобусов и всех тех, кто просто вышел прогуляться в праздник. Интересно, вспомнили они обо мне хоть на секундочку? Честно говоря, все они были мне симпатичны: моя вдова, Кавано, Бен Смидан и остальные гости. В один прекрасный день я вернусь и буду среди них. Я еще не знаю точной даты своего воскрешения. Надо, чтобы у меня на это достало сил и желания. А сегодня я поеду на метро до заставы Доре. Мне легко. И я отрешен от всего. 3 Когда к полуночи я вернулся, фонтаны на площади все еще светились и несколько компаний - там, я заметил, были и дети - шли к зоопарку. По случаю 14 июля его не закрывали, и звери, наверняка полусонные, сидели в своих клетках и вольерах. Почему бы и мне не отправиться с ночным визитом в зоопарк и тем самым потешить себя иллюзией, что сбылась давнишняя мечта: меня закрыли на ночь в зоопарке? Но я предпочел вернуться в гостиницу "Доддс" и улегся в своей комнате на узкой кровати из вишневого дерева. Перечел листки, лежавшие в темно-зеленой папке: отдельные заметки и даже коротенькие главки, написанные десять лет назад. Это были наброски к проекту, что я лелеял в ту пору: написать биографию Ингрид. Стоял сентябрь, парижский сентябрь, и тогда я впервые испытал сомнения, ту ли жизнь и профессию я себе выбрал. Отныне я должен был делить Аннет со своим лучшим другом. Зрители не хотели смотреть фильмы, которые мы с ним привозили с другого конца земли. Все эти страны с муссонами, землетрясениями, эпидемиями и непроходимыми лесами потеряли для меня очарование. А может, его никогда и не было? Дни сомнений и тоски... У меня было пять недель передышки, перед тем как тащиться через всю Азию по маршруту, некогда избранному для "Желтой кругосветки". Я проклинал членов той экспедиции, следы колес которой я теперь обязан был отыскать. Никогда еще Париж, набережные Сены и площадь Бланш не казались мне столь привлекательными. Какая же глупость опять оставлять все это... Воспоминания об Ингрид назойливо вертелись в моей голове. Дни перед отъездом я провел, записывая все, что знал о ней, то есть совсем немного... После войны лет пять или шесть Риго и Ингрид прожили на юге, но об этом времени у меня никаких сведений не было. Потом Ингрид уехала в Америку. Отправилась туда без Риго, с одним кинопродюсером. Он хотел, чтобы она сыграла несколько маленьких ролей в каких-то бездарных фильмах. Риго приехал к ней, она бросила продюсера и кино. Потом снова рассталась с Риго, он возвратился во Францию, а она еще долгие годы провела в Америке - годы, о которых я вообще ничего не знал. Затем вернулась во Францию, в Париж. А чуть позже - к Риго. И тут мы подходим к тем дням, когда я встретился с ними на дороге из Сен-Рафаэля. Перечитывая свои записи через десять лет, я испытал неприятное ощущение, как будто их сделал кто-то другой. Вот, например, глава под названием "Годы в Америке". А убежден ли я в том, что они занимают такое уж существенное место в ее жизни? Спустя много лет эпизод этот казался почти ничтожным, нереальным и чуть ли не смешным. Но десять лет назад, когда я писал эти заметки, я был очень внимателен ко всему сопутствующему и блестящему, а до главного, существенного - не добирался. Что за ребячество было вырезать из иллюстрированного журнала 1951 года цветную фотографию Елисейских полей, снятую летним вечером, под тем предлогом, что именно летом 1951 года в кафе на одной из террас Елисейских полей Ингрид познакомилась с американским продюсером... Я приложил этот документ к своим записям, чтобы лучше передать атмосферу, в которой жила Ингрид, когда ей было двадцать пять лет. Зонты и плетеные стулья в кафе на Елисейских полях, тогда еще походивших на курорт, обаяние парижских вечеров, так гармонировавшее с ее молодостью... А вот имя, которое я записал, - Александр д'Арк, старик-француз из Голливуда, познакомивший Ингрид с продюсером в тот вечер. Д'Арк сопровождал его во всех поездках по Европе, и ему было поручено знакомить продюсера с теми, кого тогда именовали юными особами... Среди моих записок был и другой