стало и грустно. -- От всех остальных разве что редкой фамилией отличаюсь. И больше ничем. День за днем только и растрачиваю жизнь за стойкой в отеле... Ты не звони мне больше. Я, честное слово, не стою твоих счетов за все эти междугородние разговоры. -- Но ведь ты любишь свою работу? -- Ну да, люблю. И работа мне вовсе не в тягость. Но понимаешь, иногда начинает казаться, будто этот отель проглотит меня всю, замурует в себе... Иногда. В такие минуты я прислушиваюсь к себе и думаю: что со мной, кто я? Будто совсем не я, а нечто совсем другое. Там, внутри, остался только отель. А меня -- нет. Не слышно меня. Пропала куда-то... -- По-моему, ты принимаешь отель слишком близко к сердцу, -- сказал я. -- И слишком серьезно обо всем этом думаешь. Отель -- это отель, а ты -- это ты. О тебе я думаю часто, об отеле -- реже. Но я никогда не думаю о вас как о чем-то целом. Ты -- это ты. Отель -- это отель. -- Да это я знаю, не такая уж дурочка... Но иногда они внутри перемешиваются. Граница между ними пропадает. И все мое существо -- мои чувства, моя личная жизнь -- растворяется, теряется в этом отеле, как песчинка в космосе. -- Но ведь это у всех так. Все мы растворяемся в чем-нибудь, перестаем различать границу, теряем себя. Это не только с тобой происходит. Я и сам, например, такой же, -- сказал я. -- Неправда! Ты совсем не такой, -- возразила она. -- Ну ладно, не такой, -- сдался я. -- Но я понимаю, каково тебе. И ты мне очень нравишься. И что-то в тебе меня сильно притягивает. Она долго молчала. Но я хорошо чувствовал ее там, в тишине телефонной трубки. -- Знаешь... Я так боюсь опять оказаться там, в темноте! -- сказала она. -- Такое ощущение, будто скоро это случится снова... И она расплакалась. Я даже не сразу понял, что это за звуки. Лишь чуть погодя сообразил: так могут звучать только сдавленные рыдания. -- Эй... Юмиеси-сан, -- позвал я ее. -- Что с тобой? Ты в порядке? -- Ну конечно, в порядке, чего ты спрашиваешь? Просто плачу себе. Что, уже и поплакать нельзя? -- Да нет, почему же нельзя... Просто я волнуюсь за тебя. -- Ох... Помолчи немного, ладно? Я послушно умолк. Она поплакала еще немного в моем молчании -- и повесила трубку. Седьмого мая раздался звонок от Юки. -- Я вернулась! -- отрапортовала она. -- Поехали куда-нибудь покатаемся? Я сел в "мазерати" и поехал за ней на Акасака. Увидав такую махину, Юки тут же насупилась. -- Где ты это взял? -- Не угнал, не бойся. Ехал как-то лесом, свалился в пруд -- сам выплыл, машина утонула. Выходит из воды Фея Пруда -- вылитая Изабель Аджани. Что, говорит, ты сейчас в пруд обронил -- золотой "мазерати" или серебряный "БМВ"? Да нет, говорю, медную подержанную "субару". И тут она... -- Оставь свои дурацкие шуточки! -- оборвала меня Юки, даже не улыбнувшись. -- Я тебя серьезно спрашиваю. Где ты это взял и зачем? -- С другом поменялся на время, -- сказал я. -- Пришел ко мне друг. Дай, говорит, на твоей "субару" покататься. Ну, я и дал. Зачем -- это уже его дело. -- Друг? -- Ага. Ты не поверишь -- но даже у меня есть один завалящий друг. Юки уселась на переднее сиденье, огляделась. И насупилась пуще прежнего. -- Странная машина, -- произнесла она так, словно ее тошнило. -- Ужасно дурацкая. -- Вот и ее хозяин, в принципе, то же самое говорит, -- сказал я. -- Только другими словами. Она ничего не ответила. Я сел за руль и погнал машину к побережью Сенан. Юки всю дорогу молчала. Я негромко включил кассету со "Стили Дэн" и сосредоточился на дороге. Погода выдалась лучше некуда. На мне была цветастая гавайка и темные очки. На Юки -- легкие голубенькие джинсы и розовая трикотажная рубашка. С загаром смотрелось отлично. Будто мы с ней опять на Гавайях. Довольно долго перед нами ехал сельскохозяйственный грузовик со свиньями. Десятки пар красных свинячьих глаз пялились через прутья клетки на наш "мазерати". Свиньи не понимали разницы разницы между "субару" и "мазерати". Свинье неведомо само понятие дифференциации. И жирафу неведомо. И морскому угрю. -- Ну и как тебе Гавайи? -- спросил я Юки. Она пожала плечами. -- С матерью помирились? Она пожала плечами. -- А ты отлично выглядишь. И загар тебе очень идет. Очаровательна, как кофе со сливками. Только крылышек за спиной не хватает, да чайной ложечки в кулаке. Фея Кафэ-О-Лэ... Будь ты еще и на вкус как "кафэ-о-лэ" -- с тобой не смогли бы тягаться ни "мокка", ни бразильский, ни колумбийский, ни "килиманджаро". Мир перешел бы на сплошной "кафэ-о-лэ". "Кафэ-о-лэ" околдовал бы все человечество. Вот какой у тебя обалденный загар. Я просто из кожи вон лез, расточая ей комплименты. Никаких результатов -- она только пожимала плечами. А может, результаты были, но отрицательные? Может, моя искренность уже принимала какие-то извращенные формы? -- У тебя месячные, или что? Она пожала плечами. Я тоже пожал плечами. -- Хочу домой, -- заявила