тели по рельсам. Вагон не переставая дрожал и раскачивался. Шершавый фермер напротив откинул голову назад и спал. Нижняя губа у него отвисла, из приоткрытого рта несся переливчатый храп. Заросшие волосами ноздри вторили храпу тонким свистом. Конечно, я ошибся. Ну зачем Бен поедет в поезде? Ну куда ему ехать? Я опять приподнялся на скамейке и взглянул через край спинки. Это был Бен. Он сидел, широко расставив колени, и водил пальцем по строчкам "Ривермутской утки". Я сполз на свое место, схватил узелок и потихоньку перебрался в другой вагон. "Он меня не заметил,- успокаивал я себя. - Иначе он бы со мной заговорил". Но все-таки я сел в самый дальний уголок вагона. "Куда это Бен едет? - подумал я. - Может, ему надоела сухопутная жизнь, и он опять решил вернуться на корабль? А вдруг на "Роулингс"? В объявлении было сказано: требуются три матроса и мальчик для услуг. Вот будет штука, если мы поступим на один корабль. Только непременно нужно, чтобы я попал первым, а то Бен может мне помешать. И я представил себе, как все это будет. ...Я подписываю контракт и выхожу из конторы. Возле конторы стоит Бен. - Мастер Том, что вы тут делаете? - Я поступаю на "Роулингс", Бен. - Это невозможно, вы должны вернуться к дедушке. - Поздно, Бен, контракт уже подписан. Бен почесывает затылок и говорит: - Ну, коли контракт, делать нечего. Послужим вместе, мастер Том. На корабле меня все любят за то, что я ничего не боюсь и карабкаюсь по вантам не хуже любого матроса. Приезжаем в Новый Орлеан. Папа и мама не могут поверить своим глазам. Мама плачет от радости. Бен рассказывает, что я настоящий моряк. Папа очень доволен, что у него такой сын. Потом я забираю папу и мамуи мы возвращаемся в Ривермут. Дедушка ужасно рад, что я спас папу и маму от холеры, и нисколько на меня не сердится. - Вот это парень так парень, - рассказывает Бен моим товарищам. - По чести скажу, я бы на старости лет не постыдился служить под его командой. Из него выйдет настояший капитан. Углы вагона стали темнеть. Наступал вечер. "...Из него выйдет настоящий капитан" - стучали колеса. Вагон дрожал. Скамейка напротив отплыла куда-то в глубину вагона. Голова у меня перестала держаться на шее. Я заснул. Когда я проснулся, в вагоне было уже почти совсем темно. Кондуктор зажег свечу. Вещи и люди выползли из темноты. Я опять увидел фермера, толстую даму и старичка. А на третьей скамейке... Я весь похолодел: на третьей скамейке от меня сидел матрос Бен. Он закрылся "Ривермутской уткой" и спал. Зачем он перешел в этот вагон? Он следит за мной! Какая-то дама вполголоса говорила своему соседу: - Как неприятно! Я так удобно расположилась в том вагоне. И вдруг на последней станции его отцепили. Пришлось перейти сюда... Ах, вот в чем дело. Я немножко успокоился. - Не огорчайтесь, мэм, - ответил даме сосед. - Ведь мы уже подъезжаем к Бостону. Я захватил свои вещи и вышел на площадку. В Бостоне я выскочил из поезда первым. На вокзале было много народу. Я юркнул в толпу и, ныряя под локтями встречных, выбрался на улицу. Я свернул в боковой переулок, чтобы запутать следы, и пошел быстрым шагом. Бежать я боялся: еще чего доброго примут за вора. Вдруг я услышал за спиной тяжелые шаги. Я оглянулся. Матрос Бен! Я перебежал на другую сторону и полетел что было духу. Если успею добежать до угла, я сверну и спрячусь в первых воротах. Шаги за спиной застучали громче и чаще. Гонится. Он бегает в десять раз быстрее меня. Все пропало... Я остановился и круто повернулся. Бен с разгону чуть не сшиб меня с ног. - Вы следили за мной, матрос Бен? - Вроде того, мастер Том, - отвечал Бен. - Вас послали за мной? - Не то чтоб послали, мастер Том. Но капитан думает, что вам одному не стоит пускаться в путешествие. Я опустил голову, закусил губу и, нислова не говоря, пошел к вокзалу. - Куда