рно-белых фотографий, сказал мне: - Даю тебе неделю; подготовь-ка титульный лист в трех вариантах, с заголовками и вот с этими снимками. На каждой из трех фотографий красовалось по гигантскому уху. Уши?! - Почему - уши? - спросил я тогда. - А я почем знаю? Уши и уши! Во всяком случае, советую тебе всю эту неделю только о них и думать. Вот так получилось, что целую неделю жизни я провел, созерцая человеческие уши. Прицепив липкой лентой к стене над столом три огромных фотоснимка ушей, я курил, пил кофе, жевал бутерброды, стриг ногти - и разглядывал эти фотографии. Худо ли бедно, через неделю заказ был выполнен, а снимки ушей так и остались висеть на стене. Отчасти из-за того, что мне было лень специально лезть и снимать их; отчасти потому, что разглядывать уши уже вошло у меня в привычку. И все же главное, отчего я не снимал фотографии со стены и не прятал в глубине стола, было в другом. Эти уши просто околдовали меня. Это были уши фантастической формы, уши из мечты или сна. Можно сказать - "уши на все сто процентов". Я впервые в жизни ощущал, какой притягательной силой могут обладать увеличенные изображения отдельных частей человеческого тела (не говоря уже о половых органах). Чуть не сама судьба со всеми ее завихрениями и водоворотами бурлила перед моими глазами. Одни изгибы уверенно-дерзко рассекали весь общий фон поперек; другие спешили укрыться от постороннего взгляда в робких стайках себе подобных и напускали тени вокруг; третьи, подобно старинным фрескам, рассказывали бесчисленные долгие легенды. Мочки же ушей просто-напросто вылетали за все траектории и по насыщенности своей чуть припухшей, упругой плоти затмевали реальную жизнь. Через несколько дней я решил позвонить фотографу, делавшему эти снимки, и выведать у него имя и номер телефона хозяйки ушей. - Что там опять? - спросил фотограф. - Да понимаешь, интересно мне. Уж очень замечательные уши... - А? Н-ну да, уши-то, - пожевал фотограф губами. - Сама-то девчонка - так, не на что глаз положить... Хочешь с кем помоложе - так я тут недавно одну в бикини снимал, могу познакомить... - Большое спасибо, - сказал я и повесил трубку. Я позвонил ей в два, потом в шесть, потом в десять часов - никто не брал трубку. Обычный день ее обычной занятой жизни. Дозвониться до нее мне удалось лишь на следующее утро в десять. Наскоро представившись, я сказал, что хотел бы обсудить с ней кое-что из вчерашней работы, и что не могли бы мы, скажем, где-нибудь вместе перекусить ближе к вечеру. - Но, я слышала, работа закончена? - спросила она. - Да, работа закончена. Мой ответ, похоже, привел ее в легкое замешательство, но ничего больше спрашивать она не стала. Я назначил встречу на вечер в кофейне на Аояма. Заказав по телефону столик в первоклассном французском ресторане, лучшем из всех, где мне доводилось бывать, - я надел новую рубашку, завязал, повозившись изрядно, галстук и облачился в костюм, который надевал до этого только пару раз. Как и предупреждал фотограф, "глаз положить" там было и правда особенно не на что. Что одежда ее, что лицо - все выглядело заурядно-унылым, и в целом она сильно смахивала на хористку из второразрядного женского колледжа. Но на все это мне, разумеется, было плевать. Настоящую досаду у меня вызывало одно: свои уши она тщательно скрывала под густыми, отвесно начесанными волосами. - Значит, уши ты прячешь? - спросил я словно бы невзначай. - Ага, - как бы между прочим ответила она. В ресторан мы пришли чуть раньше назначенного и оказались первыми к ужину посетителями. В притушенном свете ламп официант плыл по залу, чиркая длинными спичками и зажигая одну за другой ярко-красные свечи. Метрдотель, селедочьим взглядом ощупывал ряды ножей, вилок, тарелок, салфеток, скрупулезно проверял сервировку на столиках. Выложенные елочкой дубовые плитки паркета блестели, как зеркала, и каблуки официанта цокали по ним легко и приятно. Туфли у официанта были явно дороже моих. В вазах стояли свежие цветы, а на белой стене красовалась картина какого-то модерниста, с первого взгляда понятно: оригинал. Пробежав глазами винный лист, я заказал белого вина поблагороднее; из легких же закусок попросил для обоих фазаний паштет, заливное из окуня и печень морского черта в сметане. Она, усердно покопавшись в меню, заказала суп из морской черепахи и заливной язык; я выбрал суп из морских ежей, ростбиф с петрушкой в японском соусе и салат из помидоров. Половина моего месячного оклада, похоже, улетала в тартарары. - Однако, достойное заведение, - сказала она. - И часто ты здесь бываешь? - Иногда, только по работе. По мне, когда один, уж лучше выпить сакэ в обычном баре, ну и соответственно закусить. Чувствуешь себя гораздо свободнее: не надо забивать голову лишними вещами. - И что ты обычно ешь в баре? - Да что угодно. Чаще всего - сэндвичи с омлетом. - Сэндвичи с омлетом!.. - повторила она. - Значит, каждый день ты ужинаешь в баре сэндвичами с омлетом? - Ну, не каждый день. Где-то раз в три дня готовлю и дома... - Но