Юки. -- Разворачивайся, поехали обратно. -- Мы с тобой на скоростном шоссе. Даже у Ники Лауды не получилось бы здесь развернуться. -- А ты съедь где-нибудь. Я посмотрел на нее. Она и правда выглядела очень вялой. Глаза безжизненные, взгляд рассеянный. Лицо, не будь загорелым, наверняка побледнело бы. -- Может, остановимся где-нибудь, и ты отдохнешь? -- предложил я. -- Не надо. Я не устала. Просто хочу обратно в Токио. И как можно скорее, -- сказала Юки. Я съехал с шоссе на повороте к Иокогаме, и мы вернулись в Токио. Юки захотела побыть немного на улице. Я поставил машину на стоянку недалеко от ее дома, и мы присели рядом на скамейке в саду храма НГіги. -- Извини меня, -- сказала Юки на удивление искренне. -- Мне было очень плохо. Просто ужасно. Но я не хотела об этом говорить, поэтому терпела до последнего. -- Зачем же специально терпеть? Ерунда, не напрягайся. У молодых девушек такое часто бывает. Я привык. -- Да я тебе не об этом говорю! -- рассвирепела она. -- Это вообще ни при чем! Причина совсем другая. Мне стало дурно из-за этой машины. От того, что я в ней ехала. -- Но что конкретно тебе не нравится в "мазерати"? -- спросил я. -- В принципе, совсем не плохая машина. Отличные характеристики, уютный салон. Конечно, сам бы я такую себе не купил -- не по карману... -- "Мазерати"... -- повторила Юки сама для себя. -- Да нет, марка тут ни при чем. Совсем ни при чем. Дело именно в этой машине. Внутри у нее -- какая-то очень неприятная атмосфера. Как бы сказать... Вот -- давит она на меня. Так, что плохо становится. Воздуха в груди не хватает, в животе что-то странное, чужое. Как будто я ватой изнутри набитая. Тебе в этой машине никогда так не казалось? -- Да нет, пожалуй... -- пожал я плечами. -- Я в ней все никак не освоюсь -- есть такое дело. Но это, видимо, потому, что я к "субару" слишком привык. Когда резко пересаживаешься на другую машину, всегда поначалу трудновато. Так сказать, на сенсорном уровне. Но чтобы давило -- такого нет... Но ты ведь не об этом, верно? Она замотала головой. -- Совсем-совсем не об этом. Очень особенное чувство. -- То самое? Которое тебя иногда посещает? Это твое... -- Я хотел сказать "наитие", но осекся. Нет, здесь явно что-то другое. Как бы назвать? Психоиндукцией? Как ни думай -- словами не выразить. Только пошлость какая-то получается. -- Оно самое. Которое меня посещает, -- тихо ответила Юки. -- И что же ты чувствуешь от этой машины? -- спросил я. Юки снова пожала плечами. -- Если бы я могла это описать... Но не могу. Четкой картинки в голове не всплывает. Какой-то непрозрачный сгусток воздуха. Тяжелый и отвратительный. Обволакивает меня и давит. Что-то страшное... То, чего нельзя. -- Положив ладошки на колени, Юки старательно подыскивала слова. -- Я не знаю, как точнее сказать. То, чего нельзя никогда. Что-то совсем неправильное. Перекошенное. Там, внутри, очень трудно дышать. Воздух слишком тяжелый. Как будто запаяли в свинцовый ящик и бросили в море, и ты тонешь, тонешь... Я сперва решила, что мне почудилось -- ну, просто навертела страхов у себя в голове, -- и потому терпела какое-то время. А оно все хуже и хуже... Я больше в эту машину не сяду. Забери обратно свою "субару". -- Мазерати, проклятый Небом... -- сказал я загробным голосом. -- Эй, я не шучу. Тебе тоже на этой машине лучше не ездить, -- сказала Юки серьезно. -- Мазерати, беду приносящий... -- добавил я. И рассмеялся. -- Ладно. Я понял, что ты не шутишь. По возможности, постараюсь ездить на ней пореже. Или что -- лучше сразу в море выбросить? -- Если можешь, -- ответила она без тени шутки в глазах. Мы провели на скамейке у храма час, пока Юки не оправилась от шока. Весь этот час она сидела, закрыв глаза и подперев щеки ладонями. Я рассеянно разглядывал людей, проходивших мимо -- кто в храм, кто из храма. После обеда синтоистский храм посещают разве что старики, мамаши с карапузами да иностранцы с фотокамерами. Но и тех -- по пальцам пересчитать. Иногда заявлялись клерки из ближайших контор -- садились на скамейки и отдыхали. В черных костюмах, с пластиковыми "дипломатами" и стеклянным взглядом. Каждый клерк сидел на скамейке десять-пятнадцать минут, а потом исчезал непонятно куда. Что говорить, в это время дня все нормальные люди на работе. А все нормальные дети -- в школе... -- Что мать? -- спросил я Юки. -- С тобой приехала? -- Угу, -- кивнула она. -- Она сейчас в Хаконэ. Со своим одноруким. Разбирает фотографии Гавайев и Катманду. -- А ты не поедешь в Хаконэ? -- Поеду как-нибудь. Когда настроение будет. Но пока здесь поживу. Все равно в Хаконэ делать нечего. -- Вопрос из чистого любопытства, -- сказал я. -- Ты говоришь, в Хаконэ делать нечего, поэтому ты в Токио. Ну, а что ты делаешь в Токио? Юки пожала плечами. -- С тобой встречаюсь. Между нами повисла тишина. Тишина, подобная мертвой петле: чем дальше, тем