ношения между мужем и женой лучше всего подходят к его образу жизни. Но пан Анджей не знал прекрасной Луизы. Может быть, увидев ее собственными глазами, он изменил бы свои взгляды. Лесничим, как он сам рассказывал Любиньскому, он стал случайно. Попросту не попал на фармацевтический факультет, о котором мечтал. Леса он не любил и мог заблудиться в нем уже через несколько шагов. Посланный утром в лес, чтобы определить выбраковку или принять выполненную рабочими трелевку, он отыскивался через сутки абсолютно в другой части леса, проголодавшийся и замерзший. Разве такой человек, условившись о свидании с прекрасной Луизой в охотничьем домике возле заброшенного пруда, попал бы туда в назначенное время, и вообще, дошел бы до места? Этот вопрос преследовал Любиньского, который неустанно стремился к правде. Ясно, можно было предполагать, что в других лесничествах трудились совершенно другие стажеры, часто меняющие белье, не носящие резинотекстильной обуви и не питающиеся только рыбой из банок. Но в представлении Любиньского такое предположение способствовало возникновению очередной "художественной правды", которая в свое время ему уже осточертела. Надо было придерживаться жизненных реалий, чему способствовало отношение стажера пана Анджея, который, узнав, что он будет героем повести Любиньского, принял этот замысел, настаивал на нем, на все сомнения писателя у него находился какой-нибудь ответ, и он настолько сжился с мыслью о своей любви к прекрасной Луизе, что приходил к Любиньскому без приглашения, умоляя его, чтобы он еще раз почитал ему о прекрасной Луизе. "Вы боитесь, что я не найду старый пруд? - смеялся он над сомнениями Любиньского. - Выход есть. Я заранее сделаю ножом зарубки на деревьях и, ориентируясь по ним, явлюсь туда в назначенное время". Развеивая таким образом сомнения Любиньского, пан Анджей позволял ему и дальше день за днем создавать повесть. Наконец глава о страстном свидании Луизы и стажера была готова в новом варианте, с которым писатель хотел познакомить доктора, чтобы услышать его оценку. Писатель пригласил и пана Анджея, который должен был защищать свой литературный образ. Обошел он одного Порваша, потому что пани Басенька, помня о его критике предыдущего варианта этой главы, сочла его некомпетентным не только в литературе, но и в житейских делах. "Тот, кому постоянно моет окна толстая Видлонгова, - сказала она о Порваше, - не сможет понять того, что связало Луизу и молодого стажера. Ты, Непомуцен, должен помнить, что пишешь не что-нибудь, а произведение, взятое из жизни, разбойничью повесть". В честь такого торжественного момента в один прекрасный вечер пани Басенька открыла двери своего салона, где у стен стояли низкие лавки из оструганных досок, могучий стол из толстых бревен и царил буковый бар с высокими табуретками. На полке бара, между большими глиняными пивными кружками, писатель поставил стеклянный жбан, наполненный розовой жидкостью. Это был напиток, который писатель назвал "клобуж" - смесь спирта с томатным соком и молотым перцем. Он валил с ног каждого, кто отваживался выпить больше чем один бокал. Писатель оделся с элегантной выдумкой. Он стоял за стойкой бара в белом пиджаке и белой рубашке, с изящно завязанной на шее широкой лентой. Пани Басенька была в короткой черной юбочке и облегающей белой блузочке, в черных лакированных туфельках на босу ногу. Доктор пришел в вельветовом костюме, а пан Анджей - не будем этого скрывать - снова надел свой покрытый пятнами мундир лесничего. Стажер принял от писателя бокал, наполненный розоватой жидкостью, и удобно уселся на лавке у стены. Доктор занял место на высоком табурете у бара. Прежде чем склониться над рукописью новой главы, подсунутой ему писателем, он смочил губы жидкостью из бокала. Возле доктора, на втором высоком табурете, уселась пани Басенька, а Любиньски хозяйничал за стойкой бара, потихоньку грызя соленые палочки. С потолка, от нескольких лампочек, искусно размещенных на корне сосны, разливался по салону сильный, но мягкий свет. - По-моему, - обратилась к доктору пани Басенька, - Непомуцен в своей прозе впадает в крайности. То он становится слишком острым и смелым, то слишком робким и сдержанным. А любовь, доктор, это нормальная человеческая вещь. - Так оно и есть, - согласился с ней Неглович и уже хотел углубиться в рукопись, но пани Басенька и дальше развивала свою мысль: - Вы помните книжку, которую нам давала пани Халинка? Какого-то Пузо, доктор. Вы помните сцену между одним героем, по имени Сонни, и какой-то девушкой? Я эту сцену знаю наизусть: "ее рука охватила громадный, налитый кровью кол мышц". Или: "его обхватили мощные груды ее мышц". Это была в самом деле разбойничья повесть, доктор. До сих пор меня дрожь пробирает, когда я ее вспоминаю. У Непомуцена вы не найдете таких метких фраз, и это меня огорчает. Но интересно, правда ли, что у вас, у мужчин, иногда бывает