говориться. Я уже немного привыкла к тому, как этот чудак изъясняется. Поэтому я буду его слушать и суть вам передавать. Согласны? -- Конечно. Вы так Накату выручите! Коротко кивнув, Мими с грацией балерины проворно спустилась с забора. Задрав кверху свой прямой, как древка флага, черный хвост, она не торопясь подошла к Кавамуре и села рядом. Кавамура сан тут же повел носом и потянулся вперед, собираясь понюхать у нее под хвостом, но Мими тут же заехала ему лапой по морде. От такого обхождения кот впал в ступор. Мими, не теряя времени даром, добавила ему по носу. -- Слушай тихо, что я скажу, мудила вонючий! -- страшным голосом закричала она. -- Если на него не наорать как следует, толку не будет, -- словно оправдываясь, проговорила Мими, повернувшись к Накате. -- Он расслабится и начнет всякую чушь молоть. Хотя сам то ни в чем не виноват, бедняга. Но по другому с ним нельзя. -- Конечно, конечно, -- согласился ничего не понимавший Наката. Кошка и кот начали выяснять отношения. О чем они говорили -- быстро и тихо, -- Наката разобрать не сумел. Мими резким тоном вела допрос, Кавамура робко отвечал. Стоило чуть замяться с ответом, следовало наказание -- шлепок лапой. До чего толковая кошка оказалась! И образованная в придачу. Наката столько кошек на своем веку повидал, но чтобы в машинах разбиралась и оперу слушала -- таких еще не встречал. Он восхищенно наблюдал, как Мими, не снижая темпа, вытрясала из Кавамуры самое главное. Допрос закончился словами: -- Все, хватит! Вали отсюда. Кавамуре оставалось только удалиться, что он с унылым видом и сделал. Дружелюбная Мими устроилась у Накаты на коленях. -- Ну, кое что выяснилось. -- Большое вам спасибо, -- сказал Наката. -- Вроде бы этот тип... Кавамура сан -- действительно видел вашу пеструю Кунжутку вон в тех кустах. Там пустырь, на нем собирались дом строить. Раньше какая то автомобильная фирма держала там склад запчастей. Потом участок купила фирма по торговле недвижимостью и захотела построить на нем высотку с дорогими квартирами, но местное население взбунтовалось. Пошли всякие иски, и стройку так и не начали. Последнее время такое часто бывает. Там уже все травой заросло, люди туда не ходят, теперь на этом пустыре бродячие кошки по своим делам собираются. Я тоже туда почти не хожу -- у меня вообще мало знакомых, да и блох там можно подцепить или еще какую нибудь заразу. Беда с этими блохами -- если заведутся, потом никак не избавишься. Все равно что плохая привычка. -- Да... -- согласился Наката. -- Та пестрая кошка, что у вас на фотографии: с ошейником от блох, молоденькая, симпатичная. Робкая такая. Говорить толком не умеет. Сразу видно -- домашняя, жизни не знает, вот и заблудилась. -- И когда же он ее видел? -- Последний раз -- дня три четыре назад. У него же мозги набекрень -- точно не помнит. Но он сказал: на следующий день после того, как шел дождь. Значит, скорее всего, это было в понедельник. Именно! В воскресенье такой дождик лил! -- Да да. Наката тоже помнит, что шел дождь. День не помнит, а дождь помнит. И что же? Больше он ее не видел? -- С тех пор больше не видел. Похоже, и другие местные кошки вашу пеструю не видели. Они все бестолковые, но я его прижала как следует, чтобы точно убедиться. Так что, думаю, ошибки быть не должно. -- Большое вам спасибо. -- Ну что вы, какие пустяки. Я обычно только с соседскими кошками и общаюсь. Никчемная публика. Какой с ними может быть разговор! С ума сойти можно. Поэтому с разумным человеком поговорить -- это для меня все равно что окно в мир. -- Да что вы говорите! -- сказал Наката. -- Только Наката вот чего не понимает: Кавамура сан все про какую то скумбрию толковал. Это он что, про рыбу? Мими грациозно подняла переднюю лапу и, поглядев на розовую подушечку, хихикнула. -- Да какой у него лексикон... Курам на смех. -- Лексикон? -- Ну, слов он знает мало, -- вежливо поправилась Мими. -- Для него все вкусное, что ни возьми, -- это скумбрия. Он считает, что скумбрия -- самая классная еда в мире. А что есть еще окунь, камбала или желтохвост, он об этом и понятия не имеет. Наката закашлялся: -- Сказать по правде, Наката тоже скумбрию обожает. Ну и угря, конечно. -- И я угря люблю. Хотя все время есть бы не стала. -- Совершенно с вами согласен. Я тоже все время не стал бы их есть. Наката и Мими умолкли и глубоко задумались, рисуя в воображении каждый своего угря. Время бежало, а они все мечтали и мечтали, и ничего больше не шло им голову. -- Так вот, этот балбес, -- вдруг, словно очнувшись, снова заговорила Мими, -- хотел сказать, что вскоре после того, как соседские кошки облюбовали этот пустырь, там стал часто появляться плохой человек. Он их там ловит. Наши кошки думают, что, наверное, этот самый тип и поймал вашу Кунжутку. Ловит так. Приманит чем нибудь вкусненьким, хвать! -- и в мешок. Он с собой большущий мешок носит. Здорово