рискованнее. -- Замечательно, -- сказал я. -- Просто священная заповедь какая-то. Святая и праведная. "Живите и встречайтесь до гроба!.." Прямо не жизнь, а рай на земле. Мы с тобой каждый день собираем розы всех цветов радуги, катаемся на лодочке и плаваем в золотом пруду, а заодно купаем там нашу пушистую каштановую собачку. Хотим есть -- сверху папайя падает. Хотим музыку слушать -- только для нас прямо с неба поет Бой Джордж. Отлично. Не придерешься. Вот только -- какая жалость! -- я-то скоро опять за работу засяду. И развлекаться с тобой всю жизнь, увы, не смогу. Тем более, за папины денежки. С полминуты Юки глядела на меня, закусив губу. И затем ее прорвало: -- То, что ты не хочешь маминых и папиных денег -- это я понимаю, не беспокойся! Только не надо из-за этого так гадко со мной разговаривать. Мне ведь тоже не по себе от того, что я таскаю тебя за собой туда-сюда. Получается, ты живешь своей жизнью, а я тебя от нее отвлекаю и надоедаю все время. Так что, по-моему, было бы нормально, если б ты... Ну... -- Что? Если бы я за это деньги получал? -- По крайней мере, мне так было бы спокойнее. -- Ты не понимаешь главного, -- сказал я. -- Что бы ни случилось -- я не хочу встречаться с тобой по обязанности. Я хочу встречаться с тобой как друг. И не желаю, чтобы на твоей свадьбе я значился как "личный гувернант невесты, когда ей было тринадцать". А все вокруг зубоскалили: "интере-е-сно, из чего состояли его обязанности". Нет уж, увольте. То ли дело -- "друг невесты, когда ей было тринадцать". Совсем другой разговор. -- Какая дикая чушь! -- воскликнула Юки, покраснев до ушей. -- Никогда в жизни свадьбу не закажу! -- Ну, и слава богу. Я сам терпеть не могу свадьбы. Все эти нудные речи, которые надо выслушивать с умным видом. Все эти тортики, сырые и тяжелые, как кирпичи, которые тебе всучивают в подарок на прощанье. Ненавижу. Перевод времени на дерьмо. И сам женился без всякой свадьбы -- еще чего не хватало... А про гувернанта -- это просто пример, который не стоит понимать буквально. Все, что я хочу сказать, звучит очень просто. За деньги друзей не купишь. И уж тем более -- за чьи-то представительские расходы... -- Ты еще сказочку об этом напиши. Для самых маленьких. -- Замечательно! -- рассмеялся я. -- Нет, я в самом деле очень рад. Похоже, ты начинаешь понимать, зачем нужны диалоги, и что в них самое важное. Еще немного -- и мы с тобой сможем стряпать отличные детские комиксы! Юки пожала плечами. -- Послушай, -- продолжал я, откашлявшись. -- Давай серьезно. Хочешь общаться со мной каждый день -- общайся, какие проблемы. Черт с ней, с моей работой. Толку от того, что я разгребаю сугробы, все равно никакого. Я согласен на что угодно. Но при одном условии. Я не общаюсь с тобой за деньги. Поездка на Гавайи -- исключение, первое и последнее. Можно сказать, показательный эксперимент -- как делать нельзя. Транспортные расходы мне оплатили. Женщину мне купили. И что в результате? Ты перестала мне доверять. И я стал противен сам себе... Нет уж, хватит. Больше я в чужие игры играть не намерен. Теперь я сам устанавливаю правила. И не надо меня жизни учить, затыкая мне рот своими деньгами. Я вам не Дик Норт, и уж тем более -- не секретарь твоего папаши. Я -- это я, и пятки лизать никому не нанимался. Я сам хочу с тобой дружить -- потому и дружу. Ты сама хочешь со мной встречаться -- потому я с тобой и встречаюсь. И забудь ты про все эти дурацкие деньги. -- И ты что -- правда будешь со мной дружить? -- спросила Юки, пристально разглядывая накрашенные ногти на ногах. -- Почему бы и нет? Так или иначе, мы с тобой -- люди, которые выпали из нормальной жизни. Ну и ладно, подумаешь. Все равно можно расслабиться и неплохо повеселиться. -- С чего это ты такой добренький? -- Вовсе нет, -- сказал я. -- Просто я не могу бросать на полдороге однажды начатое. Характер такой. Хочешь общаться -- общайся, пока само не иссякнет. Мы с тобой встретились в отеле в Саппоро, между нами завязалась какая-то нить. И я не буду рвать эту нить, пока она сама не оборвется. Уже довольно долго Юки выводила носком сандалии рисунок на земле. Похоже на водоворот, только квадратный. Я молча разглядывал ее творение. -- А разве тебе не трудно со мной? -- спросила Юки. Я немного подумал. -- Может, и трудно, не знаю. Я как-то не думал об этом всерьез. В конце концов, я бы тоже не общался с тобой, если бы не хотел. Невозможно заставить людей быть вместе по обязанности... Почему, например, мне с тобой нравится? Казалось бы, и разница в возрасте -- будь здоров, и общих тем для разговора почти никаких... Может быть, потому, что ты мне о чем-то напоминаешь? О каком-то чувстве, которое я хоронил в себе где-то глубоко. О том, что я переживал в свои тринадцать-пятнадцать. Будь мне пятнадцать -- я бы, конечно, непременно в тебя влюбился... Я тебе это говорил? -- Говорил, -- кивнула