два дня из трех ты все-таки ешь в баре сэндвичи с омлетом, так? - Да, пожалуй... - А почему именно сэндвичи с омлетом? - В хороших барах всегда готовят хороший сэндвич с омлетом. - Тьфу!... - сказала она. - Ненормальный какой-то. - Абсолютно нормальный! - сказал я. Совершенно не представляя, как сменить тему, я замолчал и какое-то время сидел, уставившись на окурки в пепельнице посередине стола. - Разговор - о работе? - намекнула она. - Я уже говорил вчера - работа закончена полностью. Нет никаких проблем. И разговора никакого нет. Из кармана сумочки она достала пачку тонких, длинных ментоловых сигарет и, вопрошая одними глазами: "Ну, и...?" - прикурила от ресторанных спичек. Я совсем уже открыл было рот, но тут за моей спиной вновь послышалось решительное цоканье каблуков. С особенной улыбкой, словно показывая портрет единственного сына, метрдотель повернул бутылку этикеткой ко мне. Я кивнул ему - и он, вынув пробку с едва слышным, ласкающим ухо щелчком, разлил вино по глотку на бокал. Я ощутил на языке концентрированный вкус денег. Метрдотель удалился, и два официанта, сменяя друг друга, выставили на стол три больших блюда и пару тарелок. Затем официанты исчезли, и мы снова остались вдвоем. - Очень хотелось увидать твои уши. Чего бы это ни стоило, - сказал я откровенно. Не отвечая ни слова, она положила себе паштета с печенью и пригубила вино. - Что, зря побеспокоил? Она еле заметно улыбнулась: - Хорошую французскую кухню очень трудно назвать беспокойством... - А разговор об ушах - беспокойство? - Тоже нет. Все ведь зависит от угла зрения, верно? - Так давай говорить под твоим любимым углом. Она поднесла ко рту вилку и слегка изогнулась, потянувшись навстречу руке. - Говори, что думаешь. Вот и будет "под моим любимым углом". Мы помолчали какое-то время, занятые едой и вином. - Я сворачиваю за угол, - заговорил я. - И кто-то впереди меня тоже сворачивает - за следующий угол. Мне не видно, кто это. Я у успеваю разглядеть лишь краешек белой одежды, мелькнувший в последний момент. Этот белый лоскут мельтешит, почти ускользая из виду, - но никак нельзя отделаться от него совсем... Знакомо тебе такое? - Вроде знакомо... - Вот такое же ощущение у меня от твоих ушей. Вновь погрузившись в молчание, мы продолжали ужин. Я подлил вина ей, потом себе. - Ты же не о картинке в голове говоришь, а о самом ощущении, так ведь? - уточнила она. - Конечно! - А раньше ты никогда подобного не испытывал? Немного подумав, я покачал головой: - Нет. - Получается, все из-за моих ушей? - Я не уверен... Уверенность в чем-то - вообще, очень скользкая штука... К тому же, я еще ни разу не слышал, чтобы форма ушей вызывала у кого-то все время одни и те же чувства... - Ну, один мой знакомый всегда начинает чихать при виде носа Фарры Фосетт-старшей. А согласись: в том же чихании очень много чисто психологического. Какая-то причина причина порождает однажды случайное следствие - и вот то и другое уже связано в нас, да так, что не разорвать... - Я, конечно, не знаю, что там с носом у Фарры Фосетт-старшей (*5)... - начал я, отхлебнул вина и забыл, что хотел сказать. - В твоем случае - что-то другое? - спросила она. - М-м-да, немного другое, - ответил я. - Что-то совершенно неуловимое - и в то же время страшно конкретное, важное... - Я развел руки на метровую ширину - и резко сдвинул ладони до промежутка в какие-то пять сантиметров. - Не знаю, как лучше сказать... - Феномен концентрации на неосознанных мотивах. - Именно так! - сказал я. - Ого, да ты раз в десять умнее меня! - Я ходила на курсы. - На курсы? - Да. Заочные курсы по психологии. Мы разделили на двоих остатки паштета. Я опять забыл, что хотел сказать. - Значит, ты пока еще не уловил, что за связь между моими ушами и твоим ощущением? - Ну да, - сказал я. - Никак не пойму: то ли твои уши хотят мне что-то сказать напрямую, то ли что-то еще обращается ко мне через твои уши как через посредника... Не отнимая рук от стола, она слегка повела плечами. - А это твое ощущение - приятное или неприятное? - Ни то, ни другое. А может, и то, и другое вместе... Не знаю. Стиснув в пальцах бокал с вином, она некоторое время очень внимательно изучала мое лицо. - Мне кажется, тебе бы следовало научиться поточнее выражать свои чувства. - Ага. Вот и с оборотами речи ни к черту, верно? - добавил я. Она улыбнулась: - Ну, не так все ужасно... Я же, в общем, поняла, что ты хотел сказать. - И что мне, по-твоему, делать? Она долго молчала. И, похоже, думала о чем-то совсем другом. Пять тарелок зияли пустотами на столе, точно стайка погибших планет. - Знаешь, - заговорила она после долгой паузы, - я думаю, нам надо стать друзьями. Конечно, если ты хочешь... - Разумеется, - сказал я. - То есть, очень-очень близкими друзьями, - уточнила она. Я кивнул. Так мы и стали очень-очень близкими друзьями. Через полчаса после того, как впервые встретились. - Как очень близкий друг, хочу тебя кое о чем спросить, - сказал я. - Давай, - сказала она. - Прежде всего - почему ты