зательно нужно додумать все до конца. Дальше я хочу жить совсем по-другому, без малейшей лжи. Почему я, схоронив жену, покинул аграхару? Ну да, стояла эта страшная вонь, я просто не мог туда вернуться. Удушающая вонь, чувство, будто ты весь в какой-то мерзости, страх осквернения, да, да. А потом что? Почему я не хотел встречаться с брахминами, которые ждали от меня помощи? Тут в чем было дело?.. Пранешачария вытянул мучительно ноющие ноги. Он хотел стряхнуть с себя усталость, она мешала сосредоточиться. Из лесу вышел теленок; не замеченный Пранешачарией, совсем близко подобрался к человеку, вытянул шею и нюхнул его. Пранешачария вздрогнул от горячего дыхания Оглянулся На него смотрели ласковые, жалостливые коровьи глаза. Сердце Пранешачарии наполнилось нежностью. Он провел рукой по гладкой спине. Теленок обрадовался, притиснулся совсем близко, подставляясь под ласкающую руку, вывалил язык и стал жарко, шершаво, щекотно лизать лицо и уши Пранешачарии. Пранешачария вскочил, не вытерпев щекотки. -- Уппу-пу...--приговаривал он и почесывал теленка. Теленок совсем разыгрался: скакнул на Пранешачарию, брыкнул задними ногами и боком-боком ускакал за деревья. ...О чем же я думал?--старался припомнить Пранешачария. Да, я спрашивал себя, почему мне так не хотелось встречаться с брахминами. Но мысли его разбегались. Сильно хотелось есть. Нужно найти деревню, там дадут еды. Он зашагал, отыскивая путь по коровьим лепешкам и следам прошедшего стада. Примерно через час он наткнулся на храм Мари -- черной богини смерти. Было ясно, что в деревне, построившей храм этой богине, живут не брахмины. Пранешачария сел под дерево на виду у деревни. Солнце высоко поднялось в небе и припекало даже в тени. Мучила жажда Скорей бы его заметил кто-нибудь из крестьян--сразу побегут за фруктами, за молоком. ...Крестьянин подвел буйволов к деревенскому пруду, повернул голову, вгляделся из-под руки и заторопился в сторону Пранешачарии. Он остановился перед брахмином -- рослый, пышноусый, на голове навернут клетчатый тюрбан, во рту бетель. Скорей всего, староста, подумал Пранешачария. Хорошо, что не наткнулся на знакомого. Староста поднял подбородок, чтобы не капнул бетелевый сок, и что-то промычал, не разжимая губ. По жестам и выражению его лица легко было догадаться, что он желает узнать, откуда путник. Знай староста, что перед ним сам Пранешачария, он бы не посмел размахивать руками и мычать с полным ртом. Но если человек зачеркивает свое прошлое, свою историю, то мир и воспринимает его просто как еще одного человека. Вот староста и видел перед собой обыкновенного прохожего брахмина. Эта мысль чуть-чуть встревожила Пранешачарию. Не получив ответа, староста деликатно выплюнул бетель, утерся концом тюрбана и с приличествующей обращению к брахмину униженностью спросил: -- Куда держит путь ученый господин? Пранешачария воспрянул духом от почтительного тона Староста знал, что брахмина не положено спрашивать "куда идешь". Но что ответить? -- Да вот куда --неопределенно повел он рукой и вытер пот. Слава богу, крестьянин не знает его в лицо. -- Господин поднялся из долины?-- Любопытство так и жгло старосту. -- М-мм... Пранешачария не привык говорить неправду. -- Господин даяния, наверное, собирает? Пранешачарии захотелось провалиться сквозь землю. Деревенщина принимает его за бродячего брахмина! А впрочем, чем он не бродячий брахмин, собирающий себе на пропитание, в глазах старосты, который понятия не имеет о его великой учености, о его прославленном благочестии! Надо учиться скромности. Опусти голову, склонись пониже, приказал он себе. Значит, посторонним он может казаться не тем, кто он есть на самом деле? Это раздвигает границы его свободы. -- У нас тут нигде поблизости нет брахминов,-- сообщил староста. -- Да?--без интереса отозвался Пранешачария. -- Миль отсюда за десять, двенадцать даже, ближайшая аграхара. -- Правда? -- Может, и дальше, если проселком ехать. Но и ближняя дорога есть, прямиком. -- Хорошо. -- У нас вот здесь колодец. Я вам кувшин принесу, зачерпнете себе на омовение воды. Рису вам сейчас доставлю, чечевицы. Прямо тут огонь разложим, и приготовите себе поесть... Устали вы, господин, сразу видно. А если в аграхару путь держите, так тут как раз Шешаппа такой, на подводе приехал родню навестить. А сам он около аграхары живет, и подвода его обратно порожняком идет. Только он такое рассказал про аграхару, уж и не знаю, надо ли вам ехать туда. Говорит, там четвертые сутки мертвое тело без сожжения лежит. Говорит, брахмин мертвый; вот дела! Шешаппа что рассказывает - жуть! Среди ночи, представляете, врывается к нему женщина -- жил с ней покойный -- и кричит: помоги тело сжечь! Вроде как никто этого покойника не желает сжигать. Как такое с брахмином может быть, а? Утром Шешаппа проезжал мимо аграхары, так, говорит, грифы по крышам сидят, ну? Староста присел на корточки, разминая в ладонях табак. У Пранешачарии оборвалось сердце -- Шешаппа здесь! Нельзя ему в таком виде попасться на глаза Шешаппе. И вообще опасно задерживаться в этой деревне. Он поднял глаза на старосту. -- Принеси мне молока. И парочку бананов. -- Бегу, ученый господин, бегу. Нам ведь нельзя есть, пока не предложим пищу брахмину, я потому про рис и сказал, я думал, рису желаете, а нет, так я бегу... Староста затопал к домам. Пранешачарии казалось, будто под ним не трава, а колючки. Что, в конце концов, случится, если Шешаппа увидит его? Он испуганно осмотрелся, чувствуя, как съеживается от страха. Чего я боюсь, если я решил все бросить?