ко что было. Оно живое! Ее
охватила легкая паника. Мускатный Орех зажмурилась и стала думать о зоопарке
в Синьцзине. Это нетрудно. Надо было просто вспомнить, что она раньше
рассказывала Корице. Сознание покинуло телесную оболочку и вошло в нее
обратно, поблуждав между воспоминаниями и историей, которую Мускатный Орех
рассказывала сыну. Все встало на свои места, женщина взяла ее за руку и
принялась благодарить. Мускатный Орех не стала ничего спрашивать, женщина --
объяснять. Как и в первый раз, новоявленная целительница чувствовала легкую
усталость, лоб покрылся испариной. "Спасибо, что пришли", -- сказала женщина
при расставании и попыталась всунуть ей в руку конверт с деньгами, однако
Мускатный Орех вежливо, но твердо отказалась его взять.
-- Ведь это же не работа, тем более что в прошлый раз вы слишком много
заплатили, -- сказала она.
Женщина настаивать не стала.
Прошло несколько недель, и первая клиентка познакомила Мускатного Ореха
с еще одной женщиной -- лет сорока пяти, небольшого роста, с колючими,
глубоко посаженными глазами. Одета она была очень дорого, но украшений,
кроме серебряного обручального кольца, не носила. Весь ее облик говорил: не
простой человек. Жена хозяина универмага заранее предупредила:
-- Она хочет, чтобы вы повторили то, что сделали для меня. Не
отказывайтесь. И ничего не говорите, когда получите гонорар. Просто возьмите
-- и все. В дальнейшем она нам очень пригодится.
Мускатный Орех уединилась с посетительницей в дальней комнате и, как
она это делала, прижала ладонь к ее виску. В этот раз ощущение было совсем
другим, не таким, как от жены владельца универмага, -- нечто оказалось
сильнее и проворнее. Закрыв глаза и сдерживая дыхание, Мускатный Орех
пыталась усмирить его, успокоить. Для этого потребовалось сосредоточить всю
волю, оживить всплывавшие в голове картины. Забираясь в самые тесные
закоулки своих воспоминаний, она боролась с неведомой силой, излучая волны
поднимавшегося из глубин памяти тепла.
-- Так незаметно это стало моей работой, -- говорила Мускатный Орех.
Понятно, что ее подхватил и понес какой-то мощный поток. Корица, когда
вырос, стал помогать матери.
22. Тайна дома с повешенными. Часть 2
СЭТАГАЯ:
ОБИТАТЕЛИ ДОМА С ПОВЕШЕННЫМИ
Тень известного политика -- то появляется, то исчезает. Удивительная и
хитроумная шапка-невидимка -- какие секреты скрываются под ней?
[Из еженедельника ""**", 21 декабря]
7 декабря мы рассказали читателям о доме в тихом жилом квартале в
Сэтагая, который местные жители между собой называют "домом с повешенными".
Все, кто когда-то в нем жил, по трагическому стечению обстоятельств, будто
сговорившись, наложили на себя руки, причем большинство из них повесились.
[Изложение содержания предыдущей статьи на эту тему опущено.]
Проведенное нами расследование показало только одно: все попытки
выяснить что-нибудь о новом хозяине "дома с повешенными", все время
натыкались на прочную стену, закрывающую все подступы к дому. Мы отыскали
возводившую его строительную фирму, однако разговаривать с нами в ней
наотрез отказались. С подставной компанией, через которую был куплен
земельный участок, юридически все в полном порядке, так что получить здесь
какую-либо информацию тоже невозможно. При заключении сделки было учтено все
до мельчайших деталей, поэтому можно предположить, что для этого имелись
свои основания.
Внимание также привлекла бухгалтерская фирма, участвовавшая в создании
той самой фиктивной компании, которая приобрела участок. Как выяснилось, ее
учредили пять лет назад как теневую субподрядную структуру одной крупной
финансово-аудиторской фирмы, хорошо известной в политических кругах. У фирмы
есть несколько подобных "субподрядчиков", и каждый предназначен для решения
своих задач. Стоит возникнуть какой-нибудь проблеме, такому "субподрядчику"
сразу настает конец. Действует принцип ящерицы:
чуть что, она тут же отбрасывает хвост. Хотя прокуратура еще не
добралась до этой компании, по словам сотрудника политического отдела одной
ведущей газеты, "она не раз упоминалась в связи с политическими скандалами
и, конечно, находится в поле зрения властей". Поэтому естественно
предположить, что новый владелец "дома с повешенными" может быть каким-то
образом связан с неким политическим деятелем. Высокие стены, начиненная
новейшей электроникой система безопасности, взятый в лизинг черный
"мерседес", умно организованная подставная фирма... такое ноу-хау наводит на
мысль о причастности ко всему этому какой-то крупной политической фигуры.
Полная секретность
Отдел расследований нашего еженедельника, заинтересовавшись
открывшимися фактами, проследил за "мерседесом", посещающим "дом с
повешенными". За десять дней автомобиль совершил двадцать один рейс --
примерно по два рейса в день. У этих поездок есть определенная система.
Машина въезжает в ворота в девять утра, уезжает в пол-одиннадцатого.
