привлечь. Но с наступлением вечера я просыпался, надевал пальто и шел в игровой центр. Автомат, найденный мной после долгих поисков, был копией того, что стоял в "Джейз-баре", - трехфлипперная "Ракета". Когда я кидал в нее монету и жал на кнопку "Старт", она тарахтела, поднимала десять своих мишеней, гасила призовую лампочку, обнуляла все шесть разрядов на табло и выставляла на старт первый шарик. Потребовалось бессчетное количество мелочи, чтобы ровно через месяц, холодным и дождливым зимним вечером, мне покорился шестой разряд - как последний мешок с песком, выброшенный из корзины аэростата. Я с трудом оторвал от флипперных кнопок дрожащие пальцы, оперся спиной о стену, открыл банку ледяного пива - и долго-долго смотрел на шесть цифр: "105220". Это был наш медовый месяц - мой и пинбольной машины. В университете я практически не показывался, а большую часть денег от подработок вкладывал в пинбол. Я методично осваивал все приемы - захваты, перепасовки, задержки, удары с лета... Пока я играл, за спиной у меня постоянно толклись зрители. Какие-то перемазанные помадой школьницы вечно терлись о мой локоть мягкими грудями. Когда я перевалил за сто тысяч, пришла настоящая зима. Промерзший игровой зал совсем обезлюдел; я же, закутавшись в байковое пальто и намотав шарф по самые уши, продолжал обниматься с пинбольной машиной. Иногда я видел себя в зеркале уборной: осунувшееся лицо, костлявые скулы, обветренная кожа... Отыграв три партии, я откидывался к стене и отдыхал, трясясь от холода и глотая пиво. Последний глоток всегда имел свинцовый привкус. Потом я кидал под ноги окурок и грыз принесенный в кармане хот-дог. Она была прекрасна, моя трехфлипперная... Только я понимал ее - и только она понимала меня. Всякий раз, когда я жал на "старт", она с блаженным урчанием выставляла ноль в шестом разряде и улыбалась мне. Я же с миллиметровой точностью оттягивал плунжер - и выстреливал серебристым сверкающим шариком. Пока шарик угорело носился по игровому полю, моя душа была безгранично свободна - как бывает, когда покуришь качественного гашиша. В голове у меня без всякой связи появлялись и исчезали самые разные мысли. На стекле, покрывавшем игровое поле, возникали и пропадали образы самых разных людей. Как волшебный фонарь, стекло отражало мои мечты - и они мерцали на нем вместе с огоньками буфера и призовой лампочкой. Ты не виноват, качая головой, говорит мне машина. Ты старался, ты сделал все, что мог. Если бы, говорю я. Левый флиппер, тычковый пас, девятая мишень. Я вообще ничего не сделал. Я даже пальцем не шевельнул. А могло бы и получиться, если бы сильно захотел. Человеческие возможности очень ограничены, говорит она. Возможно, отвечаю я. Но еще ничего не кончилось, я еще держусь... Возврат, пуск, ловушка, вброс, отскок, захват, шестая мишень...... призовая игра. "121150". Теперь кончилось, говорит машина. Все кончилось. А в феврале она пропала. Игровой центр снесли, и через месяц на его месте возвели круглосуточную пончиковую. Узор на занавесках повторялся на форме официанток, которые разносили пересушенные пончики на тарелках - с точно таким же узором. Приехавшие на велосипедах старшеклассницы, шофера из ночных смен, работницы баров и одетые не по сезону хиппи пили там кофе с одинаково тоскливым выражением на лицах. Заказав чашку совершенно мерзкого кофе и пончик с корицей, я спросил официантку о судьбе игрового центра. - Игровой центр? - Был здесь совсем недавно... - Не знаю. - Официантка сонно покачала головой. Такой вот у нас город - никто не помнит о событиях месячной давности. С тяжелым сердцем я отправился кружить по городу. Где теперь находилась трехфлипперная "Ракета", не знал никто. И я завязал с пинболом. Когда приходит положенное время, человек перестает играть в пинбол. Только и всего. * / 16. / * Дождь, ливший уже несколько дней, в пятницу вечером вдруг прекратился. Город, который был виден из окна, напитался противной дождевой водой и весь распух. Закат выцветил волшебными красками рваные тучи, и отраженный свет принес эти краски в комнату. Надев поверх майки ветровку, Крыса вышел на улицу. Черный асфальт, тянувшийся далеко-далеко, был весь в неподвижных лужах. В городе пахло сумерками после дождя. Стоявшие вдоль реки сосны насквозь промокли; с кончиков их зеленых иголок стекали водяные капли. Побуревшая дождевая вода была теперь в реке и скользила по бетонному дну вниз, по направлению к морю. Сумерки подошли к концу - на город надвинулась сырая темнота. Сырость моментально обернулась туманом. Крыса медленно проехался по городу на машине, выставив локоть в открытое окно. Покатая дорога, ведущая на запад, исчезала в белом тумане. Доехав до морского берега, Крыса остановил машину у мола, откинул спинку кресла и закурил. Береговой песок, бетонные блоки, сосновая роща - все вымокло