тяжело становится. Осима замолчал и какое то время, сощурив глаза, смотрел на деревья, по которым с ветки на ветку прыгали птицы. Потом обнял меня сзади за шею обеими руками. -- Я очень хорошо понимаю, каково тебе, -- сказал он. -- Но это такое дело... тут надо думать и решать самому. Никто за тебя этого не сделает. Такая уж это штука -- любовь, Кафка. Чувства, прекрасные, как дыхание, -- они для тебя одного, но во мраке блуждаешь тоже один. Терпи. Закаляйся телом и душой. Осима уехал в половине третьего. -- Продуктов должно хватить на неделю, если не будешь объедаться, конечно. А потом я приеду. Если к этому времени не выберусь -- мало ли что может быть, позвоню брату, попрошу подвезти тебе еды. Он здесь недалеко, всего в часе езды. Я ему сказал, что ты здесь поживешь. Так что не беспокойся. Понятно? -- Понятно -- ответил я. -- И еще. Я уже говорил: будь осторожнее в лесу. Особенно вечером. Заблудишься -- не выберешься. -- Хорошо. -- Был такой случай перед самой войной. Императорская армия устроила в этом самом месте большие учения. Воображали, как будут воевать с Советами в сибирской тайге. Я тебе не рассказывал? -- Нет, -- сказал я. -- Что то я часто о важных вещах забываю, -- посетовал Осима, потирая висок. -- Но здесь же не Сибирь, не тайга. -- Правильно. Здесь лес лиственный, а в Сибири хвойный. Хотя военные на такие мелочи внимания не обращали. Главное им было -- в непролазном лесу в полной выкладке учения провести. Он налил из термоса в чашку приготовленный мной кофе, положил немного сахара и с удовольствием хлебнул. -- Командование обратилось к моему прадеду: мол, у вас в горах должны проводиться учения. Он возражать не стал: ну что ж, проводите, раз надо. Все равно тут никого нет. И вот по дороге, по которой мы с тобой ехали, сюда явились солдаты. Углубились в лес. Через несколько дней учения кончились, устроили перекличку и двоих недосчитались. Пропали вместе со всем обмундированием. Новички, только призвали. Их, конечно, искали, большой шум поднялся. Но они как в воду канули. -- Осима сделал еще глоток из своей чашки. -- То ли заблудились, то ли сбежали -- так никто и не узнал. Но здесь в горах глушь страшная, и еды почти никакой. Я кивнул. -- С нашим миром, в котором мы живем, всегда граничит какой то другой. Ты можешь проникнуть в него на сколько то шагов и благополучно вернуться обратно. Если будешь осторожным. Но стоит лишь переступить некую черту -- и возврата назад уже не будет. Ты не сможешь найти обратную дорогу. Знаешь, откуда пошло понятие "лабиринт"? Я покачал головой. -- Как теперь считают, первым его придумали жители древней Месопотамии. Они вынимали кишки у животных, -- а иногда, возможно, и у людей -- и по их форме предсказывали судьбу. Чем запутаннее были кишки, тем больше ими восхищались. Поэтому переплетенные ходы лабиринта напоминают кишечник. Иначе говоря, принцип лабиринта лежит внутри тебя. Это внутренняя сторона человека, которая соотносится с хитросплетениями того, что лежит на поверхности. -- Метафора, -- сказал я. -- Именно. Причем, обоюдная. Твои внешние проявления -- отражение того, что сидит внутри тебя, и наоборот. Поэтому нередко, вступая в лабиринт своих внешних проявлений, ты попадаешь в лабиринт внутри тебя. И часто это бывает очень опасно. -- Прямо как Гензель и Гретель в лесу. -- Вот вот. Точно. Как Гензель и Гретель. Лес ставит ловушки. Сколько ни стереги, все равно прилетят остроглазые птицы и склюют все крошки. -- Я буду осторожен, -- обещал я. Осима опустил верх своего "родстера", сел на водительское сиденье. Надел солнечные очки и положил руку на рычаг скоростей. Отдаваясь эхом в лесу, знакомо зарокотал мотор. Откинув волосы со лба, Осима легонько махнул рукой и укатил. Поднятая "родстером" пыль какое то время вилась в воздухе, пока ее не унес налетевший ветерок. Вернувшись в хижину, я улегся на кровать, где только что спал Осима, и закрыл глаза. Я ведь тоже прошлой ночью толком не спал. Подушка и одеяло еще хранили следы его присутствия. Нет, даже не отпечатки, а остатки его сна. Я погрузился в эту неведомую материю и проспал минут тридцать. Проснулся от какого то стука наружи. Будто упала ветка дерева, обломившись под собственной тяжестью. Я открыл глаза. Вышел на крыльцо, огляделся, но вокруг ничего необычного не обнаружил. Что это? Один из тех таинственных звуков, которыми наполнен лес? Похоже на то. А может, мне это приснилось? Провести грань между сном и явью не получалось. Я просидел на крыльце с книгой, пока солнце не начало клониться к закату. Приготовив что попроще, я молча расправился со своей стряпней. Убрал посуду, развалился на старом диване и стал думать о Саэки сан. -- Осима сан правильно сказал: она умная. И у нее свой стиль, -- услышал я голос парня по прозвищу Ворона. Он сидел со мной рядом на диване, совсем как тогда, у отца в кабинете. -- Вы