стницу и куда-то ушла. Я опять задвинул крышку и пошел восвояси.
Выйдя со двора заброшенного дома, я постоял немного, опершись о забор и
глядя на дом Мэй Касахары. Может, она, по своему обыкновению, заметит меня и
выйдет. Но Мэй так и не появилась. Стояла полная тишина -- ни людей, ни
вообще каких-либо звуков -- даже пения цикад. Я стоял и ковырял землю носком
ботинка. Появилось странное, незнакомое ощущение -- точно за те дни, что я
просидел в колодце, прежнюю реальность заменила другая, новая и поселилась
здесь навсегда. Это чувство возникло в дальнем уголке сердца, как только я
вылез из колодца и вернулся домой.
Вернувшись по дорожке домой, я решил почистить в ванной зубы и
побриться. За эти дни все лицо заросло черной бородой, с нею я смахивал на
только что спасенную жертву кораблекрушения. В первый раз я отрастил такую
бороду. Хотел было оставить, но, подумав немного, все-таки решил сбрить.
Пусть лицо остается таким, каким было, когда ушла Кумико.
Распарив лицо горячим полотенцем, я щедро вымазал его кремом для бритья
и осторожно, не торопясь, чтобы не порезаться, стал сбривать щетину --
сначала с подбородка, с левой щеки, потом с правой. Разобравшись с правой
щекой, я повернул ее к зеркалу и... у меня невольно перехватило дыхание. На
щеке красовалось какое-то иссиня-черное пятно. Прилипло, что ли, что-то? Я
стер с лица остатки крема, как следует умылся с мылом и попробовал оттереть
лицо полотенцем. Никакого эффекта -- пятно оставалось на месте, точно
глубоко въелось в кожу. Я провел по нему пальцем и ничего особенного не
почувствовал -- только в этом месте кожа вроде была чуть теплее. Родимое
пятно! Эта метка появилась на том самом месте, где я почувствовал жжение,
когда сидел в колодце.
Придвинувшись ближе к зеркалу, я внимательно рассматривал пятно. Оно
было как раз за скулой, размером с ладошку младенца. Темно-синее, почти
черное, оно напоминало "монблановские" чернила, которыми писала Кумико.
Первое, что пришло в голову, -- аллергия на коже. Наверное, я чем-то
отравился в колодце. Чем-то вроде лака. Но что там могло быть? Ведь я же
осветил в колодце фонарем каждую трещину и ничего, кроме земли на дне и
бетонных стен, не обнаружил. Да и разве может от аллергии или какой-нибудь
другой заразы появиться такое четкое пятно?
Началась легкая паника: голова мгновенно пошла кругом, будто на меня
обрушилась огромная волна и поволокла за собой. Полотенце выпало из рук, я
опрокинул корзинку для мусора, ударился обо что-то ногой, забормотал
какую-то бессмыслицу. Немного погодя я взял себя в руки и, опершись о
раковину, попытался спокойно обдумать, что мне теперь делать.
Лучше всего -- просто подождать и посмотреть, что будет дальше. К врачу
я всегда успею. Может быть, пятно еще сойдет, само исчезнет, как бывает с
сыпью, которая выступает от лака. Вполне возможно, оно пропадет так же
быстро, как и появилось. Я пошел на кухню и приготовил кофе. В желудке было
пусто, но только я собрался что-нибудь съесть, как аппетит сразу испарился
куда-то, словно вода в привидевшемся мираже.
Я прилег на диван и стал смотреть на дождь, начавшийся за окном.
Периодически поднимался, шел в ванную и разглядывал себя в зеркале, но
никаких изменений с пятном не происходило. Оно расплылось по щеке, живописно
выделяясь своей густой, насыщенной синевой.
С чего вдруг появилась эта метка? Все дело в том, похожем на сон,
фантастическом видении, которое посетило меня в колодце на рассвете, когда
моя телефонная знакомая за руку провела меня сквозь стену, чтобы спасти нас
от опасного некто, открывшего дверь и вошедшего в номер. Это единственное,
до чего я додумался. Проходя сквозь стену в тот самый момент, я ясно
почувствовал жжение на щеке -- на том месте, где теперь было пятно. Но какая
здесь может быть связь? Между стеной и отметиной на физиономии? Это не
поддавалось никакому объяснению.
Человек без лица, встретив меня в вестибюле отеля, сказал: "Сейчас не
время. Вам нельзя здесь находиться". Он предупреждал, но я махнул рукой на
предупреждение и пошел дальше, злясь на Нобору Ватая, на охватившее меня
замешательство. И в результате, возможно, получил эту отметину.
Быть может, это клеймо наложил на меня тот странный полусон-полубред.
"Это был не сон, -- говорили они этим пятном. -- Все произошло на самом
деле. И ты будешь вспоминать об этом всякий раз, глядя в зеркало".
Я тряхнул головой. Во всем этом чересчур много необъяснимого. Ясно
только одно: я ничего не понимаю. В голове снова поднялась тупая боль, и я
потерял способность размышлять. Напрягать мозги не хотелось. Отхлебнув
остывшего кофе, я опять уставился на дождь за окном.
x x x
После обеда я позвонил дяде. Мне надо было с кем-то поговорить -- все
равно с кем, -- чтобы как-то преодолеть в себе ощущение, будто неведомая
сила вырывает меня из реальности и быстро уносит все дальше и дальше.