до черноты. Сквозь шторы ее окон пробивался теплый желтый свет. На часах - десять минут восьмого. Время, когда люди заканчивают ужин и растворяются в тепле своих комнат. Крыса заложил руки за голову, закрыл глаза и попытался вызвать в памяти обстановку ее квартиры. Он заходил туда всего два раза, поэтому воспоминания были не очень достоверны. Как заходишь, попадаешь в кухню-столовую размером в шесть татами... Оранжевая скатерть, цветочные горшки, четыре стула, пакет апельсинового сока, на столе газета и чайник из нержавейки... Все расставлено и разложено очень аккуратно. Нигде ни пятнышка. Что дальше... Дальше две маленькие комнаты - но перегородку давно сломали, и получилась одна большая. Там продолговатый письменный стол, накрытый стеклом, а на нем... На нем три глиняные пивные кружки. Один ящик битком набит разными карандашами, линейками, ручками... В другом лежат простые и чернильные резинки, старые квитанции, пресс-папье, клейкая лента, всевозможных цветов скрепки... А еще карандашная точилка и марки. Рядом со столом - видавшая виды чертежная доска и лампа на длинной штанге. Какой на лампе абажур? Кажется, зеленый... А дальше, у стены - кровать. Маленькая кровать из некрашеного дерева, каких много в Северной Европе. Залезешь на нее вдвоем - она заскрипит, как прогулочная лодка, взятая в парке напрокат. Туман сгущался с каждой минутой. Морской берег плыл в молочно-белой тьме. Время от времени на дороге показывались желтые огни противотуманных фар и медленно проходили мимо. Проникавшая в окно морось вымочила все в машине - сиденья, лобовое стекло, ветровку, сигареты в кармане... Резко взвыли сирены сухогрузов на рейде - так голосят отбившиеся от стада телята. То короткие, то длинные гудки складывались в гаммы, пронзали темноту и улетали в сторону гор. А что там у левой стены? - продолжает вспоминать Крыса. Там книжная полка, маленькая стереосистема, пластинки... Дальше платяной шкаф. Две репродукции Бена Шана. На полке ничего интересного. Большей частью книги по архитектуре. Ну, еще по туризму - путеводители, карты, дорожные заметки. Несколько бестселлеров, жизнеописание Моцарта, ноты, разные словари... Есть французский, с надписью на форзаце: награждается такая-то. Пластинки - в основном, Бах, Гайдн, Моцарт. И несколько оставшихся с девичества - Пэт Бун, Бобби Дарин, "Плэттерз"... Крыса застрял. Что-то оставалось еще. И это было важно. Без этого вся комната зависала, не обретала реальных контуров. Что же там еще? Погоди, сейчас вспомню... Ну да, люстра... и ковер. А что там за люстра? И какого цвета ковер? Не помню, хоть тресни... А если открыть сейчас дверцу, пройти через рощу, постучаться к ней и все узнать про люстру и цвет ковра? Господи, какая глупость... Крыса снова откидывается назад и смотрит на море. Над морем повис белый туман, кроме него, ничего не разглядеть. А в глубине тумана с размеренностью сердечного ритма вспыхивает и гаснет оранжевый огонь маяка. Лишенная потолка и пола, ее комната некоторое время потерянно висела в темноте. Образ стал постепенно терять мелкие подробности - и в конце концов растерял их все до единой. Крыса уставился в потолок и медленно закрыл глаза. Потом, как щелкнув выключателем, погасил у себя в голове весь свет - и зарылся сердцем в эту новую темноту. * / 17. / * Трехфлипперная "Ракета"... Она не переставала звать меня откуда-то. Изо дня в день, без отдыха... Со страшной скоростью я разделался с горой накопившейся работы. На обед не ходил, с абиссинскими кошками не играл. И ни с кем не разговаривал. Секретарша время от времени заходила меня проведать, изумленно качала головой и уходила обратно. К двум часам я выполнил дневную норму, кинул черновики секретарше на стол и выпорхнул на улицу. А потом бегал по игровым центрам в центре Токио и искал трехфлипперную "Ракету". Увы, безрезультатно. Никто такого автомата не видел, и никто о таком не слышал. - Может, вам подойдет "Покоритель подземелья"? Четыре флиппера, новая модель, только пришла, - спросил меня хозяин одного из центров. - Не подойдет. К сожалению... Казалось, я его слегка разочаровал. - А вот еще "Леворукий бейсболист". Три флиппера. На каждом круге выдает призовой шарик. - Извините, - сказал я. - Меня интересует только "Ракета". Тем не менее, он любезно поделился телефонным номером своего знакомого, пинбольного фаната. - Если он вам не поможет, то уже не поможет никто. Ходячий справочник, а не человек. Двинутый на этом деле. - Спасибо, - поблагодарил я. - Не стоит, не стоит... Удачных поисков. Зайдя в тихую кофейню, я набрал номер. После пяти гудков ответил негромкий мужской голос. На заднем плане слышались семичасовые теленовости и лепет младенца. - Хотел бы у вас спросить об / одном автомате / для игры в пинбол, - представившись, сказал я. Некоторое время на том конце молчали. - О