и Фред чистили рыбу, я и Фил развели костер. Фред придумал, как сложить несколько камней посередине костра, чтобы поставить на них котелок. Усевшись на корточки, мы смотрели, как белые на солнце язычки огня лизали черное дно котелка. Вода бурлила. Крышка подпрыгивала. Вкусно пахло дымом и горячей ухой. После ухи мы испекли картошку и ели ее с ветчиной. Закусили яблочным пирогом. - Поваляемся на берегу, - предложил Бенни. Мы разлеглись на горячем песке. Фил вытащил из кармана коробку сигар. - Закурим, ребята. Я смотрел на сигару, коричневую и толстую, как палец негра. - Спасибо, Фил, я бы с удовольствием выкурил, но у меня что-то болит язык. Должно быть, я поцарапал его косточкой от рыбы. - А ты, Фред? - Сейчас не хочу. Я слишком сыт картошкой. - Может быть, ты, Бенни? - Я не умею курить. - Эх, вы, малыши, - сказал Фил и закурил сам. Он сделал две-три затяжки. Я смотрел на Фила во все глаза и заметил, как он поморщился. Фил украдкой плюнул раз, другой. Потом бросил сигару и сказал: - Без компании и курить-то не хочется. Мы лежали, закинув головы, и смотрели, как растрепанные тучки бежали по небу. Тучки сталкивались и сливались. Синевы становилось все меньше и меньше. Серая вата подползала к солнцу. - Чего доброго пойдет дождь, - сказал Фред. - Давайте выкупаемся, пока жарко. Мы сбросили штаны, рубашки и, разбрызгивая ногами воду, побежали туда, где поглубже. Легкие пузырьки заскользили по коже, и веселый холодок сжал дыхание. Мы плескались в воде, ныряли, плавали наперегонки, гонялись за крабами. Вдруг тяжелая капля упала мне на макушку, на нос. По воде поплыли широкие круги. - Ребята, дождь! Мы выбрались на берег и стали наскоро одеваться. Серо-синяя плотная туча облегла все небо. На острове стало темно, как в десять часов вечера. Капли падали все чаще и чаще. Вдруг зеленоватая ракета вспыхнула в глубине тучи. Вдали что-то тяжело ухнуло и раскатилось. Рванул ветер, и вся листва, вся трава как по команде опрокинулась наизнанку. Желтоватым дымом закрутился над берегом песок. И разом хлынул и застучал по листьям, по песку, по нашим головам сплошной ливень. - В палатку! - закричал Фил. Натянув куртки на голову, мы бросились бегом. В палатке было темно и сухо. Дождь крупным горохом барабанил по брезентовым стенкам. - Вот так история! - сказал Фред Лангдон. - Что же нам теперь делать? - Пустяки, - сказал Фил, - когда дождь бывает сильный, он скоро проходит. Переждем грозу и поедем. Но дождь не проходил, а ветер становился все сильнее и сильнее. Слышно было, как шумят и стукаются о берег волны. - Ох, - сказал Фред, - хотел бы я теперь быть дома. - Хорошо бы... - сказал я. - Ну, чего повесили носы? - заворчал Фил. - У нас тут совсем неплохо: сухо уютно. Пирог у нас еще остался? - Остался. Мы вытащили остатки пирога, ветчины и прикончили их. - Хорошо бы теперь сделать лимонад. Фред, Бенни, давайте сюда сахар и лимоны, - скомандовал Фил. - Эх, досада - лимоны-то мы забыли в лодке. - Давайте я принесу, - вскочил Уоллес. - Ладно. Только накинь мою куртку, Бенни. Она толстая: в ней не вымокнешь, - сказал я. - Да как возьмешь лимоны, покрепче привяжи лодку, - прибавил Адамс, а то хороши мы будем, если ее унесет. - Привяжу так, что вы и не отвяжете, - засмеялся Уоллес и выбежал из палатки. - Не шлепнись в темноте! - крикнул вслед Фред. Мы приготовили воду, размешали сахар и стали ждать. Над палаткой свистели качающие ветки. - Фи-и-ил! - донеслось вдруг сквозь ветер. И еще раз: - Фи-ил! Том! Мы вскочили. - Уоллес! Что-то случилось. Согнувшись вдвое, головой пробивая ветер, скользя по мокрой траве, мы бежали к морю. Лодки на песке не было. Обрывок каната, привязанный к кусту, хлестал по мокрым камням, а "Дельфин", зарываясь в воду то носом, то кормой, качался шагах в тридцати от берега. В лодке, вцепившись в рукоятку руля, стоял Уоллес. - Правь на берег, - задыхаясь, крикнул я. Уоллес повернул руль, но лодка только вертелась и подпрыгивала. Я схватился за голову. Фил сбросил куртку и шагнул в воду. Прибой сбил его с ног. Фил поднялся и пошел дальше. Волна закрутила его и швырнула обратно, на отмель. По лицу Фила текла кровь. А лодку уносило от берега дальше и дальше. Уоллес перегнулся через борт, он что-то кричал, но слова пропадали в ветре. Мы только видели, как Бенни махнул рукой, потом опустился на скамейку и закрыл ладонями глаза. Лодка то подскакивала на острой вершине волны, то исчезала между двумя водяными хребтами. Мы стояли по колено в воде, мокрые с ног до головы, слепые от брызг и ветра. Сложив руки рупором, мы кричали: - Бенни! Бенни! Уоллес! Чернильная темнота залила остров и море. Вытирая брызги и слезы, мы смотрели вслед Бенни. Еще несколько минут "Дельфин" был чернее темноты, но потом она одолела его, заслонила, и мы больше ничего не видели. Вода растеклась по отмели, дошла до кустов; куртки у нас промокли, волосы превратились в сосульки. А мы все стояли и смотрели в темноту. У Фреда застучали зубы. - Ну что ж? Пойдем, - сказал Фил Адамс. - Холодно. Мы поплелись к палатке. 