еводителе. Одного я не пойму,- Скотт снова подначивал Хемингуэя,- что ты в нем нашел? Сплошная нравоучительность, пышнословие, сухость, скука et cetera - Хватит тебе! - сказал Хемингуэй.- Обождал бы, пока мы доберемся до места. - А что это - даст? - Больше, чем ты думаешь. Он взял с сиденья бальзаковских "Шуанов" и через плечо передал назад, мне. - Детка,- сказал он.- Открой-ка наудачу. На первой попавшейся странице. "Фиат" прыгал и пыхтел, снова взбираясь на холм, а я наобум открыл "Шуаны" не то на сто пятой, не то на сто шестой странице - А что мне тут искать? - спросил я. - Женщина упомянута? - Да. - Открой в другом месте. Где хочешь. На сей раз выпала страница двести двадцать первая. - А тут женщина есть? - Есть. - Продолжай в том же духе, детка. Я ткнулся взглядом в книгу еще раз десять в разных местах, - Ну? - Да,- сказал я.- Везде женщины. - И что из этого? - спросил Скотт. - А то, что наш беззубый донжуан писал для женщин, ради женщин и потрафляя вкусу женщин. Даже войну белых и синих он описывал так, Чтобы угодить парижанкам. Полевой походный будуар. Все женские глупости, а война ни при чем. - Ну и чушь ты порешь! - заорал Скотт. Бо тихонько взяла меня под руку и прижалась ко мне. - Уйми их,- шепнула она.- Ну же! - Зачем? - шепнул я. - Потому что они завелись не на шутку, а это плохо кончится, уж я знаю. - Но они сами разберутся,- сказал я.- Лучше не трогай их. Не вмешивайся, Бо. - Ты еще пожалеешь,- шепнула она прямо мне в ухо, и ее губы ласково коснулись моей мочки. Она сжала мне руку и так осталась сидеть, пока нас подбрасывало на скверной дороге, и мы слушали дальше разговор тех, впереди. - Беда в том,- говорил Скотт,- что тебя все больше и больше гипнотизирует величие Гюго. Ты выходишь на тот же круг. Тоже начал работать под полубога. Да что тебе толковать. Ты же ничего не слушаешь. Мы опять въезжали в лес, и Хемингуэй гудел велосипедисту и на каждом своем слове жал черную кнопку в середине руля. - Все это в сто раз лучше, чем твоя безнадежная надежда. Деньги и постель. Аристократия на свалке. Богачи! Господи... богачи. Ты кончишь, как Бальзак - будешь стоять перед ними по стойке "смирно". Гюго ни перед кем так не стоял. - А кончил тем, что никого уже не мог убедить в том, что он подлинный Гюго. - Ну, это уж пошла чистой воды фицджеральдовщина. - Нет, это истинная правда. - Ладно. Назови мне хоть одного хорошего писателя, Который бы не блефовал. - Шоу. - Вот уж Антей. - По крайней мере, он никогда ничего из себя не корчил. - Вранье. Вообще, каждый стоящий писатель раздвоен. Есть два Толстых, два Шелли, две Жорж Занд, два пьяницы Бодлера, две крошки Эдит Уортон, два жирных Эзры Паунда... Скотт натянул шляпу на уши и сказал: - я не слушаю. Я лично не намерен раздваиваться, даже если ты к этому гнешь. - Да ведь уже поздно упираться,- Сказал Хемингуэй.- Твой алкоголический двойник хуже всех моих самых жутких вымыслов, потому что ты не властен над этим ублюдком. Ей-богу, он тебя еще удушит, вот увидишь. В пылу спора Хемингуэй гнал "фиат" все быстрей, теперь мы мчались вниз по крутому спуску второго холма, в лес, в лес. Он выжимал семьдесят миль в час из старого тогдашнего "фиатишки", и мы словно висели на подножке экспресса. Бо вцепилась в меня обеими руками, она молчала, но, взглянув на нее, я увидел совершенно белое лицо. - Вы бы сбавили скорость! - завопил я Хемингуэю. Нас бросало, болтало, трясло, и ветер уносил все, что слетало с моих пересохших губ. Хемингуэй не обратил на меня внимания, а Скотт обернулся и Заорал: - Не бойся, Эрнест - лучший гонщик Франции. Скотт наслаждался быстрой ездой. - Я потеряю скорость на следующем подъеме,- сказал Хемингуэй, а тем временем мы обошли моторный велосипед на застывших колесах, обогнали грузовик и, наконец, чуть не задев по тележке, промчались мимо фермерских лошадок. - Браво,- сказал Скотт на