каком именно? - послышалось снова. Звук телевизора стал тише. - Трехфлипперная модель под названием "Ракета". Мой собеседник издал глубокомысленное мычание. - На доске нарисован космический корабль, планеты... - Я знаю, - перебил он. Потом прокашлялся. Так разговаривают молодые преподаватели, только что из аспирантуры. - Модель шестьдесят восьмого года, "Гилберт и сыновья", Чикаго. Известна как несчастливая машина. - Несчастливая машина? - Знаете что, - сказал он, - может, нам встретиться и поговорить? Встреча была назначена на вечер следующего дня. Обменявшись визитными карточками, мы подозвали официантку и заказали кофе. Мой новый знакомый и в самом деле оказался преподавателем университета, чем немало меня удивил. Лет ему было тридцать с чем-то, его волосы уже начинали редеть, но тело оставалось загорелым и крепким. - Преподаю испанский язык, - сказал он. - Поливаю водой пустыню. Я восхищенно покивал. - А с испанского вы переводите в вашей фирме? - Я перевожу с английского, мой напарник с французского. Этого уже хватает. - Жаль, - сказал он. Его руки были скрещены на груди, и особой жалости на лице не отражалось. Пальцы потеребили узел галстука. - Вы не бывали в Испании? - спросил он. - К сожалению, нет, - ответил я. Принесли наш заказ, и разговор об Испании завершился. Мы стали молча пить кофе. - Фирма "Гилберт и сыновья", - неожиданно начал он, - вышла на рынок пинбольных автоматов сравнительно поздно. Со Второй Мировой войны и до Корейской она, в основном, выпускала боевое оборудование для бомбардировщиков. Когда же в Корее заключили перемирие, решила освоить новый бизнес. Игровые автоматы, музыкальные, торговые, для попкорна... Одним словом, мирную продукцию. Первый автомат для пинбола был сделан в пятьдесят втором году. Довольно неплохой. Прочный и дешевый. Но не особо интересный. Журнал "Биллборд" писал: "Такие пинбольные автоматы больше похожи на бюстгальтеры, которыми укомплектованы женские подразделения Советской Армии". Впрочем, продавался он вполне успешно. Его стали экспортировать в Мексику, а потом охватили всю Латинскую Америку. Там слабо развито техобслуживание, поэтому сложным машинам предпочитают крепкие и надежные. Он замолчал, отпивая воду. Казалось, ему не хватает экрана, диапроектора и указки. - Вы, наверное, знаете, что американский, а значит, и мировой пинбольный бизнес контролируют четыре компании. А именно: "Готтлиб", "Бэлли", "Чикаго Койн" и "Вильямс". Большая четверка. И вот в эту олигархию вклинивается "Гилберт". Начинается жестокая война. И через пять лет, в пятьдесят седьмом году, "Гилберт" вынужден уйти из пинбола. - Уйти? Кивнув, он равнодушно допил остатки кофе и несколько раз обтер губы носовым платком. - Да. Им пришлось отступить. Впрочем, свои деньги они успели сделать. На Латинской Америке. Просто решили выйти, пока раны не так глубоки. В конце концов, изготовлять пинбольные машины очень сложно, это ведь целое ноу-хау. Нужны квалифицированные специалисты, нужно ими руководить, нужно планировать... Нужна сеть по всей стране, нужны агенты по доставке и складированию... Нужны мастера, которые в течение пяти часов после поломки вылетят в любую точку и отремонтируют любую машину. К сожалению, у новичков из фирмы "Гилберт" на все это пороху не хватило. Они сглотнули слезы и последующие семь лет занимались торговыми автоматами и дворниками для "крайслеров". Но совсем пинбола не оставили. Тут он замолчал. Достал из кармана пиджака сигарету, постучал кончиком по столу, щелкнул зажигалкой. - Совсем они пинбола не оставили. Потому что у них была гордость. В секретной мастерской велись новые разработки. В проектную команду тайно набирались отставные специалисты из "Большой четверки". Под проект выделялись огромные средства с единственной целью: построить автомат, не уступающий ни одному из сделанных "четверкой". Причем тоже за пять лет, начиная с пятьдесят девятого. И сама фирма времени зря не теряла: была создана идеально отлаженная сеть от Ванкувера до Вайкики - ее обкатали на других товарах. К концу этих пяти лет все было готово. Как и планировалось, первый автомат новой серии вышел в шестьдесят четвертом и назывался "Большая волна". Из кожаного портфеля он извлек альбом для газетных вырезок, открыл его на нужной странице и передал мне. На страницу были наклеены журнальные фотографии "Большой волны": общий вид, игровое поле, доска управления, табличка с инструкцией. - Это была поистине уникальная машина. В ней воплотилось сразу несколько новаторских идей. К примеру, индивидуальная подстройка. Игрок мог менять определенные характеристики так, чтобы они лучше всего соответствовали его технике. То есть, была сделана заявка на большой успех. Сегодня подобные вещи никого не удивляют - но для того времени это был настоящий прорыв. Кроме того, сработали автомат