, а глазам и ушам - различать картинки и звук. Смысла чтения снов я пока не понимаю. Более того: я даже не знаю, что такое "старый сон", и как он вообще получается. Но судя по реакции моей помощницы, я делаю успехи. Глаза больше не режет яркими лучами, а усталость не накапливается так быстро, как в первые дни. Прочитанные черепа, один за другим, она выставляет на конторку. К моему следующему приходу конторка пустеет, и все начинается сначала. - А ты способный! - хвалит она. - Работа идет гораздо быстрей, чем я думала. - Сколько же их всего, черепов? - Очень много. Тысяча, а то и две. Хочешь посмотреть? Она ведет меня за конторку в хранилище. Оно напоминает школьную аудиторию: просторная комната со стеллажами вдоль стен, все полки от пола до потолка уставлены белыми черепами зверей. Словно это не библиотека, а огромное культовое захоронение. С замогильным холодом и гробовой тишиной. - Ничего себе! - говорю я. - И сколько лет нужно, чтобы все это прочитать? - А от тебя и не требуется читать их все, - отвечает она. - Прочитай сколько сможешь. Остальное дочитает следующий Читатель Снов. Сны будут спать, пока он не придет. - И ему ты тоже будешь помогать? - Нет. Я помогаю только тебе. Когда ты закончишь, я уйду из Библиотеки. Я киваю. Почему-то я знаю: все правильно. С минуту мы с ней стоим и молча разглядываем черепа. - Ты когда-нибудь видела Омут? - спрашиваю я. - Да... Очень давно, еще в детстве. Мама водила меня однажды. Обычные люди туда не ходят, но мама была не такая, как все. А почему ты спрашиваешь? - Хочу сходить и посмотреть. Она качает головой. - Там гораздо опаснее, чем ты думаешь. К Омуту нельзя приближаться. Ходить туда незачем, а если и пойдешь, смотреть особенно не на что. А тебе зачем? - Хочу получше узнать Город. Что где находится, как выглядит. Не хочешь меня провожать - один пойду. Она долго смотрит на меня, потом еле слышно вздыхает: - Ладно. Предупреждать тебя бесполезно - все равно не послушаешь, а одного я тебя туда не пущу. Но запомни: я этого Омута очень боюсь, и в жизни не пошла бы еще раз. Там в воде что-то есть... ненормальное. - Ну что ты, - говорю я. - Если мы будем вдвоем, чего нам бояться? - Ты не понимаешь, как это страшно, потому что никогда такого не видел. В Омуте вода непростая. Она заманивает людей. Я не вру. - Я не буду приближаться к воде, - обещаю я и беру ее за руку. - Погляжу издалека - и хватит. x x x В пасмурный ноябрьский день, пообедав, мы отправляемся к Омуту, и постепенно доходим до зеленой Лощины. Ее склон - такая непроходимая Глухомань, что приходится огибать Южный Холм с востока. Утром шел дождь, и ковер из мокрых листьев шелестит под ногами. В пути мы встречаем пару зверей. Они бредут нам навстречу, чуть покачивая золотыми шеями и не обращая на нас никакого внимания. - Скоро зима, - говорит моя спутница. - Им нечего есть. Чтобы выжить, они ищут ягоды и орехи в лесу. И потому забредают даже сюда. Обычно в этих местах звери не появляются. За Южным Холмом звери больше не встречаются; исчезает и тропка под ногами. Мы бредем через пожухлое поле мимо заброшенных домиков. Чем ближе к зарослям, тем отчетливее слышно, как шумит вода в Омуте. Этот шум не похож ни на рев водопада, ни на вой ветра, ни на стон раскалывающейся земной коры. Разве что на сиплое рычание из какого-то огромного горла - то гудит, то пищит, то срывается, то захлебывается. - Можно подумать, он на кого-то злится, - удивляюсь я. Она смотрит мне в глаза, но ничего не говорит. Потом обгоняет меня и погружается в заросли, раздвигая кусты ладонями в рукавицах. - Теперь здесь совсем не пройти, - жалуется она. - В прошлый раз было не так ужасно. Может, вернемся? - Но мы уже столько прошли. Давай идти, пока идется, а там решим. Еще минут десять мы пробираемся сквозь буреломы и заросли на шум воды - и вдруг Глухомань обрывается. Мы стоим на краю просторного луга, который тянется вдоль Реки. Далеко справа - глубокая лощина, вырезанная Рекою в холме. Петляя и расширяясь, Река бежит через заросли к нам. Огибает луг, на последнем повороте резко замедляет бег, окрашивается в тревожный сапфировый цвет, и, раздувшись, точно змея, проглотившая кролика, разливается гигантской темно-синей запрудой. Шагая вдоль берега, мы подходим к Омуту чуть ближе. - Слишком близко не подходи! - предупреждает она, хватая меня за локоть. - Вода спокойная только снаружи. А на самом деле там огромная Воронка. Попадешь туда - не вынырнешь. - Там глубоко? - Это невозможно определить. Воронка вытачивает дно все глубже и глубже. Уровень дна постоянно опускается. Говорят, в старые времена сюда сбрасывали преступников и еретиков... - И что с ними случалось? - Никто не выплыл. Ты слышал о Пещерах? На дне омута - Пещеры, они засасывают всех, кто туда попадает, и уносят скитаться в Вечную Тьму. Душераздирающие вопли поднимаются от воды, точно невидимый пар, и