--спрашивал он себя, растревоженный собственным страхом и неспособностью совладать с ним. Староста вернулся с плошкой молока и с гроздью спелых бананов, сложил все у ног Ачарии и заискивающе начал: -- Благословен час, когда в деревню заходит брахмин. Вовремя пришли вы. Вы мне будущее предсказать не можете? А то я как раз невесту сыну привел, полторы сотни рупий выложил, а она забилась в угол и молчит. Может, злой дух, а? Дали бы мантру какую-нибудь полезную... Пранешачария испытал на себе всю власть привычки--он уже приготовился повести себя как должно брахмину и лишь в последний миг сдержался. Что из того, что я отказался от прошлого, если прошлое не отказывается от меня? От меня ожидают выполнения брахминского долга. Я брахмин, и от этого мне некуда деваться. Что сказать этому крестьянину, который с такой готовностью принес молока и бананов совершенно чужому человеку? Сказать ему, что я утратил все накопленные добродетели? Что я никакой не брахмин? Или взять и просто рассказать всю правду? -- Я родственницу хоронил... совсем недавно... еще обряд очищения не прошел... пока не пройду, мне нельзядавать талисманы... И сам обрадовался тому, как удачно выкрутился. Он допил молоко, завязал в узелок бананы и поднялся на ноги. -- Пойдете вот этой дорогой, миль через десять будет Мелиге. Там храмовой праздник сегодня, завтра и послезавтра. Хорошие даяния соберете,-- посоветовал староста и вразвалку пошел к своим буйволам, на ходу набивая рот свежим бетелем. Пранешачария проводил его глазами, пока он не скрылся из виду, и зашагал по лесной тропке. Все оказывалось гораздо труднее, чем он думал. ...Никогда в жизни так не боялся. Боязнь выдать себя, боязнь быть разоблаченном. Боязнь такая, что ее и не скроешь от других. Значит, жизни без страха тоже конец. Почему? В чем дело? Я и в аграхару из страха не вернулся. Испугался, что не смогу жить открыто среди всех этих брахминов. Я действительно не умею жить во лжи. Молчание леса понемногу успокаивало. Он замедлил шаг, развязал узелок, съел банан. Надо разобраться. Итак, вначале было нечто -- и это нечто требовалось сжечь. Нечто было Наранаппой, который жил как хотел, плюя на свое брахминство. Нечто ожидало сожжения, с сожжения и следовало начинать. Он же подумал, что самое главное--не нарушить закон, стал копаться в текстах, потом бросился молиться, но в лесной темноте... Он остановился. Бешено стучало сердце--оно мешало додумать до конца. Когда стараешься оживить в памяти подробности события, это похоже на попытку вспомнить сон. ...Она так неожиданно прижалась грудью. Я дрогнул. Потом она дала мне бананы, я их съел. Голод, усталость, отчаяние -- оттого, что Марути так и не дал ответа. Вот причина. Без моего желания, будто богом посланный, настал этот миг, и в нем причина. Святой был миг. До него--ничего, после него--опять ничего. Не существовавшее ранее осуществилось в этот миг и прекратило существование вместе с ним. Не существовало, перестало существовать. А в промежутке--миг, осуществление. А это значит, что я не несу никакой ответственности за то, что было в этот миг. Однако он изменил меня. Почему? Я несу теперь ответственность за изменившегося себя, а это меня пугает. Миг стал памятью? И, вспоминая, я желаю опять прожить его. Вот я снова наклоняюсь обнять Чандри... Тело Ачарии напряглось желанием, перед глазами поплыла дымка. Пойти в Кундапуру, разыскать Чандри, пришло ему в голову. Привычная нерушимая последовательность наблюдения за собой почему-то разрушалась. Волны рассыпались брызгами. ...