она. -- Ну вот. Где-то примерно так, -- продолжал я. -- И когда я с тобой, эти чувства из прошлого иногда ко мне возвращаются. Вместе с тогдашним шумом дождя, тогдашним запахом ветра... И я чувствую: вот он я, пятнадцатилетний, -- только руку протяни. Классное ощущение, должен тебе сказать! Когда-нибудь ты это поймешь... -- Да я и сейчас неплохо понимаю. -- Что, серьезно? -- Я в жизни уже много чего потеряла, -- сказала Юки. -- Ну, тогда тебе и объяснять ничего не нужно, -- улыбнулся я. После этого она молчала минут десять. А я все разглядывал посетителей храма. -- Кроме тебя, мне совершенно не с кем нормально поговорить, -- сказала Юки. -- Я не вру. Поэтому обычно, если я не с тобой -- я вообще ни с кем не разговариваю. -- А Дик Норт? Она высунула язык и изобразила позыв рвоты. -- Уж-жасный тупица! -- В каком-то смысле -- возможно. Но в каком-то не соглашусь. Он мужик неплохой. Да ты и сама, по идее, должна это видеть. Даром что однорукий -- делает и больше, и лучше, чем все двурукие в доме. И никого этим не попрекает. Таких людей на свете очень немного. Возможно, он мыслит не так масштабно, как твоя мать, и не настолько талантлив. Но к ней относится очень серьезно. Возможно, даже любит ее по-настоящему. Надежный человек. Добрый человек. И повар прекрасный. -- Может, и так... Но все равно тупица! Я не стал с ней спорить. В конце концов, у Юки -- свои мозги и свои ощущения... Больше мы о Дике Норте не говорили. Повспоминали еще немного наивную и первозданную гавайскую жизнь -- солнце, волны, ветер и "пинья-коладу". Потом Юки заявила, что немного проголодалась, мы зашли в ближайшую кондитерскую и съели по блинчику с фруктовым муссом. На следующей неделе Дик Норт погиб. 34 Вечером в понедельник Дик Норт отправился в Хаконэ за покупками. Когда он вышел из супермаркета с пакетами в руке, его сбил грузовик. Банальный несчастный случай. Водитель грузовика и сам не понял, как вышло, что при такой отвратительной видимости на спуске с холма он даже не снизил скорость. "Бес попутал", -- только и повторял он на дознании. Впрочем, и сам Дик Норт допустил роковую промашку. Пытаясь перейти улицу, он по привычке посмотрел налево -- и только потом направо, опоздав на какие-то две-три секунды. Обычная ошибка для тех, кто вернулся в Японию, долго прожив за границей. К тому, что все движется наоборот, привыкаешь не сразу. Повезет -- отделаешься легким испугом. Нет -- все может закончиться большой трагедией. Дику Норту не повезло. От столкновения с грузовиком его тело подбросило, вынесло на встречную полосу и еще раз ударило микроавтобусом. Мгновенная смерть. Узнав об этом, я сразу вспомнил, как мы с ним ходили в поход по магазинам в Макаха. Как тщательно он выбирал покупки, как придирчиво изучал каждый фрукт, с какой деловитой невозмутимостью бросал в магазинную тележку пачки "тампаксов". Бедняга, подумал я. От начала и до конца мужику не везло. Потерял руку из-за того, что кто-то другой наступил на мину. Посвятил остаток жизни тому, чтобы с утра до вечера гасить за любимой женщиной окурки. И погиб от случайного грузовика, с пакетом из супермаркета в единственной руке. Прощание с телом состоялось в доме его жены и детей. Стоит ли говорить -- ни Амэ, ни Юки, ни я на похороны не пришли. Я забрал у Готанды свою "субару" и в субботу после обеда отвез Юки в Хаконэ. "Маме сейчас нельзя оставаться одной", -- сказала она. -- Она же сама, в одиночку, не может вообще ничего. Бабка-домработница уже совсем старенькая, толку от нее мало. К тому же на ночь домой уходит. А маме одной нельзя. -- Значит, в ближайшее время тебе лучше пожить с матерью? -- уточнил я. Юки кивнула. И безучастно полистала дорожный атлас. -- Слушай... В последнее время я говорила о нем что-нибудь гадкое? -- О Дике Норте? -- Да. -- Ты назвала его безнадежным тупицей, -- сказал я. Юки сунула атлас в карман на дверце и, выставив локоть в открытое окно, принялась разглядывать горный пейзаж впереди. -- Ну, если сейчас подумать, он все-таки был совсем не плохой... Добрый, все время показывал что-нибудь. Серфингу учил. И с одной рукой был поживее, чем многие двурукие... И о маме очень заботился. -- Я знаю. Совсем не плохой человек, -- кивнул я. -- А мне все время хотелось говорить о нем гадости. -- Знаю, -- повторил я. -- Но ты не виновата. Ты просто не могла удержаться. Она продолжала смотреть вперед. Так ни разу и не повернулась в мою сторону. Ветер из открытого окна теребил ее челку, словно траву на летнем лугу. -- Как ни печально -- такая натура. Неплохой человек. За какие-то качества достоен всяческого уважения. Но слишком часто позволяет себя использовать как мусорное ведро. Все кому не лень проходят мимо и бросают всякую дрянь. В него удобно бросать. Почему -- не знаю. Может, свойство такое с рождения. Примерно как у твоей матери свойство даже молча притягивать к себе внимание