документ, казавшийся мне совершенно необходимым для биографии Ингрид: фотография американского продюсера, на которую я случайно наткнулся в ходе своих разысканий. Снимок был сделан во время гала-концерта в одном из казино во Флориде. На эстраде, устроенной посреди зала, выступали гимнасты, и неожиданно продюсер, чтобы покрасоваться перед Ингрид, встал из-за стола, снял смокинг, бабочку и рубашку. Полуобнаженный, он поднялся на эстраду и на глазах ошеломленных гимнастов ухватился за трапецию. Фотография представляла его висящим на ней: тело напряжено, живот втянут, ноги подняты под прямым углом... Он был очень маленького роста и носил тоненькие усики по краю губы, что пробудило во мне далекие детские воспоминания. Сжатые челюсти, какой-то победный торс и ноги, торчащие под прямым углом... Этот человек хотел доказать женщине, годившейся ему в дочери, что можно оставаться вечно молодым. Когда Ингрид рассказывала мне этот забавный эпизод, она так же, как и я, безумно хохотала, даже до слез. Я все думаю, не мысль ли о том, сколько времени потеряно на такие глупости, вызвала эти слезы... Я порвал фотографию Елисейских полей и портрет продюсера на мелкие кусочки, скомкал и бросил в мусорную корзинку, стоявшую у меня в комнате. Та же участь постигла и листочек, где речь шла об Александре д'Арке, чьи фальшивая фамилия и профессия антрепренера показались мне десять лет назад столь романтичными, что я счел это второстепенное лицо достойным присутствовать в биографии Ингрид. И испытываю теперь смутные угрызения совести: а есть ли у биографа право опускать какие-то мелочи только потому, что он счел их лишними? И, с другой стороны, все ли они имеют значение, нужно ли их нанизывать на одну нить, не позволяя себе отдавать предпочтение одним в ущерб другим, то есть чтобы самая малая подробность не была упущена, словно в описи имущества, подлежащего конфискации? А может, линия каждой жизни, дойдя до своего конца, сама очистится от бесполезных и чисто декоративных деталей. И останется только самое главное: белые пятна, умолчания и паузы. В конце концов я заснул, беспрестанно перебирая в голове все эти серьезные вопросы. На следующее утро в кафе на углу площади и бульвара Сульт девушка и юноша, которым было немногим больше двадцати, сели за соседний столик и улыбнулись мне. Я еле сдержался, чтобы не заговорить с ними. Мне показалось, что они очень подходят друг другу, он - брюнет, а она - блондинка. Быть может, и мы с Аннет так же смотрелись в этом возрасте. Их присутствие как-то ободрило меня, видимо, передались какие-то флюиды, потому что весь день меня не покидало хорошее настроение. Эта парочка навела меня на размышления о первой моей встрече с Ингрид и Риго на дороге из Сен-Рафаэля. Я задумался, почему они остановились и так запросто пригласили меня к себе. Как будто мы были знакомы всю жизнь. Тогда, после бессонной ночи в поезде, у меня мутилось в голове от усталости и мне казалось вполне естественным, что все происходит само собой: стоит поднять руку - и тут же останавливается машина, тебе помогают, ни о чем не расспрашивая. Засыпаешь как ни в чем не бывало под соснами, а когда просыпаешься, на тебя смотрят светло-голубые глаза. Под руку с Ингрид я спускался по Крепостной улице, и у меня была уверенность, что я впервые в жизни оказался под чьей-то опекой. Но я не забыл, как хромал Риго, стараясь делать это почти незаметно, словно хотел скрыть ранение, не забыл я и слов, которые прошептала в темноте Ингрид: "Мы притворимся мертвыми". Уже тогда они оба, должно быть, чувствовали, что они почти у финиша, во всяком случае Ингрид. Быть может, мое присутствие было для них развлечением и временным успокоением. А может, я вызвал у них мимолетные воспоминания молодости. Ведь и в самом деле, тогда, на Лазурном берегу, им было столько же, сколько мне теперь. Они чувствовали себя неприкаянными. И одинокими, как сироты. Именно поэтому Ингрид хотела знать, есть ли у меня родители. 