к как уже понимал, что мне с тобой предстоит. Ты меня совсем замучила. Шагу ступить не даешь! Не под силу мне тебя спасти, не под силу. Твои чертовы слабости перевернули вверх дном все казематы моей души!! Pегина. А перед Йозефом ты готов предстать нагишом? Эти замечательные люди, похоже, возымели над тобой большую власть. Раньше тебе казалось невыносимо, если кто-то знал про тебя хоть самую малость, как будто ты сразу становился его рабом. Ты ведь предпочитал возвести на себя напраслину, лишь бы не признаться в чем-то и вправду хорошем. Ансельм. К тому времени, когда Йозеф это уразумеет, мне бы хотелось убраться куда подальше. Сменю имя и начну все сначала. Я хочу начать все сначала, пойми! Я должен начать все сначала! Ты меня не удержишь! Регина. Ага, ты решил начать новую жизнь. В тот самый день, когда сам поставил себе синяк под глазом и чуть не плакал. (Таинственно передразнивает его.) "Чудо, что я нашел тебя! Это поразило меня, как чудо... Я такого не переживу - лучше смерть!" Ансельм. Да, какой был день! Я чувствовал, что надо спасаться. Мы были так непостижно едины. Моя жизнь так повторялась в тебе. Ты стояла на моем пути как мое второе "я", а кругом трепетала зыбкая тишина, и внезапно мы скользнули в этот океан, что был внутри и вокруг нас, и я вдруг ощутил: случись кораблекрушение, до берега доплывет лишь один из нас... Как пошло все это звучит сейчас. Как унизительны эти тщетные потуги. Pегина. О, я запомнила каждое слово и смогла повторить их сыщику, так что Томас и Йозеф сегодня же все узнают. Ансельм. Что такое? Ты бредишь? Регина. Здесь был один человек, как раз перед твоим приходом. Детектив, в прошлом лакей. Когда-то он был моим любовником и бросил меня, наверно, тоже ради неких высших мужских целей! Обо мне он знает все; гораздо больше, чем требуется, чтобы вооружить Йозефа; у него все собрано в толстой папке, а остальное я сама ему сказала. Впрочем, он и о тебе знает много больше, чем ты хотел открыть Йозефу, чтобы отдать меня в его власть. У него твои письма к жене, твои исповеди. Он знает всю твою жизнь. А чего не знал, я ему сообщила. Ансельм. Ты сошла с ума. Надо немедля заткнуть этому сыщику рот. Куда он подевался? Регина. Нет! Пусть Йозеф все узнает! Ансельм. Что значит "нет"?! Ты хочешь, чтоб мы оба ползали тут как жабы, перед Томасом и Марией? Регина. Да! Ансельм. Из-за дурацкой ревности! Из-за любовной интрижки, черт подери! Ты вообще соображаешь, что делаешь? Все эти глупости, которые только в темноте и возможны между двумя людьми, теперь, когда они давным-давно себя исчерпали, должны стать всеобщим достоянием?! Регина. Ансельм, ты отступаешься. Ты выдал Йозефу не меня, а нас обоих! Ведь тогда у тебя хватило смелости. Ты сумел вырваться из каземата рассудка! Сразу, как только приехал! Когда я спросила, как сложилась твоя жизнь, ты прямо сказал: не жизнь, а сплошные унижения. И из тяжелых туч воспоминаний, из этого козлиного стада, вонючее блеянье которого застило мне небеса, грянула молния: терпеть унижения - это и есть мы! Ансельм. Не говори "мы"! И незачем льнуть ко мне, словно я - это ты! Ненавижу твои унижения!.. Да-да, помню, ты рассказала мне историю про Йоханнеса и я тебя поддержал. Pегина. А верил ты в нее не больше, чем я. Ансельм. Он несказанно меня растрогал! Этот призрак, который вечно следит, как ты отдаешься другим, был наш призрак. Страх перед одиночеством. Регина. И страх перед не-одиночеством. Перед чужим взором. Перед грязью! Ты разве не дрожал всю жизнь, лежа в засаде, и не бросился, как щука, чтобы вырвать у них кусок плоти, прежде чем они тебя поймают? Робкий ты, пугливый. Каждый человек в ужасе подходит к своему собрату, как рыба к покойнику. И у каждого вокруг море! Ансельм. Ты заразила меня этими своими фантазиями! Я только так на все и смотрел. Будто все симпатии, вся первозданная природа - это лишь страх и погибель. Регина. Но у тебя-то сердце замирает всего-навсего от страха перед Томасом и Марией. И от стыда за все, что ты наделал. Ох и скотина же ты! Ансельм! Мы же нереальны! Врем ли мы, нет ли, добры ли мы, испорченны ли - мы живем ради какой-то цели, которую не можем правильно понять. Ты это знал и пожертвовал всей нашей реальностью. В тот единственный миг, когда у тебя хватило смелости! Ансельм. Все, с меня довольно. То, что так вопиет против рассудка, невозможно сох ранить навеки. Оно сейчас нестерпимо лживо и неестественно. Где этот сыщик?! Регина (глядя на часы). Не знаю. Ансельм. А, ты просто-напросто гнойная рана, которая не желает заживать! Регина. Когда-то у тебя хватило смелости. Опять вернуться к прежнему? Давай лучше пойдем на унижения. Если нет сил стать другим, не притворяться, значит, ты уже не человек. Ансельм. Где сыщик?!! Говори сейчас же!! Регина. Шаль, Ансельм! Ищи шаль. Ты ведь пришел за Марииной шалью! Ансельм. Я хочу знать, где сыщик!!! Регина (снова глядя на часы). Та-ак, вот ты и опоздал. Йозеф уже на станции, и сыщик прямо на платформе вручает ему папку. (Не выдержав, начинает плакать.) Занавес. ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ На сцене кабинет Томаса. Стены в странных узорах книжных корешков. На заднем плане сбоку - большое открытое окно. Парк. Сгущаются сумерки. Поначалу горит только небольшая лампа. При постановке этой сцены действуют те же принципы, что и в первом действии. Только мебели здесь мало и она весьма громоздка - душевно тяжеловесна. Поверху и даже кое-где среди книг - звездная ночь. Ансельм (отходя от открытого окна). Как шумят деревья. Впору подумать: не море ли это? Мария. Мы ждем напрасно, Томаса что-то задержало. Ансельм. Почему он на самом деле поехал в город? Мария. Он не сказал. Поговорил с Йозефом и сразу уехал. Ансельм. Встреча была жалкая - а еще праздник называется! От ворот парка и до своей комнаты Йозеф шел по аллее разочарования! По аллее компаративного столетия! Почему тогда Томас не расставил в кустах граммофоны, чтобы они нашептывали любовные клятвы на давным-давно мертвых языках?! Муляжи прекрасных женщин, распадающиеся во прах от первого же взгляда?! Не выпустил на волю своих мышей и лягушек?! Не вывесил в приемной рентгеновский портрет красавицы Регины?! Не увил деревья кишками?! Мария. Фу, мерзость! Как вам не надоест в этом копаться! Ансельм. Это от злости! Захоти я думать как Томас, не веря в бессмертный компонент, - я бы сумел еще лучше. Без конца изрыгал бы грязь! (Снова идет к окну.) Мария. И так уж с лихвой хватило. Только все без толку, он сам чувствовал, но был рассеян. Виноваты вы, Ансельм! Вы же обещали заранее с ним поговорить. Ансельм (оборачиваясь, на полпути к окну). Вы говорите, Йозеф вообще не обратил внимания на весь этот антураж, вообще ничего не заметил? Мария. Он сразу сказал: я имею кое-что тебе сообщить, и это в корне изменит твою позицию. Впечатление было такое, будто он ничего не видел и не слышал. Ансельм. Он сказал: "кое-что _важное_"? Мария. Не помню. Вероятно, да. Ансельм. Он ведь мог сказать: _ужасное_. Или: _отвратительное_... Мария. Перестаньте себя терзать! Чего ради вы мне-то внушаете, что в этой папке недостойные вещи? Напрашивается подозрение... будто вы хотите меня подготовить... Ансельм. А после Томас вас отстранил? Нельзя было этого допускать! Мария. Не горячитесь. Йозеф хотел говорить с ним. Ансельм. Папка получена от детектива? Томас должен был рассказать нам о ее содержимом, прежде чем ехать в город и заниматься выборочной проверкой правильности информации! Мария. Но кто говорит, что он занят именно этим? По-моему, предполагать такое нелепо и недостойно! Ансельм (пренебрежительно). Он завидует! Мария. Трусит он сверх всякой меры, вот что. Ансельм. Он завидует моим идеям. И выбрал чисто филистерский путь: задумал меня уничтожить, обвинив в аморальности! Мария. Потому только, что вы секретничаете. Ансельм. Дайте мне папку! Mapия. Я не имею права. Ансельм. Она здесь, в столе? Мария. Да. Но ключ от ящика у Томаса. Ансельм. Откройте ящик! Мария. Тайком, не поговорив с ним, я ничего делать не стану. (Сердито встает, идет к открытому окну.) Ансельм (у стола). "Не стану, не стану"! Мы в потемках, в безымянном кошмаре - сделайте, как я говорю! Mapия. Я не хочу брать на себя вину! Ансельм. Кружной путь требует мужества. Бездействуя, вы как раз и будете виноваты. Мария. Это же воровство! Ансельм. По-вашему, все, что ни делаешь, непременно должно быть названо, да еще и вслух. Томасова беда! А действовать надо, не рассуждая, не думая, даже не понимая, - просто делать, и все. Нынче никто действовать не умеет. Мария отворачивается, но тотчас же опять устремляет взгляд на него. Мария. Где Регина? Ансельм (упрямо). Не знаю... Нет, знаю: сидит запершись в своей комнате. Мария. До сих пор? Плачет и кричит? Никого не впускает? Ансельм. Наверно. Мария. Прислушайтесь!.. По-моему, я и раньше слышала крики, (? смятении отходит от окна.) Это невыносимо - деревья шумят, так бестолково. Ансельм. Как вода! Мария. Нет, ветер пробегает по ветвям, будто ногами, - бежит, бежит. Ужасно бестолково. Ансельм. И все же это происходит? На свете много чего происходит. Будто в пространстве кругом развешаны часы и на всех разное время. Мария. Бежит, бежит, не переводя дух, слышите! Прямо страх берет. Ансельм. Верно, еще и страх берет! Почему этот листочек, падая, пролетел мимо окна? Не воображайте, что кому-то сие известно. Повсюду на два-три шага впереди - ответ, а дальше - туман. Каждую секунду к вам плывут претензии, факты с красными, зелеными, желтыми огнями и сиренами туманных горнов. Решения надвигаются и уходят в туман. (Обхватывает голову руками.) Господи, моя