е подводит... Я тяжело вздохнул: - На этот раз мое чутье подвело меня так, что хоть волком вой. Просто жить неохота, ей-богу! Даром, что вы мне столько подсказок подсовывали всю дорогу... - Ладно, что уж теперь... Все, что требовалось, ты сделал, как нужно. Я не стал ничего говорить. Крыса тоже молчал и, я уверен, даже в темноте разглядывал, как обычно, пальцы на левой руке. - Представляю, сколько неприятностей я доставил тебе! - сказал он наконец. - Мне правда очень неловко. Но другого выхода у меня не было. Кроме тебя, было совершенно некого попросить. Да я уже писал тебе обо всем этом... - Нет, погоди! Вот как раз обо всем этом ты уж мне, будь добр, расскажи. Все это, знаешь ли, пока очень плохо укладывается у меня в голове... - Конечно, - сказал Крыса. - Конечно, расскажу. Но сначала мы выпьем пива. Я поднялся было с дивана, чтобы пойти за пивом, но Крыса остановил меня. - Сиди, сам принесу, - сказал он. - Все-таки ты у меня в гостях... Привычно-уверенными шагами Крыса прошел в темноте на кухню, открыл холодильник и начал набирать оттуда в охапку банку за банкой. Слушая, как он делает все это, я попеременно то закрывал, то открывал глаза. Темнота с открытыми глазами и темнота с закрытыми глазами несколько отличались по цвету. Крыса вернулся и выставил на стол одну за другой несколько банок с пивом. Я пошарил рукой по столу, нащупал одну, откупорил и выпил залпом чуть ли не половину. - Когда ничего не видать, даже пиво не кажется пивом, - сказал я. - Извини, но будет гораздо лучше, если мы поговорим в темноте... Добрые пару минут мы с ним молча глотали пиво. - Итак, - начал он наконец и откашлялся. Я поставил опустевшую банку на стол и, кутаясь в одеяло, приготовился к продолжению. Но продолжения не наступало. Я лишь слышал в темноте, как он болтал банкой из стороны в сторону, проверяя, сколько осталось пива. Старая привычка. - Итак, - повторил он. И, залпом осушив пиво, лязгнул пустой банкой о крышку стола. - Начнем, пожалуй, с вопроса: что вообще заставило меня здесь поселиться. Тебя ведь и это интересует, как я понимаю? Я ничего не ответил. Он подождал немного, понял, что ответа ждать бесполезно, и продолжал: - Отец мой откупил эту усадьбу в пятьдесят третьем. Мне тогда было пять лет. До сих пор не знаю толком, зачем ему понадобился дом в такой глуши. Скорее всего, на распродаже бывшего имущества американской армии ее уступали за смехотворную цену. Да ты и сам видишь - дорог вокруг никаких; пока доберешься досюда, проклянешь все на свете. Летом еще ничего, а уж как снег повалит - что здесь делать человеку, вообще непонятно. Янки хотели здесь построить радиолокационную базу, и даже начали дорогу прокладывать, да скоро смекнули, что средств не хватит, и все работы свернули. Городок внизу - нищий, о том, чтоб дорогу достроить, и не помышляет. Да и зачем такая дорога могла бы пригодиться - пусть даже доведенная до ума?.. Вот так и вышло, что люди эту землю прокляли и забыли. - А что, Профессор Овца не хотел вернуться? - Профессор Овца живет в своих воспоминаниях. И не хочет никуда возвращаться. - Пожалуй, что так... - пробормотал я. - Ты пиво-то пей! - подзадорил меня Крыса. - Да мне уже хватит, - сказал я. Керосинка погасла давным-давно, и, несмотря на толстое одеяло, тело мое промерзало так, что зуб на зуб не попадал. Крыса вскрыл очередную банку и продолжал пить пиво один. - Отец в это место просто влюбился. Дорогу, где нужно, отремонтировал. Дом подлатал. Деньги, надо думать, ухлопал немалые! Зато теперь, была бы машина, летом здесь можно очень неплохо прожить. С печкой, туалетом, душем, телефоном и аварийной электростанцией. Что за жизнь здесь вел Профессор Овца - я даже гадать не берусь... И Крыса издал горлом странный звук: не разобрать - то ли сдавленный вздох, то ли просто пивная отрыжка. - С пятьдесят пятого по шестьдесят третий мы каждое лето приезжали сюда всей семьей. Родители, мы с сестрой и наша гувернантка. Если подумать, то был самый достойный период моей жизни... Пастбища перед домом - как и сейчас, впрочем - сдавались городу в аренду, и летом вся долина заполнялась овцами. Докуда глаз хватало - сплошное море овец! Так у меня и осталось в памяти на всю жизнь: подумаю о лете - сразу овец вспоминаю... Слушая Крысу, я вдруг почувствовал, что очень плохо понимаю, что значит иметь в своем распоряжении загородную виллу. И, видимо, уже никогда не пойму. - А к середине шестидесятых наши семейные приезды сюда прекратились. Купили новую усадьбу поближе к дому, сестра вышла замуж, да и я стал реже в семье появляться. У отца фирму долго лихорадило; да много всяких причин. В общем, это место опять оказалось заброшено и забыто. Сам я последний раз приезжал сюда в шестьдесят седьмом. Один приезжал. И жил здесь примерно месяц... На этом Крыса споткнулся, будто вспомнив о чем-то, и замолчал. - Не скучно было? - осторожно спросил я. - Скучно? Ну, нет! Будь моя воля, я бы здесь на всю жизнь остался. Но как раз этого я позволить себе не