разносятся по окрестностям. Будто стонут от страшных мук сразу все мертвецы преисподней. Она подбирает с земли деревяшку с ладонь величиной и, размахнувшись, швыряет на середину пруда. Та плавает секунд пять, затем мелко вздрагивает, будто кто-то пытается ухватить его снизу, ныряет и больше не показывается. - Я же говорю, очень сильный водоворот. Убедился? Не дойдя до Омута метров десять, мы садимся на траву и жуем хлеб, который принесли в карманах. Вокруг - очень мирный, спокойный пейзаж. Распускаются осенние цветы, пылает листва на деревьях, а посреди всего этого - идеальное, без единой трещинки, зеркало огромного водоема. Дальше, за Омутом, белеют известняковые скалы, а за ними вздымается черная кладка Стены. Все тихо, на деревьях не шелохнется ни один листочек. Если б не жуткие стенания Омута, я бы решил, что в мире исчезли звуки. - Зачем тебе карта? - спрашивает она. - Даже если ты ее сделаешь, тебе никогда не удастся покинуть Город. Она отряхивает хлебные крошки с колен и косится на Омут. - Ты хочешь уйти из Города? Я молча качаю головой. Хотя сам не знаю, что имею в виду: "нет" - или "пока не пойму". Увы, я не решил для себя даже этого. - Не знаю, - отвечаю я. - Наверное, просто хочу узнать о Городе побольше. Какой он из себя, как устроен, как здесь живут. Интересно мне. Кто придумал эти правила жизни? Кто решает, что мне делать и почему? Хочу все это понять. А что дальше - не знаю... Она медленно качает головой, глядя мне в глаза. - Нет никакого "дальше", - говорит она. - Ты еще не понял? Здесь - настоящий Конец Света. Вечность, в которой мы навсегда. Я валюсь спиной на траву и разглядываю хмурое небо - единственное место, куда мне разрешено смотреть. Земля еще не просохла от утреннего дождя, но пахнет свежестью, и валяться на ней - одно удовольствие. Стайка птиц выпархивает из зарослей и, перелетев через Стену, поворачивают на юг. Кроме птиц, Стену не преодолеть никому. А судя по низким свинцовым тучам над нею, долгая и страшная зима уже на носу. 13 СТРАНА ЧУДЕС БЕЗ ТОРМОЗОВ Франкфурт. Дверь. Свободные художники Как всегда, сознание возвращалось ко мне понемногу, начиная с уголков глаз. Сначала уголком правого глаза я различил дверь в ванную, а уголком левого - торшер на столе. Потом зоны прозрения начали медленно сходиться. Примерно как лед затягивает озеро - от берегов к центру. И наконец я увидел прямо перед собою будильник, стрелки которого показывали одиннадцать двадцать шесть. Будильник этот мне подарили на чьей-то свадьбе. Чтобы он перестал звонить, нужно одновременно нажать красную кнопочку в его левом боку, и черную кнопочку - в правом. Иначе он не заткнется. И все это - чтобы избавиться от надоевшей проблемы: обычно человек просыпается, рефлекторно хлопает по будильнику и мигом засыпает снова. Всякий раз, когда эта штука трезвонит, мне приходится садиться, брать эту адскую машинку на колени и осмысленно сдавливать ее пальцами с обеих сторон. Тут уж, хочешь не хочешь, самый беспробудный соня выскочит из забытья обеими ногами сразу. Мне достался этот будильник, повторяю, на чьей-то свадьбе. Чьей - уже и не вспомню. Мне тогда было лет двадцать пять, друзей-приятелей хватало, все они то и дело женились. Вот на одной из тех свадеб его и навязали на мою голову. Сам бы я в жизни не стал покупать себе столь изощренную технику, ибо просыпаюсь практически сразу. Как только мой взгляд сфокусировался, я машинально схватил будильник, поставил на колени, надавил на кнопочки. И только тут сообразил, что будильник безмолвствует. Перед тем как начать работу, я поставил его сюда, на кухонный стол. Как делаю всегда, занимаясь шаффлингом. Я возвратил будильник на стол и огляделся. Все казалось таким же, как и до начала шаффлинга. Сигнализация включена, на краю стола - чашка с кофейным осадком. На картонной подставке для чашки, которую моя гостья использовала вместо пепельницы, - окурок ее последней сигареты. "Мальборо лайтс". Без следов губной помады. Если я верно понял, косметикой она не пользуется вообще. Затем я проверил бумаги и карандаши на столе. Из пяти карандашей (особой твердости) два сломаны, еще два исписаны до упора, и лишь один по-прежнему остро заточен. Палец саднит от долгого письма. Шаффлинг закончен. Шестнадцать страниц блокнота исписаны столбиками мелких цифр. Как положено по Уставу, я сверил количество информации до и после шаффлинга и сжег результаты стирки в умывальнике. Сунул блокнот в папку из металлопластика и вместе с магнитофоном уложил в сейф, сел на диван и перевел дух. Ну вот, половина работы сделана. Теперь по крайней мере сутки можно валять дурака. Я налил в стакан виски на пару пальцев, закрыл глаза и выпил в два глотка. Теплый алкоголь пробежал по горлу, разлился в пищеводе и успокоился на дне желудка. Вскоре его тепло перекачалось в кровь и начало разогревать лицо, грудь, затем руки - и наконец