впечатление, что вас хватают мощные груды мышц? - Хи-хи-хи, - захихикал на лавке стажер, пан Анджей. Доктор подтвердил с шутливой серьезностью: - Да, это случается, пани Басенька. У некоторых женщин во время сношения судороги мышц могут быть очень сильными и не ограничиваются одним только влагалищем, но захватывают и туловище, таз, верхние и нижние конечности, а также наблюдаются непроизвольные спазматические сокращения целых групп мышц. Например, лица, грудинно-ключично-сосковой мышцы... - Слышишь, Непомуцен? - обратила внимание писателя пани Басенька. Вот так должно быть в твоей повести. Спазмы лица и мышцы грудинно... - Ключично-сосковой, - вежливо закончил доктор. - Хи-хи-хи, - засмеялся стажер. Пани Басенька вздохнула: - Ах, эти разбойничьи повести... - Да, - кивнул головой доктор. - В сущности, повесть Марио Пузо - это настоящая разбойничья повесть, потому что там идет речь о делах разбойников, которых в Америке зовут гангстерами. А пан Непомуцен пишет о Луизе, учительнице, и лесничем-стажере, людях честных и не преступающих законы. - У меня нет ни одного взыскания, ни судебного, ни административного, - отозвался пан Анджей со своего места на лавке у стены. - Я знаю об этом, - согласился доктор. -"Именно это так осложняет коллеге Любиньскому работу над его разбойничьей повестью. Ясно ведь, что лицо, которое было наказано в судебном и в административном порядке, бывает способно так вести себя с женщиной, что писатель может отпустить вожжи фантазии, пробуждать его поступками дрожь ужаса и отвращения у читателей. Девушка гангстера в повести хватает руками громадный, налитый кровью кол мышц, и это никого не удивляет и не поражает. А если бы то же самое сделала молодая одинокая учительница, воспитательница нашей молодежи? Или если бы что-то подобное сделала благородная матрона, которая возглавляет семейный детский дом? Такое описание противоречило бы общественному пониманию морали. Какой-нибудь там люмпен или бродяга отходит в повести в сторонку, чтобы посрать, но человек, достойный уважения, должен в повести попросту удовлетворить физиологическую потребность. В этом - суть трудностей, которые громоздятся перед разбойничьей повестью нашего друга. - Что да, то да, - кивнула головкой пани Басенька. - Пан Анджей, припомните: может быть, вы все же были наказаны в административном или судебном порядке? - Нет, - уперся стажер. - А может быть, вы безучастно смотрели, как кто-то другой ворует или делает что-то плохое? - почти умоляюще обратился к нему Любиньски. - Нет. - Не было ли у вас в детстве глубокого психологического потрясения, связанного с видом старшей сестры, которая у вас на глазах совокуплялась со своим женихом? - продолжил доктор. - У меня нет старшей сестры. Но я видел, как это делали родители, - сказал стажер. Непомуцен Мария Любиньски вздохнул с облегчением. - Я упомяну об этом в подходящем месте. Это может объяснить поведение стажера по отношению к прекрасной Луизе в охотничьем домике. Доктор Неглович наконец-то спокойно принялся за чтение рукописи новой главы книжки Любиньского. В это время писатель наполнил розоватой жидкостью опорожненный стажером бокал, а пани Басенька отпила довольно большой глоток и уселась на высоком табуретике так, чтобы пан Анджей, хоть он и пробуждал в ней отвращение и ужас, мог видеть ее круглые коленки, а в минуты, когда она клала ногу на ногу и слегка поднимала подол, заметить стройные бедра. Она обожала то внезапное беспокойство в глазах и движениях мужчин, обреченных на такие виды. Но сейчас - как она сама себя в этом убеждала - она делала это исключительно для того, чтобы помочь мужу. Может быть, в пане Анджее пробудится какая-нибудь неизвестная до сих пор особенность? Может, он признается, что в прошлом у него не все было таким кристально чистым? Писатель нервно грыз соленые палочки, и по мере того, как доктор переворачивал страницы рукописи, становился все беспокойнее. Наконец он не смог удержаться и выпил до дна свой бокал с крепким напитком. Неглович отложил рукопись и, на мгновение задумавшись, сказал: - Это прекрасная глава, дорогой друг Непомуцен. При помощи отличных фраз, которые складываются как фразы музыкальные, вы даете глубокое и волнующее описание любовной сцены между Луизой и стажером. Читатели получат изысканное удовольствие от чтения этого фрагмента. Любиньски слегка покраснел от комплиментов доктора. Пани Басенька переложил ногу на ногу и выше подняла краешек юбки, на мгновение задерживая ее вверху, чтобы пан Анджей мог насмотреться на ее бедра. "Ему причитается за то, что помог мужу", - подумала она. - И у вас действительно нет никаких возражений? - допытывался Любиньски. - Даже самых маленьких? - Есть, - доктор пригубил розоватой жидкости из бокала. - Но это возражения скорее профессионального характера. Вот, например, в момент, когда молодой стажер, расстегнув блузку прекрасной Луизы, добирается до ее