гарету  где-то до  половины, подперев рукой  подбородок,
затем с усилием раздавила окурок  в пепельнице. Потом стала  тереть пальцами
глаза, точно в них попал дым.
     - девушка должна сигарету поизящнее тушить, - заговорил я. - А то прямо
некультурно как-то. Не надо ее  силой гасить, берешь и тушишь потихонечку, с
краешку  начиная. Не надо ее так давить. А то  как-то слишком  получается. И
никогда не надо  из носа дым выпускать. И нормальные девушки, когда с парнем
вдвоем  обедают,  про  то,  как  три  месяца  в  одном  лифчике  ходили,  не
рассказывают.
     - А  я вот такая,  - сказала она, потирая переносицу. - Не получается у
меня курить, как надо. Иногда  балуюсь просто, а привыкнуть не могу. Еще что
скажешь?
     - девушки "Мальборо" не курят.
     - Какая разница? Какие не кури, одна и та же гадость.
     Она покрутила твердую пачку "Мальборо" в руках.
     -  С прошлого месяца курить стала.  Честно  говоря,  не то  что  сильно
курить хотелось, просто из любопытства.
     - А что вдруг решилась?
     Она сложила руки на столе и на минуту задумалась.
     - Ну как что... А ты куришь?
     - В июне бросил.
     - Почему?
     - да надоело. Кончились ночью сигареты, например, и мучаешься  потом, и
все такое. Вот и бросил. Не особо люблю от чего-то вот так зависеть.
     -  Вот  с виду и не  скажешь, а ты, оказывается, на вещи  так  серьезно
смотришь, да?
     - Не знаю, может и  так. Потому, может, и люди ко мне особо не тянутся,
из-за характера такого. Всегда такой был.
     -  Это потому,  что  кажется, что  тебе все  равно,  что ты  кому-то не
нравишься. Некоторые,  может быть, тебя и  не любят  поэтому, - сказала  она
неуверенно,  подперев  подбородок  рукой.  -  А  вот  мне нравится  с  тобой
говорить, и как ты говоришь по-особому. Вот как сейчас : "Не  особо люблю от
чего-то зависеть".
     Я  помог ей помыть  посуду.  Стоя  рядом с ней, я спросил ее,  протирая
тряпкой и ставя в сушилку посуду, которую она уже помыла :
     - А твои все куда ушли сегодня?
     - Мама на кладбище. Умерла два года назад.
     - Это я уже слышал.
     - Сестра с женихом встречается. На машине куда-нибудь кататься поехали,
наверное.  У сестры парень в автомобильной компании работает. Поэтому машины
обожает. А я не очень машины люблю.
     Она  ненадолго  опять  замолчала и  продожала мыть  посуду,  а я  молча
продолжал ее вытирать.
     - А  папа... - заговорила она снова через некоторое время. - Папа шесть
месяцев назад уехал в Уругвай и не вернулся.
     - Уругвай? - удивился я. - В Уругвай зачем?
     - Папа хотел в Уругвай  эмигрировать, дурак. Человек, с  которым  он  в
армии дружил, там  завод  держит,  вот  он  и думал,  видно, что сможет  там
устроиться  как-нибудь.  Сказал  как-то  вдруг об этом,  потом сел  один  на
самолет и улетел. Уж как мы его только ни отговаривали. Ну что в таком месте
делать, ты и языка-то не знаешь, да и не  был нигде никогда, кроме Токио. Но
все напрасно. У  папы явно сильный шок  был от  того,  что мама  умерла. Вот
что-то с головой и случилось, видно. Так сильно папа маму любил. Честно.
     Я смотрел на нее, открыв рот, не в силах что-то сказать.
     - Знаешь, что папа нам с сестрой сказал, когда мама умерла? Он сказал :
"Мне сейчас так  обидно. Чем вашу  маму потерять, да  лучше бы  я  вас обеих
потерял". Мы так растерялись, что сказать не могли ничего. А ты бы смог? Как
бы там ни было,  но  такое сказать...  Конечно,  потерять человека, которого
больше всех любил, это  тяжело,  грустно,  больно, я все  понимаю.  Мне  его
жалко. Но  разве можно родным дочерям сказать, да лучше бы вы взамен умерли,
разве не так? Это не черезчур разве?
     - Ну да.
     - Нам же это неприятно. В общем,  все у нас  в семье какие-то не такие.
Все с какими-то странностями.
     - Похоже на то, - согласился я.
     - И все-таки,  это здорово, когда  один человек другого  любит, правда?
Когда жену  любит так,  что дочерям может сказать, лучше  бы  вы вместо  нее
умерли...
     - Ну, если так посмотреть, может оно и так.
     - И вот, в Уругвай уехал. А нас бросил.
     Я вытирал посуду, ничего не говоря. Когда  я  все вытер,  она аккуратно
расставила посуду по полкам.
     - И что, от отца вестей нет?
     -  Раз  только  открытка  с  картинкой  пришла.  В  марте.  Но  никаких
подробностей не было. Очень, мол, жарко, фрукты совсем не такие вкусные, как
думал, и все типа такого.  Бред  какой-то. да  еще открытка была  с каким-то
дурацким осликом на картинке. С головой у нашего папы не все в порядке. даже
про  этого  не то друга,  не то знакомого, ни слова - нашел его, не нашел. В
конце было,  правда,  написано,  что  когда  малость на  ноги станет,  нас с
сестрой заберет.  И с тех пор ни  строчки.  Я письмо ему  написала, даже  не
ответил.
     - А если отец твой скажет ехать в Уругвай, что будешь делать?
     - Я хочу съездить. Интересно же. А сестра говорит, ни за что не поедет.
Сестра грязные вещи, грязные места терпеть не может.
     - Что, в Уругвае так грязно?
     - Не знаю, но сестра так считает. Типа  там на дорогах  ослиное дерьмо,
над ним мухи жужжат, в туалетах воды нет,  ящерицы со скорпионами ползают...