Если бы я сейчас нашел ее, вся ответственность за мои действия была бы целиком на мне, не так ли? И тогда я освободился бы от мучительного сознания, что внезапная перемена произошла помимо моей воли. Это я, я сам, творю новую истину, я делаю себя новым человеком. Значит, я могу и богу смотреть прямо в лицо. Я, существовавший раньше, стал бесплотен, я новый -- еще не воплощен; я кик плод, демонической силой преждевременно исторгнутый из утробы. Но я должен набраться храбрости и заглянуть в себя: а это правда, что миг наступил неожиданно и помимо моей воли? Правда, что он наступил неожиданно. Я не ждал, не искал его... Протянулись руки, встретились с женской грудью, вспыхнуло желание... Вот, вот в чем разгадка. Настал миг, решавший, куда повернуть, миг все решал... Нет, не так: настал миг, когда я мог решить, куда повернуть. Суть не в том, что мое тело согласилось, а в том, что никогда в жизни я не рвался к праведности с такой страстью, с какой в ту дочь мои руки рвались к Чандри. В тот миг, когда мне нужно было выбирать, я выбрал Чандри. Даже если я потерял голову, иначе все было бы просто. Мы сами творим себя тем, что выбираем, мы сами придаем форму и очертания этому нечто, которое зовем собой. Наранаппа сам выбрал, кем ему быть. Я выбрал другое и жил по своему выбору. Вдруг--поворот. Я повернул. Я несвободен, пока не отдаю себе отчет в том, что поворот -- мой поступок, мне за него отвечать. Что же произошло, когда я повернул? Жизнь так и захлестнуло противоречиями, у всего открылась и другая сторона. Я раздвоился, я повис между двумя истинами, как Тришанку между небом и землей, когда мудрец Вишвамитра пожелал отправить его на небеса, а бог Индра не пустил. А что мудрецы далеких времен испытывали в таких случаях? Не мучились от раздвоенности, не путались в противоречиях? Едва ли. Премудрый Парашара переправлялся в лодке через реку, не устоял перед соблазном, рыбачка Матсьяганди понесла от него, и родился мудрец Вьяса, написавший "Махабхарату". И что же, сам Парашара метался, как я сейчас? А Вишвамитра был царем, стал святым и святость свою погубил из-за женщины... А может быть, они жили, отказываясь от жизни, жили близостью к богу, проникая в единство любых двойственностей, в гармонию любых противоречий, приемля любые недолговечные обличья, порождаемые земным бытием, чтобы в конце концов, как реки в океан, влиться в то, что не имеет облика? Но для меня слияние с богом так и не стало страстной потребностью. Уж если у кого была такая потребность, так, наверно, у Махабалы. Мы с самого детства дружили, но для него тяга к духовности была вроде голода. И в Бенарес мы вместе уехали. Махабала... Блистательный ум, и внешность тоже: высокий, стройный, светлокожий. Ему все было по плечу. Когда гуру растолковывал нам первый шаг по праведному пути, Махабала уже понимал, каким будет следующий. Никого я так бешено не ревновал, никого так не любил, как Махабалу. Мы были привязаны друг к другу, несмотря на то что принадлежали к соперничающим сектам: я шел по стопам Мадхвы, который учил, что мир дуалистичен, что душа существует отдельно от бога; Махабала был смарта--последователь Санкары, утверждавшего единство мира, слиянность души с богом. Я ломал себе голову над философией Мадхвы, а Махабала жаждал одного--чувства единения с богом, ничто другое не имело для него значения. Я с ним спорил, я говорил: -- Разве ты можешь обойтись без пути к постижению бога? Без преодоления расстояния между человеческой душой и богом? -- Какой путь?-- недоумевал он.-- Можно подумать, бог живет в городе или в деревне далекой, а ты туда дорогу ищешь! Бог там, где ты. Он любил музыку. Она была для него выше всех логик и философий. Когда он пел гимны Кришне, могло и вправду почудиться, что ты в саду божьем. "Южный ветер летит с гор, поросших сандалом, и под лаской его чуть трепещет листва..." Что же случилось с Махабалой потом? Мы еще жили в Бенаресе, когда я почувствовал, что он понемногу отдаляется, не раскрывается больше передо мной. Я никак не мог понять, что это значит, и тосковал невыносимо. Я остыл к учебе, все мои мысли были только об одном: почему уходит из моей жизни человек, с которым мы все делили пополам? Что произошло? Меня тянуло к Махабале, как никогда ни к кому потом больше не тянуло. Я вел себя как влюбленный--иногда целыми днями так и видел перед собой его грустноватое лицо, родинку под левым глазом. Я не выдерживал, бежал к нему, а он старательно уклонялся от встреч со мной. И вдруг он исчез. Перестал ходить на занятия. Я с ног сбился в поисках, в ужасе думал, что его могли убить, на ум приходили разговоры о человеческих жертвоприношениях. А потом я его увидел--он сидел на веранде ветхого домишка и курил кальян. Я не поверил собственным глазам, кинулся к нему, схватил за руку. Он медленно поднял глаза: -- Иди своей дорогой, Пранеша. И все. Я потянул его к себе, он сердито встал: -- Хочешь правду? Я бросил занятия. Хочешь знать, чем я теперь живу? Пошли. Я покажу тебе. Он втолкнул меня в комнату--на матрасе сладко спала молодая женщина. Она вольно раскинула руки и чуть посапывала во сне. По ее одежде, но размалеванному лицу было ясно, из каких она. Меня затрясло от отвращения. -- Теперь ты все видел, Пранеша,-- сказал Махабала.