волнуйся. Сам понимаешь, как бы я без копейки в путь отправилась?
     Мы вернулись в  дом, и  Рэйко помыла рис и поставила его вариться, а  я
протянул шланг и приготовил все для жарки сукияки на веранде.
     Когда  приготовления  были закончены,  Рэйко  достала из  футляра  свою
гитару, уселась на веранде, где уже  было темно, и мыдленно, точно  проверяя
настройку инструмента, сыграла фугу Баха.
     Играя  небрежно,  как   попало,  то   нарочно  исполняя  сложные  места
помедленнее,  то  проскакивая  их  побыстрее,  но  в  то  же время  и как-то
сентиментально, она любовно прислушивалась ко всем этим ритмам.
     Когда Рэйко  играла на гитаре, она напоминала семнадцатилетнюю девочку,
разглядывающую  понравившееся платье. Глаза  ее сверкали,  напряженные  губы
шевелились,  и  временами  улыбка пробегала  по  ним  за какое-то  мгновение
смутной тенью. Закончив играть, они  прислонилась спиной к столбу и о чем-то
задумалась, глядя в небо.
     - Можно с вами поговорить? - спросил я.
     - Да пожалуйста, я просто от голода задумалась, - сказала Рэйко.
     - Вы с мужем и дочкой встречаться не будете? Они же у вас в Токио?
     - В Йокогаме,  только  не поеду я к ним. Я  же тебе говорила уже? Им со
мной  лучше  отношений  не  иметь.  У них  своя новая жизнь,  чем больше  мы
встречаться будем,  тем  только мучаться больше будем. Лучше всего будет нам
не видеться.
     Она  смяла  и  выбросила  опустевшую  пачку  "Seven Star",  достала  из
чемодана новую и взяла сигарету в рот. Но поджигать не стала.
     - Я  человек конченный. То,  что  ты видишь перед  собой, не более  чем
остаточные воспоминания. Все, что было во мне, чем я  дорожила, давным-давно
умерло, и я всего лишь живу, следуя этим воспоминаниям.
     -  Все  равно, мне вы  нравитесь  такой,  какая  вы сейчас.  Остаточные
воспоминания,  не остаточные. И еще, может быть это  и не  столь важно, но я
страшно рад, что на вас сейчас одежда Наоко.
     Рэйко улыбнулась и зажгла сигарету.
     -  А  ты  для своего возраста здорово разбираешься, как сделать женщине
приятное.
     Я слегка покраснел.
     - Да просто сказал откровенно, что в голову пришло.
     За это время рис сварился, и я налил масла в котел и приготовил все для
сукияки.
     - Скажи честно, это не сон? - сказала Рэйко, принюхиваясь.
     - На основании жизненного опыта заявляю, что  это стопроцентно реальное
сукияки, - весело сказал я.
     Ни о чем даже не разговаривая, мы ели сукияки, пили  пиво и заедали все
вареным   рисом.  На  запах  пришел  кот,  и  мы  поделились  с  ним  мясом.
Насытившись, мы  уселись,  прислонившись к столбам веранды, и стали смотреть
на луну.
     - Ну как, вы довольны? - спросил я.
     - Неописуемо. Довольнее некуда, -  страдальчески сказала Рэйко, переев.
- Первый раз так объелась.
     - Что теперь делать будем?
     - Хочу покурить и в сауну. А то голова кругом прямо.
     - Хорошо. Тут сауна рядом совсем, - сказал я.
     -  Ватанабэ.  Скажи, пожалуйста,  а ты  с той девушкой по  имени Мидори
спал? - спросила Рэйко.
     - Вы имеете в виду, был ли у  нас  секс? Нет, не было. Я решил этого не
делать, пока все точно не определится.
     - Но разве все уже и так не ясно?..
     Я с непонимающим видом покачал головой.
     - Вы в смысле, что Наоко умерла, и все на места стало?
     - Да нет. Просто разве ты не решил  все для себя еще  до смерти  Наоко?
Что с этой Мидори расстаться не  сможешь. Независимо от того, жива Наоко или
нет. Ты выбрал Мидори,  Наоко выбрала смерть. Ты  ведь  уже взрослый, должен
чувствовать  ответственность за  свой выбор. А иначе у тебя все станет с ног
на голову.