В кино,  наверное, видела где-нибудь.  Сестра насекомых ненавидит.  Что  она
любит, так это на сверкающей тачке куда-нибудь в Сенан прокатиться.
     - Хм.
     - А Уругвай - плохо, что ли? Я бы поехала.
     - А кто сейчас в магазине работает?
     - Сестра. Родственник,  что  по соседству  живет,  каждый день помогать
приходит.  доставку  делает. Я  тоже,  как  время есть, помогаю.  В  книжном
магазине тяжелой работы нет, так что потихоньку справляемся. Если совсем  ни
в какую станет, думаем магазин продать, правда.
     - Любишь отца?
     Она покачала головой.
     - Не могу сказать, что очень уж люблю.
     - Тогда почему говоришь, что в Уругвай готова ехать?
     - Потому что верю.
     - В смысле, веришь?
     - Ну да. Не  очень люблю, но верю, папе-то. Хоть он и махнул рукой и на
детей, и  на работу из-за шока, когда мама  умерла, и в  Уругвай уехал, но я
ему верю. Понимаешь?
     Я ответил, вздыхая :
     - Вроде и понимаю, а вроде и не понимаю.
     Она засмеялась, точно шутке, и слегка шлепнула меня по затылку.
     - Ну и ладно, какая разница?
     После обеда в то воскресенье одно  за другим произошли разные  события.
Странный был день. По соседству  от  Мидори загорелся дом,  и мы смотрели на
пожар  с  крыши третьего этажа, потом мы с ней поцеловались  ни с того, ни с
сего. Звучит по-дурацки, но именно так все и происходило.
     Мы говорили об университете и пили кофе, когда послышался  вой пожарной
сирены.  Судя по тому, как этот  вой постепенно усиливался, похоже было, что
пожарных  машин подъезжает все больше и больше. Под окнами  пробегало  много
людей, некоторые что-то громко кричали.
     Мидори  пошла в комнату,  откуда была  видна  дорога,  открыла  окно  и
посмотрела вниз,  потом сказала  :  "Подожди-ка  здесь",  и куда-то исчезла.
Послышалось, как гулко стучат ее ноги вверх по лестнице.
     Я в одиночку пил кофе и думал : "А Уругвай, это вообще где?" Бразилия -
знаю, Венесуэлла -  знаю, рядом там  Колумбия, думал  я,  но  где  находится
Уругвай, никак вспомнить не мог.
     Тут спустилась Мидори  и сказала :  "А ну, иди  сюда  скорее!" Я  пошел
вслед  за ней, поднялся  по  узкой крутой лестнице  и оказался на просторной
крыше. Она была гораздо выше крыш других окрестных домов, и весь район был с
нее виден.
     Через три  или четыре дома  от  нас  в небо  поднимались клубы дыма,  и
легкий  ветер  сносил их в сторону дороги. доносился сладковатый запах гари.
Мидори, почти перегибаясь через перила крыши, сказала :
     -  Это дом,  где Сакамото  живут.  Сакамото  раньше лавку  строительных
инструментов держали. Сейчас, правда, закрыли.
     Я тоже посмотрел в ту сторону, чуть  не перегнувшись  через перила. Как
назло, трехэтажное здание все загораживало, и толком ничего понятно не было,
но похоже было, что подъехало то ли три, то ли  четыре пожарных машины и они
сейчас  борются  с огнем. Но из-за узости заехать на нее  смогли только  две
машины,  остальные  ожидали  на  большой  дороге. А  на  самой  дороге,  как
полагается, галдела толпа зевак.
     - Если какие-то особо нужные вещи есть, лучше собрать и выйти отсюда, -
сказал я ей. - Сейчас ветер в обратную сторону дует, так что без разницы, но
кто знает, когда он поменяется, а тут бензоколонка  под носом. Собирай вещи,
я помогу.
     - да ничего особо нужного нет.
     - Ну  что-то же есть. Сберкнижки,  печати, расписки. Если  что,  прежде
всего без денег ведь тяжело будет.
     - Не страшно. Я все равно не побегу.
     - даже если дом загорится?
     - да, мне все равно, хоть умереть! - сказала она.
     Я посмотрел ей в  глаза. Она тоже  посмотрела мне в глаза. Я совершенно
не мог понять, насколько серьезно она говорит, а насколько шутит.Я  довольно
долго смотрел на нее, и за это время мне стало все равно.
     - Хорошо, пускай. Я тоже с тобой останусь.
     - Умрешь вместе со мной? - сказала она, сверкая глазами.
     - Ну  вот еще. Опасно  станет, я уйду.  Хочешь умереть, можешь помирать
одна.
     - Какой ты эгоист!
     - Не могу же я  с  тобой вместе умереть из-за  того, что ты меня обедом
накормила. Вот если бы ужином, тогда, может, другое дело.
     - Хм, ну ладно,  все  равно,  давай еще посмотрим отсюда, что будет, да
песни попоем. А станет опасно, тогда, если что, еще подумаем.
     - Песни?
     Она  принесла снизу две подстилки, четыре  банки пива и гитару. Мы пили
пиво, глядя на клубы дыма. Потом она запела под гитару.
     Я спросил  ее, не будут  ли соседи  про нее плохо думать за такие вещи.
думалось, что не очень-то это  правильно, пить на крыше  пиво  и петь песни,
глядя на то, как у соседей горит дом.
     - да ничего страшного. Мы на соседей вообще особо внимания не обращаем,
-  легкомысленно ответила  Мидори  и  запела  модную когда-то песню  в стиле
"folk".
     даже с  большой натяжкой ее пение  и игру на гитаре нельзя было назвать
великолепными, но сама она явно получала удовольствие. Она пела без устали :
"Lemon Tree", "Pop", "500 miles", "Куда ушли цветы", "Греби, Майкл".