наловчился -- голодная, наивная кошка сразу попадется. Говорят, даже бродячих несколько штук уволок, уж на что осторожные. Настоящий монстр! Для кошки самое страшное -- в мешок попасть. -- Ой ой ой! -- проговорил Наката и снова погладил свою побитую сединой голову. -- Значит, поймает кошку и что потом? -- Это мне не известно. Говорят, в старину из кошек сямисэны делали. Но сейчас сямисэны не так популярны, и в последнее время их вроде бы в основном из пластмассы изготовляют. А еще в некоторых странах кошек до сих пор едят. Слава богу, в Японии это не принято. Так что эти две возможности, наверное, можно исключить. Что еще может быть? Некоторые люди много кошек изводят на опыты научные. И такие, оказывается, бывают. Одну мою знакомую в Токийском университете так загубили. Эксперимент проводили, по психологии. История -- просто ужас. Рассказывать не буду -- длинно получится. Потом еще есть такие... извращенцы, не так много, правда. Любят кошек мучить. Так, без причины. Поймают, к примеру, кошку и хвост ей ножницами отрежут. -- Ох! Отрежут и что делают? -- Ничего. Просто, чтобы больно было, поиздеваться. Они от этого удовольствие получают. Бывают же такие люди! С отклонениями! Наката попробовал обдумать услышанное, но так и не смог понять, что за удовольствие -- резать кошкам хвосты. -- Выходит, Кунжутку мог забрать такой человек -- с отклонениями , да? -- спросил Наката. Мими распушила длинные белые усы и насупилась. -- Мог. Не хотелось бы так думать и представить страшно, но такую возможность исключать нельзя. Наката сан, я не так долго живу на свете, но несколько раз такие ужасы видела, что и вообразить нельзя. Многие думают, что кошки только целыми днями греются на солнце и больше ничего не делают. Живут без забот. А на самом деле наша жизнь вовсе не такая безоблачная. Кошки -- маленькие, слабые, ранимые существа. У нас нет ни панциря, как у черепах, ни крыльев, как у птиц. Мы в землю, как кроты, не зарываемся, как хамелеоны, окраску не меняем. Да разве кто знает, как кошкам каждый день достается, сколько их страдает, как бесполезно они свою жизнь проживают! Вот я случайно оказалась у Танабэ. Добрые люди, дети меня любят, балуют. Живу, надо сказать спасибо, ни в чем не нуждаясь. И все равно кое какие проблемы есть. А что же говорить о бездомных? Как они то мучаются! -- Какая вы умная, Мими сан, -- проговорил Наката в восхищении от красноречия сиамки. -- Ну что вы! -- Мими смущенно сощурилась. -- Лежишь себе дома, от нечего делать смотришь телик -- вот и нахваталась всякой ерунды. А вы телевизор смотрите, Наката сан? -- Нет. В телевизоре так быстро говорят -- Наката не успевает. У Накаты голова не в порядке, он даже читать не может. А значит, и телевизор ему не понять. Радио иногда слушает, но там тоже быстро говорят, и Наката устает. Накате куда приятнее на свежем воздухе с кошечками беседовать. -- Да что вы говорите! -- удивилась Мими. -- Именно так, -- сказал Наката. -- Только бы с Кунжуткой ничего не случилось. -- Мими, Наката хочет немножко последить за этим пустырем. -- Если верить нашему котяре, этот тип высокий, носит чудную шляпу и сапоги. Ходит очень быстро. Вид у него такой странный, что вы его сразу узнаете. Кошки, что собираются на пустыре, стоит им только его увидеть -- разбегаются как тараканы. А вот новенькие, которые ничего не знают... Наката внимательно слушал и раскладывал информацию по полочкам в голове, чтобы ничего не забыть. Высокий, носит чудную шляпу и сапоги. -- Рада вам помочь. -- Огромное спасибо. Если бы вы не оказались столь любезны и не окликнули нас, Наката, должно быть, до сих пор топтался бы на месте вокруг этой скумбрии. Благодарю вас. -- Знаете, что я думаю? -- спросила Мими и, слегка нахмурив брови, взглянула на Накату. -- Этот тип опасен. Очень . Опаснее, чем вы себе представляете. Я бы на вашем месте и близко к пустырю не подходила. Но вы же не кошка, а человек, да и работа у вас такая -- не отвертишься. И все таки будьте очень осторожны. Пожалуйста. -- Спасибо. Постараюсь. -- Наката сан, мир вокруг нас ужасно груб и полон насилия, от которого никому не укрыться. Не забывайте об этом ни в коем случае. Осторожность -- дело не лишнее. Никому не помешает -- ни кошкам, ни людям. -- Хорошо. Я это запомню, -- сказал Наката. Ему, однако, было трудно понять, где в этом мире водится "насилие" и как оно действует. Многое в жизни оставалось за пределами его понимания. Там же нашлось место и всему, что связано с этим словом. Расставшись с Мими, Наката направился к пустырю, который она ему показала. Размером с небольшой стадион, он был обнесен высоким забором, сбитым из листов фанеры, а на нем -- табличка с надписью: "Вход на стройплощадку без разрешения запрещен". (Наката, конечно, был не в состоянии ее прочесть.) Хотя на воротах висел тяжелый замок, обойдя площадку сзади, можно было без труда