20 Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу. Мокрые куртки не грели, зуб не попадал на зуб. Море грохотало так гулко, так близко, точно волны расшибались о самые стенки нашей палатки. Палатка дрожала. Ветер гудел над нами в ветвях деревьев, свистел в каждой щелке брезента. Было так темно, что мы не видели своих рук и ног. Темнота осела вокруг и давила мокрой тяжестью. В правом углу брезент протек. Кап, кап, кап, кап - стучало в правом углу. - Когда эта ночь кончится? - прошептал Фред Лангдон. - Как ты думаешь, Фил, который теперь час? - Часа два. На секунду вспыхнула молния. Я увидел позеленевшие лица Фила и Фреда. У Фреда дрожали губы. Стало еще чернее, чем было. Грохнул гром. Мне показалось, что остров задрожал и медленно поплыл. - У сторожа Уольбакского маяка есть лодка, - сказал Фил Адамс. - В прошлом году он спас троих. - А в какую сторону понесло "Дельфин"? - спросил я. - Как раз к скале Макеро. Мы опять замолчали. - Может быть, его подобрали рыбаки, ведь они тоже ушли сегодня в море, - подумал я вслух. - Может быть, - сказал Фил. Вдруг Фред всхлипнул, уткнул голову в колени и заплакал. - Что ты? Что ты, Фред? - Я обнял его. - Бенни... - прошептал Фред, глотая слезы, - как мы вернемся домой без него?! "В самом деле, как мы вернемся домой без Бенни? - думал я. - Что мы скажем? Мэри-то как будет плакать. У нее глаза и волосы совсем такие, как у Бенни. Как он смотрел на нас из лодки! Потом он закрыл лицо руками. Плакал он или боялся смотреть на море? Море было черное, все в пене... А волны какие!.. Нет, нет, его непременно спасут". Вдруг Фил вскочил и выбежал из палатки. Колючая струя ветра и водяной пыли ворвалась к нам. - Ау!.. Ау!.. - кричал Фил. - Мы здесь!.. Мы здесь!.. Фред и я схватились за руки и прислушались. Фил замолчал. Он вернулся в палатку и сел на прежнее место. - Показалось, - сказал Фил. - Это, должно быть, чайка кричала, а мне послышался голос Бенни. Всю ночь мы не спали. Сидели в промокшей палатке на холодной земле, прижавшись друг к другу, и молчали. Изредка только перекидывались словами. - Холодно, - бормотал Фред. - Подвинься поближе к Тому, - советовал Фил. - Утром нас подберет какая-нибудь рыбачья лодка, - говорил Фил вполголоса. - Когда еще наступит утро, - отвечал я. Наконец стенки палатки посветлели. Беловатыми пятнами выступили из темноты лица Фреда и Фила. Потом стали видны волосы, глаза, рот. Ветер утих. Дождь перестал. Рассвело. Я поднялся. Все тело затекло, в ногах бегали мурашки, пальцы застыли. Поискал куртку. Ах, да, она осталась у Бенни. Я вышел из палатки. Остров был совсем не такой, как вчера, - он стал серый, унылый. На прибитой траве валялись поломанные ветки. С обвисших деревьев капала вода. Мутные ручейки сбегали с пригорка к морю. Море сделалось грязное, зеленовато-серое. Волн больше не было, но вода все еще качалась и подбрасывала желтые полосы пены. Вдруг я увидел вдалеке темную черточку. - Фил! Фил! - закричал я. - Скорей сюда! Фил и Фред выскочили из палатки. Я показал им на темную черточку. - Да, - сказал Фил, - лодка. Мы побежали к берегу. Это были два баркаса. Баркасы быстро двигались к острову. В переднем на руле сидел Перкер, а на носу я разглядел какого-то человека в сером пальто и дедушку. Дедушка сидел, как всегда, опершись подбородком на набалдашник палки. Вдруг он увидал нас. Дедушка вскочил на ноги м крикнул: - Том!.. Голос у него был не такой, как всегда. Человек в сером пальто первый выпрыгнул на берег. Это был мистер Уоллес. - Наконец-то! - Он бросился к нам. - А где же?.. Голос у него оборвался, лицо стало белое, как бумага. Мы опустили головы. Все обступили нас. Фил рассказал, как было. - Лодку понесло к Уольбакскому маяку... Он хотел сказать еще что-то, но вдруг всхлипнул и принялся тереть кулаками глаза. Тут и я не выдержал, бросился к дедушке и, уткнувшись в его пальто, заплакал. Дедушка крепко прижал меня к себе. - Вот что, капитан Нёттер, - сказал Перкер, - забирайте-ка вы мальчуганов и отправляйтесь в город. А мы с мистером Уоллесом поедем к маяку. ---------- На ривермутской пристани толпились встревоженные люди. Вчера утром, часом раньше нас, вышли в море три рыбачьих баркаса. Баркасы еще не вернулись. Растрепанные, с красными глазами, женщины стояли на ступенях пристани. Они кутались в платки и перебрасывались отрывистыми тревожными словами. - Да это капитан Нёттер! Капитан Нёттер, вы не видели наших? - кричали нам с пристани, пока мы привязывали лодку. Дедушка только молча покачал головой. Сквозь толпу к нам пробрались мать Фреда Лангдона и отец Фила. Мистрисс Лангдон бросилась к Фреду и заплакала. - Но ты же весь мокрый! - вдруг закричала она, схватила сына за руку и потащила домой. Мы попрощались с Филом и тоже зашагали к дому. Тетушка уложила меня в постель, натерла спиртом, укрыла двумя одеялами и напоила чаем с малиной. Но я никак не мог согреться. Зубы у меня стучали больше, чем ночью