я решил забрать их. Поднявшись по лестнице, я сообщил дежурному в окошке, что потерял квитанцию. - Хорошо искали? - спросил дежурный. - Обыскал все что мог, - ответил я. - Что за багаж? - Голубая спортивная сумка с эмблемой "Найки" на боку. - А что за эмблема? Попросив у него ручку и лист бумаги, я нарисовал изувеченный бумеранг, а сверху приписал латиницей: "NIKE". Дежурный с подозрением всмотрелся в рисунок, исчез на пару минут и вернулся с моей сумкой в руке. - Ваша? - Моя. - У вас есть какой-нибудь документ? Нужны ваше имя и адрес. Я протянул дежурному права. Он сверил фамилию с прицепленной к сумке бумажкой, сорвал ее и положил вместе с ручкой передо мной: - Распишитесь. Я забрал сумку, поблагодарил и вышел из метро. И только тут сообразил, что голубая спортивная сумка с эмблемой "Найки" мне теперь совершенно не подходит. Ужинать с дамой, обнимая спортивную сумку, не годится. Может, подыскать вместо сумки приличный портфель? Но проклятый череп - такой нестандартной формы, что войдет разве что в дорожный чемодан, если не кейс для боулинга. Нет уж, спасибо. Только с кейсом для боулинга я еще в ресторан не ходил. Поразмыслив, я решил, что самое верное в моей ситуации - взять напрокат автомобиль и закинуть череп на заднее сидение. Только так не придется таскать его в руках и беспокоиться, как я выгляжу. А машину лучше подобрать европейскую - что-нибудь пошикарнее. Я, конечно, не большой любитель европейских машин, но почему бы в такой день и не погулять на всю катушку? Если вспомнить, за всю жизнь не водил ничего, кроме подержанных "жучков-фольксвагенов" да японских малолитражек. Я заглянул в кафе поблизости, попросил телефонный справочник, отыскал в соседних кварталах Синдзюку целых четыре автопроката и обзвонил их один за другим. Увы: в воскресенье, да еще и в разгар туристического сезона, почти все машины разобрали, а иномарок в прокатах, как выяснилось, не бывает в принципе. В двух заведениях не осталось вообще никаких легковушек. Третья контора посоветовала поторопиться, если я готов забрать последний "сивик". И только в четвертой мне предложили на выбор две "тойоты" - спортивную "карину-1800" с турбонаддувом и двумя распредвалами и обычный "марк-2". "Обе машины новые, в салоне - стерео!" - прощебетал мне приятный девичий голос. Звонить куда-либо еще расхотелось, и я решил остановиться на турбо-наддуве и двух распредвалах. Что мучиться, если автомобили мне все равно без разницы - я и "марк" от "карины" отличаю с большим трудом. * Большинство японцев путешествует либо в мае. либо в октябре. Затем я отправился в аудиомагазин и купил шесть кассет. "Лучшие хиты" Джонни Мэтиса, "Просветленную ночь" Шенберга (дирижер Зубин Мехта), "Ненастное воскресенье" Кении Беррелла, "Бранденбургские концерты" с Тревором Пинно-ком на клавесине, "Популярного Эллингтона" и сборник Боба Дилана с песней "Как последний хмырь" на второй стороне. Что и говорить, смесь гремучая. Но какую музыку захочется слушать за рулем "карины-1800" с турбонаддувом и двумя рас-предвалами - я даже не представлял. Возможно, я опущусь на сиденье - и тут же захочу услышать Джеймса Тэйлора. Или венские вальсы. Или "Полис". Или даже "Дюран Дюран". А возможно, не захочу услышать вообще ничего. Кто меня знает. * "Просветленная ночь" (1899) - тоновая поэма австрийского композитора Арнольда Шенберга (1874-1951). Зубин Мехта Сгребя кассеты в сумку, я пришел в автопрокат, осмотрел машину, показал права и подписал договор. Водительское кресло "карины-1800" напоминало сиденье астронавта в межгалактическом звездолете. Для человека, привыкшего к турбонаддуву и двум распредвалам, забраться в колымагу, на которой я ездил последние годы, - все равно что попасть в пещеру к неандертальцу. Я зарядил в магнитофон Боба Дила-на и под "Глядя, как течет река" долго и с опаской разглядывал панель управления. Не дай бог, на ходу запутаюсь в кнопках. Костей же не соберу. Пока я пробовал одну за другой все эти кнопки и рукоятки, из конторы вышла симпатичная девчонка, оформлявшая договор. - Могу я вам чем-то помочь? - спросила девчонка. Ее улыбка была чиста и безупречна, как хорошо снятый рекламный ролик. Белоснежные зубы, упругая шея, на губах - помада мягкого оттенка. - Все в порядке, - ответил я. - Просто решил проверить перед выездом. - Понятно, - снова улыбнулась она. И я вспомнил другую девчонку, с которой учился еще в старших классах. Большая умница, дружить с ней было весело и легко. После школы поступила в университет, выскочила за ультралевого радикала, родила ему двойню, а потом бросила мужа с детьми и исчезла в неизвестном направлении. Миновало полжизни - и я вспомнил ее, глядя на девчонку из автопроката. Кто мог тогда представить, что семнадцатилетний ангел, обожающий Сэлинджера и Харрисона, через несколько лет родит