с ней очень разные, -- заявил он. Вы с ней очень разные. Чего только она не пережила! Она знает много того, о чем не знаешь ты, испытывает такие чувства, каких ты еще не переживал. Может различить, что в жизни важно, а что -- не очень. Ей приходилось принимать немало важных решений и видеть, что из этого вышло. Ты же -- совсем другое дело. Так? В конце концов, ты -- сынок, который, кроме своего узкого мирка, ничего не знает и не видел. Ты так старался стать сильнее и отчасти своего добился. Признаю. Однако этот новый мир, новые условия ставят тебя в тупик. Потому что все это для тебя -- в первый раз. Ты растерялся. Есть одна вещь, которую ты не можешь понять. Возбуждаются женщины от секса или нет? Теоретически, конечно, должны. Но в чем это проявляется, что они чувствуют, ты никакого представления не имеешь. Если о тебе говорить, тут ясно. Все очень просто. Но женщины, и особенно Саэки сан... Совершенно непонятно. Испытывает она такое же физическое наслаждение, что и ты, или ее ощущения совсем иного свойства? "Ну почему мне пятнадцать лет!" -- сокрушаешься ты, все глубже погружаясь в эти мысли. Тебя охватывает отчаяние. Было бы двадцать -- ну, восемнадцать, на худой конец, -- только не пятнадцать. Тогда ты мог бы лучше понять, что она за человек, разобраться в смысле ее слов и поступков. Мог бы правильнее реагировать на них. Сейчас в твоей жизни наступил замечательный момент. Может статься, в будущем ничего подобного тебе уже не встретится. Но сегодняшней прелести ты как следует понять не в состоянии. Нетерпение и нервное напряжение вгоняют тебя в отчаяние. Интересно, что она сейчас делает? Сегодня понедельник, библиотека не работает. Чем Саэки сан занимается по выходным? Ты представляешь ее одну в квартире. Как она стирает, готовит, убирает, ходит по магазинам. Чем больше даешь волю воображению, тем тяжелее тебе отсиживаться здесь. Ты бы хотел превратиться в бесстрашную ворону и улететь отсюда, из этой горной хижины. Подняться в небо, взмыть над горами, сесть где нибудь у ее окна и не сводить с нее глаз. А может быть, Саэки сан пришла в библиотеку и решила заглянуть в твою комнату. Стучит в дверь. Ответа нет. Дверь не заперта. Она входит и видит, что тебя нет. И вещей твоих тоже. Кровать аккуратно застелена. "Куда то вышел, наверное, -- думает она. -- Подождать, что ли?" Она садится за стол и, подперев ладонями щеки, смотрит на "Кафку на пляже". И думает о прошлом, с которым связана картина. Саэки сан ждет, но ты все не приходишь. Она вздыхает, выходит из комнаты и направляется к стоянке. Садится в "гольф", заводит мотор. Ты не хочешь отпускать ее так. Ты хочешь быть там, хочешь крепко прижать ее к себе, понять смысл каждого движения ее тела. Но тебя там нет. Ты торчишь здесь в одиночестве, оторванный от всех людей. Ты ложишься на кровать, выключаешь свет. Как бы тебе хотелось, чтобы Саэки сан появилась в этой комнате. Если не нынешняя, то пятнадцатилетняя девочка. Пусть так. Ты хочешь ее видеть. Какая бы она ни была. Призрак, видение -- все равно. Только бы оказалась рядом. Ты одержим этой мыслью. Такое чувство, будто тело того и гляди разлетится на мелкие кусочки. Но она не появится, сколько ни жди, сколько ни надейся. За окном лишь шелестит ветерок да время от времени ухает ночная птица. Затаив дыхание, ты изо всех сил стараешься разглядеть что нибудь в темноте. Вслушиваешься в шум ветра, пытаясь отыскать в нем какой то смысл, уловить намек на что то. Однако вокруг только мрак, окутавший тебя в несколько слоев. В конце концов, смирившись, ты закрываешь глаза и погружаешься в сон. Глава 38 Порывшись в телефонной книге, которая тоже нашлась в квартире, Хосино выбрал подходящий пункт проката автомобилей и набрал номер. -- Мне бы "седан", денька на два три. Не очень большой и чтобы поменьше в глаза бросался. -- Вы знаете, -- ответили на том конце, -- наша фирма работает с "Маздой". Так что "седанов", бросающихся в глаза, у нас нет вообще. Ни одного. За это можете быть спокойны. -- Отлично. -- "Фамилия" вам подойдет? Надежная машина. Внимания никто не обратит, богом клянусь. -- Подойдет. Пусть будет "фамилия". -- Прокат располагался рядом с вокзалом. Хосино сказал, что явится за машиной в течение часа. Хосино подъехал к прокату на такси, предъявил кредитную карточку и права и взял машину на два дня. Белая "фамилия", припаркованная на стоянке, в самом деле смотрелась неприметной мышкой. Пожалуй, ее можно было признать одним из образцов достижений в создании максимально безликого авто. Взглянув на него, уже через минуту нельзя было вспомнить, как оно выглядит. Возвращаясь обратно за рулем "фамилии", Хосино заехал в книжный магазин и купил карту Такамацу и автомобильный атлас Сикоку. Еще он заглянул в оказавшуюся рядом лавку с компакт дисками -- поискать трио "Эрцгерцог". Лавка стояла прямо на шоссе, поэтому классика