Дядя поинтересовался, как Кумико. Все в порядке, ответил я. Уехала
ненадолго по работе. Выложить бы ему все откровенно, но разве можно
рассказать по порядку постороннему человеку о том, что произошло в последнее
время? Как объяснить то, чего и сам толком не понимаешь? Я решил пока скрыть
от дяди правду.
-- Дядя, ты ведь какое-то время жил в этом доме? -- поинтересовался я.
-- Конечно. Лет шесть-семь, наверное. Погоди... мне было тридцать пять,
когда я его купил, прожил до сорока двух... Значит, семь лет. Сюда переехал,
уже когда женился. А до этого все время жил там.
-- Я хотел спросить... Тогда с тобой не происходило ничего плохого?
-- Плохого? -- удивился дядя.
-- Ну... болезнь какая-нибудь или с женщиной пришлось расстаться...
На том конце послышался довольный дядин смех:
-- Правда, был у меня такой случай с одной женщиной. Но то же самое
случалось и после переезда. Ничего особенно плохого в этом не вижу. По
правде сказать, я о них и не жалел. А вот болезни... Да нет. Ничего такого
не было. Разве что сзади на шее что-то выросло. Удалили -- и все. Эту штуку
обнаружили в парикмахерской и сказали, что ее лучше вырезать на всякий
случай. Я пошел к врачу, но оказалось, что ничего страшного нет. Пока я там
жил, это был первый и последний раз, когда пришлось иметь дело с медициной.
Прямо хоть требуй назад медицинскую страховку, честное слово!
-- И никаких дурных воспоминаний у тебя не осталось?
-- Никаких, -- чуть подумав, отвечал дядя. -- А почему ты об этом
спрашиваешь?
-- Да так просто. Кумико на днях ходила к прорицателю, и он ей
наговорил разного про этот дом: что он на плохом месте стоит и все такое, --
соврал я. -- Я-то в эту чепуху не верю, но Кумико просила узнать у тебя...
-- Гм-м! Я в таких делах мало понимаю. Плохо ли, хорошо ли? Не знаю. Но
я там жил, и мне кажется, с домом все в порядке, никаких проблем. Вон у
Мияваки, может, что-то и не так, но ведь от их дома наш довольно далеко
стоит.
-- А кто в нем жил после того, как ты переехал?
-- После меня года три жил школьный учитель с семьей, потом пять лет --
молодая пара. У мужа вроде какое-то дело было, но что конкретно -- не помню.
Уж как они жили -- счастливо или нет, -- не знаю. За домом по моему
поручению смотрела одна риэлторская фирма. Я этих жильцов в глаза не видел,
почему они съехали -- тоже понятия не имею, но ничего плохого о них не
слыхал. Думаю, им стало тесновато и они захотели собственный дом построить.
-- Мне, было дело, один человек сказал, что у нас здесь какое-то
течение нарушено. Тебе это ни о чем не говорит?
-- Течение? -- переспросил дядя. -- Какое еще течение?
-- Я сам толком не пойму. Просто мне так сказали. Дядя задумался.
-- Нет, ничего в голову не приходит. Но, похоже, это была не очень
удачная идея -- перегородить с обеих сторон нашу дорожку. Ведь если
подумать, это странно, когда у дороги нет ни начала, ни конца. И у дороги, и
у реки один главный принцип -- движение потока. Прегради ему путь -- и все
остановится.
-- Правильно, -- сказал я. -- Тогда мне надо спросить у тебя еще одну
вещь. Ты когда-нибудь слышал здесь Заводную Птицу?
-- Заводную птицу? -- спросил дядя. -- А это еще что такое?
В нескольких словах я рассказал ему про Заводную Птицу: как она
садилась на дерево у нас в саду и каждый день кричала таким голосом, будто
заводила пружину.
-- Не знаю. Никогда не видел и не слышал. Я вообще люблю птиц и всегда
с удовольствием слушаю, как они поют, но о такой птице в первый раз слышу.
Она имеет какое-то отношение к дому?
-- Да нет. Я бы не сказал. Просто интересно, знаешь ты про нее или нет.
Вот я и спросил.
-- Знаешь что? Если хочешь узнать побольше о тех, кто жил в доме после
меня, сходи в ту риэлторскую контору. "Сэтагая дайити", рядом со станцией.
Найди там старика Итикаву, скажи, что я тебя послал, и поговори с ним. Он
несколько лет присматривал за домом. Итикава сто лет живет там, у вас, и
многое может рассказать. Это от него я услышал о доме Мияваки. Он поболтать
любит, сходи к нему.
-- Спасибо. Схожу, -- сказал я.
-- Ну а как у тебя с работой? Подыскал что-нибудь? -- поинтересовался
дядя.
-- Нет еще. По правде говоря, я не очень-то и стараюсь. Кумико
работает, я хозяйством занимаюсь. Обходимся пока.
Дядя, как мне показалось, над чем-то задумался, а потом сказал:
-- Будут проблемы -- дай мне знать. Может, смогу помочь чем-нибудь.
-- Спасибо, дядя. Обязательно к тебе обращусь, если что. -- На этом
разговор окончился.
Позвонить в эту дядину риэлторскую фирму, расспросить о доме и людях,
которые тут до меня жили? Ну, это уж полный маразм, подумал я и решил забыть
об этом деле.
