, - язвительно заметил Пип. - Давай искать общий язык в моральном плане. Что ты предлагаешь конкретно? - Я хочу, чтобы ты пожал мне руку в моральном плане, то есть сказал бы, что я ни в чем не виноват и что наши добрые отношения восстановлены. На сей раз у Пипа перехватило дыхание. - Ты хочешь, чтобы я перечеркнул все, что было? - Да, - просто ответил Террада. - Все, от начала до конца? - Да, от начала до конца, если ты согласен. Пип надел очки, как будто хотел лучше рассмотреть Терраду. - Я могу это сделать только при одном условии. Террада ждал; ждал и я, и море, и птицы, и воздух - все, казалось, затаили дыхание. - Если ты признаешь, что был неправ, вернее, если ты скажешь, что я ни в чем не виноват, я с удовольствием пожму тебе руку - так сказать, в моральном плане - и буду считать, что инцидент исчерпан. Террада потерял дар речи. - Но я не могу этого сделать, Пип, - наконец, произнес он. - Почему? - Потому что это невозможно. У меня нет власти повернуть ход событий вспять. - Так какого же черта ты хочешь от меня? - Я просто хочу, чтобы ты в душе не держал обиды на меня, - упавшим голосом сказал он. Пип встал. Лицо у Террады от жары покрылось капельками пота, у нас с Пипом - тоже. - Сделка не состоялась, - вдруг произнес Пип, как бы подводя итог разговору. - Я поднимусь - поищу Монику. Террада неотрывно смотрел ему вслед. На миг мне показалось, что сейчас он обратится ко мне за помощью. Вид у него был озадаченный и жалкий. Что я мог ему сказать? Вдруг он схватил свои сандалии и заковылял босиком до горячим камням за Пипом, крича ему вдогонку: - Подожди, Пип! Я тебе сейчас объясню... Я глядел, как они поднимаются вверх по склону. Терраде пришлось остановиться, чтобы надеть сандалии, но все же он догнал Пипа, и тут я увидел, что Джуди тоже бежит за ними. - Джуди! - закричал я. - Не ходи за ними! Оставь их одних! - Я беспокоюсь за Лестера! - крикнула она в ответ. Этого я уже не мог понять. Взбешенный, я сказал ей! - Господи Иисусе, Джуди, если ты хочешь, чтобы все уладилось, дай же им возможность самим это сделать. Она остановилась и смотрела им вслед, пока они не исчезли на шоссе, высоко над нами. Затем она повернулась и нехотя села. Дора обняла ее своей жирной рукой и сказала: - Ничего с Лестером не случится. Не волнуйтесь. Они скоро вернутся. Однако они не вернулись, и все заботы, связанные с "кошмарным" Дориным пикником, легли целиком на мои плечи. Я перенес в машину все, что осталось от еды и питья, усадил туда обоих детей, и мы молча поехали обратно. Моника была уже дома, она загорала на веранде. Нам она сказала, что приехала на попутной машине. - А где же он? - спросила она. Я ответил, что Пип пошел искать ее, а Террада отправился за ним и что теперь они предоставлены самим себе. Моника кивнула и произнесла по-французски: - Глупо приходить в отчаяние, когда это - господствующее чувство в нашем мире. Так что я не волнуюсь. Мы не беспокоились за Пипа до самого обеда, надеясь, что они с Террадой сидят где-нибудь в баре или бистро и обсуждают свои сложные взаимоотношения и трагические последствия своих разногласий. Мы знали, что у Доры Пипа с Террадой нет, потому что она звонила и спрашивала, не вернулись ли они. Вскоре она приехала на своем "пежо" вместе с Джуди - та с волнением спросила, нет ли от них вестей. Было почти половина одиннадцатого. - Нет, - сказали мы. - Пожалуйста, Кит, - сказала мне Джуди, - поищите их. - Где же их искать? - спросил я. - Они могут быть и в Монте-Карло, и в Ницце, вокруг не меньше тысячи бистро, и кто знает, в каком они сидят? - Ради бога! - просила она. Тут Дора заметила, что днем мужчины выпили довольно много, и если они пили потом где-нибудь еще, кто знает, что им могло взбрести в голову и что может произойти. - Представьте себе, - сказала она, - как возликуют американские газеты, если их обоих подберут где-нибудь пьяными и обнаружится, что Лестер встречался с Пипом. Да его просто четвертуют... Моника выругалась, а я пришел в ярость: - Вот было бы хорошо! - Какой ты жестокий, Кит, - сказала совершенно расстроенная Джуди. - Не надо так. - Словом, я ни за что на свете не стану их разыскивать во имя спасения репутации Террады. - Я никогда и не попросила бы тебя об