омой, наконец, выбрав
бутылку с чем-то малиновым, бросил монетку:
     -- Мне это!
     В  лавчонке  было  полно народу.  Крестьянки застенчиво утирались после
шипучей  воды,   поили  сладкой  водичкой  вымытых   детей  с   намасленными
головенками. Женщины были все в новеньких сари, с цветами в волосах. Мужчины
похрустывали рубахами, надетыми впервые Звякали отлетающие пробки, шипела  и
булькала   разноцветная   жидкость,   причмокивали   губы,  сжимаясь   перед
восхитительной   отрыжкой.   Лавчонка  была   вся   ожидание,   наслаждение,
удовлетворенность--одно из самых больших удовольствий храмового праздника. К
таким  праздникам окрестные  деревни готовятся  загодя, откладывая деньги на
многочисленные радости, которые не часто перепадают крестьянам.
     Пранешачария  стоял в стороне  от мира  незамысловатых  удовольствий  и
наблюдал  толпу.  Путта  допил шипучку, громко  рыгнул,  даже  порозовев  от
приятных ощущений, и затормошил Пранешачарию:
     -- Ну все, все, нам пора! Так вы ничего и не выпили.
     Пранешачария следовал за Путтой как  в полусне, одурманенный толчеей  и
торговлей, свистульками и барабанами, плывущими накатами храмовых колоколов,
кричащими красками лавок и одежд.
     Он  был  окружен глазами--взгляды искали, устремлялись к  цели.  У него
единственного  взгляд  блуждал  бесцельно,  потому  что он был  не  в  силах
соотнести себя ни с чем.
     Выходило, что Путта был прав.
     ...Даже  моя  с  ним  встреча,  наверно,  была  предопределена.   Желая
следовать  своему  выбору,  я  должен вначале перенять  его вовлеченность  в
жизнь. Чандри тоже живет  в этом мире. Я же нигде не живу--ни здесь, ни там.
Мир распался на противоположности, и меня зажало между.
     В нос ударил крепкий запах кофе и свежих пирожков.
     Путта остановился.
     Ачария тоже.
     -- По чашке кофе?
     -- Я не буду.
     -- Так это  же брахминская харчевня. Хозяин все привез  из  Тиртхахалли
специально  на праздник, готовят тут  по обряду, для брахминов особые  места
отведены. Не осквернитесь, не бойтесь.
     -- Я кофе не хочу.
     -- Нет, так не пойдет. Я должен угостить вас кофе!
     Путта за руку  втащил  его в харчевню. Пранешачария осторожно присел на
грязноватую  табуретку,  пугливо огляделся.  Что  будет,  если  увидят  его,
ученого, благочестивого  брахмина, человека с такой репутацией, в ярмарочной
харчевне  за  чашкой  подозрительного  кофе? Тьфу!--по-базарному  отплюнулся
Пранешачария, когда же я выкину эти мысли из головы?
     Из уважения к брахминству Ачарии Путта устроился чуть поодаль.
     -- Два особых!--заказал он.
     Заплатив две аны, он отхлебнул обжигающего кофе и сморщился.
     -- Гадость, а не кофе! Всегда как праздник, так жулят!
     Пранешачария  выпил свой  кофе медленно  и с  удовольствием.  Ему  кофе
понравился. К тому же он  почувствовал прилив сил. И с неожиданной бодростью
последовал за Путтой.
     -- А поесть вы могли бы в храме.  Там до шести вечера  будет подаваться
угощение для брахминов.
     Праношачария  уже  который  день  не  ел  горячего и,  представив  себе
дымящийся рис с душистой подливкой, проглотил  слюну, но сразу вспомнил, что
есть ему пока нельзя -- он совсем недавно похоронил жену. Тем более в храме:
если он  примет  пищу в  храме, храм будет  осквернен  и, согласно  поверью,
колесницу  не удастся  даже  стронуть с  места.  А  с другой стороны, как же
Наранаппа?  Сожрал всю рыбу из храмового пруда -- и  что? Нет, недостает ему
сил преступить бесчисленные ограничения брахминской жизни, он не  Наранаппа.
Так как же?-- издевался он над собой. Чем я готов уплатить за счастье уйти к
Чандри и жить  с ней? Если уж уходить, так не  оглядываясь, если уж решился,
так  уходить.  Нет  иного  способа осознать призрачность игры  противоречий,
избавиться от страхов. Как Махабала: захотел -- и сделал.
     -- Гляньте-ка!-- Путта указывал на пригорок, где плотным кружком стояла
толпа,  судя по одежде -  крестьяне низких каст.--  Подойдем  поближе,  там,
наверно, петушиный бой.
     Пранешачарию  передернуло,  но  он безропотно  поплелся  за  Путтой  со
странным  предчувствием  встречи  с  судьбой.  От толпы  так  несло  дешевым
пальмовым  вином, что  Пранешачария не смог приблизиться  вплотную. Стоявшие
сзади поднимались  на  цыпочки и тянули  шеи,  передние сидели на корточках.
Толпу сковывало  напряженное внимание, лица были обращены в круг, а в кругу,
подпрыгивая,  расхаживали  два  петуха.   Никогда  в  жизни  не  сталкивался
Пранешачария с таким накалом жестокости и острого возбуждения. Ему казалось,
что вся жизненная энергия этих сидящих на корточках людей сосредоточена в их
глазах.  А петухи! Треск  крыльев,  четыре крыла, четыре шпоры. Кокк,  кокк,
кокк,  кокк. Сорок,  пятьдесят  пар  глаз  вокруг.  Кроваво-красные  гребни,
блестящие стальные  шпоры.  Луч  солнца  -- искрой!  Искры. Как  от удара  о
кремень. Промельк! Удар, удар. Удар! Один петух на другом. Долбит его.
     Неодолимый  ужас  стиснул  Пранешачарию.  Он  точно  провалился  в  мир
демонов. Бессильно опускаясь наземь, он  думал, что если в этом аду, где  он
задумал поселиться с Чандри, если в  этой беспросветности, в этом подземелье
жестокость  загорается счастьем  в  глазах  завороженных созданий, то такому
вот, как он, не выжить в этом мире.