     - Но  не могу я  никак забыть,  - сказал я.  - Я ведь сказал Наоко, что
всегда-всегда буду  ее ждать. Но  не  дождался. В итоге я в конце  концов ее
бросил. Проблема не в том,  виноват  в этом кто-то или  не виноват.  Это моя
собственная  проблема.  Я  думаю,  что  не отвернись  я  от нее на  полпути,
результат был бы тот же самый. Но несмотря на это я самого  себя простить не
могу. Вы говорите, что раз это естественный душевный позыв, то с этим ничего
поделать нельзя,  но наши  с Наоко  отношения  были не такими простыми. Если
задуматься, мы с самого начала были повязаны на краю жизни и смерти.
     - Если ты чувствуешь какую-то боль из-за смерти Наоко, то тебе  следует
впредь хранить у себя эту боль, пока ты живешь. Поэтому если тебе есть, чему
поучиться,  пусть  она тебя научит. Но независимо от этого ты должен обрести
счастье  с Мидори.  Твоя боль ведь не связана с  Мидори.  Если  ты  и дальше
будешь заставлять  ее  страдать, то тогда  уже действительно случится что-то
непоправимое. Поэтому хоть  это  и  тяжело,  но  надо быть сильным. Надо еще
немного подрасти и стать взрослым. Я специально ушла оттуда и приехала сюда,
чтобы сказать тебе это. В такую даль приехала в этом гробу на рельсах.
     - Я хорошо понимаю, что вы хотите мне сказать, - сказал я. - Только я к
этому  пока еще  не  готов. Уж слишком мерзкие были  похороны...  Не  должен
человек так умирать.
     Рэйко протянула руку и погладила меня по голове.
     - Все мы когда-то так умрем, и я, и ты.
     Мы прошли  пешком минут  пять по  дороге  вдоль реки  до  сауны и домой
вернулись немного взбодрившимися. Мы уселись на веранде и стали пить вино. -
Ватанабэ, принеси-ка еще один стакан.
     - Ладно. А зачем?
     -  Будем  с  тобой  сейчас вдвоем  похороны Наоко справлять, -  сказала
Рэйко. - Чтобы не мерзкие были похороны.
     Я принес стакан,  Рэйко  наполнила его вином  и отнесла и поставила  на
каменный   фонарь   в  саду.  Затем  она  села  на  веранде,  взяла  гитару,
прислонилась к столбу и закурила.
     - Спички еще принеси, если есть. Подлинее только.
     Я принес большую коробку спичек из кухни и уселся рядом с ней.
     - Теперь клади спички в ряд по одной на  каждую  песню, что я сыграю. Я
сейчас на гитаре играть буду.
     - Сперва она сыграла "Dear Heart" Генри Манцини, очень чисто и тихо.
     - Ты ведь подарил Наоко эту пластинку?
     -  Да,  в  позапрошлом  году  на Рождество. Наоко потому  что очень эту
мелодию любила.
     - Мне тоже нравится. Величавая, красивая.
     Она наиграла еще раз несколько тактов из "Dear Heart" и выпила вина.
     - Сколько же я, интересно, сыграю до того, как опьянею? Ну как, хорошие
похороны получаются, не мерзкие?
     Затем  Рэйко   сыграла   песню   "Битлз"   "Norwegian   Wood",  сыграла
"Yesterday", потом "Michelle" и "Something", потом исполнила "Here Comes The
Sun" и "Fool On The Hill". Я выложил в ряд семь спичек.
     - Семь, - сказала Рэйко, выпила  вина  и  закурила.  - Мне кажется, эти
ребята действительно знают, что такое в жизни грусть и красота.
     "Этими ребятами" были, конечно же, Джон Леннон, Пол  Маккартни и Джордж
Харрисон.
     Она  передохнула,  раздавила  сигарету, снова  взяла  в  руки гитару  и
сыграла "Penny Lane", "Black Bird", "Julia", "When I'm Sixty Four", "Nowhere
Man", "And I love her", "Hey, Jude".
     - Сколько уже?
     - Четырнадцать, - ответил я.
     - Уф-ф, - вздохнула она. - Ватанабэ, может, ты сыграешь что-нибудь?
     - Да я плохо играю.
     - Да какая разница?
     - Я взял  гитару и неуверенно  сыграл "Up On The  Roof".  Рэйко немного
передохнула, покурила и выпила вина. Когда я доиграл до конца, она похлопала
мне.