Водитель очень пунктуален, отклонение от графика у
него -- не больше пяти минут. Но точность соблюдается только по утрам,
а потом регулярность нарушается. Самая высокая активность -- между часом и
тремя часами дня, хотя время, которое "мерседес" простаивает во дворе, очень
отличается от случая к случаю. Может быть двадцать минут, а может быть час.
На основе этих фактов мы можем предположить следующее:
1. Регулярные рейсы по утрам.
Они означают, что кто-то ездит в этот дом как на работу. Все стекла у
машины тонированные, поэтому личность этих людей установить невозможно.
2. Нерегулярные рейсы днем. Возможно, это визиты гостей. "Мерседес",
видимо, совершает свои рейсы так, чтобы им было удобно по времени. Сколько
приезжает гостей -- один или несколько, -- неизвестно.
3. По ночам жизнь в доме, похоже, замирает. Живет ли там кто-нибудь
постоянно -- тоже неизвестно. Горит там свет или нет, выяснить невозможно
из-за забора, которым обнесен дом.
Еще одно важное обстоятельство: за все десять дней, кроме черного
"мерседеса", на участок не заехала ни одна машина, не зашел ни один человек.
С точки зрения здравого смысла это довольно странно. Значит, люди, живущие в
этом доме, не выходят ни за покупками, ни на прогулки. Они передвигаются
только на большом "мерседесе" с затемненными стеклами. Другими словами, они
категорически не желают, чтобы их лица увидели посторонние. Какие здесь
могут быть причины? Зачем этим людям понадобилось тратить столько времени и
денег, чтобы наглухо засекретить то, что у них происходит?
Надо добавить, что войти на участок и выйти можно только через ворота.
Позади участка проложена узкая дорожка, но она никуда не выходит. Выбраться
на нее можно только через чужие участки. Соседи говорят, что сейчас дорожкой
никто не пользуется, поэтому, наверное, выхода туда из дома нет. Там только
забор, высокий, как крепостная стена.
Несколько раз за эти десять дней у ворот появлялись люди -- с виду
охотники за газетными подписчиками или уличные дистрибьюторы, нажимали
кнопку переговорного устройства на воротах, но ответа, судя по всему, не
получали -- ворота не открывались. Если в доме были люди, они, видимо,
наблюдали за происходящим за воротами с помощью видеокамеры и без
необходимости не отвечали. Ни почты, ни посылок в дом не доставляли.
Таким образом, в нашем расследовании остался лишь один путь: выяснить,
куда ездит тот самый "мерседес". Держаться за сверкающим лимузином, медленно
прокладывающим себе дорогу в потоке машин, было нетрудно, однако проследить
его мы смогли лишь до подземного паркинга, принадлежащего одной шикарной
гостинице на Акасаке. У въезда стоял охранник в униформе и никого без
специальной карточки не пропускал, так что дальше проехать мы не смогли. В
этом отеле регулярно проводятся международные конференции, а это значит; что
среди постояльцев немало VIP-персон. Плюс всякие знаменитости из-за рубежа.
Для обеспечения их безопасности и спокойствия в отеле есть специальный
VIP-паркинг, устроенный отдельно от автостоянки для обычных клиентов, и
несколько лифтов без всякой индикации, чтобы со стороны нельзя было узнать,
на какой этаж поднимается посетитель. То есть особо важные гости отеля имеют
возможность без посторонних глаз вселиться и так же незаметно уехать.
Водитель "мерседеса" воспользовался тем самым VIP-паркингом. В ответ на
вопрос нашего еженедельника явно осторожничавший представитель администрации
отеля сказал только, что места на этом паркинге "после строгой проверки"
сдаются "обычно" по специальному тарифу юридическим лицам, имеющим
соответствующую репутацию. Получить какие-либо сведения об условиях
пользования стоянкой и тех, кто оставляет на ней автомобили, не удалось. В
отеле -- галерея с бутиками и магазинами, несколько кафе и
ресторанов, четыре зала для свободных церемоний, три конференц-зала.
Везде с утра до вечера толпится народ, и отыскать в таком месте людей,
приехавших на черном "мерседесе", не имея особых полномочий, невозможно. Они
могли выйти из машины, сесть в один из спецлифтов, остановиться на любом
этаже и смешаться с толпой. Хочется, чтобы наши уважаемые читатели поняли,
как тщательно в этом отеле соблюдается конфиденциальность. Чувствуется, что
за всем этим стоят очень большие деньги и власть политиков. Как следует из
объяснений администрации отеля, получить право пользоваться VIP-паркингом
очень нелегко. Вполне возможно, что "строгая проверка", о которой упомянул
служащий отеля, каким-то образом связана с планами спецслужб, отвечающих за
безопасность высокопоставленных официальных лиц зарубежных государств.
Значит, в этом замешана политика. Одних денег здесь недостаточно, хотя смело
можно сказать, что без больших денег в таких делах не обойтись.
[Опущено приведенное в заключение статьи предположение, что особняк в
Сэтагая использует некая религиозная организация, за спиной которой стоит
один влиятельный политик.]