окружающих... Вообще, посредственность -- нечто вроде пятна на белой сорочке. Раз пристанет -- всю жизнь не отмоешься. -- Это несправедливо! -- Жизнь -- в принципе несправедливая штука. -- Но я-то сама чувствую, что делала ему плохо!.. -- Дику Норту? -- Ну да. Глубоко вздохнув, я прижал машину к обочине, остановился, выключил двигатель. Снял руки с руля и посмотрел на Юки в упор. -- По-моему, так рассуждать очень глупо, -- сказал я. -- Чем теперь каяться -- лучше бы с самого начала обращалась с ним по-человечески. И хотя бы старалась быть справедливой. Но ты этого не делала. Поэтому у тебя нет никакого права ни раскаиваться, ни о чем-либо сожалеть. Юки слушала, не сводя с меня прищуренных глаз. -- Может быть, я скажу сейчас слишком жестко. Уж извини. Пускай другие ведут себя как угодно -- но именно от тебя я не хотел бы выслушивать подобную дрянь. Есть вещи, о которых вслух не говорят. Если их высказать, они не решат никаких проблем, но потеряют всякую силу. И никого не зацепят за душу. Ты раскаиваешься в том, что была несправедлива к Дику Норту. Ты говоришь, что раскаиваешься. И наверняка оно так и есть. Только я бы на месте Дика Норта не нуждался в таком легком раскаянии с твоей стороны. Вряд ли он хотел, чтобы после его смерти люди ходили и причитали: "Ах, как мы были жестоки!" Дело тут не в воспитанности. Дело в честности перед собой. И тебе еще предстоит этому научиться. Юки не отвечала ни слова. Она сидела, стиснув пальцами виски и закрыв глаза. Можно было подумать, она мирно спит. Лишь иногда чуть приподнимались и вновь опускались ресницы, а по губам пробегала еле заметная дрожь. Да она же плачет, подумал я. Плачет внутри -- без рыданий, без слез. Не слишком ли многого я ожидаю от тринадцатилетней девчонки? И кто я ей, чтобы с таким важным видом устраивать выволочки? Но ничего не поделаешь. В каких-то вопросах я не могу делать скидку на возраст и дистанцию в отношениях. Глупость есть глупость, и терпеть ее я не вижу смысла. Юки долго просидела в той же позе. Я протянул руку и коснулся ее плеча. -- Не бойся, ты ни в чем не виновата, -- сказал я. -- Возможно, я мыслю слишком узко. С точки зрения справедливости, ты действуешь верно. Не бери в голову. Единственная слезинка прокатилась по ее щеке и упала на колено. И на этом все кончилось. Больше -- ни всхлипа, ни стона. -- И что же мне делать? -- спросила Юки чуть погодя. -- А ничего, -- ответил я. -- Береги в себе то, чего не сказать словами. Например, уважение к мертвым. Со временем поймешь, о чем я. Что должно остаться -- останется, что уйдет -- то уйдет. Время многое расставит по своим местам. А чего не рассудит время -- то решишь сама. Я не слишком сложно с тобой говорю? -- Есть немного, -- ответила Юки, чуть улыбнувшись. -- Действительно, сложновато. Ты права, -- рассмеялся я. -- В принципе, все, что я говорю, очень мало кто понимает. Потому что большинство людей вокруг меня думает как-то совсем иначе. Но я для себя все равно считаю свою точку зрения самой правильной, поэтому вечно приходится всем все разжевывать. Люди умирают то и дело; человеческая жизнь гораздо опаснее, чем ты думаешь. Поэтому нужно обращаться с людьми так, чтобы потом не о чем было жалеть. Справедливо -- и как можно искреннее. Тех, кто не старается, тех, кому нужно, чтобы человек умер, прежде чем начать о нем плакать и раскаиваться, -- таких людей я не люблю. Вопрос личного вкуса, если хочешь. Оперевшись о дверцу, Юки глядела на меня в упор. -- Но ведь это, наверное, очень трудно, -- сказала она. -- Да, очень, -- согласился я. -- Но пытаться стоит. Вон, даже толстый педик Бой Джордж, которому в детстве слон на ухо наступил, -- и тот выбился в суперзвезды. Надо просто очень сильно стараться. И все. Она улыбнулась едва заметно. И потом кивнула. -- По-моему, я очень хорошо тебя понимаю, -- сказала она. -- А ты вообще понятливая, -- сказал я и повернул ключ зажигания. -- Только чего ты все время тычешь мне Боя Джорджа? -- И правда. Чего это я? -- Может, на самом деле он тебе нравится? -- Я подумаю об этом. Самым серьезным образом, -- пообещал я. * Особняк Амэ располагался в особом районе, застроенном по спецпроекту крутой фирмой недвижимости. При въезде в зону стояли огромные ворота, сразу за ними -- бассейн и маленькая кофейня. Рядом с кофейней -- что-то вроде мини-супермаркета, заваленного мусорной жратвой всех мастей и оттенков. Людям вроде Дика Норта лучше вообще в такие места не ходить. Даже я потащился бы туда с большой неохотой. Дорога пошла в гору, и у моей старушки "субару" началась одышка. Дом Амэ стоял прямо на середине склона -- слишком огромный для семьи из двух человек. Я остановил машину и подтащил вещи Юки к парадной двери. Аллея криптомерий наискосок уходила от угла дома, и меж деревьев далеко внизу виднелось море. В легкой весенней дымке вода блестела и переливалась всеми