пролезть внутрь через дыру -- кто то выломал там кусок фанеры. Стоявшие там раньше складские помещения снесли подчистую, но участок не разровняли, бросили, и он зарос зеленью. В высоченном золотарнике, над макушками которого танцевали несколько бабочек, мог бы с головой укрыться ребенок. Насыпанные тут и там кучи земли прибило дождями, и они превратились в холмики. В самом деле -- настоящее раздолье для кошек. Людей нет, всякая мелкая живность водится, укромных уголков -- сколько душе угодно. Кавамуры на пустыре видно не было. Наката заметил лишь двух ободранных худых кошек, приветливо поздоровался, но те холодно покосились на него и, ничего не ответив, скрылись в сорняках. Понятно -- кому охота попасть в руки ненормального, который тебе ножницами хвост отхватит. И Наката, хоть и бесхвостый, вовсе не горел желанием попадаться этому типу на глаза. Да, тут осторожность не помешает. Наката забрался на один из холмиков и огляделся. Вокруг -- ни души. Только белые бабочки порхали над травой, будто что то искали. Наката выбрал подходящее местечко, усевшись на землю, достал из брезентовой сумки на плече два сладких пирожка и принялся за свой обычный обед, не спеша запивая его теплым чаем из маленького термоса и щурясь на солнце. Перевалило за поддень, было тихо. Все отдыхало в гармонии и спокойствии. И Наката никак не мог уразуметь, как в таком месте мог затаиться тот, кто замышляет столь жестокую расправу над кошками. Медленно жуя пирожок, он провел ладонью по своему ежику седеющих волос. Будь на пустыре кто нибудь, он бы ему объяснил, что "у Накаты с головой не в порядке", но, к сожалению, вокруг никого не было. Поэтому Накате оставалось только легонько кивать самому себе. Молча он доел пирожок, сложил несколько раз целлофановую обертку и положил в сумку. Плотно завернув крышку, отправил туда же и термос. Небо затянуло облаками, но по расплывавшемуся высоко над головой светлому пятну можно было понять, что солнце как раз в зените. Высокий, носит чудную шляпу и сапоги. Наката попробовал нарисовать в голове образ этого человека, но не смог представить ни чудной шляпы, ни сапог -- ничего такого в своей жизни он не видал. "Как увидишь его -- сразу поймешь", -- вот что, по словам Мими, сказал Кавамура. Прядется ждать, подумал Наката. Что ни говори, это самый верный способ. Он встал и, зайдя в высокую траву, долго, от души мочился. Потом, стараясь держаться незаметнее, устроился с краю пустыря в тени разросшихся кустов и стал поджидать этого странного типа. Ждать было скучно. Когда он опять явится на пустырь? Кто знает. Может, завтра, а может, через неделю. Или вообще больше не придет. Такое тоже возможно. Но Наката был человеком привычным -- мог долго ждать чего то без всякой цели, убивать в одиночку время, сидя просто так, ничего не делая, и не испытывал от этого абсолютно никаких неудобств. Со временем у Накаты проблем не было. Он даже часов не носил -- за их отсутствием. Для него время шло по своему. Приходит утро -- становится светло, день заканчивается -- темнеет. Стемнело -- идешь в баню, что по соседству, после бани ложишься спать. По воскресеньям баня закрыта, остаешься дома. Настает время обеда -- есть хочется. Идешь за пособием (кто нибудь всегда по доброте душевной подсказывал ему, что пора идти) -- значит, еще один месяц прошел. На следующий день идешь в ближайшую парикмахерскую стричься. С наступлением лета люди из районной управы угрем угощают, на Новый год подносят моти . Наката расслабился, щелкнул переключателем в голове, как бы перейдя в "режим подзарядки". Для него такое состояние было совершенно естественным -- он с детства, особенно не задумываясь, постоянно этим приемом пользовался. Словно бабочка, Наката закружил у самого края сознания, за которым все шире разверзалась черная бездна. Временами он вырывался за эту грань и взмывал над головокружительной пропастью. Но ему не было страшно, темнота и глубина его не пугали. Чего бояться? Открывающийся ему бездонный мрачный мир, это гнетущее молчание и неясный хаос -- его давние хорошие друзья. Он и сейчас был частью этого мира -- и хорошо это знал. В этом мире нет ни иероглифов, ни воскресений, ни грозного губернатора, ни оперы, ни "БМВ". Нет ни ножниц, ни высоких шляп. Но в то же время нет угрей, сладких пирожков. Здесь есть все . Но нет отдельных частей. А раз так -- значит, не нужно менять одно на другое. Нет нужды что то убирать, что то добавлять. Лучше не напрягать мозги и погрузиться в это целое . Для Накаты, без преувеличения, это было как раз то, что надо. На него напала дремота, и он стал клевать носом. Но даже в таком состоянии все его пять чувств держали пустырь под наблюдением. Случись что или появись тут кто нибудь, Наката тут же открыл бы глаза и стал действовать. Но в небе точно постелили ковер -- пепельные тучи затянули его сплошь. Однако дождя, похоже, можно