спуске с последнего холма. Хемингуэй выключил мотор, и мы просто полетели с горки. Мы слепо вверялись ему, а он вел машину так уверенно, что я и теперь сразу вспоминаю ту езду, открывая его книгу. Я читаю ее и знаю, что Хемингуэй - за рулем, он правит, и этим все сказано. И нечего спрашивать, что он делает и куда вас везет. С вершины третьего холма мы взяли влево от главного шоссе. Я и не заметил грязной дорожки, пока мы на нее не въехали. Она вывела нас на брусчатку между двумя фермами, а потом, северной опушкой Фужерского леса, снова на простор. Мы покатили полем, мимо мрачноватого пруда. Потом Хемингуэй опять погнал влево, холмами, по какой-то упрятанной дорожке, мы падали, ныряли, скользили по крутому грязному спуску и вот оказались в темной низине возле лесопилки. В 1975 году я полдня разыскивал эту дорогу, а Хемингуэй сразу и безошибочно на нее попал. Ей-богу, вряд ли хоть пятидесяти иностранцам удалось обнаружить, где же расположен знаменитый замок Ла Тург. Мы вышли из машины, и Скотт не мог поверить, что это то самое место, о котором он только что читал. - Ты нас дурачишь,- сказал он. Мы увидели домишко (теперь его перестроили) и лесочек и услыхали в зарослях рокот ручья. - Ты только что прочел про замок, ведь верно? - сказал Хемингуэй. - Ну прочел... - Ну и можешь проверить сухое, буквальное описание от слова до слова. Башня, крепость, арсенал, мост, ров, библиотека... Мы пошли за Хемингуэем заросшей тропкой под темными вязами и вышли к быстрой речушке. - Под ноги глядите,- сказал Хемингуэй,- тут сыро. - Да тут ведь чудесно! - сказала Бо и поглядела в вышину, на собор из света над нами, на синее полотно неба над осенней листвой. - И как сюда могла пройти армия? - усомнился Скотт, пока мы продирались сквозь заросли. - Так же, как сюда попал замок Ла Тург,- сказал Хемингуэй. Мы вышли на пологий берег против хоть и крутого, но весьма скромной высоты обрыва на другом берегу - облепленного листвой, мокрого и увенчанного двумя большими валунами. - Et voliа,- сказал Хемингуэй. - Что - Et voliа? - спросил Скотт. - Вот вам и Ла Тург - Да тут же ничего нет! - И никогда ничего не было. Ла Тург - голый вымысел, чистейшая литература. Однажды летом семьдесят первого года Гюго, сидя на этих валунах, выстроил крепость, и башню, и арсенал, и библиотеку, создал их по кирпичику в своем убогом воображении. Вот тебе, милый старина Скотт, и сухой репортерский путеводитель. - Почем ты знаешь, что это именно тут? - Да по дневникам Гюго. И тысячи есть других указаний. Это здесь, и нигде больше! - Хемингуэй пнул ногой груду листьев.- А там, на том берегу, он и сидел. - Вот так черт! - сказал Скотт. Но он нисколько не огорчился. Он стоял в этом своем пальто из верблюжьей шерсти и даже восхищенно смотрел на валуны.- Вот так черт! Хемингуэй повернулся ко мне и сказал: - Не забывай, детка. Никогда ничего не принимай буквально, пока не проверишь, буквально это или нет. И никогда не слушай поэтов вроде Скотта Фицджеральда, которые думают, будто только у них есть фантазия и воображение. - Да, в общем-то, разве важно, вымысел это или факт? - спросила миротворица Бо.- Какая, в общем-то, разница? - Господи! А ведь Бо права! Абсолютно права! - сказал Скотт.-Пусть Гюго выстроил все у себя в мозгу, а описание-то все равно дотошное и сухое. Ну согласитесь! Хемингуэй рубанул рукой по воздуху. - Нельзя дотошно описать то, чего нет! - сказал он. - Еще как можно! И я правильно говорил... - Нет, неправильно. И все, что ты говоришь,- неправильно. Ты с самого начала запутался. Скотт вытащил фляжку из заднего кармана. - Чего же тогда ты сразу не сказал, что он все сочинил, а поволок нас сюда? - сказал он. - Потому что тебя всегда и во все надо ткнуть носом. Тебя надо бить фактами, иначе тебе ничего не втемяшишь. Скотт передал фляжку Хемингуэю, и тот отпил глоток. И тут же сплюнул. - Джин! - сказал Хемингуэй. - А ты думал что? - Кто же льет во фляжку джин? Ну, я понимаю, виски, или бренди, или хоть кальвадос. Только уж не джин. - Твой мичиганский папочка неверно тебя воспитал,- сказал Скотт.