на прилавках была представлена слабовато. Нашелся только один диск с этим трио -- и тот уцененный. К сожалению, исполнители были другие, не "Трио на миллион долларов". И все таки парень не пожалел тысячу иен и купил диск. Войдя в квартиру, Хосино обнаружил Накату на кухне. Тот ловко управлялся со сковородой -- жарил тофу с дайконом . По квартире расплывался приятный аромат. -- Делать было нечего, и Наката решил кое что сготовить. -- Отлично! Сколько можно по кафешкам шляться? Так хочется чего нибудь простого, домашнего, -- обрадовался Хосино. -- А я машину взял в прокате. У дома поставил. Сегодня поедем? -- Нет. Можно и завтра. Сегодня я хотел еще немного с камнем поговорить. -- Угу. Разговоры вообще дело хорошее. Важное. Все равно с кем и о чем. Разговаривать всегда лучше, чем не разговаривать. Вот я, когда веду грузовик, люблю с мотором потолковать. Если прислушаться как следует, можно много интересного узнать. -- Правильно. Наката тоже так думает. Правда, он с мотором разговаривать не умеет, но поговорить -- это хорошо. Кто бы ни был. -- А как у тебя с камнем то? Ты хоть его понимаешь? -- Да. Вроде понемножку стал понимать. -- Самое главное. Наката сан, а он не сердится, что его сюда притащили? Не злится на нас? -- Нет. Накате кажется, что ему все равно где быть. -- Это хорошо, -- успокоился Хосино. -- Значит, он нас проклинать не станет. До вечера Хосино слушал "Эрцгерцога". В исполнении не было того блеска и свободы, отличавших "Трио на миллион долларов". Музыканты играли проще и основательнее, хотя вполне прилично. Удобно расположившись на диване, Хосино вслушивался в звуки фортепиано и струнных. Глубокая, красивая мелодия трогала за живое, тонкое переплетение звуков бередило душу. "Послушал бы я эту штуку неделю назад. Наверное, ничего бы не понял", -- подумал парень. Что говорить, у него и привычки такой не было -- стараться что нибудь понять. Но вот по дороге случайно попалась маленькая кофейня. Он заглянул в нее, присел на удобный диван, выпил вкусный кофе и как то сам собой принял, усвоил эту музыку. В его глазах это выглядело весьма значительным достижением. Как бы желая убедиться во вновь обретенных способностях, Хосино прослушал диск несколько раз. Кроме "Эрцгерцога", на нем еще было фортепианное трио "Призрак" того же композитора. Тоже вещь неплохая, но все равно "Эрцгерцог" нравился парню больше. Своей глубиной. Наката тем временем сидел в уголке и что то бормотал над круглым белым камнем, изредка кивая и потирая ладонью ежик волос. Каждый с головой ушел в свое, хотя сидели они в одной комнате. -- Музыка не мешает? -- спросил Накату парень. -- Нет. Нормально. Не мешает. Что то вроде ветерка. -- Ага... Ветерка, говоришь? В шесть часов Наката начал готовить ужин. Пожарил кету, сделал салат из овощей, сварил что то. Разложил еду по тарелкам. Хосино включил телевизор -- захотел посмотреть новости: может, скажут, как идет расследование убийства в Накано, в котором подозревают Накату. Однако об этом не было ни слова. Похитили маленькую девочку, свара между Израилем и Палестиной, крупная автокатастрофа в Китае, разоблачили банду автомобильных воров, в которой заправляли иностранцы, какой то министр что то не то сморозил, увольнения в крупной компании информационных технологий... В общем, один мрак, ничего хорошего. Они сели за стол и принялись за еду. -- У у. Класс! -- довольно промычал Хосино. -- У тебя, отец, настоящий талант. Тебе бы поваром. -- Спасибо. Только Накате кормить некого. Вы первый. -- Что ж у тебя ни друзей, ни семьи нет? -- Нет. Была кошка, но кошки совсем другую еду едят. -- Да а, -- протянул Хосино и добавил: -- Но все равно вкусно. Особенно вот это, вареное. -- Очень рад, что вам понравилось. Наката неграмотный и из за этого иногда такие ошибки делает... Страшно, что может случиться. Поэтому Наката всегда одно и то же готовит, из одних и тех же продуктов. Умей он читать, может, и что нибудь другое бы смог. -- Ну, мне и так хорошо. -- Хосино сан? -- выпрямившись, серьезно произнес Наката. -- Чего? -- Вы знаете, как тяжело быть неграмотным? -- Да уж, я думаю, -- согласился Хосино. -- Но вот на диске написано: Бетховен то был глухой. Такой великий композитор... А еще, говорят, в молодости был в Европе первым пианистом, очень большую славу имел. Но потом заболел и оглох. Почти ничего не слышал. Страшное дело! Представляешь: музыку сочинять надо, а ты не слышишь ничего! Как тебе? -- Да, понимаю. -- Глухой композитор -- все равно что повар, который вкуса лишился. Лягушка без перепонок. Шофер, у которого права отобрали. Как пелена на глазах. Так? Однако Бетховен не сломался. Не е... расстроился, наверное, но не сдался. В общем, натерпелся человек. А музыку все равно сочинял. Как оглох, у него даже лучше стало получаться. Глубже как то. Вот так. Возьмем "Эрцгерцога", к примеру, -- я его как