     Сперва она хотела научить  меня партиям  низкого голоса и петь со  мной
дуэтом, но так как пел я  вообще неважно, то она отказалась от этой мысли  и
пела  сама,  что  приходило  на  ум.  Я  потягивал пиво и, слушая  ее пение,
внимательно наблюдал за развитием событий у горящего дома.
     дым то начинал было валить сильнее прежнего, то немного ослабевал. Люди
громко выкрикивали  какие-то распоряжения.  Громко  шумя  винтами,  прилетел
вертолет с журналистами,  сделал несколько снимков и улетел. Я подумал,  что
хорошо, если мы не попали в кадр.
     Полицейский  громко орал  через  громкоговоритель на  зевак,  чтобы они
отошли немного назад.  Плачущий ребенок звал маму. Откуда-то послышался звук
разбитого стекла.
     Потом ветер стал дуть как попало,  и до нас стали долетать белые хлопья
пепла. А Мидори все попивала пиво и пела без конца. Спев все знакомые песни,
она запела странную песню, слова и музыку к которой сочинила сама.
     "Хочу приготовить для тебя пюре,
     Но у меня нет кастрюли.
     Хочу связать для тебя шарф,
     Но у меня нет шерсти.
     Хочу написать для тебя стихи,
     Но у меня нет карандаша."
     -  Песня называется "Ничего нет", -  сказала Мидори. Слова были глупые,
мелодия тоже была глупая.
     Я  слушал эту  дурацкую песенку  и  думал :  "Если огонь  доберется  до
бензоколонки, этот дом ведь тоже на воздух взлетит".
     Она отложила  гитару в  сторону, точно  устав петь, и прильнула к моему
плечу, как пригревшаяся на солнце кошка.
     - Я эту песню сама сочинила, как тебе?
     -   Необычно,   оригинально,   хорошо   показывает  твой   характер,  -
дипломатично ответил я.
     - Спасибо. Главная тема - "ничего нет".
     - Я догадался.
     -  Хм,  знаешь, я  все про  то,  как моя мама  умерла,  -  сказала она,
повернувшись ко мне.
     - Угу.
     - Мне нисколечки грустно не было.
     - Угу.
     - И когда папа исчез, совсем не огорчилась.
     - да?
     - да. Как-то это неправильно, тебе не кажется? Эгоистка я, да?
     - Но были же причины тому какие-то. Ну, из-за чего так получилось.
     - Ну да, были кое-какие, - сказала она и продолжила. - От того у нас  и
было все так непонятно, в семье  нашей. Но я всегда так считала, что как  бы
там ни было, но если что-то нас разлучит, что с  папой, что с мамой, будь то
смерть или жизнь,  то мне будет грустно. Но вышло по-другому. Не одиноко, не
тяжело, даже воспоминаний никаких. Только во сне иногда вижу. Маму вижу, как
она в  темноте  смотрит на меня  и говорит  : "Стыдно тебе, что  я  умерла?"
Радостного  тоже  мало, что мама померла. Просто не грустно мне от  этого, и
все. Честно сказать, ни одной слезы не пролила тогда. В детстве, когда кошка
моя умерла, я всю ночь проревела.
     Я подумал, отчего  так  сильно  может  идти дым.  Огня  не видно, и  не
похоже,  что появится. Просто дымит и дымит  без перерыва. Что там может так
долго гореть, удивлялся я.
     - Но не я одна в этом виновата. Я тоже эгоистка.  Это я признаю. Но мне
кажется, что если бы они - папа  с мамой - немножко больше меня любили, я бы
тоже  по-другому себя чувствовала. Тогда, в  смысле, мне  было бы грустно. -
думаешь, не любили они тебя?
     Она подняла голову и посмотрела мне в лицо. Потом, кивая, сказала :
     - Что-то среднее между "недостаточно"  и "слишком  мало". Всегда от  ее
нехватки голодала. Хоть  разок  хотелось  любви  получить  досыта.  Чтобы аж
хотелось сказать : "Хватит  уже,  сейчас  лопну, спасибо".  Хоть разок, хоть
один разок. Но они ни разу мне ничего подобного не дали. Попросишь о чем-то,
они только  отмахиваются,  нечего, говорят, деньги транжирить, всегда только
так. Я  поэтому так задумала.  Найду  человека, который круглый год все  сто
процентов  обо мне  будет думать  и  меня  любить, и сама сделаю так, что он
будет мой. В начальной  школе  так решила, то  ли  в пятом классе,  то ли  в
шестом.
     - Ну ты даешь, - восхищенно сказал я. - Ну и как успехи?
     - Трудно это, - сказала  Мидори. Потом смотрела  какое-то время на дым,
словно о чем-то размышляя. -  Наверное, это оттого, что ждала слишком долго.
Я ведь что-то совершенно идеальное ищу. Поэтому трудно.
     - Идеальную любовь?
     - Нет, хоть у меня аппетиты и большие, но на  такое я не надеюсь. А вот
чтобы все абсолютно делал так, как я хочу. Вот  например, если  я тебе скажу
сейчас,  что  хочу  клубничный торт, и  ты тогда  все  бросаешь и бежишь его
покупать. Потом ты прибегаешь, запыхавшийся, и говоришь : "Вот, Мидори, твой
клубничный торт",  и протягиваешь его мне. А я говорю: "Ха, а я  уже его  не
хочу", и выбрасываю его в окно. Вот чего я хочу.
     -  Тут  ведь  любовь  вообще  ни  при  чем,  -  сказал  я  с  некоторым
разочарованием.
     - При чем. Просто ты не понимаешь,  - сказала Мидори. - для женщины это
бывает иногда очень важно.
     - Выбросить клубничный торт в окно?