- Но не хочешь - не надо. И сам как следует приложился к фляжке. Тут Бо схватила меня под руку и прижалась ко мне, как всегда, когда рвалась предотвратить их ссору. Может, это она хотела, что бы я ввязался в разговор? Но я не стал вмешиваться. - Знаешь, что тебя ожидает, Скотт? - Я-то знаю. А вот ты не знаешь... - Ты кончишь, как все те ребята, которые не дотянули до тридцати, потому что боялись не выдержать испытания жизнью. - О ком это ты? Хемингуэй будто не расслышал. - Ты и пить-то не умеешь,- огрызнулся он. - Да чем, к черту, мое пьянство отличается от твоего? - Ты пьешь, как баба. Скотт как-то истерически хихикнул. Содрал шляпу, скатал мячиком, подбросил и поддал ногой так, что она покатилась в реку. - В тебе, Эрнест, не меньше бабьего, чем во мне,- сказал он.- Не в каждом ли мужчине сидит женщина? А тебя выводит на чистую воду та одержимость, с какой ты доказываешь свою мужскую одержимость. И зачем же тебе что-то скрывать, раз всякий стоящий писатель все равно выдает свою вторую ипостась? Да иначе ты бы и писать про это не мог. Это у всех у нас как седьмое покрывало. Или, может, восьмое. Ну ладно, пусть я пью, как баба, зато ты ссоришься, как баба. То-то ты и не можешь полюбить женственную женщину. Ты вообще даже не знаешь, что такое женщина. - Хватит,- сказал Хемингуэй.- Что-то ты понес чересчур сложную ахинею. Дурак я, что вообще это начал. - Однако ты начал,- взвился Скотт,- так дай уж я докончу. Ты все ищешь алиби, старина. Старый боксер, старый рубака, стрелок, старый охотник и старый гермафродит... - Ладно, ладно,- прервал Хемингуэй.- Доказал, дальше только испортишь. Хемингуэй был, видно, сам не рад. Он повернулся к нам и спросил: - Вы голодные? Мы стояли поодаль, объединенные и отстраненные от них тем, что они творили друг с другом. - Я умираю с голоду,- быстро сказала Бо.- И Кит. - Тогда поедем отсюда.- И Хемингуэй пошел вперед, сквозь лес. Тут Бо бросила меня и взяла под руку Скотта. Хемингуэй слегка ошеломил его. Скотт был огорошен, сбит с толку, растерян. Он смотрел, как его шляпа расправилась в воде и теперь отчаянно билась в водовороте между двумя камнями. - Бедная моя шляпа! - сказал он.- Она заслуживает лучшей участи. Он вырвался от Бо, подобрал пальто и вошел в воду по колено. - А тебе, Кит, урок,- сказал он мне, выходя из воды со спасенной шляпой,- ничего не губи за то только, что кто-то хотел убить тебя. Это уж штучки старины Эрни. - Ну, зачем вы так? - сказала Бо и взяла у него шляпу. Не хуже любой шляпницы она ловко расправила "федору", стряхнула с нее воду и передала шляпу Скотту. Но он ее отверг. - До чего же вы иногда бываете глупый! - сказала Бо.- И поглядите на ваши брюки. Скотт засмеялся и вздернул голову. - Ничего, старушка,- сказал он, передразнивая ее английское произношение.- Я обещаю, что не буду на нем ничего срывать. И он зашагал к "фиату", громко хлюпая двуцветными ботинками.- Я никогда ни на кого не держу зла,- сказал он.- Почти никогда. Хемингуэй уже сидел, как аршин проглотил, в "фиате" с включенным мотором. Мы сели, он проверил мотор, и мы выпрыгнули на верхушку грязной горки, как краб из норы. На сей раз глупая ссора зашла дальше, чем обычно. Все молчали. Мы протрусили по немощеной дороге до северной опушки Фужерского леса. - Вот бы тут и устроить пикник,- сказала Бо, показывая на круглую полянку среди берез. Лучи проходили сквозь листву, место было ровное, спокойное, осеннее, сухое, и Скотт закричал, что это отличная мысль. - Я большой специалист по пикникам. Так мы и сделаем, Бо. - Только есть у нас нечего,- сказала Бо. - Предоставьте все мне,- заторопился Скотт. Он попросил Хемингуэя остановить машину. - Всем нам в городе делать нечего,- сказал он,- так что вы застолбите это место, а мы с Эрнестом поедем купим хлеба и вина и всякого такого, чтоб покормить муравьев. Хемингуэй не остановил, но потом Скотт Христом-богом упросил его повернуть и возвратиться на то место. Дальше командовал Скотт. - Вылезайте,- сказал он нам с Бо.