     Владельцы петухов  подбадривали  бойцов  странными  горловыми  звуками,
которые едва ли могли исходить из человеческой гортани.
     Он все отчетливее понимал, что нет в нем качеств, необходимых для жизни
в мире страстей и жестокости.
     Его опять сковала трусость, такая же,  как в  тот день, когда Наранаппа
дал ему отпор, когда он сник, обмяк, столкнувшись с силой гордыни.
     Владельцы петухов насилу растащили их,  промыли раны и снова вытолкнули
в круг.
     Возбужденный Путта рвался сделать ставку.
     -- Ставлю!-- теребил он совершенно незнакомого человека.-- Вот на этого
ставлю! Две аны, если победит!
     -- Четыре, если победит вон тот!-- загорелся незнакомец.
     -- Восемь, если мой!
     -- Десять!--влез еще один.
     -- Двенадцать!--кричал Путта.
     -- Идет.
     Пранешачария замер в ожидании исхода--что будет, если простоватый Путта
останется без денег? К его немалому изумлению, Путта выиграл.
     -- Давай еще разок!-- предложил проигравший.
     -- Нет,-- бросил Путта.
     -- Как  это "нет"?--  пьяно вознегодовал  проигравший  и замахнулся  на
Путту.
     Пранешачария властно протянул  руку между ними. Увидев брахмина, пьяный
отшатнулся  и сделал шаг  назад, но со  всех  сторон  напирали разгоряченные
любопытствующие люди.
     -- Что такое?
     -- Что там?
     Пранешачария с усилием вырвал Путту из круга  и почти  бегом поволок за
собой.
     Путта,  видимо, не  испугался  и  вообще  был  доволен-- двенадцать  ан
выиграл. Он улыбнулся во весь рот. Пранешачария взглянул на его веселое лицо
и испытал нечто вроде отцовского чувства.
     Был бы у меня сын, я бы воспитывал его с любовью, подумал он.
     Вслух он сдержанно сказал:
     -- Ну все, Путта. Теперь я пойду своей дорогой, ты--своей.
     У Путты мгновенно вытянулось лицо.
     -- А куда вы идете?
     -- Сам еще не решил,-- ответил Ачария, настороженно стараясь уразуметь,
зачем Путта так липнет к нему.
     -- Я еще немножко  побуду с вами,-- умолял Путта.-- А  после  вы можете
поесть в храме.
     Пранешачария чувствовал, что иссякают остатки его терпения.
     -- Мне нужно к золотых дел мастеру,-- объявил он.
     -- Зачем?
     -- Золотую вещь ему показать.
     --  Зачем? Если у вас нет с собой денег,  я  вам дам  двенадцать ан.  В
долг. После как-нибудь отдадите.
     Пранешачария просто не знал, как выпутаться. Дружелюбие этого человека,
как лиана, оплетало ноги.
     -- Нет, Путта. Мне  много денег  понадобится. На билет до Кундапуры. На
другие расходы.
     -  Тогда  давайте  я вам  покажу  хорошую лавку.  Я  знаю где.  Вы  что
собираетесь продать?
     -- Кольцо с брахминского шнура,-- сдался Пранешачария.
     -- Покажите,-- протянул руку Путта.
     Пранешачария снял со  шнура кольцо. Путта внимательно осмотрел кольцо и
посоветовал:
     -- Не меньше пятнадцати рупий. Меньше не берите.
     Узенький проход вывел их к дому золотых дел мастера. Мастер сидел перед
опрятным деревянным ящичком с  напильником в  руках. Он поднял на лоб очки в
серебряной оправе и деловито спросил:
     -- С чем пожаловали?
     Всмотревшись, он узнал Путту и сменил тон:
     --  Так  что же могло произойти, что ноги  Путты  привели его  к  моему
порогу, а?
     Получив кольцо, он  не спеша  взвесил его, сосчитал  красные  зернышки,
служившие ему гирьками, потер кольцо, подумал и определил:
     -- Десять рупий.
     -- Пятнадцать,-- твердо возразил Путта.--А нет, так и разговора нет.
     Пранешачария не знал, куда деться от неловкости.
     -- Нынче золото не в цене,-- объяснил ювелир.
     -- В  цене  или  не  в  цене,  только  меньше  пятнадцати  не  возьмем.
Пятнадцать, ладно?
     Путта  подмигнул  Ачарии,  приглашая  его  полюбоваться,  как  он умело
торгуется, но Пранешачария мечтал лишь об одном -- скорей уйти из лавки.
     -- Десять так десять,-- сказал он.-- Мне хватит.
     Путта ахнул  от неожиданности,  а хозяин лавки,  расплывшись в  улыбке,
ловко отсчитал десять рупий, сложил ладони и низко склонил голову.
     -- Спасибо,-- сказал Пранешачария, выходя из лавки.
     Едва  переступив  порог,  Путта  набросился  на  Пранешачарию  не  хуже
законной жены:
     -  Да что же это такое? Я, можно сказать, стараюсь как лучше, а вы меня
же подводите? Я в каком теперь положении? Он  же теперь мое  слово в грош не
поставит!
     Мог бы и  не вмешиваться,  деньги  ваши,  не мои, выбросили пятерку  на
ветер--ваше дело! Я из-за чего: в наше время  нельзя всякому доверяться -- и
живым  остаться. Вы же не знаете, какой это  народ, кто  золотом занимается!
Родную сестру надуют!
     -- Мне очень нужны были деньги, и я поторопился. Извини.
     Пранешачарии не хотелось обижать Путту. Путта немедленно смягчился:
     -- Я, как вас увидел, сразу  понял, что вы за человек. Простая  душа. И
как вы один в дорогу  вышли? Вам  одному нельзя никак.  Вот  я вас в автобус
посажу, а после займусь своими делами. А пока что вы меня держитесь. Мне тут
кое-кого  повидать нужно, вместе сходим, а оттуда вы--в храм. Времени полно,
до  самого  вечера угощения  будут подавать.  Переночевать нам лучше  здесь,
утром" пойти в  Тиртхахалли--всего-то пять миль, оттуда автобусом до Агумбе,
там, если на такси спуститься в долину, успеем поймать кундапурский автобус.