Дождь продолжал моросить так же бесшумно; все вокруг стало мокрым --
крыши домов, деревья в саду, земля. На обед я съел суп из банки и тост и
весь остаток дня пролежал на диване. Хотел было сходить в магазин, но
вспомнил про пятно -- и охота выходить пропала. Тут я пожалел о сбритой
бороде. В холодильнике, правда, еще оставалось немного овощей, а на полке --
несколько банок консервов. Еще был рис и яйца. Небогато, но дня два-три
протянуть можно.
Я просто лежал, ни о чем не думая, читал, слушал кассеты с классикой,
рассеянно смотрел на сыпавшийся в саду дождь. Мыслительные способности
деградировали до предела. Видно, я перетрудил мозги, просидев так долго в
темном колодце. Стоило начать думать о чем-то серьезном, как голову
схватывала тупая боль, будто ее сдавливали тисками, обернутыми во что-то
мягкое. А при попытке окунуться в воспоминания все мускулы и нервы моего
тела, казатось, скрипели от натуги. Прямо Железный Дровосек из "Волшебника
страны Оз", который заржавел, когда у него кончилось масло.
То и дело я вставал и шел в ванную, чтобы перед зеркалом поглядеть, что
там с пятном на лице. Отметина была на месте, ничего не изменилось -- ни
размер, ни цвет. Еще оказалось, что я побрился не до конца -- на верхней
губе остались волосы. Я про них совсем забыл, когда, выбривая правую щеку,
обнаружил пятно и запаниковал. Пришлось еще раз умыться горячей водой,
намазаться кремом и сбрить остатки щетины.
Вглядываясь в свое отражение, я вспомнил, что сказала по телефону
Мальта Кано: "Мы лишь эмпирически верим в то, что отраженный в зеркале образ
соответствует оригиналу. Будьте осторожнее". На всякий случай я пошел в
спальню и поглядел на себя в трюмо, перед которым Кумико обычно одевалась.
Пятно никуда не делось. Так что зеркало здесь ни при чем.
Кроме пятна, никаких других отклонений у себя я не нашел. Измерил
температуру -- нормальная. За исключением того, что для человека, который
три дня ничего не ел, у меня был слишком хилый аппетит, и подступавшей время
от времени легкой тошноты -- скорее всего это было продолжение приступов,
что одолевали меня в колодце, -- мой организм был в полном порядке.
День прошел тихо. Ни телефонных звонков, ни писем. Ни одна душа не
показалась на дорожке, соседей тоже не было слышно. Кошки по саду не бегали,
птицы не летали и голоса не подавали. Время от времени заводили свою песню
цикады, но и они, в отличие от обычных дней, особо не усердствовали.
Ближе к семи слегка засосало под ложечкой. Я приготовил ужин из
консервов и овощей, послушал вечерние новости по радио, чего со мной уже
давно не случалось: в мире ничего особенного не происходило. Погибли на
машине молодые ребята. Хотели кого-то обогнать на скоростной дороге и
врезались в стену. Глава отделения одного крупного банка и его подчиненные
подозреваются полицией в выдаче незаконных кредитов; ведется следствие.
Какой-то юнец прямо на улице убил молотком тридцатишестилетнюю домохозяйку
из Матиды. Но все это происходило в каком-то ином, далеком мире. А в моем
только шел дождь -- и больше ничего. Бесшумный, тихий дождь.
В девять часов я перебрался с дивана на кровать, дочитал главу в
книжке, погасил свет и заснул.
Мне что-то снилось -- и вдруг я проснулся, точно от удара. О чем был
сон -- вылетело из головы, но был в нем какой-то напряг, это точно. Уж
больно часто колотилось сердце в груди когда я открыл глаза. В комнате было
еще совсем темно, и я не сразу понял, где нахожусь. Изрядно времени прошло,
прежде чем до меня дошло, что я у себя дома, в своей кровати. На будильнике
-- начало третьего. В колодце был не сон, а не пойми что, вот и получился
какой-то совершенно непонятный цикл - то заснешь неизвестно когда, то вдруг
проснешься. Только я разобрался что к чему, как захотелось в туалет.
Напомнило о себе выпитое на ночь пиво. Если бы я мог, то лучше бы лег и
уснул снова, но делать было нечего. Смирившись с неизбежностью, сел на
кровати, и вдруг рука коснулась кожи кого-то, кто лежал рядом со мной.
Нельзя сказать, что это было для меня неожиданностью -- ведь на этом месте
всегда спала Кумико, и я к этому привык. Но тут я вспомнил: Кумико уже нет!
Она ушла от меня. Рядом спал кто-то другой. Я решительно потянулся вперед и
включил стоявшую у изголовья лампу. И увидел Криту Кано.
13. Продолжение истории Криты Кано
Совершенно голую Криту Кано. Повернувшись в мою сторону, девушка спала,
и на ней совсем ничего не было -- даже одеяла. Груди красивой формы,
маленькие розовые соски, темный треугольник волос под абсолютно плоским
животом, напоминающий заштрихованную тень на эскизе, -- выставлены на
обозрение. Белая-белая кожа отливала блеском, будто девушка только что
родилась на Крите из пены морской. Ничего не понимая, я не сводил глаз с ее
тела. Во сне колени ее были сведены вместе, ноги слегка согнуты.
Рассыпавшиеся волосы закрывали пол-лица, и глаз Криты видно не было, но,
судя по всему, она глубоко спала: когда я зажег лампу, она даже не
шевельнулась, дыхание оставалось тихим и ровным. У меня сна уже ни в одном
глазу не осталось. Вынув из шкафа легкое летнее одеяло, я укрыл им девушку.