23. Медузы со всего света • Трансформация
В назначенное время я сидел за компьютером Корицы. Ввел пароль для
доступа к программе удаленной связи, потом телефонный номер, который мне дал
Усикава. Соединения надо было дожидаться пять минут. Я сделал глоток
приготовленного заранее кофе, постарался успокоить дыхание. Кофе, однако, не
имел вкуса, а воздух почему-то показался шершавым, как наждачная бумага.
Связь наконец установилась, компьютер подал негромкий сигнал, и на
мониторе появилась надпись, что система приема и отправки сообщений готова к
работе. Я перевел систему в режим "оплаченного вызова", чтобы уведомление об
оплате связи пришло не сюда, а к абоненту на том конце. Надо постараться,
чтобы мои операции не остались в памяти компьютера, -- тогда Корица не
узнает, что я им пользовался. (Хотя такой уверенности у меня не было, ведь
это его лабиринт, и я в нем -- всего лишь беспомощный чужак.)
Пауза затянулась дольше, чем я думал но, в конце концов, компьютер на
том конце отозвался: "Оплаченный вызов принят". Где-то по ту сторону экрана,
там, куда во мраке токийского подземелья тянулся длинный кабель, могла
находиться Кумико. Должно быть, как и я, сидит у компьютера, положив руки на
клавиатуру. Но здесь перед собой я видел только экран монитора, от которого
исходило едва слышное монотонное гудение. Выбрав режим "Отправка сообщений",
я начал набирать слова, которые до этого не раз прокручивал в голове:
> У меня к тебе один вопрос. Ничего особенного. Просто я хочу
убедиться, что это в canon деле ты. Итак, вопрос: когда-то давно, еще до
свадьбы, мы в первый раз решили сходить куда-нибудь вместе и выбрали
аквариум. Скажи: что там тебя больше всего заинтересовало?(знак абзаца)
Написав вопрос ("Что там тебя больше всего заинтересовало?"), я нажал
клавишу "Ввод", чтобы отправить его адресату, и переключился на "Прием
сообщений".
> Медузы. Медузы со всего света.(знак абзаца)
Я не сводил глаз со строк на экране -- моего вопроса и ее ответа на
него. Медузы со всего света. Да, это, без сомнения, Кумико. Но оттого, что
это была она, настоящая Кумико, на душе стало, наоборот, тяжелее. Казалось,
из меня вырвали все внутренности. Почему мы можем только так разговаривать
друг с другом? Впрочем, других вариантов все равно не было. Я придвинул к
себе клавиатуру.
> Начну с хорошей новости. Весной совершенно неожиданно объявился
наш кот. Худющий, но целый и невредимый. С тех пор он из дома ни ногой. Я
дал ему новую кличку, хотя надо было, конечно, с тобой посоветоваться.
Теперь его зовут Макрель. Как рыбу. Мы с ним живем душа в душу. Это что
касается хороших новостей.(знак абзаца)
Наступила пауза -- то ли так работала связь, то ли Кумико задерживалась
с ответом.
> Я так рада, что кот жив и с ним все в порядке. Я очень из-за него
переживала. (знак абзаца)
Я глотнул кофе из чашки, чтобы смочить пересохший рот, и снова
забарабанил по клавишам.
> А теперь о плохих новостях. Собственно говоря, кроме того, что кот
вернулся, в остальном все плохо. Во-первых, я до сих пор не могу разгадать
ни одной загадки...
Прочитав, что получилось, я стал печатать дальше.
> Загадка первая: где ты? что ты там делаешь? почему ушла от меня?
почему не хочешь меня видеть? какие тут причины? Ведь нам есть о чем
поговорить. Разве не так? (знак абзаца)
Кумико ответила не сразу. Я представил, как она сидит перед
компьютером, кусает губы и думает. Наконец, курсор быстро запорхал по
монитору, подчинясь движениям ее пальцев.
> Все, что мне хотелось тебе сказать, я написала в письме. Пойми,
наконец: во многом я уже не та Кумико, которую ты знал. Люди меняются, для
этого есть разные причины, и иногда получается, что, пройдя через такую
трансформацию, человек становится ни к чему не годным. Вот почему я не хочу
с тобой встречаться и возвращаться к тебе тоже не хочу...
Курсор застыл и замигал на одном месте, подбирая слова. Пятнадцать
секунд, двадцать... Я не отрываясь смотрел на электронное перо, дожидаясь,
когда из-под него выйдут еще слова. Пройти через трансформацию и стать ни к
чему не годным?
> Забудь пеня поскорее, если сможешь. Нам надо оформить развод,
тогда ты начнешь совсем другую, новую жизнь. Так будет лучше для нас обоих.
Где я сейчас и что делаю? Это все не имеет значения. Важно другое: мы с
тобой, уж не знаю почему, относимся теперь к разным мирам. И обратно
вернуться уже невозможно. Пойми, как тяжело мне общаться с тобой таким
способом. Ты и представить не можешь, как это меня терзает. (знак абзаца) Я
несколько раз прочел то, что она написала. В этих словах не было ни капли
сомнений -- я чувствовал в них полную, почти болезненную убежденность. Может
быть, она много раз повторяла их про себя перед тем, как высказать. Но так
или иначе, надо раскачать эту непроницаемую преграду -- стену ее
убежденности. Поколебать хоть немного. И я стал писать дальше.