мог. Дом-то отцовский. А жить в долгу у родителей тогда было не в моих правилах. - Почему - "тогда"? Разве сейчас не так? - Да, конечно... - согласился Крыса. - С тех пор я решил сюда больше не приезжать. Но однажды заехал в Саппоро, и в холле отеля "Дельфин" увидал на стене фотографию. И страшно захотелось взглянуть на эти места хотя бы еще разок. Чего бы это ни стоило. Скажем так, из совершенно сентиментальных соображений. Ты ведь тоже, наверное, иногда бываешь сентиментальным? - Случается, - сказал я. И вспомнил про море, похороненное под бетонными небоскребами. - И вот я знакомлюсь с Профессором Овцой и выслушиваю его историю. Про овцу со звездой на спине, которая явилась к нему во сне... Это ты знаешь? - Да уж, знаю. - Ну, тогда остальное рассказываю в трех словах. Вскоре у меня появилось навязчивое желание провести в долине всю зиму. Желание дикое, сродни наваждению. Отец, не отец - тут уже все равно. Я наспех собираюсь и мчу сюда, себя не помня. Как будто кто-то специально заманивает меня, понимаешь?.. - И здесь ты встречаешь Овцу. Так? - Именно так, - ответил Крыса. - О том, что случилось дальше, рассказывать очень жутко, - сказал Крыса. - Какими бы словами я ни описывал эту жуть, тебе ее все равно не постичь. И он с хрустом смял одну за другой две опустевшие жестянки из-под пива. - Так что давай лучше ты сам будешь задавать мне вопросы. Я ведь смотрю, тебе уже почти все известно, на так ли? - Можно спрашивать как попало? - Можно, мне все равно. - Ты уже умер, да? Прошло много, до животного ужаса много времени, прежде чем я услышал ответ. Может быть, на самом деле, эта пауза измерялась всего несколькими секундами - но их было достаточно, чтобы я чуть не отдал Богу душу от страха. Во рту пересохло так, будто его набили песком. - Да, - очень тихо ответил Крыса. - Я уже умер. 12. КРЫСА, КОТОРЫЙ ЗАВЕЛ ЧАСЫ - Я повесился в кухне. На балке под потолком, - ответил Крыса. - Человек-Овца схоронил меня за гаражом. Умирая, особо не мучился. Если это тебя волнует. Мне-то, в общем, было уже все равно. - Когда?... - За неделю до твоего прихода. - Так значит, это ты завел часы? И тут Крыса расхохотался. - Прямо анекдот, а?! Человек тридцать лет живет на свете и последнее, что делает перед смертью - заводит часы! Казалось бы, за каким чертом умирающему часы? Прямо сумасшедший дом какой-то, ей-богу!... Отсмеявшись, Крыса умолк - и пространство вокруг онемело. Было слышно лишь тиканье часов; остальные звуки поглотил густой снег за окнами. Казалось, во всей Вселенной остались лишь он да я. - Значит, если бы... - Перестань! - оборвал меня Крыса. - Нет больше никаких "если бы"! Ты что, еще ничего не понял?! Я покачал в темноте головой. Я действительно не понимал. - Даже если бы ты пришел на неделю раньше - я бы все равно умер, какая разница! Ну, может, поговорили бы мы с тобой в обстановке чуть потеплее и посветлее, чем сейчас, вот и все. Ничего бы это не изменило. Я должен был умереть! Жить становилось все страшней и мучительнее. И терпеть это было невыносимо... - Но зачем нужно было умирать?! В темноте я услышал, как он потер одну ладонь об другую. - А этого я объяснять не хочу. Неохота выступать в идиотской роли собственного адвоката. Надеюсь, ты не станешь заставлять покойника оправдываться за собственную смерть? - Но если ты не расскажешь, я же ничего не пойму. - Ты давай, пиво пей! - Холодно, - сказал я. - Ну, сейчас-то уже не так холодно. Дрожащей рукой я взял со стола очередную банку пива, откупорил и сделал глоток. Мне и в самом деле почудилось, будто стало немного теплее. - Короче говоря... Только обещай, что не проболтаешься! - Да если и проболтаюсь - кто мне поверит?! - Это уж точно, - усмехнулся Крыса. Часы у камина пробили половину десятого. - Не возражаешь, если я остановлю часы? На нервы действуют... - Давай, конечно. Это же твои часы. Он подошел к часам, открыл стеклянную крышку на циферблате и остановил рукой стрелки. Звуки и Время прекратили свое существование на Земле. - Короче говоря, я умер с Овцой внутри. Подождал, когда она заснет покрепче, перекинул веревку через балку под потолком - и голову в петлю. Так, что скотина удрать не успела... - Что обязательно нужно было умирать? - Другого выхода просто не оставалось. Опоздай я на день - и Овца завладела бы мной целиком... Это был мой последний шанс. И он снова потер ладони. - Я так хотел с тобой встретиться - в те минуты, когда был самим собой. Самим собой, понимаешь? С собственной памятью - и собственной слабостью одновременно... Вот и послал тебе фотографию - как подсказку. Надеялся, что ты успеешь найти дорогу сюда, пока я еще принадлежу себе хоть немного... - И это тебя спасло бы? - Тогда спасло бы, - очень тихо ответил он. - Вся загвоздка здесь - именно в слабости, - продолжал Крыса. - С нее-то все и начинается. Сколько бы я тебе ни рассказывал, тебе этой слабости не понять. - Все люди, в принципе - слабые... - Это - обобщение! - Крыса нервно защелкал пальцами. - Если всех людей