передалось ногам. Я пошел в ванную, почистил зубы, выпил два стакана воды, помочился, а потом заточил на кухне сломанные карандаши и аккуратно расставил их в стакане. Потом отнес будильник к подушке у кровати, выключил автоответчик у телефона и перемотал кассету в начало. На часах было 11:57. Завтрашний выходной оставался нетронутым, как рождественский пирог. Я торопливо разделся, влез в пижаму, свернулся калачиком в постели, натянул одеяло почти до самого подбородка и выключил бра над подушкой. От всей усталой души я пожелал себе проспать, к чертовой матери, двенадцать часов подряд. Двенадцать благословенных часов, когда ничто не будет меня тревожить. Пускай за окном орут птицы, пускай весь мир садится в электрички и едет на работу, пусть где-то извергаются гигантские вулканы, а израильские коммандос ровняют с землей очередную палестинскую деревню, - я буду спать как покойник. Потом я подумал о своей жизни после того, как уйду из конверторов. Сбережения плюс пенсия должны избавить меня от дальнейших хлопот. Буду учить греческий и тренироваться на виолончели. Забросил на заднее сиденье футляр с инструментом, уехал в горы - и упражняйся в одиночку сколько душе угодно. А может, если все будет хорошо, куплю дачу в горах. Уютный коттеджик с нормальной кухонькой... Читать там книги, слушать музыку, смотреть старые фильмы, готовить еду... Я вспомнил длинноволосую библиотекаршу: хорошо, если она там тоже будет . Я готовлю, она с удовольствием ест... С мыслями о еде меня затянуло в сон. Забытье накрыло меня, как внезапно упавшее небо. Виолончель, коттедж, кулинария - все разлетелось вдребезги и исчезло. Я спал, болтаясь в бездонном мраке, как океанский тунец. x x x Кто-то просверлил мне дырку в голове и пытается засунуть в нее какую-то струну. Очень длинную. До самого мозжечка. Я машу руками, пытаясь поймать ее и вытащить из головы, но ничего не получается: сколько ни машу, она лишь еще больнее вгрызается в мозг. Я проснулся и ощупал ладонью голову. Дрели не было. Дырки в голове тоже. Но что-то звенело. Звенело, не переставая. Я сел в постели, схватил будильник, положил на колени, нащупал красную и черную кнопочки и надавил с обеих сторон. Звон продолжался. Звонил телефон. На часах - 4:18. Судя по темноте за окном - 4:18 утра. Я выполз из кровати, поплелся в кухню и снял трубку. Сколько раз, подброшенный ночным звонком, я клялся себе, что перед сном буду ставить телефон у подушки. Все равно забываю. И опять расшибаю колени о кухонный стол или газовую плиту. - Алло, - сказал я. Трубка была мертва. Будто телефон обесточили и схоронили в глубоком песке. - Алло!! - крикнул я. Гробовое молчание. Ни дыхания, ни шума телефонной линии, ничего. Казалось, это молчание сейчас затянет меня по телефонным линиям в самую свою сердцевину. В сердцах я бросил трубку, достал из холодильника пакет молока, сделал несколько жадных глотков и поплелся обратно в кровать. Следующий звонок раздался в 4:46. Я вылез из постели, повторил прежний маршрут и снял трубку. - Алло, - произнес я. - Алло, - ответил женский голос. Чей именно, не понять. - Извините за прошлый раз. У меня звуковое поле шалит. Иногда весь звук отключается... - Звук отключается? - Ну да, - ответил голос. - Поле выходит из строя. Я уверена - что-то случилось с дедом... Алло! Вы слышите? - Слышу. - Я узнал внучку старого чудака, подарившего мне череп единорога. Пухленькую в розовом. - Дед все никак не вернется. А тут поле разрушается. Я чувствую, что-то случилось. Звоню ему в лабораторию - трубку не берет... Боюсь, его сцапали жаббервоги и что-то с ним вытворяют. - Ты не ошиблась? - спросил я. - А может, он просто засиделся в лаборатории? В прошлый раз он неделю там просидел, оставив тебя без звука. Такие, если заняты, забывают про все на свете... - Да нет же, я уверена! У нас с дедом очень сильная психическая связь. Когда с ним что-то не так, я чувствую сразу. Что-то случилось. Ужасное. К тому же, кто-то сломал излучатель, и теперь под землей весь звук с перебоями. - Что взломал? - не понял я. - Излучатель, такое устройство. Посылает ультразвук, который отпугивает жаббервогов. Его взломали, какой-то огромной силой, и все звуковые балансы сошли с ума... Я точно знаю, они утащили его! - Но зачем? - Все хотят знать то, что понял Профессор. И жаббервоги, и кракеры, и все остальные... Готовы на что угодно, лишь бы прибрать к рукам результаты экспериментов. Предложили ему сделку, но дед отказался, и теперь они в бешенстве. Умоляю, приезжайте скорее - случилось что-то ужасное! Помогите, прошу вас! Я представил, как по тропинкам Подземелья разгуливают жаббервоги, и у меня зашевелились волосы на голове. - Послушай. Не обижайся, но... Моя работа - конвертировать компьютерные данные. Никакой другой работы наш контракт не предусматривает, да и вряд ли я в состоянии справиться с этим делом. Попроси меня