цветами радуги. Амэ расхаживала по просторной, залитой солнцем гостиной с зажженной сигаретой в руке. Гигантская хрустальная пепельница была до отказа набита недокуренными останками "сэлема" -- все окурки перекручены и изуродованы. Весь стол был усеян пеплом так, словно в пепельницу с силой дунули несколько раз. Похоронив в хрустале очередной окурок, мать подошла к дочери и взъерошила ей волосы. На Амэ были огромная оранжевая майка в белых пятнах от проявителя и старенькие застиранные "ливайсы". Волосы растрепаны, глаза воспалены. Похоже, она не спала всю ночь, куря сигарету за сигаретой. -- Это было ужасно! -- сказала Амэ. -- Настоящий кошмар. Почему все время происходят какие-то кошмары? Я выразил ей соболезнования. Она подробно рассказала о случившемся. Все произошло так неожиданно, что теперь у нее полный хаос. Как в душе, так и во всем, за что бы ни взялась. -- А тут, представьте, еще и домработница с температурой свалилась, прийти не может. Именно сегодня. Угораздило же в такой день заболеть! Кажется, я скоро сойду с ума. Полиция приходит, жена Дика звонит... Не знаю. Просто не знаю, что делать! -- А что вам сказала жена Дика? -- спросил я. -- Чего-то хотела. Я ничего не поняла, -- вздохнула Амэ. -- Просто ревела в трубку все время. Да иногда шептала что-то сквозь слезы. Почти совсем неразборчиво. В общем, я не нашла, что сказать... Ну, согласитесь, что тут скажешь? Я молча кивнул. -- Так что я просто сообщила, что все вещи Дика отошлю ей как можно скорее. А она все рыдала да всхлипывала. Совершенно невменяемая... Амэ тяжело вздохнула и опустилась на диван. -- Что-нибудь выпьете? -- предложил я. -- Если можно, горячий кофе. Первым делом я вытряхнул пепельницу, смахнул тряпкой пепел со стола и отнес на кухню чашку с подтеками от какао. Затем навел на кухне порядок, вскипятил чайник и заварил кофе покрепче. На кухне и в самом деле все было устроено так, чтобы Дик Норт без проблем занимался хозяйством. Но не прошло и дня с его смерти, как все оказалось вверх дном. Посуда свалена в раковину как попало, сахарница без крышки. На газовой плите -- огромные лужи какао. По всему столу разбросаны ножи вперемежку с недорезанным сыром и черт знает чем еще. Бедолага. Сколько жизни вложил сюда, чтобы создать свой порядок! И хватило одного дня, чтобы все пошло прахом. Кто бы мог подумать? Уходя, люди оставляют себя больше всего в тех местах, которые были на них похожи. Для Дика Норта таким местом была его кухня. Но даже из этой кухни его зыбкая, и без того малозаметная тень исчезла, не оставив следа. Вот же бедолага, повторял я про себя. Никаких других слов в голове не всплывало. Когда я принес в гостиную кофе, Амэ и Юки сидели на диване, обнявшись. Мать, положив голову дочери на плечо, потухшим взглядом смотрела в пространство. Точно наглоталась транквилизаторов. Юки казалась бесстрастной, но, похоже, вовсе не чувствовала себя плохо или неуютно из-за того, что мать в прострации опирается на нее. Совершенно фантастическая парочка. Всякий раз, когда они оказывались вместе, вокруг каждой появлялась какая-то загадочная, непостижимая аура. Какой не ощущалось ни у Амэ, ни у Юки по отдельности. Что-то мешало им сблизиться до конца. Но что? Амэ взяла чашку обеими руками, медленно поднесла к губам, отхлебнула кофе. С таким видом, будто принимала панацею. -- Вкусно, -- сказала она. От кофе она, похоже, немного пришла в себя. В глазах затеплилась жизнь. -- А ты что-нибудь выпьешь? -- спросил я Юки. Та все так же бесстрастно покачала головой. -- Все ли сделано, что было нужно? -- спросил я Амэ. -- Я имею в виду -- с нотариусом, с полицией? Какие-то еще формальности? -- Да, все закончилось. С полицией особых сложностей не возникло. Обычный несчастный случай. Участковый в дверь позвонил и сообщил. Я попросила его позвонить жене Дика. Она, похоже, сразу в полицию и поехала. И все мелкие вопросы с бумагами сама утрясла. Понятное дело -- мы ведь с Диком и по закону, и по документам друг другу никто. Ну а потом и мне позвонила. Не говорила почти ничего, просто плакала в трубку. Ни упреков, ничего... Я кивнул. "Обычный несчастный случай"... Не удивлюсь, если через какие-то три недели Амэ напрочь забудет, что в ее жизни существовал Дик Норт. Слишком легко все забывает эта женщина -- да и такого мужчину, в принципе, слишком легко забыть. -- Могу ли я вам чем-нибудь помочь? -- спросил я ее. Амэ скользнула взглядом по моему лицу и уставилась в пол. Ее взгляд был пустым, как у рыбы -- без желания проникнуть куда-либо. Она задумалась. И думала довольно долго. Глаза ее оживали все больше -- и наконец в них забрезжила мысль. Так, забывшись, человек уходит куда-нибудь, но на полпути вспоминает о чем-то -- и поворачивает обратно. -- Вещи Дика, -- сказала она с трудом, словно откашливаясь. -- Которые я обещала вернуть жене. Я вам, кажется, уже