подводить под общий знаменатель - ни у кого вообще ни черта не получится. Я же сейчас говорю об индивидууме и о вещах очень личного плана. Я молчал. - Слабость внутри человека гниет, и гниль эта разрастается. Как гангрена. Я в себе это обнаружил еще подростком. Психовал страшно... Знаешь, что происходит с душой, когда что-то медленно, годами разлагается у тебя внутри - и ты это все время чувствуешь? Я продолжал молчать, лишь поплотнее закутался в одеяло. - Тебе, пожалуй, этого не понять, - продолжал он. - У тебя с этим все в порядке... А между тем, это и есть Слабость. Все равно что генетическая болезнь. Сколько ни изучай ее в себе - вылечиться невозможно. И сама она не проходит в одно прекрасное утро. Только становится хуже и хуже с годами, и все... - Погоди. Слабость чего конкретно? - А всего. Слабость морали. Слабость сознания. Слабость человека из самого факта его существования... Я рассмеялся. На этот раз, черт возьми, у меня получилось-таки рассмеяться. - Тогда получается, что сильных людей вообще не бывает! - Опять ты обобщаешь! Конечно, у всех есть свои слабые стороны. Но Настоящая Слабость, так же как и настоящая сила, встречается крайне редко. Всепожирающая Слабость, от которой душа утопает в беспросветном мраке - такая слабость тебе неведома. Но она встречается у других людей. Люди-то разные. Всех под одну гребенку не пострижешь... Я молчал. - Потому я и уехал из города. Чтобы, опускаясь все ниже, гниль свою людям не показывать. Тебе, в том числе... Здесь, по крайней мере, можно было жить в одиночку и не доставлять никому неприятностей. И, в конечном итоге... Крыса выдержал паузу, и чернота вокруг нас еще больше сгустилась. - ... В конечном итоге, от Овцы убежать, пока можно было, я не решался из той же проклятой Слабости. А однажды понял, что уже не выберусь. И с этого дня даже твой приход уже ничего бы не изменил. Даже если б я сам себя взял за шиворот и заставил спуститься с гор - очень скоро прибежал бы обратно. Вот что это такое, Настоящая Слабость.. - Чего от тебя хотела Овца? - Меня. Всего - от начала и до конца. Мое тело, мою память, мою проклятую Слабость, мои споры с самим собой... Все это она страсть как любила. У твари была целая куча щупалец; эти щупальца она вонзала мне то в нос, то в уши - и лакомилась мной, как коктейлем через соломинку, отсасывая душу, выжимая меня, как лимон... - Хм-м... И что же было взамен? - Взамен, брат, было ТАКОЕ, что я и оценить-то как следует никогда не смог бы. И не то чтобы Овца эту штуку выдумала специально, чтобы меня вознаградить; здесь другое... Я, правда, успел толко самый краешек увидать. Но даже это... Крыса на секунду умолк. - Даже то, что я увидел, просто сшибало с ног. Просто с ума можно было сойти. Не знаю, как объяснить. Словами не опишешь, как ни старайся... Всемирная Домна. Горнило Вселенной, в котором переплавляется все и вся. Настолько божественной красотищи, что дыхание останавливается. И в то же время - такое злое, дьявольское, что кровь в жилах стынет от ужаса... Стоит человеку погрузить туда свое тело - все человеческое для него перестает существовать. Память, мысли, критерии добра и зла, чувства, страдания - все исчезает... Что-то похожее на динамику Начала Времен, когда Космос рождался из одной-единственной точки. - И ты отказался? - Да. Все это теперь похоронено - вместе с моим телом. Теперь у меня осталось еще одно дело; закончу его - и тогда уж навечно исчезну. - Дело? - Так, пустяки. Я еще попрошу тебя кое-что сделать. Но об этом - чуть позже... Мы с ним почти синхронно отхлебнули по глотку пива. Непонятно отчего, но понемногу и правда становилось теплее. - Значит, кровяная бомба в мозгу - это что-то вроде кнута? - спросил я. - Хлыст, которым Овца понукала своих "хозяев"? - То-то и оно. Когда гематома сформировывается окончательно, человеку уже никуда не убежать... - Так чего все-таки хотел Сэнсэй? - Это был сумасшедший. Его психика не выдержала при виде Мирового Горнила... Овца использовала его тело, чтобы создать гигантскую Машину Власти. Только для этого она в него и залезла. Как в дешевую вещь: поносил и выбросил. Для воплощения же Идеи Овцы он не годился - это был полный ноль... - И после смерти Сэнсэя она решила использовать тебя в качестве преемника этой власти, так? - Именно. - И что должно было наступить в итоге? - Империя Абсолютной Анархии. Когда все противоречия сваливаются в одно целое. А в центре - я с Овцой в голове. - Ну, и почему ты отказался? Время медленно умирало. И на это медленно умиравшее Время сыпал и сыпал беззвучный снег. - А я слабость свою люблю. Люблю, когда душа болит, когда тяжело... Как солнце летнее припекает, как ветер пахнет, как цикады стрекочут, и все такое... Страшно люблю, до чертиков. С тобой вот пиво попить... - Крыса будто захлебнулся словами. - Да не знаю я! Я лихорадочно пытался найти, что сказать. Но слова не подыскивались, хоть тресни. Кутаясь в одеяло, я продолжал разглядывать темноту. - Сдается мне, из одного и