то, что я умею, - я с удовольствием помогу. Но сражаться с жаббервогами, чтобы они отдали твоего дедушку, - это, прости, не по моей части. Такими вещами должны заниматься полиция, суперагенты Системы и другие ребята, прошедшие спецподготовку... - Только без полиции! Тогда все материалы будут опубликованы, а это приведет к катастрофе. Это будет просто конец света. - Конец света? - Пожалуйста, приезжайте! - настаивала она. - Вы должны мне помочь! Или случится необратимое, и сразу после деда они придут за вами! - За мной? Скорее уж, за тобой! Я в исследованиях твоего деда ни черта не смыслю. - Вы для них - ключ. Без вас не откроются двери. - Я не понимаю, о чем ты. - Некогда объяснять по телефону. Но это очень важно и для вас тоже! Гораздо важнее, чем вы можете представить. Поверьте мне. Для вас это важнее всего в жизни. Решайтесь быстрее, не то поздно будет! Я не вру. - Черт-те что... - Я взглянул на часы. - В любом случае, тебе нельзя там оставаться. Если все так, как ты говоришь, там может быть слишком опасно. - А куда мне идти? Я объяснил, как добраться до круглосуточного супермаркета на Аояма. - Внутри, в самом дальнем углу - кофейная стойка; жди меня там. Я приеду к половине шестого. - Так страшно... Как будто со... x x x Трубка снова заглохла. Я несколько раз крикнул в нее. Безответно. Тишина струйки дыма над пистолетным дулом - вот что выливалось из чертовой трубки. "Звуковое поле шалит"... Я повесил трубку, снял пижаму, надел футболку и легкие джинсы. Затем пошел в ванную, наскоро побрился электробритвой, сполоснул лицо и, глядя в зеркало, причесался. Лицо от недосыпа было блеклым, как дешевый чизкейк. Единственное желание во мне - спать. Просто выспаться как следует - и жить дальше мирной, спокойной жизнью. Какого черта они не оставят меня в покое? Жаббервоги, единороги - какое отношение все это имеет ко мне? Я натянул поверх футболки нейлоновую ветровку и рассовал по карманам кошелек, мелочь и нож. Потом, чуть подумав, замотал череп единорога в пару больших полотенец и вместе со щипцами запихнул в спортивную сумку "Найки". Туда же сунул контейнер с результатами шаффлинга. Хранить это дома уже небезопасно. Любой профессионал взломает мою дверь, а за нею и сейф, быстрее, чем я выстираю носовой платок. Потом я влез в недомытые кроссовки и с сумкой под мышкой вышел из квартиры. На лестничной клетке не было никого. Лифт вызывать не стал, спустился по лестнице. До рассвета еще оставалось несколько минут, во всей многоэтажке не раздавалось ни звука. На автостоянке - также ни души. Что-то не так. Вокруг слишком спокойно. Если уж им так нужен череп - поблизости должен маячить хоть один незнакомец. Но я никого не заметил. ребята словно забыли обо мне напрочь. Я сел за руль, поставил сумку на сиденье и завел двигатель. Было почти пять. Оглядываясь по сторонам, я вывел машину со стоянки и поехал на Аояма. Дорога пустая: кроме сонных такси, спешащих в парк, да грузовиков ночной доставки - никаких машин. Каждые сто метров я поглядывал в зеркало заднего вида, но хвоста не заметил. Что за мистика, в самом деле? Уж мне-то отлично известны приемчики кракеров. Если они что задумали - приложат все силы и добьются своего, не гнушаясь ничем. Эти люди не станут нанимать случайно встреченных на улице газ-инспекторов и - тем более - не забудут о слежке. Они всегда выбирают самые быстрые, самые верные способы и применяют их, не колеблясь. Однажды, два года назад, они поймали пятерых конверторов и электропилой отпилили им крышки у черепов. А потом пытались "вживую" прочесть зашитую в мозгах информацию. Их попытки ни к чему не привели, и они сбросили пять трупов со вскрытыми черепами и выпотрошенными мозгами в Токийский залив. Такие парни не остановятся ни перед чем. Но сейчас - явно что-то не так. К супермаркету я подъехал в 5:28. Небо на востоке чуть посветлело. С сумкой в руке я вошел внутрь. В просторном супермаркете было безлюдно, и молодой кассир в полосатой спецовке, сидя на стульчике, листал ежемесячник токийских распродаж. Женщина непонятного возраста и профессии слонялась по проходам между полок, загрузив на тележку целую гору консервов и пакетов моментальной лапши. Я обогнул прилавки со спиртным и подошел к кофейной стойке. Вся дюжина табуретов вдоль стойки пустовала. Присев на крайний, я заказал сэндвичей с холодным молоком. Молоко было таким холодным, что вкуса я не почувствовал, а сэндвичи слишком долго пролежали в виниловой пленке, отчего хлеб изрядно отсырел. Я не торопясь принялся за сэндвич, запивая молоком. От нечего делать я разглядывать стены, и на несколько минут меня занял рекламный плакат, предлагавший поездки во Франкфурт. Мирный пейзаж городской осени: огненные деревья вдоль реки, по воде плывут белые лебеди, старик в охотничьей шляпе и черном пальто бросает им корм. Древний, роскошный каменный мост ведет к высокому