раз слушал. Он эту штуку сочинил, когда уже почти ничего не слышал. Поэтому, отец, неграмотному, конечно, неудобно, тяжело, но это ж еще не все. Вот ты читать не умеешь, зато умеешь, чего другие не могут. Понимать же надо. Например, с камнем можешь разговаривать. Скажи? -- Это правда. Наката немножко умеет с камнем разговаривать. А до этого с кошками мог. -- Кроме тебя, так никто не может. Точно тебе говорю. Возьмем обычного человека. Можно сколько угодно книжек прочитать, а с камнями и кошками разговаривать все равно не научишься. -- Но вы знаете, Хосино сан, Накате в последнее время часто сон снится. Будто он вдруг научился читать. И с головой наладилось. Не так плохо стало. Наката обрадовался, пошел в библиотеку, набрал книжек. Какое это удовольствие -- читать. Наката стал читать, одну книжку за другой. Но тут вдруг свет погас, и в комнате стало темно. Кто то свет выключил. Кругом темно. Читать стало нельзя, и Наката проснулся. Как здорово уметь читать книги. -- М да, -- хмыкнул Хосино. -- Хотя вот я, к примеру, грамотный, а книжек не читаю. Не получается как то. -- Хосино сан? -- опять подал голос Наката. -- Чего? -- Какой сегодня день? -- Суббота. -- Значит, завтра воскресенье? -- Должно быть так. -- Завтра с утра поедем? -- Поедем. Только куда? -- Наката не знает. Поедем, тогда и подумаем. -- Может, ты не поверишь, -- сказал Хосино, -- но другого ответа я и не ждал. На следующее утро Хосино проснулся в восьмом часу. Наката уже колдовал на кухне с завтраком. Парень пошел в ванную, умылся холодной водой, побрился электробритвой. На завтрак были горячий рис, мисо с баклажанами, вяленая ставрида и маринованные овощи на закуску. Хосино все съел и попросил добавки риса. Пока Наката убирал посуду, парень снова включил новости. На этот раз об убийстве в Накано несколько слов все таки сказали. -- Со времени преступления прошло уже десять дней, однако следствию так и не удается выйти на след убийцы, -- равнодушным голосом вещал диктор. На экране появился дом с шикарными воротами. У ворот стоял полицейский, была натянута веревка с табличкой "Вход воспрещен". -- Поиски пятнадцатилетнего сына жертвы преступления, исчезнувшего перед самым убийством, по прежнему не дают результата. Его местонахождение пока не известно. Разыскивается также проживающий в районе, где совершено преступление, мужчина за шестьдесят лет, который явился в полицейский участок и заявил об убийстве. Пока не ясно, существует ли какая либо связь между разыскиваемыми. Судя по тому, что беспорядка в доме не обнаружено, можно предположить, что мотивом преступления стала личная неприязнь. Полиция тщательно изучает круг друзей и знакомых потерпевшего господина Тамуры. В Токийском государственном музее современного искусства в знак признания заслуг господина Тамуры в области искусства... -- Отец! -- окликнул Хосино копавшегося на кухне Накату. -- Да да? -- Ты случайно не знаешь сына этого... ну, кого убили в Накано? Малому пятнадцать лет, говорят. -- Нет, сына Наката не знает. Наката уже рассказывал: он знает только Джонни Уокера и собаку. -- М да. Похоже, полиция его тоже ищет. Сына. Он у него один был. И матери нет. Он перед самым убийством из дома сбежал и пропал. -- Вот как? -- Ничего в этом деле не поймешь, -- констатировал парень. -- Но полиция, на самом деле, больше знает. Просто не говорит. Полковник Сандерс сказал: им известно, что этот парень здесь, в Такамацу. И еще -- что один симпатичный парень, похожий на меня, притащился сюда вместе с тобой. А журналистам не рассказывают. Думают, мы смотаемся, если узнаем, что они про нас знают. Вот и делают вид, что не знают, где мы. Гады... Полдевятого они сели в стоявшую перед домом "фамилию". Наката налил в термос горячего чаю, надел помятую тирольскую шляпу, с которой никогда не расставался, прихватил зонтик и брезентовую сумку и устроился впереди, рядом с водителем. Хосино надвинул было на лоб свою любимую кепку "Тюнити Дрэгонз" и мельком взглянул на себя в зеркало, висевшее в прихожей. Полиции как пить дать известно, что "молодой мужчина", которого она ищет, носит кепку "Тюнити Дрэгонз", зеленые очки "Рэй Бан" и гавайку. В Кагаве таких кепок -- по пальцам пересчитать, а если еще прибавить гавайку и зеленые очки... Слишком запоминающаяся внешность. Полковник Сандерс это учел и приготовил синюю тенниску, чтобы в глаза не бросалась. Все предусмотрел! Хосино решил оставить "Рэй Бан" и кепку в квартире. -- Ну, куда поедем? -- поинтересовался он. -- Все равно. По городу поездим. -- Значит, все равно? -- Да. Поезжайте, куда хотите, Хосино сан. А Наката будет из окна глядеть. -- У у у... -- застонал Хосино. -- Вообще то, я в себе уверен, когда за рулем. Все таки уже столько шоферю. И в силах самообороны, и на транспортной фирме... Но ты знаешь, если я сел за баранку -- значит, должен куда то ехать. Прямиком к