4 Сегодня вечером в комнатке гостиницы "Доддс" мне незачем заглядывать в записи. Я все помню так, словно это было вчера... Они приехали на Лазурный берег весной 1942 года. Ей было шестнадцать, а ему - двадцать один. Они сошли не в Сен-Рафаэле, как я, а в Жуан-ле-Пэне. Приехали из Парижа, нелегально перейдя демаркационную линию. У Ингрид было удостоверение личности на имя Ингрид Теирсен, в замужестве Риго, которое делало ее на три года старше. У Риго за подкладкой курток и на дне чемодана была спрятана не одна сотня тысяч франков. В то утро в Жуан-ле-Пэне они были единственными путешественниками. У вокзала стоял фиакр, черный фиакр, запряженный белой лошадью. Они решили взять его - у них были чемоданы. Лошадь шла шагом, они ехали безлюдной сосновой аллеей. Голова кучера все время кренилась вправо. Со спины можно было подумать, что он уснул. На повороте дороги к мысу показалось море. Фиакр двинулся вниз по склону. Кучер щелкнул кнутом, и лошадь пошла рысью. Вскоре фиакр остановился, но не сразу, а какими-то рывками, перед огромным белым отелем "Провансаль". - Нужно сказать им, что у нас с тобой свадебное путешествие, - сказал Риго. В отеле работал только один этаж, и редкие постояльцы, казалось, жили там тайком. Чтобы попасть на этот этаж, надо было подняться на лифте, кабина медленно пересекала лестничные площадки, где царили мрак и тишина и где лифт больше никогда не остановится. А тому, кто предпочел бы воспользоваться лестницей, понадобился бы фонарь. Большой обеденный зал закрыт. Люстра закутана белой простыней. Бар тоже не работал. И потому все собирались в углу холла. Окно их комнаты, расположенной в задней части отеля, выходило на улочку, отлого спускавшуюся к пляжу. Со своего балкона, возвышавшегося над соснами, они часто видели, как фиакр сворачивал на дорогу к мысу. Вечером тишина стояла такая плотная, что цокот копыт был слышен очень-очень долго. Ингрид и Риго придумали такую игру: у кого слух острее, кто услышит самый последний звук. В Жуан-ле-Пэне все вели себя так, будто войны не было вовсе. Мужчины ходили в пляжных штанах, женщины - в коротких светлых пляжных юбках. Все эти люди были лет на двадцать старше Ингрид и Риго, но это было почти незаметно. Благодаря загару и спортивной выправке они сохраняли моложавость и обманчивую беззаботность. Они не знали, как все обернется, когда кончится лето. За аперитивом они обменивались адресами. Удастся ли получить комнаты этой зимой в Межеве? [зимний спортивный курорт в Савойе] Некоторые предпочитали Валь-д'Изер и готовились "забронировать" Изеранский перевал. А другие не имели ни малейшего намерения покидать Лазурный берег. Собирались взять "Высоту-43" в Сен-Тропезе, этот белый отель, похожий на огромный лайнер, пришвартовавшийся в соснах над пляжем в Буйабесе. Там они будут в безопасности. Порой на загорелых лицах прочитывалась мимолетная тревога: придется искать такие места, которые обошла война, а их, этих оазисов, становится все меньше и меньше... На Лазурном берегу появились пайки и карточки. Ни о чем не думать, чтобы не утратить хорошего настроения. Эти праздные дни иногда вызывали ощущение, что живешь под надзором. Постояльцы старались гнать из головы всякие мысли. Так хорошо нежиться на солнце под пальмами... Закрыть глаза. Ингрид и Риго жили в том же ритме, что и эти люди, забывшие о войне, но держались в стороне и избегали разговоров с ними. Поначалу всех удивляла их молодость. Они ждут своих родителей? Приехали на каникулы? Риго ответил, что они с Ингрид - в свадебном путешествии, просто-напросто. И этот ответ вовсе не удивил, а, наоборот, успокоил постояльцев "Провансаля". Раз молодые люди отправляются в свадебные путешествия, положение, стало быть, не так уж трагично и земля все еще вертится. Каждое утро они вдвоем спускались на пляж, лежавший внизу, под соснами, между казино и началом дороги к мысу. Собственный пляж отеля с беседкой и кабинками для переодевания работал не так, как в "мирное время", если воспользоваться выражением консьержа. Несколько шезлонгов и зонтов все же осталось в распоряжении постояльцев. Но до окончания