не открываешь ушей? И второе: случалось ли раньше, чтобы они, твои уши, оказывали еще на кого-нибудь такое странное действие? Она долго молчала, уткнувшись взглядом в свои руки на столе. - Тут много всего перемешано, - очень тихо сказала она, наконец. - Перемешано? - Ну, да... Хотя, если коротко: я просто привыкла к той себе, которая не показывает ушей. - Получается, что ты с открытыми ушами и ты с закрытыми ушами - два разных человека? - Вот именно. Официанты убрали пустые тарелки и подали суп. - А ты можешь рассказать о той, которая с открытыми? - Вряд ли получится, слишком давно это было... Правду сказать, с двенадцати лет я вообще их не открываю. - Ну, работая моделью, ты все-таки их показываешь, верно? - Да, - сказала она, - Но там не настоящие уши. - Не настоящие уши?... - Там - заблокированные уши. Проглотив пару ложек супа, я поднял глаза от тарелки и посмотрел ей в лицо. - Можешь объяснить чуть подробнее про "заблокированные уши"? - "Заблокированные" - это мертвые уши. Я сама убиваю их. То есть я блокирую их - перекрываю им дорогу к сознанию, и... Не понимаешь? Я понимал с трудом. - Попробуй спросить, - сказала она. - "Убить свои уши" - это что, перестать ими слышать? - Да нет же. Слышать ты ими слышишь, все в порядке. Просто они мертвы. Да ты и сам это должен уметь! Положив ложку на стол, она выпрямилась, немного приподняла плечи, резко отвела назад подбородок, застыла так, напрягшись, секунд на десять - и, наконец, уронив плечи, расслабилась. - Вот теперь уши умерли!... Сам попробуй. Неторопливо и тщательно я трижды проделал эти ее операции. Ощущения, будто что-то умерло, не появлялось. Разве что, пожалуй, вино побежало чуть быстрее в крови, вот и все. - Что-то никак мои уши не хотят умирать, - сказал я разочарованно. Она покачала головой: - Бесполезно... Видимо, когда нет нужды убивать - чувствуешь себя хорошо, даже не умея этого делать. - А можно еще поспрашивать? - Давай. - Сейчас я попробую собрать вместе все, о чем ты рассказала... Значит, до двенадцати лет ты живешь с открытыми ушами. Потом в один прекрасный день ты их прячешь. После этого и до сих пор их больше не открываешь. И когда их уже просто нельзя не открыть - ты "блокируешь" их, отключая от связи с сознанием... Так, да? Она радостно улыбнулась: - Именно так! - Что же случилось с твоими ушами в двенадцать? - Не торопись! - Она протянула обе руки через стол и легонько коснулась моих пальцев. - Прошу тебя... Я разлил остатки вина по бокалам и медленно осушил свой до дна. - Сначала я хотела бы узнать про тебя побольше. - Что, например? - Да все! Где и как ты рос, сколько тебе лет, чем занимаешься - ну, в таком духе... - Скучно рассказывать. Все так банально, ты просто заснешь, не дослушав. - А я люблю банальные темы. - В моем случае все банально настолько, что не понравится никому. - Ладно, - засмеялась она, - Наговори хоть на десять минут! - Родился я двадцать четвертого декабря 1948 года, под самое Рождество... Мало хорошего, когда у тебя именины под Рождество. Сама посуди: подарки ко дню рождения - те же подарки к Рождеству. Все пытаются на этом как-нибудь сэкономить... По звездам - Овен, группа крови первая; в таком сочетании - склонность быть муниципальным клерком или банковским служащим. Союз со Стрельцом, Весами и Водолеем неблагоприятен... Не жизнь - тоска, тебе не кажется? - Звучит весьма забавно! - Вырос в обычном городишке, окончил самую обычную школу. Особой болтливостью и в детстве не отличался, подростком же был просто занудой. Обычная первая подружка, обычная первая любовь. Дорос до восемнадцати - поступил в университет, переехал в Токио. Закончил университет, открыл на пару с приятелем маленькую переводческую контору - там сейчас и кормлюсь понемногу. Года три назад начал брать заказы в рекламном журнале - оформлять объявления; там пока все тоже благополучно. Четыре года назад познакомился с одной девчонкой, служащей фирмы, женился; два месяца назад развелся. Почему - в двух словах не расскажешь... Держу одну престарелую кошку. В день выкуриваю сорок сигарет. Бросить не получается, как ни пытаюсь. У меня три костюма, шесть галстуков и пятьсот давно вышедших из моды пластинок. Помню имена всех убийц из романов Эллери Куина. "В Поисках Утраченного Времени" Пруста собрал полностью, но прочитал только половину. Летом пью пиво, зимой - виски. - И, наконец, каждые два дня из трех ты ешь сэндвичи с омлетом в баре? - Ага, - кивнул я. - Очень интересная жизнь! - До сих пор была одна сплошная скучища, да и дальше, видимо, будет так же. Хотя не сказал бы, что мне в такой жизни что-то не нравится. В том смысле, что все равно уже ничего не поделать... Я взглянул на часы. Прошло десять минут и двадцать секунд. - И все-таки в том, что ты сейчас рассказал - еще не весь ты, правда? Я помолчал, разглядывая свои руки на скатерти. - Конечно, не весь. Даже про самую скучную жизнь никогда не расскажешь все полностью, верно? - А хочешь, я теперь расскажу о своем впечатлении от