того же материала мы с тобой наворотили что-то совершенно противоположное, а? - сказал вдруг Крыса. - Ты, вообще, веришь в то, что мир становится лучше? - А кто может знать, что лучше, что хуже? Крыса рассмеялся: - Ей-богу, если б на свете существовало Царство Великих Обобщений - ты бы там был царем! - Только без Овцы в голове, - усмехнулся я. - Это точно! Овца бы в тебе надолго не задержалась, - Крыса залпом допил уже третье пиво и с грохотом поставил банку на стол. - В общем, тебе нужно поскорее спускаться с гор. Пока все выходы снегом не завалило. Ты же не хочешь здесь зимовать? Дня через три-четыре снег повалит без остановки. Дорога обледенеет: захочешь выбраться - костей не соберешь... - А ты? Что ты собираешься делать дальше? В тяжелой, угрюмой тьме Крыса вдруг неожиданно легко и жизнерадостно засмеялся: - Для меня, брат, уже никакого "дальше" не существует! К концу зимы я просто исчезну. Сколько эта зима будет длиться - я уж не знаю. Одна зима - значит, одна зима. Ровно столько назначено. Здорово, что мы с тобой успели еще раз встретиться. Хотелось, конечно, где посветлее да потеплее... - От Джея тебе привет... - О! Ты ему тоже обязательно передай. - И с твоей женщиной я встречался. - Как она? - Нормально. Работает в той же фирме. - Значит, замуж так и не вышла? - Нет пока, - ответил я. - Хотела узнать, все уже закончилось или нет? - Да, все закончилось, - сказал Крыса. - Я сам, своими силами это долго закончить не мог... Но теперь - конец. Во всей моей жизни не было ни малейшего смысла. Хотя, конечно, если одолжить у тебя твою страсть к обобщениям - ни в чьей жизни на этом свете смысла, в принципе, нет... Правильно я говорю? - Правильно... - ответил я. - И напоследок у меня к тебе два вопроса. - Сколько угодно. - Сначала - про Человека-Овцу. - Человек-Овца - славный малый! - Ну, а тот Человек-Овца, который сюда приходил? Ведь это был ты, верно? Несколько секунд Крыса молча хрустел костяшками пальцев. - Да, - вымолвил он наконец. - Это был я. Человек-Овца одолжил мне свое тело на пару часов... А ты что, сразу догадался? - Не сразу. К середине разговора. Сначала не понял... - Честно сказать, ты меня здорово удивил, когда гитару в щепки разнес. Во-первых, я еще никогда не видел, чтобы ты так бесился; а во-вторых, это была, как-никак, моя первая в жизни гитара. Дешевка, конечно, но все-таки... - Извини, - смутился я. - Я просто хотел напугать тебя, чтобы ты выдал себя наконец и перестал мутить воду... - Да ладно. Бог с ней, с гитарой. Уже завтра от этого места вообще ничего не останется... - сказал он беззаботно. - Ну, а второй вопрос, видимо - насчет твоей подруги? - Да. На этот раз Крыса молчал очень долго. Добрую минуту, наверное, он потирал руки. И наконец глубоко вздохнул: - О подруге твоей я, по-возможности, вообще не хотел разговаривать. Она просто не входила в мои расчеты. - Не входила в расчеты? - Ну да. Я-то устраивал вечеринку, как говорится, для своих. Чтобы это касалось только нас с тобой, понимаешь? И вдруг появляется она... Нам не следовало втягивать ее в эту кашу. Как ты заметил, у этой девочки - сверхъестественные способности. Особый дар притягивать к себе редкие случайности и неординарные события. Но в таком месте, как это, ей появляться было нельзя. Для ее способностей здесь оказалось слишком высокое напряжение... - Что с ней случилось? - Сама-то она в порядке. Жива-здорова... Вот только тебя ей, пожалуй, привлечь будет больше нечем. Жаль, конечно... - Но почему?! - Кое-что в ней самой исчезло. Сгорело внутри... Я молчал, ошарашенный. - Я знаю, это тяжело, - продолжал Крыса. - Но рано или поздно оно все равно сгорело бы. Как сгорало десятки раз и у тебя , и у меня, и у всех девчонок, что были с нами когда-то... Я молча кивнул. - Я скоро пойду, - сказал Крыса. - Мне нельзя здесь долго... Я думаю, где-нибудь мы еще обязательно встретимся, а? - Да, конечно... - пробормотал я. - Хорошо бы - там, где солнце светит, и лето в самом разгаре, - добавил он. - И напоследок - просьба... Завтра утром установи стрелки часов на девять ноль-ноль. Потом отодвинь часы от стены - и сзади на корпусе увидишь четыре провода. Соедини их: красный - с красным, зеленый - с зеленым. Ровно в половине десятого выходи из дома и спускайся с гор. Ровно в двенадцать один мой старый знакомый заглядывает ко мне на чай... Идет? - Хорошо, я все сделаю. - Все-таки я рад, что мы с тобой повстречались!.. Тишина в последний раз обняла нас обоих. - Прощай! - сказал Крыса. - Увидимся, - сказал я в ответ. Закутавшись в одеяло, я закрыл глаза и весь обратился в слух. Ступая по полу так, словно ботинки его были абсолютно сухими, Крыса прошел через комнату к выходу и распахнул парадную дверь. Гостиную сразу заполнило ледяным воздухом. Ветра не было; воздух просто пропитался жутким холодом, и все. Крыса распахнул дверь и долго стоял, не двигаясь, в дверном проеме. Он стоял и смотрел непонятно на что - не на пейзаж снаружи, не внутрь комнаты и не на меня, а на что-то совсем другое. Может, на дверную ручку, может - на собственные ботинки. Он постоял так - и, словно захлопывая ворота Времени, с мягким щелчком затворил за собою дверь. И осталась одна тишина. Тишина - и ничего больше. 