войны им было запрещено пользоваться кабинками. Оказавшись на этом пляже, новоприбывший на каждом шагу задавался вопросом, не нарушил ли он запрета. И даже немного стеснялся загорать. В первые дни Риго успокаивал Ингрид, все время боявшуюся, что их спросят, что они тут делают, - она все еще не пришла в себя после нестабильной жизни в Париже, которая выпала на ее долю. В одной из лавочек Жуан-ле-Пэна он купил ей светло-зеленый купальник. И коротенькую пляжную юбку в пастельных тонах, такую же, какие носили другие женщины. Они, вытянувшись, лежали на понтоне и, как только солнце подсушивало кожу, тут же снова окунались в воду. Плыли в открытое море, а потом возвращались к пляжу, бок о бок, лежа на спинах. Сразу после полудня, когда жара была слишком тяжелой, они пересекали пустынную дорогу и гуляли по аллее, обсаженной пальмами и соснами, которая вела ко входу в "Провансаль". Частенько консьержа не бывало на месте. Но у Риго в кармане халата всегда лежал их ключ. И вот - медленный подъем на лифте, одна за другой проплывают темные лестничные площадки, за которыми угадывались тихие и бесконечно длинные коридоры да комнаты, где, без сомнения, ничего и не осталось, кроме матрацев на кроватях. По мере того как лифт поднимался выше, дышать становилось легче, сумерки окутывали свежестью. На шестом этаже большая зарешеченная дверь громко хлопала за их спинами, и больше уж ничто не нарушало тишины. Со своего балкона они смотрели на сосновую рощу, на опушке которой среди темной зелени белело казино. Вдоль ограды отеля - отлого спускавшаяся улочка, по которой никто не ходил. Потом они закрывали ставни - светло-зеленые, такого же цвета, что и купальник Ингрид. Вечером они шли мимо сквера ужинать в один из ресторанов Жуан-ле-Пэна, где не обращали внимания на запреты и ограничения. Клиенты приезжали туда из Ниццы и из Канн. Поначалу Ингрид чувствовала себя там неловко. Завсегдатаи приветствовали друг друга, не вставая из-за столиков, мужчины небрежно завязывали спереди рукава наброшенных на плечи свитеров, а женщины демонстрировали загорелые спины и креольские платки на головах. Иногда слышалась английская речь. Война была так далеко... Зал ресторана занимал крыло здания, соседнего с казино, и столики стояли даже на тротуаре. Поговаривали, что у хозяйки, мадемуазель Котийон, в прошлом были неприятности с правосудием, но теперь она пользовалась "высоким покровительством". Она была весьма любезна и называла себя принцессой Бурбонской. Когда безлунными ночами они возвращались в отель, обоих охватывало беспокойство. Ни одного горящего фонаря, ни одного освещенного окна. Ресторан принцессы Бурбонской еще сверкал, будто она оставалась последней, кто осмеливался презирать комендантский час. Но еще несколько шагов - и этот свет исчезал, дальше они шли в полной темноте. Шум голосов тоже затухал. Соседи по ресторанному столику и по пляжу вдруг представлялись какими-то артистами застрявшей тут из-за войны бродячей труппы, которые принуждены играть роли мнимых отдыхающих на пляже и в ресторане мнимой принцессы Бурбонской. Да и сам "Провансаль", белый массив которого угадывался в сумерках, казался огромной декорацией из папье-маше. И каждый раз, когда они шли сквозь темную сосновую рощу, Ингрид плакала навзрыд. Но вот они входили в холл. Сверкающая люстра заставляла жмурить глаза. Консьерж в униформе был на своем месте за стойкой. Улыбаясь, он протягивал им ключи от комнаты. Все понемногу начинало обретать плотность и реальность. Они были в настоящем холле отеля с настоящими стенами и настоящим консьержем в униформе. Потом они входили в лифт. И вновь, нажимая на кнопку шестого этажа, испытывали сомнения и беспокойство: все другие кнопки заклеили липкой лентой, чтобы было ясно - остальные этажи заперты. Медленный подъем в темноте заканчивался - они попадали на лестничную площадку и шли дальше по коридору, где слабо светились голые лампочки без плафонов. Так они и двигались, переходя из освещенного пространства в темноту и из темноты на свет. Надо было