в палатке, ноги были холодные как лед, а голова лежала на подушке совсем чужая. В комнате не переставая шумело море. Оно подступало к самой кровати. Я закрывал глаза ладонями, как Уоллес в лодке. Тогда кровать начинала раскачиваться, плясать и вдруг проваливалась куда-то. Потом мне казалось, что я стою по горло в холодной воде и кричу: "Бенни! Бенни!" А Бенни смотрит на меня из лодки широкими, как блюдечки, глазами. Потом лодку уносит, а глаза остаются и вдруг начинают вертеться, вертеться, так что кружится голова и тошнит. ---------- Я болел целый месяц. Китти рассказывала мне потом, что я часто бредил и кричал во сне. Я постоянно спрашивал о Бенни. Со мной сейчас же начинали говорить о чем-нибудь другом и не отвечали на мои вопросы. Но один раз я услышал, как тетушка разговаривала с Китти. (Они думали, что я сплю). - Бедный мистер Уоллес, - говорила шепотом Китти. - Я заходила сегодня к Конвеихе в лавку. Он стал совсем седой и так сгорбился, бедняга, что на него смотреть жалко. - Еще бы, - отвечала тетушка, - такое горе!.. Я уткнулся в подушку и заплакал. Когда я встал с постели, курточка висела на мне как мешок, а рукава были чуть пониже локтей. Я вырос на целую голову. Весь следующий год прошел у нас тихо. Мы много читали, много занимались. Я стал хорошо учиться, и мистер Гримшау объявил меня вторым учеником. Сороконожки больше не собирались. 21 Большой корабль приближался к Ривермуту. Три мачты врезались в небо. Как спички, чернели реи. На самой высокой мачте полоскался в ветре флаг. Я и Перец Виткомб стояли на краю пристани и, устроив из ладоней зонтики, смотрели на корабль. - Он идет к нам чиниться, - сказал Перец. - А ты почему знаешь? - спросил я. - Что же ему тут делать? - ответил Перец. - Такие большие корабли не приходят к нам за грузами. - Смотри, смотри, Перец! - закричал я. - Матросы! - Где, Где? - Вон там на носу. - Вижу. а сколько их всего на корабле? Ты как думаешь? - Человек тридцать! - Только тридцать? На таком-то фрегате? - Ну, фрегат! Обыкновенный пакетбот. Корабль стал на якорь. Матросы спустили шлюпку. Шесть пар весел взлетели и разом воткнулись в воду. - Здорово гребут, - сказал Перец. Шлюпка подошла к берегу. - Ловите, пареньки! - крикнул один матрос и бросил нам канат. Мы поймали мокрую петлю и надели на чугунную тумбу. Матросы, разминая плечи и оправляя куртки, выходили на пристань. Первый был молодой белокурый парень в шапке набекрень. Он шел, размахивая руками, и что-то напевал себе под нос. Второй, юркий, смуглый, с серьгой в ухе, был похож на обезьяну. У третьего квадратная борода росла прямо из шеи, он шагал вразвалочку, широченные плечи покачивались на ходу. Да ведь это старый тайфунец с картинками! И я сразу вспомнил, как его зовут. - Матрос Бен! Матрос Бен! Бородатый матрос остановился и растерянно оглянулся. - Вы меня не узнаете, матрос Бен? - Боюсь, что вас никогда не видал, молодой джентльмен. - Как же вы меня забыли? Два года тому назад на "Тайфуне"... Вы еще тогда обещали нарисовать у меня на руке якорь. - А, как же, как же! Мастер... мастер... - Том, - подсказал я. - Мастер Том из Нового Орлеана. Ну и выросли же вы с тех пор! - Матрос Бен, пойдемте, пожалуйста, к нам в гости, - упрашивал я матроса. - Что вы, мастер Том, я ведь у вас никого не знаю, - отказывался Бен. - Дедушка будет очень рад. Он сам был моряком, капитаном. К нему всегда приходят в гости матросы. И я ему про вас много рассказывал, так что вы почти что знакомы, - уговаривал я. - Ну ладно, - сказал матрос Бен. - Вот только спрошу у боцмана. Я поискал глазами Переца. Он расположился на тумбе с ведерком и удочкой. - Перец, идем с нами, - сказал я. - Нет, - сердито ответил Перец. - Сейчас рыба хорошо клюет. Перецу, конечно, было досадно, что это я, а не он, дружу с настоящим матросом. Дедушка встретил матроса приветливо. - Здорово, приятель! - сказал он. - Внук прожужжал мне о вас все уши. Том, закрой двери. Не будем мешать тетушке. Он усадил Бена в кресло и принялся расспрашивать его о судьбе и о корабле, на котором Бен приехал. Дедушка вспомнил о своих морских путешествиях, Бен рассказывал о своих, и они скоро разговорились, как старые друзья. - Сбегай к Китти, Том, - сказал дедушка. - Пусть она принесет нам мадеры. Мы с мистером Бенжаменом выпьем за море и за старых моряков. Я бросился в кухню. - Китти, дайте мадеры и два стакана, - крикнул я и сейчас же побежал обратно. Я очень боялся, что Бен расскажет без меня самое интересное. - ...