двойню революционеру и сгинет черт знает куда? * Джером Дэвид Сэлинджер (р. 1919) - культовый американский писатель. Далее в тексте приводится аллюзия на его - Жаль, что не все клиенты такие осмотрительные, как вы, - посетовала девчонка. - У последних моделей эти компьютерные панели такие навороченные - никто даже не пытается в них разбираться. А потом на проблемы жалуются. Я кивнул. Слава богу. Выходит, не я один такой троглодит. - Скажите, какой кнопкой здесь извлекают квадратный корень из ста восьмидесяти пяти? - спросил я. - Боюсь, вам придется подождать следующей модели! - засмеялась девчонка. - А это у вас Боб Дилан? - Он самый, - сказал я. Играла "Положительно 4-я улица". Положительно, хорошие песни и через двадцать лет хороши. - Все-таки Боба Дилана ни с кем не спутаешь, - убежденно сказала она. - Потому что его гармошка еще ужасней, чем у Стиви Уандера? * Стиви Уандер (Стивлэнд Хардауэй Джадкинс, р. 1950) - американский соул-певец, пианист и композитор. Она опять засмеялась. Я поймал себя на том, что мне нравится ее смешить. Как ни странно, я еще способен смешить симпатичных девчонок. - Нет, конечно, - ответила она. - Просто у него голос особенный. Как у ребенка, который смотрит на дождь из окна. - Отличное сравнение, - оценил я. И правда, здорово сказано. О Дилане я прочитал книг пять или шесть, но такого сравнения не встречал. Точного и тонкого. От моей похвалы девчонка порозовела. - Ну, не знаю... Просто я так чувствую. - Подобрать к чувствам слова непросто, - улыбнулся я. - Все мы что-нибудь чувствуем. Только мало кому удается сказать. - Я мечтаю написать книгу, - призналась девчонка. - Могу спорить, это будет очень хорошая книга, - уверенно сказал я. - Спасибо, - улыбнулась она. - И все-таки сегодня ваши ровесницы не слушают Боба Дилана. - А я вообще люблю старую музыку. Дилана, "Битлз", "Дорз", "Бердз", Джими Хендрикса и все такое. - Это здорово... - Я посмотрел ей в глаза. - Нам бы как-нибудь встретиться, поболтать... Она улыбнулась и чуть заметно склонила голову набок. У каждой симпатичной девчонки найдется триста разных ответов на подобные предложения. Как для сверстников, так и для тридцатипятилетних разведенных холостяков. - Спасибо, - сказал я ей и тронул машину с места. "Застрявший в драндулете под Мемфис-блюз опять"... После разговора с девчонкой настроение резко улучшилось. Выбирая "карину-1800", мой внутренний голос не прогадал. Табло на панели показывало 16:42. Пустое, без солнца небо заливали сумерки. Я ехал домой, тормозя у каждого светофора. Это не обычная воскресная пробка: целый квартал парализовало аварией. Зеленая спортивная легковушка вляпалась в восьмитонный грузовик с бетонными плитами и теперь напоминала пустой картонный ящик, на который уселся чей-то огромный зад. Когда я подъехал, вокруг уже суетились полицейские в черных дождевиках, а груду зеленого лома цепляли тросом к огромному эвакуатору. Авария задержала меня на полчаса, но до встречи с библиотекаршей время еще оставалось. Я закурил и, слушая Дилана, попытался представить, что значит быть женой революционера. С одной стороны, революционер - все-таки не профессия. А вот политик - профессия. Но революция ведь тоже политика, как ни крути. Я вконец запутался и помотал головой. О чем говорит такой муж за ужином после работы? Неужели о том, насколько назрела сегодня революционная ситуация? Боб Дилан затянул "Как последний хмырь". Я плюнул на революцию и решил помычать с Диланом. Все мы стареем. Это ясно, как дождь за окном. 34 КОНЕЦ СВЕТА Черепа Летят птицы. Проплывают над мерзлым склоном Западного Холма, исчезают с глаз. Греясь у печки, я пью заваренный Полковником чай. - Сегодня опять пойдешь сны читать? - спрашивает старик. - Смотри, к вечеру так заметет - на холм не заберешься. Что, не можешь хоть денек отдохнуть? - Как раз сегодня нужно сходить обязательно, - отвечаю я. Старик качает головой, выходит из комнаты и вскоре возвращается с парой зимних ботинок. - На-ка, примерь. В этих не поскользнешься. Ботинки мне в самый раз. Добрый знак. Пора. Я заматываю шею шарфом, надеваю перчатки и шапку, которую одолжил мне Полковник. Сую в карман сложенный аккордеон. Не знаю, почему, но я привязался к нему так, что не хочу расставаться. - Будь осторожнее, - говорит старик. - Трудное у тебя сейчас время. Какое решение ни примешь - обратной дороги не будет. - Да, - отвечаю я. - Я понимаю. Как и следовало ожидать, яму порядком замело. Вокруг уже ни стариков, ни инструментов. Можно не сомневаться - к утру снег похоронит яму целиком. Я стою перед ней и смотрю на падающие хлопья. А они все гуще - за несколько метров уже ничего не разглядеть. Я снимаю черные очки, прячу в карман, заматываю лицо шарфом до самых глаз и спускаюсь по склону. Рифленые подошвы скрипят на ходу. Иногда из леса