груди, вы пишете: "А потом он схватил губами скорчившиеся от желания соски ее груди". Это не так, друг мой. Скорчиться могут мышцы влагалища и другие, о чем я уже упоминал. Что же касается сосков возбужденной женщины, наступает обратное явление: возбуждение или увеличение. Так, при полной эрекции соски могут увеличиваться от 0,5 до одного сантиметра вдоль и от 0,25 до 0,5 сантиметра в поперечнике у основания. У женщины, которая не кормила грудью, а Луиза именно такая особа, сосок увеличивается обычно на одну пятую или одну четвертую своего первоначального объема. И значит, надо написать, что у Луизы были соски "увеличенные от желания", а не "скорчившиеся от желания". - Слышишь, Непомуцен? - триумфально воскликнула пани Басенька. - Я много раз тебе говорила, чтобы ты обращал внимание на то, что со мной происходит в интимные минуты, а не летал мыслями где-то очень далеко. - Хи-хи-хи, - захихикал пан Анджей. - Первый раз в жизни я о чем-то таком слышу. От 0,5 до одного сантиметра вдоль и от... сколько там, доктор? - От 0,25 до 0,5 сантиметра в поперечнике у основания, - буркнул доктор. - Страшный вы похабник, доктор, - заявил стажер, который говорил все неразборчивее. - Никогда я не слышал ничего настолько похабного. - Помолчите уж, пане Анджей, - оборвала его пани Басенька. - Все знают, что вы можете заблудиться в лесу в трех соснах. Я сомневаюсь, что вы вообще попадете на свидание с этой Луизой, лучше уж оставьте при себе свои замечания. - Да, - согласился с ней Неглович и добавил с шутливой серьезностью: - Тем более что у меня есть еще одно замечание. Вы написали, Непомуцен, что поджидающий Луизу стажер услышал в темноте кашель, который означал приближение Луизы. Почему она кашлянула и что это был за кашель? Ведь человек, пане Непомуцен, не кашляет без причины. Имеем ли мы дело с кашлем сухим или мокрым? Был ли это кашель функционального происхождения, вызванный неврозом? Кашель может быть признаком воспаления верхних дыхательных путей, опухоли за грудиной, хронического бронхита, трахеита. Вы не упоминаете в своей повести, что Луиза - завзятая курильщица. Не пишете вы и о том, что она страдала неврозами. Так почему же она кашлянула? Бронхит, начало воспаления гортани? Кто знает, не нужно ли в следующей главе уложить Луизу в постель на несколько дней и пригласить к ней врача. Бронхит может быть вирусного и бактериального происхождения. Может быть, наутро после любовной сцены с Луизой молодой человек тоже почувствовал себя плохо и тоже пошел в постель, что на какое-то время прекратило между ними контакты - как эротические, так и товарищеские. Такое событие способно усложнить весь дальнейший ход повести. - Черт с ним, с кашлем, - заявил Любиньски. - Попросту выброшу это и напишу, что он услышал хруст гравия под туфлями приближающейся Луизы. Вас это устроит, доктор? - Вполне, - согласился доктор. - Но кое-что другое меня все еще беспокоит. Вы написали, что Луиза прильнула щекой к волосатой груди стажера и услышала биение его сердца сквозь шум дыхания. Меня интересует, как билось сердце стажера, а также - какого рода было его дыхание. Вам надо знать, дружище, что этот шум может иметь характер пузырьковый правильный и неправильный, острый или жесткий, ослабленный или прерывистый. Могли это быть влажные хрипы, а могли быть трески звонкие или переливающиеся. Что же касается сердцебиения... - К черту сердцебиение! К черту шумы дыхания! - рассердился Любиньски. - Что, я должен был написать, что, прильнув щекой к груди стажера, Луиза услышала звонкие трески или шумы пузырькового правильного характера? - Не знаю, как должен поступить писатель, - отпарировал доктор, - но факт, что вопрос о человеческом дыхании - это проблема необычайно широкая и весомая. Каждый из нас дышит, но каждый по-своему. По-своему дышат женщины, по-своему - мужчины. Различным бывает и тип шумов при дыхании, их величина, обилие, отношение вдоха к выдоху. В какой попало повести герой может дышать как попало. Из его грудной клетки могут доноситься неопределенные шумы. А если писатель хочет представить нам героев из крови и кости, а скорее, утвердить нас в убеждении, что мы имеем дело с людьми из крови и кости, то мы должны знать, как они дышат и как бьется их сердце, что они едят, как едят. Мы ведь будем готовы предположить, что они питаются травой, у них нет ни легких, ни сердца. Вы представите нам манекены, а не живых персонажей. - Хи-хи-хи, - тихо засмеялся стажер, а потом громко икнул. - К черту, - буркнул Любиньски, - скоро дойдет до того, что герой повести не сможет даже пернуть, чтобы кто-нибудь не спросил автора: какого типа был этот пердеж. Громкий или тихий, преднамеренный или непроизвольный. - Ну да, да, дружище, - согласился с ним Неглович с шутливой серьезностью. - У великих писателей даже обычный пердеж имел огромное и влекущее за собой большие последствия значение. Это могло указывать на