     - да, я  хочу, чтобы  мой мужчина  тогда  так сказал  : "Ладно, Мидори,
извини, я виноват. Я  ведь должен был догадаться, что ты не  хочешь есть мой
клубничный торт. Я глуп, как куча  ослиного дерьма. В знак извинения я куплю
тебе что-нибудь другое. Чего ты хочешь? Шоколадный мусс, сырный пирог?"
     - И что тогда?
     - Я всегда буду его любить  так же сильно, как он будет вот так со мной
обращаться.
     - Все это крайне нерационально.
     -  Но для меня  это  и есть  любовь.  Хотя никому  этого, наверное,  не
понять, - сказала Мидори, слегка качая головой, положив ее мне на  плечо.  -
для  некоторых людей любовь начинается с  чего-то очень  несущественного или
нелепого. Но если не с него, то вообще не начинается.
     - Просто первый раз вижу, чтобы девушка так рассуждала, как ты...
     - Так очень многие рассуждают.
     Она продолжала говорить, царапая что-то ногтями.
     - Но  я правда по-другому не могу рассуждать. Я  ведь просто все честно
говорю. Я  не  думаю,  что мои мысли  от  чужих сильно  отличаются,  да и не
стремлюсь к этому. Но когда я честно говорю, все думают, что я или шучу, или
притворяюсь. Поэтому часто все осточертевает.
     - Поэтому хотела тут сгореть, если пожар будет?
     - Ой, это совсем не то. Это же просто из любопытства.
     - В огне сгореть?
     -  да  нет,  просто  хотела посмотреть, какая у тебя реакция  будет,  -
говорила она. -  Но самой смерти я не боюсь. Честно.  В  дыму  задохнуться и
умереть, что тут такого? Это же мгновенно  все. Совсем не страшно. В смысле,
по  сравнению  с тем,  как  у  меня на  глазах  моя  мама  умирала  и другие
родственники.  А  ведь  все мои  родственники чем-то  тяжелым болели и долго
мучались перед  смертью. У нас в роду это,  наверное, наследственное.  Очень
много времени  проходит,  пока умирают.  В конце уже вообще было  непонятно,
живой он или  уже умер.  А когда в сознании, уже ничего, кроме боли и тоски,
не чувствует.
     Я взял ее "Мальборо" и закурил.
     - Я вот такой смерти боюсь. Когда  тень смерти  медленно-медленно жизнь
из тебя вытесняет, очнешься, а вокруг только тьма, и ничего не видно, вокруг
все тебя больше как мертвого воспринимают,  чем как живого. Не  хочу так.  Я
такого ни за что не вынесу.
     Спустя   минут   тридцать   после   этого  огонь-таки   погас.   Сильно
распространиться  ему не удалось, и пострадавших, кажется, не было. Пожарные
машины тоже уехали, оставив только  одну, и люди разошлись с торгового ряда,
оживленно  переговариваясь.  Полицейская  машина,  регулировавшая  движение,
осталась  и стояла на дороге, вращая мигалкой. Невесть откуда  взявшиеся две
вороны сидели на электрическом столбе, глядя на то, что происходит на земле.
     После  того, как пожар  был  потушен, Мидори,  казалось, как-то сникла.
Расслабленно  сидела и тупо смотрела куда-то в небесную даль. И почти ничего
не говорила.
     - Устала?
     - да нет, - ответчала она. - Просто расслабилась, давно  так не делала.
Без мыслей всяких...
     Я посмотрел ей  в глаза, она тоже посмотрела мне в глаза. Я обнял ее за
плечи и поцеловал в губы.  Она лишь слегка  повела  плечами, но тут же опять
полностью расслабилась и закрыла глаза. Пять или  шесть секунд мы неподвижно
сидели и целовались.
     Лучи осеннего солнца отбрасывали на ее щеки тени от ее ресниц,  и видно
было,  как  они  тонко трепещут.  Это был  нежный  и  теплый,  и  совершенно
бесцельный поцелуй.
     Если бы  мы  не сидели  на  крыше под лучами  послеобеденного  осеннего
солнца,  попивая пиво и глядя  на пожар, у  нас бы с ней не  было в тот день
никаких поцелуев, и она, думаю, чувствовала то же самое.
     Глядя сверху на сверкающие крыши домов,  на дым, на красных стрекоз, мы
почувствовали   какою-то   теплоту   и   близость,   и   нам,   по-видимому,
подсознательно захотелось в  каком-то  виде это сохранить. Именно таким  был
наш поцелуй. Однако, разумеется, как и  все  поцелуи,  не  содержать в  себе
никакой опасности он не мог.
     Первой  заговорила  Мидори.  Она  тихонько  взяла меня  за  руку. Потом
сказала так,  словно что-то ей мешало  говорить, что у  нее есть  парень.  Я
сказал, что об этом и так смутно догадывался.
     - А у тебя любимая девушка есть?
     - Есть.
     - Тогда почему ты по воскресеньям всегда свободен?
     - Сложно объяснить.
     Тут  я  почувствовал,  что минутное  послеполуденное  очарование ранней
осени уже куда-то пропало.
     В пять  часов я сказал, что мне пора  на  работу, и вышел из ее дома. Я
предложил ей выйти  вместе и  перекусить  где-нибудь,  но  она сказала,  что
кто-нибудь может позвонить, и отказалась.
     - Ненавижу  целый день дома сидеть и ждать, когда  позвонит кто-нибудь.
Когда одна остаюсь, такое ощущение, что тело как бы  гниет по чуть-чуть. Все
сгниет, разложится, и в конце останется только мутная зеленая лужа и в землю
впитается. Останется одна  одежда. Такое ощущение у меня,  когда целый  день
одна сижу.
     - Если когда опять надо будет звонка ждать, могу побыть с тобой вместе.
С условием, что обедом накормишь.
     - договорились. И пожар после обеда подготовлю, как всегда.