месту назначения. Уже такая привычка выработалась. Мне никто никогда не говорил: "Поезжай куда хочешь". У меня от этого прицел сбивается. Чего делать -- не знаю. -- Извините. -- Да ладно тебе. Все в порядке. Давай попробуем. -- С этими словами Хосино сунул диск с "Эрцгерцогом" в плейер. -- Покрутимся по городу, а ты в окно смотреть будешь. Лады? -- Очень хорошо. То, что надо. -- Увидим то, что надо, -- сразу: "Стоп машина!" Тогда и разговор другой пойдет. Правильно? -- Да, может, так и получится, -- предположил Наката. -- Хорошо бы, -- проговорил парень, разворачивая на коленях карту города. И они стали колесить по Такамацу. Хосино делал маркером пометки в карте. Объехав один квартал и убедившись, что не пропустили ни улицы, перемещались в другой. Время от времени Хосино останавливал машину, чтобы выпить чаю и перекурить. Диск с "Эрцгерцогом" заканчивался и начинался снова. В обед заехали в кафе, съели рис с карри. -- Что же ты все таки ищешь, Наката сан? -- покончив с едой, спросил Хосино. -- Наката и сам не знает. Это такое... -- ...что поймешь, когда увидишь, а не увидишь -- не поймешь. -- Совершенно верно. Хосино с обреченным видом покачал головой: -- Я и без этого знал, как ты ответишь. Просто убедиться хотел. -- Хосино сан? -- Чего? -- Может, сразу не найдем. Через некоторое время только. -- Ну и наплевать. Будем делать, что можем. Уж раз сели в лодку, отчалили... -- А мы еще на лодке поплывем? -- заинтересовался Наката. -- Нет. Обойдемся пока, -- ответил парень. В три они заехали в кофейню -- Хосино захотелось кофе. Наката после долгих колебаний попросил стакан молока со льдом. Из за этого рейда по городу Хосино чувствовал себя выжатым как лимон, разговаривать не хотелось. "Эрцгерцог" уже порядком надоел. Крутиться по улицам было не в его характере. Скука... Толком не разгонишься, всю дорогу в напряжении. Несколько раз им навстречу попадались патрульные машины, Хосино старался не встречаться взглядом с полицейскими и объезжать подальше полицейские будки. "Фамилия", конечно, машина неприметная, но если несколько раз попадешься им на глаза, могут и привязаться. И нервы на пределе -- только и гляди, как бы какую нибудь машину не зацепить. Пока Хосино, сверяясь с картой, вел машину, Наката, как прилежный ребенок или хорошо воспитанный пес, не меняя позы, не отрываясь смотрел в окно. Судя по всему, он в самом деле что то искал. Так они проездили до самого вечера, каждый погруженный в свое, почти не разговаривая. -- Что же мы ищем... -- с надрывом затянул парень песню Ёсуя Иноуэ , но сбился -- не знал дальше слов -- и закончил куплет стихами собственного сочинения: Ищем, ищем -- толку чуть, А на улице стемнело. Кружим, кружим -- глаза на лоб лезут У Хосино живот подвело. В шесть компаньоны повернули домой. -- Завтра продолжим, Хосино сан? -- предложил Наката. -- Да уж сегодня почти все объездили. Завтра тогда -- что осталось, -- сказал парень. -- Я вот еще спросить хотел... -- Что? -- Если в Такамацу ничего не найдем, что дальше делать будем? Наката потер ладонью голову. -- Если не найдем, думаю, будем искать за Такамацу. -- Понятно. А если опять не найдем, что тогда? -- Если опять не найдем, будем дальше искать, -- ответил Наката. -- То есть будем расширять круг, пока не обнаружим? По принципу: собака всегда себе палку найдет? -- Да. Наверное. Только Наката что то не понимает, причем здесь собака. Почему она палку найдет? Уж если раз получила, больше близко к палке не подойдет. Хосино задумался и сказал: -- Вообще то верно. Я раньше об этом как то не думал. Чего это она должна палку искать? -- Странно как то. -- Ну и хрен с ней, -- решил Хосино. -- Если обо всем этом думать, можно черт знает до чего договориться. Отложим пока собаку и палку в сторону. Хочется знать, до каких пор мы этот самый круг расширять будем. Так ведь можно и в соседней префектуре оказаться. В Эхимэ или Коти. Кончится лето, осень наступит... -- Все может быть. Но Накате все равно, Хосино сан. Осень, зима -- он все равно должен найти. Конечно, вы не можете все время помогать. Дальше Наката как нибудь один искать будет. Пешком. -- Ну не знаю... -- пробормотал Хосино. -- Но и твой камушек мог бы войти в положение: рассказал бы поподробнее, где искать. Хоть примерно, в общем. -- Извините, но камень не говорит. -- Вот оно что... Не говорит... Хотя и по виду догадаться можно. Значит, не говорит -- а с плаваньем, верно, у него еще хуже. Все, хватит! Сейчас спать, завтра продолжим. На следующий день все повторилось. Хосино по изобретенной им системе все так же прочесывал город -- теперь западные районы. От его маркера на карте появлялось все больше желтых пятен. Было только одно отличие -- зевота разбирала сильнее, чем накануне. Наката по прежнему не отрывался от окна. Они почти не разговаривали. Хосино крутил баранку, озабоченный тем, как бы не