Вы совершенно правы, мистер Бенжамен, - говорил дедушка, - мертвая зыбь дело серьезное. Вот когда я плавал на корвете "Колумб" в 1807 году... Скрипнула дверь, и Китти с подносом в руках вошла в комнату. - Господи! - вдруг вскрикнула Китти и уронила поднос. Графин и стаканы со звоном разлетелись вдребезги. Китти опрометью кинулась в кухню. - Это привидение! Это привидение!.. - кричала она. Матрос Бен вскочил. Он покраснел как рак, а глаза стали у него совсем круглые. Бен с шумом отбросил кресло и побежал вслед за Китти. - Они сошли с ума, - сказал дедушка и постучал пальцем по лбу. - Что разбилось? Кто сошел с ума? - В комнату влетела тетушка Эбигэйль. В одной руке у нее была пыльная тряпка, в другой метелка. - Китти и матрос Бен, - сказал я. - Какой матрос? Почему матрос? - закричала тетушка и, размахивая метелкой и тряпкой, понеслась на кухню. Мы с дедушкой отправились за ней. В кухне возле плиты стояли матрос Бен и Китти. Китти уткнулась лицом в куртку матроса Бена и громко всхлипывала. Бен гладил ее по голове своей большой красной рукой, у него тоже были мокрые глаза. - Извините, сэр, - сказал матрос Бен дедушке. - Она наконец нашлась! - Этого только не хватало!.. - воскликнула тетушка, никого не слушая. - В моем доме она целуется с матросами. Вон! Чтобы ноги вашей тут не было. - Охотно, мисс Нёттер, - сказала Китти. - Вот только соберу вещи. Это мой муж. - Муж? Врет! - закричала тетушка. - Попрошу вас, мисс... - Матрос Бен шагнул к тетушке. Но дедушка отстранил его рукой. На лбу у дедушки появилась большая морщина. - Успокойтесь, Эбигэйль, и уходите к себе в комнату. - Я не позволю!.. - крикнула тетушка. Она взглянула на дедушку, разом осеклась и вышла из комнаты. - Мистер Бенжамен, Китти, - сказал дедушка. - Пойдемте ко мне и расскажите, в чем дело. Мы уселись вокруг стола. Я примостился поближе к Бену и уставился ему прямо в рот. - Одно скажу, - начал матрос Бен и стукнул по столу широкой ладонью. - Пусть меня смоет шквал, если я оставил свою жену по доброй воле. Я ее крепко люблю и любил. Китти покраснела, как морковь, и стала крутить в руках уголок передника. - Может, Китти вам рассказывала, что мы после свадьбы поселились в Нью-Йорке, в гостинице против доков. Хорошие это были деньки. Лучших и во сне не видать. Надо вам сказать, что мать моя отдала канат на тот свет раньше, чем я научился звать ее. Мне не было и пяти лет, когда отец первый раз взял меня с собой на шхуну. С той поры я и шныряю по морям. Так вот, жили мы с Китти душа в душу три месяца. На четвертый увидел я, что деньги, - хранили мы их в Киттином чулке, - убывают, как вода в отлив. Тут я оробел: какая, думаю, работа на суше? А оставлять бедную мою Китти страх как не хочется. Каждый день крейсирую я в доках: ищу, как бы подзаработать. Ничего не попадается. И вот в одно утро на насыпи №17 окликает меня какая-то каналья в белой шляпе, делает мне знаки, зовет. Я подхожу. - Здравствуй, старина, - говорит он мне. - Здравствуй, сэр - отвечаю я. - Что? Работы ищешь? - спрашивает. - Ищу, - говорю я. - Да только ее что-то и в подзорную трубу не видать. - Пойдем. Может, за стаканом эля что-нибудь и сыщется. И пошел я за ним как дурак в кабачок "Трех морских свинок". Поставил он передо мною бутылку и говорит: - Скажу без лести: много я на своем веку матросов перевидел, но такие плечи и бицепсы вижу в первый раз. Это просто грех, чтобы такой человек пропадал в матросах или еще хуже того - в грузчиках. Бьюсь об заклад на пятьдесят долларов - быть вам боцманом, и я даже знаю, на каком судне. Ночью из Нью-Берфорда выходит китолов "Буревестник". На нем как раз не хватает одного человека. - Не подходит, - отвечаю. - Я крепко пришвартован к суше. Я человек женатый. А он мне: - Вот и пользуйтесь случаем. Место хорошее. Подарков сколько жене навезете из плавания! А сам все подливает мне элю да подливает. Чокнулись мы раз, чокнулись другой - под ногами пошла самая что ни на есть килевая качка, и в голове осел такой туман, что маяка не разглядишь. И уж не знаю, что там дальше было. Помню, какую-то бумагу я подписывал, в шлюпку спускался... Очнулся я на "Буревестнике". "Буревестник" дует на всех парусах, и контракт мой подписан на три года. - Ах, разбойники! - стукнул по столу дедушка. Китти тихонько всхлипнула и вытерла передником глаза. Матрос Бен продолжал: - Уж какое этот было плаванье, я и рассказывать не стану. Человек я крепкий, но между нами скажу, по ночам иной раз ревел, как малый ребенок. Как подумаю, что осталась моя бедная Китти одна, без копейки денег, так просто глядеть на свет не хочется. Кончились наконец три года. Вошли мы в Бедфорд. Я забираю свое жалованье и сразу же отправляюсь в Нью-Йорк. Как полоумный бегу к гостинице, расталкиваю прохожих. Батюшки! - нет гостиницы. На ее месте огромный каменный дом. Говорят, два года тому назад построен. Я в полицию. - Где Дан Шекфорд, хозяин береговой гостиницы? - Умер в прошлом апреле. - Как же мне разыскать теперь мою жену? - пристаю я ко всем. Сказали мне, чтобы я дал объявление в газетах. Дал... Никто не откликается. Пропала моя Китти. Целый год я толкался в Нью-Йорке. Искал по гостиницам, на улице каждую женщину оглядывал - не Китти ли? Вышли деньги. Пустился я опять в плаванье. В каждом порту расспрашивал, не знает ли кто ирландку Китти Коллинс. Никто не знает. И если бы не мастер Том, - закончил матрос Бен свой рассказ, - так бы до самой смерти мы и не встретились с Китти. Дедушка встал и