доносятся крики птиц. Не знаю, каково птицам в такую метель. А что сейчас делают звери? О чем они думают в таком непролазном снегу? Я прихожу в Библиотеку на час раньше обычного, но она уже ждет меня, затопив печку. Приняв у меня пальто, отряхивает налипший снег и помогает сбить с ботинок кусочки льда. Я был здесь только вчера, но мне уже не хватает Библиотеки. Желтой лампы под матовым абажуром, тепла печки, аромата закипающего кофейника, старых воспоминаний, осевших по углам невидимой пылью... И ее - спокойной, в любую секунду готовой прийти на помощь. Всего этого мне уже так давно недостает. Расслабившись, я погружаюсь в уют Библиотеки. Очень скоро я потеряю этот тихий мир навсегда. - Сейчас поешь? Или позже? - Вообще не буду, - говорю я. - что-то не хочется. - Ладно, проголодаешься - сразу скажи. Может, кофе? - Давай. Я вешаю над огнем мокрые перчатки и, фея пальцы, смотрю, как она разливает по чашкам кофе. Одну чашку ставит мне, а с другой садится за стол. - Жуткий снег, - говорю я, - Ничего не видно. - Да уж... Теперь зарядит на несколько дней. Пока все тучи на землю не выпадут. Я сажусь напротив и смотрю ей в лицо. Невыразимая тоска опять словно затягивает меня куда-то. - Когда кончится снег, наметет такие сугробы, каких ты никогда не видел, - говорит она. - И, наверно, никогда не увижу. Она смотрит на меня. - Почему? Каждый может смотреть на снег. - Давай, мы сегодня не будем читать сны? Просто поговорим, - предлагаю я. - Это очень важно. Я хочу рассказать тебе кое-что и послушать, что ты об этом думаешь. Согласна? Даже не представляя, о чем я, она сцепляет ладони и кивает, глядя сквозь меня. - Моя тень умирает, - начинаю я. - Сама понимаешь, такую суровую зиму ей не пережить. Если она умрет, я навсегда забуду, кто я такой. Поэтому я должен решить кое-что важное. Это касается и меня, и тебя. А времени очень мало. Я много думал, но вывод всегда получался один. А потом - решил. Я глотаю кофе и в который раз задумываюсь - не ошибка ли? Нет, все правильно. Не потерять ничего мне уже все равно не удастся. - Завтра я уйду из Города, - продолжаю я. - Не знаю, как и откуда. Это мне объяснит моя тень. Я уйду вместе с ней. Мы вернемся в мир, откуда пришли, и будем там жить. У меня снова появится тень, я буду страдать и переживать, а потом состарюсь и умру. Такая жизнь - как раз для меня. Мое "я" будет таскаться везде за мною, доставать меня и вертеть мною, как ему вздумается. Но... ты просто не можешь представить, как для меня это важно. Она смотрит прямо перед собой - то ли на меня, то ли в пустоту, где я должен сидеть. - Тебе не нравится Город? - Помнишь, ты говорила: если я ищу покоя - мне здесь понравится? Да, мне нравятся здешние мир и покой. И если я останусь и забуду себя - эти мир и покой станут абсолютными. Ведь в Городе ничего не заставляет мучиться и страдать. Возможно, я всю жизнь буду жалеть, что ушел отсюда. Но стать жителем Города я не могу. Внутри что-то пока еще говорит со мной. Оно никогда не простит, если я останусь, а моя тень умрет и будут гибнуть звери. Каким бы покоем меня за это ни наградили - обмануть это что-то внутри невозможно. Может быть, оно скоро исчезнет. Но это уже другая история. Все, что в нас исчезает - даже если оно исчезает навеки, - оставляет после себя дыры, которые не зарастут никогда... Понимаешь, о чем я? Она очень долго смотрит на свои пальцы. Над чашками с кофе больше не поднимается пар. Все вокруг замирает. - То есть, ты никогда не вернешься? Я качаю головой. - В Город не возвращаются. Никогда. Даже если я снова приду к Стене, Ворота уже не откроются. - И тебе не больно? - Больнее всего потерять тебя. Но я люблю тебя, и это - самое важное. Я не хотел бы приручать тебя и уродовать то, что ты для меня значишь. Уж лучше потерять тебя так, чтобы ты навсегда оставалась во мне. Но только не наоборот... По комнате вновь растекается тишина. Только угли в печке трещат будто бы резче обычного. На стене рядом с печкой висят мои пальто, шарф и шапка. Все это я получил от Города. Простые, скромные вещи, но в каждой - чье-то тепло. - Сначала я думал помочь тени бежать, а самому остаться, - продолжаю я. - Но потом понял: тогда меня выселят в Лес, и мы с тобой больше не увидимся. Ты ведь не сможешь в Лесу. Там живут только те, кто не смог до конца убить свою тень, кто заблудился в своих полумертвых воспоминаниях. Я останусь с искореженным "я" - а ты у себя так и не появишься. Ты будешь нужна мне - но никогда не ответишь мне тем же. Она качает головой. - Да, - тихо говорит она. - Я не знаю, кто я. А мама знала, кто она. За это ее и прогнали в Лес. Я совсем не помню себя - но хорошо помню, как прогоняли ее. И сейчас еще думаю... Если бы я вдруг поняла, кто я такая, я смогла бы жить с мамой в Лесу. И ты был бы мне нужен так же, как я тебе. Я не