жизнь, если вдуматься, так в ней полным-полно таких огней! Мария. Что это за приступ у Регины? Ансельм. Малодушие. Нервы... Необузданное бессилие! Mapия. А попросту говоря - истерия! Ансельм. Или распущенность. Не могу я об этом думать! Мария. Вы наверняка знаете: всему виной только эти записки? Ансельм. Видимо, их у нее выкрали, а они ее компрометируют. Mapия. И что там написано? Ансельм. Я не читал. Mapия. А о вас? О вас... там ничего нет? Ансельм. Ну, разве что какие-нибудь пустяки. Или выдумки, которых я не знаю. Mapия. И, стало быть, они здесь, в ящике? Ансельм. Я же все вам сказал. Мария, вооружившись связкой ключей, пытается отпереть замок. Стемнело, и Ансельм, чтобы ей было лучше видно, включает полный свет. Мария (вдруг замирает). Давайте я с ним поговорю. Ансельм (резко). Нет!.. Вы должны действовать тайком. Должны уехать. Принять решение, схватить его покрепче, чтоб никуда не делось. Представьте себе: в непроглядной черной пустоте вы сжимаете вашу прекрасную руку и вдруг ощущаете в ладони нечто вполне материальное, неожиданное и чудесное! Мария. Неестественно это все. (Снова умолкает.) Даже если б вы сказали, что мы будем жить вместе как муж и жена, я и тогда могла бы поговорить с Томасом. А так вроде ничего не делаешь, и все-таки это ужасно... Неужели нам нельзя быть просто друзьями? Ансельм. Да я ведь ничего и не требую! Поймите, глядя на вас, я еще мальчишкой, чистым, простодушным ребенком, переполнялся счастьем, оно охватывало все мое существо, никакого спасу не было. Это чувство намного сильнее, чем... у мужчины - у мужчины оно локализуется и прорывается, как нарыв. Mapия (с волнением). Не могу отделаться от мысли, что все это происходит по одной простой причине: вы за что-то ему мстите!.. Ансельм. Поверьте, я пришел в его дом не ради этого. Если хоть кто-то на всем белом свете, точно далекий огонь маяка, заставляет меня грезить о родных пенатах, так это он. Если чье-то лицо заключало в себе силу всех человеческих лиц... Но ненависть? Да, может, и ненависть, вопреки всему! Ненависть - может, как раз поэтому? Порой мне кажется, зло можно причинять только тем, кого любишь; иначе оно столь же грязно, как любовь, которую мужчины несут в бордель! Мария. Не дело - говорить о любви, пока вас обуревают яростные, грязные и злые чувства! Ансельм (с отчаянием). Но как? Как мне это назвать?! Без людей невозможно! Человек не может так вот просто висеть в сетях собственных мыслей, как Томас! Ему нужно побеждать, быть любимым, вдохновляться! Сообща достигать успеха! Это же мучительная потребность?! Не быть одиноким, Мария! Быть одиноким - значит не видеть выхода. Угодить в невыносимую путаницу истин, желаний, чувств! Имейте же снисхождение к обману, злу, лжи, которые понадобились, чтобы унять неописуемый страх, совершенно вам незнакомый. Мария. Тише! Лучше прислушайтесь, кажется, она опять кричала? Ансельм. Она кричит без передышки, только слышно не все время. Мария. Но ей нужна помощь. Отчего вы ей не поможете? Ансельм. А вы?.. Mapия. К чему вы меня склоняете? Вы совершенно переменились! Уже и меня втянули; я ему сказала, что вы его друг. Ансельм. Иногда я кажусь себе беглецом, который неудержимо катится в пропасть. Но подумайте сами, сколько горя и страданий существует в мире каждую минуту! Целый океан горя и неуверенности, в котором все мы едва не захлебываемся, - разве так уж важно, завершится ли это, одно из многих, грубо или мягко? Важно лишь, какое место оно займет в нашей мозаике. Мария. Вы полагаете, что состояние Регины не ухудшится, если мы уедем втроем? Ансельм. Да, но эту папку необходимо уничтожить. Тогда все преувеличенные эмоции потихоньку улягутся. Постепенно произойдет обособление; вы как бы выпрямитесь, я вам обещаю. Мария. Слышите? Опять! Ансельм (страстно хватает ее руку). Вы ведь тоже чувствуете, как она страдает! Как она цепляется коготками, точно котенок, которого хотят утопить! Вместе подходят к окну. Мария. Как бы она не наложила на себя руки. Ансельм (сжимает ее пальцы). Думаете, такое возможно?! Ну да, я ведь ухожу от нее! И чувствую ее мнимые права на меня, будто ее сердце, ища выхода, трепыхается в моем. Прислушиваются. Мария. Что она кричит? Ансельм. "Йоханнес". Мария. Бред какой-то. Ансельм. Ничего подобного. Она зовет меня. Она всех звала Йоханнес. Увертка такая. Уловка, навязанная правдой! Похоже, больше ничего не слышно. Мария высвободила руку и вернулась к столу. Она довела его до самоубийства, вы же знаете; он ведь совершенно потерял веру в себя, поскольку Регина твердила, что любит его исключительно как сестра. Мария (опять пробуя замок). Регина? Любит как сестра?! Вы это серьезно? Ансельм. Да, в ту пору она была именно такая. А он был крайне впечатлителен, куда ранимее, чем Регина. Мария. По-моему, Регине ранимость вообще