говорила? -- Да, говорили. -- Я вчера вечером собрала это все. Рукописи, печатную машинку, книги, одежду. Сложила в его чемодан. Там не очень много. Он вообще не из тех, у кого в жизни много вещей. Небольшой чемодан -- и все. Может, вам будет несложно отвезти это к нему домой? -- Конечно, отвезу. Где это? -- Готокудзи, -- сказала она. -- Я не знаю, где именно. Вы сами не проверите? Там, в чемодане, были какие-то документы... Чемодан дожидался меня на втором этаже, в тесной комнатке прямо напротив лестницы. На бирке значилось имя -- "Дик Норт" -- и адрес дома в Готокудзи, написанный необычайно аккуратно, как и все, что делал этот человек. В комнату меня привела Юки. Узкая и длинная каморка под самой крышей -- но, несмотря на тесноту, очень приятная. Когда-то давно здесь ночевала прислуга, а потом поселился Дик Норт, сообщила Юки. Однорукий поэт поддерживал в комнате безупречный порядок. Стаканчик с пятью идеально заточенными карандашами и пара стирательных резинок под лампой на деревянной столешнице напоминали неоклассический натюрморт. Календарь на стене -- весь испещрен пометками. Опершись о дверной косяк, Юки молча разглядывала комнату. Воздух был тих и недвижен -- лишь за окном щебетали птицы. Я вспомнил коттедж Макаха. Там стояла такая же тишина. И точно так же -- ни звука, кроме пения птиц. С чемоданом в обнимку я спустился вниз. Книги и рукописи, похоже, составляли большую часть его содержимого, и на деле он оказался куда тяжелей, чем я думал. Мне пришла в голову странная мысль: может быть, столько и весит смерть Дика Норта? -- Прямо сейчас и отвезу, -- сказал я Амэ. -- Такие дела лучше заканчивать как можно скорее. Что еще я могу для вас сделать? Амэ озадаченно посмотрела на Юки. Та пожала плечами. -- На самом деле, у нас еды совсем не осталось, -- тихо сказала Амэ. -- Как он ушел за продуктами, так и... -- Нет проблем. Я куплю все, что нужно, -- сказал я. Я исследовал нутро холодильника и составил список покупок. Затем сел в машину, спустился с холма и в супермаркете, на выходе из которого погиб Дик Норт, купил все, что требовалось. Дней на пять-шесть им хватит. Вернувшись обратно, рассортировал продукты, завернул в целлофан и засунул в холодильник. -- Я вам очень благодарна, -- сказала Амэ. -- Не за что, -- сказал я. -- Пустяки. То есть, мне и правда это было нетрудно -- закончить за Дика Норта то, чему помешала смерть. Они вышли на крыльцо проводить меня. Как и тогда, в Макахе. Правда, на этот раз никто не махал рукой. Махать рукой было заботой Дика Норта. Мать и дочь стояли на каменных ступеньках и, не двигаясь, смотрели на меня. Прямо немая сцена из мифов Эллады. Я пристроил серый пластиковый чемодан на заднее сиденье "субару" и сел за руль. Всю дорогу, пока я не свернул за поворот, они стояли и смотрели мне вслед. Солнце садилось, море на западе выкрасилось в оранжевый цвет. Я подумал о том, какую, должно быть, нелегкую ночь им предстоит провести вдвоем в этом доме. Затем я вспомнил об одноруком скелете в темной комнате на окраине Гонолулу. Так, значит, это и был Дик Норт? Выходит, в этой комнате собраны чьи-то смерти? Шесть скелетов -- стало быть, шесть смертей. Но кто остальные пятеро? Один -- вероятно, Крыса. Мой погибший друг. Еще одна -- видимо, Мэй. Осталось трое... Осталось трое. Но зачем, черт возьми, Кики привела меня в эту странную комнату? Чего она хотела, показывая мне эти шесть смертей? Я добрался до Одавары, выехал на скоростное шоссе. Свернул на обычную дорогу у Сангэндзяя. Сверяясь с картой, отыскал дорогу на Сэтагая, и, проехав еще немного по прямой, добрался до дома Дика Норта. Унылое типовое двухэтажное строение без особых изысков. Двери, окна, почтовый ящик, ворота во двор -- все выглядело до обидного маленьким и неказистым. У ворот я увидел собачью конуру. Невнятной породы псина вяло, не веря в себя, патрулировала пространство у входа во двор, насколько ей позволяла длина цепи. В окнах горел свет. Слышались голоса. На пороге были выстроены в аккуратный ряд пять или шесть пар черных туфель. Рядом примостилась пустая пластиковая коробка с надписью "Доставка суси на дом". Во дворике стоял гроб с телом Дика Норта и проводилось всенощное бдение. Ну вот, подумал я. И для него нашлось место, куда вернуться. Хотя бы после смерти. Я достал из машины чемодан, донес до дверей и позвонил. Дверь открыл мужчина средних лет. -- Меня попросили привезти это к вам, -- сказал я, сделав вид, что совершенно не в курсе происходящего. Мужчина оглядел чемодан, прочитал надпись на бирке и, похоже, сразу все понял. -- Огромное вам спасибо, -- искренне сказал он. В очень смешанных чувствах я вернулся домой на Сибуя. Осталось трое, -- только и думал я. * "Зачем нужна была смерть Дика Норта?" -- гадал я, потягивая в одиночку виски. И сколько ни думал -- не находил в его неожиданной гибели ни малейшего смысла. В проклятой головоломке пустовало сразу несколько ячеек, но оставшиеся фрагменты никак не вписывались в картинку. Хоть ты их изнанкой переворачивай, хоть втискивай ребром. Может, сюда затесались фрагменты какой-то другой головоломки? И все же, несмотря на бессмысленность, эта смерть очень сильно меняет ситуацию в целом. В какую-то очень плохую сторону. Не знаю, почему, но где-то в глубине подсознания я в этом почти уверен. Дик Норт был хорошим человеком. И как мог, по-своему, замыкал на себя некие контакты в общей цепи. А теперь исчез -- и эти контакты разладились.