готическому собору. Приглядевшись, можно различить, что на стене под мостом, прямо над водой, пристроены крошечные каменные домики, и в каждом узком окошке горит тусклый свет. Зачем люди строят себе такие дома, я не знал. Синее небо, белые облака. Вдоль реки - аллея со скамейками и много людей. Все в пальто, на многих дамах шарфы. Красивая фотография, но пока я на нее глядел, весь покрылся гусиной кожей. Отчасти потому, что во Франкфурте осенью холодно, а еще потому, что у меня всегда гусиная кожа при виде остроконечных башен, пронзающих небеса. Я перевел взгляд на другую стену, на плакат какой-то табачной фирмы. Скуластый молодой человек, зажав между пальцами сигарету с фильтром, стоял и рассеянно глядел куда-то вбок. Не знаю, почему, но именно в табачной рекламе особенно хорошо получаются выражения лиц типа "никуда не гляжу, ни о чем не думаю". Курильщик, в отличие от Франкфурта, не задержал моего внимания надолго, и, развернувшись на табурете, я принялся изучать торговый зал. Прямо напротив стойки вздымались три горы банок с консервированными фруктами: персики, грейпфруты и апельсины. У каждой горы стоял дегустационный столик, но в такой ранний час дегустация не проводилась. Кому придет в голову дегустировать консервированные фрукты без четверти шесть утра? Стену за столиками украшал огромный плакат "Фруктовая ярмарка США". Огромный домашний бассейн, на краю - плетеные столик и кресла. В одном сидит девица и лакомится фруктами с блюда. Золотые волосы, голубые глаза, длинные ноги, идеальный загар. В рекламе фруктов всегда используют блондинок. Из тех, которыми долго любуешься, но лицо забывается, стоит отвести взгляд. Бывают на свете красавицы такого типа. Одну от другой не отличишь. Как, впрочем, и грейпфруты. У прилавков со спиртным была отдельная касса, но за ней никто не сидел. Нормальные люди не покупают выпивку перед завтраком. Поэтому я не увидел ни покупателей, ни продавцов; лишь бутылки стояли длинными рядами, словно черенки в только что высаженной сосновой роще. Однако с этим прилавком мне повезло больше: стену за ним от пола до потолка занимали плакаты. Всего я насчитал один бренди, один бурбон, одну водку, три скотча, три японских виски, два сакэ и четыре пива. Интересно, почему в винных отделах вешают больше всего рекламы? Может, потому, что из всех напитков у алкогольных - самый праздничный имидж? Так я убивал время, разглядывая плакат за плакатом. В итоге, изучив все пятнадцать, я пришел к выводу: самая приятная глазу выпивка - виски со льдом. Фотографировать его - одно удовольствие. Берешь большой стакан с широким донышком, бросаешь туда три-четыре кубика льда и наливаешь янтарного виски. Лед подтаивает, и за миг до того, как смешаться с алкоголем, вода в стакане вспыхивает прозрачными сполохами. Красивое зрелище, что ни говори. Если вспомнить, почти вся реклама виски, которую я видел, - это именно виски со льдом. Виски с водой - слишком блекло для рекламы, а в неразбавленном, пожалуй, не хватает какой-то расслабленности. Еще я заметил, что в рекламе алкоголя не изображается еда. Ни на одном из пятнадцати плакатов никто ничем не закусывал. Все просто пили - и только. Видимо, для того, чтобы не замутнить чистый образ алкоголя. Не привязывать его к такому земному явлению, как пища. А может, и просто затем, чтобы зритель думал только о данной конкретной выпивке и не отвлекался на закуску. В общем, я, кажется, понял их логику. Что ни говори, для всех вещей и событий существуют свои причины. Пока я разглядывал рекламу, наступило шесть часов. Симпатичная толстушка не появлялась. Где ее носит? Сама же просила - приезжай скорее. Вот, приехал. Срочно, как только смог. Остальное - ее проблемы. Лично меня эта история вообще никак не касается. Я заказал горячий кофе и медленно выпил его без сахара и молока. После шести потекли покупатели. Домохозяйка купила молока и хлеба на завтрак. Гулявшие всю ночь студенты захотели перекусить перед возвращением домой. Молодая дама приобрела туалетную бумагу, а клерк в костюме - три газеты. Двое мужчин средних лет с трудом заволокли в магазин сумки с клюшками для гольфа - лишь затем, чтобы купить по карманной бутылке виски. "Мужчина средних лет" - это когда уже не тридцать, но еще не сорок. Собственно, как и мне. Стало быть, я тоже мужчина средних лет, вдруг осенило меня. Сам я никогда не стану напяливать кепочку с клоунскими штанишками и таскаться по городу с клюшками для гольфа. Я просто выгляжу чуть моложе, и все. Хорошо, что я назначил ей встречу в супермаркете. Вряд ли я так же интересно убил бы время где-нибудь еще. Обожаю супермаркеты. В шесть тридцать я отчаялся ждать, вышел на улицу, сел за руль и поехал на станцию Синдзюку. Поставив машину на стоянку, отправился в камеру хранения и сдал сумку. "Очень хрупкая вещь", - сообщил я служащему, и тот прицепил к ручкам сумки красную