не свойственна; иначе разве она бы выдержала все то, о чем вы мне рассказали? (С досадой.) Ни один ключ не подходит. Ансельм. Попробуйте этот. (Дает ей еще один ключ.) Мария. Нет-нет. Больше не стану. Ансельм (тщетно сам пробуя ключ). Возьму-ка я ножик. (Открывает перочинный нож.) Мария. Давайте лучше бросим это занятие. Ансельм (отстраняя ее). Нет, я хочу попробовать! (Пытается взломать замок.) Мария (стараясь помешать ему). Перестаньте, я больше не хочу! (Вздрагивает, точно от жуткого крика.) Ну вот опять!.. Оба прислушиваются. Нет, это дверь. Томас! Кошмар. Ступайте. Вы слышите? Шаги. Ансельм быстро прячет нож. Mepтенс (врываясь в комнату). Господи! Я от мадам Регины, она меня не впускает! Да вы послушайте! Мария. Ох, я так испугалась!.. Да-да, мы тоже слышали, но что делать-то? Вызывать врача? Mepтенс. Нет, она не хочет. Ансельм. Ясно, что не хочет; все должно кончиться само. Mepтенс (отойдя к окну). И правда слышно. (Резко поворачивается к Ансельму.) Доктор Ансельм! Я вас спрашиваю: что же, вы один не слышите, как Регина плачет? Ансельм (раздираемый болью и самоиронией, вне себя). Да она ведь поет. И не врала: поет мерзость! Не унижение перед свиньями и нимфоманию. Не слабость, и фальшивые увертки, и суеверия, и болезнь, и дурные поступки. Это можно только спеть. На обычном языке именно так и было! Mepтенс (едва не онемев от возмущения и удивления). Доктор Ансельм?! Ансельм. Мужчины для нее никогда не имели ни малейшего значения, я точно знаю! Она уморила Йоханнеса и вышла за Йозефа - будто управляющего наняла. Но в один прекрасный день начала думать, что непременно загладит хотя бы отчасти свою вину перед Йоханнесом, швыряя другим мужчинам то, в чем отказывала ему. Что ж, иных после смерти и к лику святых причисляли, а желание зачастую становится отцом идеи. Mapия. Да замолчите, наконец! Mepтенс. Вы пользуетесь вымыслами сверхчувствительной женской совести! Ансельм. Вы же любите ее? Значит, должны понять: еще ребенком она пряталась в саду, когда мы все разговаривали, заползала под куст и пихала себе в рот землю, камушки или червяков, ковыряла в носу, пробовала на вкус выделения из глаз и ушей. И думала: когда-нибудь из всего этого выйдет что-то совершенно необыкновенное! Что с вами? Вам дурно! Вы же любите вашу святую. Вашу святую Потифару?! Мужчины - это ведь то же самое, просто - тайна, которую приемлют телом! Mepтенс. Вы клевещете! Ансельм (в нервозном отчаянии). А вы не мучьте меня! По-вашему, я не хочу ей помочь?! Если б только знать - как! Мертенс. Не пустит в комнату - лягу под дверью!.. И я еще сдуру вообразила, что наконец-то вижу утонченную эротическую деликатность! (Уходит.) Мария. Как вы могли говорить так грубо! Ансельм (взволнованно расхаживая по кабинету). Хватит с нее. Больше она с нами не поедет, при всей ее любви к Регине. Нет, все ж таки добродетель - штука до крайности неаппетитная! Мария. Но кто вам дал право так компрометировать Регину?! Ансельм. А зачем она устраивает такой ажиотаж? Зачем поднимает вокруг поездки сюда столько шума? Mapия. А разве тайком лучше? Ансельм. Да! Сто раз "да"! Вместо того чтобы в открытую ратовать за какую-то необычайную справедливость, я всегда предпочту втайне совершить несправедливость; так достойнее. Томас все делает в открытую. Рассудочные натуры всегда откровенны. Но я способен лгать просто потому, что ужасаюсь довольству постороннего человека, свято верящего, что он меня понимает. И не отвяжешься - сверх меры темпераментная женщина и та меньше липнет, а тут словно ненароком увяз в трясинных мозгах! Мария (содрогаясь от воспоминания). Особа, которая так забывается, - самое омерзительное, что только есть на свете. Ансельм (меняя тон). О, не надо упрощать, не настолько все просто. Когда умер Йоханнес, Регина неделями ничего почти не ела; сгрызет за день одно-два печеньица, и все. Таяла на глазах, хотела добиться неземного с ним единения. Очень это было красиво, очень впечатляюще. Пылкая страсть. Она любила, но не его, а просто - любила. Сияла! Однако затем явилась реальность, которая - на радость Томасу! - всегда права; эти тысячи и тысячи часов, которые человек должен как-то провести и как-то проводит. И каждый оставляет по крохотной оспинке: видишь, было и прошло. И вдруг все лицо начинает от них безмолвно кричать: конченый человек! Вы даже не догадываетесь, сколько людей гибнут оттого, что умудряются жить! Но мы теряем время, вы ведь хотели попытаться открыть замок. Мария. Договаривайте, тогда я вам отвечу. Ансельм(с минуту глядя на нее недоверчиво-испытующе). Да! Я это могу понять!.. Я знал, что вы этого ждете. Могу понять, что в ту пора всякая измена, которую она совершала в своей жизни, казалась ей преданностью в сравнении со всем другим. Всякое внешнее унижение - внутренним возвышением. Она