     -- Хорошо,-- согласился Ачария, пряча деньги в пояс.
     -- Аккуратней--деньги все-таки,-- строго заметил Путта.
     ...Проще всего отделаться от него в храме, туда он не войдет со мной...
Путта... Без всякой корысти взваливает на себя  чужие хлопоты... Кто  знает,
какие  он  выплачивает долги из  своих  прошлых  жизней?  А я никак не  могу
отвязаться  от  него.  Лиана,  за  ноги  цепляющаяся.  Можно ли считать, что
человек сам распоряжается своей судьбой?..
     -- Сюда, сюда!--подтолкнул его Путта.
     С запруженной людьми  дороги к храму они свернули  в проулок. Шли, пока
не очутились перед пустырем. Обмелевший ручей, бамбуковый мостик через него.
Дальше  изгородь.  Густая  грязь  рисового поля.  Пробираясь обочиной  поля,
Пранешачария опять вспомнил петушиный  бой. Как  долбил один  петух другого,
как били  крылья, летели перья. Петух впивался  в противника,  рвал, терзал,
глубже,  глубже  в горячую плоть Кровь. Острый отблеск  стали. И  эти  глаза
вокруг.  Запах перегара.  Петухов  растащили,  обмывают,  они  колотятся  от
ярости--кокк! кокк!--и  рвутся  в драку. Мир жгучей страсти,  мстительности,
алчности.
     ...Я стоял там как  бесплотный дух, лишний. Обездвиженный ужасом. Хотел
своей  волей изменить судьбу, войти в этот мир. Где  акробатка на бамбуковом
шесте изгибает тело в тугой одежде. Все выпуклости обрисованы.  Скользнула с
неба  вниз,  танцует по кругу.  Бутылки  с  шипучкой  Желание,  наслаждение,
насыщение.  Глаза, нацеленные на  вещи.  Среди пестроты лент,  шаров, вокруг
храмовой  колесницы--везде глаза,  передо мной,  за мной,  со  всех  сторон.
Глаза. Крылья. Шпоры. Клювы. Когти. Погружение в мир. Единство всего сущего.
Совместность.  Слиянность  желания и удовлетворения. Как в  Книгах: "То есть
ты". Все есть ты.
     Мне страшно. Страшно превратиться в демона, бесплотного духа.
     Путта закурил и спросил, лукаво посмеиваясь:
     --  Не догадываетесь,  куда  мы  идем?--Пранешачария  пожал  плечами.--
Нравитесь вы мне, святой  человек. Идете, куда ведут, ничего не спрашиваете.
Похожи мы с вами. Я  помню, один  раз вот  точно так же я с дружком до самой
Шивамоги  дотопал. Тесть про  меня говорит: это же  наш  Путта. Отпусти его,
говорит, потом не сыщешь, а сыщешь, он уж тебя не оставит.
     -- Ты сказал, что хочешь с кем-то встретиться.
     -- Сказал.
     -- Ну и хорошо.
     --  Сад видите? Во-он  там. Там  живет одна  женщина, а  этот  сад  она
арендует. Смелая женщина, живет  совсем  одна,  ничего не  боится. Красивая,
между  прочим.  И  такая  чистюля--руки  с  мылом  надо  мыть,  если  хочешь
дотронуться. Она  мне  дальней  родней  доводится.  А  уж  как  к  брахминам
относится--сами  увидите.  На  минутку зайдем, я  только  поздороваюсь. А то
начнет  после говорить:  вот,  Путта,  мне  сказали, ты  был,  а  ко мне  не
заглянул, не узнал, как я, жива или,  может, умерла. Важный  очень стал, да,
Путта? И  пойдут обиды. А я  не люблю обижать  людей.  Жизнь наша--она  что?
Сейчас мы тут, а через минуту нет  нас. Зачем же обижать? Вот потому мне что
ни скажи, я отвечаю "да". Одно только плохо -- с женой плохо. Раз в месяц ей
обязательно нужно  к маме. Сначала я сказал "да". Потом  сказал "нет".  Даже
бью ее. Побью, а сам жалею. Знаете песню такую--по деревням ее поют:
     Жену колотит --
     сам в сердце плачет,
     прощенья просит,
     нет-нет да спросит.
     кого ж ты любишь,
     кто в твоем сердце,
     муж или мама
     и мамин дом?
     Вот и со мной так... Ладно. Мы пришли.
     Их глазам открылся дом под черепичной крышей.
     --  Дома   она   или   нет?  Могла  на  ярмарку   уйти,--   пробормотал
Путта.--Падмавати!--позвал он.
     Пранешачария присел на глинобитное зозвышение, застеленное циновкой.
     -- Иду-у!-- откликнулся приятный женский голос.
     Красивый голос. Теплый, звучный.
     Он  немного испугался. Кто  она такая, эта женщина? Зачем Путта  привел
меня сюда?
     --  Ах  вот  кто пришел!--  сказал  обрадованно  голос  -  Пранешачария
повернул голову.
     Женщина стояла в дверях, касаясь  косяка поднятой рукой. Перехватив его
взгляд, она оправила сари на груди.
     -- Видишь, кто твой гость? Святой человек, Ачария,-- важничал Путта.
     -- Вы издалека, должно быть.-- Женщина скромно опустила глаза.-- Подать
святой воды из Ганга? Вы устали, я принесу вам молока и фруктов.
     Пранешачария покрылся потом с головы  до ног. Женщина, без сомнения, из
касты малера. Живет одна. Зачем Путта привел меня сюда? И молчит, как  в рот
воды  набрал.  Трещал,  не умолкая, всю  дорогу, а тут замолк.  Пранешачарии
вдруг показалось,  будто  он  чувствует затылком  чей-то  взгляд. Два  глаза
уставились в спину. Я ничем не защищен от пристальных,  заглядывающих в меня
глаз.  Он сдержал сильное желание оглянуться. Кто знает,  что скажут ему эти
глаза? Кто  знает,  что  произойдет,  когда две пары  глаз  взглянут  одна в
другую? Удлиненные  темные глаза. Коса, черной змеей скользящая через грудь.