тебя? - Хочу. - Обычно, когда я встречаюсь с кем-то впервые, первые десять минут даю человеку выговориться. А потом уже стараюсь поймать его, выворачивая то, что он говорил, наизнанку... Считаешь, это неправильно? - Отчего же, - я покачал головой. - Пожалуй, ты действуешь верно. Официант, появившись из воздуха, расставил тарелки. Другой, сменив первого, разложил по тарелкам еду. Наконец, пришел третий и полил все какими-то соусами. Точно три бейсболиста безупречно разыграли подачу: от удара - на вторую зону - до первой. - Если же такой способ испытать на тебе, то вот что получится, - произнесла она, вонзая нож в заливной язык. - Не жизнь твоя скучная. Ты просто хочешь, чтобы она выглядела скучной. Не так ли? - Может, ты и права, не знаю. Может, и в самом деле - жизнь у меня вовсе не скучная, просто я хочу ее такой видеть. Да результат-то один и тот же! Что так, что эдак, - результат уже у меня в руках. Все хотят убежать от скуки, я хочу влезть в эту скуку поглубже. Будто двигаться в час пик против теченья толпы... Так что я вовсе не жалуюсь, что у меня скучная жизнь. Это жена пусть уходит, если ей не нравится... - Поэтому вы с ней и расстались? - Я же говорю - в двух словах не расскажешь. Хотя еще Ницше сказал: "Пред ликом скуки даже боги слагают знамена"... Так и вышло. Мы снова принялись за еду. Она налила себе еще соуса, я доел оставшийся хлеб. Пока мы заканчивали главные блюда, каждый думал о своем. Тарелки забрали, мы съели по голубичному шербету. Потом подали кофе, и я закурил. Дым вытекал из сигареты и, пометавшись в воздухе секунду-другую, исчезал в беззвучных и невидимых кондиционерах. Несколько новых посетителей рассаживались за столиками вокруг. Концерт Моцарта растекался по залу, просачиваясь из динамиков в потолке. - Можно еще спросить про уши? - Ты, наверное, хочешь спросить - есть ли у них какая-то чудодейственная сила, да? Я кивнул. - А вот это тебе лучше проверить самому. Даже если я стану рассказывать, моя история будет ограничена рамками моей личности - и вряд ли тебе пригодится. Я кивнул еще раз. - Тебе я могу показать свои уши, - продолжала она, допив кофе. - Вот только не знаю, поможет ли тебе это... Может, наоборот, потом пожалеешь. - Почему? - Может, твоя скука не настолько сильна. - В таком случае, ничего не попишешь. Она протянула руки через стол и накрыла мои пальцы ладонями. - Тогда - вот еще что... После этого какое-то время, месяца два или три - будь со мной рядом. Хорошо? - Хорошо... Она достала из сумочки черную ленту и зажала ее в губах. Затем обеими руками отвела назад волосы, задержала их и ловко перехватила лентой. - Ну, как?... Изумленный, я смотрел на нее, затаив дыхание. Во рту пересохло, и голос никак не мог найти выхода из одеревеневшего тела. На мгновение мне почудилось, будто в ослепительно-белую штукатурку стен вокруг вдруг с силой ударили волны. Ресторанные звуки - обрывки голосов, звон посуды - внезапно собрались в одно смутное, полупрозрачное облако, сгустились - и вновь рассеялись по прежним местам. Мне послышался шелест волн, и забытым запахом предзакатного моря повеяло из забытого прошлого... Но и это было лишь ничтожной частичкой всего, что переполнило мою душу за какую-то сотую долю секунды. - Колоссально, - еле выдавил я из себя. - Как будто другой человек! - Так оно и есть, - сказала она. 2. РАЗБЛОКИРОВАННЫЕ УШИ - Так оно и есть, - сказала она. Она была сверхъестественно красива. То была особая красота, какой мне никогда прежде не удавалось ни встретить, ни даже вообразить. Гигантский Космос, таясь, набухал в ней, готовый взорваться своей безграничностью, - и в то же время он был жестким и сжатым до размеров ничтожного кристаллика льда. Вселенная вокруг нас раздувалась в надменном величии - и тут же корчилась в робкой покорности и бессилии. Это превосходило все известные мне понятия и представления. Она и ее уши слились наконец воедино и покатились новорожденным чудом по склону пространства-времени. - Да от тебя просто с ума сойти можно! - Я знаю, - сказала она. - Это и есть - состояние разблокированных ушей. Сразу несколько посетителей, повернув головы, заскользили по нашему столику нарочито рассеянными взглядами. Официант, подплывший с добавкой кофе, не смог налить его как положено. Все смолкло - не было слышно ни звука. Только магнитофон неторопливо шуршал бобиной, проматывая вхолостую. Она достала из сумочки ментоловые сигареты, вытянула из пачки одну и зажала в губах. Спохватившись, я торопливо поднес горящую зажигалку. - Хочу с тобой переспать, - сказала она. И мы переспали. 