     (  На  следующий  день  на  лекции  по  "Истории  драмы  II" Мидори  не
появилась. После  лекции  я  пошел в  студенческую столовую, съел в одиночку
невкусный обед, потом сел на солнышке и  стал смотреть по сторонам. Рядом со
мной две студентки  вели какую-то длинную беседу. Одна бережно, как ребенка,
прижимала к груди теннисную ракетку, другая держала в руках несколько книг и
пластинку Леонарда Бернштейна (Leonard Bernstein).
     Были  они  довольно  симпатичные  и  разговаривали  очень  радостно. Со
стороны  клубного  здания  было слышно,  как  кто-то отрабатывает  гаммы  на
бас-гитаре.  Видно  было,  как  там и  сям  студенты по четверо  или  пятеро
высказывали  каждый свое  мнение  по  поводу какого-то  события  или  просто
смеялись и кричали.
     На автостоянке  кучка  ребят упражнялась  на  скейтборде, а  мимо них с
опаской проходил преподаватель с кожаным портфелем под мышкой. Во внутренней
части  двора  студентки в  летних шляпках сидели на земле,  поджав под  себя
ноги,  и  рисовали стенгазету о проникновении  американского  империализма в
Азию. Это была обычная картина обеденного перерыва в университете.
     Но в кои-то веки наблюдая эту картину, я внезапно сделал одно открытие.
Все люди  вокруг были каждый по-своему счастлив. Не знаю, правда ли они были
счастливы, или только  так  казалось.  Однако  в  этот приятный  день  конца
сентября  все люди выглядели счастливыми, и от этого я почувствовал себя еще
более одиноким, чем  обычно.  Мне  подумалось,  что один я  в эту картину не
вписываюсь.
     Тут  мне подумалось  : "А в какую картину  я вообще вписывался  все эти
годы?"   Последняя  радостная   картина,  которую  я  помнил,  была  картина
биллиардной в районе порта, где мы вдвоем с Кидзуки играли в  биллиард. В ту
ночь  Кидзуки  умер, и с  тех  пор  между  мной  и остальным миром  возникло
какое-то отчуждеие и холод.
     Я задумался, кем вообще был для меня парень по имени Кидзуки. Но ответа
не находил.
     Единственное, что я чувствовал, это  то, что из-за смерти Кидзуки часть
моих способностей, называемых  Adore Sence, была, похоже, утрачена полностью
и  навсегда. Я чувствовал и осознавал  это наверняка.  Но что это означает и
каков может быть результат, было за пределами моего разумения.
     Я долго сидел там и  убивал время, глядя на облик кампуса и проходивших
по нему людей. Когда обеденный перерыв  закончился, я пошел в  библиотеку  и
стал готовиться к занятиям по немецкому языку.
     (  В  субботу той недели ко мне в комнату зашел Нагасава и сказал,  что
может получить на меня разрешение не ночевать в общежитии,  так что не пойду
ли я  с ним повеселиться. Я согласился. За прошедшую неделю у  меня в голове
накопился страшный бардак, и мне  хотелось с кем-нибудь переспать, все равно
с кем.
     Вечером  я  сходил   в   душ,   побрился  и   надел   поверх  водолазки
хлопчатобумажную  рубаху.  Мы с  Нагасавой  поужинали  в  столовой,  сели на
автобус и поехали на Синдзюку.
     Мы сошли с автобуса в шумном 3-ем квартале Синдзюку, зашли в бар,  куда
ходили всегда, и стали ждать подходящих девчонок. Этот бар отличался обилием
посетительниц,  но в тот вечер ни одна девушка к нам не подходила. Мы сидели
там часа два, попивая виски с содовой так, чтобы не опьянеть. две миловидных
девушки присели у стойки бара  и  заказали "Гимлет" и  "Маргариту". Нагасава
двинулся их обрабатывать, словно того и ждал, но они ждали своих парней. Тем
не менее они приветливо поболтали с нами, а когда пришли те, кого они ждали,
ушли к ним.
     Нагасава предложил  сменить место  и  увел меня  в  другой бар. Бар был
маленький и  находился  в проулке, но  в  нем был полно посетителей и весьма
шумно.
     За столиком  посредине сидело трое  девушек, мы подошли к ним  и  стали
болтать впятером. Складывалось все неплохо.  Все были достаточно  пьяны.  Но
когда мы предложили  им пойти выпить еще в другом месте, они сказали, что им
пора идти, так как скоро закроют двери.
     Похоже,   они  все  трое  жили  в  одном  женском  общежитии  какого-то
университета.  день был поистине  неудачный. Мы опять поменяли место, но все
без толку. Непонятно почему, но девушки сегодня к нам никак не шли.
     В пол-двенадцатого  Нагасава решил, что сегодня  ничего  не  выйдет,  и
сказал :
     - Извини, зря тебя за собой протаскал.
     - Я в порядке. Уже  от того рад, что узнал,  что и  у  тебя  такие  дни
бывают.
     - Где-нибудь раз в год и такое бывает.
     Честно говоря, мне уже никакого секса не хотелось.
     Шляясь  в  субботу  в  течение  трех часов  по  ночной  улице Синдзюку,
израсходовав непонятного происхождения,  смесь похоти и  алкоголя, энергию и
глядя  на  такой  мир,  я  ощутил  ненужность, низость  и  ничтожность своей
собственной похоти.
     - Что делать будешь, Ватанабэ? - спросил меня Нагасава.
     - В кино пойду на ночной сеанс. давно в кино не был.
     - Я тогда к Хацуми поеду. Хорошо?
     - А отчего же нехорошо? - сказал я, смеясь.
     - Если хочешь, могу с одной девчонкой познакомить, у которой сможешь на
ночь остаться, ты как?
     - да нет, сегодня хочу кино посмотреть.
     - Ну извини. В следующий раз оторвемся, - сказал он и исчез в толпе.
     Я пошел  в гамбургерную,  съел чизбургер, выпил горячего кофе, а  когда
слегка  протрезвел,  пошел  в  ближайший  кинотеатр и посмотрел  фильм  "The
Graduate".