не бояться. Это все кошки знают. Знал и Наката. Глава 11 Когда я закончил рассказ, было уже довольно поздно. Сакура сидела за кухонным столом, подперев голову руками, и внимательно слушала. Что мне всего пятнадцать лет, и я еще учусь в средней школе, что я украл у отца деньги и смотался из дома в Накано. Я рассказал, как поселился в Такамацу в гостинице, как ездил днем в библиотеку читать книга. И как очнулся весь в крови, лежа на земле у храма. Конечно, о многом я умолчал. Ведь о вещах, по настоящему важных, так просто не скажешь. -- Значит, мать от вас ушла и взяла только твою сестру. А тебя в четыре года на отца бросила? Достав из бумажника ту самую фотографию, сделанную на берегу, я показал ее Сакуре. -- Вот моя сестра. Она посмотрела на фото и вернула мне, ничего не сказав. -- С тех пор мы с ней ни разу не виделись, -- проговорил я. -- И с мамой тоже. У меня с ней -- никакой связи. Я даже не знаю, где она сейчас. Не могу вспомнить, какая она, какое у нее лицо. От нее ни одной карточки не осталось. Запах помню. Какие то ощущения. А лицо никак вспомнить не могу. Сакура хмыкнула и, не отнимая рук от подбородка, сощурившись взглянула на меня. -- Тяжелый случай вообще то. -- Да уж... Девушка молча смотрела на меня. -- А с отцом у тебя дело не пошло? -- немного погодя поинтересовалась она. Дело не пошло? Как тут ответить? Я только пожал плечами. -- Ну конечно. Чего тебе из дома бежать, если все в порядке, -- констатировала Сакура. -- Получается, ты удрал, а сегодня вдруг у тебя то ли сознание, то ли память отшибло. Так? -- Так. -- А раньше с тобой такое случалось? -- Да. Иногда, -- не стал скрывать я. -- В голове вдруг бац! -- как будто предохранитель вылетает. Как бы кто то что то переключает. Переключит -- и я могу что нибудь такое сделать, а соображать только потом начинаю. Вроде я -- и вроде не я. -- То есть сам себя не чувствуешь? Значит, и наброситься на кого нибудь можешь? -- Было дело, -- признался я. -- И что? Доставалось от тебя кому нибудь? Я кивнул. -- Пару раз всего. Да и то так... ничего серьезного. -- И в этот раз то же самое было? -- спросила Сакура, подумав. Я покачал головой: -- Нет... такое в первый раз. Я ведь начисто отрубился. Что все это время творил, совершенно не помню. Память отшибло напрочь. Такого еще не было. Сакура разглядывала майку, которую я достал из рюкзака, внимательно изучая не отстиравшееся кровяное пятно. -- Значит, так. Последнее, что ты помнишь, -- это как ты ел. Так? Вечером, в какой то забегаловке у вокзала? Я кивнул. -- Что потом было -- не помнишь ничего. Очухался в кустах, на задворках у этого храма. Через четыре часа. Майка в крови, в левом плече тупая боль. Так? Я опять кивнул. Она принесла карту города и, расстелив ее на столе, прикинула расстояние между вокзалом и храмом. -- Не так далеко, но пешком сразу не дойдешь. Чего тебя туда занесло? Гостиница твоя от вокзала совсем в другую сторону. Ты раньше то там был? У этого храма? -- Никогда. -- Ну ка, сними майку, -- приказала Сакура. Я разделся до пояса, она повернула меня спиной и крепко сдавила левое плечо. Пальцы так впились в мышцу, что я непроизвольно застонал. Надо же так схватить... -- Болит? -- Еще как, -- ответил я. -- Видно, сильно ударился обо что то. Или тебя чем нибудь ударили. -- Ничего не помню, хоть убей. -- Кость вроде цела, -- сказала Сакура и принялась ощупывать больное плечо. Ее пальцы так и этак разминали его, и от их прикосновений становилось приятно, даже если они причиняли боль. Когда я сказал Сакуре об этом, она улыбнулась. -- У меня массаж здорово получается. Зарабатываю нормально, на жизнь хватает. Умеешь делать массаж -- не пропадешь, такие люди везде нужны. -- Сакура еще помассировала мне плечо и добавила: -- Ну теперь особых проблем быть не должно. Поспишь, и все пройдет. Она подняла мою майку и, запихав в пакет, бросила в мусорную корзину. Хлопковая рубашка после беглого осмотра полетела в стиральную машину, стоявшую в санузле. Расправившись с одеждой, Сакура выдвинула ящик комода и, покопавшись, извлекла белую майку и вручила мне. Майка оказалась новая, с надписью на английском -- "Maui Island Whale Watching Cruise" и картинкой, на которой был изображен торчавший из воды китовый хвост. -- Самая большая, больше нет. Добро не мое, но ты не обращай внимания. Все равно подруге подарил кто нибудь. Не нравится? Примерь. Я примерил. Майка пришлась в самый раз. -- Подошла? Носи на здоровье, -- сказала Сакура. -- Спасибо. -- А раньше у тебя было? Чтоб так долго без памяти? -- спросила она. Я кивнул. Закрыл глаза, пощупал новую майку, понюхал. -- Послушай, Сакура... Знаешь, мне очень страшно, -- признался я. -- Почему, сам не знаю. Может, я за эти четыре часа изувечил кого нибудь. Я же совершенно не помню, что со мной было. Видишь, весь в крови. Вдруг я что нибудь совершил... Преступление или еще что... В