на совесть. Во-первых, он был надежен. Автоматы "Большой четверки" обычно рассчитывались на три года эксплуатации, а тут срок довели до пяти лет. Во-вторых, возможность быстро набирать очки на рискованной игре была реализована очень тонко, и такая игра стала сердцевиной техники. После этого фирма продолжила начатую серию выпуском следующих машин. "Восточный экспресс", "Транс-Америка", "Капеллан"... Каждая получала высокую оценку в пинбольных кругах. Последней моделью серии стала "Ракета", которая всей сутью резко отличалась от четырех предшественниц. Как альтернатива вечному поиску свежих идей, эта машина была задумана ортодоксально примитивной. Абсолютно все ее функции были давно знакомы по автоматам "четверки". Выглядело это крайне вызывающе. Казалось, фирма очень уверена в своих силах... Он излагал медленно, разжевывая все до мелочей. Время от времени кивая, я пил кофе. Когда кофе кончилось - воду. Когда кончилась вода - закурил. - "Ракета" была удивительной машиной. С виду она не имела никаких особых достоинств. Но стоило попробовать ее в деле, как все выглядело иначе. Те же флипперы, те же мишени - но что-то неуловимое отличало ее от других моделей. И это "что-то" действовало на людей, как наркотик. Просто необъяснимо!.. А назвать эту машину невезучей мне позволили две причины. Во-первых, люди не поняли до конца всей ее прелести. Когда начали понимать, было уже поздно. Во-вторых, обанкротилась фирма. Слишком уж добросовестно все делала. Ее поглотила одна крупная корпорация - а в головной компании решили, что пинбольная отрасль им не нужна. Вот и всг. "Ракет" было выпущено около тысячи пятисот штук, но сегодня она стала антикварной редкостью, почти призраком. В среде американских фанатов рыночная цена "Ракеты" составляет около двух тысяч долларов - но до рынка она практически не доходит. - Почему? - Потому что никто не хочет с ней расставаться. Потому что она привязывает к себе любого. Удивительная машина! Он замолчал, привычно взглянул на часы и закурил. Я заказал еще кофе. - А сколько машин было импортировано в Японию? - Я наводил справки. Три машины. - Немного... Он кивнул. - Дело в том, что фирма "Гилберт" не имела в Японии налаженных каналов для своей продукции. В шестьдесят девятом году одно торговое агенство в порядке эксперимента закупило эти самые три штуки. Когда захотели взять еще, "Гилберта и сыновей" уже не существовало. - А координаты этих машин вам известны? Он помешал сахар в кофейной чашке, поскреб мочку уха... - Одна поступила в маленький игровой центр на Синдзюку. Зимой позапрошлого года его снесли. Где теперь машина, я не знаю. - Моя знакомая... - Еще одна поступила в игровой центр на Сибуе и весной прошлого года сгорела в пожаре. Все было застраховано, убытков никто не понес - разве что в мире стало одной "Ракетой" меньше. Невезучая машина, что тут еще скажешь... - Как мальтийский сокол, - сказал я. Он кивнул. - А вот куда пошла третья, я даже понятия не имею. Я дал ему адрес и телефон "Джейз-бара". - Правда, сейчас там ее уже нет. Летом прошлого года списали. Он любовно занес все в книжечку. - Меня интересует машина, которая была на Синдзюку, - сказал я. - Вы не знаете, где она может быть? - Тут несколько вариантов. Самое вероятное - она уже в металлоломе. Ведь оборачиваемость пинбольных машин очень высока. Обычный автомат изнашивается за три года - выгоднее поставить новый, чем тратиться на ремонт старого. Прибавьте к этому такую вещь, как мода. Старье просто выбрасывают... Вариант два: кто-нибудь купил ее как подержанную. Бары иногда берут такие машины: модель старая, но еще послужит. Вот и играют на ней пьяные или новички, пока вовсе не доломают. И наконец, совсем маловероятный вариант три: ее прикарманил какой-нибудь пинбольный фанат. Но, повторяю, восемьдесят процентов - за то, что она в металлоломе. Я помрачнел и задумался, держа меж пальцев незажженную сигарету. - А если взять последний вариант - вы не могли бы его проработать? - Попытаться можно, но это непросто. В мире пинбольных фанатов практически нет горизонтальных связей. Никаких списков участников, никаких информационных бюллетеней... Но давайте все же попробуем. К "Ракете" я и сам питаю некоторый интерес. - Был бы крайне признателен. Откинувшись на спинку глубокого кресла, он закурил. - Кстати, каким был ваш лучший результат на "Ракете"? - Сто шестьдесят пять тысяч, - ответил я. - Это сильно, - сказал он с тем же выражением на лице. - Это действительно сильно. И еще раз почесал ухо. * / 18. / * Следующую неделю я провел в удивительной тишине и покое. Остатки пинбольного гула еще звучали у меня в ушах - но уже не напоминали пчел, с неистовым жужжанием слетевшихся на зимний солнцепек. Осень с каждым днем обнажала свою глубину, смешанный лес вокруг гольфового поля все сыпал и сыпал на землю высохшие