-- Уходи. За меня не тревожься. Я не нашелся что ответить. Ушел как в дурмане. Когда я опомнился, мое сердце закаменело. Я дал обет: я не пойду путем, который привел Махабалу к падению. Все сделаю иначе. И я уехал в аграхару. Всякий раз, встречаясь с Наранаппой, я вспоминал Махабалу, хотя они отличались один от другого, как козел от слона. А теперь я хотел бы отыскать Махабалу и спросить у него: "Ты сам изменил направление своей жизни? Какое испытание, озарение, влечение подтолкнуло тебя? А мне ты что бы посоветовал? Дала ли тебе женская плоть то, чего искал ты? Сумела она успокоить искания твоего утонченного духа?" Ах вот в чем дело! Я понял!.. Пранешачария вскочил и зашагал по лесу. ...Вот в чем первопричина. Я разочаровался в себе после истории с Махабалой, а запомнил ощущение бессилия. Я безотчетно видел Махабалу в Наранаппе. Я изо всех сил старался одолеть Наранаппу и отыграться за то поражение. Но я опять проиграл, проиграл - хлопнулся лицом о землю. Все, против чего я бился, теперь во мне самом. Как это могло произойти? Где я проиграл, когда? Чем больше я стараюсь понять, тем сильнее запутываюсь. Боже, как связано все в жизни. От Махабалы к Наранаппе, от Наранаппы к моему высокомерию, к любовным стихам, которые я вслух читал, к тому, что я ими натворил, и, наконец, к моим собственным похотливым видениям голой Белли. Облик, в который я сейчас воплощаюсь,-- как давно он начал складываться тайно, незаметно для меня! Теперь я совсем не уверен, что миг, когда я слился с Чандри, наступил сам по себе. Нет, просто пришла пора всему, что во мне таилось, обнаружить себя--как крысы, выпрыгивающие из кладовки. Аграхара. Аграхара все время приходит на ум и воскрешает тошнотное чувство. Аграхара стоит как воплощение того, что творится во мне. Ясно только одно: бежать надо. Может, к Чандри. Как Махабала - проложить себе ясный путь. Перестать болтаться, как Тришанку. Пора уносить ноги, пока меня никто не увидел, не узнал. Он прибавил шагу и тут же услышал шаги за собой. Чей-то взгляд сверлил ему спину. Он распрямил плечи. И хотелось оглянуться, и страшно было. Сзади хрустнуло. Он резко обернулся. К нему быстро приближался молодой парень. Пранешачария пошел быстрей. И тот быстрей. Пранешачария почти бежал, но преследователь не отставал. Он был моложе, он легче двигался. А что, если парень знает его? Парень поравнялся с ним и зашагал нога в ногу, тяжело переводя дух. Пранешачария покосился--незнакомое лицо. -- Я Путта. Из касты малера. На храмовой праздник иду. В Мелиге. А вы далеко ли?-- начал разговор незнакомец. Пранешачария не знал, как ответить, и молча разглядывал неожиданного попутчика. Очень смуглое, суховатое лицо, все в капельках испарины. Длинный нос придает ему решительное выражение, а близко сдвинутые к переносице глаза делают взгляд неприятно пронизывающим. Коротко подстрижен, поверх дхоти - рубашка. Похоже, горожанин. -- Я вас увидел со спины, как вы идете, и подумал: знакомый. Походка у вас похожая. А сейчас смотрю-- вроде и впрямь я ваше лицо видел... Хотя так, или примерно так, обыкновенно начинают знакомство в деревнях, Пранешачария поежился. -- Из долины иду. Собираю даяния,--коротко ответил он, всей душой надеясь закончить на этом разговор. -- Надо же! А я в долине много кого знаю. Тесть у меня там живет, так я у него гощу часто. Какое место в долине? -- Кундапура. -- А, Кундапура. Случайно такого Шинаппайю там не знаете? -- Не знаю. Пранешачария прибавил шагу, но Путта только-только начинал беседу и не собирался останавливаться. -- Шинаппайя, про кого я говорю, он нам как свой. Тестя моего друг. Его средний сын с моей жены младшей сестрой сговорен. -- Угу. Пранешачария шагал все быстрей, но Путта не думал отставать. Тогда Пранешачария решил, что, если он присядет под деревом, изобразив усталость, тот, может, пойдет дальше по своим делам. Но Путта с довольным кряхтеньем плюхнулся рядом, вынул из кармана спички, бири и предложил Пранешачарии. -- Не курю. Путта с наслаждением закурил. Пранешачария встал, но он и шагу не успел сделать, как вскочил и Путта. -- Когда вдвоем, так за разговором и, дорогу не замечаешь. Взять меня, например, я люблю поговорить.-- Путта сиял доброжелательством и заглядывал Пранешачарии в лицо. II Жители Париджатапуры все узнали часа через два после того, как Ачария предал огню тело жены и принял решение уйти. Не знали только одного -- что мусульманин похоронил Наранаппу. Молодые брахмины, которые в приливе отваги вознамерились воздать последний долг своему другу, но удрали в смертном страхе, ходили набрав в рот воды. Как им было рассказывать о том, что они видели? Богатей Манджайя испугался, установив, что смерти следовали одна за другой: сначала Наранаппа, потом Дасачария, потом жена Пранешачарии. Причина могла быть одна -- мор. Будучи человеком искушенным, он втайне посмеивался над рассуждениями других брахминов. Те как один сходились на том, что корень беды в скоропостижной смерти отступника и в несоблюдении предписанных обрядов. Манджайя качал головой и скорбно