верю своим ушам. - Ты готова жить в Лесу, лишь бы понять, кто ты на самом деле? Она смотрит на свои пальцы еще немного - и расцепляет руки. - "Тому, кто помнит себя, терять больше нечего". Я помню, так мама говорила. Это правда? - Не знаю, - отвечаю я. - Но твоя мать в это верила. Веришь ли ты - вот вопрос. - Наверное, я могла бы в это поверить. Она глядит мне прямо в глаза. - Поверить? - поражаюсь я. - Ты умеешь верить! - По-моему, да, - отвечает она. - Эй, подумай хорошенько... - говорю я. - Ты даже не представляешь, как это важно! Что бы с тобой ни случилось раньше - верить без "я" невозможно. Представь сама. Ты решила во что-то поверить. Ты допускаешь, что тебя могут предать, и тогда тебя захватят боль и отчаяние. Но ты все равно веришь. Все это и есть твое "я"! Выходит, ты знаешь, кто ты? Она качает головой. - Не знаю. Я просто думаю о маме. Что с этим дальше делать - не понимаю. Только чувствую, что могла бы поверить, и все. - Я думаю, в тебе осталось что-то от твоего "я". Но оно очень плотно заперто и никак не показывается наружу. Эта связь в тебе так глубоко, что даже Стена не может ее распознать, а потому и не выгоняет тебя из Города. - Значит, я, как и мама, не смогла до конца убить свою тень? - Да нет. Твоя тень действительно мертва и похоронена в Яблоневом Лесу. Об этом есть запись в метриках. Но какая-то часть материнской памяти в тебе живет. Обрывки ее переживаний, картинки ее воспоминаний дышат в тебе - и заставляют чувствовать. Думаю, если ты сможешь нащупать их - найдешь в себе то, что искала все это время, но никак не могла найти. Вокруг тихо - словно все звуки комнаты всосал в себя снег, танцующий за окном. Громадная Стена нависает над нами и слушает каждое наше слово. Иначе с чего бы вокруг стояла такая мертвая тишина? - Насчет старых снов, - говорю я. - Я правильно понял, что звери вдыхают умирающую память жителей Города? А после смерти зверей та превращается в старые сны? - Да. После смерти человеческой тени "я" умирает, и звери вбирают его в себя без остатка. - Значит, читая старые сны, я могу найти твое "я"? - Нет, не можешь. Мое "я" не умирало какой-то одной историей. Оно рассыпалось на отдельные воспоминания и передавалось разным зверям по кусочкам, перемешиваясь с такими же кусочками памяти других людей. Читая разные черепа, ты никогда не сможешь сказать, что там мое, а что - чужое. На то они и старые сны. Вечный Хаос, который никогда никому не распугать и не сложить в одну историю... Я хорошо понимаю, что она хочет сказать. Я столько дней читал старые сны, но еше ни разу не понял смысла ни одного отрывка. И теперь у меня остается всего двадцать часов с небольшим. Двадцать часов, чтобы добраться до ее памяти. Удивительно, поражаюсь я. В этом Городе, где человеческое время бессмертно, у меня есть только двадцать часов, чтобы сделать выбор... Я закрываю глаза и глубоко вздыхаю. Нужно собрать все силы, найти самую главную нить, потянуть за нее - и распустить это страшное кружево, что застит мои глаза. - Идем к черепам! - говорю я. - Зачем? - не понимает она. - Я посмотрю на них и подумаю. Где-то должен быть выход... Я беру ее за руку. Обогнув стойку, мы открываем дверь и заходим в хранилище. Девушка нашаривает на стене выключатель - и тусклый свет стекает на полки со старыми снами. Потерявшие цвет и окутанные густым слоем пыли, они тянутся бесконечными рядами в призрачных сумерках. Их пасти распахнуты под одним и тем же углом. Пустые глазницы бессмысленно буравят пустоту. Их ледяное молчание оседает на стенах хранилища едва различимой испариной. Я стою и разглядываю спящую армию человеческих грез. Могильный холод ползет по коже и прокусывает до самой кости. - Ты правда думаешь, что сможешь меня прочитать? - спрашивает она, заглядывая мне в глаза. - Думаю, да, - тихо отвечаю я. - Но как? - Пока не знаю. Но уверен, что это возможно. Ведь должен быть какой-то выход. И я обязательно его найду. - Но это же все равно что искать дождинку в Реке... - Послушай. Жизнь человека - не капля дождя. Она не падает с неба, и ее не спутать с миллионами ее близнецов. Если ты и правда способна верить - верь мне. И тогда я тебя найду. Сейчас перед нами есть все - и нет ничего. Но то, что мне нужно, я найду обязательно. Тишина маятником долго раскачивается между нами. - Найди мне меня, - наконец говорит она. 35 СТРАНА ЧУДЕС БЕЗ ТОРМОЗОВ Кусачки для ногтей. Сливочный соус. Железная ваза К библиотеке я подъехал в 17:20. Времени еще до чертиков, и я решил прогуляться по городу. Заглянул в кофейню, выпил кофе и посмотрел по телевизору бейсбол. Потом зашел в развлекательный центр и убил еще какое-то время игрой. Через реку переправлялись вражеские танки, а я должен был расстреливать их из пушки. Сначала я выигрывал, но уже минут через пять танки поползли на меня, словно