> Мне трудно понять тебя. Ты как-то смутно выражаешься. "Стала ни к
чему не годной..." Что это значит конкретно? Не понимаю, какой в этих словах
смысл. Помидоры не годятся, зонтик никуда не годится... С этим все ясно.
Помидоры сгнили, зонтик сломался. А это... "Стала ни к чему не годной..."
Никак не могу представить, что это такое. Ты писала, что кроме пеня у тебя
был еще кто-то. Может, из-за этого ты думаешь, что "никуда не годишься"?
Конечно, пеня это известие шокировало, что и говорить. Но не может это
сделать человека "ни к чему не годным". (знак абзаца)
Последовала затяжная пауза. Мне стало не по себе: что там с Кумико?
куда она пропала? Но вот по экрану вновь побежали ее строчки:
> Может, ты и прав. Но дело не только в этом...
Повисла очередная пауза. Кумико осторожно подбирала слова, словно
вытаскивая их из выдвижного ящика.
> Просто я так выразилась. Heт, человек не сразу становится "ни к
чему не годным". На это побольше времени требуется. Со мной все решилось без
моего участия, где-то в заполненной мраком комнате, кем-то, кто не имеет ко
пне никакого отношения. Когда мы познакомились и поженились, появились новые
возможности, и мне показалось, что с этим можно как-то справиться. Я
надеялась, что удастся быстро отыскать выход, выскользнуть из ловушки. Но в
том-то и дело, что всего лишь показалось.
Нас окружают знаки и символы, поэтому тогда я так хотела отыскать
нашего пропавшего кота...
Я долго смотрел на светившиеся на экране слова, дожидаясь, когда
появится надпись "Сообщение отправлено". Мой компьютер по-прежнему работал
"на прием". Значит, Кумико хотела написать еще что-то. Чтобы "стать ни к
чему не годной", побольше времени требуется. Что все-таки она хотела
сказать? Я впился глазами в монитор, но передо мной точно выросла невидимая
стена. Наконец появились новые строчки:
> Если сможешь, представь, что я медленно умираю, что у меня
какая-нибудь неизлечимая болезнь, от которой разлагаются тело и лицо. Мне бы
хотелось, чтобы ты так думал. Это, конечно, метафора. С телом и лицом у меня
на сапом деле все в порядке. И все же то, что я говорю, очень похоже на
правду. Вот почему я не хочу показываться тебе на глаза. Вряд ли эта
туманная метафора поможет тебе понять, что со мной происходит. Не думаю, что
она убедит тебя. Извинил но больше сейчас я ничего сказать не могу. Придется
довольствоваться этим. (знак абзаца)
Неизлечимая болезнь.
Убедившись, что компьютер переключился на "передачу", я снова принялся
печатать.
> Хорошо. Я согласен. Раз ты предлагаешь довольствоваться этой
метафорой, пусть так и будет. Но я никак не могу понять одного. Предположим,
ты действительно "стала ни к чему не годной" и заболела "неизлечимой
болезнью". Но зачем надо было идти со всем этим к Нобору Baтaя? Почему ты не
осталась здесь, со мной? Разве не для этого мы поженились? (знак абзаца)
Молчание. Казалось, его гнетущую тяжесть можно было потрогать руками.
Сплетя пальцы, я положил руки на стол и сделал медленный глубокий вдох. На
мониторе появился ответ:
> Почему я здесь? Да потому, что для пеня это самое подходящее
место,нравится пне оно или нет. Я должна быть здесь. У пеня нет права
привередничать. Мы не можем с тобой увидеться, даже если бы я захотела.
Неужели ты думаешь, что пне не хочется тебя увидеть?..
Кумико, казалось, на несколько мгновений затаила дыхание, и ее пальцы
снова забегали по клавиатуре.
> Так что, пожалуйста, не мучай пеня больше. Если ты и можешь что-то
для меня сделать - так это как можно скорее забыть о моем существовании,
вычеркнуть из памяти время, которое мы прожили вместе, как будто его и не
было. Так будет лучше всего для нас обоих. Я уверена. (знак абзаца)
Я ответил:
> Ты хочешь, чтобы я обо всем забыл, оставил тебя. Но в то же canoe
время из какого-то уголка этого пира зовешь меня, просишь помочь. Голос твой
еле слышен, но по ночам, когда тихо, мне удается его разобрать. Это твой
голос, тут не может быть ошибки. Я вот что думаю. Одна Кумико и вправду
стремится отдалиться от меня, и у нее, наверное, есть причины для этого. Но
существует и другая Кумико, та, которая отчаянно пытается пробиться ко мне.
Я в этом убежден. И что бы ты сейчас мне ни говорила, я должен верить той
Кумико, которая обращается ко мне за помощью, хочет стать ко мне ближе.