- Мы вернемся через полчаса. А вы пока расчистите местечко для оборонительной позиции. Только, ради всего святого, не на муравьиной куче и не в сетях у паука. Хемингуэй ни слова не проронил. Он хмуро, покорно, молча клял нас всех. Бо очень не хотелось выходить. Я тянул ее за рукав. Она упиралась. - Нельзя их так отпустить,- шептала она. Но я-то знал, что гораздо лучше оставить их одних. Я догадывался, что Скотт будет пытаться загладить ссору. Так что я схватил Бо за руку и осторожно потянул ее из машины. - Нет,- опять зашептала она. - Да! - настаивал я. - Мы вернемся,- крикнул Скотт из тронувшегося "фиата".- Не волнуйтесь. - Мы с вами! - крикнула Бо им вслед. "Фиат" свернул с главной дороги и скрылся под горкой, а мы с Бо все стояли, глядя друг на дружку, и у меня на душе стало совсем спокойно, и я сказал, поддразнивая, что, наверное, мы их больше не увидим. Никогда... - Ты, пожалуйста, не дразнись,- серьезно попросила Бо. Она еще держала в руке спасенную шляпу Скотта и теребила ее своими длинными пальцами.- Они вернутся. Я уверена, они вернутся. - В таком настроении они что хочешь могут выкинуть,- сказал я. В общем-то я даже очень радовался, что все так обернулось. Верней, радовался, пока не взглянул на Бо и не понял, что она ломает голову, как вести себя со мной, и как я буду вести себя с ней, и что нам делать, раз мы остались один на один в пустом и тихом старом лесу, пока те двое не вернутся. Глава 8 Нетрудно было угадать, что она втайне трусит, что она явно возводит против меня свои укрепления, а может, наоборот, махнула на все рукой? Но я был чересчур неопытен, и где уж мне было это понять, и чересчур застенчив, чтобы преодолеть ее настроение, а тем более им воспользоваться. Все мои силы уходили на борьбу с собственной робостью, и не будь я так отчаянно влюблен в Бо, я бы, может, в тот день вел себя получше. И, может, у меня потом было бы какое-то утешение, хотя кто его знает? - Давай начинай расчищать место для пикника,- сказала Бо в той своей быстрой, твердой, отстраняющей английской манере, к какой она сразу прибегала, стоило нам остаться наедине. - Да ну еще,- сказал я.- Место и так хорошее. - Скотт велел, чтоб не было муравьев,- наседала она.- Давай уж сделаем, чтоб их не было. - Муравьев и не видно,- сказал я и пнул горстку хрустких листьев. - Но что-то надо же делать! - Что? - Господи, откуда же я знаю. - Ну хочешь, я встану на четвереньки и немножко подчищу листочки? Бо отошла в сторону. - Ты точно как Эрнест, когда так говоришь. Я надулся. - Ничего я не Эрнест, я говорю, как я. - Ну, значит,- сказала она,- ты циник и злюка и ты намерен ссориться. - Я? - Ты. Ты вечно только и выжидаешь случая, чтобы сказать что-то неприятное.- И произнося эти слова, Бо очень решительно от меня удалялась. - Да я же всегда молчу, Бо,- недоумевал я, плетясь за нею.-Я никогда не вмешиваюсь, если от меня ничего не зависит. - Нет, ты не молчишь, ты говоришь, ты мне десять раз говорил, чтоб я не лезла, не совалась. Я был слегка ошарашен этим вулканическим взрывом. За что? Я стал защищаться. - Я говорил тебе, чтоб ты не совалась,- сказал я,- потому что они ведь старались сами что-то уладить. Бо немелодично засвистела и бросила шляпу Скотта на груду сухой листвы. - Пойду прогуляюсь,- сказала она. - Ладно,- сказал я.- И я с тобой. Посмотрим, что это там такое.- Я показал на какой-то шалаш не шалаш из веток и папоротника. - Я хотела одна пройтись,- сказала она. Я подумал, она хочет использовать лес в качестве уборной, и покраснел. - Извини,- сказал я.