говорил: -- Подумать только, умер Дасачария. Позавчера толь- ко он был в моем доме, обедал с нами... Но на душе у него кошки скребли -- был в доме, потом умер... Когда выяснилось, что Наранаппа умер от горячки с черными волдырями по телу, а перед тем ездил в Шивамогу, Манджайя подумал о страшной болезни, название которой он не смел произнести даже про себя, чтоб не усугубить несчастье... Подозрение превратилось в уверенность от рассказов о крысах, бегущих из аграхары и подыхающих на бегу, о стервятниках, слетевшихся со всей округи Манджайя уже все знал, когда принесли газету недельной давности с сообщением. "Чума в Шивамоге". Наранаппа занес заразу в аграхару, и она пошла гулять, как пожар по лесу. А эти болваны толклись на месте, бубнили о никому не нужных обрядах и не хоронили чумной труп! Недоумки! И он дурак! Манджайя стремглав вылетел на веранду и приказал домашним: -- Собирайтесь в дорогу! Ни минуты нельзя терять--чума перемахнет речку и начнет косить на этом берегу. Стервятник уронит чумную крысу -- и конец! Манджайя вышел на улицу и объявил во всеуслышание: -- Никто не должен ходить в Дурвасапуру, пока я не вернусь из города! Повозка с буйволами уже ждала. Манджайя подмостил подушку под себя и приказал погонщику побыстрей гнать в Тиртхахалли. Он уже все продумал: первое-- сообщить муниципальным властям, что нужно сжечь чумной труп; затем известить докторов, пускай возьмутся за прививки; вызвать дезинфекторов с их ядами и насосами -- крыс вывести. Ну а если потребуется, эвакуировать всю аграхару. Буйволы споро тащили повозку по дороге на Тиртхахалли, а Манджайя все повторял как заклинание: -- Болваны, болваны, болваны! Гаруда, Лакшман и другие покидали монастырь с чувством горького разочарования, но с благочестивым бормотанием: "Харе! Харе!" Падманабхачарии стало худо, он никого не узнавал. Один из брахминов отправился в соседнюю аграхару известить жену больного, которая гостила там у родственников. Другой побежал за доктором. Гаруде стало страшно: в монастыре свалился Гундачария, в Каимаре остался захворавший Дасачария, а тут горит в жару еще один. Беда в аграхаре. Лакшман прилюдно ругал Гаруду за то, что он не дал совершить обряд по Наранаппе. Его слушали вполуха -- нашел время перебраниваться, когда надо скорей покончить с мертвым телом и пожертвовать богу имущество покойного во искупление того, что они натворили. Брахмины с тяжелым сердцем расстались с больным и вышли в путь... -- Захватите с собой доктора из монастыря и лекарство захватите для Гундачарии,--жалобно просил Гаруда. По дороге никто не решился вымолвить ни слова. Гаруда молился про себя: -- Прости меня и помилуй, Марути, я все отдам тебе... Подавленные брахмины добрались до Каимары - и что же? Им рассказали о смерти Дасачарии и что у Пранешачарии умерла жена Брахмины не могли прийти в себя. Привычный, прочный мир рассыпался на их глазах, как в страшном сне. Астролог Суббанначария попытался вдохнуть в них надежду, но его почти не слушали. -- А крысы по-прежнему дохнут?-- слабым голосом спросил Гаруда невпопад. -- Какие крысы?-- изумился астролог.--О чем ты? -- Просто так. На наших крышах сидели грифы,-- ответил Гаруда. -- Надо совершить обряд, и все будет хорошо,-- уверил его Суббанначария. -- Я в аграхару не пойду,--пробормотал Гйруда. Его поддержали: -- Совершать обряд... тело... сгнило все... -- Никаких дров не хватит... не сгорит... -- Пошли!-- вмешался Лакшман. -- Сил нет,-- отказался Гаруда.-- Пускай другие... -- Какие другие, если вы боитесь!-- возмутился Суббанначария. -- Да не могу я!-- стонал Гаруда. -- Вставай, вставай,-- тормошил его Лакшман.-- В аграхаре ни души -- кто за коровами, за телятами присмотрит? Недоены, неухожены, вставай, пошли! -- Верно, верно,-- загомонили брахмины,-- все пропадет... -- Харе! Харе!-- твердя имя бога, шли брахмины обратно в аграхару. Семейство Белли принесло петуха в жертву демонам и пообещало овцу зарезать в день новолуния, но мать и отец умерли в ту же ночь, что жена Пранешачарии. Крики Белли разбудили всех неприкасаемых. Из хижин высыпали черные тени и окружили Белли со всех сторон. С полчаса длилось безмолвное слезное бдение вокруг хижины, которую посетила смерть, потом сухие пальмо- вые листья запылали с четырех концов. Огонь сразу взялся, и его языки стали лизать тела матери Белли и ее отца. Белли в ужасе отступила в темноту и бросилась бежать неизвестно куда, как бежали крысы. ...