Девушка,  гнущаяся   на  бамбуковом  шесте.  Шпоры.  Крылья.  Клювы.  Перья.
Приношение  налитой  груди  в  лесной  темноте.  Белли.  Груди  цвета земли.
Немигающий  взгляд, который все увидит, перед  которым он обнажен.  Взгляд в
затылок. Сзади. Птица застывает под взглядом черной змеи. От ужаса.
     Пранешачария  оглянулся. Так. Темные  глаза украдкой смотрели на  него.
Руки держали тарелку. Она стояла на пороге. Шаг назад, и полумрак дома скрыл
ее.  Прозвенели  браслеты--она  снова  появилась на свету. Все  успокоилось.
Ожидание  ворохнулось в его  теле, прокладывая себе  путь.  Она наклонилась,
ставя  перед  ним  тарелку. Сари сползло  с  груди.  Грудь,  туго  обтянутая
блузкой. Просящий взгляд из-под тяжелых век. Живой огонь в его груди, но уже
без ощущения обнаженности под взглядом. Теперь он сам весь превратился в эти
глаза, "То есть ты". Все есть ты.
     -- Откуда господин пожаловал?--спросила женщина.
     И перевела взгляд на Ачарию. На его пылающую сущность.
     --  Он сам  из  Кундапуры,-- не  дал  ему ответить Путта.--  С Шинаппой
знаком,-- приврал он-- Делами храма занимается.
     Еще вранье.
     -- На храм приехал собирать.
     Еще.
     Путта делал  из него совсем  другого  человека. Встреча  с  незнакомыми
всегда приводит к появлению нового облика, иной личности.
     ...Я  столькими  людьми  перебывал  за  один  день,  что  сам  перестал
понимать, кто я. Что же, пусть все идет своим чередом...
     Пранешачария сидел и ждал.
     ...Заклеванный  петух  Клюющий  петух. Шпоры.  Сталь  на  ногах.  Вопль
Бхагирати. Будто сама жизнь вопила.  Потом она  упала на  спину,  совершенно
неподвижная.  Мертвая. Погребальный костер, в  нем горит  Бхагирати,  алтарь
моего  избранничества.  Не  стало  Бхагирати,  и  я оказался  между  мирами.
Заблудшая душа.  Принимаю облик, который мне придают чужие  взгляды.  Теперь
душа льнет к одному из миров, и я перестаю быть бесплотным духом. Кажется...
     Стараясь не смотреть ему в лицо, Падмавати отошла и села на приступку у
дверей.
     Пранешачарию  снова  томило чувство  обнаженности  - теперь она уселась
так,  что  может вволю  разглядывать  его.  Набравшись храбрости, он  поднял
голову. Сердце болезненно стучало.
     Падмавати вскочила на  ноги, вынесла поднос с бетелем. Путта приготовил
себе бетель, заложил за щеку и заговорил с полным ртом:
     -- Я встретил Ачарию на дороге. Разговорились,  он  мне и  говорит: я в
Кундапуру.  А  я  сразу  сказал:  куда  спешить?  Здесь  заночуем,  а  утром
отправимся прямо в Тиртхахалли и поймаем автобус. Так лучше, верно ведь?
     -- Конечно,-- с некоторым смущением поддержала Падмавати.-- Переночуете
у меня, а завтра пойдете дальше.
     Пранешачария от слов женщины весь сразу обмяк. В ушах  загудело, ладони
покрылись липким потом.
     ...Только не  сегодня.  Завтра.  Сегодня  я еще не готов. Откуда я  мог
знать, что  придется принимать  решение  сегодня?  И вообще  мне нельзя, мне
ничего нельзя. Только  что жену схоронил, еще не  прошел  очищение.  Мертвым
телом Наранаппы еще не занялся. Я им  все сейчас расскажу. Нужно  рассказать
всю правду. Нужно встать и уйти. Исчезнуть.
     И  не  двинулся с  места.  Сидел.  Неподвижный  предмет  под  изучающим
взглядом Падмавати.
     -- Значит, договорились,--заключил Путта.--А пока пускай сходит в  храм
и  поест как  следует. Он целый день не ел  -- Он  повернулся к Падмавати.--
Сегодня представление будет. Пойдешь смотреть?
     -- Да нет.  Схожу вечером  в храм и  сразу же  вернусь. Буду  вас  дома
ждать.
     Пранешачария молча сидел между Путтой и Падмавати и ничем, совсем ничем
не выказывал своего отношения к происходящему.
     -- Тогда пошли,-- сказал Путта.
     Ачария поднялся на ноги и посмотрел на Падмавати.
     Длинные волосы; видно, она недавно их вымыла, даже маслом еще не успела
смазать.  Крутые  бедра, полная  грудь.  Высокая.  Глаза  искрятся  Ожидает.
Спокойная, свежая  после купания. Дышит ровно и глубоко -- грудь поднимается
и  опускается.  Соски  сразу отвердеют, если  дотронуться до них в  темноте.
Запах раздавленной травы. Летучие  колесницы  светлячков. Огни. Огонь. Языки
огня  лижут хворост,  дотрагиваются  до мертвых  рук, до мертвых ног. Костер
шипит,  брызгает искрами. Огонь все выше. Тело  Наранаппы  в  ожидании огня.
Несожженное тело. Как он сидел в тот день на веранде, кальяном булькал. Тело
на  бамбуковых  носилках,   прогнувшихся   вниз  под  его  тяжестью.  Мудрый
Яджнавалкья спрашивал: "Любовь, к кому любовь? Любовь  к жене  есть любовь к
себе.  И любовь к  богу есть любовь к себе". Докопаться до корня.  Все равно
найти. Все равно выстоять.
     Он  посмотрел  на  женщину.  Она  была  прекрасна,  и  он восхитился ее
красотой.
     А мудрый Вьяса, который написал потом "Махабхарату", родился в глиняном
горшке. Сразу и родился святым аскетом с горшком для подаяния.
     Ачария сделал шаг.
     -- Так вечером я жду вас,-- сказала женщина.