то, что у героя трудности с системой пищеварения или что он плохо воспитан. Иногда таким поступком он хотел продемонстрировать обществу свое пренебрежение, презрение к общепринятым нормам поведения. Громкий пердеж в присутствии короля и королевы мог когда-то даже привести на эшафот. - Это правда, Непомуцен, - подтвердила пани Басенька. - Обрати внимание на пана Туроня, который приезжает сюда каждый год в отпуск. Он так плохо ведет себя в присутствии своей жены, хоть он и культурный человек. Он это делает для того, чтобы показать свое презрение к ней. Ты думаешь, что если б что-нибудь подобное совершил стажер в охотничьем домике, прекрасная Луиза с тем же самым желанием бросилась бы в его объятия? У Любиньского в голове все перепуталось. - Да-да, конечно, вы правы, - терзал он свою светлую бороду, - но у литературы собственные законы! Она в каком-то смысле находится вне законов природы или житейских правил. - Но не разбойничья повесть, Непомуцен, - сказала Басенька. - Впрочем, ты сам столько раз говорил мне, что хочешь представить в ней правду, а не литераторскую фантазию. Стажер пан Анджей громко храпел на лавке, опершись спиной о стену. Пани Басенька уже не чувствовала себя обязанной демонстрировать ему колени и бедра и крутанула на табурете свой задик, оборачиваясь лицом к доктору. Она с уважением относилась к его замечаниям, которые свидетельствовали о том, что доктор в самом деле знал жизнь, а также женщин. Он даже знал, что у женщины, когда она возбуждена, соски увеличиваются от 0,5 до одного сантиметра вдоль и от 0,25 до 0,5 сантиметра в поперечнике у основания. Могучими были познания доктора о теле женщины, и каким же чудесным должен был быть способ, которым он унижает женщину! Как жаль, что Непомуцен никогда не спросит доктора об этом деле, а обрекает ее, Басеньку, на всевозможные домыслы, на фантазии, необузданные и страшно возбуждающие. И когда она думала так в эту минуту, она вдруг убедилась, что соски ее груди, туго обтянутой белой блузочкой, торчат удивительно остро и четко обозначаются сквозь материю. Она глянула на доктора, который это заметил, застыдилась и локтями оперлась о стойку бара, заслоняя грудь. Стажер проснулся. Сначала он осовело осмотрел салон доктора, потом вдруг встал и заявил: - Мне нехорошо. Пойду в лесничество. И он вышел из дома писателя на неверных ногах. Во дворе его несколько отрезвил холодный ветер ночи. Но, как всегда, он перепутал направление. Вместо того, чтобы пойти к лесничеству, он пошел в обратную сторону - к деревне. Он шел, качаясь, а в голове его перемешалось все, что он сам видел и пережил, с тем, что он пережил как стажер в повести Любиньского. Он видел себя, когда он расстегивал блузочку на груди прекрасной Луизы, видел коленки пани Басеньки и ее бедра. Как никогда до сих пор, он желал женщину и переживал то же, что и стажер в охотничьем домике. Возле школы он наткнулся на дерево, больно ударился плечом и на минуту отрезвел. Сориентировался, что он находится далеко от лесничества Блесы, а в здании школы горит свет в квартире панны Луизы, учительницы. Он забыл о том, что это старая одинокая женщина. В его мыслях была та прекрасная Луиза из охотничьего домика возле старого пруда. Имена этих двух женщин наложились друг на друга в его воображении, как человек - на свою тень. - Луиза, прекрасная Луиза! Выйди ко мне! - крикнул пан Анджей в сторону освещенного окна. Свет в окне тотчас же погас, а за стеклом показалось белое пятно лица. Панна Луиза с тревогой вглядывалась в ночную темь, видела на шоссе какого-то молодого мужчину, который метался там и выкрикивал: "Луиза, прекрасная Луиза!" А потом он лег на обочине шоссе на мягкую траву и замер в пьяном сне. Старая женщина отошла от окна, разделась, не зажигая света. Она долго не могла уснуть. Лежа на кровати, в холодной постели, она раздумывала, зачем этот человек появился под ее окном и пронзительно кричал: "Луиза, прекрасная Луиза, выйди ко мне!" Отозвалось в ней какое-то очень давнее воспоминание. Под веками появились слезы. Но уже через секунду они высохли, ненависть сжала ее губы в узкую щелочку. "Он, видимо, шел на мельницу, где сегодня ночью все будут жить друг с другом как животные, - думала она. - Все со всеми. Я давно уверена, что у нас так делается. Как животные. Никогда не ходила туда и не пойду. Не могу себе позволить, чтобы люди обо мне плохо говорили". Повесть о потерянном рае Священника мучила мысль о двух девушках, убитых в лесу возле Скиролавок, в разговорах с доктором Негловичем и писателем Любиньским он не раз возвращался к этой теме. Так же, как и они, он чувствовал, что жестокий убийца снова ищет очередную жертву. Он соглашался с мнением Негловича, что убийца - это не такой человек, который может удовлетворить свои инстинкты нормальным способом, он отмечен странным дефектом, приводящим к тому, как это убедительно показывал пример Ханечки, что его