Потом потушил лампу у кровати и пошел в пижаме на кухню, решив посидеть
немного за столом.
Я снова подумал о родимом пятне. Прикоснулся к щеке -- это место все
еще слегка горело. В зеркало смотреть не стал, и так все ясно -- пятно
по-прежнему никуда не делось. Эта штука за ночь просто так не рассосется.
Ночь пройдет, и надо будет, наверное, поискать в телефонной книге ближайшего
дерматолога. Но он ведь спросит, откуда оно у меня. И что ему отвечать? "Я
почти три дня просидел в колодце. Нет, с работой это никак не связано.
Просто мне захотелось подумать, и я решил, что колодец для этого -- самое
подходящее место. Нет, еды с собой не брал. Чей колодец? Не мой. Он на
другом участке, по соседству. Там еще дом заброшенный стоит. Захотел и
залез, разрешения ни у кого не спрашивал".
Я вздохнул. Разве кому скажешь такое?
Положив локти на стол, я поймал себя на том, что в рассеянности, сам
того не сознавая, необычайно живо представляю себе обнаженное тело Криты
Кано. Она крепко спала в моей постели, а я вспоминал сон, в котором она
появилась в платье Кумико и занималась со мной любовью. Ощущения от
прикосновения к ее коже, от тяжести ее тела еще жили во мне. Где кончается
реальность и начинается ирреальное? Провести четкую границу, не расставив
все по порядку, невозможно. Стена, разделяющая эти две области, начинала
постепенно таять. В моей памяти, по крайней мере, реальное и нереальное,
похоже, уживались рядом, почти одинаково весомые и четкие.
Чтобы прогнать из головы эти беспорядочные сексуальные образы, пришлось
пойти к раковине и ополоснуть лицо холодной водой. Потом я посмотрел на
Криту. Она по-прежнему крепко спала, одеяло сползло и закрывало тело только
до поясницы. Видно было только спину -- она напомнила мне спину Кумико в
последний день. Теперь, когда я подумал об этом, Крита своей фигурой
показалась мне поразительно похожей на Кумико. Раньше у нее была совершенно
другая прическа, манера одеваться и краситься, поэтому я этого не замечал.
Оказывается, они одного роста и, кажется, весят примерно одинаково. И размер
одежды у них скорее всего тот же самый.
Прихватив свое одеяло, я перешел в гостиную, лег на диван и открыл
книгу. Я взял ее недавно в библиотеке. Книжка была историческая -- про то,
как до войны Япония управлялась с Маньчжурией, и про военный конфликт с
Советским Союзом У Номонхана. После рассказа лейтенанта Мамия мне стало
интересно, что тогда происходило в Китае, вот я и взял в библиотеке
несколько книг на эту тему. Но уже через десять минут подробных исторических
описаний глаза стали слипаться. Положив книгу на пол, я закрыл глаза, чтобы
дать им немного отдохнуть, и тут же провалился в глубокий сон, так и не
выключив свет.
Разбудил меня шум из кухни. Я пошел взглянуть и увидел Криту. Она
готовила завтрак. На ней были белая майка и голубые шорты -- все из
гардероба Кумико.
-- Послушай, а где твоя одежда? -- спросил я, стоя в дверях.
-- Ой! Извините меня, пожалуйста. Вы спали, и я решилась взять на время
кое-какие вещи вашей жены. Это, конечно, наглость, но мне совсем нечего было
надеть, -- сказала Крита, повернув голову в мою сторону. Непонятно, когда
она успела опять накраситься и причесаться под 60-е годы. Не хватало только
накладных ресниц.
-- Ничего страшного. Но где же все-таки твоя одежда?
-- Потеряла, -- просто ответила она.
-- Потеряла?
-- Ага! Потеряла где-то.
Я вошел в кухню и, опершись о стол, стал наблюдать, как Крита готовит
омлет -- ловко разбила яйца, добавила специи и начала проворно сбивать.
-- Ты хочешь сказать, что сюда пришла голая?
-- Да, -- сказала Крита так, будто это самое обычное дело --
расхаживать в голом виде. -- Совсем без всего. Вы же знаете, Окада-сан. Вы
ведь одеялом меня накрыли.
-- Действительно, -- пробормотал я. -- И все-таки хотелось бы знать,
где и как ты умудрилась потерять одежду и как добралась сюда без нее.
-- Сама не пойму, -- отвечала Крита, встряхивая сковородку, чтобы яйца
как следует перемешались.
-- Сама не поймешь, -- повторил за ней я.
Крита разложила омлет по тарелкам, добавила гарнир -- вареную брокколи.
Поджарила тосты, поставила их на стол вместе с кофе. Я достал масло, соль и
перец, после чего мы, как молодожены, уселись друг против друга завтракать.
Тут я опять вспомнил про пятно. Крита, глядя на меня, ничуть не
удивилась и ничего не спрашивала. Дотронувшись до пятна, я почувствовал
тепло и понял, что оно никуда не делось.
-- Не больно, Окада-сан?
-- Совсем нет.
Крита посмотрела на меня.
-- Похоже на родимое пятно.
-- Мне тоже так кажется. Вот думаю: идти к врачу или нет.
-- У меня такое впечатление, что врач здесь не поможет.
-- Может, ты и права. Но я же не могу его оставить в таком виде.
Держа вилку в руке, Крита на минуту задумалась.