стадо обезумевших леммингов, и не успокоились, пока не сравняли мою пушку с землей. В миг, когда меня уничтожили, экран залила ослепительно-белая вспышка, похожая на ядерный взрыв, и замигала надпись: "GAME OVER - INSERT COIN". Я решил попытать счастья снова и покорно сунул в щель очередные сто иен. Заиграла электронная музыка, и передо мной вновь появилось дуло, целое и невредимое. Игра была в буквальном смысле на поражение. И слава богу. Если б я не проигрывал, она бы длилась бесконечно, а в бесконечной игре нет никакого смысла. Да и хозяевам игрового центра, мягко говоря, было бы неудобно. Не говоря уже обо мне самом. А потому меня опять уничтожили. Ядерный взрыв. "GAME OVER - INSERT COIN"... * Приблизительно 1 доллар США. * "Игра окончена. Вставьте монету" (англ.). Выйдя из игрового центра, я остановился у витрины скобяной лавки. Под стеклом разложены самые разные инструменты. Гаечные ключи, сверла, пистолеты для забивания гвоздей, электрические отвертки. Чемоданчик размером с дамскую косметичку умудрился вместить целую кучу миниатюрных железяк, включая молоток с ножовкой и электроскоп. Рядом выставлен роскошный набор из тридцати резцов по дереву. Я никогда не думал, что дерево можно резать тридцатью различными способами - и от такого изобилия слегка обалдел. Все резцы отличались друг от друга, и каждый третий был такой странной формы, что я в жизни бы не сообразил, как им пользоваться. После механических воплей игрового центра здесь было тихо, как за огромным айсбергом. Хозяин, средних лет мужчина в очках и с проплешиной на затылке, сидел за прилавком и разбирал отверткой какой-то замысловатый прибор. Я пошарил глазами по стеллажам, пытаясь найти кусачки для ногтей, и обнаружил их рядом с бритвенными приборами. Два десятка кусачек были разложены на полке аккуратно, словно коллекция экзотических насекомых. Одни показались мне особенно странными. Плоский обрубок металла в пять сантиметров длиной без каких-либо зубцов, рычажков и упоров. Как им стричь ногти - сам черт бы не разобрал. Взяв это чудо бытового дизайна, я подошел к прилавку. Хозяин отложил полуразобранный миксер и объяснил, как пользоваться тем, что я ему показал. - Смотрите внимательно. Делаем раз. Делаем два. Делаем три. И получаем обычные кусачки для ногтей! - С ума сойти, - сказал я. Действительно, очень просто. Он свернул их и предложил мне попробовать самому. У меня тоже получились кусачки. - Отличная вещь! - сообщил хозяин тоном человека, выбалтывающего страшную тайну. - Фирма "Хенкель", Западная Германия. Всю жизнь будет служить. В дороге незаменима. Не ржавеет, не тупится - хоть собакам когти стриги... Я заплатил ему две тысячи восемьсот иен. Он поместил кусачки в черный кожаный футляр, вручил мне покупку вместе со сдачей и опять уткнулся в свой миксер. Извлеченные из миксера шурупы он раскладывал по отдельным блюдечкам в зависимости от размера. Черные шурупы в белоснежных блюдечках казались очень счастливыми. * Около 25 долларов США. Купив кусачки, я вернулся в машину и стал дожидаться библиотекаршу, слушая "Бранденбургские концерты". А заодно размышляя, отчего шурупы на блюдечках так счастливы. Может, радуются, что наконец отделились от миксера и обрели независимость? А может, им лестно оказаться в таком эксклюзивном месте, как чистое белое блюдечко? Так или иначе, если у тебя перед глазами кто-нибудь настолько счастлив, его радость невольно передается тебе самому. Я достал из кармана кусачки, собрал, опробовал на собственном ногте и снова спрятал в футляр. Приятная вещь. Похоже, не зря эта скобяная лавка напомнила безлюдный океанариум, куда я так любил ходить в детстве. За несколько минут до шести из библиотеки повалил народ. В основном - старшеклассники, которые пытались чему-то научиться в читальном зале. У многих свисали с плеч такие же спортивные сумки, как у меня. Разглядывая старшеклассников, я вдруг поймал себя на мысли, что тинейджеры, в принципе, - довольно неестественные существа. В каждом что-то переразвито, а чего-то пока не хватает. Хотя, возможно, я в их глазах выгляжу еще неестественнее. Такая уж это штука - разница в возрасте. "Generation gap", как это называют сегодня. * Конфликт поколений, проблема отцов и детей (англ.). В толпе молодежи, впрочем, попадались и старики. Каждый такой старичок приходит в воскресный полдень в читальный зал и неспешно просматривает четыре разные газеты. А потом, стараясь не расплескать полученные знания, идет домой ужинать, как мудрый неторопливый слон. В отличие от тинейджеров, в стариках я ничего неестественного не заметил. Вскоре весь народ покинул библиотеку, и прозвучал сигнал. Шесть часов. Я вдруг почувствовал, что не на шутку проголодался. Если вспомнить, все, что я сегодня ел - половинка сэндвича с ветчиной и яйцом, крохотный