налететь на полицейских, неутомимый же Наката все что то высматривал. Но безрезультатно. -- Сегодня понедельник? -- спросил он. -- Ну, вчера было воскресенье, значит -- понедельник, -- отозвался парень и, на ходу сочинив мотивчик, отчаянно заголосил: Сегодня понедельник, Значит, завтра вторник. Муравей -- известный работяга, Глазки строит ласточка. А над высокой трубой Заходит солнце красное. -- Хосино сан? -- Чего? -- На муравьев, когда они работают, сколько угодно можно смотреть и не надоедает. -- Точно! -- ответил парень. Пообедали в закусочной, где готовили угря, -- съели по порции рыбы с рисом. В три заехали в кофейню, выпили кофе и чаю с морской капустой. К шести часам карту сплошь покрывали желтые пометки, а в городе практически не было ни одного закоулка, где не оставили бы следа самые обычные, неприметные шины "фамилии". Однако все было напрасно. -- Что же мы ищем... -- снова обессиленно затянул Хосино. Ищем, ищем -- толку чуть, Город весь объездили. Отсидел всю задницу. Не пора ли отдохнуть? -- Если так дело пойдет, я песни научусь сочинять, -- сказал он. -- Почему? -- Нипочему. Просто так. Шутка. Поняв, что сегодня уже рассчитывать не на что, они выехали из города на шоссе и двинули домой. По дороге Хосино задумался и повернул не туда. Хотел выехать обратно на шоссе, но запутался в лабиринте улочек, которые изгибались под самыми невероятными углами, да еще многие -- с односторонним движением. Они оказались в незнакомом жилом квартале. Рядами стояли старые изящные особнячки, обнесенные высокими стенами. Было удивительно тихо, вокруг ни души. -- Наш дом где то тут недалеко должен быть, но в какой стороне -- понятия не имею, -- признался парень, остановив машину на незастроенной площадке. Он выключил мотор, потянул рычаг ручного тормоза и развернул карту. Посмотрев на закрепленную на фонарном столбе табличку с названием улицы и номером дома, поискал это место на карте, но глаза уже устали и ничего не хотели видеть. -- Хосино сан? -- подал голос Наката. -- Чего? -- Извините, что отрываю. Вон вывеска на воротах. Что на ней написано? Хосино оторвался от карты и посмотрел, куда показывал Наката. Немного впереди в высокой стене он увидел старинные черные ворота. Сбоку висела большая деревянная вывеска. Ворота были плотно закрыты. -- "Мемориальная библиотека Комура"... -- прочитал Хосино. Интересно -- библиотека в таком тихом месте... Да и на библиотеку не похоже. Обыкновенный особняк. -- Ме мо ри аль на я биб ли о те ка Ко му ра? -- Ага. Наверное, библиотеку устроили в память о каком то Комуре. Кто он такой, интересно? -- Хосино сан? -- Чего? -- откликнулся Хосино, рассматривая карту. -- Это здесь. -- Что "здесь"? -- Вот что Наката все время искал. Это место. Хосино поднял голову и покосился на Накату. Сдвинул брови и посмотрел на ворота библиотеки. Еще раз прочитал иероглифы на вывеске. Потом достал из пачки сигарету, сунул в рот и прикурил от пластмассовой зажигалки. Медленно затянулся и выпустил дым в открытое окно. -- Ты серьезно? -- Да. Ошибки быть не может. -- Вот что такое случай . Страшное дело, -- проговорил парень -- Совершенно верно, -- согласился Наката. Глава 39 Второй день в горах протекал неспешно и гладко, ничем не отличаясь от прочих. Бывают дни -- почти как близнецы, только погода разная. А если еще и погода одинаковая, тогда вообще чувство времени сразу теряется. Толком не поймешь: вчера или сегодня, сегодня или завтра. Время, как сорвавшийся с якоря корабль, скитается в морском просторе. Сегодня должен быть вторник, высчитал я. Саэки сан, как обычно, проводит экскурсию по библиотеке -- если, конечно, желающие найдутся. Как в тот день, когда я впервые переступил порог Мемориальной библиотеки Комура. Она поднимается по лестнице в туфлях на шпильках. Их цоканье звонким эхом разносится по дому. Чулки с отливом, белоснежная блузка, маленькие сережки жемчужинки, ручка "Монблан" на столе. Сдержанная, затененная смирением улыбка. Каким далеким все это кажется. Почти нереальным. Я сидел в хижине на диване, принюхивался к вылинявшей обивке и опять думал о том, как у нас это вышло. Вспоминал по порядку, прокручивая в голове. Вот Саэки сан медленно снимает с себя одежду. Ложится в постель. У меня, понятное дело, встает, напрягается, как палка. Но уже не болит, как раньше. И краснота вдруг исчезла куда то. Устав от сексуальных фантазий, я вышел на крыльцо и решил заняться физкультурой по своей системе. Покачал пресс на перилах, в темпе сделал приседания, растяжки. Весь взмок, обтерся смоченным в лесном ручье полотенцем. Вода была холодная, и возбуждение спало. Устроившись на крыльце, я включил плейер и стал слушать "Рэдиохед". Последнее время, как уехал из дома, я все время слушал одно и то же: "Kid А" "Рэдиохед" и лучшие хиты Принца. Ну и еще иногда Джона Колтрейна -- "My Favorite Things". В два часа -- в