3. РАЗБЛОКИРОВАННЫЕ УШИ. Продолжение Впрочем, ее настоящий звездный час еще не пробил. Два-три дня после этого она держала уши открытыми, затем вновь упрятала свои шедевры скульптуры за глухую стену волос - и опять обернулась в простушку. Так в раннем марте прямо на улице снимают пальто "на пробу": не тепло ли уже? - и поспешно надевают снова. - Понимаешь, открывать уши еще не сезон, - объяснила она. - Мне пока трудно справляться с собственной силой... - Да мне, в общем, все равно, - не стал спорить я. Поскольку даже со спрятанными ушами она была совсем, совсем недурна. Иногда она все-таки показывала свои уши, и почти всегда это было связано с сексом. Стоило ей открыть уши, секс с ней сразу приобретал какие-то загадочные свойства. Если в это время шел дождь - все вокруг пахло настоящим дождем. Если щебетали птицы, то щебет раздавался чуть ли не прямо в постели. Трудно объяснить как-то понятнее - в общем, так все и было. - А в постели с другими ты свои уши никогда не показываешь? - спросил я ее однажды. - Конечно, нет! - ответила она. - По-моему, никто даже не подозревает, что они у меня есть... - Ну, и какой же он - секс со спрятанными ушами? - Очень... по обязанности. Я вся как будто в газету завернута, ничего не чувствую... Ну и пусть! Обязанности выполняются - и слава Богу. - Но с открытыми-то ушами - в сто раз лучше? - Конечно! - Ну и открывай тогда! - удивился я. - Зачем специально думать о чем-то плохом? Она посмотрела на меня в упор, потом глубоко вздохнула. - Похоже, ты действительно не понимаешь... Пожалуй, я и в самом деле слишком многого не понимал. Прежде всего, я не мог уяснить, почему она относились ко мне по-особенному. Как ни старался, я не мог найти в себе ни замечательных черт, ни просто странностей, которые хоть как-то отличали бы меня от остальных. Когда я сказал ей об этом, она рассмеялась. - Очень просто! - сказала она. - Все потому, что ты сам меня захотел. Это - основная причина. - А если бы тебя захотел кто-то другой? - Ну, по крайней мере сейчас меня хочешь именно ты. И уже от этого становишься гораздо интереснее, чем сам о себе думаешь. - А почему я сам о себе так думаю? - осторожно спросил я. - Да потому, что ты живой только наполовину! - ответила она неожиданно резко. - А другая твоя половина так и остается нетронутой... - Хм! - только и выдавил я. - В этом смысле мы в чем-то похожи. Я блокирую свои уши, ты - живешь вполовину себя. Тебе не кажется? - Даже если ты и права, то все равно - другая моя половина не так... ослепительна, как твои уши. - Наверное! - улыбнулась она. - Я смотрю, ты и в самом деле ничегошеньки не понимаешь! Утопая в улыбке, она подобрала волосы наверх и одну за другой расстегнула застежки на блузке. Лето ушло. В выходной день, на закате уже сентябрьского солнца я валялся в постели, поигрывал пальцем с ее волосами и размышлял о китовом пенисе. Угрюмо-свинцовое море бушевало снаружи, свирепая буря ломилась в оконные стекла. Высокие потолки выставочного зала, вокруг - ни души... Китовый пенис, навеки отрезанный от кита, потерял всякий смысл китового пениса. Постепенно мои мысли вернулись к ночной сорочке жены. Как ни старался, я не мог вспомнить, была ли у нее вообще хоть одна ночная сорочка. В уголке мозга маячил образ - призрак ночной сорочки, свисающей со стула на кухне. Вспомнить, что это значило, у меня тоже не получалось. Было лишь странное чувство, будто уже очень долгое время я живу жизнью, принадлежащей кому-то другому. - Слушай, а ты не носишь ночных сорочек? - спросил я у своей подруги, сам не зная почему. Она приподняла голову с моего плеча и рассеянно посмотрела на меня. - А у меня и нет ни одной... - А! - сказал я. - Но если ты думаешь, что так будет лучше... - Нет-нет! - перебил я ее торопливо. - Я не к тому спросил. - Нет, погоди, ты только не вздумай смущаться! Я на работе ко всему привыкла, стесняться не буду... - Ничего не надо, - сказал я. - Мне совершенно достаточно тебя и твоих ушей. Разочарованно покачав головой, она снова уткнулась мне в плечо. Но чуть погодя опять подняла лицо: - Минут через десять тебе позвонят. - Позвонят?!.. - Я споткнулся взглядом о черный телефон у кровати. - Да. Раздастся звонок телефона. - И ты это знаешь? - Знаю. Пристроившись головой на моей груди, она закурила ментоловую сигарету. Чуть погодя мне прямо в пупок упал пепел; она вытянула губы трубочкой и принялась старательно его выдувать. Я поймал ее ухо и зажал между пальцев. Ощущение просто фантастическое. Мысли пропали, и лишь смутные видения да бесформенные силуэты вспыхивали и исчезали, сменяя друг друга в моей голове. - Разговор пойдет об овцах, - сказала она. - О многих - и об одной. - Об овцах?!.. - Ага, - она передала мне до половины выкуренную сигарету. Затянувшись, я вдавил окурок в пепельницу. - Ну, а потом начнется охота. Через несколько минут у моей подушки зазвонил телефон. Я взглянул на нее: она мирно дремала у меня на груди. Дав аппарату потрезвонить, я снял трубку. - Ты можешь приехать, прямо сейчас? - выпалил невидимый собеседник. Голос в трубке вибрировал, точно его хозяина поджаривали на сковородке. - Важный разговор! - Насколько важный? - Приезжай - поймешь! - Уж не про овец ли, случайно? - ляпнул я наугад. Не следовало этого делать. Я вдруг почувствовал, что сжимаю в руке кусок льда. - Откуда ты это знаешь? - спросила трубка. Но, как бы там ни было, охота на овец началась. Часть четвертая. ОХОТА НА ОВЕЦ - I 1. ДО ПОЯВЛЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА СО СТРАННОСТЯМИ Существует много различных причин, отчего человек начинает регулярно и в больших дозах употреблять алкоголь. Причины могут быть разные, а результат, как правило, один. В 1973-м году мой партнер по работе был жизнерадостным выпивохой. В 1976-м он превратился в выпивоху с едва заметными сложностями в общении, а к лету 1979-го пальцы его уже сами тянулись к ручке двери, ведущей в алкоголизм. Как и многие пьющие регулярно, в трезвом виде это был человек обаятельный, если не сказать - утонченный, и достойный во всех отношениях. Он и сам о себе так думал. Оттого и пил. Ибо был убежден, что, выпив, сможет еще удачнее соответствовать представлению о себе как о достойнейшем и обаятельнейшем человеке. Конечно, поначалу у него получалось неплохо. Однако время шло, дозы все увеличивались, и спустя какое-то время едва уловимая погрешность программы - трещинка, возникшая неведомо когда, - разрослась и зазияла бездонной пропастью в общей схеме его жизни. Его достоинства и обаяние понесло вперед на таких скоростях, что он уже сам за ними не поспевал. Случай обычный. Но большинство людей ни за что не хочет считать "обычным случаем" собственную персону. А натуры утонченные - и подавно. В надежде снова найти в себе то, что уже потерял, он решил забрести еще глубже в алкогольный туман. С тех пор дела его шли только хуже. Впрочем, днем, до захода солнца, он еще держался достойно. Уже несколько лет подряд я сознательно старался не встречаться с ним по вечерам, и поэтому, по крайней мере для меня, он еще оставался достойным человеком. Хотя я знал, что все его достоинства исчезают с наступлением темноты, как знал о том и он сам. В разговорах с ним мы ни разу не затрагивали этой темы, но оба знали, что каждый в курсе происходящего. Отношения наши по-прежнему оставались прекрасными. Но друзьями, как раньше, мы быть перестали. Не могу сказать, что мы понимали друг друга на все сто процентов (дай Бог, чтобы хоть процентов на семьдесят), но это был мой лучший приятель студенческих лет. И мне было особенно горько наблюдать, как такой человек опускался все ниже, теряя достоинство прямо у меня на глазах. Хотя - может, с такой вот горечью к нам и приходит зрелость... К моменту, когда я появился в конторе, он уже принял свою порцию виски. После одной порции, если ею ограничивался, он был еще в норме. Но в этом деле есть свой неизменный закон. Стоит начать с "одной", как вскоре как-то незаметно для себя переходишь и на "пару-тройку". Как только такое случится с ним, мне придется порвать с этой фирмой и искать другую работу. Стоя перед решеткой кондиционера, я просушивал взмокшее тело и отхлебывал приготовленный секретаршей холодный ячменный чай. Он молчал, я тоже не произносил ни звука. Пятна яркого полуденного света лежали фантастическими кляксами на линолеуме. За окном внизу, весь в зелени, раскинулся парк, крохотными точками на траве виднелись ленивые тела загорающих. Мой напарник сидел напротив меня и концом шариковой ручки ритмично тыкал в левую ладонь. - Ты что, развелся? - заговорил он, наконец. - Да уже три месяца! - ответил я, не отводя глаз от пейзажа в окне. Без темных очков болели глаза. - Почему развелся? - По личным причинам. - Ну, это понятно, - произнес он терпеливо. - Ни разу не слышал о разводе не по личным причинам. Я молчал. Вот уже много лет между нами было что-то вроде негласной договоренности: не касаться проблем личной жизни друг друга. - Я не собираюсь ничего выпытывать, - пояснил он, как бы извиняясь, - Но все-таки мы с ней тоже были друзьями, и это меня несколько... шокировало. Я ведь думал - вы хорошо ладили... - А мы всегда хорошо ладили. И разошлись без скандала. Озадаченный, мой напарник замолчал, только шариковая ручка все щелкала, тыкаясь в его распахнутую ладонь. На нем была темно-голубая рубашка с черным галстуком, волосы сохраняли аккуратные следы расчески. Одеколон и лосьон, судя по запаху, из одного набора. На мне же - майка, на которой Снупи (*6) обнимался с доской для виндсерфинга, старенькие, добела застиранные "ливайсы" и замызганные теннисные туфли. На любой посторонний взгляд, он смотрелся куда приличнее. - Помнишь то время, когда мы работали вместе с ней, втроем? - Прекрасно помню, - ответил я. - Хорошее было время, - сказал мой напарник. Я прошел от кондиционера в центр комнаты, плюхнулся на шведский диван небесно-голубого цвета, заколыхавшийся подо мной, как желе, вытянул из настольной сигаретницы для посетителей штуку "Пэл-Мэла" с фильтром и прикурил от массивной зажигалки. - Ну и что? - Пожалуй, мы тогда схватились за слишком много дел сразу... - Это ты про объявления для журналов? Мой напарник кивнул. Я вдруг ощутил к нему что-то вроде сочувствия: он, видно, порядком помучился перед тем, как начать такой разговор. Я взял со стола увесистую зажигалку, повернул винт и укоротил длину пламени. - Я понимаю, что тебе неохота про все это говорить, - сказал я и положил