же вы, мастер Том? - сказал Бен. - Сегодня уже нет поезда. Зайдемте в гостиницу. Вот, направо. Я помню, тут раньше была хорошая гостиница. Я так же молча повернул направо. Гостиница была не гостиница, а постоялый двор для моряков. В нашем номере стояли две койки, некрашеный стол, четыре стула и рукомойник. Я сел на койку и уставился в угол. Мне хотелось плакать. Откуда они узнали? Перец Виткомб выдал. И зачем я, дурак, ему сказал? Теперь возвращайся домой под конвоем. Глупо как! А папу и маму так и не увижу. Дедушка рассердится. Тетушка будет пилить... - Мастер Том, - сказал матрос Бен жалобно, - не горюйте. Пойдемте прогуляемся. - Нет. - Сыграем в карты. - Не хочу. Матрос Бен сокрушенно покачал головой. Потом он встал и вышел из комнаты. Вернулся он с большим подносом. Наподносе стояли два прибора, две кружки пива и большая сковорода. На сковороде вкусно шипела яичница с ветчиной. Бен заботливо расставлял на столе посуду. Я искоса следил за его руками. Запах горячей ветчины пробрался в ноздри, потом в горло, потом в желудок. Я вспомнил, что не ел с утра. Бен разрезал яичницу пополам и плюхнул на мою тарелку желтый полукруг. - Мастер Том, идите ужинать. Я медленно встал, подошел к столу и выловил кусочек ветчины. Потом я взял кусочек яичницы, потом еще кусочек. Через пять минут моя тарелка была как вымытая. Матрос Бен не отставал от меня. - Скажите, Бен, - спросил я, - вы следили за мной с самого ривермутского вокзала? - С самого вокзала, - ответил Бен. - Почему же вы не задержали меня сразу? - Видите ли, мастер Том, мы с вашим дедушкой бились об заклад: он говорил, что с вокзала вы вернетесь домой, а я уверен, что вы отдадите канат в море. - Все-таки чудак вы, Бен, - сказал я. - Зачем вы тащились до самого Бостона? Вы могли меня высадить на первой же станции. - Что вы, мастер Том?! - развел руками Бен. - Билет был взят до самого Бостона. Не пропадать же ему зря. Я расхохотался. - Ну, вот и отлично! - обрадовался Бен. - Вы развеселились. За ваше здоровье, мастер Том! - Бен поднял кружку. Мы запили яичницу пивом. После ужина матрос Бен сказал: - Ну, право, теперь было бы недурно сыграть в картишки. - Пожалуй, - сказал я не глядя на Бена. Мы сыграли. В одиннадцать часов Бен задул свечу. Он минут пять поворочался на своей койке и потом густо захрапел. Тогда я спрятал голову под подушку и заплакал. 26 Бен довел меня до крыльца нашего дома. - НУ, я пойду, - сказал он. - Вы не бойтесь, мастер Том. Все будет хорошо. Я взялся за дверной молоток. Что-то скажет дедушка? Дедушка сам открыл мне дверь. Лицо у него было усталое, потемневшее, а морщинки глубже, чем всегда. Ни слова не говоря, дедушка обнял меня и повел к себе в комнату. - Сядь, Том, - сказал он. Я сел. Дедушка раза два прошелся по комнате, потом подошел к письменному столу и вынул из ящика письмо с ченой печатью. Что-то внутри меня оборвалось, и в груди стало пусто. Руки и ноги похолодели. Дедушка развернул письмо и начал: - Новый Орлеан. Четвертого... - Голос у него задрожал. - Не могу, Том. Возьми, прочитай сам... Я схватил письмо и убежал в свою комнату. Письмо было от мамы. Неделю тому назад папа умер от холеры. Я зажал глаза кулаками. Что же это? Что же это? Значит, я никогда не увижу папу. Никогда! Ни на одну минуточку! Он не узнает, как я вырос, не узнает, что я теперь второй ученик. Никогда не будем жить вместе, ни здесь, ни в Новом Орлеане. Я хотел показать ему "Ривермутскую утку" с моими стихами... Во рту, в носу, в горле стало горько. Слезы вырвались и покатились по лицу. Хоть бы один раз, один еще разочек увидеть папу! ---------- Через неделю приехала мама. Мама была в черном платье, бледная и худая. Она много рассказывала про Новый Орлеан. В нашем домике поселилось семейство Джерли. Там, где у нас был кабинет, у них столовая, в