украшала себя грязью, как иная - макияжем. И это по-своему красиво! Мария. Нет!! (Смотрит на него недоверчиво-испытующе, потом далеко отбрасывает связку ключей.) Все, больше я этим не занимаюсь! Ансельм (решительно). Ну что ж, тогда давайте я. (Опять вынимает перочинный нож.) Мария. Нет, я этого не потерплю! Что-то вы утаиваете, не хотите мне открыть, а оно связывает вас с Региной! (Укрывается в кресле за письменным столом.) Ансельм (расхаживая перед нею туда-сюда, иногда в возбуждении останавливаясь). И что же это, по-вашему? Слышите, она опять начала... Сидит одна-одинешенька в звездном океане, в звездных горах, а говорить не может. Только и способна корчить безобразные гримасы, маленькая злючка Регина... Гримаса изнутри тоже целый мир, без соседей, с одной лишь своей музыкой сфер, раскинувшийся в бесконечность... Она не умела говорить с жуком и совала его в рот; не умела говорить сама с собой - и пожирала себя. И с людьми она никогда не умела говорить, а все же испытывала... эту чудовищную потребность объединиться с ними всеми! Мария. Нет, нет, нет, нет!!! Это ложь! Ансельм. Да поймите вы, ложь - это исчезающая среди чужих законов ностальгия по сказочно близким краям! Она душевно ближе. И, вероятно, честнее. Ложь не правдива, а в остальном она - все! Мария. Но ведь эти выдумки про Йоханнеса до омерзения фальшивы! Ансельм. Так она и не верит в них. Да, Мария, не верит. Как не верит и в то, что есть смысл кричать. Но кричит. И чувствует себя тайной, которая не умеет разъясниться и выражает эту свою неспособность криком - последним, случайным, фальшивым средством, какое у нее осталось. В нем заключена огромная человеческая беда, быть может, наша общая беда! Мария (вскакивая). Не могу больше слушать! (Неясно, что она имеет в виду - речи Ансельма или крики Регины, видимо возобновившиеся.) Кошмар с этой чувственностью! (Хочет подойти к окну, но Ансельм стоит на дороге, и она обеими руками цепляется за него.) Уезжайте, уезжайте вместе с нею! Ансельм. Нет. Не могу. Сопровождать меня - еще некоторое время - я бы ей позволил. А теперь дайте мне ключи. Mapия. Я сейчас впервые до вас дотронулась, а должна с вами бежать, нет, это чересчур смешно! Ансельм. Доверьте мне ключи. Мария. Нет... Я не могу вам доверять! Ансельм хочет поднять ключи, Мария, опередив его, завладевает ими; секунду-другую между ними происходит что-то вроде рукопашной. Ансельм (схватив руку Марии, проводит ее ногтями по своей шее, губам, глазам). Дотроньтесь до меня! Сделайте мне больно! Вот тут! И тут! Возьмите нож, вырежьте на мне знаки, точно на дереве! Раз уж не верите! Терзайте меня до беспамятства, тогда вы сможете делать со мной все что угодно. Мария (вырываясь). Вы похожи на скверного мальчишку, который упорно добивается, чтобы я его соблазнила. Ансельм (бросаясь в кресло). Я ничего не добиваюсь... кроме позволения отнести за дверь ваши туфли. Почистить ваши юбки. Дышать воздухом, который побывал у вас в груди. Быть постелью, которой дано хранить отпечаток вашего тела. Жертвовать себя вам! Вся прочая реальность блекнет перед этим. Мария (протестуя и успокаивая). За все время нашего знакомства мы видели только лица и руки друг друга. Ансельм. Но когда минуту назад я нечаянно обнял вас, мне почудилось, будто вдали от всего, что происходит, моя жизнь могла бы без всяких объятий оберегать вашу, прикасаться к ней. (Опять берет Марию за руку.) Мария (нерешительно). Мы уже не так юны. Ансельм. Это всего-навсего означает, что Томас совершенно вас поработил. Оказывается, уже чуть ли не аномалия какая-то, если люди вдруг сближаются иным путем, отличным от того, что сродни процессу еды и пищеварения. Я хочу обладать вашей жизнью. Приобщиться благодати вашего бытия! Мария. Но отчего бы тогда понадобилась именно женщина?! Ансельм. Оттого что вы - женщина. Оттого что вы еще и женщина - это необычайно притягательно. Оттого что ваши юбки влекут по полу колокол незримого!! (Роняет голову на руки, прячет лицо.) Мария. Нет, нет, это фантазии, Ансельм... Ансельм. Я не знаю, что еще сказать, отдайте меня в руки Томаса! Желая, чтобы Ансельм поднял голову, Мария касается его руки. Он неподвижен. Она присаживается на подлокотник. Мария. Ансельм, все, что вы говорите, до ужаса неестественно. Детские игры. Забытые, отброшенные за ненадобностью. Ансельм (приподнимая голову). А ведь вам донельзя безразлично все это "ценное", "важное", что вы сейчас делаете. Мария. Нет-нет!.. Да... Но я не хочу!! Ансельм (выпрямившись). Какой-то части вашего существа просто нет до этого дела, но и чтоб по-настоящему жить, вам недостало храбрости! Такую жизнь, как теперь, вы бы раньше запрезирали. Mapия. В ту пору проспишь, бывало, два лишних часа и думаешь: нет, их уже никогда не наверстать, и даже спустя много дней болезненно ощущаешь