половой член не был послушным его воле, а отсюда - ненависть и садизм по отношению к жертвам. Болело сердце священника и от известий, которые приходили к нему отовсюду, в том числе и во время исповеди, что стадо верующих жило способом, оскорбляющим мораль, в страшном грехе, не исключая грехов смертных: то есть кровосмешения и скотоложства. Доктор искал ответов на эти вопросы в медицинских книгах или у философов, писатель Любиньски - в "Семантических письмах" Готтлоба Фреге, а священник Мизерера обратился за советом к своему любимому блаженному Августину, автору фундаментального произведения "О царствии Божьем". Поэтому в воскресенье он произнес проповедь о потерянном рае, одну из лучших, какие когда-либо слышали в этих местах. - Я часто задумываюсь, - так начал Мизерера свою проповедь, - почему это столь многие из вас теряют милость веры и жаждут обречь себя страшными грехами на вечное осуждение. Почему это многие из вас выбирают не целомудрие, а грех, из-за чего теряют право после смерти войти в тот потерянный рай, который откроет свои ворота только перед людьми с чистым сердцем и с хорошим поведением? Повторял Мизерера свои вопросы все громче и выразительнее, и к таким пришел выводам: - Привлекает вас грех, потому что он кажется вам интереснее и притягательнее, чем потерянный рай. Потому что грех представляется вам чем-то прекрасным, а потерянный рай - наинуднейшим местом под солнцем. Вы видите этот рай как огромный зеленый луг, по которому текут потоки чистой воды, бьют хрустальные источники, вокруг раздается набожное пение ангелов, а избранники Божьи в белых одеяниях только неустанно молятся, прогуливаясь гуськом, как в тюрьме. И ни кабака в этом раю, где можно было бы выпить стопку водки, ни красивой девушки, которую можно было бы облапить. Даже телевизора там нет. Ничего, одни люди в белых одеяниях до самой земли. Ничего, только игра на арфах и лютнях и нюхание цветов. Ничего, одни серьезные разговоры. Ни шуточки, ни веселой песни, ни радостных танцев, потому что не пристало ничего подобного делать перед обличьем Господа нашего. И тогда пекло кажется не одному из вас менее страшным, потому что он там в котле со смолой будет кипеть с какой-нибудь голой грешницей, насмотрится досыта на всякую похабщину, черти его будут уговаривать, чтобы он грешил вволю, утопал в похоти и без конца творил зло. Люди, собравшиеся в костеле, осторожно кивали головами, что, мол, согласны со словами священника. Они посматривали и на стены костела, где висели образа, изображающие жизнь в раю. На этих картинах они видели изумрудный луг, ангелов, играющих на арфах, и тех, кто удостоился счастья пребывать с Господом в вечной радости, одетых в белые хитоны, которые скрывали очертания тела так, что трудно было отличить мужчину от женщины. Эти люди ходили по лугу со сложенными набожно руками, а среди них с еще большим достоинством вышагивали те, у кого был золотой ореол вокруг головы. Даже в самом маленьком уголке образов не видно было никакого строения, напоминающего ресторан или дом, предназначенный для танцев. Люди боялись смерти, тосковали о вечной жизни, но многих в самом деле пугала мысль, что целую вечность придется провести на этом зеленом лугу, в белых одеяниях, с арфой в руке. Совсем иначе было в аду - две картины, представляющие ад, тоже висели в костеле в Трумейках. Вблизи этих картин не хотела молиться ни одна набожная старуха, а если случайно смотрела на них, тут же ее охватывало отвращение, страх вцеплялся в сердце, и тут же какая-то странная благость в нее входила, которую нужно было преодолеть набожной мыслью, возведением очей к картинам потерянного рая. Ведь в аду виднелись черные голые мужчины с рогами и огромными половыми органами. Они кололи вилами в голые ягодицы женщин, а те, бесстыдно обнаженные, открывали рты в криках ужаса или наслаждения. Были там нагие мужчины с огромными торсами и узлами мускулов, которые до крови били плетьми до голым ягодицам мужчин и женщин, поливали их горячей смолой, а те, кого они мучили, скалили зубы в каких-то страшных улыбках. Бесстыдные это были виды, чему никто не удивлялся, потому что в ад должны были попадать исключительно бесстыдницы, и там они бывали приговорены к вечным мукам. Но когда кто-нибудь присматривался к этим адским картинам получше, то замечал рюмку вина, которая должна была символизировать, что в пекло попадают пьяницы и алкоголики, нагота же этой толпы в аду должна была показывать, что через бесстыдство наготы и похоть тоже ведет дорога в ад. Прекрасен был потерянный рай - с зеленым лугом и цветами, но достаточно было один раз посмотреть на райский вид, чтобы потерять к нему интерес. Зато вид пекла имел в себе что-то притягательное. Женщины удивлялись размерам дьявольских половых органов, а мужчины - огромным женским бюстам. Ничего удивительного нет в том, что подрастающие девушки и молодицы именно возле этих адских