- Я не понял. - Тут и понимать нечего.- Она посмотрела на меня как на идиота.- Я не собиралась использовать лес так, как ты вообразил,- Бо глубоко вдохнула лесной воздух. Деревья, и кусты, и травы льнули - к стройному мальчишескому, неопытному телу, мечтая прикоснуться к нему, как я. Иногда Бо так и сыпала электрические искры. Но она была и вся в колючках - попробуй дотронься. - Ну ладно,- сказала она.- Пошли уж. Бо пошла впереди, я следом. Она ловко и безошибочно попадала на тропки, огибала стволы, перепрыгивала канавки и все опережала меня, будто ужасно куда-то спешила. - Куда мы идем, по-твоему? - крикнул я задыхаясь, отставая. Бо просто не ответила. - Туфли испортишь,- крикнул я.- Погляди-ка на них. Из туфель словно вырастали нежные побеги - такие ноги были у Бо. Она стала, взглянула через плечо себе на пятки, сказала: - Ах, да ну тебя,- и бросилась дальше в лес. Я на нее разозлился, а если б я знал тогда все, что знаю теперь, я бы понял, что ей того и надо было. - Ты чересчур спешишь, за тобой не угонишься,- взвыл я.- Я пошел обратно. Я затопал в гору, я даже не оглянулся на Бо, и, набредя на шляпу Скотта, я растянулся на солнышке, на груде сухой листвы, предоставив Бо свободу действий. Я думал про Бо, я дулся на Бо, рвался к Бо, и я начал понимать, что она боится самой себя больше, чем меня. Ласковая, колючая, незавершенная, она, замерев на самой кромке весны или лета, ждала, чтобы кто-то ее завершил, закончил. Она была готова на все. Она только опасалась беззаботного, легкого, неверного шага, а я, скорей все это угадывая, чем понимая, ревновал ее к двум настоящим мужчинам, у которых было куда больше шансов на успех. Бо ведь обращалась с ними как с двумя небожителями, сошедшими с небес и признававшими только себе подобных. А мне оставалась одна моя фантазия, зато работала она усиленно. Я лежал на солнышке и изобретал положения, в которых я брал над ней верх, одолевал ее элегантное благоразумие, пересиливал ее снисходительную нежность и ломал все преграды, мешавшие ей навсегда стать той открытой, доверчивой девочкой, которая так ласково брала меня под руку. Мне бы только обойти ее укрепления. Но я совсем замучился, истомился, отупел, а ленивое осеннее солнце так мирно пригревало, что я мирно уснул. Я проснулся и увидел Бо рядом на пеньке, она легонько водила прутиком по моим ногам. - Я давным-давно тут сижу и слушаю, а ты храпишь, как Циклоп,- сказала она. Я сел. - А? Что? Который час? - Уже четвертый, а их все нет. Я даже не поверил. - Четвертый! Так куда же они, к черту, запропастились? - Не знаю,- сказала она.- И ты не знаешь. - Может, они задержались из-за... - Из-за чего? - перебила она. - Ну откуда я знаю? - И тут я наконец-то проснулся.- Ну, может, Скотт выискивает какое-то особенное шампанское, а может, он охотится за местным паштетом или нормандским сыром, или он хочет купить чего-нибудь зелененького, или черненького, или красненького, или новую шляпу. - Нет. Просто они нас тут бросили,- сказала Бо. - Да зачем это им? Бо подобрала прутик, которым меня щекотала, и разломила пополам. Потом смерила половинки. Они были в точности одинаковые, потому что Бо и не могла сломать прутик иначе. - Им хочется посмотреть, что получится из этой ситуации,- сказала она. - Из какой еще ситуации? - Пожалуйста, не раздражайся, Кит,- сказала она, и, кажется, из той Бо, что металась одна по лесу, она снова превратилась в спокойную и доверчивую Бо. - Они устроили себе за наш счет олимпийское развлеченье. Сделали себе из нас, бедных смертных, две игрушки. - Может, и так,- сказал я.- Но надолго они нас не бросят. Ты только не волнуйся, Бо. - А утром говорил - они вообще не вернутся. - Ну говорил,- покаялся я.