потерю. Тут вы правы. Мы тогда чувствовали, что существуем. Ели мало, телу особых поблажек не давали. Иногда я изо всех сил старалась задержать дыхание. Но на самом деле это было совершенно безрезультатно. (Все это время она что-то чертит на листе бумаги.) Ансельм. Безрезультатно? Утром без двадцати девять вы обычно шли в парк. Как сейчас вижу стрелки часов в моей комнате. Я брал одну из книг, в которых вы написали ваше прекрасное имя, и обводил контуры букв, точно повторяя в пространстве движения вашей руки. А потом бежал за вами. Мария (вставая, решительно). Ребячества! Теперь они совершенно ни к чему. Ансельм (вскакивая). Это были поступки! Неизъяснимые формы дружбы. Ведь поступки - самое свободное, что только есть на свете. Единственное, с чем можно делать что угодно, как с куклами. Мир фантазий, непостижимым образом обретший пространственность! (Вновь будто напуган воспоминаниями.) Ведь все, что с нами происходит, не поддается понимаю, и только делая что-то сами, мы в безопасности, даже когда вокруг непостижимое. Мария. Узнаете? (Показывает ему свой рисунок.) Ансельм (отрывисто, едва ли не с досадой). Сахарная голова? Ангел? Мария. Закройте окно. Мне все кажется, что туда кто-то лезет. Ансельм (угадывая возможное преимущество). Сперва скажите, что это. Мария. Кое-что из тех самых времен. Я тогда по памяти нарисовала ваше лицо, выглядело оно не лучше вот этого, а в утешение мне хотелось сделать вам приятное, и я изобразила себя в ночной сорочке. Ансельм быстро захлопывает окно, чтобы воспользоваться ситуацией. В тот миг, когда окно закрылось, совсем рядом слышен стук двери. (Словно застигнутая с поличным.) Это Томас! Уходите! (Зачем то гасит свет.) Уходите, я больше не могу! Нет, останьтесь, включите свет, я уже все порвала. Он знает этот рисунок, я ему рассказывала. Да включите же свет!! Ансельм (в замешательстве). Не найду выключатель... Томас входит в темную комнату и, поскольку более-менее светло только у окна, идет туда, предполагая, что Ансельм и Мария в самом темном углу. Томас. Есть тут кто? Ансельм. Я. Добрый вечер, Томас. Томас. Ты один? Ансельм. Нет, с Марией, мы ждали тебя. (С деланной легкостью.) Заболтались, а теперь никак не найдем выключатель. (Шарит по стене.) Томас. Зачем? В темноте хорошо... Пауза. Что ж вы не продолжите свою беседу? Я опять помешал?.. Продолжайте, ради Бога! О чем вы говорили? Если не секрет. Мария. Все не очень-то и хорошо, Регина плачет. Томас. И Ансельм ждал меня тут, чтобы этак вот объяснить, почему не пришел ко мне. Mapия. Я зажгу свет. Томас. Не надо, прошу тебя. Ты даже не представляешь себе, как это странно - двое мужчин впотьмах. На глаз не различишь. Но ухо еще не слышит, что оба говорят буквально одно и то же. Уверяю тебя, так оно и есть. И думают одинаково. И чувствуют. И хотят того же. Один раньше, другой позже, один размышляет, другой действует, один лишь слегка задет, другой поражен. Но преследуемый или сыщик, пылкий ум или холодный, правдолюбец или лгун, - кто бы ни был, ты вечно все в той же карточной колоде, только иначе перетасованной и разыгранной. Мария (словно бы в ужасе желая спросить: ты пьян?). Томас, ты... Томас. Что - "Томас, ты"! Друзей имеешь для того, чтобы не впасть в тщеславие. Не дай себя обмануть. Из-за несходства люди друг друга не убивают, это заблуждение. Сходство - вот в чем ужас. Зависть -ведь так хочется быть иным, хоть ты вклеен в тот же блокнот. Согласись, Ансельм!.. Молчание. О, лишь тьма и молчание. (Ждет.) А вон там, в ящике, у меня пистолет. Ты с детства стремился превзойти меня силой. А если я сейчас выстрелю? В это черное пятно среди темноты прицелиться нетрудно... (Ждет.) Молчание. Конечно, держишься ты хорошо. Стискиваешь зубы. Не даешь себе слабины. Чтоб Мария поверила, будто твои чувства способны пережить смерть... Слышишь? Я повернул ключ... Открыл ящик... Еще минуты две - и я с тобой покончу, размажу твои мозги по стене!.. (Ждет.) Если не отзовешься прежде, чем я досчитаю до ста, все, тебя нет. Раз... два... Ты был просто выдумкой, о-о, какое счастье. Три... Он же ничегошеньки не создал! Ползает вокруг и отирается о людей. Понимаешь, Мария, ему нечем утвердиться, оправдать себя, оттого он и жаждет любви, как актеришка. Но ведь его можно любить? Или нет? Можно, да?! Мария. Томас, что за фантазии?.. Томас. А-а, думаете, мне духу не хватит. Но ведь он отнял у меня место в жизни... Мария. Ты сам этого хотел! Томас. Ты права, права, хотел! (Видно, как он встает и подходит к тому месту, где предполагает Ансельма.) И все теперь как в собачьем мире. Дело решает запах, который ты чуешь носом. Запах души! Тут - зверюга Томас, там - зверюга Ансельм. Они и для себя самих ничем не выделяются, кроме тонкого, как бумага, ощущения обособленного тела и стука крови внутри этой