библиотеке в это время как раз начинаются экскурсии -- я отправился в лес. Пройдя той же самой тропинкой, оказался на уже знакомой поляне. Присел на траву, оперся спиной о ствол дерева и стал смотреть на круглый кусочек неба, который нависавшие со всех сторон ветви оставляли открытым. В этом окошке виднелись хлопья белых летних облаков. Вот тут и пролегала граница зоны безопасности. Отсюда еще можно без проблем вернуться в хижину. Лабиринт для новичков, первый уровень компьютерной игры, который проходишь запросто. А вот дальше начинался другой лабиринт -- куда более запутанный и интригующий. Тропинка становилась все уже, теряясь в море буйно разросшегося папоротника. И все же я решился пройти еще немного вперед. Посмотрим, как далеко у меня получится. Я понимал, что в лесу затаилась опасность. Но хотелось своими глазами убедиться, так ли серьезна эта угроза, узнать, что она из себя представляет. На своей шкуре почувствовать. Иначе я не мог. Меня точно в спину кто то подталкивал. Осторожно ступая, я двинулся дальше. От тропинки осталось одно название. Деревья становились все внушительнее, воздух загустел и потяжелел. Ветки переплелись так, что неба за ними почти не было видно. Витавшее надо мной едва уловимое ощущение лета куда то испарилось. Казалось, времен года здесь не существует. Не сбился ли я с дороги? Толком не поймешь. Вроде бы вот она, тропинка, а вроде и нет ее -- только кажется. В тяжелом душном аромате зелени все понятия расплывались, становились зыбкими. Что правильно, а что нет? Это справедливо или несправедливо? Все смешалось в одну кучу. Где то над головой во все горло закаркала ворона. Может, захотела меня о чем то предупредить? Я остановился, внимательно огляделся. Дальше так, без всякого снаряжения, идти опасно. Надо поворачивать. Но не тут то было. Обратная дорога, пожалуй, будет потруднее. Как у Наполеона при отступлении. Тропинку вообще не разглядеть, деревья стоят на пути сплошной черной стеной. Странно: стало слышно собственное дыхание -- я громко пыхтел у себя под самым ухом. Точно с другого конца света потянуло сквозняком. Огромная, размером с ладонь иссиня черная бабочка, трепеща крылышками, мелькала передо мной. Она мне напомнила пятна крови на белой майке. Бабочка выныривала из тени деревьев, порхала не спеша и снова исчезала. После этого лес становился еще мрачнее и холоднее. Я запаниковал: неужели заблудился? Над самой головой опять каркнула ворона. Похоже, та же самая. Я застыл на месте и посмотрел вверх, но птицы не увидел. Настоящий ветер, время от времени налетавший, будто вдруг вспомнив что то, угрожающе шелестел под моими ногами почерневшей листвой. За спиной несколько раз быстро мелькали какие то тени, но стоило обернуться, как они тут же пропадали. Каким то образом мне все же удалось выйти обратно на круглую поляну, вернуться в ту самую зону безопасности, где можно чувствовать себя спокойно. Я снова опустился на траву и сделал глубокий вдох. Глядя на яркий кружок настоящего неба над головой, я снова и снова убеждался, что вернулся в покинутый мною мир. Здесь царило лето, я успел по нему соскучиться. Солнечные лучи словно обволакивали меня мягкой пленкой, согревали тело. Однако страх, вцепившийся в меня, когда я выбирался из чащи, еще долго жил во мне, как живет в дальнем уголке сада не желающий таять снежный холмик. Сердце то и дело сбивалось с ритма, по коже пробегали мурашки. В ту ночь, затаив дыхание, я лежал в темноте с широко открытыми глазами в ожидании чьего то появления. Ждал и молил бога, чтобы это произошло. Не понимая, будет от моей мольбы толк или нет, я все же собрал в кулак всю свою волю, все чувства. Мне очень хотелось этого. И я надеялся, что из моего сильного желания родится нечто, способное повлиять на ход событий. Но надежды не сбылись. Желания не исполнились. Как и в прошлую ночь, Саэки сан не появилась. Ни настоящая -- во плоти, -- ни призраком, ни в обличье пятнадцатилетней девочки. Кругом простиралась лишь бесконечная тьма. Я уже начал было засыпать, как вдруг почувствовал страшное возбуждение. Такой эрекции у меня еще не было. Но мастурбировать я не стал. Захотелось на какое то время сохранить в неприкосновенности память о том, как мы с Саэки сан любили друг друга. Я погружался в сон, сцепив руки. В голове промелькнуло: вот бы увидеть ее во сне... Но мне приснилась Сакура. Хотя, может, это был вовсе не сон -- уж больно ясной и последовательной показалась мне картинка. Предельно четкой. Если не сон, то что тогда? Не знаю. На явь, конечно, тоже не похоже. Квартира Сакуры. Она спит на кровати. Я лежу в своем спальном мешке. Все как в ту ночь, когда я остался у нее. Время отмоталось назад, и я оказался как бы на перепутье. Я просыпаюсь среди ночи от невыносимой сухости в горле. Вылезаю из мешка попить воды. Пью стакан за стаканом -- пять или шесть