карточку "Осторожно, стекло!" с силуэтом бокала для коктейлей. Я проследил, чтобы мою голубую сумку "Найки" поставили на полку как полагается, и лишь потом взял квитанцию. Затем купил в киоске конверт и почтовых марок на 260 иен, положил квитанцию в конверт, запечатал, наклеил марки - и с пометкой "срочно" отправил на свой почтовый ящик, зарегистрированный на имя несуществующей фирмы. Теперь, если только небо не упадет на землю, мои вещи в безопасности. Что поделаешь, иногда приходится действовать даже так. * Синдзюку - район в центре Токио и одна из крупнейших станций столичного метро. Отослав письмо, я сел в машину, вырулил со стоянки и вернулся домой. От мысли, что теперь ничего суперважного у меня не украсть, на душе полегчало. Поставив машину на стоянку, я поднялся в квартиру, принял душ, завалился в постель и заснул как ни в чем не бывало, - крепко и безмятежно. x x x Они заявились в одиннадцать. Судя по тому, как развивались события, я чувствовал, что кто-нибудь непременно заявится, поэтому особо не удивился. На кнопку звонка они жать не стали, а сразу принялись выбивать дверь. Да не просто выбивать. То, чем и как это делали, напоминало огромную чугунную бабу, которой сносят старые здания: пол под ногами буквально ходил ходуном. Черт бы вас побрал, ребята, если у вас столько энергии, вытрясли бы из консьержа дубликат ключа от моей квартиры - и дело с концом. Очень бы меня выручили, особенно если подумать, сколько стоит заменить дверь. Не говоря уж о том, что из-за вашей манеры ходить в гости меня, чего доброго, выселят из этого дома. Пока гости высаживали дверь, я натянул спортивные трусы, футболку, сунул в карман нож, сходил в туалет и помочился. Достал из сейфа магнитофон, нажал на "экстренный сброс" и стер содержимое кассеты. Затем пошел на кухню, достал из холодильника картофельный салат, банку пива и сел завтракать. Я знал, что на балконе есть лесенка пожарного выхода. Ничто не мешало сбежать, если б захотел. Но я слишком устал, чтобы куда-то бегать. К тому же, побег ни черта бы не решил. Мои проблемы (а точнее, чьи-то проблемы, в которые меня втянули) громоздятся перед носом одна мрачнее другой, и я больше не могу решать их в одиночку. Давно уже пора встретиться с кем-нибудь и обсудить все лицом к лицу. Итак. Я получаю заказ от ученого, спускаюсь в подземную лабораторию и конвертирую некие данные. Заодно получаю в подарок череп единорога и несу его домой. Вскоре приходит инспектор службы газа - очевидно, нанятый кракерами, - и пытается этот череп украсть. На следующее утро мне звонит внучка заказчика и просит спасти ее дедушку, которого похитили жаббервоги. Я назначаю ей встречу, она не приходит. Насколько я понимаю, у меня в руках остаются две огромные ценности. Первая - череп единорога, вторая - результаты проделанного шаффлинга. И то, и другое я прячу в камере хранения на станции метро Синдзюку. Как, черт побери, все это понять? Хоть бы кто-нибудь подсказал, что делать. Иначе мне останется только убегать от погони всю жизнь в обнимку с проклятым черепом. Я допил пиво, доел салат и глубоко вздохнул. Но не успел выдохнуть, как раздался взрыв, стальная дверь распахнулась внутрь - и в квартиру ступил человек огромных, поистине исполинских размеров. Стильного кроя гавайка, армейские штаны цвета хаки, на ногах - белые кроссовки размером с ласты аквалангиста. Голова обрита, нос переломан, шея толщиной с мою грудную клетку. Под набухшими свинцовыми веками неестественно ярко белели глаза. Искусственные, решил было я, но его нервно прыгавшие зрачки меня тут же в этом разубедили. Росту в нем было метра два, но плечи такие широкие, что у его гавайки, напоминавшей две сшитые вместе простыни, пуговицы не сходились с петлями на груди. Верзила глянул на развороченную дверь - так же небрежно, как я гляжу на пробку, вынутую из бутылки с вином, - и перевел взгляд на меня. Особо сложных эмоций я в этих глазах не увидел. Он смотрел на меня, как на предмет интерьера. Да я бы и сам сейчас с удовольствием превратился в какую-нибудь табуретку. Затем верзила посторонился, и из-за его бедра показался человечек. Совсем коротышка - метра полтора ростом, худенький, с правильными чертами лица. В голубой спортивной рубашке "Лакост", плотных брюках беж и туфлях светло-коричневой кожи. Как пить дать, все куплено в крутом универмаге для детишек богатых родителей. На запястье поблескивал золотой "ролекс"; а поскольку детских размеров фирма "Ролекс" не выпускает, часы смотрелись на нем, как наручный коммуникатор капитана Керка из "Звездного пути". Выглядел коротышка лет на сорок. Ему бы еще сантиметров двадцать - сошел бы за второразрядного телеактера. * Фантастический телесериал (1965 - 1969) американского режиссера Джина Родденбери (1931 - 1991) и несколько Не разуваясь, Верзила прошел на кухню, сграбастал одной рукою стул и поставил напротив