     Кино показалось не слишком интересным, но больше заняться было нечем, и
я посмотрел его еще раз. Потом вышел  из кинотеатра  и  бесцельно бродил  по
опустевшему в эти почти четыре часа утра Синдзюку, погрузившись в раздумья.
     Устав ходить, я зашел в ночное кафе, выпил чашку кофе и решил скоротать
время до первого поезда метро  за чтением книги. Спустя  какое-то время кафе
наполнилось людьми, ожидавшими, как и я, начала работы метро.
     Ко  мне  подошел  официант, извинился  и  попросил разрешения подсадить
других посетителей.  Я все  равно  читал  книгу, и  причин возражать,  чтобы
кто-то сел рядом, не было.
     Ко мне подсели две девушки. Обе были ровесницы, примерно одного со мной
возраста, не сказать, что красавицы, но вполне нормальной внешности.
     Одеты  и накрашены они  были неброско,  и  не  похожи были на тех,  что
обычно  слоняются  по Кабуки-те до  пяти утра.  Я подумал, что они наверняка
из-за чего-то опоздали на последний поезд.
     Они, похоже,  были довольны, что их подсадили  к такому,  как я.  Я был
опрятно  одет, с вечера побрился, да  еще и увлеченно читал "Волшебную гору"
Томаса Манна.
     Одна  из  девушек была покрупнее,  одета была в серую толстовку и белые
джинсы,  держала руках здоровенную сумку из  кожзаменителя, и  в ушах у  нее
было по здоровенной серьге в виде ракушки. Вторая была поменьше, носила очки
и была одета в синий  кардиган поверх клечатой рубашки, а  на пальце  носила
кольцо с  бирюзой.  У той,  что  поменьше, похоже, было привычкой то  и дело
снимать очки и надавливать на глаза.
     Обе они заказали по "cafe  au lait" и пирожному и ели пирожные, запивая
их кофе, тихонько о чем-то споря. Та, что покрупнее, несколько раз кивала, а
та, что поменьше, каждый раз на это мотала головой. Громко играла музыка, то
Marvin Gaye, то "Bee Gees", и невозможно было расслышать, о чем шла речь, но
похоже было, что та, что поменьше, отчего-то страдала, а  та, что покрупнее,
старательно ее утешала.
     Я делал  вид, что читаю,  а сам следил  по очереди то  за  одной, то за
другой.
     Маленькая девушка ушла  в туалет,  взяв  сумочку в  охапку,  а  большая
обратилась  ко мне : "Извините пожалуйста". Я отложил книгу и  посмотрел  на
нее.
     - Вы случайно не знаете, где тут можно выпить сейчас поблизости?
     - В шестом часу утра? - удивленно переспросил я.
     - да.
     -  Сейчас же двадцать минут шестого, люди все давно протрезвели и домой
идут.
     - да я знаю... - она запнулась  на  полуслове, точно  стесняясь.  -  Но
подруга выпить очень хочет. Ну, обстоятельства разные.
     - Разве только поехать домой остается и там пить.
     - да мне в пол-восьмого надо на поезде в Нагано ехать.
     -  Тогда  разве что  остается купить  что-нибудь  в  автомате  да  пить
где-нибудь на улице.
     Она спросила меня, не мог бы  я пойти с ними. девушкам  одним, мол, так
было  поступать  неудобно.  На  Синдзюку  мне  к  тому  времени  приходилось
сталкиваться  с  кое-какими странными  вещами,  но чтобы  в  двадцать  минут
шестого утра  совершенно  незнакомые  девушки предлагали  мне с ними выпить,
такое было впервые.
     Отказывать было неудобно,  да и время еще оставалось, так что я купил в
ближайшем  автомате  несколько  бутылок  "Масамунэ"  и  кое-какой   нехитрой
закуски,  прошел  с   ними  на  площадь   у   западного   входа  и   устроил
импровизированный банкет.
     Обе, как оказалось, работали в  одном отделении туристической компании.
Обе  они в  этом году закончили специализированный вуз,  сразу устроились на
работу и были близкими подругами.
     Суть дела заключалась в том, что у  маленькой девушки был парень, и они
встречались уже где-то год, но недавно ей стало известно, что он встречается
к тому же с другой, и очень от этого страдала.
     У старшего брата большой девушки в  этот день  была свадьба, и накануне
вечером ей надо было ехать домой, но она провела ночь с подругой на Синдзюку
и теперь собиралась ехать утром в воскресенье первым экспрессом.
     - А как ты узнала, что он с другой спит? - спросил я у маленькой.
     Она машинально вырывала из земли под ногами траву.
     - Я дверь его комнаты открываю, а он там с  ней этим занимается у  меня
перед носом. Тут уж как не узнать?
     - И когда это было?
     - Позавчера вечером.
     - Хм... И что же, он даже дверь не запер?
     - Ну да.
     - Почему, интересно? - сказал я.
     - Откуда я знаю? Не знаю я.
     - Но это же шок настоящий, ты  понимаешь? Это же вообще гнусно как. Как
она себя должна чувствовать? - сказала большая девушка с сочувствием.
     - Ничего посоветовать не могу, но стоит,  наверное,  обоим  поговорить.
Хотя главное, сможешь ли ты его простить или нет, - сказал я.
     -  Никому не понять,  что я чувствую, - безразлично  сказала маленькая,
по-прежнему продолжая рвать траву.
     С западу прилетела стая  ворон  и  промчалась в  небе  над  универмагом
"Одакю".  Совсем рассвело. Мы втроем говорили  о  том, о сем,  когда подошло
время большой ехать, и мы подарили оставшуюся  выпивку  нищему  в  подземке,
купили большой девушке билет и посадили ее на поезд.
     Когда ее  поезд исчез  из вида, я и маленькая девушка, не сговариваясь,
пошли в мотель. Ни я, ни она не испытывали особого желания переспать, просто
казалось, что без этого не обойтись.