     ...  Бог  Марути ушел от  ответа.  Друг Махабала  бросил  меня.  Недруг
Наранаппа одержал надо мной верх. Брахмины обезумели при виде золота. Чандри
дождалась  меня  в  темноте,  получила  что  хотела,  пошла  своей  дорогой.
Бхагирати дико закричала и умерла.
     Путта положил руку на его плечо и придержал на обочине мокрого поля
     -- Ну, что скажете?-- спросил он-- Как задумал, так и вышло Вы только в
голову не берите. Она  же не шлюха  какая-нибудь. Низкорожденного  близко  к
себе  не подпустит  Брахмина и то не всякого примет. Деньги тут  ни при чем.
Что  ей деньги? Видели, какой у нее сад?  О таких женщинах  в старину мудрые
люди стихи сочиняли. А я-то, я-то струсил, что вы меня выдадите! Ну, когда я
привирать начал Понравилась она вам, верно? Путта такой человек -- для друга
все сделает. На все ради дружбы пойдет.
     Он потрепал Ачарию по плечу.
     Мимо мокрого поля,  через  изгородь, по хлипкому  бамбуковому  мостику,
переулком--обратно  в  гудение  и  кипение  ярмарки  Густая  толпа  окружала
храмовую  колесницу,  и  такая  же толпа  толклась  у  лавки  с разноцветной
шипучкой.  Народ  сбегался  посмотреть на  человека с ученой  обезьянкой, на
разносчика детских игрушек, на  торговцев воздушными шариками.  Внезапно над
праздничным  гомоном поднялся  демонический голос,  резкий голос злого духа.
Деревенский глашатай. Глашатай выкрикивал под барабанную дробь:
     -- Чума! Чума!  Чума!  В Шивамоге чума!  Страшная болезнь черной богини
Мари. Кому  в Шивамогу--  делайте  прививки  в Тиртхахалли!  Приказ! Приказ!
Приказ! Приказ для всех! Прививки! Чума!
     Люди  с  любопытством  слушали  глашатая  и пили шипучку.  Хохотали над
ужимками  ученой  обезьянки.  Бородатый  лекарь   бойко  торговал  пилюлями,
нахваливая их силу на всех языках:
     --  Одна  ана,  одна ана, одна  ана! От живота, от головы, от ушей,  от
артрита, радикулита, от чесотки, от  парши! Для  беременных,  для детей,  от
тифа, диабета! Одна ана, одна ана! Пилюли из Кералы, освященные в храме!
     Его перебивал владелец "бомбейского ящика":
     -- Веселые девушки из Бомбея! Смотрите, девушки из Бомбея!
     Акробат съехал  по веревке, протянутой от высокого дерева  к  колышку в
земле,  стукнул  босыми  пятками  и   поклонился  Мужчина  дал  подзатыльник
мальчишке,  клянчившему  воздушный  шарик  Мальчишка  громко  разревелся.  В
кофейне  завели  музыку.  В  мусульманской  лавке  выставляли новые  подносы
ядовито окрашенных сластей.  Протяжный  говор крестьян  и их жен, неумолчное
чтение санскритских двустиший у колесницы, пререкания брахминов.
     И среди всего этого он должен сделать выбор. Здесь Сейчас. Какой выбор?
Зачеркнуть четверть века жизни,  полной суровых ограничений, и стать жителем
вот этого  мира?  Нет,  нет.  Прежде  всего похороны  Наранаппы.  Все другие
решения  -- потом. Сегодня Гаруда, Лакшман  и  другие  брахмины  должны  уже
вернуться  в  аграхару после беседы с гуру. Ну а если гуру сказал "нет"! Что
тогда делать? Опять метания, опять все сначала.
     Пранешачария  остановился  у храма.  Слепой нищий монотонно тянул гимн:
"Как мне служить тебе, создатель? Чем угождать тебе, создатель?"
     Путта бросил  медяк  в тарелочку  перед слепцом, и  в тот же миг к  ним
быстро пополз другой нищий, безрукий и безногий, жалобно вопя:
     --  Ни рук, ни ног, как я наказан! Ни  рук, ни ног!  Прокаженный с воем
простерся  перед ними, беспомощно  дергая остатками  конечностей,  показывая
теместа,   где   были  пальцы,  отгрызенные  проказой.   Полусгнившее   тело
прокаженного вызвало в мыслях Пранешачарии образ разлагающегося без сожжения
тела Наранаппы. Путта подал прокаженному милостыню,  но к ним со всех сторон
сползлись новые нищие, изуродованные, искалеченные.
     -- Пойдем отсюда,-- выдохнул Ачария.
     -- Идите в храм, вам давно пора поесть,-- напомнил Путта.
     -- Пойдем вместе,-- позвал Ачария.
     Его внезапно  охватил ужас при мысли о том, как он войдет в трапезную и
брахмины,  сидящие  длинными  рядами,  увидят,  что он пришел один, никем не
сопровождаемый. Ни разу в жизни он так не боялся быть один.
     Я не могу без Путты, подумал он растерянно.
     -- Да что это вы? Как это--вместе? Я же не брахмин, я малера.
     -- Какая разница, пойдем.
     -- Шутки шутите?-- изумился Путта.-- Да у  меня тут полно  знакомых.  А
так  я  бы рискнул. Подумаешь!  Вы тоже,  наверно, слышали про мальчишку  из
касты  ювелиров,  который  всем мозги задурил и  жил  себе в  монастыре? А я
малера, мы даже священные  шнуры носим, как у брахминов. Ну вообще-то это  я
так, болтаю. На самом деле кишка у меня тонка с брахминами есть. Нет уж,  вы
идите себе, а я вас где-нибудь здесь подожду.
     Нищие вопили  что  было сил, и Пранешачария чувствовал,  как сдают  его
нервы. Он повернулся и будто через туман пошел в храм.
     Все  четыре веранды, окружавшие  храм, были превращены  в  трапезные  с
длинными рядами аккуратно разложенных свежих банановых листьев. Перед каждым
листом  сидел жаждущий  угощения брахмин.  У  Пранешачарии заныло  сердце. А
вдруг  меня  опознают?--тосковал  он. Бежать  отсюда.  Бежать.  Только  ноги
почему-то словно прилипли к полу.