Какие бы слова ты ни произносила, какие бы ни приводила доводы, я никогда не
смогу так просто взять и забыть тебя, стереть из памяти годы, что мы с тобой
прожили. Зачеркнуть это невозможно, ведь это было, в этом - моя жизнь. Это
все равно, что зачеркнуть самого себя. Чтобы сделать такое, я должен знать,
какие для этого есть причины. (знак абзаца)
Наступила новая пауза. Кумико молчала, на том конце провода воцарилась
тишина, и монитор лишь помогал мне чувствовать ее острее. Молчание Кумико
просачивалось из угла экрана и, как тяжелый дым, низко растекалось по
комнате. Я хорошо знал, как она умеет молчать. За годы совместной жизни я не
раз сталкивался с этим, испытал на себе. Кумико сидела, затаив дыхание,
сосредоточенно глядя на экран. Я протянул руку к чашке, сделал глоток
остывшего кофе и, не выпуская пустую чашку из рук, задержал дыхание и тоже
уставился на монитор. Молчание связывало нас крепкими узами, преодолевая
стену, разделявшую два наших мира. Мы были нужны друг другу больше всего на
свете. Точно.
> Я не знаю.(знак абзаца)
> Зато я знаю...
Я отставил чашку и торопливо застучал по клавишам, словно хотел
схватить убегающее время за хвост.
> Да, я знаю. И хочу так или иначе добраться туда, где находишься ты
- та Кумико, которая просит моей помощи. Пока я, к сожалению, не знаю, как
туда попасть и что ждет меня там. С тех пор как ты ушла, я долго жил с
чувством, будто пеня бросили в темницу, куда не в силах пробиться ни один
лучик света. Но теперь понемногу, шаг за шагом, я приближаюсь к сути
происходящего, к тому самому месту, где лежит начало всего. Мне хотелось
сказать тебе это. Я подбираюсь все ближе к этому месту и буду идти дальше и
дальше. (знак абзаца)
Не убирая пальцы с клавиатуры, я ждал ответа Кумико. > Я не понимаю,
о чет ты.
Напечатав эти слова, Кумико подвела под разговором черту: > До
свидания. (знак абзаца)(знак абзаца)
x x x
Компьютер выдал сообщение, что связь прервана. Разговор закончен. Но я
по-прежнему не сводил глаз с монитора: а вдруг это еще не все. Может, Кумико
передумает и вернется. Может, забыла что-нибудь сказать и теперь вспомнила.
Но Кумико не возвращалась. Через двадцать минут я понял, что ждать больше
нечего. Сохранив фат, я встал и пошел на кухню, захотелось холодной воды.
Задержался у холодильника, выравнивая дыхание. В голове -- ни единой мысли.
Вокруг пугающая тишина. Весь мир словно прислушивался, пытаясь уловить, о
чем я думаю. Но я не мог ни о чем думать. Не думалось -- и все тут.
Я вернулся к компьютеру, сел на стул и внимательно, от начала до конца,
перечитал сохранившуюся на экране переписку: что сказал я, что -- Кумико,
кто что на какой вопрос ответил. Монитор хранил наш разговор, который
странным образом оживал у меня на глазах. Пробегая по строчкам, я слышал
голос Кумико, улавливал его интонации, едва ощутимые оттенки, манеру
вставлять паузы между словами. Курсор, остановивший свой бег в самом конце
последней строки, продолжал размеренно мигать, точно хотел подстроиться под
биение сердца, в затаенном ожидании момента, когда на экране возникнет
следующее слово. Но слов больше не было.
Запомнив весь разговор (я решил, что лучше его не распечатывать), я
нажал клавишу и вышел из программы удаленной связи. Потом позаботился о том,
чтобы не оставить следов в памяти компьютера, и, убедившись, что он выполнил
мою команду, выключил его. Монитор коротко пискнул и погас, по экрану
разлилась мертвенная бледность. Его монотонное механическое жужжание
растворилось в тишине, наполнившей комнату подобно тому, как живая яркая
мечта тонет в небытии, поглощенная пустотой.
x x x
Не знаю, сколько времени прошло после этого. Очнувшись, я обнаружил,
что сижу за столом, впившись глазами в свои руки. На них остались отметины
от моего долгого прожигающего взгляда.
Чтобы стать ни к чему не годным, побольше времени требуется.
Интересно: сколько же?
24. Как считали овец • В центре замкнутого круга
Спустя несколько дней после первого визита Усикавы я попросил Корицу
привозить мне каждый день газеты. Пришло время вступить в контакт с
окружающей действительностью. Можно избегать ее сколько угодно, но приходит
время, и никуда от нее не скроешься.
Корица согласно кивнул и с тех пор каждое утро привозил в "резиденцию"
три газеты.
Я стал просматривать их после завтрака. После долгого перерыва газеты
произвели на меня странное впечатление -- безразличные и пустые. Запах
типографской краски действовал на нервы, от него болела голова, мелкие
черные иероглифы сбивались в кучу и враждебно косились на меня. Верстка,
шрифты заголовков, сам тон газетных материалов казались мне абсолютно
запредельными. Я откладывал газету, закрывал глаза и вздыхал. Раньше со мной
такого не было. Должно быть, тогда я смотрел на газеты по-другому, проще.