     Потом  она красиво исполнила "Pavane  pour  une infante defunte" Равеля
(Ravel,  Joseph-Maurice)  и  "Clair  da  lune"  Дэбюсси  (Claude  Debussy) в
переложении для гитары.
     -  Я  эти  две вещи  после смерти Наоко  разучила,  - сказала Рэйко.  -
Музыкальные вкусы Наоко за рамки сентиментализма так и не вырвались.
     Она сыграла несколько мелодий  Бакарака. Это были "Close To You", "Walk
On By", "Raindrops Keep Falling On My Head", "Weddingbell Blues".
     - Двадцать! - сказал я.
     - Я прямо  как ходячий  музыкальный  автомат теперь, - радостно сказала
Рэйко. - Видели бы это мои преподаватели из консерватории, попадали бы.
     Она пила вино, курила и играла известные ей мелодии одну за другой.
     Она сыграла  около десяти тем босановы, исполнила мелодии Rodgers &
Hart (Richard Rodgers, Lorenz  Hart)  и Гершвина, Боба дилана и Рэя Чарльза,
Кэрола  Кинга и  "Beach Boys", Стиви Уандера, а  также "Ue-wo  muite arukou"
(песня  Кадзуми Ватанабэ; в 1963 г. В  течение  трех недель занимала  первые
места в хит-параде  "Billboard" под названием  "Sukiyaki") и "Blue  Velvet",
"Green  Fields",  в  общем,  играла все  подряд. Порой  она закрывала глаза,
покачивала головой, подпевала себе под нос.
     Когда вино кончилось, мы стали пить виски. Мы вылили вино из  стакана в
саду на каменный фонарь и опять наполнили его виски.
     - Сколько там уже?
     - Сорок восемь, - сказал я.
     Сорок девятой  Рэйко  сыграла "Eleanor Rigby",  а  пятидесятой -  снова
"Norwegian Wood".
     - Хватит или как?
     - Хватит, - сказал я. - Ну вы даете!
     - Ладно, Ватанабэ. Забудь теперь все  эти  мерзкие похороны,  - сказала
она, глядя мне в глаза. - Помни только эти. Здорово ведь было?
     Я кивнул.
     - А это в  нагрузку, - сказала она и  сыграла пятьдесят первой ту самую
фугу Баха.
     -  Ватанабэ, позанимайся  этим со мной,  -  сказала  она тихим голосом,
закончив играть.
     - Так странно, - сказал я. - Я тоже о том же самом думал.
     В темной  комнате с задернутыми  шторами Рэйко и я, точно делая  что-то
само собой разумеющееся, обнимались и жаждали плоти друг друга. Я снял с нее
блузку, брюки и нижнее белье.
     - Я, конечно, жизнь прожила странную, но что с меня мальчик моложе меня
на девятнадцать лет трусики будет снимать, даже подумать не могла, - сказала
она.
     - Может, сами тогда снимите? - сказал я.
     - Нет, сними ты, пожалуйста, - сказала она. - Только  не расстраивайся,
что я вся в морщинах.
     - А мне ваши морщины нравятся.
     - Я сейчас расплачусь, - тихонько сказала она.
     Я  касался ее  везде губами и, находя  морщины, облизывал их языком.  Я
взял  в  руку  ее маленькую,  как  у девочки грудь, нежно  поцеловал  сосок,
коснулся ее крошечного влажного и горячего леска и стал медленно им двигать.
     -  Нет,  Ватанабэ, - прошептала  она мне  на  ухо, - не там, это просто
морщина.
     - Можете вы хоть сейчас не шутить? - неодобрительно сказал я.
     - Извини,  -  сказала она.  -  Страшно мне.  Я ведь так давно  этого не
делала.  Почему-то  чувствую  себя,  как  семнадцатилетняя девочка,  которая
пришла в гости к мальчику, а ее там раздели догола.
     - У меня тоже такое чувство, будто я семнадцатилетнюю девочку совращаю.
Вложил свой палец в эту "морщину", я целовал ее шею и ухо и ласкал ее сосок.
Когда дыхание  ее  стало прерывистым  и шея слегка задрожала, я раздвинул ее
худенькие ноги и медленно вошел внутрь.
     - Только это, ты понимаешь? Чтобы я не забеременела, - сказала она, - а
то неудобно как-то в таком возрасте забеременеть.