зажигалку обратно на стол. - Но ты вспомни сам. С самого начала - не я принес эту работу, и не я предлагал ею заняться. Это ты ее нашел, и предложил ее всем тоже ты. Разве не так? - Тогда была вынужденная ситуация, я не мог отказаться. И к тому же, у нас была куча свободного времени... - Опять же, и деньги получились хорошие... - Да, мы тогда прилично заработали. И в контору попросторнее перебрались, и людей смогли побольше нанять. Я вот машину себе заменил, квартиру купил новую, обоих детей в частный колледж отдал - тоже прилично стоило... Все-таки к тридцати уже лучше что-нибудь иметь за душой. - Ну, ладно. Заработал - и заработал. Чего тут оправдываться? - Да вовсе я не оправдываюсь! - ответил мой напарник. Сказав так, он подобрал брошенную на стол авторучку и несколько раз легонько потыкал ею в ладонь. - Только знаешь... Сейчас, как вспомню те времена - как-то даже не верится, что все действительно было. Все эти наши долги на двоих, переводы чего ни попадя, объявления на стенах метро... - Ну, если ты чувствуешь, что давно не расклеивал объявлений - я и сейчас могу составить тебе компанию... Он поднял голову и посмотрел на меня. - Эй, я же не шутки шучу... - Я тоже, - ответил я. Мы помолчали. - Столько всего изменилось с тех пор, - произнес, наконец, мой напарник. - Скорость жизни, мысли людей... Вот, например, сейчас мы даже не знаем, сколько зарабатываем на самом деле! Приходит налоговый эксперт, сочиняет бумажки какие-то непонятные: "там вычитаем, тут погашаем, здесь у нас налог чрезвычайный" - и так без конца... - Но это везде так! - Да я понимаю. И даже понимаю, что без этого - никуда. Но раньше было все-таки... веселее. - "Дольше живу - и все выше тени невидимых стен у моей тюрьмы..." - пробормотал я себе под нос. - Это что такое? - Так, ерунда, - сказал я. - Ну-ну, и что же? - А то, что сейчас у нас - сплошное выколачивание денег. Мы просто эксплуататоры, кровососы - и ничего больше. - Эксплуататоры? - удивившись, я посмотрел на него. Между нами было расстояние в пару метров; он сидел на стуле, и его голова находилась выше моей сантиметров на двадцать. За его головой висела картина. То было какая-то новая, не виданная мною ранее черно-белая литография, изображавшая рыбу с крыльями. Судя по морде, рыбе было не особенно радостно от наличия крыльев у себя на спине. Видимо, она плохо понимала, как ими пользоваться. - Кровососы?... - переспросил я, на этот раз самого себя. - Они самые. - Ну, и чью же кровь мы сосем? - Да всех вокруг понемногу! Кисти его рук находились как раз на уровне моего взгляда. Задрав ноги и скрестив их на спинке небесно-голубого дивана, я неотрывно следил за танцем ручки у него на ладони. - Как бы там ни было, разве ты не видишь, что мы изменились? - Все по-старому. Никто не менялся, и ничто не менялось... - Ты что, на самом деле так думаешь? - Да, я так думаю. Никакой эксплуатации не существует. Это все детские сказки. Ты же, я надеюсь, не веришь, что дудками Армии Спасения можно и впрямь спасти белый свет? Не придумывай то, чего нет!... - Ну, ладно - может, я напридумывал лишнего... - вроде как согласился он. - На прошлой неделе ты - вернее, мы оба - сочиняли текст рекламы про маргарин. Надо сказать, отменная получилась реклама. Отзывы были самые положительные. Но ты мне скажи: сколько раз за последние годы ты лично ел маргарин? - Ни разу. Терпеть не могу маргарин. - Вот и я ни разу. В этом-то все и дело! Раньше мы, по крайней мере, работали от чистого сердца, верили в то, что делали, за это и уважали себя. А сейчас? Засоряем мир всяким дерьмом - словами без сути и смысла... - Маргарин, между прочим, - полезный для здоровья продукт. И жиры в нем - исключительно растительные, и холестерина до крайности мало. Старческие болезни от него не развиваются, а в последнее время, говорят, даже вкус стал совсем не плохой... И стоит дешево. И хранится долго... - Вот и жри его сам! Я откинулся вглубь дивана и медленно потянулся всем телом. - Да не все ли равно? Едим мы с тобой этот маргарин или нет - в конечном счете, разницы-то никакой! Переводить дежурную белиберду или сочинять рекламную фальшивку про маргарин - по сути, одно и то же занятие! Да, мы засоряем мир бессмысленными словами. Ну, а где ты их видел - слова, имевшие смысл?... Брось ты, ей-Богу: не бывает ее, работы от чистого сердца. Нигде ты ее не найдешь. Это все равно, что пытаться дышать от чистого сердца или мочиться от чистого сердца в сортире! - Все-таки раньше ты был как-то... невиннее. - Возможно, - сказал я и затушил в тяжелой пепельнице сигарету. - "В одном невинном городишке один мясник невинный жил. Он на невинные котлетки невинных телочек рубил"... Конечно, если ты думаешь, что надираться виски с утра пораньше - занятие вполне невинное, то можешь продолжать сколько влезет! Тишина затопила комнату. В долгой паузе раздавалось лишь мерное клацанье авторучки о деревянный стол. - Извини, - не выдержал я. - Я не хотел с тобой так разговаривать. - Да все в порядке, - сказал мой напарник. - Может, здесь ты как раз и прав... Звонко щелкнув, отключился перегревшийся кондиционер. Стоял тихий полдень. Такой тихий, что делалось жутко. - Возьми себя в руки, - сказал я. - Ты посмотри, сколько всего мы уже добились - только своими силами! Никому не должны - и нам никто не должен... И уж, по крайней мере, в нашем деле больше здравого смысла, чем у этого сброда карьеристов, чья задница всегда прикрыта, а жизнь - от должности до должности, и которые ничего не умеют, кроме как разваливаться в креслах с самодовольными мордами... - Мы же были друзьями, так ведь?... - Мы и сейчас друзья, - сказал я. - Всю дорогу вместе прошли, друг за друга цепляясь. - Мне так не хотелось, чтобы вы разводились. - Знаю...