спальне - детская. Беседку в саду снесли совсем. Ее не стоило чинить: она почти развалилась. Питер, который приходил к нам пересаживать цветы, умер. Джек и Боб уехали из Нового Орлеана. Мама про них ничего не знала. В Новом Орлеане пусто и страшно. Много людей разъехалось. Их дома стоят заколоченные. В театре не дают представлений. Обо всем мама рассказывала, только о папе говорила мало. Мне показалось, что я сразу вырос на несколько лет, - столько забот привезла с собой мама. Плакать при маме было нельзя: она сразу начинала плпкать тоже. Я даже иногда рассказывал ей что-нибудь смешное. Дедушка ходил озабоченный. Папа не оставил нам наследства. Фирма, в которой он служил, обещала выплачивать маме маленькую пенсию, но об этом нужно было еще много хлопотать. Я сам носил в почтовую контору толстые конверты с прошениями и бумагами. Как-то раз, приняв мой пакет, почтовый чиновник сказал мне: - Для миссис Белли есть письмо из Нью-Йорка, - и подал мне большой синий конверт. Письмо было от папиного двоюродного брата, дяди Сноу. У дяди Сноу в Нью-Йорке была большая лавка. Дядя называл себя "настоящим американским дельцом", не интересрвался ничем, кроме биржевых бюллетеней, и не очень дружил с папой. Вечером, после чая, мама прочитала письмо вслух. Дядя Сноу писал: Любезная кузина Люси! Из Вашего письма я с прискорбием узнал о постигшей Вас утрате. Моя супруга и дочь выражают Вам свое соболезнование. Вы спрашиваете у меня совета, дорогая Люси. Я основательно обсудил Ваше положение, и вот что я могу предложить Вам. Наш бедный Фред, к сожалению, не обеспечил Вас: пенсия, - если фирма Гроулер и К выдаст Вам ее, - далеко не достаточна. Вашему сыну Томасу четырнадцатый год. Я могу принять его в свою торговлю и найти для него работу по силам. Он сразу же начнет зарабатывать деньги (пока, конечно, немного) и приучится к труду, который даст ему со временем кусок хлеба. Но я очень прошу Вас, дорогая кузина, поторопитесь с приездом. Я слышал, что Томас пишет стихи, а я придерживаюсь старой истины: из поэта не выйдет делец. Надеюсь, что сын Ваш приступит к своим новым обязанностям не позже будущей недели. Свидетельствую свое почтение уважаемому капитану Нёттеру и его сестрице. Остаюсь готовый к услугам Роберт Сноу. - Не нравится мне это письмо, Люси, - сказал дедушка. - Фред хотел для мальчика совсем другого. Тому надо поступать в университет. - Вы забываете, папа, - ни у вас, ни у меня нет для этого денег. - Деньги будут. Мы сдадим половину дома. Можно продать Рыжего. Мы с Эбигэйль старики. Нам немного нужно. - Нет, дедушка. Не надо продавать Рыжего. Я еду в Нью-Йорк, - сказал я решительно. - Что ты, Том, - уговаривал дедушка. Ты не знаешь, что такое служба в лавке. С утра до вечера - покупатели, счетные книги, реестры, накладные. Учение придется забросить навсегда. - Я не заброшу учение. Я буду заниматься по вечерам. Я даже стихи буду писать, только не стану говорить дяде Сноу. Не уговаривайте меня, дедушка, я все равно поеду в Нью-Йорк. - Я думаю, он прав, - грустно сказала мама. ---------- Через три дня мы с мамой, в дорожных пальто, с сумками через плечо, стояли на вокзале. Дедушка, тетушка, Китти и матрос Бен провожали нас. - Дорогая Люси, - говорила тетушка, вытирая глаза кончиком носового платка. - Не садитесь к окну: вас непременно продует. Том, застегни воротник. Как жаль, что мы уложили вязаный шарф. - Мастер Том, - шептала мне Китти, - пирожки в плетеной корзиночке. Длинненькие - с капустой, а другие - с вареньем. Варенье ваше любимое - абрикосовое. Китти была в праздничной шляпке с анютиными глазками, но шляпка съехала набок, волосы растрепались, Китти все время громко всхлипывала и терла лицо ладонью. - Ты, старуха, устроила форменный потоп, - шутил Бен. - Мастеру Тому придется вплавь добираться