13. КРАСНЫЙ ПРОВОД, ЗЕЛЕНЫЙ ПРОВОД. ОХРИПШИЕ ЧАЙКИ. Крыса сгинул, и вскоре невыносимый озноб охватил мое тело. К горлу подкатывала тошнота, но сколько я ни бегал в туалет проблеваться, ничего, кроме натужного кашля, наружу не выходило. Я поднялся в спальню, кое-как стянул с себя свитер и рухнул в постель. Озноб пришел вместе с жаром. Очень скоро одеяло и простыни пропитались потом, хоть выжимай, и ледяная влажная масса облепила меня с головы до ног. - Часы заведи на девять... - шепчет мне кто-то навязчиво в самое ухо. - Красный провод - к красному проводу... Зеленый - к зеленому... А в полдесятого уходи отсюда... - Ты не волнуйся, - бубнит Человек-Овца. - Все будет в полном порядке... - Все клетки постепенно переродятся, - убедительным тоном произносит моя жена. В левой руке у нее - белая сорочка с прозрачными кружевами. Голова совершенно бессознательно мотается из стороны в сторону. Амплитуда колебания головы - от десяти до пятнадцати сантиметров... Красный провод - к красному проводу... Зеленый - к зеленому... - Я смотрю, ты ничегошеньки не понимаешь, - сокрушается моя подруга. Я и в самом деле не понимаю уже ни черта. Я слышу, как шумят волны - тяжелые, зимние. Море - свинцового цвета, волны по краю - как кружевной воротник у платья девчонки... Окоченевшие чайки. Я - один в зале запертого снаружи Океанариума. Несколько китовых пенисов, выстроенные в ряд, глядят на меня с витрины. Невыносимо душно. Нужно срочно открыть окно... - Нельзя, - говорит водитель черного автомобиля. - Если один раз открыть, то обратно уже не закроешь. И тогда мы все просто погибнем... Кто-то все-таки открывает окно. Нечеловеческий холод. Слышно, как кричат чайки. Их охрипшие резкие голоса раздирают мне душу в клочья. - Вы еще помните, как зовут вашу кошку? - обращается ко мне Водитель. - Селедка, - отвечаю я. - Нет, не Селедка! - говорит он. - Имя вашей кошки уже поменялось! Имена, знаете ли, имеют свойство постоянно меняться. Ведь и вы сами уже не знаете, как вас зовут, не так ли? Дикий холод. И слишком много охрипших чаек. - Только посредственность из всех путей выбирает самый длинный, - сказал мне Человек В Черном. - Зеленый провод - это и есть красный провод, а красный - это зеленый!.. - Про войну ты что-нибудь слышал? - спросил Человек-Овца. Оркестр Бенни Гудмэна начал вступление к "Airmail Special". Чарли Крисчен затянул безобразно длинное соло. На голове у него - мягкая кремовая шляпа... Это было последнее, что я увидел, прежде чем провалился в бездонную темноту. 14. И СНОВА - ПРОКЛЯТЫЙ ПОВОРОТ Щебетали птицы. Солнечный свет, просочившись сквозь деревянные жалюзи, разрисовал полосатым узором постель. Мои наручные часы на полу у кровати показывали 7:35. Шерстяное одеяло и простыни подо мной вымокли так, точно какой-то кретин вылил мне прямо в кровать целое ведро воды. Голова была по-прежнему свинцовой, но жар заметно спал. За окном все пространство до горизонта побелело от снега. Новое утро выкрасило долину сверкающим серебром. Холодный воздух приятно бодрил, покалывая кожу. Я спустился по лестнице и принял горячий душ. Лицо мое в зеркале выглядело до отвращения белым, а щеки за одну ночь ввалились так, словно меня не кормили два месяца. Выдавив из тюбика в три раза больше крема для бритья, чем обычно, я аккуратно намылил щеки и тщательно побрился. Затем пошел в туалет и освободился от такого огромного количества жидкости, что сам себе не поверил. Совепшив сей сортирный подвиг, я вконец обессилел. Как был, в халате, я упал на диван и пролежал, свепнувшись калачиком, минут пятнадцать. За окном по-прежнему щебетали птицы. Снег начал таять, с крыши звонко и часто капало. Время от времени откуда-то издалека доносился пронзительный скрип непонятно чего. В половине девятого я съел яблоко, выпил два стакана виноградного сока. И принялся укладывать вещи. Из подпола в кухне я решил позаимствовать бутылку белого вина, большую плитку шоколада и пару яблок. Я собрался в дорогу - и в воздухе гостиной разлилась какая-то неуловимая грусть. Вся многолетняя, запутанная история этого странного дома, наконец, подходила к концу. Сверившись с часами на руке, ровно в девять я подошел к часам у камина, подтянул вверх одну за другой три гири и установил стрелки на девять ноль-ноль. Потом отодвинул корпус часов от стены и соединил торчавшие из задней панели провода. Зеленый провод - с зеленым. Красный - с красным. Четыре отверстия для проводов были проделаны в фанере шилом. Две дырки сверху, две снизу. Сами провода были накрепко приторочены к корпусу часов точно такой же проволокой, что я видел у Крысы в джипе. Я придвинул часы обратно к стене и подошел к зеркалу попрощаться со своим двойником. - Пусть все будет хорошо, - сказал я ему. - Пусть все будет хорошо, - сказал