подошел к маленькому шкафчику в углу комнаты. Он достал другую бутылку мадеры и сам ее раскупорил. - По такому случаю следует выпить, - сказал дедушка и налил четыре стакана. - Здоровье мастера Тома, - пробасил матрос Бен. 22 Матрос Бен поселился с Китти в маленьком домике на набережной и навсегда остался в Ривермуте. Домик Бен выкрасил в два цвета: снизу - черным, сверху - зеленым, а на крыше укрепил мачту с подъемным флагом. Домик стал как настоящий корабль. - Смотрите, мистер Бенжамен, - шутил дедушка, - он того и гляди уплывет в море. Внутри было тоже как на корабле: камбуз (так Бен называл свою кухню) и каюта. Добрую половину камбуза занимал очаг, по стенам висели медные, ярко вычищенные кастрюли и сковородки, а в углах стояли удочки, лежали свернутые каната и сети. В каюте стол был привинчен к полу, вместо кровати - висячая койка, под окном матросский сундук, а на стене полка с разными редкостями. Когда я приходил в гости к Бену, он снимал все редкости с полки и раскладывал их на столе. Там был моржовый клык с вырезанным на нем эскимосом, челюсть акулы, китайский божок и панцирь большой черепахи. В рамках из ракушек висели картинки: кораблекрушение и битва с пиратами. В домике Бена пахло рыбой и морской травой. Я познакомил с Беном всю нашу компанию, и мы целыми вечерами торчали в корабельном домике. Бен чудесно вырезал из дерева кораблики. Настоящий фрегат, с мачтами, с полной оснасткой, висел у него в каюте на крючке, ввинченном в потолок. У каждого из нас было по кораблю с верфи матроса Бена, и городские мальчишки просто умирали от зависти, когда мы пускали на реке свою флотилию. Бен научил нас управлять парусами, грести ласточкой, закидывать сети и показал, как ловить рыбу на донную удочку: вместо приманки на леску привешивается свинцовая рыбка с крючком во рту. Тяжелая рыбка гирей тянет лесу на самое дно. Оттого удочка и называется донной. Бен сам отлил каждому по три рыбки, блестящие, с чешуйками. Для рыбной ловли у нас было свое любимое место в конце Старой Якорной улицы, там, где она упирается в набережную. Ни один прохожий не заглядывал сюда, ни одна телега не поднимала здесь пыли, а трава затянула берег и даже мостовую как в поле. Крайний дом по якорной улице был домик Бена. Это было очень удобно. Всегда можно было сбегать к Китти за краюшкой хлеба с солью или за веревочкой для оборвавшейся лески. Но больше всего мы любили эту часть набережной из-за пушек. Пушки остались в Ривермуте от войны с англичанами. Тяжелые старинные пушки стояли рядом у самого берега и смотрели жерлами на воду. От дождей, снега и ветра они покрылись плесенью и ржавчиной. Колеса их вросли в землю. Две пушки свалились набок. Как-то раз я, Чарлз Марден, Фил Адамс и Джек Гаррис по обыкновению пришли на наше любимое место с донными удочками. Но в этот день рыба не хотела клевать. Чарлз Марден воткнул удочку в землю. Он разлегся на траве, болтал ногами в воздухе и насвистывал. Джек Гаррис бросал в воду плоские камешки. Камешки подпрыгивали, как лягушки, и оставляли на воде дорожку из расходящихся кругов. Я сидел верхом на жерле самой большой пушки и считал, сколько раз подпрыгивает камешек Джека. - Всего три раза. Маловато, Джек! - Одиннадцать! Вот это рекорд! - Черти, распугаете всю рыбу, - ворчал Фил Адамс. - Все равно не ловится, - сказал я и хлопнул по шее свою чугунную лошадь. Чугун был горячий от солнца и шершавый. Я ногтем подковырнул ржавчину: рыжая скорлупка отвалилась, и открылась черно-зеленая блестящая лысинка. Я вынул перочинный ножик и стал скоблить дальше. Лысинка превратилась в целую плешь. Потом я поворошил веткой в жерле пушки. Высыпалась кучка песка, щепочек, сухих травинок; выбежал встревоженный паук. "А что, если ее как следует вычислить, - подумал я, - выстрелит она или не выстрелит?" Я обошел пушку со всех сторон. Целая. - Ребята, знаете? Пушка выстрелит! - Вот те на! - сказал Чарлз Марден. - С чего же это она выстрелит? У тебя на чердаке не все в порядке, Том. - У меня на чердаке замечательный план, - ответил я. План? Джек Гарри оставил камешки и повернулся ко мне. - Выкладывай. Давно Сороконожки не выдумывали ничего умного. Можно было подумать, что они подохли. - Я предлагаю вычистить пушку. Задать ей порядочную порцию пороху и запалить. - Браво, - сказал Гаррис. - Бросай свою удочку, Фил. Посмотрим, можно ли ее отчистить. Марден, сбегай к Бену, попроси у него тряпку, напильник и какой-нибудь старый нож. - А он дома? - Дома. Видишь, флаг развевается. (Матрос Бен всегда спускал флаг, когда уходил в море на рыбную ловлю.) Целый час мы все вчетвером возились над пушкой. - Здорово отчищается, - сказал Адамс, вытирая рукавом мокрый лоб. - А что, если мы вычистим еще одну или две? - Ну - две?! - закричал я. - Мы все вычистим! Мы такую канонаду зададим, что весь Ривермут три года помнить будет! - Сегодня же я созову экстренное собрание Сороконожек, - сказал Джек Гаррис. - Дело серьезное. Надо собрать денег и обсудить все как следует. 