привыкнуть к этому миру, где в любую секунду все становилось колеблющимся и непрочным. Утром, когда они открывали ставни, комнату заливал беспощадно яркий свет. Точно так же, как и в былые времена. Темная зелень сосен, голубое небо, запахи эвкалипта и олеандра с проспекта Сарамартель, спускающегося к пляжу... В мареве жары огромный белый фасад "Провансаля" казался чем-то вечным, незыблемым. Глядеть на него с пляжа, растянувшись после купания на понтоне, было успокоительно. Все испортила одна мелкая деталь. Это темное пятно Риго впервые заметил как-то под вечер: на скамейке в одной из аллей сосновой рощи, когда они с Ингрид возвращались с прогулки по приморскому бульвару, сидел человек в обычном городском костюме и читал газету. С темным костюмом контрастировало лицо, молочно-белое, как у тех, кто никогда не бывает на солнце. На следующее утро, когда они вдвоем лежали на понтоне, Риго снова заметил это темное пятно около балюстрады на площадке, слева от лестниц, ведущих к пляжу. Человек смотрел на немногих загорающих. Но только один Риго видел его, потому что все остальные сидели к нему спиной. В какой-то момент Риго захотелось показать его Ингрид, но он передумал. Вместо этого он увлек ее в море, они заплыли дальше обычного, а потом, плывя на спине, вернулись к понтону. Ингрид предпочла бы остаться на пляже, потому что доски понтона обжигали кожу. Риго пошел к галерее за шезлонгом для нее. Когда он вернулся, Ингрид стояла в своем светло-зеленом купальнике у самой воды. Риго поднял взгляд к балюстраде. Человек, похоже, следил за Ингрид. На губах словно приклеена сигарета. Лицо оставалось таким же молочно-белым, хотя солнце жгло по-прежнему. А костюм его казался еще более темным по контрасту с галереями и белоснежными кабинками на пляже. И еще раз Риго заметил его перед обедом, он сидел в глубине холла и не сводил глаз с постояльцев отеля, выходивших из лифта. До сих пор Риго не удавалось хорошенько рассмотреть лицо этого человека. Но в тот же вечер в ресторане принцессы Бурбонской ему представилась полная возможность сделать это. Тот сидел за соседним столиком. Костлявое лицо, белокурые с рыжеватым отливом волосы зачесаны назад. Молочно-белая кожа на скулах казалась рябой. Человек в темном костюме переводил внимательный взгляд с одного столика на другой - а здесь уже собрались все завсегдатаи заведения. Можно было подумать, что он составляет список этих людей. В конце концов его взгляд упал на Ингрид и Риго. - У вас каникулы? Он постарался смягчить металлический тембр своего голоса, будто хотел, чтобы они признались ему в какой-то постыдной тайне. Ингрид повернула к нему голову. - Не совсем, - ответил Риго. - У нас свадебное путешествие. - Свадебное? Склонив голову, он изобразил восхищение. Затем достал из кармана пиджака мундштук, вставил туда сигарету "Капораль" - пачка их лежала на столе, - закурил, затянувшись так, что ввалились щеки. - Повезло вам - свадебное путешествие... - Повезло? Вы действительно так полагаете? Риго уже жалел, что столь дерзко ответил ему. Уставившись на этого человека, он таращил глаза, притворяясь изумленным. - По теперешним обстоятельствам мало кто из людей вашего возраста может позволить себе свадебное путешествие... Опять этот слащавый тон. Ингрид молчала. Риго понял, что она смущена и очень хотела бы уйти из ресторана. - Вы хорошо переносите эти сигареты? - спросил Риго, показывая на пачку "Капораль". Голова закружилась. И уже поздно, отступать некуда. Человек, прищурив глаза, изучающе смотрел на него. Риго услышал собственный голос: - У вас от них не першит в горле? У меня есть английские, если хотите. И Риго протянул ему пачку "Крейвен". - Я английских сигарет не курю, - поджав губы, криво улыбнулся человек. - Мне это не по средствам. Потом он заглянул в меню и с этого момента делал вид, что не замечает Ингрид и Риго. Взгляд его так и рыскал по столикам, словно он хотел запечатлеть в памяти лица всех присутствующих, а затем, позже, описать их. Вернувшись в гостиницу, Риго сожалел, что