     - Не волнуйтесь, можете не бояться, - сказал я.
     Когда  я  вошел глубоко  в нее, она задрожала  всем  телом вздохнула. Я
сделал несколько движений, нежно поглаживая ее по спине,  и вдруг совершенно
неожиданно кончил. Это был неистовый, неудержимый  оргазм. Прижавшись к ней,
я несколько раз извергся в ее жаркое лоно.
     - Простите меня. Не мог сдержаться, - сказал я.
     - Глупый,  что ты  об этом думаешь? - сказала  она, похлопывая меня  по
заду. - Ты что, всегда об этом думаешь, когда с девочками спишь?
     - Да, вообще-то.
     - Со мной  можешь  об этом не думать. Забудь. Забудь, и когда  хочется,
кончай, сколько хочешь. Ну как, хорошо было?
     - Да, очень!
     - Не надо себя сдерживать. И так хорошо. Мне тоже очень хорошо было.
     - Рэйко!
     - Что?
     - Вам надо полюбить кого-то опять. Обидно же, что вы такая красивая - и
одна.
     - Ты считаешь? Я тогда об этом подумаю, - сказала она.
     Вскоре я  снова  вошел в  нее. Она извивалась  подо  мной, тяжело дыша.
Обнимая ее,  я  медленно двигался,  и мы с ней много  разговаривали о том, о
сем.  Было  ужасно  здорово беседовать,  войдя  в  нее.  Когда я  шутил, она
смеялась, и колебания от ее смеха передавались мне.
     - Мы долго лежали так, обнимаясь.
     - Как хорошо вот так лежать! - сказала она.
     - Двигаться тоже неплохо, - сказал я.
     - Тогда сделай это.
     Я  приподнял  ее  таз,  вошел  в  нее поглубже  и стал  вращать  телом,
наслаждаясь этим ощущением, а в завершение этого наслаждения кончил.
     В ту  ночь мы  занимались любовью четыре раза. Потом она  несколько раз
вздохнула и слегка вздогнула всем телом, закрыв глаза у меня на груди.
     - Теперь-то уж мне всю жизнь этим можно не заниматься? - сказала она. -
Скажи, что да. Я тебя прошу. Скажи, что  я  уже на всю жизнь назанималась, и
больше можно не беспокоиться.
     - Ну кто же это может знать наверняка? - сказал я.
     Я предложил лететь самолетом, говоря, что это удобней, но она настояла,
что поедет поездом.
     -  Мне магистраль  Сэкан нравится. А по небу летать - это же ужасно!  -
сказала она. И я проводил ее до станции Уэно.
     Она несла гитару в футляре, я - чемодан, а до прибытия поезда мы сидели
на  скамье. Она была  в том же  твидовом пиджаке и белых  брюках, в  которых
приехала в Токио.
     - Ты правда считаешь, что Асахигава неплохое место? - спросила она.
     - Отличное место, - ответил я. - Я к вам приеду.
     - Честно?
     Я кивнул.
     - Я вам писать буду.
     - Что я  в тебе люблю, так это твои письма. А  Наоко из все сожгла... А
какие хорошие были письма!
     -  А  что письма  -  бумага, - сказал  я. - Сожжешь  их,  а  что в душе
осталось,  все  равно останется, а что не осталось, все равно  не останется,
сколько их у себя ни держи.
     - Честно сказать, страшно мне. Страшно одной в Асахигава ехать. Так что
ты мне пиши. Я когда твои письма читаю, мне всегда кажется, будто ты рядом.
     -  Если мои письма вам помогут, я их сколько угодно напишу. Только  все
будет в порядке. Уж вы-то везде со всем справитесь.
     -  У  меня  такое  ощущение,  будто  у  меня  до сих  пор внутри что-то
находится. Или мне кажется?
     - Это все остаточные воспоминания,  - сказал я,  смеясь. Она засмеялась
вслед за мной.
     - Не забывай меня, - сказала она.
     - Не забуду никогда, - сказал я.
     - Не знаю, может мы с тобой больше никогда опять не встретимся, но куда
бы я ни уехала, тебя и Наоко я буду помнить всегда.
     Я  посмотрел  ей  в глаза. Она плакала.  Неожиданно для  себя самого  я
поцеловал ее. Проходящие люди косились  на нас, но я уже не обращал на такие
вещи внимания. Мы были живы, и  нам надо  было думать только о том, как жить
дальше.