памяти, без памяти -- какая разница. Отвечать в любом случае придется. Ведь так? -- Погоди ты. Может, у тебя кровь из носа пошла. Шел, задумался о чем нибудь, налетел на столб и вот вам, пожалуйста, -- кровь. Ну ты и стал ее вытирать. Разве так не бывает? У тебя сейчас мандраж -- я понимаю, -- но о плохом лучше не думать. Утром принесут газету; новости по телику посмотрим. И сразу ясно станет, случилось что нибудь серьезное или нет. Потом надо обдумать все хорошенько. Что кровь? Разные же могут быть причины. Часто бывает, что у страха глаза велики. У меня вот каждый месяц кровь... по женским делам. Уже привыкла. Понял, что я хочу сказать? В очередной раз кивнув, я почувствовал, как лицо заливает краска. Сакура сыпанула "Нескафе" в большую чашку, налила в кастрюльку с ручкой воды и поставила кипятить. Пока вода закипала, она закурила, сделала несколько затяжек и потушила сигарету под струей воды. Запахло ментоловым дымом. -- Хочу тебя спросить кое о чем. Ты уж извини. Можно? -- Давай, -- согласился я. -- Ты говорил, что твоя сестра -- приемная. Выходит, твои предки ее удочерили до того, как ты родился. Правильно? -- Да. Родители зачем то взяли приемную дочь. А я уже потом появился. Они, наверное, сами не ожидали. -- Значит, ты их сын -- и отца, и матери? -- Ну, насколько мне известно... -- замялся я. -- Что же получается? У матери есть свой сын, родной, а она уходит из дома и берет с собой не тебя, а сестру, приемную дочку. Женщины обычно так не поступают. Я молчал. -- Почему она так сделала? Я тряхнул головой. Кабы знать... Я уже миллион раз себя об этом спрашивал. -- Тебе обидно, конечно. Обидно? -- Не знаю. Только я детей заводить не собираюсь, даже если женюсь. Чего с ними делать, не представляю. -- У меня, конечно, случай не такой тяжелый, -- снова заговорила Сакура, -- но я с предками тоже долго не ладила и чего только не вытворяла. Так что я тебя понимаю. И все же мой тебе совет: не спеши с выводами. На свете нет ничего абсолютного. Не отходя от плиты, Сакура стоя прихлебывала дымящийся "Нескафе" из огромной чашки с картинкой, изображавшей семейство муми троллей. Стояла и молчала. Я тоже. -- А родственников у тебя каких нибудь нет? Надежных? -- немного погодя спросила она. -- Никого, -- ответил я. Отец рассказывал, что родители его давно умерли, что он один -- ни братьев, ни сестер, ни дядей, ни тетей. Правда или нет -- не знаю. Не проверял. И так ясно, что у него ни родни, ни близких друзей нет. О родственниках по линии матери и речи быть не могло. Ведь я даже имени ее не знал. -- Тебя послушать -- отец у тебя прямо инопланетянин, -- сказала Сакура. -- Прилетел на Землю с какой то звезды, прикинулся человеком, охмурил земную женщину и тебя родил. Чтобы потомством обзавестись. А мать узнала, испугалась и сбежала от страха. Мрак. Кино какое то. Научная фантастика. Я молчал, не зная, что ответить. -- Шутка, -- сказала Сакура и широко улыбнулась: мол, действительно пошутила. -- Короче, в целом свете тебе положиться не на кого -- только на самого себя. -- Выходит, так. Опершись о кухонную мойку, она сделала несколько глотков кофе и заявила -- будто вспомнила: -- Надо бы поспать. -- Стрелки часов отмеряли начало четвертого. -- Мне вставать полвосьмого, так что все равно уже как следует не отдохнешь. Хоть немного посплю. Тяжело работать, когда всю ночь не спишь. А ты как? Я сказал, что у меня есть спальный мешок, и попросил разрешения устроиться в уголке, чтобы ей не мешать. Достав из рюкзака компактно сложенный мешок, развернул и встряхнул его. Сакура с любопытством наблюдала за моими манипуляциями. -- Настоящий бойскаут, честное слово, -- проговорила она. Погасив свет, Сакура забралась под одеяло. Я тоже упаковался в мешок, закрыл глаза и попытался заснуть. Но не тут то было. Перед глазами стояло расплывшееся на белой майке кровавое пятно, а касавшиеся его ладони все так же горели -- как от ожога. Я открыл глаза и уставился в потолок. У кого то в доме громко скрипели полы, лилась вода из крана. Завыла "скорая помощь". Она проезжала где то далеко, однако ночью, в темноте, сирена гудела необычайно отчетливо. -- Не спится что то, -- донесся из мрака шепот Сакуры. -- Мне тоже, -- откликнулся я. -- Никак уснуть не могу. Из за кофе, наверное. Перепила, что ли? Она включила светильник над подушкой, посмотрела, сколько времени, и снова выключила. -- Ты не подумай чего... Иди ко мне, если хочешь. Может, вместе заснем. А то никак. Я вылез из мешка и нырнул к ней под одеяло. Прямо в трусах и в майке. На Сакуре была бледно розовая пижама. -- Между прочим, у меня в Токио парень остался. Так, ничего особенного, но у нас любовь. Поэтому мне больше никого не надо. И никакого секса. Я вообще то насчет этого строгая. С виду, может, и не скажешь, конечно... Старомодная. Хотя раньше не такая была, дурила много. Сейчас совсем другое