повел себя так по-детски вызывающе. Пустую пачку "Крейвен" он нашел в ящике ночного столика - ее забыл кто-то из постояльцев в роскошные довоенные времена. Они с Ингрид стояли на балконе, облокотясь о перила. Внизу в ярком лунном свете четко вырисовывались башни собора и зонтики сосен. Терраса ресторана принцессы Бурбонской пряталась в густой листве. - Что это за тип? - спросила Ингрид. - Не знаю. Если бы Риго был один, присутствие этого человека не испугало его. С тех пор как началась война, он вообще никого и ничего не боялся, но ему было страшно за Ингрид. Частенько Темное Пятно - так назвала его Ингрид - оставался невидимым. Можно было подумать, что он растаял на солнце Жуан-ле-Пэна. Но, к несчастью, он появлялся снова, и там, где его совсем не ждали. На балюстраде над пляжем в часы морских купаний. На тротуаре по дороге на мыс. На террасе казино. Как-то вечером, когда Риго уже входил в лифт - в номере его ждала Ингрид, - он услышал за спиной металлический голос: - А у вас все еще свадебное путешествие? Он обернулся. Тот человек стоял перед ним и прямо-таки ласкал его взглядом. - Да. Риго ответил насколько возможно спокойно, без эмоций. Из-за Ингрид. Однажды ночью он проснулся в три часа и открыл окно - было жарко и душно. Ингрид спала, сбив во сне простыни к ногам. Переливы лунного света освещали ее плечо и изгиб бедра. Риго нервничал, ему не спалось. Он встал, на цыпочках вышел из комнаты, решив раздобыть пачку сигарет. Лампочки в коридоре светили слабее, чем обычно. В лифте лампочка была погашена, но внизу люстра сверкала вовсю. Он собирался идти через холл и вдруг увидел Темное Пятно за стойкой администратора. В холле никого не было. Человек склонился над раскрытой регистрационной книгой и что-то выписывал оттуда. Он не заметил Риго, и у того еще было время повернуть назад и подняться к себе в комнату. Но точно так же, как тогда, в тот вечер в ресторане принцессы Бурбонской, у Риго закружилась голова. Медленным шагом он двинулся к стойке администратора. Человек был по-прежнему погружен в свою работу. Подойдя к нему, Риго положил обе руки на мрамор. Тогда черный человек поднял голову и изобразил улыбку. - Я спустился за сигаретами, - сказал Риго. - За "Крейвен", я полагаю? Тот же слащавый тон, что и в прошлый раз. - Но кажется, я мешаю вам работать, приду попозже. И Риго, не таясь, склонился над записной книжкой, в которую человек в костюме что-то переписывал; оказалось - фамилии постояльцев отеля, зарегистрированных в книге. Тот резко закрыл книжку. - За неимением "Крейвена", может, хотите такую? - Он протянул Риго пачку "Капораль". - Нет, спасибо. - Риго сказал это почти любезно. Взгляд его был прикован к открытой перед ним большой регистрационной книге. - Вы что-то выписывали? - Да, кое-какие сведения. Я-то работаю, это вы тут в свадебном путешествии... Как и тогда, вечером, взгляд его словно ласкал Риго. А когда он улыбнулся, блеснул золотой зуб. Риго оглядел Темное Пятно. Костюм мятый. Из-под воротника коричневой рубашки торчал черный, чересчур маленький галстук. Человек закурил. Пепел просыпался на лацканы пиджака. От него вдруг пахнуло смесью табака, пота и цветочного одеколона. - Я искренне сожалею, что я в свадебном путешествии, - сказал Риго, - но уж так получилось... ничего не поделаешь... Потом он повернулся и пошел через холл к лифту. Подойдя к решетке, он взглянул на человека за стойкой администратора. Тот тоже смотрел на него. И под пристальным взглядом Риго он в конце концов вернулся к своему занятию, стараясь держаться как можно более естественно. Он листал регистрационную книгу отеля, время от времени выписывая что-то - наверняка фамилии постояльцев, ускользнувших от его внимания. Когда Риго вернулся в номер, Ингрид по-прежнему спала. Он сел в изножье кровати и разглядывал ее гладкое, совсем детское лицо. Заснуть не удастся - это ясно. Он вышел на балкон, оперся спиной о перила и снова стал смотреть на Ингрид. Ее левая щека лежала на вытянутой руке. Кисть свисала с края кровати. Он услышал цокот