листья. На отлогих пригородных холмах эти листья складывали в костры - из окна квартиры я видел струйки дыма, тут и там поднимавшиеся к небу волшебными канатами. Близняшки становились все молчаливее и ласковее. Мы гуляли, пили кофе, слушали пластинки, спали, обнявшись под одеялом... В воскресенье шли пешком целый час, дошли до ботанического сада с дубовой рощей и съели там по сэндвичу с грибами и шпинатом. Чернохвостые птицы в кронах деревьев щебетали своими прозрачными голосами. С началом похолодания я купил обеим по спортивной рубашке и отдал свои старые свитера. Теперь это были уже не Двести Восемь и Двести Девять - это были Оливковый Свитер Без Ворота и Бежевый Кардиган. Они не возражали. Сверх того, я подарил им носки и новые кроссовки. И ощутил себя стареющим денежным мешком. Октябрьские дожди были великолепны. Тонкие, как иглы, и мягкие, как вата, дождевые струи поливали вянущую лужайку гольфового поля. Луж от них не оставалось, все впитывалось в почву. После дождя в лесу висел запах промокшей подстилки из опавших листьев. Свет, еле пробиваясь сюда вечером, рисовал на ней крапчатые узоры. Над лесной тропинкой торопливо перелетали птицы. В конторе тянулись одинаковые дни. Запарка осталась позади; в магнитофоне у меня крутился старый джаз - Бикс Бейдербек, Вуди Харман, Банни Бериган... Я же неторопливо работал, дымил сигаретой, через каждый час глотал виски и заедал печеньем. Наша секретарша деловито изучала расписания полетов, бронировала билеты и гостиницы, зашила мне два свитера и поменяла пуговицы на блейзере. Сделала себе новую прическу, перешла на бледно-розовую помаду, надела тонкий свитер, подчеркивающий грудь, - и слилась с осенним воздухом. Это была удивительная неделя: казалось, все будет вечно оставаться таким, как есть. * / 19. / * Заговорить с Джеем об отъезде было тяжело. Почему - непонятно, но тяжело до ужаса. Три дня сплошных попыток, и всякий раз безуспешных. Только пробуешь начать, горло пересыхает, и остается лишь пить пиво. И вот пьешь его, задавленный невыносимым чувством собственного бессилия. Дергаешься, дергаешься - и никуда ни на шаг. Стрелка часов подошла к двенадцати. Снова отложив разговор, Крыса встал со стула даже с некоторым облегчением, привычно пожелал Джею спокойной ночи и вышел на улицу. Ночной ветер был уже совсем холодным. Добравшись до дома, Крыса сел на кровать и уставился в телевизор. Открыл банку пива, закурил сигарету. Старое западное кино, Роберт Тэйлор... Реклама... Прогноз погоды... Реклама... Белый шум... Крыса выключил телевизор. Принял душ. Открыл еще одну банку пива, закурил еще одну сигарету... Было непонятно, куда уезжать из этого города. Казалось, не существует места, куда можно было бы уехать. Впервые за всю жизнь со дна души выполз страх. Похожий на каких-то земляных червей - черных и блестящих, без глаз и без сострадания. Они хотели утащить Крысу к себе под землю. Всем телом чувствуя на себе их слизь, он открыл еще банку. За эти три дня вся комната заполнилась пустыми банками и сигаретными окурками. Жутко тянуло к женщине. Вспоминалось тепло ее кожи, и быть с нею хотелось вечно. Но, - говорил сам себе Крыса, - обратной дороги нет. Разве ты не сам сжег все мосты? Разве не сам замуровал себя в стене?.. Крыса посмотрел на маяк. Небо светлело, море серело. Когда утренние лучи, словно сметая крошки со скатерти, начали разгонять темноту, Крыса лег в постель и заснул вместе со своей неприкаянностью. Крысе казалось, что его решимость покинуть город непоколебимо тверда. Немало времени ушло на то, чтобы рассмотреть проблему под всеми возможными углами и сделать правильный вывод. В построениях не осталось ни единого сучка. Он чиркал спичкой и поджигал мосты. Вслед за этим исчезал и неприятный осадок на душе. В городе, может быть, останется его тень - но кому до нее будет дело? А потом, город ведь меняется - так что скоро исчезнет и тень... И все гладко потечет дальше. Вот только Джей... Почему его существование так смущало душу, Крыса не понимал. "Я уезжаю", "Ну, счастливо", - всего ведь и дел. И главное, друг о друге им толком ничего не известно. Два незнакомых человека случайно знакомятся, потом расстаются - что здесь особенного? Но душа у Крысы болела. Он лежал на кровати, глядел в потолок - и несколько раз ударил воздух крепко сжатым кулаком. В понедельник, уже за полночь, Крыса поднял штору на входе в "Джейз-бар". Как обычно, половина освещения была выключена, и ничем не занятый Джей курил за одним из столов. Увидев Крысу, он слегка улыбнулся и кивнул. В полутьме Джей казался сильно постаревшим. Щеки и подбородок покрыла черная щетина, глаза ввалились, тонкие губы высохли и потрескались. На шее выступили вены, пальцы пожелтели от никотина. - Устал? - спросил его Крыса. - Немного есть, - ответил Джей и чуть помолчал. - Бывают такие