Что-то изменится. Теперь все станет еще запутаннее и тяжелее. Пример? Пример. Мне очень не нравятся безжизненные глаза Юки, когда она с Амэ. Еще не нравится пустой, как у рыбы, взгляд Амэ, когда она с Юки. Так и чудится, будто где-то здесь и зарыт корень зла. Мне нравится Юки. Светлая голова. Иногда упрямая, как осленок, -- но в душе очень искренняя. Да и к Амэ, нужно признаться, я отношусь тепло. Когда мы разговаривали наедине, она превращалась в весьма привлекательную женщину. Одаренную -- и в то же время беззащитную. В каких-то вещах она была даже большим ребенком, чем Юки. И тем не менее -- мать и дочь, взятые вместе, сильно меня напрягали. Теперь я понимал слова Хираку Макимуры о том, что жизнь под одной крышей с ними отняла у него талант... Да, конечно. Им постоянно нужна чья-то воля, которая бы их соединяла. До сих пор между ними находился Дик Норт. Но теперь его нет. И теперь уже я, в каком-то смысле, заставляю их смотреть друг другу в глаза. Вот такой "пример"... Несколько раз я встречался с Готандой. И несколько раз звонил Юмиеси-сан. Хотя в целом она держалась с прежней невозмутимостью, -- судя по голосу, ей все-таки было приятно, что я звоню. По крайней мере, это ее не раздражало. Она по-прежнему дважды в неделю исправно ходила в бассейн, а в выходные иногда встречалась с бойфрендом. Однажды она сообщила, что в прошлое воскресенье выезжала с ним на озера. -- Но ты не думай -- у меня с ним ничего нет. Мы просто приятели. Последний год школы вместе учились. В одном городе работаем. Вот и все. -- Да ради бога. Ничего я такого не думаю, -- сказал я. То есть, я и правда воспринял это спокойно. По-настоящему меня беспокоил только бассейн. На какие там озера вывозил ее бойфренд, на какие горы затаскивал -- мне было совершенно неважно. -- Но лучше тебе об этом знать, -- сказала Юмиеси-сан. -- Я не люблю, когда люди друг от друга что-то скрывают. -- Ради бога, -- повторил я. -- Мне все это безразлично. Я еще приеду в Саппоро, мы встретимся и поговорим. Вот что для меня по-настоящему важно. Встречайся с кем угодно и где угодно. К тому, что происходит между нами, это никакого отношения не имеет. Я все время думаю о тебе. Я тебе уже говорил -- я чувствую, что нас с тобой что-то связывает. -- Что, например? -- Например, отель, -- ответил я. -- Это место для тебя. Но там есть место и для меня. Твой отель -- особенное место для нас обоих. -- Хм-м, -- протянула она. Не одобрительно, но и не отрицательно. Нейтрально хмыкнул себе человек, и все. -- С тех пор, как мы с тобой расстались, я много с кем повстречался. Очень много чего случилось. Но все равно постоянно думаю о нас с тобой как о самом главном. То и дело хочу с тобой встретиться. Только приехать к тебе пока не могу. Слишком много еще нужно до этого сделать. Чистосердечное объяснение, начисто лишенное логики. Вполне в моем духе. Между нами повисло молчание. Скажем так: средней длины. Молчание, за которое, как мне показалось, ее нейтральность слегка сдвинулась в сторону одобрения. Хотя, по большому счету, молчание -- всего лишь молчание. Возможно, я просто принимал желаемое за действительное. -- Как твое дело? Движется? -- спросила она. -- Думаю, да... Скорее да, чем нет. По крайней мере, я хотел бы так думать, -- ответил я. -- Хорошо, если закончишь до следующей весны, -- сказала она. -- И не говори, -- согласился я. * Готанда выглядел немного усталым. Сказывался плотный график работы, в который он умудрялся вставлять еще и встречи с бывшей женой. Так, чтобы никто не заметил. -- Естественно, до бесконечности это продолжаться не может, -- сказал Готанда, глубоко вздохнув. -- Уж в этом-то я уверен. Не лежит у меня душа к такой придуманной жизни. Все-таки я человек семейного склада. Поэтому так устаю каждый день. Нервы уже натянуты до предела... Он развел ладони, словно растягивал воображаемую резинку. -- Взял бы отпуск, -- посоветовал я. -- И махнул с ней вдвоем на Гавайи. -- Если б я мог, -- сказал он и вымученно улыбнулся. -- Если б я только мог -- как было бы здорово! Несколько дней ни о чем не думать, валяться на песочке под пальмами. Хотя бы дней пять. Нет, пять -- это уже роскошь. Хоть три денечка. Трех дней достаточно, чтобы расслабиться... Этот вечер я провел у него на Адзабу -- развалясь на шикарном диване