23 - Ну, значит решено, - сказал Джек Гаррис после долгого и шумного собрания Сороконожек. - В кассе у нас шесть долларов. Каждому выдается по полдоллара. На, Блэк! Считай! Верно? Забирай, Фил! Держи, Нокс!.. Все получили? Отлично! Только не вздумайте все разом идти в одну лавку. Том, Перец Виткомб, Генри Блэк и я пойдем к толстому Пеллю. Все - в разные дни. Вы - в портовую лавчонку. Остальные - в магазин на верхней улице. С завтрашнего дня начинаем чистку батареи. Тащите с собой тряпки, ножи, машинное масло, если у кого есть. Том Белли, не забудь! Ты обещал разузнать про фитили. - Я сейчас побегу а матросу Бену, - ответил я. - Ты ему все расскажешь? - спросил Лангдон. - Нет, что ты? Я к нему подъеду осторожно. Уж я знаю, как с ним разговаривать. Начну про морскую битву и выспрошу все, что нужно. - Так, значит, в субботу? - спросил Чарлз Марден. - Непременно в субботу! - закричал я. - Вы только подумайте: переполоху хватит на все воскресенье. Гаукинс заболеет со страху, и утром не будет проповеди. - Ну, можно и по домам, - сказал Гаррис. - Подожди, Джек! - крикнул Перец. - Ребята, за то,что Том придумал такую знатную штуку, я предлагаю назвать нашу батарею - батареей Белли. - Ура! Батарея Белли! Батарея Белли! - закричали все. Целую неделю мы возились с пушками. На набережную мы приходили с удочками и ведерками. Но в ведерках вместо червяков лежали свернутые тряпки, ножи, бутылочки с маслом и порох. В сухом месте под камнем мы вырыли яму, поставили туда жестяной ящик и ссыпали в него наши запасы пороха. Ящик мы забросали хворостом, засыпали песком и камешками. Фитили были уже готовы. Матрос Бен не только рассказал мне, как надо их делать, но сам сделал столько фитилей, что их хватило бы на три батареи Белли. Я подробно выспросил, как надо обращаться с фитилями, сунул их в свое ведерко и побежал на набережную. Было решено, что фитили заложит Фил Адамс, а подпалю их я. Это нужно было делать ночью, ловко и очень осторожно. В назначенную ночь, с субботы на воскресенье, в половине двенадцатого я сунул в карман коробок спичек и надвинул на глаза шапку. Ощупью, на цыпочках, я спустился по лестнице и прошел по коридору. Громко щелкнул ключ выходной двери. Я прижался к стене и прислушался. Все было тихо. Я нажал плечом дверь и выскользнул на улицу. На улице было темно и пусто. Дома стали серые, незнакомые, окна, закрытые ставнями, были как спящие глаза. Трубы, крыши, углы кто-то обвел угольным карандашом. Конец улицы провалился в темноту. Я поежился. Жалко все-таки, что я не взял с собой Фила. Ну, надо идти. Я тихонько сбежал со ступенек и пошел к Якорной, стараясь держаться поближе к домам. Возле домов лежала тень, густая, как вакса. Вдруг за дощатым забором залаяла собака. Я вздрогнул, разбудит сторожа... Собака лаяла на всю улицу. - Чего ты? Дура! - Я побежал бегом. Дома кончились. От реки пахнуло холодной сыростью. Двенадцать пушек стояли правильным полукругом. Черные жерла смотрели вверх. "Вот такие были они в настоящем деле", - подумал я. Мне показалось, что за рекой раскинут неприятельский лагерь. Главнокомандующий послал меня открыть огонь. Враг может заметить меня каждую минуту. Я обошел пушки. Запалы были в порядке. От запалов тянулись белые фитили. Они сплетались в один главный. Главный фитиль извивался по земле, как большой жирный червяк. "Молодец Фил! Ничего не забыл. Теперь только зажечь привод". Я нагнулся. Дорожка пороха шла к концу главного фитиля. Я вытащил коробок и, повернувшись спиной к ветру, зажег спичку. Прикрыв огонек ладонью, я поднес спичку к приводу. А вдруг сразу вспыхнет?! Я бросил спичку и отскочил в сторону. Огонек мелькнул в темноте и погас. Под ногами у меня хрустнул прутик. Я поднял его, зажег и осторожно коснулся красным язычком пороховой дорожки. Голубой светлячок подпрыгнул и с легким треском побежал по песчинкам. Он добежал до фитиля, и фитиль загорелся. Готово! Домой! Я бросился бежать. Только бы успеть! Только бы успеть! Что, если они начнут палить раньше, чем я нырну в постель? Вот наконец и наша улица. Наше крыльцо. Я перескочил через три ступеньки и толкнул дверь. Сердце колотилось так громко, что казалось - и тетушка Эбигэйль и дедушка непременно услышат. Я пробрался к себе в комнату и юркнул под одеяло, не раздеваясь, - в куртке и башмаках. Уф, слава богу! Теперь пусть стреляют!.. Что же они не стреляют?! Вдруг ветер задул огонь? Вдруг фитиль оборвался? Все пропало! Я сел на кровати. Бум-м... - тяжело грохнуло на улице. Задрожали оконные стекла. На умывальнике подпрыгнул таз. Бум... Бах... Ба-ах... Ура! Заговорила батарея Белли! Внизу кто-то взвизгнул, хлопнула дверь. Зашлепали ночные туфли дедушки. Я вскочил, скинул куртку и высунулся за дверь. - Вы слышите, дедушка? Что это такое? - Понять не могу, мой друг. Одевайся, выйдем на улицу, посмотрим. Я опять надел куртку и спустился вниз. ...