     Что я делаю?-- думал Пранешачария. Какую низость готовлюсь совершить? Я
осквернен прикосновением к  мертвому телу. Я  еще не совершил обряд очищения
и, зная это, собираюсь разделить трапезу  с брахминами? Я нечист и собираюсь
осквернить других?
     Все они убеждены, что скверна не  даст  колеснице стронуться  с  места.
Разделив  с ними  трапезу, я сделаю  вещь  не  менее мерзкую, чем Наранаппа,
съевший  священных  рыб,  чтобы  подорвать  устои  брахминства.  Меня  могут
узнать... Какой будет скандал: Пранешачария не успел предать огню тело жены,
а  уже явился  на  храмовой  праздник.  Колесница не  двинется,  праздник не
состоится. Тысячи глаз уставятся на меня!
     -- Сюда, сюда, здесь есть место!--позвал чей-то голос.
     Пранешачария вздрогнул. Вгляделся.
     Незнакомый брахмин, сидевший с краю, указывал на свободное  место рядом
с собой. Что делать? Великий боже, что мне делать?
     -- Вы что, не слышите?
     Брахмин засмеялся и потянул Пранешачарию за руку.
     --  Вот же место. Я его для вас и занял. Видите, даже  стакан  на  лист
поставил. А то пришлось бы вам ждать, пока следующую группу не усадят.
     Ачария сел на указанное место. Его голова шла кругом.
     Стараясь  взять  себя в  руки и  успокоиться,  он  начал сосредоточенно
размышлять.
     ...Создатель,   в  чем  причина   моих  страхов?  Может   быть,  это  я
перерождаюсь  в муках, становлюсь другим? Может быть, страх отпустит, если я
этой ночью  лягу в постель с Падмавати? Может быть,  я осмелею, если  уйду к
Чандри? Чего же стоят решения, которые я поминутно меняю?  Или я не в  силах
стать другим и обречен на призрачную жизнь в вечной нерешительности? Ах, как
жаль,  что  рядом нет  Путты!  Встать и  уйти? А что подумает сидящий  рядом
брахмин?
     Храмовой служка  пошел вдоль рядов, окропляя святой водой  каждый лист.
За ним  следовал другой--он зачерпывал половником рис, сваренный в молоке, и
раскладывал  его  по  листьям.   Замыкали  шествие   два  плотных  брахмина.
Покрикивая: "Дорогу, дорогу!", они раздавали пряный рис, чечевицу, огурцы.
     Появление  каждого нового  человека  вызывало новый  приступ страха.  А
вдруг этот меня узнает? Или вон тот? Что мне тогда делать?
     Брахмин,  занявший  место  для  Пранешачарии,  рослый,  очень  смуглый,
выглядел довольно  свирепо.  Смарта  --  судя  по горизонтальным  сандаловым
мазкам  на  лбу. Он сразу  внушил  робость  Ачарии, которая усилилась, когда
сосед начал расспрашивать его:
     -- Откуда сами будете?
     -- Я здешний.
     -- А откуда именно? Не с гор?
     -- Кундапура.
     -- Из вишнуитов?
     -- Вишнуит.
     -- Приятно встретиться. Счастливый случай. У нас молоденькая девушка, и
мы  ей  ищем  жениха.  Год- другой--и  девушка  достигнет зрелости.  Мы люди
неиспорченные  и девушкам заранее подыскиваем пару. Жених нам  нужен. Может,
есть кто на примете  среди ваших? Великую услугу отцу окажете, если поможете
пристроить  дочь!  Пойдемте  после трапезы  к нам.  Посмотрите  на  гороскоп
невесты. У нас и заночуете.
     Пранешачария  подставил служке  мисочку  для  соуса,  и ему показалось,
будто служка всматривается в его лицо.
     Чуть-чуть помедлив, тот двинулся дальше вдоль ряда.
     -- Согласен,--сказал Пранешачария, чтобы закончить разговор.
     Узнал  его  служка или  не узнал?  Угольный  кастовый знак  на  лбу--он
мадхва, так что очень может быть, он видел где-нибудь Пранешачарию... Встать
и уйти теперь поздно,  он уже  наполнил ладони водой из Ганга и проглотил ее
во имя бога.
     Пранешачария смешал соус  с  дымящимся  рисом.  Сколько  дней он не  ел
горячего?
     ...Всеведущий боже,  пронеси эту  беду!  Сделай  так, чтобы никто  меня
сегодня  не  узнал. Я не могу  решиться и  сказать  себе: вот это и есть мой
собственный выбор!  Что  бы  я ни  делал, каждый  мой  поступок  затрагивает
других.  После того,  что  случилось,  я  должен был  сам предать огню  тело
Наранаппы. Но разве мог я схоронить его в одиночку? Мне нужны были еще трое,
хотя  бы  для того, чтоб вынести покойника.  Значит, нужно было  позвать еще
трех  брахминов.  Значит, еще  три  человека были  бы вовлечены  в  решение,
которое принял я один. Вот что терзает меня. Я,  я целовал Чандри, никто  об
этом не подозревает, но мой поступок повлиял на ход жизни всей аграхары...
     Снова приблизился служка, возглашая:
     -- Соус, кому добавить соуса...
     Он остановился рядом с Ачарией.
     -- Еще соуса?
     Ачария пугливо поднял глаза.
     -- Я вас вроде где-то видел,--пробормотал служка.
     -- Возможно.
     Слава богу, служку  окликнули из другого ряда, и он заторопился на зов.
Но  все  равно его  глаза  вспоминают меня, посылают мой образ  в мозг, мозг
старается соединить образ с именем. Пускай я даже ушел бы  к Чандри, в любую
минуту меня могут остановить  и  спросить: ты кто такой, откуда родом, какая
секта? Пока я не отделаюсь от своего брахминства, мне  не избавиться от пут.
Но, перестав быть брахмином, я  стану обитателем  чужого мне жестокого мира,
где дерутся петухи. Куда  мне деться? Как выйти из призрачного существования
между мирами?
     Сидевший рядом брахмин разворчался:
     -- У них  на этот раз  не соус,  а водичка... Да не  ешьте вы его!  Еще
много перемен подадут.