дело. Перебесилась. Так что ты ни о чем таком не думай. Мы с тобой -- как брат и сестра. Усек? -- Усек. Она обняла меня за плечи и несильно притиснула к себе. Ее щека коснулась моего подбородка: -- Бедненький! Я, конечно, тут же возбудился. Проявил твердость, так сказать. Да еще какую! И раз такое дело, не удержался и провел рукой по ее бедру. -- Ну ну, -- послышался голос Сакуры. -- Я что... я ничего... -- начат оправдываться я. -- Ничего не могу поделать. -- Понятно, -- сказала Сакура. -- Тяжело тебе, несчастному. Понимаю, понимаю. Перебороть себя не можешь, да? Глядя в темноту, я кивнул. Сакура замялась, потом спустила мне трусы и легонько сжала в руке мой окаменевший член. Точно хотела проверить. Как врач, который больному пульс измеряет. Я чувствовал ее мягкую ладонь и дал волю воображению... -- А сколько сейчас твоей сестре? -- Двадцать один. На шесть лет старше меня. -- Хотел бы с ней увидеться? -- спросила Сакура, подумав. -- Наверное. -- Наверное? -- Ее рука сдавила мой член чуть сильнее. -- Что значит "наверное"? Хочешь сказать, что особого желания у тебя нет? -- Просто я не знаю, о чем с ней говорить. И потом -- может, она и не захочет со мной встречаться. И мать то же самое. Может, они видеть меня не желают. Может, я не нужен никому. Они же из дома ушли. -- "Без меня", -- добавил я про себя. Сакура молчала, продолжая сжимать в ладони мое мужское достоинство -- то слабее, то сильнее. В зависимости от этого я то немного остывал, то снова распалялся. -- Ну что? Хочешь кончить? -- Наверное. -- Опять "наверное"? -- Очень хочу, -- поправился я. Сакура вздохнула и стала медленно водить рукой. Это было что то... Не просто вверх вниз, а как то так, что насквозь пробирало. Пальцы ласково, с чувством, поглаживали меня. Я зажмурился и часто дышал. -- Не вздумай ко мне прикасаться. И скажи, когда будешь кончать. Простыню испачкаем, возись потом с ней. -- Ладно. -- Ну, как у меня получается? -- Супер! -- Я же говорила: у меня от рождения руки золотые. Только секс здесь ни при чем. Помогаю расслабиться, вот и все. День сегодня был длинный, ты возбудился, вот и не заснешь никак. Понял? -- Я хотел тебя попросить... -- Э э? -- А можно я буду в голове воображать, что ты голая? Рука остановилась, и Сакура посмотрела мне в глаза. -- Так ты что? Все это время в голом виде меня представляешь? -- Угу. Я не нарочно, просто так получается. -- Как это -- получается? -- Это ж не телевизор выключить. Она рассмеялась как то странно. -- Не пойму. Можно же что угодно вообразить и не говорить про это. Разрешила бы я или нет... Все равно ведь не узнаю, что там у тебя в голове. -- Нет. Для меня это важно. Важно представлять. Вот я и подумал, что надо бы предупредить тебя заранее. А узнала бы ты или нет -- разве в этом дело? -- Какой ты воспитанный парень! -- восхитилась Сакура. -- В общем то, ты прав. Конечно же, лучше было предупредить. А теперь -- валяй. Представляй, что хочешь. Разрешаю. -- Спасибо. -- Ну и как я тебе? -- Просто класс! -- ответил я. Кончилось тем, что я вдруг почувствовал слабость, которая начала растекаться в районе поясницы. Казалось, тело плавает в какой то тяжелой жидкости. Я сказал Сакуре, чту со мной творится, и она, схватив лежавшую у подушки тонкую бумажную салфетку, довела меня до оргазма. Копившаяся во мне энергия сильными толчками брызнула наружу. Сделав дело, Сакура вышла на кухню -- выбросила салфетку и помыла руки. -- Извини, -- пробормотал я. -- Да ладно тебе, -- проговорила она, забираясь обратно под одеяло. -- Что ты все время извиняешься? Подумаешь, какое дело! Самая обыкновенная физиология. Ну как? Полегчало? -- Еще как полегчало. -- И слава богу. -- Сакура на миг задумалась и продолжала: -- Мне вот что в голову пришло... Вот был бы номер, если бы я оказалась твоей сестрой. -- Да уж... Здорово, -- подхватил я. Она легко провела рукой по моим волосам. -- Ну ладно. Я сплю. Иди к себе. А то я с тобой не засну. Если на рассвете опять придется с тобой возиться, это уж будет чересчур. Вернувшись в мешок, я снова закрыл глаза. Теперь то я уж точно засну. И буду спать как убитый. Как еще ни разу не спал, с тех пор как ушел из дома. Большой бесшумный лифт медленно вез меня вниз, в самые недра земли. Свет потух, все звуки умерли. Когда я проснулся, Сакура уже ушла на работу. На часах -- начало десятого. Плечо почти не болело -- Сакура правду сказала. На столике в куше лежала сложенная газета и записка. И еще ключ от квартиры. Посмотрела в семь часов все новости, газету -- от корки до корки. В нашей округе -- порядок. Ни одного серьезного происшествия. Так что ты со своей кровью ни при чем. Вот и хорошо. В холодильнике ничего особенного, ешь, что найдешь. Будь как дома. Хочешь -- дождись меня. Будешь уходить -- ключ оставь под ковриком. Достав из холодильника пакет молока и убедившись, что срок годности еще не истек, я залил