чизкейк и пять сырых устриц. А вчера так вообще ни крошки. Мой желудок напоминал огромную яму. Черную и бездонную: брось в нее камень - не дождешься ни звука. Откинувшись на подушку сиденья, я глядел в потолок машины и сосредоточенно думал о еде. Самые разные блюда проплывали в моей голове. Иногда меж тарелок попадались блюдца с шурупами. С белым соусом и круассаном даже шурупы выглядели вполне аппетитно. В шесть пятнадцать она вышла из дверей библиотеки. Удивилась: - Твоя машина? - Да нет, взял напрокат, - ответил я. - А что, не подходит? - Как-то не очень, - сказала она. - На таких, по-моему, ездят люди помоложе. - В прокате все разобрали. Взял, что осталось. Какая разница? - Хм-м... - Обойдя машину, она открыла дверцу. Усевшись рядом, придирчиво оглядела салон, заглянула в пепельницу и исследовала содержимое бардачка. - "Бранденбургский"? - Ага. Нравится? - Да, очень. Постоянно его слушаю. Больше всего люблю, когда Рихтер играет, но с Рихтером запись совсем недавно вышла. А это кто? * Святослав Рихтер (1915 - 1997) - русский пианист. - Тревор Пиннок. - Любишь Пиннока? - Да нет, - пожал я плечами. - Что увидел, то и купил. Но, по-моему, неплохо. - А ты слышал, как это играет Пабло Казальс? - Нет. * Пабло Казальс (1876-1973) - испанский виолончелист. - Обязательно найди и послушай, хотя бы разок. Не совсем каноническое исполнение, но с таким чувством - просто блеск! - Обязательно найду и послушаю, - пообещал я, совершенно не представляя, когда же я все это успею. За оставшиеся восемнадцать часов я еше должен хоть немного поспать. Что ни говори, а двое суток без сна могут испортить любое последнее удовольствие. - Где поужинаем? - спросил я. - Как насчет итальянской кухни? - Замечательно. - Я знаю одно местечко, недалеко. Там всегда все самое свежее. - Я голодный, как слон, - предупредил я. - Могу съесть хоть шурупы в белом соусе. - Я тоже, - кивнула она. - У тебя очень стильная рубашка. - Спасибо. Ресторанчик находился в каких-то пяти минутах езды от библиотеки. Мы проехали по извилистой улочке с пешеходами и велосипедистами, и на одном домике вдруг показалась маленькая скромная вывеска: "Итальянская кухня". Европейский деревянный домик отличался от соседних жилых домов только вывеской. Кроны гималайские кедров у тротуара закрывали вечернее небо над головой. - В жизни бы не догадался, что здесь ресторан, - сказал я, загоняя машину на стоянку перед домом. Внутри заведение оказалось совсем крошечным - три столика и четыре табурета у стойки. Официант в белом фартуке посадил нас за у окошка в дальнем углу. За стеклом росла ветвистая слива. - Ты какое вино будешь? - спросила она. - Не знаю... Полагаюсь на тебя, - сказал я. В винах я разбираюсь гораздо хуже, чем в пиве. Пока она выпытывала у официанта секреты карты вин, я разглядывал сливу за окном. Японскую сливу в садике итальянского ресторана. Странное сочетание. А может, и не странное. Возможно, в Италии тоже бывают японские сливы. Как во Франции - выдры. Решив, что будем пить, мы разработали план наступления на местную еду. Это заняло у нас кучу времени. Покопавшись в aperitivo, мы выбрали салат из креветок в земляничном соусе, сырые устрицы, паштет из гусиной печенки по-итальянски, жареную каракатицу в собственных чернилах, маринованную корюшку и баклажаны, запеченные в сыре. Из пасты она остановилась на spaghetti al pesto genovese, а я предпочел tagliatelle alla casa. * Паста по-домашнему (ит.). * Спагетти с базиликом по-генуэзски (ит.). * Легкие закуски (ит.). - Может, возьмем еще одну macchemni al sugo di pesce и разделим на двоих? - предложила она. * Макароны под рыбным соусом (ит.). - Неплохая мысль, - одобрил я. - Какая сегодня фирменная рыба? - спросила она у официанта. - Только что привезли branzino, - ответил тот. - Судака, иначе говоря. Для вас можем запечь его в миндальном соусе. - О да, пожалуйста! - тут же попросила она. - И мне тоже, - добавил я. - А вместо гарнира - грибное rizotto со шпинатом. * Ризотто (ит.) - блюдо из обжаренного риса со множеством различных добавок. - А мне - овощное с помидорами. - Вообще-то, rizotto у нас очень большие... - забеспокоился официант. - Ничего, - сказал я. - Я со вчерашнего утра ничего не ел, а у нее растяжение желудка. - Ага, - кивнула она. - Просто не желудок, а черная дыра. - Как изволите, - сдался официант. - На десерт - виноградный шербет и лимонное суфле, - добавила она. - А напоследок "эспрессо". - Тогда и мне то же самое, - попросил я. Зачитывая вслух наш заказ, бедняга официант дважды переводил дух. Когда он, наконец, удалился, она рассмеялась: - Ты столько себе заказал... Зачем? Лишь бы от меня не отстать? - Вот еще, - возразил я. - Я сейчас хоть слона могу съесть, не веришь? Тысячу лет уже так не голодал. - Это здорово! - похвалила она. - Людям, которые мало