Что в них так изменилось? Нет, газеты здесь ни при чем. Изменился я сам.
Из газет я узнал одну вещь, имевшую отношение к Нобору Ватая: его
положение в обществе становилось все прочнее.
В палате представителей за ним закрепилась репутация растущего и
многообещающего депутата, он занимался политикой без устали, одновременно
вел колонку в журнале, излагая свои мысли и взгляды, постоянно что-то
комментировал на телевидении. Я все время натыкался на его имя и никак не
мог понять, почему люди слушают его, да еще с таким увлечением. Нобору Ватая
возник на политической арене совсем недавно, но его уже записали в молодые
политики, от которых можно многого ждать в будущем, а один женский журнал
провел среди читательниц опрос, и самой популярной личностью в политике они
выбрали именно Нобору Ватая. Деятельный интеллигент, представитель нового
типа политиков-интеллектуалов, каких не было доныне в общественной жизни, --
вот какой имидж у него сложился.
Я попросил Корицу купить журнал, в который Нобору Ватая пописывал свои
статейки, а чтобы не привлекать внимания юноши, составил для него целый
список, куда включил и несколько журналов, не имевших к брату Кумико
никакого отношения. Корица без особого интереса пробежал его глазами и сунул
в карман пиджака. На следующий день журналы лежали на столе вместе с
газетами, а Корица, как обычно, включил классическую музыку и принялся за
уборку.
Я начал собирать досье на Нобору Ватая -- вырезал из журналов и газет
его собственные опусы и то, что писали о нем. Досье скоро распухло от бумаг.
Читая собранные вырезки, я пытался разобраться, что за человек политик
Нобору Ватая, и понять его, так сказать, с чистого листа -- как обыкновенный
читатель, забыв неприязнь, которую мы испытывали друг к другу, отбросив
предубеждения.
Однако понять сущность Нобору Ватая оказалось не просто. Сказать по
справедливости, в его "творчестве" ничего плохого не было. Статьи написаны
довольно хорошо, логично, а некоторые -- так и просто здорово. Умело
подобранный фактический материал и даже кое-какие выводы. По сравнению с
тем, как он писал раньше -- наукообразно, напыщенно, -- все стало гораздо
проще и откровеннее. Во всяком случае, понятно для таких людей, как я. Но за
всей простотой и доброжелательностью его писаний нельзя было не заметить
эдакой надменности, позы человека, который видит других насквозь. От
таившейся в нем злой воли по спине бежал холодок. Но это было понятно мне --
я знал, что он за тип, какой у него пронзительный ледяной взгляд, какая
манера разговаривать, а обычному человеку и невдомек было, что скрывается за
его словами. Поэтому я старался об этом не думать и лишь стремился понять
ход мыслей в оказавшихся под рукой его статьях.
Но сколько я в них ни вчитывался, сколько ни пытался быть
беспристрастным, разобраться в его политических взглядах так и не сумел.
Каждый его довод в отдельности, сам по себе, казался по-своему логичным и
осмысленным, но стоило соединить их вместе и задуматься, что же он, в конце
концов, хотел сказать, как я оказывался в тупике. Суммировал детали, обобщал
подробности, но цельная картина никак не складывалась. И вовсе не потому,
что у него не хватало четких и ясных выводов. Выводы как раз были. Но он их
скрывал. Нобору Ватая казался мне человеком, который, когда ему удобно или
выгодно, приоткрывает нужную дверцу и, высунувшись наружу, громогласно о
чем-то заявляет, а потом, захлопнув дверцу, прячется обратно.
x x x
В одной из своих журнальных статей он написал, что современный мир не
может до бесконечности использовать политику и другие искусственные силы,
чтобы сдерживать ту разрушительную энергию, которую порождают гигантские
различия в уровне экономического развития разных регионов. В конце концов
все это обрушится на миропорядок, как снежная лавина, и все переменится.
"Если сбить обручи с этой бочки, в мире все перемешается, свалится в
огромную общую кучу и международный язык морали (назовем его "едиными
принципами"), существовавший прежде как аксиома, перестанет или почти
перестанет выполнять свою функцию. Сколько времени понадобится, чтобы из
наступившей неразберихи выросли "единые принципы" нового поколения? Может
статься, гораздо больше, чем многие думают. Короче говоря, мы стоим перед
лицом хаоса таких масштабов, что дух захватывает. Как только это произойдет,
Япония окажется перед необходимостью коренного передела послевоенного
политического и общественного устройства, духовных основ. Многое придется
начинать сначала, будет масштабная перестройка -- в политике, экономике,
культуре. То, что раньше было ясно каждому, ни у кого не вызывало сомнений,
утратит ясность, лишится первоначального смысла. Конечно, в этом есть и шанс
для нас -- появится возможность переделать Японию, государство. Однако, по
иронии судьбы, в такой исключительный момент у нас не оказывается под рукой
тех самых единых принципов, которые нужны как ориентиры в этой
"перестройке". Столкнувшись с этим роковым парадоксом, мы замрем в
оцепенении. Откуда же возникла ситуация, когда нам так стали нужны единые
принципы? Из того простого факта, что эти принципы утрачены".