им кукурузные хлопья и стал есть. Вскипятил воду, заварил пакетик дарджилинского чая, выпил. Зажарил пару тостов и слопал, намазав обезжиренным маргарином. Потом открыл газету на странице с хроникой. В самом деле, в этом районе происшествий и случаев насилия не зарегистрировано. Вздохнув, я свернул газету и положил на место. Хорошо хоть от полиции бегать не надо. Но в гостиницу я все же решил не возвращаться. Осторожность не повредит. Ведь так и не известно, что произошло за эти четыре часа. Я снял трубку и набрал номер бизнес отеля. Ответил мужской голос. Раньше я его не слышал. Стараясь, чтобы голос звучал повзрослее, я сказал, что освобождаю номер. Он оплачен вперед, так что проблем быть не должно. В номере остались кое какие вещи, они мне не нужны, так что можете поступить с ними по своему усмотрению. Справившись в компьютере, клерк подтвердил, что с расчетом полный порядок. -- Хорошо, господин Тамура. Мы вас выписываем. Карточку ключ можете не возвращать. Я поблагодарил его и положил трубку. Закончив с этим делом, я пошел в душ. Сакура сушила там нижнее белье, чулки. Стараясь на них не глядеть, я, как обычно, долго и тщательно мылся. О том, что произошло ночью, решил, по возможности, не вспоминать. Почистил зубы, надел новые трусы. Свернул спальный мешок и отправил его в рюкзак. Прокрутил в стиральной машине накопившееся грязное белье. Сушилки у Сакуры не оказалось, поэтому я сложил выжатые вещи в пакет и тоже запихал в рюкзак. Высушить можно и потом, в прачечной автомате. На кухне я вымыл полную раковину посуды, подождал, пока она немного обсохнет, потом вытер и расставил на полке. Разобрался в холодильнике, выбросил испортившиеся продукты. Они уже завонялись. Брокколи вся заплесневела. Огурцы стали как резина. Тофу перележал все сроки. Вымыл в холодильнике полочки, вытер пролившийся соус. Вытряхнул из пепельницы окурки, собрал разбросанные старые газеты. Пропылесосил пол. Может, массаж Сакура и делала хорошо, но хозяйка она никакая. Я уж собрался было перегладить ей все рубашки и блузки, кое как сложенные на комоде, сходить в магазин и приготовить что нибудь на ужин. Ведь дома я все старался делать сам, чтобы получше подготовиться ко времени, когда стану жить один. Но подумал, что это все таки будет перебор. Изрядно потрудившись, я уселся за стол и оглядел кухню. Долго здесь задерживаться нельзя. Это, в общем, понятно. Пока я здесь, эрекция не спадет, игра воображения не прекратится. Невозможно будет глаза отвести от сохнущих в ванной маленьких черных трусиков, все время спрашивать у Сакуры разрешения, когда захочется пофантазировать. И уж, конечно, нельзя будет забыть о том, что она сделала со мной прошлой ночью. Я оставил Сакуре письмо -- черкнул затупившимся карандашом несколько строчек в блокноте, лежавшем у телефона. Спасибо. Ты меня очень выручила. Извини, что разбудил посреди ночи. Но мне больше не к кому было обратиться. Тут я остановился, чтобы подумать, что писать дальше. Прошелся по комнате. Хочу поблагодарить за приют, за добрые слова, которые от тебя услышал, хотя и пробыл здесь всего ничего. Все было замечательно. Но дальше путаться у тебя под ногами не могу. Причин много, всего не объяснишь. Дальше попробую как нибудь сам. Я бы очень хотел, чтобы ты сохранила для меня хоть немного своей доброты, если в следующий раз я опять во что нибудь вляпаюсь. Я снова сделал паузу. Где то за стеной надрывался телевизор. Шло какое то шоу для домохозяек. Народ в студии старался перекричать друг друга, да еще реклама добавляла децибелов. Я сидел, крутил в пальцах тупой карандаш и старался собраться с мыслями. Хотя, честно говоря, я вряд ли это заслужил. Хочется стать приличным человеком, но не выходит. Когда встретимся в следующий раз, надеюсь все таки измениться к лучшему. Только не знаю, получится ли? А ночью в самом деле было классно. Спасибо тебе. Письмо я оставил на столе, прижав чашкой. Взял рюкзак и вышел. Ключ, по указанию Сакуры, положил под коврик. На самой середине лестницы развалился здоровый пятнистый черно белый котяра. На людей он, по привычке, внимания не обращал и уступать мне дорогу не собирался. Присев рядом, я принялся его гладить. Кот жмурился и мурлыкал от удовольствия. Мы долго сидели на лестнице, наслаждаясь обществом друг друга, но надо было прощаться. Я вышел из дома. На улице накрапывал мелкий дождик. Из дешевой гостиницы я съехал, от Сакуры ушел. Теперь и переночевать негде. К вечеру надо бы найти какую нибудь крышу, где хоть выспаться можно. Где ее искать, я понятия не имел. Сяду ка на электричку и поеду в библиотеку Комура. А там как нибудь образуется. У меня почему то возникло предчувствие, что все утрясется, хотя особых оснований для этого не было. Так в моей судьбе наступил удивительный поворот. Глава 12 19 октября 1973 года Это письмо, возможно, станет для Вас неожиданностью и удивит