картин предпочитали слушать богослужения, избегая места, откуда можно было видеть картины, изображающие рай. Священник хорошо знал, что чувствуют его верующие, рассматривая развешанные в костеле картины, и поэтому так говорил им в то воскресенье: - Говорю вам, что дураком был тот, кто нарисовал эти картины, изображая на них потерянный рай и страшное пекло. Если до сих пор я не снял эти картины, то только потому, что других нет, а стены костела не могут сверкать пустотой. Говорю вам, что дураком был этот художник, да и откуда бы ему знать, как в самом деле выглядит потерянный рай или пекло, если он сам ни того, ни другого не видел собственными глазами? Но ведь были на свете люди, которым наш господь Бог позволил заглянуть в потерянный рай - или в видениях, или непосредственно на короткий миг они могли туда войти. К этим немногочисленным особам относится блаженный Августин, о котором я часто упоминаю, потому что он - мой любимый святой. Позвольте, я и в этот раз обращусь к его свидетельствам. Как вы считаете, что течет в этих ручейках по потерянному раю? Что бьет из источников в потерянном рае? Нет, не чистая колодезная вода, а специальный напиток, который называется амброзия. И каждый, у кого сухо в глотке, кого мучит жажда, может сколько угодно черпать кубком этой амброзии и пить, сколько захочет. А это напиток необычайный, потому что он не только утоляет жажду, но и превращает старика в юношу, старуху - в прекрасную женщину, вселяет радость в сердца и придает сил. Никому на земле не удалось произвести такой напиток, чтобы он не спаивал, но был упоительным, чтобы после него не болела голова и язык не заплетался, а постоянная радость оставалась в душе у человека, пробуждала интерес у мужчин к женщинам, а у женщин - интерес к мужчинам. Зачем кабаки, зачем рестораны и чайные, где за столами дремлют пьяницы, слышатся проклятья и сквернословие, а нередко и до драк доходит, если в потерянном раю ручейком течет амброзия, и эта амброзия бьет из специальных источников, и каждый без денег может выпить ее столько, сколько захочет. И дальше проповедовал священник Мизерера: - Я упоминал здесь об интересе, который в потерянном раю будет испытывать мужчина к женщине, а женщина к мужчине. Ясное дело, это будет совсем другой интерес, нежели тот, который бывает на Земле, то есть лишенный грешной похоти. Но он служит этой же самой цели, то есть сближению мужчины и женщины, женщины и мужчины. Потому что вы ошибаетесь, думая, что ваши детородные органы уже не будут нужны вам в потерянном раю, что вы не будете ими там пользоваться. Наоборот, именно там вы начнете применять их так, как надо, сколько захотите, вволю, досыта, но без греха похоти. Ведь говорит святой Августин, что нет никаких поводов предполагать, что люди в раю размножались бы другим способом, чем сейчас на Земле, то есть при помощи детородных членов. Но есть одно очень существенное различие между теми, кто живет на Земле, и теми, кто находится в раю или когда-либо окажется в раю. Сейчас для сближения мужчины с женщиной недостаточно только доброй воли мужчины, но требуется и грешная похоть, которая приводит мужской член в нужное состояние и делает способным к работе. В потерянном же раю это не нужно: хватает одной лишь доброй воли. Вот что пишет святой Августин в книге четырнадцатой, главе двадцать четвертой: "И засевал бы потомство мужчина, и принимала бы посев женщина, пользуясь, когда возникала бы потребность, - детородными членами, возбужденными волей, а не поднявшимися из-за похоти. Ведь по собственному усмотрению мы пользуемся не только такими членами, в которых есть твердые кости, разделенные суставами, например, руками, ногами, пальцами, но и такими, которые отданы во владение гибким нервам". Значит, нет никаких поводов к тому, утверждает далее святой Августин, чтобы думать, что мужской член не мог бы быть послушным воле мужчины так же, как губы или язык. И дальше говорил Мизерера: - Прекрасно, и даже замечательно с этой точки зрения должно быть в раю. Но Ева, которая послушалась Сатану, стала причиной того, что мы потеряли этот рай и обретем его только через веру и хорошие поступки. Поэтому сейчас не один из вас, особенно мужчины старшего возраста, беспомощно лежит возле своей женщины, которая хотела бы принять его посев. Понапрасну напрягает он свою волю, напрасно хочет удовлетворить ее желание, и из-за этого в его дом прокрадывается грех неверности. В такие минуты пусть же тот мужчина подумает о потерянном рае, пусть через веру и хорошие поступки постарается попасть туда, где для посева его семени достаточно доброй воли. Пусть же и та женщина, чей муж не может исполнить свою обязанность, тоже подумает о потерянном рае, постарается попасть в него через веру и хорошие поступки, потому что там она будет получать мужской посев, как об этом говорит святой Августин: "когда и сколько раз потребуется". Случается, что