он мне. Вспоминая маршрут, каким мы пришли сюда, я зашагал по прямой через пастбище. Снег пронзительно скрипел под ногами. Без единого следа на бескрайнем снегу, долина казалась громадным серебряным озером, затопившим кратер исполина-вулкана. Обернувшись, я увидел одинокую цепочку следов, тянувшуюся от меня до самого дома. Линия следов замысловато вихлялась из стороны в сторону. Что ни говори, а ходить по прямой - не такое уж и простое занятие. Дом при взгляде издалека смотрелся точь-в-точь как живое существо. Весь он как-то смущенно ужался - и время от времени вздрагивал, отряхивая снег с треугольной крыши. Лепешки снега соскальзывали вниз по скату и с грохотом разбивались о землю. Я пошел дальше - и вскоре добрался до края пастбища. Затем очень долго шагал по березовым зарослям. Наконец, переправившись через мостик, обогнул конусовидную сопку и вышел на Проклятый поворот. Мне повезло: снег на дороге еще не успел слежаться и заледенеть. И все же это был очень странный снег: как осторожно ни ступай по нему, сердце не отпускает липкий, противный страх, будто еще шаг - и провалишься по пояс, если не хуже. Потребовалась целая вечность, чтобы, цепляясь за осыпающиеся валуны вдоль обочины, преодолеть-таки этот чертов поворот. Подмышки взмокли так, будто стояла тридцатиградусная жара. Все это сильно смахивало на страшные сны моего детства. С правой обочины просматривалась равнина внизу. Вся она словно поседела от снега. Посередине текла, ослепительно искрясь на солнце, речка Дзюнитаки. Мне даже почудилось, будто издалека донесся гудок речного парома. Погода была - лучше некуда. Я глубоко вздохнул, поправил рюкзак за плечами - и зашагал пологой дорогой вниз. Но уже за следующим поворотом остановился. Новенький, незнакомый мне джип громоздился прямо посреди дороги, загораживая проход. Рядом с джипом стоял Черный Секретарь и пристально смотрел на меня. 15. ЧАЙ В ДВЕНАДЦАТЬ ЧАСОВ - А я тебя жду, - сказал Секретарь. - И не просто жду, а вот уже двадцать минут. - Откуда вы узнали?! - О чем? О месте или о времени? - О времени, - сказал я и опустил на землю рюкзак. - А как ты думаешь, что позволило мне стать секретарем самого Сэнсэя? Трудолюбие? Сноровка? Или, может, "ай-кью"? Глупости! Это стало возможным лишь благодаря особому дару, которым я, к твоему сведению, обладаю. Или - "шестому чувству", если пользоваться твоими словами... На нем были бежевая куртка, толстые лыжные брюки, а на глазах - солнцезащитные очки с зелеными стеклами. - Именно поэтому мы с Сэнсэем и совпадали в главном. В том, что намного превосходило такие банальные критерии, как "здравый рассудок", "элементарная логика" или, скажем, "общественная мораль"... - "Совпадали"? - Ровно неделю назад Сэнсэй скончался. Похороны были роскошными. Весь Токио сейчас буквально стоит вверх дном: никак не выберут, кому же достанутся его капиталы... Мутный поток посредственности хлынул в освободившееся пространство. Ночей не спят, овцы божьи... Я перевел дыхание. Секретарь достал из нагрудного кармана серебряный портсигар, вынул сигарету без фильтра и закурил. - Не желаешь? - протянул он мне портсигар. - Нет, - сказал я. - Честно скажу, ты свою задачу выполнил превосходно. И сделал даже больше, чем от тебя ожидалось. Не стану скрывать: я от тебя такого не ожидал. Поначалу я даже готовил тебе целый ряд подсказок - на случай, если ты совсем залезешь в тупик... Но твоя встреча с Профессором Овцой меня просто очаровала! Настолько, что я бы даже не возражал, если б ты захотел на меня работать... - Значит, вы с самого начала знали про это место? - Естественно! За кого ты меня принимаешь?... - А можно вопрос? - Давай, - снисходительно усмехнулся Секретарь. - Но только короткий. - Все-таки, почему вы не рассказали мне про это место сразу? - Потому, что ты должен был разыскать его сам. Своим умом и по собственной воле. И еще я хотел, чтобы ты заставил своего приятеля вылезти из его черной дыры. - Из какой еще черной дыры?... - Психологической черной дыры. После встречи с Овцой человек, как правило, отключается от внешнего мира - и впадает в состояние временной потери ориентации. Ну, что-то вроде сильной контузии... Вытащить его из этого состояния и было твоей задачей. Однако поверить - даже тебе! - он мог только в одном случае: если бы ты пришел к нему искренним и невинным, как лист бумаги, на котором ничего не написано... Просто, не правда ли? - Куда уж проще... - Любой замысел кажется проще простого, когда он уже раскрыт. Разработать до мелочей программу такого замысла - вот что самое сложное! Прогноз колебания человеческих эмоций на компьютере не составишь; здесь уже приходится работать вручную... Зато уж когда программа, которую ты создал с таким трудом, срабатывает без сучка, без задоринки - вот тогда и наступает удовлетворение, полноценнее которого не бывает! Я молча пожал плечами. - Итак, - продолжал Секретарь, - Охота На Овец успешно подходит к концу. Благодаря моим верным расчетам - и твоему