Вас. Великодушно прошу простить меня за причиненное беспокойство. Мое имя, скорее всего, стерлось из Вашей памяти. Прежде я служила учителем в маленькой начальной школе в городке ** в префектуре Яманаси. Может быть, теперь вспомните. За год до конца войны у нас произошел такой случай: ребята из нашей школы, целая группа, вдруг сразу потеряли сознание. Я тогда была у них руководителем практики по природоведению. Чтобы разобраться в этом происшествии, Вы вместе с другими сотрудниками Токийского университета и военными сразу же приехали к нам. Мы с Вами несколько раз встречались, беседовали. Впоследствии, встречая Ваше имя в газетах и журналах, я всякий раз глубоко восхищалась Вашей деятельностью, вспоминала Вас и Вашу энергичную манеру разговаривать. Я имела честь познакомиться с некоторыми Вашими работами и была потрясена проницательностью и глубиной суждений. В этой жизни каждый человек ужасно одинок, но эти воспоминания мне дают нечто такое, что убеждает в правоте Вашего последовательного видения мира, которое состоит в том, что мы все связаны в единое целое. Я много раз испытывала это на себе. От всей души желаю Вам еще большей энергии. После того случая я продолжала работать в той же школе, однако несколько лет назад неожиданно расстроилось здоровье. Меня надолго положили в больницу в городе Кофу и, хорошенько все взвесив, я решила уволиться. Лечилась почти год -- и в больнице, и амбулаторно. Полностью восстановилась, выписалась из больницы и устроилась в том же городке директором небольшого частного пансиона для школьников начальных классов. У меня теперь учатся дети моих бывших учеников. Может быть, это звучит банально, но время летит -- не остановишь. Война отняла у меня любимого мужа и отца, в послевоенном хаосе я потеряла еще и мать. Все время меня окружала какая то суета, неразбериха, детей мы с мужем так и не завели. И я осталась совсем одна. Вот так и жила... не сказать, что счастливо. И все же за эти годы столько ребят выучила, они сделали мою жизнь содержательной. Я всегда благодарю бога за это. Если бы не моя профессия, я бы, наверное, не выдержала. Я позволила себе обратиться к Вам потому, что у меня никак не выходит из головы то, что произошло тогда в горах осенью 1944 го. Незаметно прошло уже двадцать восемь лет, но все так живо стоит перед глазами, словно было вчера. Ни на день меня не отпускает. Это как тень -- всегда рядом. Сколько я из за этого ночей не спала! Да и во сне все время вижу эту картину. Мне даже кажется: тот случай наложил отпечаток на всю мою жизнь. Всякий раз, встречаясь с кем нибудь из той группы (половина из них так и живет в нашем городке, сейчас им уже по тридцать пять), я не могу не задать себе вопрос: как на них, да и на мне тоже, сказалось это происшествие. Оно обязательно должно было как то повлиять -- и на физическое, и на душевное состояние. Не могло не повлиять. Я это чувствую, но никак не могу понять, в чем конкретно выражается это влияние и насколько оно велико. Как Вам хорошо известно, военные решили не предавать случившееся огласке. Когда кончилась война, американские военные власти провели свое расследование, тоже секретное. По правде говоря, военные -- будь то американцы или японцы -- действуют везде одинаково. Да и после оккупации и отмены цензуры в прессе на эту тему ничего не писали. Ведь уже несколько лет прошло, и тогда никто не умер. Получилось, что почти никто об этом так и не узнал. Конечно, в войне столько было ужасного, о чем слышать не хочется, мы потеряли миллионы человеческих жизней, которым нет цены. А тут какие то школьники в каких то горах в обморок упали. Кого этим удивишь? В наших местах и то об этом случае мало кто помнит. А те, кто помнит, не очень хотят говорить. Городок маленький, и для тех, кого это происшествие затронуло, это не очень приятно. Поэтому если наши люди стараются избегать разговоров на эту тему, это, наверное, -- свидетельство их порядочности. Все забывается. И страшная война, и судьбы людей, в которых ничего не исправишь. Это уже далекое прошлое. Повседневность засасывает, и многие важные вещи, события уходят из памяти, отдаляются, как холодные старые звезды. Слишком о многом приходится думать каждый день, слишком много новой информации надо усваивать. Новый стиль жизни, новые знания, новая техника, новые слова... Но в то же время сколько бы ни прошло времени, что бы ни случалось, есть что то такое, о чем не забудешь никогда. Нестираемая память, то, что засело в человеке намертво. Для меня это -- случай в лесу. Вероятно, уже поздно. Что теперь говорить? Может быть, и так. Но есть одна вещь, связанная с этим случаем, которую мне хотелось бы Вам сообщить, пока жива. Шла война, и на людей давил мощный идеологический пресс; говорить можно было далеко не обо всем. Когда мы с Вами встречались, рядом сидели военные, их присутствие откровенности