и у молодого мужчины бывают трудности в этих делах, напрасно он напрягает свою волю, чтобы соответствовать мужскому заданию. Он не должен по этой причине богохульствовать, мстить женщинам за их потребности ужасными поступками, но пусть и он подумает о потерянном рае, в который он может войти через веру и добрые поступки. Ведь там он будет заниматься этими делами к собственному и женщины удовольствию, только при помощи доброй воли, значит, "когда и сколько раз потребуется". И я призываю вас: в ваших повседневных хлопотах обращайтесь мыслью к Господу, думайте о потерянном рае, о том, чтобы он для вас снова открылся, потому что там ждет вас только радость и только счастье! Аминь. Добрыми и мудрыми были слова священника Мизереры. Как весенний дождь, упали они на жаждущую влаги землю. Не один мужчина и не одна женщина нашли в его словах утешение в своих ночных трудностях и укрепляли себя мыслью, что в обретенном раю жизнь их совершенно изменится. Людям было интересно, пришел ли на проповедь Мизереры и тот страшный преступник, почувствовал ли раскаяние, а также - пробудилась ли в нем надежда. Многие в этом, однако, сомневались, потому что уже разошлась весть, что это был человек чужой, скорее всего из-за границы. Одна была бесспорная и видимая польза от проповеди Мизереры. Костельный совет решил снять картины, изображающие рай и ад, со стен костела и собрать добавочную сумму на покупку других святых образов, а также заказать какому-нибудь художнику картину, представляющую святого Августина, который людям из прихода Трумейки вернул желание оказаться в потерянном рае. Где искать этого художника, который взялся бы выполнить такую важную работу? И сколько такой художник в далеком городе запросил бы за картину для костела в скромном и бедном приходе Трумейки? В связи с этим вспомнили про Богумила Порваша из Скиролавок, который окончил Академию художеств и о чем было известно - продавал свои картины даже в Париже, у барона по фамилии Абендтойер. Порваш долго тянул с ответом на предложение костельного совета. Но наконец, увидев в руке Кондека, представителя костельного совета, сумму в десять тысяч злотых в виде задатка за картину, деньги и предложение, к общему удовольствию, принял. Ведь что тут скрывать - все же человек здешний, а не какой-то чужой, который, может, даже и не много знает о святом Августине и его заслугах перед приходом Трумейки. Но, когда задаток за картину перешел из рук Кондека в руки Порваша, в доме Кондека собрались несколько набожных хозяев из окрестных деревень и начали рассуждать, правильно ли поступил Кондек, ведь художник Порваш говорил о себе, что он атеист. - Если бы он был другой веры, он мог бы святой образ рисовать, потому что люди другой веры бывают порядочными людьми, - твердил толстый Лейца из села Ликсайны. - Мог бы такую картину рисовать, если бы он был неверующим. У нас много людей неверующих, хоть бы писатель Любиньски или лесничий Турлей, но это порядочные люди. Доктор Неглович тоже, хоть в костелах не молится и раз в Бога верит, а раз в него не верит, тоже порядочный человек. Но так быть не должно, чтобы образ рисовал атеист. - Атеист или неверующий - это одно и то же. Два слова, но у них одно значение, - упирался Кондек. - Это не может быть правдой, - перечил ему Лейца. - Потому что если бы это было правда, то пан Порваш говорил бы о себе, что он неверующий, а он говорит, что он - атеист. Неверующий - это такой человек, который в Бога не верит, но может в него поверить. А атеиста ничто не убедит, что Бог есть, и этим один отличается от другого. Долго шел этот спор, пока не пошли они на совет к священнику Мизерере. - Нехорошо получилось с этим святым образом, - заявил Кондек. - Мы дали его рисовать пану Порвашу, а он атеист. Что теперь будет? Может ли атеист быть порядочным человеком и выполнить образ как следует? Задумался священник Мизерера и так обрисовал суть дела: - Хороший образ зависит от таланта художника. Господь Бог же делит таланты как между верующими, так и между атеистами. Атеист тоже может быть порядочным человеком, а почему, этого никто не знает, только сам Господь Бог. А вам нельзя разведывать решения Божьи. Если Порваш взялся за рисование святого образа, значит, он не такой уж большой атеист, каким его считают. Что нам будет от того, что святой образ нарисует такой человек, который три раза в день молится, если ему Господь Бог таланта не дал? Разве не святые это слова, что "по делам их познаете их"? И значит, картину мы будем обсуждать, а по этой картине познаем и человека, который ее нарисовал. И тогда скажем, порядочный это человек или непорядочный. Пошли они по домам со спокойной совестью и на эту тему между собой больше не говорили. Тут и там по деревенькам раздавались еще такие голоса, что Порваш одного задатка взял аж десять тысяч, тогда как за картину с тростниками над озером получил от доктора только шесть