-- Я вместо вас могу ходить за покупками или если будут какие-то дела.
Можете сидеть дома сколько хотите, если вам неудобно выходить на улицу.
-- Спасибо, конечно. Но у тебя же свои дела есть, да и я не могу здесь
вечно сидеть.
Крита еще немного подумала и сказала:
-- Тогда, может быть, Мальта знает, что делать.
-- Ты не могла бы все-таки ей позвонить?
-- Мальта сама связывается с кем ей нужно и никому не позволяет
вступать с ней в контакт, -- сказала Крита, проглотив кусочек брокколи.
-- Но ты ведь можешь связаться с ней?
-- Разумеется. Мы же сестры.
-- Значит, ты можешь спросить у нее про пятно? Или попросить, чтобы она
мне позвонила?
-- Извините, но это невозможно. Я не могу ни о чем просить сестру за
кого-то другого. У нас такое правило. Намазывая маслом тост, я вздохнул:
-- Выходит, если у меня к Мальте какое-то дело, надо ждать, пока она
сама со мной не свяжется?
-- Совершенно верно, -- кивнула Крита. -- А что касается вашего пятна,
то если оно не болит и не чешется, лучше забыть о нем на какое-то время. Вот
я на такие вещи внимания не обращаю и вам советую не обращать. С людьми
иногда такое бывает.
-- Ты думаешь?
Некоторое время мы молча жевали. Я уже давно не ел в компании. Все было
очень вкусно. Я сказал об этом Крите, и мне показалось, что ей приятно это
слышать.
-- Что же все-таки случилось с твоей одеждой?
-- Вам, наверное, неприятно, что я без разрешения надела вещи вашей
жены? -- встревожилась Крита.
-- Да нет, нормально. Надела и надела. Все равно Кумико все оставила. И
все же никак в голову не возьму, как ты могла потерять одежду.
-- Не только одежду -- туфли тоже.
-- Как же это вышло?
-- Не помню, -- сказала Крита. -- Знаю только, что проснулась в вашей
постели совершенно голая. А что до этого было -- совсем не помню.
-- Ты в колодец залезла, помнишь? А я ушел.
-- Это помню. И еще -- я там уснула. А что потом -- никак не
вспоминается.
-- То есть ты совсем не помнишь, как выбралась из колодца?
-- Абсолютно. У меня в памяти разрыв. Вот такой. -- Крита расставила
указательные пальцы сантиметров на двадцать. Сколько по времени могло
значить это расстояние, я понятия не имел.
-- А с лестницей что сделала? Тоже не помнишь? Лестница-то пропала.
-- Про лестницу я вообще ничего не знаю. Не помню даже, вылезала по ней
из колодца или нет.
-- Можно посмотреть твои пятки? -- спросил я, внимательно разглядывая
чашку с кофе, которую держал в руке.
-- Конечно. -- Крита села рядом со мной на стул и вытянула ноги,
демонстрируя пятки. Держа ее за лодыжки, я стал изучать их. Абсолютно чистые
и очень красивой формы. Ни царапин, ни грязи.
-- Ни грязи, ни царапин. Ничего нет, -- сообщил я.
-- Ага!
-- Вчера целый день шел дождь, и если ты шла оттуда босиком, ноги у
тебя должны быть грязные. Ты же проходила через сад, значит, и на веранде
должны остаться следы. Так ведь? А что мы имеем? Пятки у тебя чистые, на
веранде никаких следов.
-- Да.
-- Это значит, что ты не шла босиком.
Крита с заинтересованным видом слегка наклонила голову.
-- Вы очень логично рассуждаете.
-- Может, и логично, но пока мы ни к чему не пришли, -- сказал я. --
Где же ты потеряла одежду и туфли и как оттуда пришла?
-- Понятия не имею, -- покачала головой Крита.
x x x
Пока Крита усердно терла в раковине посуду, я сидел за кухонным столом
и думал обо всем этом. И конечно, ни до чего не додумался.
-- С тобой такое часто случается? Ну, что ты забываешь, где была? --
спросил я.
-- Это уже не в первый раз. Не часто, но время от времени бывает. Куда
ходила, что делала, -- не могу вспомнить, и все тут. Я уже как-то забывала
где-то свои вещи. Но чтобы всю одежду и туфли в придачу -- такого еще не
было.
Крита выключила воду, стерла со стола.
-- Крита-сан, ты так и не рассказала до конца свою историю. Начала
тогда и вдруг исчезла куда-то на полпути. Помнишь? Может, расскажешь? Эти
бандиты тебя поймали и заставили заниматься проституцией -- работать на них.
Ты встретилась с Нобору Ватая, переспала с ним... А потом что было?
Облокотясь о раковину, Крита взглянула на меня. Капли воды скатывались
с ее рук по пальцам и падали на пол. На груди под белой майкой остро
обозначились соски. Взглянув на них, я живо представил минувшую ночь, ее
обнаженное тело.
-- Ладно. Расскажу все как было. Она снова уселась напротив.
-- Тогда я убежала посредине нашего разговора, потому что не была еще
до конца готова к тому, чтобы рассказать обо всем, что произошло. И все же,
подумала я, лучше выложить вам всю правду, если получится. Начала, но не
смогла закончить. Вы, наверное, удивились, что я исчезла так неожиданно?
Положив руки на стол, Крита говорила, глядя мне прямо в лицо.