     Вернулся давешний служка, таща горшок овощного кари.
     --  Не  вспомню,  где  вас видел,--сказал  он,  останавли- ваясь  перед
Пранешачарией.--Не  в монастыре?  Меня  по праздникам  приглашают  на  кухне
помогать, и в дни больших молений  тоже.  Наша аграхара за рекой. Я  как раз
позавчера работал в монастыре и прямо оттуда--в этот храм.
     Служка спохватился и заспешил дальше, покрикивая:
     -- Кари, кари, кари!
     Теперь  было  просто  необходимо встать и  уйти,  но  ноги не слушались
Ачарию. Брахмин снова заговорил с ним:
     --  Кстати, наша  девочка прекрасно  готовит.  И  очень  послушная. Так
хотелось  бы выдать  ее  замуж в  достойную  семью,  где живы родители,  где
хозяйством заправляет свекровь.
     ...Один  у меня  способ  избавиться  от  страха--  совершить  обряд  по
Наранаппе.  Я обязан предстать перед глазами брахминов той самой аграхары, в
которой  я вырос и  стал  уважаемым  человеком.  Я  обязан призвать Гаруду и
Лакшмана  и открыто объявить:  "Вот  что  произошло. И  вот  что я  решил. Я
отказываюсь от уважения, которым вы меня окружили. Я вернулся, чтобы все вам
рассказать..." Пока  я это  не сделаю, страх, как собака, будет преследовать
меня.  Я не  смогу  освободиться.  Ну а что  потом?..  Жизнь аграхары  пошла
кувырком,  когда  Наранаппа  выловил храмовых рыб.  А  после моих  признаний
кувырком пойдет  жизнь каждого  брахмина. Какое уж тут благочестие!  Значит,
что я им  скажу?  "Я прелюбодействовал  с  Чандри.  Я испытал  отвращение  к
собственной жене. Я пил кофе в базарной кофейне. Я ходил на петушиный бой. Я
вожделел  Падмавати.  Ос-  кверненный  прикосновением  к  мертвому  телу,  я
пересту- пил порог  храма и разделил  трапезу  с брахминами.  Я даже  звал с
собою человека из  другой касты. Вот что я делал. Это истина. Не откровенное
признание  проступ- ков,  не раскаяние.  Не  покаяние.  Просто  истина.  Моя
истина.  Истина моей  души.  А  раз так, я  должен сделать выбор. Я ухожу от
вас".
     -- Если потребуется, мы и хорошее  приданое дадим.  Сами знаете,  какие
нынче  времена:  если  девушка не  светленькая,  очень трудно  подыскать  ей
жениха. Зайдете к нам, посмотрите девушку.  Смуглая она, это  верно, но зато
какие глазки, носик! И отменный гороскоп--во всем будет удача и  ей самой, и
семье, в которую она войдет.
     Брахмин говорил, не переставая есть.
     ...Но  пока  я  не  расскажу  всю  правду  аграхаре  и  пока не схороню
Наранаппу, не отступится страх от меня. Если  я решусь тайком жить с Чандри,
это не будет настоящим выбором, а всего лишь решением, подсказанным страхом.
Я должен сделать  окончательный выбор. Никакой половинчатости.  Но какая это
мука--выбирать!  Уйти потихоньку--значит  всю  жизнь  бояться  разоблачения,
прятаться от посторонних глаз. Все рассказать значит искалечить чужие жизни,
жизни  тех, чья  вера в меня укрепляла мое  благочестие. Вправе ли  я делать
выбор, который  касается  не только  меня?  Как мне больно  и  как  страшно!
Великий боже,  освободи меня от  муки выбора!  Пусть все решится само собой,
помимо моей воли, как тогда, в лесу! И пусть решится сразу  -- закрыть глаза
и  открыть  их  уже другим человеком...  Наранаппа,  и  ты прошел через  эти
терзания? Махабала, и ты через них прошел?
     Служка, разносивший соус, опять явился, теперь с корзиной фруктов.
     Сидящий рядом брахмин  не дал ему положить фрукты на  банановый лист, а
взял  их  левой   рукой  и  отложил  в  сторону.  Служка  остановился  перед
Пранешачарией.
     -- Что с моей памятью! Вы же Пранешачария из  Дурвасапуры, теперь я вас
узнал. Как же так, великий пандит --  и  сидит за такой скромной трапезой? В
доме  ростовщика сейчас большое  угощение,  туда  отдельно  пригласили  всех
больших людей.  Вы без кастового знака, я потому сначала  не узнал вас. А вы
сами даже слова не  сказали. Побегу  скажу, что  вы здесь, а то попадет мне,
что я ученого человека с краю усадил! Я сейчас, вы подождите!
     Служка убежал, бросив свою корзину.
     Пранешачария  поспешно налил на ладонь святой  воды, запил трапезу, как
требовал обряд, и встал,
     -- Куда же вы?-- крикнул вслед ему сосед.-- Сейчас сладкий рис подадут!
     Он не оглянулся. Выбежал из храма, даже не  вымыв руки. Скорей, скорей,
подальше от людских глаз!
     -- Святой человек!-- раздался сзади голос Путты.
     Пранешачария не остановился, но Путта легко нагнал его.
     -- Что  с  вами!  Зову-зову, а  вы бежите,  как  будто  вам по-большому
приспичило.-- Путта засмеялся.
     Пранешачария придержал шаг и  с отвращением посмотрел  на перепачканные
едой пальцы.
     --  Ну!  Значит,  и впрямь  схватило,  раз  вы даже руки  не  помыли!--
удивился Путта.-- Со мной тоже так  бывало... Пошли за пруд, там и  сделаете
свои дела.