копыт, предвещавший появление фиакра, и подумал, не чудится ли ему это. Откуда здесь фиакр так поздно? Цокот был все громче и громче, Риго склонился вниз, надеясь увидеть белую лошадь. Но сосны скрыли от него поворот дороги на мыс. Цокот затихал, а рядом не было Ингрид, чтобы ловить звук последнего удара. Он закрыл глаза. Теперь этот стук на дороге был почти неразличим. Вот сейчас стихнет совсем, и уж больше ничто не потревожит тишину. Риго представил себе, что сидит рядом с Ингрид в фиакре, едущем по этой дороге. Склоняется к кучеру, спрашивает его, куда, собственно, они едут, но тот спит. Ингрид - тоже. Голова ее лежит у Риго на плече, и он чувствует ее дыхание на своей шее. Не спит только он, да еще белая лошадь. Ему не дает спать тревога. А белой лошади? А вдруг она неожиданно остановится вот так, среди ночи? Наутро они загорали на понтоне, время от времени Риго поднимал голову и смотрел на балюстраду над пляжем, чтобы убедиться, что Темного Пятна больше нет. И правда, нет. Улетучился. Но надолго ли? В какой момент и в каком месте Жуан-ле-Пэна он снова появится? Ингрид забыла в номере пляжную шляпу. - Я схожу за ней, - сказал Риго. - Да не надо. Останься. - Надо. Я пошел. Это был предлог, чтобы на минуту уйти с пляжа, не встревожив Ингрид. Он хотел убедиться, что этого типа нет поблизости. Риго дышалось бы легче, если бы удалось обнаружить, где находится черный человек. Но ни в саду, ни в холле отеля его не оказалось. Держа шляпу в руках, Риго сделал крюк, прошел по ведущей к сосняку улице. Солнце припекало, и он держался теневой стороны. Впереди, метрах в десяти от него, по тому же тротуару шел сутуловатый человек высокого роста. Риго узнал консьержа из отеля. Пляжная шляпа была похожа на те, которые десять лет назад носила мать Риго. Ингрид купила ее в лавочке возле казино, там, на витрине, кроме нее, ничего больше и не осталось: кто-то (может, и его мать) забыл ее в Жуан-ле-Пэне в конце сезона, как ту пустую пачку "Крейвен", которую он нашел в глубине ящика. Консьерж шел медленно, и Риго не хотел обгонять его. Ему вспомнилась вилла по дороге на мыс, куда несколько раз брала его с собой мать, навещая подругу американку. Они приезжали из Канн сразу после полудня. Ему тогда было лет десять - двенадцать. В гостях они проводили весь день, до самого вечера. Народу полным-полно и в гостиной, и внизу на эстакаде. Все эти люди увлекались водными лыжами, а американка была первой женщиной, катавшейся на них. Риго хорошо запомнил одного из гостей: загорелый, седой, сухой, как мумия, человек и тоже большой любитель водных лыж. Мать Риго, показывая на этого гостя, говорила: иди поздоровайся с господином Бэльби, а потом оставляла мальчика в саду, где он играл в одиночестве до самого вечера. Дурные воспоминания. Они нахлынули, когда он увидел шедшего впереди консьержа. Риго догнал его и положил руку ему на плечо. Тот, удивленный, обернулся и улыбнулся Риго: - Вы живете у нас в отеле, если не ошибаюсь? Что-то подталкивало Риго к этому человеку. Со вчерашнего вечера он чувствовал себя таким растерянным и так боялся, как бы с Ингрид не стряслось беды, что был готов цепляться за любой спасательный круг. - Я - сын мадам Поль Риго. Фраза вырвалась у него невольно, и ему стало смешно. Зачем вот так вдруг упоминать свою мать, странную мать, которая на целые дни оставляла сына одного в саду на вилле, а однажды вечером вообще забыла его там? В другой раз, когда он подыхал от голода и холода в альпийском коллеже, единственным, что она сочла нужным прислать ему, была шелковая рубашка. - Сын мадам Риго? Правда? Консьерж смотрел на Риго так, словно тот был принцем Уэлльским. - Надо было сказать мне раньше. Консьерж сразу выпрямился, стал словно выше и был так взволнован, что Риго показалось, будто он произнес магическое заклинание. Он подумал, может, он выбрал укрытием Жуан-ле-Пэн именно потому, что это место было связано с его детством. Грустным, но все же не бесприютным, среди людей, веривших в незыблемость мира или слишком легкомысленных, чтобы