-- Конечно, удивился, но это было не самое удивительное из того, что
произошло в последнее время.
x x x
-- Я была проституткой, и как уже говорила, последним моим "физическим
клиентом" оказался Нобору Ватая. Когда мы встретились с ним второй раз --
мне эту работу поручила Мальта, -- я его сразу узнала. Забыть его было
невозможно. Вспомнил ли он меня, не знаю. Ватая-сан не из тех, кто
показывает свои чувства.
Но давайте лучше по порядку. Сначала о том, когда Нобору Ватая стал
моим клиентом. Это было шесть лет назад.
Помните, я говорила, что потеряла тогда всякую чувствительность к боли?
И не только к боли -- я вообще ничего не ощущала, не воспринимала абсолютно
ничего. Нет, конечно, я не хочу сказать, что не чувствовала жара, холода,
уколов... Но все эти чувства, казалось, существовали в другом, далеком,
никак не связанном со мной мире. Поэтому ничто во мне не противилось, когда
я спала с мужчинами за деньги. Что бы со мною ни делали, мне было все равно
-- то, что я испытывала при этом, не имело ко мне отношения. Моя
бесчувственная плоть мне не принадлежала. К тому времени якудза уже втянули
меня в проституцию по полной программе. Они заставляли меня спать с
мужчинами -- и я спала, давали мне деньги -- я брала. На этом мы в прошлый
раз остановились?
Я кивнул.
-- В тот день меня послали на шестнадцатый этаж одного отеля в центре.
Номер был заказан на фамилию Ватая. Имя редкое -- не из тех, что все время
мелькают. Постучав, я отворила дверь и увидела сидевшего на диване мужчину.
Он пил заказанный в номер кофе и, похоже, что-то читал. На нем была зеленая
тенниска и коричневые хлопчатые брюки. Волосы коротко пострижены; он носил
очки в коричневой оправе. На низком столике перед диваном стоял кофейник и
его чашка, лежала книга. Мне показалось, что мыслями он оставался в книге --
в глазах еще не угасло возбуждение. В лице ничего особенного, только глаза
светились необыкновенной энергией в которой чувствовалось что-то
сверхъестественное, зловещее. Увидев эти глаза, я на какое-то мгновение
подумала, что обозналась и зашла не в тот номер. Однако ошибки не было.
Мужчина сказал, чтобы я вошла и закрыла дверь.
Сидя на диване и не говоря ни слова, он разглядывал меня с ног до
головы. Так обычно бывает: приходишь к клиенту, и тебя начинают разглядывать
со всех сторон. Извините, Окада-сан, вы когда-нибудь покупали проститутку?
-- Нет, -- отвечал я.
-- Это как обычная покупка. К таким взглядам быстро привыкаешь. Они же
покупают тело и платят за него -- естественно, товар надо проверить. Но этот
человек смотрел как-то особенно, как бы рассматривая сквозь мое тело что-то
позади меня. От его взгляда мне стало не по себе: я будто сделалась
полупрозрачной.
Я немного замешкалась и уронила сумочку. Она слабо стукнулась об пол,
но я так растерялась, что даже не сразу это заметила. В конце концов я
все-таки нагнулась и подняла ее. От удара она расстегнулась, и из нее
высыпалась моя косметика. Подобрав карандаш для бровей, крем для губ и
маленький флакончик одеколона, я положила их обратно в сумочку. Все это
время он все так же смотрел на меня.
Когда я собрала в сумочку свои вещи, он велел мне раздеться. "Можно
сначала принять душ? Я немного вспотела", -- спросила я. День был очень
жаркий, и в метро по дороге в отель я вся стала липкая от пота. Он сказал,
что это его не волнует, что у него мало времени и чтобы я скорее
раздевалась.
Я разделась, и тогда он сказал, чтобы я ложилась на кровать лицом вниз.
Я подчинилась. Он приказал лежать тихо, закрыть глаза и молчать, пока не
спросят.
Одетый, он сел рядом -- только сел, не коснувшись меня пальцем. Просто
сидел и смотрел на мое обнаженное тело. Так продолжалось минут десять. Я до
боли остро ощущала его пронзительный взгляд у себя на затылке, на спине, на
ягодицах, на ногах. Может, он импотент, подумала я. Попадаются иногда такие
клиенты. Купят проститутку, заставят ее раздеться и смотрят. Некоторые
раздевают девушек и кончают у них на глазах. Всякие люди берут проституток,
и причины у всех разные. Неужели и этот из таких?
Однако немного погодя он вытянул руки и начал меня ощупывать. Его
пальцы что-то искали, не спеша перемещаясь от плеч к спине, от спины к
пояснице. Это было не заигрывание и явно не массаж. Пальцы двигались
осторожно, словно прокладывали маршрут по карте. Прикасаясь ко мне, он,
казалось, все время думал о чем-то. Не просто думал, а размышлял,
сосредоточенно и серьезно.
Пальцы, только что вяло блуждавшие туда-сюда, вдруг неожиданно замирали
и долго не шевелились. Впечатление было такое, будто они то сбивались с
дороги, то снова находили ее. Вы понимаете, о чем я говорю? Мне чудилось,
что каждый его палец жил и думал сам по себе, подчиняясь собственной воле.
Это было очень странное ощущение, от которого становилось не по себе.