этом, - тихо сказала Джуди, - если бы дни Лестера не были сочтены: у него рак. Он приехал сюда только для того, чтобы помириться с Пипом. - О господи! - только и мог сказать я (нужно заметить, этот штамп всегда выручает в подобные минуты). - Лестеру совсем плохо, - продолжала Джуди. - Пип знает об этом? - спросил я. - Нет. Лестер не хочет ему говорить без крайней необходимости. Я не мог не восхититься Террадой, его великолепным самообладанием: только теперь я понял, что означал его безжизненный взгляд, устремленный в никуда, его подчеркнутое великодушие. - Ладно, - согласился я, - только мало шансов, что я их найду. - Знаю. Но я не могу допустить, чтобы последние несколько месяцев жизни Лестера были отравлены скандалом. Все начиналось сначала. Но я уже отказался от попыток понять психологию победителя, который требует от своей жертвы сострадания, помощи и даже смирения. Я колесил по Ницце, Вильфраншу и Монте-Карло, заглядывая подряд во все бары и бистро, и внутренне содрогался, вспоминая о том, какая тяжесть вновь обрушилась на моего друга Пипа. Я обследовал все места, которые мне были известны, и вдруг вспомнил, как Моника рассказывала мне в Париже, что несколько раз обнаруживала пьяного Пипа на Северном вокзале. Он заявлял, что хотел сесть на поезд и ехать домой, в Америку. Поэтому я объездил все станции и нашел их в Вильфранше - они сидели на платформе над одним из самых прекрасных заливов в мире и вели пьяный спор о том, что такое головная боль. Была полночь. Увидев меня, они заявили, что я тоже должен ехать с ними. А они ждали поезда из Ментоны в Марсель, с тем чтобы сесть на пароход "Андре Дореа" и уехать на нем в Нью-Йорк. - Только там, Кит, только там мы можем уладить наш спор. А здесь, - Пип с ненавистью махнул рукой в сторону самого залива и темных гор, - здесь все не то, все, все не то. - Да, конечно, - сказал я. - Но пойдемте отсюда. - Я же все-таки сделал это, Кит, - бормотал он, пока я ставил его на ноги. - Поехали домой, сказал я ему. Там уже забрезжил свет. Так я ему и сказал. Я - как римский папа, понимаешь? - Он высморкался и, копируя папу, благословил Терраду. - Не терзайся. Прощаю... Отпускаю тебе все грехи. - И он снова перекрестил Терраду. Увести их со станции не составило большого труда; первым я дотащил до машины тяжелого, обмякшего Терраду. Он молчал. Но даже и сейчас, пьяный и беспомощный, он продолжал свой титанический поединок с чем-то огромным, чему не было названия. Джуди с благодарностью обняла меня, тем временем Дора втащила Терраду на крыльцо. Моника была дома, в "Эскападе"; мы с ней внесли Пипа наверх и уложили в постель, - Эйлин пришлось самой выпить кофе, который она приготовила для него. Они попытались расспросить меня о том, что произошло, но я буркнул в ответ: "Ничего не произошло" - и отправился спать. Я ведь и сам толком не знал, что было между ними. На следующее утро Пип спустился к завтраку совершенно разбитый, и я не стал его ни о чем спрашивать. Но он сам, неверной рукой поднеся к губам чашку кофе, сказал: - Рак у него, умирает бедняга... Интересно, подумал я, много ли он помнит из того, о чем они говорили ночью. Террада, судя по всему, ничего не помнил, потому что часов в одиннадцать к Пипу приехала Джуди. Она сообщила, что в три они уезжают в Париж. - Нужно его скорее везти домой, кто знает, что может произойти, - сказала она. - Ты придешь повидаться с ним еще раз, Пип? Он сейчас лежит, ему нехорошо. Пип покачал головой. - Он не помнит, что было прошлой ночью. Он сомневается... Вы с ним все уладили? Мне казалось, Пип помнил, что под пьяную руку благословил Терраду и простил его, но сейчас ему не хотелось об этом говорить. - Что уладили? - спросил он. - Не надо, Пип, пожалуйста. Ты ведь знаешь, что он умирает... - Знаю. - Значит, ты должен понять, почему ему снова нужна твоя дружба, Пип. Будь великодушен... - Я уже проявил все великодушие, на какое способен, - упрямо сказал Пип. - Ну хорошо, хорошо, - в отчаянии проговорила она. - Скажи ему только, что ты простил его. Вот и все. - Ты знаешь, Джуди, он сам может простить себя, сказав, что был неправ. - Но он не считает, что был неправ, Пип. - Ну и я тоже не считаю себя неправым. - В таком случае, может