до вагона. Эх, мастер Том, мастер Том, а я-то начал вырезывать вам такой славный фрегат. - Пришлите мне ваш фрегат в Нью-Йорк, Бен. Я поставлю его на камин, - ответил я Бену. Дедушка постукивал палкой по краю платформы и молчал. До отхода поезда оставалось десять минут. Вдруг чей-то голос крикнул: - Том Белли! Том Белли, где ты? - Я тут. Расталкивая толпу локтями, к нам пробивались Джек Гаррис, Фил Адамс, Перец Виткомб, Лангдон и Марден. - Мы еле удрали от Мольбери, - сказал Джек. - Прощайся, Том, - торопил дедушка. - Пора в вагон. Я пожал мальчикам руки. Перец Виткомб всхлипнул. - Пожалуйста, не надо, Перец, милый, - сказал я, - а то я тоже зареву. Дедушка обнял меня. - Ну, прощай, Том. Если будет очень трудно за прилавком у дядюшки Сноу, забирай маму и возвращайся ко мне... - Третий звонок, Даниэль, - сказала тетушка. Я быстро расцеловался со всеми и вслед за мамой вскочил на площадку вагона. Поезд тронулся. Мальчики и Бен пошли рядом с вагоном. Поезд ускорил ход. Мальчики побежали бегом. Потом они стали отставать. Дальше всех бежали Перец Виткомб и матрос Бен. Но их тоже обогнал поезд. Они остановились на самом краю платформы и махали шапками. Еще долго я видел две черные фигурки, длинную и коротенькую. 27 Много лет спустя я снова попал в Ривермут. Ривермут стал совсем другой: дома съежились и постарели, улицы стали короче и тише. "Храм Грамматики" сгорел. Домик Бена закрасили желтой краской, железную трубу опять заменили кирпичной и сняли флаг. Он больше не похож на корабль. Матрос Бен умер. Китти опять служит у дедушки. Когда я проходил по Якорной улице, на пороге домика сидел старик в матросской фуфайке и вырезал ножом лодку. Совсем как матрос Бен. Дом Нёттер затих. Нет тетушки Эбигэйль. Она похоронена на ривермутском кладбище за высокой чугунной оградой, где лежат все Нёттеры. Дедушка рассказывал мне, что в ее комнате нашли восемьдесят семь флакончиков и коробочек от лекарств. Сам дедушка большую часть года живет с нами в Нью-Йорке. В Ривермут он приезжает только летом. Он стал совсем старенький, сгорбился и ходит с тростью даже дома. Из моих школьных товарищей я нашел в Ривермуте только Переца и Конвея с Роджерсом. Перец стал переплетчиком, как и его отец. Дома у него по-прежнему пахнет бумагой и клеем. Мы с Перецем перебрали все школьные воспоминания. Я расспрашивал его о наших общих товарищах. Оказалось, что Фред Лангдон сделался мастером на заводе, Фил Адамс - консул в Шанхае, а Джек Гаррис убит на войне. Конвей и Роджерс процветают. Они открыли в Ривермуте бакалейную торговлю и обвешивают покупателей направо и налево. Так ловко не умела обвешивать даже старая миссис Конвей. Остальных товарищей мы потеряли из виду. - А не знаешь ли ты, - спросил Перец Виткомб, - куда делась твоя лошадь? Помнится, ее звали Джипси. Джипси стала артисткой. Дедушка продал ее директору странствующего цирка. Я видел ее через два года после моего приезда в Нью-Йорк в маленьком пригородном цирке. В афише она называлась: Ученый Арабский пони ЗЮЛЕЙКА из конюшни дамасского принца Шах-Гамана Джипси была в красной бархатной попоне, расшитой блестками. Над челкой у нее качался белый плюмаж, а на шее висела большая бисерная кисть. Публика аплодировала и кричала: - Зюлейка, Зюлейка! Бис! Бис! Джипси не обратила на меня никакого внимания, но я сразу узнал ее по белой лысинке на лбу. На другой день, закрывшись от дяди Сноу толстой конторской книгой, я написал про Джипси длинное стихотворение. Бедный дядя Сноу! Он говорил мне: - Старайтесь, Томас. Я сделаю вас старшим приказчиком. Остерегайтесь только предаваться пагубной страсти к стихотворчеству. Поэты - самые беспутные люди в Америке. Но я не сделался старшим приказчиком. Я стал одним из беспутных людей Америки. Бедный дядя Сноу!.. Я обманул его ожидания. ----------