дни. У всех бывают. Крыса кивнул, выдвинул стул и сел напротив Джея. - Как в песне... "Понедельник и дождь нагоняют на всех маету". - Точно. - Джей пристально посмотрел на собственные пальцы с зажатой в них сигаретой. - Тебе бы домой, да поспать как следует. - Какое там... - Джей медленно качнул головой, будто согнал муху. - До дома-то еще дойду, а вот попробуй усни... Крыса машинально взглянул на часы. Двадцать минут первого. В подвальном сумраке не раздавалось ни звука - время казалось умершим. За опущенными шторами "Джейз-бара" не осталось даже осколка того сияния, за которым Крыса гнался столько лет. Все как будто выцвело. И выдохлось. - Принеси-ка мне колы, - сказал Джей. - А сам пивка можешь попить. Крыса встал, достал из холодильника бутылку пива, бутылку колы и стаканы. - А музыку? - спросил Джей. - Давай сегодня в тишине посидим, - сказал Крыса. - Прямо похороны какие-то... Крыса засмеялся. Больше ничего не говоря, оба принялись за колу и пиво. Наручные часы, положенные Крысой на стол, вдруг неестественно громко запищали. Двенадцать тридцать пять - это ж сколько времени прошло! Джей почти не двигался. Крыса безотрывно смотрел, как сигарета Джея в стеклянной пепельнице истлевает до самого фильтра. - А чего ты так устал? - спросил Крыса. - Ну... - Джей заложил ногу за ногу, словно пытаясь что-то вспомнить. - Как-то вот так, без причины... Крыса взял стакан, отпил половину, поставил обратно на стол. - Вот смотри, Джей, все люди скисают, да? - Ага... - Но скисать можно по-разному. - Крыса машинально вытер губы тыльной стороной руки. - А посмотришь на людей, так никакого разнообразия. Два-три варианта, не больше. - Наверно... Потерявшие пену остатки пива собрались в лужицу на дне стакана. Крыса достал из кармана сплющенную пачку, сунул последнюю сигарету в зубы. - Хотя, если подумать, какая разница? Пусть, как хотят, так и скисают. Правильно? Джей молча слушал, наклонив стакан с колой. - Все люди меняются. А какой в этом смысл, я никогда не понимал. - Крыса закусил губу, уставился на стол и задумался. - Мне так кажется, что любые перемены и любой прогресс в конечном счете сводятся к разрушению. Или я не прав? - Наверно, прав... - Поэтому у меня нет ни любви, ни симпатии к тем, кто радостно идет навстречу пустоте. И в этом городе тоже. Джей молчал. Замолчал и Крыса. Взяв со стола спичку, он медленно зажег ее с другого конца от тлеющей сигареты и закурил новую. - Вся проблема в том, - сказал Джей, - что ты сам хочешь измениться. Правда ведь? - Точно. Протекло несколько ужасно тихих секунд. Десять или около того. Наконец, Джей произнес: - А люди вообще сделаны на удивление топорно. Ты даже не представляешь, до какой степени. Крыса перелил в стакан остатки пива из бутылки и одним глотком выпил. - Я запутался, - сказал он. Джей покивал. - Ни на что решиться не могу. - Да оно и видно. - Джей улыбнулся, точно устал от разговора. Крыса поднялся, сунул в карман пустую пачку и зажигалку. Часы показывали час ночи. - Спокойной ночи, - сказал Крыса. - Спокойной ночи, - ответил Джей. - И вот еще: кто-то сказал - ходите помедленней, а воды пейте побольше. Крыса улыбнулся Джею, открыл дверь и поднялся по лестнице. Безлюдную улицу ярко освещали фонари. Крыса присел на дорожное ограждение и взглянул на небо. "Сколько же надо воды, чтобы напиться?" - подумал он. * / 20. / * Преподаватель испанского позвонил в среду, накануне нашего ноябрьского отпуска. Был обеденный перерыв, мой напарник ушел в банк, а я сидел в кухне-столовой и ел спагетти, которые приготовила секретарша. Они были минуты на две передержаны и вместо базилика посыпаны мелко нарезанной периллой - но на вкус получилось неплохо. В самый разгар прений о способах приготовления спагетти зазвонил телефон. Секретарша взяла трубку - и через два-три слова передала ее мне, пожав плечами. - Я насчет "Ракеты", - раздался голос. - Она нашлась. - Где? - Не телефонный разговор, - сказал он. Некоторое время мы оба молчали. - Что вы имеете в виду? - То, что по телефону это трудно объяснить. - В смысле "лучше один раз увидеть"? - Нет, - пробормотал он. - Даже если увидеть, все равно объяснить трудно. Я не знал, что сказать в ответ, и ждал продолжения. - Это я не для пущей важности или чтобы подразнить. Я просто хочу с вами встретиться. - Понятно. - Сегодня в пять вас устроит? - Вполне, - сказал я. - Кстати, может заодно и поиграем? - Конечно, поиграем, - сказал он. Мы попрощались, я повесил трубку и снова принялся за спагетти. - Куда это ты собрался? - Играть в пинбол. Куда именно, еще не знаю. - В пинбол? - Ну да. Запускаешь шарик... - Знаю, знаю... Только почему вдруг пинбол? - Действительно... В этом мире полно вещей, которые наша философия не в силах истолковать. Она подперла щеку рукой и задумалась. - А ты хорошо в пинбол играешь? - Когда-то играл