     В мотеле я первым разделся и пошел в ванную, растянулся в ванне  и стал
пить пиво, испытывая почти полное самоотрешение.
     Она тоже вошла следом за мной, и мы оба улеглись в ванне. Мы молча пили
с ней пиво. Сколько ни пили, не могли опьянеть, и спать не хотелось. Кожа  у
нее была белая и гладкая, и ноги были очень красивые. Я сделал комплимент ее
ногам, она хмуро поблагодарила.  Но,  оказавшись в постели, она стала совсем
другим человеком.
     Она очень чутко реагировала на мои прикосновения, извивалась и стонала.
Когда я  вошел в нее, она с силой вонзила ногти в мою спину,  а когда начала
кончать, шестнадцать раз выкрикнула чье-то имя. Я сосредоточенно считал  их,
чтобы попозже кончить. Так мы и заснули.
     Когда я проснулся в пол-первого, ее  нигде не было. Не было  ни письма,
ни  записки.  От того, что выпил столько в непривычное время дня, в голове с
одной стороны чувствовалась странная тяжесть.
     Я принял душ, прогоняя  сонливость,  побрился, сел, как  был  голый, на
стул  и выпил  сок из холодильника. Потом одно за  другим  вспомнил все, что
было  вчера. Все вспоминавшиеся происшествия казались нереальными  и странно
неузнаваемыми, точно были зажаты между двух-трех кусков стекла, хотя все без
сомнения произошли  со мной.  На столе  стоял стакан  из-под  пива, в ванной
лежала использованная зубная щетка.
     Я недорого пообедал  на Синдзюку, зашел в телефонную будку  и  позвонил
Мидори.  Подумалось  вдруг,  что она, может быть, опять дежурит на телефоне.
Послышалось  гудков  пятнадцать,  а  трубку никто не  поднял. Через двадцать
минут я попробовал позвонить еще раз, но с тем же результатом.
     Я сел на автобус и вернулся в общежитие. В почтовом ящике на входе меня
ждал конверт экспрес-почты. Это было письмо от Наоко.


        Глава 5. Письмо, прилетевшее из "Амире"

     "Спасибо за письмо", - писала Наоко. Мое письмо  из дома Наоко сразу же
было переправлено "в это место". В  ее письме было написано, что мое  письмо
ее не только не огорчило, но и, честно говоря, ужасно обрадовало, и она в то
время как раз думала, что надо бы самой мне написать.
     Дочитав до этого места, я  открыл  окно, снял рубаху и сел  на кровать.
Послышалось, как поблизости воркуют в гнезде голуби. Ветер шевелил штору.
     Я  весь отдался  нахлынувшим  мыслям, держа в руке семь  страниц письма
Наоко. Я всего  лишь прочел первые  несколько строк, а реальный  мир  вокруг
меня весь словно  начал терять свои краски. Я  закрыл глаза и долго приводил
свои чувства в норму. Потом глубоко вздохнул и продолжил читать дальше.
     "Вот уже почти  четыре месяца, как я  приехала  сюда. Последние  четыре
месяца я много думала о тебе. И чем больше думала,  тем чаще приходила мне в
голову мысль, не была ли я к тебе несправедлива.  Думаю,  что  мне следовало
быть с тобой более точным человеком и действовать справедливее.
     Не  знаю, впрочем, может  быть, и не  совсем правильно  так рассуждать.
Ведь  в  основном  мои  ровесницы  таких  слов,   как  "справедливость",  не
используют. Обычную  девушку ведь,  как правило,  не интересует, справедливо
что-либо или нет.
     Самая простая  девушка  думает больше не  о том, что справедливо, а что
нет, а о том, что такое красота, или о том,  как ей стать счастливой.  Слово
"справедливость"  все-таки  используют  мужчины.  Но   сейчас  мне  наиболее
подходящим кажется слово "справедливость".
     Наверное,  такие вопросы, как что такое красота, как  стать счастливой,
для  меня слишком  скучные  и  трудные,  и  поэтому  я  склоняюсь  к  другим
критериям. Таким, например, как справедливость, честность, универсальность.
     Но как бы там ни было, я думаю, что была к тебе  несправедлива. Поэтому
я, наверное, заставляла тебя мучаться и причиняла тебе боль.
     Этим самым я сводила с ума саму себя  и причиняла боль самой себе. Я не
оправдываюсь и не защищаюсь, но это правда  было так. Если я оставила в тебе
какую-то  рану,  то  эта  рана не  только  твоя, но  и  моя. Поэтому не надо
ненавидеть меня за это.
     Я  несовершенный человек. Я гораздо более несовершенный человек, чем ты
думаешь. Я не хотела бы,  чтобы  ты меня за это  ненавидел.  Если ты станешь
ненавидеть  меня,  я  просто  рассыплюсь  на  кусочки.  Я не  могу  с чем-то
справиться, спрятавшись в панцирь, как ты.
     В  действительности я не очень-то знаю,  что  ты за человек, но  иногда
бывали моменты, когда почему-то мне так казалось. Поэтому порой я очень тебе
завидовала, и, возможно, из-за этой зависти и позволила тебе больше, чем это
было необходимо.
     Возможно, такой взгляд на вещи черезчур аналитичен. Как ты считаешь?
     Метод лечения здесь, где  я сейчас, черезчур аналитичным назвать  никак
нельзя. Но в моей ситуации, несколько месяцев находясь на лечении, все равно
в большей или меньшей  степени  начинаешь анализировать. Это случилось из-за
этого, а это означает  то-то, поэтому получается так-то. Не  знаю,  помогает
такой  анализ  проще  взглянуть  на мир или позволяет  более детально  в нем
разобраться.
     Но в любом случае я чувствую сама,  что мне намного лучше, чем тогда, и
окружающие это подтверждают.