И тем не менее прикосновения его пальцев возбуждали меня. Первый раз в
жизни. До того как я стала проституткой, секс причинял мне только боль. При
одной мысли о нем меня охватывал страх, что опять будет больно. Но все
изменилось, когда я втянулась в это занятие, -- я вообще перестала что-либо
чувствовать. Боли больше не было, но вместе с ней пропали и другие ощущения.
Чтобы ублажить клиента, я стонала и изображала страсть, но то был обман,
профессиональный спектакль. Тогда же, под его пальцами стоны были самые
настоящие. Они вырывались непроизвольно, поднимаясь откуда-то из глубины. Я
чувствовала внутри какое-то движение -- похоже, центр тяжести тела стал
куда-то смещаться.
Наконец пальцы перестали двигаться. Держа руки у меня на талии, он,
казалось, о чем-то думал и пытался выровнять дыхание. Мне это передавалось
через кончики пальцев. Потом он медленно начал раздеваться. Зажмурившись, я
уткнулась лицом в подушку и ждала, что будет дальше. Оставшись без одежды,
он раздвинул мне руки и ноги.
В комнате повисла пугающая тишина, лишь слабо гудел кондиционер.
Мужчину почти не было слышно, даже его дыхания я не могла уловить. Он
положил ладони мне на спину. Его пенис коснулся моих ягодиц, но все еще
оставался мягким.
В этот миг у изголовья кровати зазвонил телефон. Я открыла глаза и
взглянула в лицо клиенту, однако он словно ничего не замечал. Прозвонив
восемь или девять раз, телефон затих, и в номер опять вернулась тишина.
x x x
Крита прервала рассказ и негромко вздохнула. Она смотрела на свои руки
и молчала.
-- Извините, -- сказала она, -- можно передохнуть? Вы не против?
-- Конечно. -- Я подлил себе кофе и сделал глоток. Крита выпила
холодной воды. Минут десять мы просидели молча.
x x x
-- Его пальцы снова задвигались, поглаживая каждый сантиметр моего
тела, -- продолжала Крита. -- Не осталось места, которого бы они не
коснулись. Я уже ничего не соображала. Сердце стучало в ушах, и я подумала:
как странно оно бьется -- редко, но так громко. Я уже не могла больше себя
контролировать и раз за разом вскрикивала в полный голос под его руками.
Пыталась сдержать крик, но кто-то другой стонал и кричал за меня моим
голосом. Было ощущение, будто все винтики, скреплявшие мое тело, разом
развинтились. Я долго лежала ничком в таком состоянии и вдруг почувствовала,
как что-то вошло в меня сзади. И сейчас не знаю, что это было. Что-то очень
твердое и огромное -- и уж конечно не его пенис. Это точно. Я еще тогда
подумала: а он в самом деле импотент.
В общем, не представляю, что он в меня воткнул, но мне стало больно --
впервые после того, как я хотела покончить с собой. Именно мне, а не кому-то
другому. Боль была невообразимая. Ну, как сказать... Как будто что-то
разрывало меня изнутри надвое. Но вместе с жуткой болью нахлынуло
наслаждение. Наслаждение и боль слились воедино. Вы понимаете? Боль вызывала
наслаждение, а наслаждение -- боль. Эти два чувства входили в меня как
единое целое. Тело, погруженное в боль и наслаждение, быстро раскалывалось,
и я ничего не могла с этим поделать. А потом произошла какая-то чертовщина.
Изнутри, из разверзшейся плоти, протискиваясь, выбиралось нечто, чего раньше
я никогда не видела и не касалась. Большое оно было или маленькое -- не
знаю, но оно было мокрым и скользким, как только что родившийся ребенок.
Абсолютно не представляю, что это было. Оно жило во мне с самого начала, а я
об этом не знала. И вот он вытащил это из меня наружу.
Мне хотелось знать, что это. Очень хотелось. Хотелось видеть
собственными глазами. Ведь это же часть меня! Я имею на это право! Но я так
ничего и не увидела. Поток боли и наслаждения захлестнул меня. Превратившись
в стонущую плоть, я судорожно двигала бедрами, роняя капельки слюны, и даже
глаз не могла открыть.
Наконец, наступил пик экстаза. Нет, не пик. Ощущение было другое --
скорее меня сбросили вниз с высокого обрыва. Я громко закричала, и все, что
было в комнате из стекла, мне показалось, разлетелось вдребезги. И не только
показалось: я действительно заметила, как оконные стекла, стаканы и другие
стекляшки разнесло на мельчайшие осколки, которые дождем посыпались на меня.
После этого накатила ужасная дурнота. Сознание уплывало, тело похолодело.
Вам такое сравнение покажется странным, но я чувствовала себя кастрюлей с
остывшей кашей -- клейкой, липкой, расплывшейся массой, что вяло и судорожно
корчилась при каждом ударе сердца. Я вспомнила эти болезненные судороги --
много времени не понадобилось. Ту же самую тупую роковую боль я ощущала
тогда -- перед тем как пыталась покончить с собой. Боль, будто ломом,
взламывала крышку сознания, взламывала с необыкновенной силой и против моей
воли вытягивала из меня превратившуюся в желе память. Это странно, наверное,
но я напоминала себе мертвеца, наблюдавшего за собственным вскрытием. Как
вам это? Видеть со стороны своими глазами, как разрезают твое тело и
постепенно вытаскивают внутренности?