едят, я не доверяю. Так и кажется, будто они что-то скрывают. Правда же? - Не знаю... - пожал я плечами. Я и правда не знал. - "Не знаю" - твое любимое выражение, да? Я не знал, что на это ответить, и просто кивнул. - С чего бы это, а? Почему все твои образы такие неопределенные? "Не знаю", - чуть не ляпнул я снова, но тут появился официант. С почтительностью придворного костоправа, исцеляющего ножку Его Высочества, откупорил бутылку и разлил вино по бокалам. - Помнишь Камю, "Постороннего"? Там главный герой все время говорил "я не виноват". Как же его звали-то... * "Посторонний" (1942) - роман французского писателя и философа Альбера Камю (1913-1960). - Мерсо, - подсказал я. - Точно, Мерсо! Я давно читала, еще в школе... А сегодняшние школьники Камю не читают. Вообще. Я на работе все эти данные обрабатываю, так что знаю. А ты каких писателей любишь? - Тургенева. - Ну, Тургенев... Это все-таки не очень великий писатель. Да и старомодный какой-то. - Не знаю, - пожал я плечами. - Мне нравится... Флобер тоже неплох. И Томас Гарди. - А современных совсем не читаешь? - Иногда. Сомерсета Моэма. - Считать Моэма современным, - она потянулась к своему бокалу, - это все равно что искать пластинки Бенни Гудмена в музыкальных автоматах. * Бенджамин Дэвид ("Бенни") Гудмен (1909-1986) - американский кларнетист и руководитель оркестра, - Главное, читать интересно, - не сдавался я. - Помню, "Острие бритвы" прочел раза три. Пускай и не памятник литературы, зато увлекательно. По-моему, лучше так, чем наоборот. - М-да... - Она задумалась. - Ну ладно. Рубашка у тебя все равно очень стильная. - Спасибо, - улыбнулся я. - Ты тоже прекрасно выглядишь. - Благодарю, - сказала она. На ней было платье из темно-синего бархата с белым кружевным воротничком. На шее - две серебряные цепочки. - Сразу после твоего звонка пошла домой и переоделась, - объяснила она. - У меня работа от дома в двух шагах. Очень удобно. - И не говори, - кивнул я. "И правда, удобно!" - хмыкнуло эхо в моей голове. Принесли закуски. Мы замолчали и накинулись на еду. Каждое блюдо было легким и аппетитным - не к чему придраться. Все продукты свежайшие. Упругие устрицы пахли так, будто их подобрали с морского дна всего минуту назад. - Как твои дела? - спросила она, вонзая вилку в устрицу. - Разобрался со своими единорогами? - Пожалуй, - кивнул я, стирая с губ салфеткой чернила каракатицы. - Можно сказать, разобрался. - И где же ты их нашел? - Вот здесь, - сказал я и постучал себя пальцем по лбу. - Единороги живут у меня в голове. Целое стадо. - Это ты в переносном смысле? - Да нет. Переносить тут нечего и некуда. Они действительно обитают в моем сознании. А кое-кто их обнаружил и рассказал мне их историю. - Интересно. Какую? - Да ничего интересного... - Я передал ей блюдо с баклажанами. Она взамен отдала мне корюшку. - Нет, расскажи! Я правда хочу послушать. - В общем, у каждого человека в глубине мозга существует нечто вроде ядра, которое он не может ни осознать, ни почувствовать. В моем случае это ядро имеет форму города. По городу течет река, а сам он обнесен высокой кирпичной стеной. Жители города не могут выйти за стену. Это могут только единороги. Единороги вдыхают в себя чувства и воспоминания горожан. Они впитывают человеческое "эго", как промокашка воду, и уносят из города во внешний мир. Поэтому в самом городе нет никакого "эго". Нет понятия человеческого "я". И я живу в этом городе... Вот такая история. Сам я этого города никогда не видел, поэтому больше ничего о нем не знаю. - Какая оригинальная история, - восхитилась она. Я вдруг понял, что старик ничего не рассказывал мне про Реку. Черт побери, похоже, меня все больше затягивает в тот мир. - Но я же не сочинял ее специально, - сказал я. - Ну и что? Пускай даже на уровне подсознания - она же все равно твоя и больше ничья, так или нет? Никто у тебя ее не отнимет. - В этом смысле - конечно... - Неплохая корюшка, правда? - Объедение. - А тебе не кажется, что твоя история похожа на ту, что я тебе рассказала, про Ленинград? - проговорила она задумчиво, разрезая баклажан пополам. - Ведь украинские единороги тоже существовали обособленно от всего мира - то ли в кратере, то ли за какой-то стеной? - Да, - соглашаюсь я. - И правда похоже. - По-моему, тут должно быть какое-то общее звено... - Ах, да, - вспомнил я и сунул руку в карман пиджака. - У меня для тебя подарок. - Серьезно? - обрадовалась она. - Обожаю подарки. Я вытянул из кармана футляр с кусачками для ногтей и положил ей на ладонь. Она с удивлением повертела инструмент в пальцах. - Что это? - Давай покажу, - сказал я и взял у нее металлический брусочек. - Вот смотри. Делаем раз. Делаем два. Делаем три... - Кусачки для ногтей? - Угадала. Удобная штука, особенно в дороге. Захочешь сложить - делай все в обратном