задумываться о будущем. И его покойная мать, растаявшая как облако, из таких же... Она бы ничего не поняла ни в войне, ни в этом нынешнем призрачном Жуан-ле-Пэне, где жили за счет черного рынка с фальшивыми документами в кармане. И вот он обратился к ней как к последней надежде на спасение. - О, я помню мадам Поль Риго... Она приезжала к друзьям сюда, в Жуан... А вы, значит, ее сын... И он покровительственно посмотрел на Риго. Тот был абсолютно уверен, что этот человек может ему помочь. - Я хотел посоветоваться с вами, - пробормотал Риго. - У меня затруднительное положение. - Тогда лучше поговорить здесь. И консьерж увлек его под арку большого белого здания, крыши и пустынные внутренние дворики которого Риго видел со своего балкона: школа Святого Филиппа. Они зашли во дворик с крытой галереей, обсаженной платанами. Консьерж усадил его на скамейку под одним из деревьев. - Прошу вас. - И сам сел рядом. - Я вас слушаю. Этот человек годился Риго в дедушки, у него были седые волосы, длинные ноги цеплялись одна за другую. Но выправка у него была как у англичанина или американца. - Так вот, - нерешительно заговорил Риго. - Я приехал сюда из Парижа с девушкой... - С женой, если не ошибаюсь? - Нет, это не жена, я достал ей фальшивые документы... Ей необходимо было уехать из Парижа... - Понимаю... А вдруг все это лишь дурной сон? Какая может быть война, когда сидишь под платаном в школьном дворе, а вокруг тишина, какая бывает только в провинции в полдень? В глубине - классные комнаты, а рядом - седой человек с ласковым голосом, взволнованный воспоминанием о твоей матери. И такое успокаивающее монотонное пение сверчков. - Вам нельзя больше оставаться в отеле, - сказал консьерж. - Но я найду для вас другое место... - Вы правда так думаете? - На будущей неделе полиция будет проверять все отели на Лазурном берегу. Из приоткрытой двери одного из классов выскользнула кошка, прошла через двор и свернулась клубочком в середине солнечного пятна. По-прежнему слышалось пение сверчков. - У нас уже был человек, специально приехавший из Парижа. - Знаю, - сказал Риго. - Человек в темном костюме. И вы думаете, что он все еще здесь? - К сожалению, - ответил консьерж. - Он курсирует между Ниццей и Каннами. Требует на проверку все регистрационные книги. Риго положил пляжную шляпу рядом с собой на скамейку. Ингрид, должно быть, уже беспокоится, что его так долго нет. Ему хотелось бы, чтобы она была здесь с ними, в школьном дворике, где чувствуешь себя в безопасности. И вон кошка спит на солнышке. - А, может, мы могли бы спрятаться здесь? - спросил Риго. И он показал консьержу на классные комнаты и на весь первый этаж, занятый дортуарами. - У меня для вас есть местечко получше, - сказал консьерж. - Вилла одной американки, которую некогда частенько навещала ваша матушка. По дороге на пляж Риго все думал, что сказать Ингрид. Он скроет от нее, что на следующей неделе здесь будет полиция, а просто объяснит, что приятельница его матери предоставляет им свою виллу. Мать... По какой иронии судьбы она вновь и с такой настойчивостью вошла в его жизнь, ведь ему так не хватало ее, когда ее присутствие было необходимо? И вот теперь, когда она умерла, получалось, будто мадам Поль Риго просила прощения, хотела стереть все обиды, которые нанесла ему. На пляже было пусто. Даже шезлонги, стоявшие у воды, не убрали. Одна Ингрид загорала на понтоне. - Я встретил консьержа из "Провансаля", - сказал ей Риго. - Он нашел нам виллу. Отель скоро закрывается. Ингрид сидела на краю понтона и болтала ногами. Она надела свою шляпу, целиком скрывавшую лицо. - Забавно, - сказала она. - Они вдруг все ушли одновременно. Риго, не отрываясь, смотрел на пустые шезлонги. - Наверное, устроили себе сиесту... Хотя он прекрасно знал, что в другие дни всегда в это время народ на пляже еще был. - Купаемся? - спросила Ингрид. - Да. Она сняла шляпу и положила ее на понтон. Они вошли в воду. Море было гладкое, словно озеро. Метров пятьдесят они проплыли брассом, и Риго оглянулся. Большая шляп