     - Будь счастлив, - сказала  она мне при расставании. - Что я могла тебе
посоветовать, я все уже сказала,  больше мне тебе сказать нечего. Лишь кроме
одного - будь счастлив.
     Мы пожали друг другу руки и расстались.
     Я позвонил Мидори. Сказал, что  хочу с  ней поговорить, все равно  как,
что мне многое нужно ей сказать, что мне много есть чего ей сказать, чего не
сказать нельзя, что я ничего во всем мире не желаю, кроме нее. Я сказал, что
хочу  встретиться с ней и  поговорить,  что хочу заново  начать с ней все  с
начала.
     Мидори долго молчала на своем  конце линии. Одна тишина тянулась, точно
все моросящие дождики в мире орошали лужайки на всем земном шаре.
     Все  это время я стоял, уперевшись лбом в стекло  окна и закрыв  глаза.
Наконец Мидори заговорила.
     - Ты где сейчас? - спросил ее тихий голос.
     Где я сейчас?
     С телефонной трубкой в руке я огляделся вокруг таксофона. Да где же это
я?
     Но  я   не  мог  понять,  где  я  находился.  Не   имел  ни   малейшего
представления. Что  это  за место? Все, что отражалось  в  моих глазах, были
бесчисленные   фигуры   людей,   идущих  в   никаком  направлении.   Посреди
находящегося в нигде пространства я продолжал и продолжал звать Мидори.

Послесловие автора

     Я, как правило, не люблю дописывать  к своим произведениям послесловий,
но мне показалось, что для этого романа оно необходимо.
     Во-первых,  за   основу   этого  романа  взят   рассказ  "Hotaru"  (яп.
"светлячок"), написанный мной пять лет назад. Я намеревался написать светлый
роман о любви на основе  этого рассказа, уместив  его  на  трехста страницах
рукописной  бумаги  объемом по четыреста знаков. Я начал писать его, надеясь
слегка  развеяться перед  тем,  как взяться  за новый роман  после того, как
закончил  "Sekai No Owari To  Hardboiled Wonderland".  В результате, однако,
число страниц выросло до девятиста и превратилось в  роман, который "легким"
назвать трудно. Мне кажется, что в этом романе описано нечто большее, нежели
что я задумывал.
     Во-вторых, роман  этот носит  крайне интимный  характер.  Этот роман  в
таком  же  смысле автобиографичен,  в  каком  можно  сказать,  что  элементы
автобиографичности   имеются  в  романе  "Sekai   No   Owari  To  Hardboiled
Wonderland", и в  каком называют  автобиографичными  "Tender Is the Night" и
"Великого Гэтсби" Скотта Фитцджеральда. Это, вероятно, относится к проблемам
уровня восприятия.
     Мне  кажется, что этот роман может  быть и плохим, и хорошим, точно так
же как меня можно назвать стоящим или никчемным человеком. Я просто-напросто
желаю,  чтобы  это  произведение   выходило  за   рамки  моих   человеческих
достоинств.
     В-третьих, этот роман был написан на юге Европы. Я начало писать его на
одной вилле на острове  Микене в Греции 21-го декабря 1986 года, а  завершил
27-го  марта 1987  года в  меблированных  комнатах и гостиницах в  пригороде
Рима. Мне  трудно судить, оказал ли какое-то влияние на этот роман тот факт,
что  написан  он был  не  в  Японии. Я  лишь  благодарен  за  то,  что  смог
погрузиться  в процесс написания текста там, где  ко мне никто не приходил и
не звонил по телефону. Других особых изменений в окружении у меня не было.
     Начало романа написано в Греции, середина на Сицилии, конец - в Риме. В
дешевой гостинице в Афинах у  меня  в комнате не  было ни стола, ни стульев.
Каждый  день  я шел в  таверну  и писал этот  роман, раз 120 слушая  кассету
"Sergeant Pepper's Lonely  Hearts Club  Band" на  миниплейере. В этом смысле
можно сказать, что маленькую помощь (a little help) в написании этого романа
я получил от Леннона и Маккартни.
     В-четвертых, этот  роман  я  посвещаю  моим  друзьям,  с которыми  меня
разлучила  смерть,  и тем  моим друзьям,  которые живы,  но с  которыми  нас
разделяет расстояние.

     Июнь 1987 года

     Мураками Харуки