Вот к чему вкратце сводилось это довольно пространное сочинение.
Человек не в состоянии жить и работать вообще без всяких ориентиров,
писал Нобору Ватая. Он нуждается по крайней мере во временной модели,
заключающей в себе некие принципы. Модель, которую может сейчас предложить
Япония, -- наверное, "эффективность". Если "экономическая эффективность"
долгие годы била по коммунизму и привела к его краху, разве не естественно
теперь, когда мы переживаем хаос, подробно порассуждать о ней как о модели,
как о руководстве к действию? Давайте поразмышляем: что нужно сделать, чтобы
повысить эффективность? Породили ли мы, японцы, за послевоенные годы
какую-нибудь другую философию или нечто подобное философии? Однако
эффективность имеет силу, пока существует четкая направленность действий.
Стоит утратить эту четкость, как эффективность в тот же момент станет
беспомощной. То же самое происходит с потерпевшими кораблекрушение: даже
тренированные гребцы, собравшиеся в одной лодке, ничего не смогут сделать,
если не знают, куда грести. Двигаться с высокой эффективностью в неверном
направлении еще хуже, чем вообще никуда не двигаться.
Определение верного курса -- всего лишь принцип с функцией более
высокого уровня. Но именно его нам сейчас и не хватает. Решительно не
хватает.
Логика, которую выстраивал Нобору Ватая, была по-своему убедительной и
прозорливой. Приходилось это признать. Но сколько я его ни перечитывал, так
и не смог понять, какие личные цели он преследует, чего добивается как
политик. Может, поэтому он и задает вопрос: что надо сделать?
x x x
В одной из статей Нобору Ватая коснулся Маньчжурии, и я прочел ее с
интересом. Он писал, что во второй половине 20-х годов, готовясь к большой
войне с Советским Союзом, императорская армия рассматривала возможность
закупки крупных партий теплой одежды для личного состава. Армии еще не
приходилось серьезно воевать в таких районах, как Сибирь, где бывают
страшные холода, поэтому подготовка к ведению боевых действий суровой зимой
считалась неотложной задачей. Начнись с Советами настоящая война, которая
могла вырасти из пограничного конфликта (такое тогда вполне могло случиться)
-- и зимой армия просто бы не выстояла. Поэтому при Генштабе сформировали
группу подготовки к гипотетической войне с СССР, и созданный при ней отдел
материального снабжения всерьез занялся спецобмундированием для условий
холодной зимы. Чтобы на себе ощутить холод, сотрудники отдела даже
отправились на Сахалин, где стояла настоящая зима, и испытывали в
действующих частях, как в таких условиях чувствуют себя солдаты в утепленной
обуви, шинелях и нижнем белье. Они во всех подробностях изучили
обмундирование, которое было в Советской армии, и даже форму армии Наполеона
в русскую кампанию. Вывод оказался такой: "В том, во что одета японская
армия, она сибирскую зиму не переживет". По прикидкам, примерно две трети
солдат на передовой пришлось бы комиссовать из-за обморожений. Их утепленная
одежда могла защитить только от более мягкой зимы Северного Китая, да и ее
хватало не всем. Отдел первым делом подсчитал, сколько овец понадобится,
чтобы пошить теплую форму на десять дивизий (в отделе ходила шутка, что
из-за подсчета этих овец даже поспать времени не остается), и составил об
этом доклад, куда включили расчеты, сколько станков и другого оборудования
нужно для переработки овечьей шерсти.
По всей Японии не найти было такого количества овец, чтобы вести с
Советами длительную войну на севере, да еще в условиях экономических санкций
или фактической блокады страны. Поэтому, говорилось в докладе, совершенно
необходимо наладить в Маньчжурии и Монголии стабильное снабжение шерстью (а
заодно мехом кроликов и других животных) и обеспечить оборудование для
переработки. В 1932 году, сразу после образования Маньчжоу-го, туда с
инспекцией отправился дядя Нобору Ватая. Ему поставили задачу подсчитать,
сколько времени займет организация таких поставок на территории Маньчжоу-го.
Это было первое серьезное задание для молодого технократа, окончившего
армейское военное училище по специальности "тыловое обеспечение". Взявшись
за проблему утепления армии, он рассматривал ее как современную модель
работы тыла и сделал исчерпывающий математический анализ.
В Мукдене Ёситака Ватая познакомился с Кандзи Исиварой57, и
они вдвоем пили всю ночь напролет. Исивара, исколесивший Китай вдоль и
поперек, убедительно и горячо доказывал, что тотальная война с Советским
Союзом неизбежна и ключ к победе лежит в укреплении тыла или, иначе говоря,
в быстрой индустриализации созданного недавно Маньчжоу-го и в переводе
местной экономики на самообеспечение. Чтобы организовать сельское хозяйство,
животноводство, поднять их продуктивность, надо переселять в Маньчжоу-го
японских крестьян. Не следует превращать Маньчжоу-го в еще одну колонию на
манер Кореи и Тайваня, говорил он. Маньчжоу-го должно стать прообразом
азиатского государства нового типа.