Трах... Барабах... Тетушкина дверь распахнулась. Белое привидение вылетело в столовую и бросилось к дедушке. - О, Даниэль! Мы погибли! Город взорвался! Тетушка была в ночной рубашке до пят. Из-под чепчика, как рожки, торчали две папильотки. - Пустяки, Эбигэйль. Мы проживем еще сто лет. Все уже закончилось. Бум... Бум... Бум... Тарарабах... - ответила батарея Белли. Тетушка заметалась по комнате, ломая руки. - Примите ваши пилюли, Эбигэйль, и ни о чем не беспокойтесь. Мы сейчас узнаем, в чем дело. Идем, Том. Город нельзя было узнать. Десять минут тому назад все дома спали, словно проглотили сонный порошок. А теперь... Все ставни распахнулись. В окнах торчат ночные колпаки и чепцы. Хлопают двери. Мелькают фонари. По улицам мечутся полуодетые люди. Какая-то старушка,с мышеловкой в одной руке и подушкой в другой, чуть не сшибла нас с ног. - Это конец света! Это конец света! - кричала она. Посередине мостовой стояла кучка мужчин. Дедушка подошел к ним. - Я говорю вам - это английские... - горячился толстый лавочник. - Причем тут Англия! - пожимал плечами доктор Таппертит. - На свете столько неизученных явлений природы. Землетрясение, подземные извержения. Бух... Б-бах... Бум-м... Отряд полицейских промаршировал по улице. - Наконец-то, - сказал кто-то в толпе. - Последними в нашем городе просыпаются полицейские и пожарные. Кто-то дернул меня за куртку. Я обернулся. За спиной у меня стоял Фил Адамс. Он подмигнул мне одним глазом и шепнул: - Здорово? А? Полицейские подошли к пушкам, когда батарея Белли уже умолкла. Над набережной стлался густой дым. Пахло порохом и гарью. Я и Фил, спрятавшись за углом Якорной улицы, сами видели, как озадаченно потоптались полицейские на набережной и в том же порядке вернулись в город. - Это палили старые пушки на Якорной, - разнеслось по Ривермуту. - Я говорил, что это чья-нибудь злая шутка, - уверял доктор Таппертит. - Вы, сэр, говорили совсем другое, - сердился лавочник. - Плохая примета! Страшная примета! - качали головой старушки. - Пушки сами стреляют - быть войне! Только когда начало светать, ривермутские жители разошлись по домам, двери захлопнулись, ставни закрылись. В постели я вспомнил старушонку с мышеловкой и доктора Таппертита в плаще и ночном колпаке. Я так расхохотался, что мне пришлось уткнуться носом в подушку, чтобы снова не перепугать тетушку. Утром, еще до завтрака, я побежал смотреть на батарею Белли. По дороге я встретил Фил Адамса и Джека Гарриса. - Вы куда? - На набережную, понятно. В начале Якорной улицы нас догнали Перец Виткомб и Фред Лангдон. В конце - Чарлз Марден и Генри Блэк. Все Сороконожки, точно сговорившись, бежали к реке. В каком виде была наша славная батарея! Пушки разлетелись в разные стороны, будто их разбросал ураган. Две скатились по откосу и застряли в тине. Земля почернела от пороха и топорщилась комьями. Одна пушка дала широкую трещину вдоль всего дула. Другая - оторвалась от лафета. У третьей - отскочил кусок чугуна, по крайней мере, с человеческую голову. Этот кусок угодил в дымовую трубу матроса Бена. Когда мы пришли к Бену, он стоял на крыше и укреплял новую железную трубу, вместо разрушенной кирпичной. - Хороши вы! - крикнул нам с крыши матрос Бен. - Взять под обстрел корабль дружественной державы! А я-то, старый дурак, собственными руками приготовил фитили этим пиратам. - Не сердитесь, матрос Бен, - сказал я. - С железной трубой гораздо лучше. Больше похоже на корабль! Ривермут так никогда и не узнал, почему палили старые пушки. Муниципалитет предложил награду тому, кто найдет виновников, но никто не явился за наградой. Сороконожки народ честный. 24 Я прислонил письмо к чернильнице и посмотрел на него издали. Потом наклонил голову и посмотрел сбоку. Строчки шли правильно. Ни одна буква не выскакивала из ряда. Только под словом "Ривермутской" еще виднелся след карандашной линии. Я взял резинку и осторожно стер линию. Местное *************** МИСТЕРУ ТРЕНТУ Редактору "Ривермутской Утки" Готово. Теперь в почтовую контору. Я бережно опустил письмо в карман и вышел из дому. "Кажется, лучше отнести самому, - думал я. - Еще затеряется на почте... Приду и скажу: "Доброе утро, мистер Трент. Вот мои стихи. Называются "Южная ночь". Нельзя ли их напечатать в вашей газете?" Мистер Трент прочтет и скажет: - Поздравляю вас, молодой поэт. Стихи прекрасные. Они украсят следующий номер". Я представил себе мистера Трента, высокого, сухого, в синих очках. "А вдруг он скажет совсем не так: - Зачем вы притащили эту дрянь, глупый мальчишка? Занимались бы лучше своими уроками". "Нет, гораздо лучше по почте. Не так страшно. Хорошие стихи - напечатают. Плохие - выбросят вон, и конец с концом!" Я решительно зашагал к почте. Почтовый чиновник протянул в окошечко руку, взял у меня письмо, повертел его, стукнул печатью и бросил в кучу других писем. - Оно не потеряется? - спросил я дрожащим голосом. - У нас письма не теряются, - ответил чиновник и захлопнул окошечко. Я вышел на улицу. И зачем я послал? Отвратительные стихи. Мистер Трент будет просто смеяться надо