тысяч, но, как говорили рассудительные люди, одно дело - рисовать обыкновенные тростники, хотя бы и с Клобуком, а совсем другое - представить лик святого Августина. О том, что человек охотнее всего избегает правды о себе и своих склонностях Зной положил свою невидимую ладонь на землю и на воду. Озеро было недвижимо. Даже малейший ветерок не прокладывал волнистую дорожку на его гладкой и мертвой поверхности. Воздух над водой, казалось, загустел от жары так, что можно было резать его ножом на прозрачные пласты. Кипящая зелень берегов - тростников, кустов и лесов - за несколько дней потеряла салатовый оттенок и становилась все более темной, почти черной. Зной дремал на пушистых лугах, дрожал над асфальтом шоссе, над красной черепицей домов, лениво тянулся по лесным полянам. В оробевшей от жары тишине до деревни долетало только жалобное мычание коров с пастбищ и крики чаек, собравшихся вокруг Цаплего острова. Побелевшее от зноя солнце часами висело на небе, грозное и безжалостное; в тени буковых лесов развелось множество оводов и огромных слепней, которые прогоняли каждого, кто искал там немного прохлады. Только сумерки приносили облегчение людям и деревьям, ночь закрывала дверки пышущей жаром печи, но утром на лугах напрасно было бы искать росу. Почернели ростки картошки на полях, как бы впали в сон и склонились к земле стебли разных злаков. Отто Шульц предсказывал засуху и неурожай. В такой вот день послеобеденной порой, на затененном конце террасы Любиньского расселись в шезлонгах Любиньски, Неглович и Порваш, а пани Басенька ставила на походный столик заиндевевшие стаканы со слабым черносмородиновым вином. С террасы было видно мертвое от жары озеро и возле берега неподвижную белую яхту писателя, погруженную в сны о далеких путешествиях. С места, где сидел Порваш, было видно и просвечивающее от вечернего солнца белое платье пани Басеньки, которая, опершись ягодицами о деревянные перила террасы, слегка улыбалась этим троим прекрасным мужчинам. Она не носила сорочки и стояла перед Порвашем словно бы целиком нагая, с колоннами стройных бедер, слегка расставленных. А там, где бедра сходились, он мог предполагать вещь прекрасную и привлекательную, и тогда он смотрел на пани Басеньку серьезно и развлекал ее разговором: - Для меня не подвергается никакому сомнению, что на этот раз у Турлеев дойдет до большого скандала. У них начался ремонт. Турлей хочет покрасить в канцелярии и в коридоре панели в зеленый цвет, а вы знаете, что пани Халинка не терпит зеленого. - Странно, - презрительно пожала плечами пани Басенька. - Жена лесника должна любить зеленый цвет. Лес зеленый, и муж ходит в зеленом мундире. Что бы вы сказали о жене литератора, которая не терпит стука пишущей машинки? Впрочем, как можно не любить какого-то цвета аж до такой степени, чтобы устраивать скандалы? - Можно, - решительно заявил Порваш, нахально уставясь на тени стройных бедер писательской жены. - Например, я ненавижу фиолетовый. Вы не найдете на моих картинах ни малейшего пятнышка фиолетового цвета. Любиньски вздохнул, подумав о печальном явлении перемены вкусов: - Помню, что раньше она любила зеленый цвет. Когда они поженились, она приехала в Скиролавки в зеленой блузочке. У нее было и зеленое пальтишко. - Да, - согласился с ним Любиньски. - Это было сразу после свадьбы. К сожалению, с тех пор многое изменилось. - Ах, что за глупости, - рассмеялась пани Басенька. - Я еще не слышала о том, что кто-то устраивает скандалы из-за таких или сяких панелей в квартире. Порваш убедился в том, что на пани Басеньке нет не только сорочки, но и трусиков. Под белым платьицем темным пятном обозначался треугольник ее лона. Он знал, что она любит дразнить мужчин своим телом, и поэтому решился на дерзость: - У пани Халинки душа художника. Такая особа может даже бросить мужа, если у него окажется, по ее мнению, плохой вкус. У натур впечатлительных плохо подобранная окраска стен в квартире пробуждает злость, раздражение, фрустрацию и даже бессонницу. Разве не так, доктор? - Это правда, - лениво кивнул головой доктор. Писатель заявил: - Для пользы дела можно иногда уступить женщине. Упрямец этот Турлей, раз он не хочет отказаться от зеленых панелей. - Что касается меня, - сказал Порваш, - то я считаю зеленый цвет красивым. Не представляю себе рисования без зеленой краски, и на моих картинах много зелени. Но я понимаю, что кто-то может не любить зеленый цвет. Если у кого-то очень впечатлительная натура, нужно ему уступить. Упрямец этот Турлей, нет слов. Жалко мне пани Халинку. Доктор незаметно зевнул, потому что жара и смородиновое вино клонили его в сон. Однако он чувствовал себя обязанным высказаться: - Турлей не упрямый. Просто ремонт проводит главное лесничество, а у них нет другой масляной краски. В магазинах очень трудно купить краску такого цвета, который желал бы клиент. Любиньски снова вздохнул: - А так сильно они д