хорошо. Это была единственная область, где я мог чем-то гордиться. - А я вообще ничем не могу. - Значит, тебе и терять нечего. Она снова задумалась. Я тем временем доел спагетти. Потом достал из холодильника джинджер-эль. - В том, что может когда-нибудь потеряться, большого смысла нет. Ореол вокруг потери - ложный ореол. - Кто это сказал? - Не помню, кто. Но это правда. - А разве в мире есть что-нибудь, что не может потеряться? - Я верю, что есть. И тебе лучше в это верить. - Постараюсь. - Возможно, я слишком большой оптимист. Но не такой уж и дурак. - Я знаю... - Не хочу хвастаться, но это гораздо лучше, чем наоборот. Она кивнула. - Значит, ты сегодня вечером идешь играть в пинбол? - Ага. - Подними-ка руки. Я поднял обе руки к потолку. Она внимательно обследовала свитер у меня подмышками. - Все в порядке, иди играй. Встретившись в той же кофейне, что и в прошлый раз, мы сразу взяли такси. "Прямо по Мэйдзи-дори", - сказал таксисту преподаватель испанского. Такси тронулось, он достал сигареты, закурил и угостил меня. На нем был серый костюм и голубой галстук с тремя диагональными полосками. Рубашка тоже голубая, но несколько светлее галстука. На мне - синие джинсы и серый свитер, а на ногах - закопченные армейские ботинки. Я напоминал студента-двоечника, вызванного в профессорский кабинет. Мы пересекли улицу Васэда. "Еще дальше?" - спросил таксист. "На Мэдзиро-дори", - сказал преподаватель. Такси повернуло на улицу Мэдзиро. - Так далеко? - спросил я. - Далековато, - ответил он и вынул вторую сигарету. Я следил за пейзажем, состоящим из бегущих за окном торговых рядов. - Попотел изрядно, пока нашел, - сказал он. - Сначала прошелся по списку фанатов. Там человек двадцать, со всей страны, не только из Токио. Связался с каждым; результат - нулевой. Сверх того, что нам уже известно, никто ничего не знал. Потом вышел на предпринимателя, который занимается подержанными автоматами. Найти его было несложно - сложным оказалось вытрясти из него список автоматов, которые через него прошли. Огромное количество! Я кивнул, глядя, как он закуривает. - Помогло то, что я смог точно указать отрезок времени. Февраль семьдесят первого года или около того. Это облегчило поиски - и я нашел то, что искал. "Гилберт и сыновья", "Ракета", серийный номер 165029. Утилизована третьего февраля семьдесят первого года. - Утилизована? - Сдана в металлолом. Помните "Голдфингер" с Джеймсом Бондом? Под пресс - и в переплавку. Или на морское дно. - Но вы говорили... - Слушайте дальше. Я подумал тогда, что все ясно, поблагодарил его и вернулся домой. Но на душе что-то скребло. Какой-то внутренний голос шептал, что дело обстоит иначе. На следующий день я сходил к нему еще раз, узнал адрес пункта по переработке металлолома - и отправился туда. Полчаса понаблюдал, что они делают с металлоломом, а потом зашел в контору и дал им свою визитную карточку. На неискушенных людей карточка университетского преподавателя обычно производит впечатление. В начале он говорил размеренно, но потихоньку его речь превратилась в скороговорку. Не знаю почему, но это действовало мне на нервы. - Я сказал им, что пишу книгу и что для книги мне нужно знать, как перерабатывается металлолом. Они согласились помочь. Но о пинбольной машине, которая попала к ним в феврале семьдесят первого года, не знали ничего. Понятное дело, два с половиной года прошло, а тут такие детали... Им ведь что - свалили в кучу, раздавили, да и все. Тогда я задал еще один вопрос. А если мне у них что-нибудь понравится - ну, к примеру, стиральная машина или рама от велосипеда, - смогу ли я взять это себе, заплатив надлежащую сумму? Конечно, ответили они. И я спросил, не помнят ли они таких случаев. Осенние сумерки заканчивались, на дорогу наплывала темнота. Мы приближались к черте города. - Если вам нужны подробности, спросите у секретаря на втором этаже, сказали они. Я, естественно, поднялся на второй этаж и спросил. Мол, не забирали ли у вас пинбольной машины в семьдесят первом году? Забирали, - ответил секретарь. И кто же? - спросил я. Он дал мне телефонный номер. Как я понял, он звонит по этому номеру всякий раз, когда к ним поступает пинбольный автомат. Имеет за это какие-то деньги. Тогда я спросил, сколько же всего этот человек забрал пинбольных автоматов. Точно не помню, - сказал секретарь, - бывает, что он посмотрит и возьмет, а иногда и не станет брать. Я попросил его вспомнить хотя бы примерно. И он сказал, что никак не меньше пятидесяти. - Пятидесяти?! - вскричал я. - Именно, - сказал он. - И сейчас мы едем к этому человеку. * / 21. / * Темнота вокруг сгустилась окончательно. Но одноцветной эта темнота не была - она казалась густо обмазанной разноцветным слоем красок. Приблизив лицо к оконному стеклу, я безотрывно смотрел на темноту. На удивление плоская. Срез бестелесной