Путта из касты малера пристал к Пранешачарии, как дурное деяние, совершенное в прошлом. Остановись--он остановится, присядь--и он садится. Иди быстрей--он за тобой, замедли шаг--он тоже. Пранешачария не знал, куда деваться от него. Пранешачарии хотелось быть одному, сидеть с закрытыми глазами и думать, думать. Путта болтал, не умолкая ни на миг. Ачария не отвечал, но Путту это не смущало. Откуда ему знать, что с ним сам Пранешачария, светоч мудрости, ученый среди ученых, вместилище добродетели и прочее; он считал, что встретился с заурядным бродячим брахмином, который вышел на дорогу за пропитанием. И босиком к тому же. Путта уже объяснил Ачарии, что глупо ходить босиком в такую даль. -- За три рупии в Тиртхахалли можно купить очень приличные сандалии ручной работы,--практично заметил он. И назидательно вопросил:-- Что дороже--деньги или здоровье? Посмотрите на мои сандалии--скоро год ношу, а все как новенькие.--Он снял сандалии, показал подошвы, даже ногтем поскреб.-- Люблю хороший разговор!-- признался он.--Загадку загадаю вам--хотите? Попробуйте отгадать! Навряд ли, конечно.-- Пранешачария еле сдерживался.-- Представляете -- река, лодка, человек. У него с собой сена охапка, корова и тигр. Надо переправляться, а зараз можно одного кого-нибудь взять в лодку. И чтоб корова не съела сено, а тигр не съел корову. Как быть? Ну-ну, давайте посмотрим, соображаете вы или нет! Путта закурил в ожидании ответа. Пранешачария поймал себя на том, что, несмотря на раздражение, загадка занимает его. Путта весело вышагивал рядом и приставал: -- Ну как? Дошло? Отгадали? Он понял, в чем отгадка, но не знал, что сказать Путте. Сказать "отгадал"--значит протянуть руку дружбы, не сказать-- Путта сочтет его тупицей. Согласиться выглядеть тупицей в глазах Путты? Опять выбор. -- Ну?-- подтолкнул его Путта, выпуская дым. Пранешачария отрицательно качнул головой. -- Хо-хо!-- возликовал Путта и сообщил отгадку. Его прямо распирало от расположения к славному, хотя и глуповатому, брахмину.-- Давайте еще одну загадаю! -- Нет-нет!--заспешил Пранешачария. -- Ну ладно. Тогда вы мне. Загадайте такое, чтоб я не мог отгадать, и будем квиты. -- Я не знаю загадок. "Бедняга!"--подумал Путта и стал искать, о чем бы поговорить. -- А вы слышали, что Шьяма помер? Шьяма, актер из Кундапуры. -- Несчастный. Я не знал. -- Так вы, наверно, уже давно из города,--догадался Путта. Пранешачария увидел, что тропинка впереди раздваивается, и с облегчением вздохнул. -- Вам в какую сторону?-- спросил он, остановившись. -- Мне сюда. -- А мне-- туда! -- Так обе тропки на Мелиге! Вашей тропкой дальше выходит, но у меня есть время, я с вами пойду. Путта достал из узелка жженый сахар, кусочки кокоса. -- Угощайтесь! Пранешачарии сильно хотелось есть, и он с удовольствием принял угощение. Куда ни пойди, всюду около тебя люди, подумал он. Так и липнут, как заслуги, обретенные в прошлой жизни. Грызя сахар, Пут-га перешел на привычные темы: -- У вас жена, конечно, есть? А у кого нет-- спрашиваю как дурак. А детей сколько? Нету детей? Ну, это не дело. У меня двое. Я вам говорил, не помню, моя жена из Кундапуры. Все у нас с ней путем, одна вещь только. Даже не знаю--радоваться или плакать: родителей своих любит без памяти. Как месяц пройдет, от силы два, так начинается: поеду и поеду к маме. А времена сами знаете какие--каждый раз две рупии на автобус, это ж деньги, верно? Жена слышать ничего не желает, двое детей и сама как ребенок. Правда, жену я взял молоденькую. Теща с характером, зато тесть--человек! Ничего не могу сказать. И что к чему, понимает Теща иногда заводится--по какому праву он нашу дочку лупит, то да се. А тесть--ни слова, никогда слова не скажет. Ну, жену мою бей не бей, до нее ничего не доходит. В колодце, говорит, утоплюсь, если к маме ездить не буду. А я что должен делать? Хозяйка она хорошая, все как надо--вот одна беда. А так--обед ли сготовить, за домом смотреть--все у нее хорошо выходит. Говорю, одно только мешает. Ну что вы скажете? Пранешачария посмеялся, не зная, что сказать. Засмеялся и Путта. -- Старые люди говорят, от женщин толку добиться--все равно что рыбий след в воде найти! Старые люди знают.-- заключил Путта. -- Истинно,-- поддакнул Пранешачария У Путты иссяк поток слов--должно быть, думал, что словами не описать сложность натуры его жены, предположил Пранешачария. А вот моя загадка, я раньше не понимал всего ее смысла. ...Решающий миг моей жизни, в котором как бы сошлись все связи с миром, с Наранаппой, с Махабалой, с моей женой, с другими брахминами, даже с законом благочестия, за который я цеплялся,-- этот миг настал сам. Я ничего для этого не сделал. Я вышел другим человеком из лесной темноты. Но мой выбор, мое решение не остались только моими--они затронули всю аграхару. И в этом источник общих бед, мучений, трудностей, поступок одного связан с жизнями других. Когда понадобилось решить, можно ли хоронить Наранаппу по обряду, я даже не попытался самостоятельно подумать. Нет, я положился на бога и на священные Книги. Не для этого ли мы завели Книги? Потому что всегда есть связь между решениями, принимаемыми нами, и общиной, в которой живем. Любое действие затрагивает наших праотцов, наших гуру, наших богов, людей вокруг нас. Отсюда и раздвоенность. А было у меня ощущение раздвоенности, пока я с Чандри лежал? Я что, все обдумал, взвесил, проверил и потом сделал выбор? Опять я все запутываю... Тот выбор, тот поступок отлучили меня от привычного мира, от мира брахминов, от жизни жены, от самой моей веры. И вот следствие-- меня треплет, как веревочку на ветру Есть ли выход из этого состояния? -- Почтннейший! -- Что? -- Желаете еще кокоса с сахаром? -- Дай немножко. - В дороге время не идет, а тянется,--засмеялся Путта, подавая накрошенный кокос,-- скажете, нет? Ничего, сейчас я вас опять развеселю. Еще вот есть такая загадка: кто играет, кто бежит, кто стоит и глядит? Попробуйте хоть эту отгадать. Путта снова закурил. ...