Я лежала, содрогаясь в конвульсиях, изо рта стекала струйка слюны. Я
даже обмочилась -- понимала, что надо себя контролировать, но сдержаться так
и не сумела. Все соединявшие мое тело винтики окончательно разболтались и
выпали из своих гнезд. А в затуманенном мозгу громко стучало: до чего же я
одинока, до чего слаба и беспомощна! Плоть быстро теряла свое содержание.
Все внутри меня -- все, что имело какую-то форму, и все бесплотное,
бесформенное -- растекалось и медленно, по каплям, выходило из меня, как
слюна или моча. "Нет, так нельзя, -- шевелилось в голове. -- Ведь так и в
самом деле все вытечет, и от меня ничего не останется". Но остановить эту
течку мне было не под силу. Оставалось только бессильно смотреть на это.
Сколько так продолжалось -- понятия не имею. Я, казалось, полностью лишилась
памяти и сознания. Все, что было во мне, вышло наружу. Потом на сцену будто
опустился тяжелый занавес -- темнота в один миг поглотила меня.
И когда я пришла в себя, я была уже другим человеком.
Крита Кано замолчала и взглянула на меня.
-- Вот что тогда случилось, -- тихо сказала она.
Я молчал и ждал, что она скажет дальше.
14. Новое "я" Криты Кано
Крита продолжала рассказ.
-- Несколько дней после этого я жила с ощущением, будто мое тело
расчленили на части. Когда я шла, ноги мои земли не чувствовали, ела -- не
понимала, что жую, а стоило сесть и успокоиться, как на меня наваливался
кошмар -- я то без конца проваливалась куда-то, то на чем-то вроде
воздушного шара уносилась в какие-то заоблачные выси. Телодвижения и
ощущения не совпадали больше с моей физической сущностью. Они жили как бы
сами по себе, без всякого отношения к моим намерениям, без всякой системы и
направления, и я не знала, как усмирить этот жуткий хаос. Оставалось только
одно -- ждать, пока все не восстановится. Я говорила домашним, что неважно
себя чувствую, и с утра до вечера сидела, запершись в своей комнате, почти
ничего не ела.
В таком смятении прошло несколько дней. Дня три-четыре, наверное. А
потом вдруг все успокоилось, улеглось, точно после жестокой бури. Я
огляделась вокруг, посмотрела на себя и поняла, что стала новым человеком --
не такой, как раньше. Это было мое третье "я". Первое изводилось от
бесконечной непереносимой боли. Второе боли не чувствовало и вообще ничего
не воспринимало. Первое было моим изначальным "я", которое никак не могло
избавиться от угнетавшей меня боли.
Когда я все-таки попыталась сделать это -- я имею в виду неудачное
самоубийство, -- родилось второе "я", так сказать, промежуточная форма.
Мучившая меня физическая боль на самом деле исчезла, но вместе с ней
отступили и потускнели все остальные ощущения. Ушла боль -- ушло все: воля
жить, физические и душевные силы. И вот этот необыкновенный переходный
период кончился, и появилось новое "я". Должна ли я теперь быть именно
такой? Я сама еще не понимала. Но было ощущение, пусть смутное, неясное, что
я двигаюсь в правильном направлении.
Крита Кано подняла голову и пристально посмотрела мне в глаза, точно
хотела узнать, что я думаю обо всей этой истории. Руки ее по-прежнему лежали
на столе.
-- То есть ты хочешь сказать, что это он сделал из тебя новую личность?
-- спросил я.
-- Мне так кажется. -- Крита несколько раз кивнула головой. Лицо ее при
этом оставалось бесстрастным, как дно пересохшего пруда. -- От его ласк и
прикосновений я первый раз в жизни испытала невообразимое сексуальное
наслаждение. От этого во мне произошла какая-то физическая перемена, очень
большая. Почему так случилось? И почему именно этот человек стал тому
причиной? Мне этого не понять. Но как бы то ни было, в конце концов я
очутилась в совершенно новой оболочке. И раз весь тот жуткий раздрай, о
котором я рассказывала, прошел, мне захотелось думать, что это мое новое "я"
-- более правильное, что ли. Ведь что ни говори, а мне удалось выбраться из
тупого бесчувствия, в котором я была заперта, как в душной тюрьме.
И все же после того случая у меня надолго остался неприятный осадок.
Случившееся мрачной тенью нависло надо мной. Стоило вспомнить его пальцы на
моем теле, вспомнить, как он запихивал в меня эту непонятную штуку, как
вылезал наружу (или мне только показалось) осклизлый, липкий комок, -- и я
никак не могла успокоиться. Охватывали злость и отчаяние, я ничего не могла
с собой поделать. Хотела стереть тот день из памяти -- не получалось. Не
получалось потому, что этот человек вскрыл что-то во мне. Это чувство жило
во мне постоянно и было неразрывно связано с этим человеком. И еще осталось
ощущение несмываемой грязи, мерзости. Вот такое противоречие, понимаете?
Метаморфоза, что произошла со мной... тут все правильно, нет вопросов, но
вызвало ее что-то грязное, неправильное. Я долго мучилась, прямо разрывалась
от этого противоречия.
Крита опять посмотрела на свои руки, лежавшие на столе.
-- После этого я перестала торговать собой. Смысла в этом уже не было,
-- сказала Крита. Ее лицо по-прежнему ничего не выражало.
-- Ты так просто смогла с этим завязать? -- спросил я. Она кивнула.
-- Бросила -- и все. Никому ничего не говорила, не объясняла... Как-то
само собой получилось. Думала, мои "опекуны" хотя бы позвонят,
подго