быть, ты согласишься признать, что вы по-разному относитесь к жизни и что он не мог не сделать того, что сделал? - А подите вы к черту! У Пипа даже лицо почернело. - Если ты от него отвернешься, - проговорила Джуди со злобой, - ты станешь настоящим его палачом. Мы сидели под нашим лавровым деревом, слушая никогда не смолкающий здесь хор цикад. Пипу оставалось лишь сказать, что он простил Терраду. Но он молчал. - Я приду на вокзал, - наконец произнес он. Джуди сжала ему обе руки и быстро ушла. Конечно, всех нас страшило это прощание, а особенно Пипа, так как ему на это требовалось не только немало мужества, но и немало физических сил. При всей своей мягкости Пип был человеком решительным, но жизнь долго била его, он уже столько лет мыкался на чужбине и к тому же был так сентиментален, так доступен состраданию и так склонен к великодушным поступкам, которые нас губят, что я совершенно не знал, как он поведет себя на вокзале. Остаток дня он проспал, затем встал, побрился, принял душ, надел свежую рубашку и костюм и сразу стал похож на пышущего здоровьем спортсмена, я еще никогда не видел его таким. Мы все собрались на вокзале в Ницце, под высокой крышей, где было довольно прохладно, чувствуя себя так, как, наверное, чувствовало себя семейство Дайверов, провожавшее в Америку с парижского Северного вокзала Эба Норта [герои романа Ф.Скотта Фицджеральда "Ночь нежна"]. Первыми приехали мы с Пипом и Эйлин, потом Дора с багажом, который несли носильщики, потом больной, согнувшийся умирающий Террада с женой и пасынком. Мы стояли, желая, чтобы поскорее пришел поезд, и всем было тяжело и неловко. Оставалось лишь несколько минут, и за это время нужно было успеть все сказать. Пип смеялся и шутил - даже с Террадой, словно им в какой-то мере удалось восстановить прежнюю простоту и сердечность отношений. А Террада ждал - так ждут посвящения в высокий, хоть и обременительный сан. Джуди держала за руку Лестера-младшего, не давая ему вступить в разговор, и нервно говорила что-то, обращаясь то к одному из нас, то к другому. Наконец мы услышали звук приближавшегося поезда. Террада отошел от нас на несколько шагов, и Джуди тихо сказала Пипу: - Пожалуйста, Пип. Одно только слово. Я почувствовал, что в Пипе снова началась борьба. Семейство Террады знало, с кем имеет дело. Они взывали к природному великодушию Пипа, к его культуре, благородству, душевной щедрости, к его скромности, самоотверженности, к его жалости. А Пипа терзали все самые страшные душевные муки, на какие обрекло его воспитание, и я это знал и начал молить его взглядом: "Не сдавайся, Пип! Не прощай им их мерзости!.." Но он не внял моей мольбе, он опустил глаза, и я понял: они разжалобили его. Я отвернулся. Мне не хотелось ни видеть, ни слышать того, что сейчас произойдет. И тут Джуди совершила ошибку: подстегиваемая нетерпением, боясь упустить победу, которой она так жаждала, она воскликнула: - Лестер не может стать другим, Пип, Он должен вернуться в _свою_ Америку. Эти слова решили все. Пип вдруг застыл, словно под маской беззаботного спортсмена неожиданно узнал прежнего себя, и, с облегчением рассмеявшись своим прежним, горьким и немного застенчивым, смехом, сказал: - А когда-нибудь, Джуди, и мне придется вернуться в _свою_ Америку. Что тогда? Джуди ждала. Но Пип молчал. - И это все? Все, что ты можешь сказать? - в гневе крикнула она. Пип кивнул, как будто не мог доверить свой ответ словам. Потом повернулся к Терраде и громко, отчетливо произнес: - Прощай, Лестер. Поезд остановился, ошеломленный Террада повернулся к вагону и, ни с кем не попрощавшись, взошел по ступенькам. Джуди громко разрыдалась, а Пип тем же голосом произнес: - Прощай, Джуди, прощай, маленький Лестер! Он поцеловал сына и помог ему подняться по ступенькам вслед за внесенным носильщиком багажом. Потом Джуди вошла в вагон, тяжелая дверь тут же закрылась, и поезд тронулся. Их лица промелькнули в окне - мне кажется, я никогда не забуду запавших глаз Террады, беспомощно вглядывавшихся в страшный, безбрежный океан небытия, который открывался перед ним, не забуду и холодной, изысканной эпитафии, которую произнес Пип, когда поезд исчез из виду. - Прощай, смерть, - сказал он. - Прощай, Анти-Америка!