     И  письма мне не  удавалось написать  вот так спокойно уже очень давно.
Письмо, что  я послала тебе в  июле, писала, точно выжимая  из себя по капле
(честно говоря, совершенно не помню, о чем  я тогда писала; не знаю, не было
ли то письмо слишком резким), но в  этот  раз  пишу  совершенно со спокойной
душой.
     Чистый  воздух, изолированный от  всего  тихий мир,  правильный  режим,
ежедневные физические упражнения, похоже, именно это мне было необходимо.
     Как хорошо,  что  можно  кому-то  написать  письмо.  Это  действительно
здорово, когда  можешь вот  так  сесть  за стол, взять карандаш  и написать,
когда хочешь передать свои мысли кому-то.
     Конечно,  когда напишешь  все на бумаге, то  кажется, что смог выразить
только какую-то часть  того, что хотел сказать, но и это, по-моему, неплохо.
Я сейчас счастлива  уже от того,  что появилось  желание  кому-то  о  чем-то
написать. Потому и пишу вот так сейчас тебе.
     Сейчас  пол-восьмого вечера. Я уже и поужинала, и ванну приняла. Вокруг
тишина,  за  окном темно. Ни огонька не видать. Здесь очень красивые звезды,
но сегодня темно, и их не видно. Здесь все до одного прекрасно разбираются в
звездах и объясняют мне: вот созвездие Девы,  вот созвездие Стрельца. Видно,
будешь все знать о звездах, если нечем заняться, когда кончается день.
     По  той же  причине  люди здесь хорошо  разбираются  в птицах, цветах и
насекомых.  Разговаривая с  такими людьми, осознаю, насколько  мало  знала о
столь многих вещах, и  жутко радуюсь от того, что хотя бы таким образом  это
осознала.
     Здесь проживает всего около  семидесяти человек. Кроме них еще двадцать
с лишком человек персонала. Место здесь очень просторное, так что это совсем
не так много. Скорее, может, даже подойдет слово "безлюдно".
     На  все четыре  стороны  сплошная  природа, и все люди  живут спокойной
жизнью.  Так спокойно,  что иногда  задумываешься,  не это  ли действительно
правильный мир. Но это,  разумеется, не так. Так  может  получаться от того,
что мы живем здесь в силу определенных обстоятельств.
     Я  занимаюсь теннисом  и  баскетболом.  Баскетбольную  команду  набрали
вперемежку из пациентов (не люблю слово "пациент", но ничего не поделаешь) и
персонала.  Но  во   время  игры  так  увлекаемся,   что  становится  трудно
определить, где пациенты, а где персонал.
     Это  несколько странно. Странно,  что,  когда  во  время  игры смотришь
вокруг себя, люди все до одного видятся искаженно.
     Как-то  раз лечащий врач  мне так сказал,  что  в  каком-то  смысле мои
ощущения  правильные. Он сказал,  что мы в этом месте не для того, чтобы эти
искажения  исправить, а для того, чтобы к ним привыкнуть. Что у нас проблема
в том, что мы эти искажения не можем признать и принять.
     Он говорит, что как у всех людей отличается походка, так каждый человек
на свой манер чувствует, рассуждает, смотрит на вещи, и  как ни  пытайся это
исправить, ни с того, ни с сего оно не исправится, а если пытаться выправить
насильно, то что-то другое искажается.
     Хотя, конечно, это сильно упрощенное  объяснение,  и это не  более, чем
какая-то  часть проблем, которые нас  одолевают,  но  мне  показалось, что я
как-то смутно догадалась, о чем он хотел сказать.
     Возможно, мы действительно не можем приспособиться к своим  искажениям.
Поэтому мы  не можем как следует совладать с реальными страданиями  и болью,
вызываемыми  этими  искажениями, и  от  того находимся в  этом  месте, чтобы
подальше от них уйти.
     Пока мы  находимся здесь, мы можем не  мучать  других  людей и  не быть
мучимыми  другими. Потому что все мы знаем о себе, что  мы  "с искажениями".
Это и есть то, что совершенно отличает этот мир от внешнего. Во внешнем мире
многие люди живут, не осознавая своей искаженности.
     Но в этом нашем  маленьком  мире именно искаженность  является  главным
обстоятельством.  Как  индейцы  носят   перья   в   своих   волосах  в  знак
принадлежности к своему роду, так мы носим в себе  свою искаженность. И тихо
живем так, чтобы не повредить друг другу.
     Кроме   спорта  мы  еще   занимаемся   выращиванием  овощей.  Помидоры,
баклажаны,  огурцы, арбузы,  клубника,  лук,  капуста, редька,  еще кое-что.
Выращиваем все, что можем. Используем также теплицу.
     Для людей, живущих здесь, выращивать овощи привычное и любимое занятие.
Они читают книги, приглашают специалистов и  целыми  днями, бывает,  говорят
лишь о том, какие удобрения лучше, да о качестве почвы.
     Я  тоже очень  полюбила  выращивать  овощи. Наблюдать, как  каждый день
всевозможные фрукты и овощи подрастают по чуть-чуть,  это  очень впечатляет.
Ты  пробовал выращивать  арбузы? Арбуз  растет  быстро, прямо  как маленькое
животное.
     Мы живем, каждый  день питаясь свежими овощами и фруктами. Мясо и рыбу,
конечно,  тоже подают, но здесь со временем их уже не так  хочется есть, как
раньше. Слишком уж свежие и вкусные здесь овощи.
     Иногда мы  ходим собирать  дикие  коренья и  грибы. По  ним  тоже  есть
специалист (если посмотреть, тут  одни  специалисты), и он подсказывает: это
пойдет, это не пойдет. Я благодаря этому на три килограмма поправилась с тех
пор, как сюда  приехала.  Самый  подходящий  для  меня  вес.  Все  благодаря
движению и систематическому питанию.
     В остальное время мы читаем книги, слушаем музык