оболочки. Разве у вас нет сердца, чтобы это понять?! Разве это не толкает нас к смерти или... в объятия друг друга?! Мария (испуганно вскочив и заступая ему дорогу). Томас, ты пил?! Томас (чиркая спичкой). Посмотри же на меня! (Пытается при свете спички высмотреть Ансельма.) Мария включает свет. Ящик открыт, но Томас безоружен. (Все еще не находя взглядом Ансельма.) Только посмотри на меня... Ансельма в комнате нет. Ушел? Беззвучно исчез?.. Беззвучно явился! Что между вами было? Mapия (с жаром). Ничего! Томас. Ничего? Так это и есть все! Я знаю, ты никогда не скажешь мне слова лжи. Ничего не шевельнулось, но вся Земля движется, со всем, что на ней есть. Мария (твердо). Правда ли, что ты ездил в город, чтобы удостовериться в справедливости этого... досье? Томас. Йозеф слышал, как я подъехал, у нас мало времени. Ансельм ко мне не пришел. Я бы открыл ему свое сердце, а он даже не удосужился прийти! Мария. Значит, правда... (Решительно.) Дай мне это досье, я его сожгу! Томас (поначалу глядя на нее в безмолвном волнении). Благородная идея! Поистине Ансельмов размах! Я, конечно же, ничего тебе не отдам. Мария. Ты тайком строишь козни против Ансель-' ма. Позволяешь Йозефу оставаться в доме, а это невозможная ситуация. Едешь в город, пока он сторожит дом. И все - не спросив меня. Ансельм мой друг, равно как и твой: я не согласна, чтобы с ним здесь так обращались! Томас. Хорошо, я отдам тебе папку. Но сначала выслушай меня, без предубеждения. Если ты и после этого не передумаешь... я отдам ее тебе. Почему он не пришел ко мне? Потому что ему есть что скрывать: он обманщик! Мария. Но ты же всегда так говоришь. А потом заявляешь, что он ближний не-человек! Томас. Тем не менее он разыгрывает перед тобой комедию. Почему? Почему Йоханнес покончил с собой? Мария. Этого никто из нас не знает. Томас. Да?! Потому что доверился Ансельму. Мария. Скорее уж, потому что его мучила Регина. Продолжай! Томас. Там, в ящике, возможно, есть улики. Но дело не в них, говорю тебе. Выслушай меня! Я ведь хочу, чтобы ты наконец сама поняла! Йоханнесу - как и всем нам - недоставало той дурацкой капли доверчивости, без которой ни жить нельзя, ни восхищаться друзьями, ни находить их, той легкой капли глупости, без которой не станешь толковым человеком и ничего не достигнешь. Любой человек, любое дело, любая жизнь всегда имеют где-то трещинку, паз, который только заклеен. Забран! Мария. Стоп! Значит, без капли глупости и любить нельзя? И все надтреснуто, если ты умен и не веришь? Продолжай. Томас. Нет, так продолжать нельзя! Иногда мне кажется, что мы могли бы стать новыми людьми; иногда я просто готов сломаться. Я же обвиняю себя, Мария! Все, что я делал, - это грубое насилие! Бесцеремонное затаптывание трещин. Только не воображай, будто Ансельм лучше! Йоханнес, возможно, был лучше. По крайней мере с твоей точки зрения. Он был слабый. Хрупкий. Думал, какой-то другой человек поможет ему это преодолеть. А Регина была плохим помощником - чересчур любопытна и не пресыщена жизнью; дверца, не желающая закрыться. Так он пришел к Ансельму. И тот вроде бы принял в нем участие. Но лишь еще сильнее углубил его малодушие и заодно подогрел Регинино нетерпение. Ансельм использовал обоих - в своих целях! Пока силы у Йоханнеса не иссякли! Мария. Но зачем бы ему все это? Томас. Зачем? Затем, что он сам мучится, как Йоханнес! Нуждается в оправдании и в людях! А неудачнику для оправдания себя необходимо быть любимым. Он крадет любовь, он вламывается, как грабитель, и похищает ее, если надо. Но... получив ее, не знает, что с нею делать. Еще в университете... Mapия. О, там все было иначе. Томас. Н-да, он неплохо успел тебя обработать. Но неужели ты не замечаешь, что он - как все люди, которые вечно кого-то любят, - интересуется только собой? Что его магнитом тянет к каждому новому человеку... это как болезнь... он непременно должен подольститься и навязаться в друзья. Мария. Допустим, он совершает опрометчивые поступки. Но он участлив. А участие идет изнутри, как родник. Томас. Не клюй ты на его удочку. Это все равно что фасоны и мистификации медиумов, давно вышедших из транса. Он не любит, он ненавидит каждого человека, как обвиняемый ненавидит судью, которому поневоле врет! Mapия. Да о чем ты говоришь? Не чувствуешь разве, что все это умозрительные конструкции? Томас. А ты не чувствуешь, что любое твое возражение для меня мука?! Обманными посулами он приманивает людей, потому что поневоле один-одинешенек дрейфует в бесконечности на собственной доске!.. Ты меня не понимаешь. Но неужели не замечаешь, что ты и я - безумец, каким видишь меня ты, - жалкое тому подтверждение?! Мария. Но все эти твои заявления - они подтверждаются бумагами в досье? Томас. В досье?.. (Медлит, пересиливая себя.) Нет... Я ведь только и говорю: допустим. (Безнадежным тоном.) Тут ничего не докажешь, нужно просто верить. Мария. Но это же смешно, Томас, бедняга. Томас. Смешно в моих устах, а сделай это он - вы бы сказали: родник. Мария. Ты же сам целыми днями рассказывал мне о нем, когда его здесь не было, когда его ждали. У него, говорил ты, есть то, чего нет у тебя. Простая связь с людьми через интерес, без борьбы и труда! А теперь ты позволил себя завести; нет, ты сам заводишь Йозефа! А тут еще и Ансельм. Тебе словно позарез надо опять его очернить. Уперся, как скала, благо силы предостаточно. Дай сюда папку, я ее сожгу - ради тебя же самого! Томас (отпрянув назад). Нет-нет, не сейчас! Сейчас уже нет времени, я слышу голос Йозефа. Иди, иди к нему! Прошу тебя, пойди к нему еще раз! (Теснит ее к двери.) Мария. Не хочу я идти к нему! Я хочу говорить с тобой! Томас. А я не могу тебя слушать! Иди к нему! Ну, хотя бы... посмотри на него и подумай о том, что я сказал. Мария. Нет... Поскольку в другую дверь входит Йозеф, она не может продолжать и уходит. Йозеф (он черном, на лице похоронная мина). Ты слишком тянешь с решением, а я здесь в совершенно невыносимой ситуации. Регина по-прежнему глуха к моим увещеваниям, она ведь и на письма не отвечала. Видно, мало еще испытывала мое долготерпение! Томас. Уезжай, пусть время само все рассудит! Йозеф. Ты убедился в истинности моих аргументов? Томас. Да. (Вынимает из ящика Штадерову папку, кладет перед собой на стол.) Йозеф. Регина вряд ли сознает, что значит поразить мужчину в самое его существо. Но этого патологического лжеца, этого мошенника необходимо обезвредить!.. Сперва я думал: ну ладно, увеселительная поездка, нервный каприз... этот внезапный уход без всякого предупреждения. Я был готов примириться и с этим неприличием. Регина ведь всегда была мрачная, неприветливая, этакая святая не от мира сего. Ты понимаешь, здесь есть и свои положительные стороны: она была не способна выказать интерес, теплое отношение к мужчине. Но тут... я искал объяснения, доброго слова, а вместо этого - коротенькое извещение, что она уехала к сестре... а потом обнаружил эту книжку, полную омерзительнейших письменных излияний, которые попросту не укладываются у меня в голове!.. Томас. Они написали, что едут сюда, поскольку тут вместе с ними жил Йоханнес? Йозеф. Это Регина писала, но я убежден: под его диктовку. Иначе ведь глупо давать мне в руки оружие: выходит, она все время меня обманывала! Чтобы остаться подле Йоханнеса! Ты можешь это понять?! Томас. Да. Йозеф. Можешь?! Ну да, вы все такие: лишь бы идея была сумасбродной, тогда вам перед ней не устоять! Томас. Здесь я могу представить себе мотив. Нечто вроде ностальгии. Йозеф. О, она, поди, тоже что-то себе "представляла": ведь все это наверняка вранье! Холодная, целомудренная Регина - вот где преступление, вот где начинается непонятное. Годами хранить живую память о покойнике, вопреки... у нас же был счастливый брак! Ну хорошо, с этим бы еще кое-как можно примириться, хоть это и взбалмошность; тут даже есть благородство, конечно весьма и весьма взбалмошное. Ну сам подумай: верность? Это же ненормально! Да и насквозь фальшиво! А тем паче скабрезности, так сказать жертвоприношения усопшему? По сути, беспрерывная, многолетняя цепочка супружеских измен?! Не говоря о животной чувственности, одна только грязь секретов и лжи: можешь ли ты представить себе, что такой робкий, взыскательный и - это я говорю тебе как ее брату! - нечувственный человек, как Регина, способен на подобные вещи? Томас. Пожалуй, нет, это плохо вяжется с ее гордостью. Йозеф. А гордости в ней хоть отбавляй! Иной раз даже слушать неловко, с каким высокомерием она судит о посторонних. Вот тут-то этот малый и взялся за дело. Я убежден, так он хотел перестраховаться от всяких случайностей. Томас (тоном человека, который при всем старании ничего не понял). Но зачем он ей это внушал? Йозеф. Чтобы нанести удар мне! Томас. Разве эти записки были адресованы тебе? Йозеф. Нет. Регина до ужаса рассеянна, она просто оставила бумаги в ящиках... Но в конечном счете они, разумеется, были адресованы именно мне. Вероятно, он умышленно все подстроил, этот прохвост! Потому что выводы моего детектива... знаешь, малый изрядно тщеславен, и все его научные методы, конечно, полная чепуха, но в ловкости ему не откажешь... и его выводы подтверждают: Ансельм подмазывается к людям. Я, например, раньше терпеть его не мог, но он так мягко и кротко играет на твоих слабостях, выманивает твои мысли, что невольно думаешь, будто никто еще так тебя не понимал. И все затем, чтобы, вынюхав все твои уязвимые места, расчетливо нанести жестокий удар. Для этого он не раз даже фальшивыми именами и документами пользовался. Выдавал себя за дворянина, за богача или бедняка, ученого или простака, апостола натуропа