простодушию. Теперь-то уж я доберусь до твоего приятеля... Так или нет? - Да, конечно, - подтвердил я. - Он вас ждет. Сказал, что у вас с ним чай в двенадцать часов... Мы оба совершенно синхронно взглянули каждый на свои часы. На моих было 10:40. - Ну что ж, я должен идти, - произнес Секретарь. - Опаздывать - не в моем стиле. Мой водитель отвезет тебя в город. Да, и последнее. Вот тебе за труды... Он полез в нагрудный карман, достал оттуда банковский чек и протянул мне. Я взял бумажку и, не глядя, затолкал в карман куртки. - Что, даже проверить не хочешь? - А что, разве есть такая необходимость? Секретарь от души расхохотался: - С тобой, ей-богу, приятно иметь дело! Кстати говоря - фирму-то вашу напарник твой распустил. А зря! Перспективы у вас были самые радужные. Рекламный бизнес, попомни мои слова, очень скоро начнет набирать обороты. И тебе я посоветовал бы избавляться от всяких напарников как можно скорее... - Вы - сумасшедший, - очень внятно произнес я. - Мы еще встретимся, - только и ответил Секретарь. Сказав так, он отвернулся и быстро пошел по дороге в долину. - Селедка ваша в порядке! - заверил меня Водитель, ведя машину вниз по горной дороге. - Растолстела, как мячик!.. Я сидел в кресле рядом с Водителем. За баранкой огромного, хищного, как рептилия, джипа он смотрелся совершенно другим человеком. Всю дорогу до самого города он очень подробно рассказывал мне про похороны Сэнсэя и про то, как ухаживал за Селедкой - но я почти не слушал его. В половине двенадцатого мы подъехали к станции. В городе стояла такая тишь, словно все его жители умерли в одночасье. Одинокий старик лениво ворошил лопатой сугроб у разъезда. Худющая собака сидела с ним рядом рядом и виляла хвостом. - Большое вам спасибо! - сказал я Водителю, выбираясь из джипа. - Не за что! - отвечал он. - А кстати, как насчет телефонного номера, что я вам дал? Дозвонились до Господа Бога? - Нет... Как-то не до того было. - С тех пор, как скончался Сэнсэй, по этому номеру стало просто не дозвониться. Никто не берет трубку! Не знаю уж, в чем там дело... - А может, Ему там тоже не до того? - Может, и так, конечно... - пробормотал водитель. - Всего вам доброго! - До свидания, - сказал ему я. Поезд отходил ровно в двенадцать. На перроне не было ни души, а во всем поезде, не считая меня, сидело три жалких пассажира. И все же чувство, что меня опять окружают живые люди, приносило несказанное облегчение. Что ни говори, а я возвращался в тот мир, где родился. Пусть бы он даже тиной болотной покрылся от собственной ограниченности и безысходной скуки - это был единственный мир, которому я принадлежал... Я жевал шоколад, когда раздался гудок отправления. Гудок отревел, поезд, дернувшись, с оглушительным лязгом тронулся с места - и тут я услышал грохот далекого взрыва. С трудом отодвинув тяжелую раму, я высунулся в окно. Несколько секунд спустя раздался еще один взрыв. Поезд плавно набирал скорость. Прошло еще три минуты - и над одинокой конусовидной сопкой на горизонте поднялся столб густого черного дыма. Все полчаса, пока поезд не свернул резко вправо и горный пезаж не скрылся из глаз, я смотрел и смотрел, завороженный, на этот дым - и никак не мог оторваться. ЭПИЛОГ - Ну, вот и все, - сказал Профессор Овца. - Все закончилось, правда? - Да, - сказал я. - Все закончилось. - Не знаю, как тебя и благодарить... - Я и сам очень многое потерял. - Нет! - покачал головой Профессор Овца. - Ты только начал жить... Разве нет? - Да, наверное... - вздохнул я. Когда я выходил из комнаты, Профессор Овца сидел за столом, уронив голову на руки, и беззвучно рыдал. Я уходил - и уносил с собой последний смысл его жизни. Правильно ли я поступал - этого я так до конца и не понял. - Она куда-то уехала, - огорченно сообщил мне управляющий отелем "Дельфин". - А куда - не сказала... Что с вами, вам нездоровится? - Пустяки, - ответил я. Я получил свои вещи и поселился в тот же номер, что и в прошлый раз. Из окна просматривалась все та же непонятная фирма в небоскребе напротив. Грудастой сотрудницы я в офисе не заметил. Два молоденьких клерка, дымя сигаретами, работали за столами. Один изучал бумажки с цифирью, а другой, вооружившись линейкой, вычерчивал на большом куске ватмана какой-то график. Из-за отсутствия грудастой казалось, будто передо мной - совсем не та фирма, за которой я наблюдал в прошлый раз. Единственное сходство заключалось в том, что и теперь было совершенно невозможно понять, чем там занимаются. Ровно в шесть сотрудники поднялись из-за столов, оставили комнату - и здание, погасив огни, погрузилось в сумерки. Я включил телевизор и посмотрел последние новости. Ни о каком взрыве в горах не сообщали ни слова. Ах, да, - осенило меня. Взрывы-то были вчера!.. Где же я прошатался целые сутки? Чем занимался? Я попробовал вспомнить - но все попытки увенчались только головной болью. Ладно. Как бы там ни было - один день уже миновал. Вот так, день за днем, мне предстояло теперь всю жизнь отворачиваться от