     По дороге к пруду Путта объявил:
     -- Я, значит, что  решил: поеду с вами в  Кундапуру.  Я раньше не хотел
вам  говорить:  жена забрала детей,  и  они все уже  с  месяц у ее родителей
живут. Ни разу  мне не написала. Надо мне  потолковать  с ней  и  увезти  их
домой. Вы уважаемый человек, вы должны сделать мне доброе дело. Объясните вы
моей жене, что к чему, вас она послушается. Вы... Такой вы человек, что я за
один  день на всю  жизнь  подружился с вами.  И  еще  хочу  сказать,  святой
человек. Я  не болтун. Матерью клянусь,  я никому  не проболтаюсь,  что вы у
Падмавати на ночь  оставались. А что  смеялся я сейчас, так не обижайтесь. Я
стою смотрю, как обезьянки пляшут, а  тут  вы бежите. Ну смешно мне стало. А
вообще,  за  обедом  живот  схватит,  еще не  так побежишь. Я  подумал,  вам
приспичило, вот и засмеялся.
     Пранешачария  спустился  к  воде  и тщательно  вымыл руки.  Путта стоял
поодаль,  повернувшись  спиной  к нему.  Когда  Пранешачария вернулся, Путта
спросил:
     -- Уже? Так быстро?
     -- Послушай, Путта...
     Пранешачария  поднял   голову.  Долгий   вечер  летнего  дня.  Багрянец
западного горизонта.  Белые  птицы длинными чередами возвращаются к гнездам.
Внизу у самой кромки воды похлопывает крыльями аист. Подходит время зажигать
лампы. Сколько  миновало дней с той  поры,  как  зажигали  лампы в аграхаре,
мычало стадо, пыля с выгона... Коров и телят разбирали по дворам... Доили...
Ставили  немножко  парного   молока  перед   изображениями   богов...  Дымка
заволакивает отчетливые контуры холмов на  западе, будто мир растворяется во
сне. Быстро  меркнут  краски,  пустеет  небо.  Летний день  сменяется  ночью
новолуния.   Скоро  покажется  краешек   луны,  как  край  серебряной  чаши,
наклоненной  над статуей бога, когда омывают  ее освященной  водой  в начале
моления.  Долины  между  холмов  заполнит тишина.  Пройдет вечернее моление,
погаснут факелы  у храма,  смолкнет ярмарочный шум. Потом застучат барабаны,
созывая зрителей на театральное представление.
     ...Если  я прямо сейчас выйду  в дорогу, то  в полночь буду в аграхаре,
далеко от этого  мира. Меня  встретят  глаза  перепуганных брахминов, я буду
стоять как голый под их взглядами; и я, старейшина аграхары, в полночь стану
новым человеком.  Может быть, когда языки пламени  запляшут вокруг  мертвого
тела Наранаппы, мне станет чуть полегче? А когда я начну рассказывать о том,
что произошло со мной, в моих словах не должно быть ни грусти, ни раскаяния.
Иначе   мне  не  избавиться   от  раздвоенности,  не  отыскать  единства   в
противоречиях. И  нужно будет найти Махабалу. Я скажу ему: только то, что мы
лепим в  себе своей собственной свободной  волей, принадлежит бесспорно нам.
Еще  я спрошу у  него: если это так, то неужели в  тебе  больше не  осталось
стремления к совершенствованию?..
     "Южный ветер  летит с  гор,  поросших  сандалом, и под  лаской его чуть
трепещет листва",--снова запело в его душе, и она переполнилась нежностью.
     Пранешачария положил руку на плечо Путты и слегка привлек его к себе.
     -- Что я собирался тебе сказать?
     --  Ачария!--  Путта  не помнил  себя  от  радости.-- Ачария,  когда  я
встретил вас,  вы  так сурово отвечали  мне,  что  я  думал, нам  никогда не
сдружиться!
     -- Послушай меня,  Путта. Ты знаешь, почему я так выбежал из храма? Мне
нужно сию минуту отправляться в Дурвасапуру.
     -- Как можно, Ачария? Вас же Падмавати  там  ожидает! Она уже, наверно,
постель  помягче  постелила,  курительные  палочки  зажгла,  в волосы  цветы
воткнула. Что я ей скажу, если вернусь  без вас? Я понимаю, срочные дела, но
можно ведь переночевать  здесь, а  все остальное -- завтра.  Падмавати  меня
проклянет, если один приду!
     Путта так  тянул Пранешачарию за собой,  что Пранешачария испугался: он
не уверен в твердости решения, он может дрогнуть,  поддаться. Нужно поскорей
отделаться от Путты.
     -- Нельзя,  Путта. Ну хочешь,  я скажу тебе всю правду?  Я  не  говорил
тебе, чтобы ты не огорчился...
     Пранешачария чуть-чуть заколебался, прежде чем соврать.
     --  Брат у  меня при смерти.  В Дурвасапуре. Я  только  сейчас узнал об
этом, в храме. В любую минуту он может...
     -- Ну, раз такое дело,--разочарованно вздохнул Путта.
     -- Когда теперь приведется встретиться, Путта? А Падмавати передай -- я
к ней зайду на обратном пути в Кундапуру. Вот и все. Так я пойду?
     Путта что-то обдумывал.
     -- Путта!
     -- Как я могу отпустить вас одного? Вам ночью через лес идти. Я с вами.
     Пранешачария  был озадачен --  он не  мог  избавиться от  Путты никаким
способом.
     -- Но мне неудобно, ты все время меняешь свои планы из-за меня,-- слабо
воспротивился он.
     Путта стоял на своем.
     --  Что  тут  неудобного!  У  меня  свои  дела  в Дурвасапуре  есть.  В
Париджатапуре мой двоюродный брат живет. В Париджатапуре я с одним человеком
познакомился, может,  знаете -- Наранаппа такой.  Подружился с  ним не хуже,
чем вот с вами. Видите, хорошо, что вспомнил! Ну, Наранаппу каждый знает. Он
же все имущество спустил из-за женщин. Прямо погибель  для него женщины эти.
Не может устоять, и все! Бывают такие люди. Но это все между  нами,  Ачария,
ладно? Если  вы  с  ним знакомы, вы  ему  лучше про  Падмавати,  как она вас
приглашала, вы это ему ничего не рассказывайте. Дело вот какое -- что мне от
вас таиться,  верно? Я  когда с  Наранаппой встретился,  он прямо как пиявка
прилип: познакомь его  с  Падмавати, и все! Я такими вещами  не занимаюсь, я
человек серьезный. Но  сами  понимаете, раз просит брахмин, что поделаешь? А
Падмавати  он  не понр