подряд. Кожу покрывает тонкая пленка испарины, и я снова зверски возбуждаюсь. Член прямо таки рвется из трусов. Будто живет и действует отдельно, сам по себе, подчиняясь особым законам. Я пью, а он раздувается, еле слышно всасывая в себя воду. Отношу стакан в мойку, прислоняюсь к стене. Какой сейчас может быть час? Где же часы? Не иначе, самая середина ночи. Такое время, когда часы -- и те куда то пропадают. Подхожу к кровати, на которой лежит Сакура. Свет от уличного фонаря просачивается в комнату сквозь занавески. Сакура крепко спит, повернувшись ко мне спиной. Из под тонкого одеяла высовываются две маленькие симпатичные пятки. У меня за спиной будто кто то тихонько щелкает выключателем. Слышится слабый сухой звук. Деревья жмутся друг к другу, перекрывают мне поле зрения. Даже не разберешь, какое сейчас время года. Набравшись смелости, лезу к Сакуре под одеяло. Узкая односпальная кровать скрипит под двойной тяжестью. Вдыхаю аромат волос у нее на затылке, легкий запах пота. Тихонько обнимаю сзади за талию. Сакура чуть слышно стонет во сне, но не просыпается. Каркает ворона. Я поднимаю глаза, но ничего не вижу. Ни птицы, ни даже неба. Задрав на Сакуре майку, я касаюсь ее нежной груди, покручиваю пальцами сосок. Таким же движением вращаешь ручку настройки на радиоприемнике. Напрягшийся член прижимается к мягкому бедру девушки. Но ей хоть бы что -- молчит, дышит спокойно, будто ничего не происходит. Точно, спит! -- думаю я. Ворона опять подает голос, как бы желая мне что то сообщить. Вот только -- что? Тело у Сакуры теплое и такое же влажное от пота, как у меня. Я пробую повернуть ее, изменить позу. Осторожно переворачиваю на спину. Девушка громко выдыхает, но так и не просыпается. Приложив ухо к плоскому, как альбомный лист, животу Сакуры, пытаюсь уловить отзвуки ее сна. Эрекция не проходит. Можно подумать, она будет у меня вечно. Я медленно стягиваю с Сакуры хлопчатые трусики, провожу рукой по обнажившемуся лобку и украдкой скольжу ниже, в тепло и манящую влагу. Проникнув туда, легонько шевелю пальцем. Но Сакура не просыпается. Только опять глубоко вздыхает. В это же время в моем теле, устроившись в какой то ложбинке, нечто старается выбраться из своей скорлупы. У меня внутри вдруг открываются глаза, и я вижу все, что происходит во мне, хотя пока не понимаю, какое оно, это нечто -- хорошее или плохое. В любом случае, остановить его не в моих силах. Оно еще не сформировалось. Так, какая то слизь. Но в конце концов оно вылупится, примет подходящий облик, сбросит с себя желеобразный прикид. И тогда я увижу его истинное лицо, пойму, что оно собой представляет. А пока это всего лишь не имеющий определенной формы знак . Вот оно протягивает еще не ставшие руками руки, пытаясь разбить скорлупу в самом податливом месте. Я наблюдаю, как бьется в чреве этот плод. Я решаюсь. Нет, не то. Чего тут решать, в самом деле? Просто у меня нет выбора. Я снимаю трусы, выпуская член на свободу. Обнимаю Сакуру, раздвигаю ей ноги и вхожу в нее. Легко, без малейшего труда. Ведь она такая мягкая, а я такой твердый. И боли уже нет. Член эти дни -- все время под напряжением. Сакура по прежнему спит, и я погружаю в ее сон свое тело. Неожиданно она открывает глаза и сразу все понимает. -- Эй, Тамура! Это что такое? Ты что творишь? -- Да так, просто, -- говорю я. -- Ты что, совсем? -- В горле у нее совсем пересохло. -- Прекрати немедленно! Я что сказала? -- Я ничего не мог с собой сделать. -- Хватит уже! Вынимай, тебе говорят! А ну, быстро! -- Нет, -- качаю я головой. -- Послушай, во первых, у меня есть парень. И я его люблю. А во вторых, ты же в мой сон залез. Без спроса. Разве можно так? -- Да знаю я. -- Послушай, еще не поздно. Ну залез, но не дергался же, не кончал. Просто лежишь тихонько и все. Будто думаешь. Правильно? Я киваю. -- Тогда вылезай, -- увещевает меня Сакура. -- И все забудется. Я забуду, и ты тоже забудь. Я же твоя сестра, а ты мне брат. Младший. Мы брат и сестра. Ну и что с того, что не кровные? Все равно брат и сестра. Понимаешь? Родственники. Нам этого нельзя. -- Уже поздно, -- говорю я. -- Почему? -- Потому, что я так решил. -- Потому, что ты так решил, -- говорит парень по прозвищу Ворона. Ты больше не хочешь, чтобы тебя дурачили. Не хочешь продолжения хаоса. Ты уже убил отца. С матерью такое сделал... А теперь еще и с сестрой. Если на тебе в самом деле Проклятие, нечего дергаться и сопротивляться. Пусть все кончается поскорее, раз так запрограммировано. Надо быстро стряхнуть с плеч эту тяжесть и жить дальше так, чтобы не зависеть от чьего то умысла. Самому по себе. Вот чего тебе хочется. Она закрывает лицо руками и тихо плачет. Тебе жаль девушку, но ты уже не можешь ее выпустить. Твой член становится все больше, все тверже. Он будто пустил корни в ее теле. -- Понятно. Больше мне сказать нечего, -- говорит она. -- Но учти. То,