- ответил я. - Но, может, все-таки объяснишь мне насчет овец? Он кивнул, отправил ручку обратно в карандашницу, потер пальцами веки - и начал: - Человек этот появился сегодня в 11 утра... 2. ПОЯВЛЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА СО СТРАННОСТЯМИ Человек этот появился в 11 утра. В таких маленьких фирмах, как наша, время суток под названием "одиннадцать утра" бывает двух разновидностей. Либо это - капитальная запарка, либо - капитальное безделье; чего-то среднего не дано. Или мы бестолково суетимся и бегаем, в делах по самые уши, - или так же бестолково клюем носами и досматриваем утренние сны. Что же касается "дел средней важности", если такая штука вообще бывает, то их всегда очень удобно выполнить "как-нибудь после обеда". Человек этот появился утром именно второй разновидности. Утру, случившемуся в тот день, можно смело ставить памятник Классического Безделья. Всю первую половину сентября мы вкалывали как ненормальные; но лишь только заказ был выполнен, жизнь в конторе остановилась. Трое, включая меня, взяли неиспользованные летние отпуска с опозданием на месяц; всем же остальным работы только и оставалось, что с утра до вечера затачивать карандаши. Мой напарник выскочил снять денег в банке; другой сотрудник убивал время, слушая свежие пластинки в демонстрационном зале музыкального магазина напротив; и только девочка-секретарша, оставшись одна в опустевшей конторе, изредка отвечала на телефонные звонки да листала "Прически осеннего стиля". Дверь в контору он отворил без единого звука - и так же беззвучно затворил ее за собой. При этом его бесшумные движения вовсе не выглядели нарочитыми. Напротив, все в нем казалось обычным и очень естественным. Настолько обычным и настолько естественным, что девочка-секретарша не сразу осознала сам факт его появления в конторе. Когда она поняла это, он уже стоял прямо перед ее столом и взирал на нее сверху вниз. - Если это возможно, мне хотелось бы поговорить с кем-нибудь из начальства, - произнес человек. Сказано это было тоном, с каким смахивают перчаткой невидимую пыль со стола. Девочка никак не могла сообразить, что, вообще говоря, происходит. Подняв голову, она уставилась на незнакомца. У того был слишком проницательный взгляд, чтобы оказаться заурядным клиентом. Для налогового эксперта он был слишком хорошо сложен, для полицейского - выглядел слишком интеллигентно. Никаких других профессий ей вспомнить не удавалось. Точно известие о какой-то неотвратимой беде, человек этот возник неизвестно откуда и стоял теперь прямо перед ее глазами. - Их сейчас нет! - пролепетала секретарша, поспешно захлопнув журнал. - Обещали быть через полчаса... - Я подожду, - мгновенно ответил он. Будто знал заранее, что ему скажут. Лихорадочно пытаясь решить, не спросить ей хотя бы имя посетителя, секретарша вконец запуталась, отказалась от этой мысли и провела гостя в приемную. Человек опустился на небесно-голубой диван, положил ногу на ногу - и застыл как каменный, упершись взором в электронные часы на стене напротив. Через некоторое время она принесла ему ячменного чая, а он все сидел, не сдвинувшись ни на миллиметр. - Прямо там, где сейчас сидишь ты, - сказал мой напарник. - Вот так же сидел себе, не меняя позы, и тридцать минут подряд сверлил глазами часы!... Я поизучал глазами изгибы дивана, на котором сидел, поднял взгляд к часам на стене и снова уставился на своего напарника. Несмотря на жару, крайне редкую для конца сентября, гость наш был одет, что называется, "по всей форме". Из рукавов костюма - благородно-серых тонов, явно шитого в дорогом ателье - белоснежные манжеты выглядывали ровно на полтора сантиметра; безупречно подобранный галстук в изысканно-невнятную полоску был повязан с едва заметной асимметричностью; туфли из черного кордована блестели, как зеркала. В свои тридцать пять - сорок лет при росте около ста семидесяти сантиметров этот человек не имел ни грамма лишнего веса. Узкие кисти рук без малейших морщин плавными линиями перетекали в длинные, много лет упражнявшиеся в гибкости пальцы и своим видом напоминали древнейшую форму биорастительности - два семейства извивающихся существ с общими грибницами-корневищами, в недрах которых и по сей день таились дремучие инстинкты самой