порядке. Я сложил кусачки и отдал ей. Она попробовала сама: развернула, а потом сложила обратно. - Забавная вещь. Спасибо, - сказала она. - И часто ты даришь девушкам кусачки для ногтей? - Да нет. Тебе первой. Проходил мимо скобяной лавки, понравились - я и купил. Там еще был набор из резцов по дереву. Но уж больно громоздкий... - Ну что ты, кусачек вполне хватит! Спасибо. У меня дома все кусачки куда-то теряются. А твои я всегда буду с собой носить... Она сложила кусачки в футляр и спрятала в сумочку. Официант забрал пустые тарелки и выставил новые, с пастой. Мой звериный голод бушевал по-прежнему. Шесть закусок ухнуло в желудок, не оставив следа. Я постарался как можно скорее завалить эту яму огромной порцией спагетти по-домашнему, а сверху утрамбовать макаронами в рыбном соусе. И лишь после этих подготовительных работ у ямы показалось какое-то дно. Когда вся паста исчезла, подали судака. Мы выпили еще вина. - Кстати, хотела спросить, - сказала библиотекарша, не отрываясь от бокала, и ее голос отозвался странным гулом. - Насчет погрома в твоей квартире. Это они использовали какой-то механизм? Или просто несколько человек постарались? - Никаких механизмов. Кое-кто в одиночку трудился. - Крепкий орешек, должно быть. - Да уж, работал без устали. - Твой знакомый? - Первый раз его видел. - М-да... Если б у тебя в квартире провести матч по регби, кавардак был бы меньше. - Пожалуй, - отозвался я. - Так значит, это связано с единорогами? - спросила она. - Похоже на то. - И как проблемы разрешились? - Да никак. По крайней мере, для них, - ответил я. - А для тебя? - И да, и нет. Да - потому что выбора не было. Нет - потому что не сам выбирал. В этой свалке моего мнения с самого начала никто не спрашивал. Все равно что в матче по водному поло в команду оленей затесался человек... - Значит, завтра ты уедешь далеко-далеко? - Угу. - Очень сильно запутался, да? - Настолько, что сам не пойму. Да что там я... Весь мир запутывается больше и больше. Расщепление ядра, раскол в соцлагере, компьютерный прогресс, эмбрионы в пробирке, спутники-шпионы, искусственные органы, лоботомия и так далее. Люди садятся в машину, даже не зная, как ею управлять. Меня же, если говорить очень просто, засосало в информационную войну. Иными словами, все это замыкается на проблему одушевления искусственного интеллекта. - Стало быть, у компьютера когда-нибудь появится душа? - Скорее всего, - кивнул я. - Придет день, когда машина будет сама выбирать, какую информацию в себя закладывать и обрабатывать. И никто не сможет эту информацию украсть. Официант выставил перед нами тарелки с судаками и rizotto. - Не понимаю я всего этого, - сказала девушка, вонзая рыбный нож в судака. - Моя библиотека - такое спокойное место. Много книг, все приходят читать, и только. Информация доступна, никто за нее не воюет. - Жаль, что я не работаю в библиотеке, - вздохнул я. И действительно об этом пожалел. Мы съели судаков и вычистили тарелки с rizotto до последнего зернышка. Дно моего желудка постепенно приближалось. - Вкусный был судак, - удовлетворенно промурлыкала она. - Тут все дело в сливочном соусе, - объяснил я. - Лук-шалот шинкуем мелкими кольцами, перемешиваем с чистейшим сливочным маслом - и прожариваем на медленном огне. Постоянно переворачивая, чтобы не потерял вкус. - Любишь ты еду готовить... - С девятнадцатого века кухня почти не изменилась. По крайней мере, в отношении вкусной еды. Свежесть продуктов, усердие повара, вкус, красота всегда одинаковы. - Лимонное суфле у них тоже класс, - сказала она. - В тебя еще влезет? - Конечно, - сказал я. Что-что, а суфле я могу уписывать по пять порций в один присест. Я проглотил виноградный шербет, прикончил суфле и выпил эспрессо. Суфле и правда оказалось отменным. Настоящий десерт в моем понимании. У кофе выдержали ту бархатистую крепость, от которой приятно покалывает ладони. Как только мы забросили всю провизию в свои гигантские ямы, нас вышел поприветствовать шеф-повар. Изумительно, сказали мы ему. - Для того, кто может столько съесть, хочется готовить и готовить! - согнулся в поклоне шеф. - Даже в Италии найдется мало клиентов с таким исключительным аппетитом. - Большое спасибо, - поклонились мы в ответ. Когда шеф-повар вернулся на кухню, мы заказали еще по кофе. - Первый раз встречаю человека, который съедает столько же, сколько я, а потом хорошо себя чувствует, - призналась она. - Я могу и продолжить, - не сдавался я. - У меня дома - мороженая пицца и бутылка "Шивас Ригал". - Отлично! Ее дом действительно оказался в двух шагах от библиотеки. Стандартный коттедж, какие строят на продажу, хоть и совсем маленький - лишь на одну семью. С аккуратным вестибюлем и крошечным садиком, где мог бы вытянуться и хорошенько поспать один человек. Хотя солнечного света садику явно