субстанции, располосованной острым лезвием на ломти - со своими собственными понятиями о том, что близко и что далеко. Крылья исполинской ночной птицы - они раскинулись у меня перед глазами, не желая пускать дальше. Потянулись поля и рощи. Голоса мириад насекомых то затихали, когда приближалось жилье, то взрывались мощным подземным гулом. Похожие на скалы облака висели низко - казалось, на земной поверхности все втянуло головы в плечи и замолчало. Остались одни насекомые. Мы больше не говорили ни слова, только курили - то я, то преподаватель испанского. Таксист тоже курил, не отрывая взгляда от освещенной фарами дороги. Я бессознательно постукивал пальцами по колену. Время от времени меня подмывало толкнуть дверь, выскочить и удрать. Распределительный щит, песочница, водохранилище, гольфовое поле, заштопанный свитер, теперь пинбол... Куда меня все это заведет? На руках бессмысленно спутанные карты, в голове неразбериха. Дико захотелось домой. Прямо сейчас, немедленно - залезть в ванну, выпить пива, а потом нырнуть в теплую постель с сигаретой и Кантом. Куда я несусь посреди этой темноты? Пятьдесят пинбольных машин - что за дичь! Это мне снится! Это бесплотный сон! А трехфлипперная "Ракета" все зовет меня и зовет... Преподаватель испанского остановил машину посреди пустыря, метрах в пятистах от дороги. Пустырь был плоским, он весь порос мягкой травой - ноги утопали в ней по щиколотку. Я вылез из машины, разогнул спину и глубоко вздохнул. Пахло курятником. Никаких фонарей вокруг. Только те, что стояли вдоль дороги, добавляли немного света, позволяя что-то различить. Нас окружали голоса бесчисленных насекомых. Казалось, они сейчас наползут снизу в штанины. Некоторое время мы молча стояли, привыкая к темноте. - Это еще Токио? - спросил я. - Конечно... Непохоже, да? - Похоже на край света. Он молча покивал с серьезным видом. Мы курили, вдыхая аромат травы и запах куриного помета. Сигаретный дым плыл низко - он казался нам дымом от сигнальных костров. - Там натянута металлическая сетка, - сказал преподаватель испанского, выставил вперед руку, как стрелок на тренировке, и ткнул пальцем в темноту. Напрягая зрение, я смог различить что-то похожее на сетку. - Пройдите вдоль сетки метров триста. Упретесь в склад. - Склад? Он кивнул, не глядя на меня. - Да, довольно большой, сразу поймете. Бывший холодильник птицефермы. Теперь не используется, птицеферма обанкротилась. - А курами все равно пахнет, - сказал я. - Курами?.. А, ну это уже в землю впиталось. В дождливые дни еще хуже. Иной раз будто слышишь, как крылья хлопают. Что находилось там, куда вела металлическая сетка, было не разглядеть. Только жуткая темень. В такой даже насекомым тяжело стрекотать. - Складская дверь открыта. Хозяин должен был ее для вас открыть. Машина, которую вы ищете, - внутри. - А вы сами там были? - Один раз только... Один раз пустили... Он покивал головой с зажатой в зубах сигаретой. Оранжевый огонек подергался в темноте. - По правую руку от входа - выключатель. На лестнице будьте осторожны. - А вы не пойдете? - Идите один. Такой уговор. - Уговор? Он бросил сигарету в траву под ногами и тщательно затоптал. - Да. Туда не всех пускают. На обратном пути не забудьте свет выключить. Воздух потихоньку остывал. Холод шел из земли, окутывая все вокруг нас. - А с хозяином вы когда-нибудь встречались? - Встречался, - ответил он после некоторой паузы. - И что это за человек? Пожав плечами, он достал из кармана носовой платок и высморкался. - Человек как человек, ничего особенного... По крайней мере, внешне ничего особенного. - А зачем ему пятьдесят пинбольных машин? - На свете разные люди бывают, вот и всг... Мне не казалось, что это всг. Тем не менее, поблагодарив своего спутника, я один двинулся вдоль металлической сетки птицефермы. Это далеко не всг, думал я. Собрать у себя пятьдесят пинбольных машин - это не то же самое, что собрать пятьдесят винных этикеток... В темноте склад был похож на присевшего зверя. Вокруг плотно разрослась высокая трава. В торчащей из нее пепельно-серой стене не было ни одного окна. Мрачное строение. Над железной двухстворчатой дверью - жирный слой белой краски. Наверное, замалевали название птицефермы. Шагов за десять до здания я остановился и оглядел его. Никаких умных мыслей в голову не приходило, как я ни старался. Тогда, подойдя ко входу, я толкнул холодную, как лед, дверь. Она бесшумно отворилась - и моим глазам предстала темнота совершенно иного рода. * / 22. / * Я нашарил на стене выключатель. Лампы дневного света на потолке затрещали, замигали - и через несколько секунд склад переполнился белым светом. Этих белых ламп было не меньше сотни. Склад оказался гораздо шире, чем выглядел снаружи, но свет все равно подавлял своим количеством. Я даже зажмурился. А когда снова открыл глаза, то тем