Первопричина в том, что с Чандри все произошло будто во сне. Вот почему я, как Тришанку, болтаюсь между небом и землей. И выйти из этого состояния я могу только через осознанное, свободное действие, через поступок, на который я самостоятельно решусь. Не сумею -- буду как облако, от ветра изменяющее форму. Осознанное действие опять сделает меня человеком. Я буду отвечать за себя А это значит... Что это значит?. Значит, я не должен говорить себе: "Пойду куда глаза глядят". Я сажусь в автобус, еду в Кундапуру, живу с Чандри. Конец метаниям Я стану другим человеком, и сделаю это сознательно. -- Опять заело?--хихикнул Путта. -- Играет рыба, бежит вода, стоит, глядит на все-- скала. -- Здорово!-- восхитился Путта.-- Отгадал! А меня, между прочим, с детства Угадайкой звали. Путта Угадайка! Я загадок этих знаю!.. На всю дорогу хватит, вот посмотрите. И Путта далеко отбросил окурок. Гаруда, Лакшман и другие шли целый день по жаре и только к закату добрались до Дурвасапуры. Чем меньше оставалось до аграхары, тем медленней они двигались, но, увидев, что на крышах нет грифов, облегченно прибавили шагу. -- Сбегаю взгляну, как там скотина,-- пробормотал Лакшман.-- Я вас догоню. -- Сначала обрядом нужно заняться, а домашними делами после,-- сурово одернул его Гаруда. Лакшман не посмел возразить. Брахмины приблизились к дому Пранешачарии, приготовляя в уме слова соболезнования. Около дома валялись дохлые крысы. Из дома никто не откликнулся. Переступить порог ни один не решился -- в собственные дома тоже было страшно войти. Брахмины тихонько пошли обратно. Аграхара выглядела какой-то ненастоящей, оцепенело замершей. Брахмины сгрудились в кучку, не зная, что дальше делать. -- Обряд...--раздался чей-то голос. Никто не шелохнулся. Каждый представлял себе дом Наранаппы, разложившийся труп. -- Пранешачария у речки, наверно,--нашелся Гаруда.-- Подождем его. -- Нет времени,-- возразил Лакшман.-- Давайте пока приготовимся к похоронам. -- Дрова!-- сказал один. -- Придется манговое дерево спилить!-- откликнулся другой. -- Гореть плохо будет...-- усомнился третий. -- У Наранаппы во дворе наверняка дрова есть,-- сообразил Лакшман.-- Может, хватит... -- А не хватит, так с твоего двора возьмем,-- поддел его Гаруда. Дров у Наранаппы оказалось маловато. -- Чандри! Чандри!-- заголосили брахмины. Никто не отозвался. -- Да она наверняка удрала в Кундапуру. Погубила всю деревню и смылась, потаскушка! -- Ладно. Делать нечего. Несите каждый по вязанке дров,--распорядился Гаруда.--Каждый. Ясно? Брахмины один за другим потянулись цепочкой по тропе к месту сожжения с вязанками дров на головах. Все было готово, а Пранешачария так и не возвращался. -- Вынесем тело?-- робко спросил один. -- Пускай сначала Пранешачария вернется,-- предложил Гаруда. -- Верно,--поддержал Лакшман. Брахмины старались не смотреть на двери дома Наранаппы. -- Не надо спешить,--решил Гаруда.--Придет Пранешачария и скажет, как и что делать. -- Подождем,--согласились брахмины. Они развели огонь в большом глиняном кувшине, притащили бамбук и занялись приготовлением носилок. Ждали Пранешачарию. Часам к трем Пранешачария и Путта вошли в Мелиге и направились к пруду. Лесная тропка вывела их на разбитую проселочную дорогу, и в Мелиге они явились густо покрытые красной пылью. Путта сразу влез в пруд, умылся, вымыл ноги и с удивлением заявил: -- Что ж такое? Говорили-говорили, а я вам так ничего про себя и не рассказал. Умываясь, Пранешачария вдруг подумал, что в Мелиге его легко могут узнать! Он рассердился на себя за то, что опять боится. Одно хорошо, думал он, здешние брахмины -- из секты смарта, то есть не свои. Скорей всего, его вообще не заметят в праздничной суматохе. Но все-таки если он действительно решил сделаться другим человеком, то откуда опять страх? Страх сам по себе-- чувство естественное, когда есть причина бояться. А тут что? Нужно обязательно докопаться до корня и вырвать этот корень. С каким царственным бесстрашием Наранаппа жил с Чандри на глазах у всей аграхары! А он? Будет жить с Чандри и прятать от людей лицо? Хорошо получится, ничего не скажешь! -- А вы вот, конечно, думаете