мной. Расскажет Гримшау... Узнают мальчишки... Задразнят... Проходу не дадут. Забрать, сейчас же забрать письмо. Я взбежал по лестнице. Почтовый чиновник сидел за своим окошком и что-то писал в большой книге. Ну, как я ему скажу? Оставлю. Будь что будет. "Больше всего на свете я хочу, - думал я вечером, укладываясь в постель, - чтобы Трент напечатал стихи и чтобы папа и мама поскорее приехали". Целых три года я не видел папу и маму. Я писал им каждую неделю и получал от них письма. Но ведь это совсем не то. Месяц тому назад мама написала мне, что они собираются в Ривермут и выедут, как только папа получит отпуск. С этого дня я только и думал об их приезде. Считал вместе с дедушкой, сколько дней им придется плыть на корабле, каждое утро смотрел на барометр. - Дедушка, я изменился с тех пор, как они уехали? - приставал к дедушке. - Очень, мой друг, - отвечал он. - Я вырос? - На целую голову. - Но они меня все-таки узнают? - Узнают, я думаю, - отвечал дедушка, улыбаясь. Что-то скажет папа, когда увидит мои стихи, особенно, если их напечатают? Стихи про Новый Орлеан, про лунную ночь в нашем саду. Маме-то они, наверное, понравятся. Каждое утро я с тревогой разворачивал "Ривермутскую утку". Стихи не появлялись. "Выбросили! Конечно, выбросили, - думал я, - значит,стихи дрянь". Но на другой день я опять открывал газету. И вот в пятницу я цвидел: в конце второй страницы два ровных столбика коротеньких строчек. Над ними мелким шрифтом: Стихи юного, но подающего надежды поэта. Редакция желает молодому поэтическому дарованию, украшающему в настоящее время почтенную школу мистера Гримшау, крепнуть и развиваться. Потом две переплетающиеся веточки и название: ЮЖНАЯ НОЧЬ. А внизу подпись: ТОМАС БЕЛЛИ. - Напечатали! Напечатали! Я вскочил и, как флагом размахивая газетой, три раза перескочил через стул. Поэт Томас Белли. Томас Белли - поэт! Я распластал газету на столе. ЮЖНАЯ НОЧЬ. Неужели это мои стихи? Честное слово, хорошие! Я перечитывал стихотворение с первой строчки до последней, потом опять с первой до последней. И так - раз десять. Пойти показать дедушке? Нет, пусть лучше сам заметит. А вдруг он пропустит? Он никогда стихов не читает. Я вертел газету в руках. "Из Чикаго нам пишут..." "Из Буэнос-Айреса пишут..." "Из Нового Орлеана пишут..." А ну-ка, что пишут из Нового Орлеана? "В городе свирепствует жестокая холера. Больницы и госпитали переполнены. По последним сведениям (28 сего месяца), за одни сутки было отмечено 74 смертных случая. Жители спешно разъезжаются". Я сразу забыл про стихи. - Дедушка! Дедушка! Вы читали? В Новом Орлеане холера! - вбежал я в делушкину комнату... Дедушка сидел грустный. - Да, Том, я знаю, - сказал он, - я только что получил письмо от папы. - Они выехали? Едут? Дедушка покачал головой. - Нет, Том. Папа не получил отпуска. Хозяин конторы сам уехал из Нового Орлеана и оставил на папу все дела. - Как же так? Дедушка ничего не ответил. Я поплелся из комнаты. Ночью я никак не мог уснуть. Я переворачивался с боку на бок, вставал и опять ложился. Я думал: "В Новом Орлеане холера. Люди падают на улице и бьются в судорогах. Проезжают черные телеги с мертвыми телами. Надо спасти папу и маму. Надо их просто увезти". И я решил: еду в Новый Орлеан. В той же "Ривермутской утке" я нашел объявление: на судно "Роулингс" требуется мальчик для услуг. "Роулингс через четыре дня уходит из Бостона в Новый Орлеан. Я очень обрадовался. Денег у меня нет. Дедушка меня ни за что не отпустит, с ним и говорить нечего. Убегу тайком и поступлю на "Роулингс". Ехать надо завтра же. Я собрал свои вещи, связал их в узелок и, когда стемнело, отнес в конюшню к Джипси. Оттуда можно было взять узелок незаметно и уйти, как будто к товарищу. Свой план я рассказал одному только Перецу Виткомбу. - Клянись нашей дружбой и своей головою, Перец, что ты меня не выдашь, - потребовал я. - Клянусь головою, - грустно сказал Перец. - Но все-таки это очень глупо. Во-первых, твои папа и мама на тебя же рассердятся. Во-вторых, на "Роулингсе" ты досыта наглотаешься подзатыльников. А в-третьих, ты непременно умрешь от холеры как дурак. 25 Паровоз пронзительно свистнул. Под вагоном что-то зашипело, зашумело. Вагон вздрогнул, качнулся назад, дернулся вперед и пошел. "Наконец-то!" - Я вздохнул с облегчением. Самое трудное сделано. Главное было удрать, чтобы никто не заметил. На "Роулингс" меня примут: я сильный, здоровый и - все говорят - очень высокий для тринадцати лет. Когда поезд пошел полным ходом, я вылез из своего угла (я нарочно забился в самое темное место, чтобы меня не заметили) и расположился поудобнее. Против меня сидел фермер в шершавой куртке. Рядом толстая дама. Через проход - сухонький старичок. А кто сидит сзади? Я встал и заглянул через скамейку. "Что такое? Какая знакомая спина у этого человека. Клетчатая шапка... Бен!.. Честное слово, матрос Бен..." Я съежился в своем углу. Вот так история! Как попал сюда Бен? Нет, я должно быть ошибся! Колеса тарах