меня. Коротышка чинно вошел следом и сел. Верзила встал чуть позади меня, оперся о раковину, сложил на груди ручищи - каждая с ляжку обычного человека - и принялся буравить глазами мою спину в области почек. М-да. Зря я пренебрег пожарной лестницей. Что-то мое шестое чувство совсем перестало работать. Хоть вези его на ремонт в автосервис. Коротышка поглядел куда-то мимо меня и даже не подумал представиться. просто достал из кармана сигареты с зажигалкой и выложил перед собою на стол. Курил он "Бенсон-энд-Хеджес", а прикуривал от золотого "дюпона". Что окончательно убедило меня: разговоры о том, что в торговом кризисе виновата заграница - явная дезинформация. Коротышка взял зажигалку со стола и принялся с большой ловкостью вертеть ею в пальцах. Прямо-таки цирк по вызову - если, конечно, забыть о том, что я никого не вызывал. Я нашарил на холодильнике пепельницу с эмблемой "Бадвайзера", подаренную мне в каком-то баре, пальцами стер с нее пыль и поставил на стол. Коротышка щелкнул зажигалкой, прикурил, затянулся и, прищурившись, выпустил дым. Во всем его облике было что-то неестественное. Лицо, руки, ноги - все маленькое. Как если бы человека нормальных пропорций скопировали в масштабе три к четырем. В результате обычная сигарета "Бенсон-энд-Хеджес" смотрелась у него во рту как новенький незаточенный карандаш. Ни слова не говоря, Коротышка сидел, выдувая сигаретный дым и задумчиво его разглядывая. В фильме Жана-Люка Годара перед этой сценой появились бы субтитры: "Наблюдает, как дымится его сигарета"; но, к сожалению или к счастью, картины Годара давно уже вышли из моды. Когда сигарета истлела на треть, Коротышка постучал по ней пальцем и сбросил пепел на стол, проигнорировав пепельницу. * Жан-Люк Годар (р. 1930) - французский режиссер, использовавший сюрреалистические методы при создании - По поводу двери, - произнес он тоненьким птичьим голоском. - Сломать ее было необходимо. Поэтому мы сломали. Мы, конечно, могли открыть ее тихо. Но необходимости в этом не было, так что не обижайся. - В доме ничего нет, - сказал я. - Можете искать - сами увидите. - Искать? - якобы удивился Коротышка. - Искать... - повторил он и, не вынимая сигареты изо рта, быстро потер одну ладонь о другую. - А что мы, по-твоему, должны у тебя искать? - Ну, я не знаю. Но вы же пришли сюда, чтобы что-то найти? Вон, даже дверь разворотили... - Не понимаю, о чем ты, - сказал он. - Уверяю, ты ошибаешься. Нам ничего не нужно. Мы просто пришли с тобой поболтать. Мы ничего не ищем и ничего не хотим. Ну, разве от глотка кока-колы не откажемся. Я полез в холодильник, достал две банки колы, купленные, чтобы разбавлять виски, и поставил вместе с парой стаканов на стол. А себе открыл очередную банку пива. - Он тоже будет? - спросил я, ткнув пальцем в сторону Верзилы. Коротышка подозвал Верзилу пальцем. Без единого звука тот вырос перед столом и взял банку. Несмотря на габариты, двигался он на удивленье легко. - Когда выпьешь, покажи ему фокус, - велел Коротышка. И, взглянув на меня, пояснил: - Маленькое шоу. Обернувшись, я посмотрел на Верзилу. Тот осушил банку колы в один присест и, убедившись, что внутри не осталось ни капли, поставил банку на ладонь и сложил пальцы. Со звуком разрываемой газеты красная банка за одну секунду превратилась в плоский жестяной блин. При этом ни один мускул не дрогнул на его лице. - Так может каждый, - прокомментировал Коротышка. Не знаю, подумал я. У меня бы так не получилось даже под дулом пистолета. Затем Верзила обхватил жестяной блин пальцами и, лишь немного скривив губы, аккуратно разорвал его на мелкие кусочки. Однажды я видел, как рвали пополам два сложенных вместе телефонных справочника. Но чтобы с прессованной жестью обращались, как с промокашкой, я наблюдал впервые. Никогда сам не пробовал, но представляю, чего это стоит. - Еще он скатывает в трубочку стоиеновые монеты, - добавил Коротышка. - А это умеют очень немногие. Я молча кивнул. - Так же легко он откручивает людям уши. Я снова кивнул. - Три года назад он занимался профессиональным реслингом, - продолжал Коротышка. - Отличный был спортсмен. Если б не травма колена, стал бы чемпионом. А что? Молодой, здоровый как слон, порхает, как балерина. Но вот беда - повредил колено. И из большого спорта пришлось уйти. Все-таки в реслинге самое главное - это скорость... Он посмотрел на меня, и мне осталось лишь снова с ним согласиться. - С тех пор я и забочусь о нем. Двоюродный брат, как-никак. - А средних размеров в вашей семье не рожают? - вырвалось у меня. - Повтори, что ты сказал, - спокойно произнес Коротышка, глядя мне прямо в глаза. - Так... Ничего. Несколько секунд он раздумывал, как поступить, но затем, похоже, махнул на меня рукой, бросил на пол окурок и придавил ботинком. Я сделал вид, будто ничего не заметил. - Ты должен расслабиться, - посоветовал Коротышка. - Вдохни