собственной памяти. До тех самых пор, пока однажды не позовет меня снова тот далекий голос в кромешной тьме... Я выключил телевизор и, не снимая обуви, упал на кровать. Лежа один на двуспальной кровати, я разглядывал потолок - весь в разводах и пятнах. Эти разводы и пятна напомнили мне людей, что родились, жили и умерли тысячи лет назад - слишком давно, чтобы кто-то помнил о них сегодня. Отблески неоновой рекламы плясали на стенах номера, переливаяясь и меняя цвета. У самого уха тикали часы на руке. Я расстегнул ремешок, снял их и бросил на пол. Вздохи автомобильных клаксонов переплетались и наслаивались друг на друга в сумерках за окном. Хотелось спать - но заснуть не получалось, хоть тресни. Странное, непередаваемое ощущение засело в душе и прогоняло сонливость ко всем чертям. Я надел свитер, вышел на улицу, забрел в первую попавшуюся дискотеку и под вопящий нон-стопом пульсирующий "соул" выпил три двойных виски со льдом. И только тогда почувствовал себя более или менее в порядке. Что ни говори, а приводить себя в порядок следовало как можно скорее. Слишком много людей вокруг, похоже, теперь рассчитывали на мой порядок и зависели от него. Когда я вернулся в отель, трехпалый управляющий сидел на диване в приемной и смотрел по телевизору программу ночных новостей. - Утром я уезжаю, - сообщил я ему. - Сразу в Токио? - Да нет, - ответил я. - Сперва заеду кое-куда. Разбудите меня в восемь утра, если не сложно. - Да, конечно... - Спасибо за все... - Ну, что вы! - сказал управляющий и глубоко вздохнул. - А отец ничего есть не хочет. Если так будет дальше - помрет, чего доброго... - Он очень многое пережил. - Я знаю, - печально проговорил управляющий. - Да только мне он так ничего и не рассказывает! - Ну, теперь-то у вас все будет очень хорошо, - уверенно сказал я. - Подождите немного - увидите сами. Утром я завтракал в небе. Самолет приземлился в Ханэда - и через полчаса уже снова был в водухе. В иллюминаторе слева до самого горизонта сверкало бликами море. Старина Джей стоял, как всегда, по ту сторону стойки и чистил картошку. Девчонка, приходившая помочь по утрам, меняла воду в цветочных вазах и протирала столы. Из хокайдосских снегов я вернулся обратно в осень: сопки в окне "Джей'з Бара" алели роскошной кленовой листвой. Я сидел за стойкой еще не открывшегося заведения и потягивал пиво. Скорлупа арахиса с приятным треском раскалывалась, чуть только я сжимал ее в пальцах. - Между прочим, цени: найти арахис, который приятно чистить, - большое искусство! - заметил Джей. - Хм-м! - промычал я, жуя арахис. - А ты, что - все еще в отпуске? - Я уволился. - Как - уволился?! - Долгая история... Джей дочистил картошку, промыл картофелины в большом бамбуковом сите под холодной водой и завинтил кран. - Ну, и что теперь делать будешь? - Еще не знаю. Получу выходное пособие, продам права на управление фирмой... Больших денег, конечно, не получу но все-таки. Ну, и еще вот это... Я достал их нагрудного кармана банковский чек и, не глядя на сумму, передал Джею. Тот посмотрел на чек и покачал головой: - Деньги, конечно, солидные, только... не очень чистые, верно? - Угадал. - Только это - очень долгая история, да? Я рассмеялся: - Я желаю, чтобы эта бумажка хранилась где-нибудь у тебя.. Положи ее в самый солидный сейф этого почтенного заведения! - Да где ты здесь видишь хоть один сейф?! - Ну, тогда сгодится и кассовый аппарат! - Я, конечно, могу положить этот чек в абонентский сейф какого-нибудь банка... - озабоченно сказал Джей. - Только что ты, вообще, собираешься с ним делать дальше? - Послушай, Джей. Тебе, небось, немало стоило переехать в новое здание? - Да уж, стоило... - Долгов понаделал, небось? - А куда же без них, без долгов-то? - Ну, а этого чека хватило бы, чтобы погасить все долги? - Да еще и сдача осталась бы, но... - Ну вот! А за это ты бы, скажем, занес нас с Крысой в почетные члены правления своего бара. А? Никаких процентов с выручки, никакого раздела прибыли. Просто - чтобы значились имена. Ну как, идет? - Да нехорошо это как-то... - Что ж нехорошего? Случись что, не дай Господь, со мной или Крысой - ты нас тут же и приютил бы под своим крылышком... - Но ведь... Вы и так, по-моему, всегда могли на это рассчитывать. Стиснув в ладони ледяной стакан с пивом, я посмотрел ему прямо в лицо. - Знаю, - сказал я. - И все-таки - я так хочу. Джей рассмеялся и спрятал чек в карман фартука. - А я до сих пор помню, как ты надрался первый раз в жизни... Сколько же лет назад это было? - Тринадцать, - ответил я. - Ничего себе! И Джей - старый, неразговорчивый Джей! - целых полчаса проболтал со мной о добрых старых временах. И лишь когда в баре стали появляться один за другим посетители, я приподнялся со стула. - Куда собрался? Ты же только пришел! - удивился Джей. - Приличная девица пораньше спать ложится, - сказал я. - Ну, а с Крысой-то повстречался? Я уперся ладонями в стойку и глубоко-глубоко вздохнул. - Повстречался... - И что? Тоже "долгая история"? - Дол