себе: и что он все время болтает, ну и зануда, думаете. Я объясню. Вы все больше молчите, а сами без людей все равно не можете. И вам поговорить с кем-то надо. Человек вы тихий, но вам достается,-- Путта бодро утирался,-- сами скажите, правильно я угадал или нет. Я по лицу вижу -- правильно. Вы не подумайте, я не из низких. Каста наша, малера, вам известно, что за народ: отец брахмин, ну а мать, сами знаете, кастой пониже. Мой отец-- чистый брахмин, а с матерью жил лучше, чем другие с законными женами живут. Меня брахмином воспитывал, даже обряд с надеванием шнура устроил. Пожалуйста, смотрите. Путта вытянул из-под рубашки шнур, без которого брахмин не брахмин, и удовлетворенно объявил: -- Потому все мои друзья брахмины. Так, нам пора. Он перепрыгнул через плотинку на улице и засмеялся: -- Они меня правильно зовут: Путта Говорун. Два прозвища у меня -- Угадайка и Говорун. А что? Я с людьми люблю. Мелиге выглядела вполне празднично. На площади стояла колесница, верх которой украшали знаки зодиака. Вдоль дороги на земле лежали два толстенных каната, за которые верующие вытащили колесницу. Теперь ее поставили перед храмом, ожидая приношения цветов и плодов. Молодой брахмин поднимался с кокосом в руках в колесницу, где уже сидел настоятель храма. Вокруг толпились в ожидании своей очереди люди с приношениями. Пранешачария тревожно обежал глазами лица -- удостовериться, что нет знакомых. Нет, никого нет, кто мог бы его опознать. Правда, толпа стояла так плотно, что если подбросить над ней горсть сезама, так ни зернышка бы на землю не упало. Путту это не обескуражило, и, ухватив Пранешачарию за руку, он стал протискиваться к лавке за кокосами и бананами для приношения. -- Пусть народ немного схлынет,--сказал он, отдуваясь,-- тогда подойдем к колеснице. А пока пошли посмотрим. Пошли, Ачария. За углом их оглушили переливы тростниковых свистулек. Дети выклянчивали у родителей монетки, мчались к прилавку и сразу начинали переливчато свистеть. Густо пахло горящей камфорой и курительными палочками, пахло новенькой, необношенной одеждой. Продавец воздушных шаров во всю глотку нахваливал свой товар. На углу народ сгрудился около "бомбейского ящика", получив монетку, его владелец бил в тамбурин, приплясывал и нараспев давал пояснения к картинкам в ящике: "Город Дели, красивый город Дели! Восемнадцать двор- цов один краше другого! Бангалорский базар, самый лучший базар! Махараджа Майсора, где еще увидишь махараджу Майсора! А вот махараджа на дворцовом приеме, смотрите на махараджу на дворцовом приеме! Святой храм в Тирупати, смотрите, какой храм в Тирупа- ти. Смотрите, смотрите--веселые девушки из Бомбея! Вот какие бывают девушки в Бомбее!" Грохот и звон тамбурина, топотание босых ног. -- Ах, какие девушки в "бомбейском ящике"! Одна ана, всего одна ана, недорого, чтоб все увидеть! Путта не выдержал: -- Я взгляну, что у него там в ящике! -- Конечно, конечно,--поспешно согласился Пранешачария. -- Вы только не уходите! Без меня не уходите, подождите меня.-- Путта нырнул под черный лоскут и припал к окулярам. ...Самое время повернуться и уйти. Некрасиво, что и говорить, ничего плохого ему этот Путта не сделал, но просто необходимо побыть одному, а с ним даже помолчать не удается. Пранешачария успел сделать всего несколько шагов, как прямо над его ухом раздался знакомый голос: -- Так я и думал--уйдет, и я его не найду. Хорошо, хозяин ящика показал, в какую сторону вы двинулись. Ну вот, мы вместе. Можно идти. Пранешачария готов был завыть от досады. Сказать, чтоб отвязался? Но как можно обижать человека, когда он протягивает руку дружбы, пускай даже его никто не просит? Надо быть терпеливым, укорял он себя. -- Вот это да?-- завопил Путта. Выступали акробаты. Девушка, гибкая, как змейка, широко раскинув руки и ноги, животом балансировала на бамбуковом шесте. Здоровенный цыган упоенно лупил по барабану. Секунда--девушка скользнула вниз и затанцевала, собирая монетки, улыбаясь, кланяясь. Путта бросил ей медяк. Чем ближе они подходили к храму, тем больше нищих встречалось в толпе. Человеческие обрубки, извиваясь, ползли по пыльной улочке--нищие без рук, нищие без ног, нищие с провалами на месте носов, слепые, дергающиеся, выставляющие напоказ невероятные уродства. Путта выбирал самых страшных и важно подавал им милостыню. Он задержался у тележки с длинным тентом, сплошь увешанным разноцветными лентами, купил жене ярд красной ленты. -- Она их любит,--объяснил он. Взял еще парочку свистулек детям, дунул в них для проверки и распорядился: -- Пошли. Пранешачария насилу сдержался, он чувствовал себя вещью, которую кто хочет, тот подберет. Путта углядел лавчонку с ярко окрашенными напитками в бутылках. -- Выпьем "фанты"!--решил Путта. -- Я такие вещи не пью,-- отказался Пранешачария. Путта надолго застрял перед лавчонкой, крытой сол