В то же время Исивара целиком отдавал себе отчет в том, что в конечном
счете Маньчжоу-го предстоит сыграть роль базы тыловой поддержки в войне
против Советского Союза, а потом -- и против Англии и Америки. Он считал,
что в Азии только Япония способна воевать с Западом (у Исивары был даже
специальный термин -- "последняя война"), а другие страны обязаны ей
помогать во имя собственного освобождения от гнета западных держав. Ни один
офицер императорской армии не относился с таким интересом к вопросам
тылового обеспечения и не обладал такой эрудицией, как Исивара. Большинство
военных не воспринимали тыловую науку всерьез, считали ее "немужественной".
Они считали, что солдат Императора должен отважно сражаться, не думая о
себе, даже если он плохо одет, обут, вооружен. Настоящая воинская доблесть
-- в победе над сильным противником, который превосходит тебя числом и
вооружением. Атаковать врага стремительно и преследовать, оставляя обоз
далеко позади, -- только так можно заслужить славу. Высококлассному
технократу, каким был дядя Нобору Ватая, такая философия представлялась
полной чепухой. Он считал, что начинать длительную войну без тыловой
поддержки равносильно самоубийству. Сталинская пятилетка интенсивного
экономического развития позволила Советскому Союзу резко усилить и
модернизировать свою военную машину. Пять кровавых лет Первой мировой войны
не оставили камня на камне от ценностей старого мира, механизированная война
в корне изменила существовавшие в Европе представления о стратегии и роли
тыла. Пожив в Берлине, где он два года проработал военным атташе, Ёситака
Ватая очень хорошо это понял, однако у большей части японских военных
отрезвление от победы в русско-японской войне еще не наступило.
На родину Ёситака Ватая вернулся убежденным поклонником четкой логики и
мировоззрения Исивары, его харизматической личности. Они продолжали дружить
и после возвращения Ватая-старшего в Японию. Ватая даже не раз навещал
Исивару в Майдзуру, куда того через несколько лет перевели из Маньчжурии
командиром крепости. Приехав из Маньчжурии, Ватая тут же представил в штаб
скрупулезный отчет о разведении овец в Маньчжоу-го и переработке шерсти,
который получил высокую оценку. Однако 1939 год принес болезненное поражение
у Номонхана, американцы и англичане ужесточили экономические санкции против
Японии, и военное командование все чаще стало бросать взгляды на юг; группа,
готовившая войну с СССР, сама собой распалась, но ее доклад и содержавшийся
в нем вывод, что "при нынешнем уровне оснащенности войск воевать зимой с
Советской армией невозможно", сыграли свою роль в том, что военные действия
у Номонхана быстро, уже в начале осени, закончились и не переросли в большую
войну. Как только задули осенние ветры, "дайхон'эй"58, всегда
дороживший престижем армии, вдруг на удивление легко все бросил, и после
дипломатических переговоров Япония уступила монгольским и советским войскам
часть бесплодной степи Хулунбуир.
В своей статье Нобору Ватая сначала привел этот эпизод, услышанный от
покойного дяди, а потом, вооружившись идеями о роли тыла, пустился в
геополитические рассуждения о региональной экономике. Но меня куда больше
заинтересовало то, что его дядюшка-технократ служил в Генштабе императорской
армии и имел непосредственное отношение к Маньчжоу-го и конфликту у
Номонхана. После войны он попал под чистку, организованную оккупационными
властями во главе с Макар-туром59, лишился права занимать
государственные должности и на какое-то время уединился у себя на родине, в
Ниигате. Но когда указ о чистках был отменен, Ёситака Ватая уговорили
заняться политикой. Он дважды избирался в парламент, в палату советников, а
потом, сменив специализацию, стал депутатом в палате представителей. На
стене в его офисе висел свиток с каллиграфическим экзерсисом Кандзи Исивары.
Каким он был депутатом и чего добился в политике -- сказать трудно. Занимал
пост в правительстве, наверняка пользовался большим влиянием у себя на
родине, но политическим лидером национального масштаба не стал. И вот теперь
весь его политический капитал достался племяннику -- Нобору Ватая.
x x x
Я закрыл папку с досье, убрал в ящик стола и, заложив руки за голову,
рассеянно поглядел из окна на ворота. Скоро они отворятся, и появится
"мерседес" Корицы с очередным "клиентом". Я был связан с этими людьми
отметиной на щеке. Она же соединяла меня с дедом Корицы (отцом Мускатного
Ореха). Деда Корицы с лейтенантом Мамия связывал Синьцзин, а Мамия с
прорицателем Хондой -- спецзадание на маньчжуро-монгольской границе. С
Хондой мы с Кумико познакомились через семейство Нобору Ватая. С лейтенантом
Мамия меня объединяли колодцы, его -- в Монголии, мой -- в саду
"резиденции". Когда-то здесь жил офицер, командовавший японскими войсками в
Китае. Получился какой-то замкнутый круг, в центре которого -- довоенная
Маньчжурия, Китай, конфликт у Номонхана в 39-м. Как нас с Кумико угораздило
оказаться в этой цепочке связанных между собой исторических событий?
Непонятно. Ведь все они произошли задолго да нашего рождения.
Я сел за стол Корицы, положи