поглубже. Сбрось напряжение. Если ты не расслабишься, мы не сможем поговорить по душам. Чувствуешь, какие у тебя твердые плечи? - Можно взять из холодильника еще пива? - Ну конечно. Это же твой дом, твой холодильник и твое пиво, разве нет? - Дверь тоже была моей, - сказал я. - Забудь о двери. Будешь столько об этом думать - плечи совсем закостенеют. Твоя дверь была дешевым дерьмом. С такой зарплатой, как у тебя, нужно жить там, где двери получше. Я решил не думать о несчастной двери, достал из холодильника еще одну банку, откупорил и сделал глоток. Коротышка налил в стакан колы, подождал, пока осядет пена, и отпил половину. - Ну ладно, - продолжал он. - Извини за небольшой беспорядок. Главное, чтобы ты понимал: мы пришли тебе помочь. - И для этого разворотили мне дверь? Лицо у Коротышки вдруг густо покраснело, а ноздри раздулись и затвердели. - Разве я не просил забыть о паршивой двери? - очень тихо поинтересовался он. И, обратившись к Верзиле, повторил вопрос. Тот кивнул: да, мол, было такое. Я понял, что передо мной - нервический тип. А иметь дело с нервическими типами я люблю меньше всего на свете. - Мы пришли к тебе из сострадания, - сказал Коротышка. - В твоей голове - бардак, и мы хотим тебе кое-что объяснить. Конечно, если тебе не нравится слово "бардак", можно заменить его на "кавардак". Так или нет? - И бардак, и кавардак, - подтвердил я. - Я не понимаю, что происходит. Ни малейшей подсказки, ни двери... Коротышка схватил со стола золотую зажигалку и, не вставая со стула, запустил ею в дверцу холодильника. Раздался тупой металлический лязг, и на дверце появилась глубокая царапина. Верзила подобрал упавшую зажигалку и вернул на прежнее место. Не считая поцарапанного холодильника, все вернулось на круги своя. Коротышка, успокаиваясь, допил свою колу. Ничего не поделать, ребята. Всякий раз, как встречаюсь с нервическим типом, так и подмывает проверить его нервы на вшивость. - Что ты заладил про свою дерьмовую дверь? - запищал Коротышка. - Ты вообще понимаешь, в какой заднице оказался? Да всю эту конуру надо было взорвать к чертовой матери, и никто бы не пожалел! Чтоб я больше ни слова не слышал о какой-то двери! О моей двери, поправил я про себя. Пусть дешевая, пусть дерьмо. Но дверь остается дверью, и это, ей-богу, кое-что значит. - Дверь дверью, - сказал я. - Но теперь меня, наверно, отсюда выселят. Все-таки это тихий, спокойный дом, где живут приличные люди. - Захотят выселить - позвонишь мне. Я найду способ сделать так, чтоб никто и не пикнул. Договорились? Все проблемы решаются. Я подумал, что подобным "решением проблемы" только наворочу, пожалуй, вокруг себя еще больше проблем, но решил не раздражать собеседника, молча кивнул и отхлебнул из банки. - Бесплатный совет, - сказал Коротышка. - После тридцати пяти с пивом нужно завязывать. Пиво - напиток студентов и рабочего класса. Нестильно, и живот вылезает. К зрелости пора переходить на вино или бренди. Пей дорогой алкоголь! Станешь пить каждый день вино по двадцать тысяч иен за бутылку - сам почувствуешь, как очищается организм. * Около 180 долларов США. Я кивнул и отхлебнул еще пива. Спасибо, приятель. Только твоих советов не хватало. Чтобы пить столько пива, сколько мне хочется, я хожу в бассейн и бегаю по утрам. Так что следи лучше сам за своим пузом. - Впрочем, кто я такой, чтоб судить? - продолжал он. - У всех есть свои маленькие слабости. Мои слабости - это сигареты и сладкое. Особенно сладкое. Вредно для зубов и чревато диабетом. Я молча кивнул. Он достал еще одну сигарету, чиркнул зажигалкой и закурил. - Сам я вырос на шоколадном заводе. Оттого, наверно, и полюбил сладкое на всю жизнь. Крошечный семейный заводик, не то что какие-нибудь "Мэйдзи" или "Моринага". Из тех, чьи конфеты продают внавалку на выходах из магазинов. И там с утра до вечера стоял запах шоколада. Буквально все этим шоколадом пропахло - шторы, подушки, постель. Даже кошка воняла шоколадом. Потому и люблю шоколад до сих пор. От одного запаха сразу детство вспоминаю... Он покосился на стрелки своего "ролекса". Я хотел снова поднять вопрос насчет двери, но затягивать разговор не хотелось, и я промолчал. - Итак, - произнес Коротышка. - Времени мало, поэтому светскую беседу предлагаю на этом закончить. Ты немного расслабился? - Немного, - ответил я. - Тогда приступим к главному. Как я уже говорил, мы пришли хоть немного распутать то, в чем ты запутался. Поэтому можешь задавать любые вопросы. На все, что смогу, я отвечу. И он сделал ладошками приглашающий жест - дескать, давай-давай, не стесняйся. - Что угодно, - добавил он. - Прежде всего, я хотел бы знать, кто вы такие. И что вам известно из того, чего не знаю я. - Отличный вопрос! - похвалил Коротышка и посмотрел на Верзилу, требуя подтверждения. Тот молча кивнул, и Коротышка снова повернулся ко мне. - Похоже, башка у тебя варит что надо. Слов зр