- Но один из них будет обязательно настаивать на том, чтобы вернуться,- хотя бы просто ради дурацкого спора. Бо вздохнула и чуть-чуть успокоилась. - Ох, может, ты и прав,- сказала она и принялась терзать шляпу Скотта. - Как думаешь, чем все это у них кончится? - спросила Бо, помолчав.- Нет, честно, Кит. Во что это все выльется? - Даже не знаю,- сказал я.- Хотя Скотт прав, наверное. Уж каким каждый вернется из этой поездки, таким на всю жизнь и останется. - Ты действительно, ты серьезно так считаешь? Бо стояла на коленях, раздвинув сзади свои несравненные ноги - поза факира или лягушки. Нелепая поза для женщины, но для Бо, для ее красоты и ее достоинства все было нипочем. - Чудно', что мы-то с тобой в это втянулись,- сказала она. - А я и не думал втягиваться,- сказал я.- Я просто наблюдаю. - Ну, а я втянулась,- сказала она.- Не могу видеть, как они друг друга оскорбляют. И как бы это пресечь... - Да как же ты можешь это пресечь? - Ну, значит, это очень плохо кончится. - Почему плохо? - сказал я.- Оба играют с мыслью о смерти. Она приложила палец к губам. - Ой, что ты такое говоришь? Мне самому стало неудобно. Обычно такие фразы я держал просебя. - То есть я хочу сказать, все хорошо кончится,- сказал я. - Думаешь, Скотт бросит пить, а Эрнест перестанет убивать и драться? - Нет, я не про то. Я про их дружбу. Мы еще потолковали насчет них. Оказывается, когда Эрнест стрелял тогда куропаток, он говорил Бо, что главная беда Скотта -Зельда. Если он излечится от Зельды, он и пить бросит. - А по-моему, неправда это,- сказала Бо.- Зельда в точности такая, как надо Скотту. Верно ведь? Я сказал, что плохо ее знаю. - Но разве она тебе не нравится? - Нравится,- сказал я.- И, по-моему, у них все в порядке, я ничего такого у них не замечал. Я говорил честно, но вдобавок мне хотелось, чтобы Скотт был прочно связан с кем-то, лишь бы не с Бо. - А ты давно их знаешь? - Сто лет. С тех пор как они подружились с Мерфи. Я почти ничего про нее не знал, и хоть мне хотелось спросить, как она познакомилась с Хемингуэями и с Мерфи, я боялся спрашивать. Инстинкт самозащиты подсказывал мне, что чем больше я про нее буду знать, тем она станет недостижимей и недоступней. Я только что выбрался из глуши, был свеженький, с речного берега, а Бо вращалась в роскошной, блистательной среде и сама была немыслимо роскошная и блистательная. И вдобавок я чувствовал, что кому-то из нас скоро достанется Бо, и боялся грубой ошибкой уничтожить собственные надежды. Особенно после того, как Бо сказала, что мы с ней похожи. - У тебя такое удивительное тело, Кит,- бегучее, охотничье, плавучее, прыгучее тело. Как у меня. Но вот странно, тело не всегда соответствует человеку. Я сама совсем не такая, как мое тело. А ты? - Я, наверное, тоже,- сказал я.- Разве что когда оно меня уж очень тешит. - Например, когда ты красиво так, с большой высоты ныряешь ласточкой, да? - Как ты догадалась? - А по твоему виду. Видно, что ты любишь прыгнуть с жуткой, жуткой высоты, а потом замереть в воздухе, а потом - уф! - ласточкой в холодную синюю воду. И как только она догадалась? Я был молод, здоров, и жизнь вообще клокотала во мне. Но с тех пор, как я уехал от реки, меня наваждением преследовало воспоминание о таком вот прыжке в синюю воду. Так я грустил по детству - больше ничего не осталось в душе от громадных летних дней моей "жизни на Миссисипи". - Ну, это уж ты под дьявола работаешь,- сказал я.- И как можно догадаться? - Просто ты на меня похож. Такое тело не скроешь. Оно само за себя говорит. Я, например, летаю, и чего я только не делаю. - Ну да, например, стреляешь куропаток,- поддел ее я. - Ага,- сказала она серьезно.- Но я не про то. - Ты где стрелять научилась? - А меня один из моих бесчисленных дядьев научил. Верней, учили сразу многие. Они у меня все стреляют. А знаешь, ведь Эрнест не такой уж классный стрелок. - Да? А я-то думал, он лучше всех. - Он стреляет очень прилично, но я лучше. Эрнест слишком себя помнит, а для стрелка это не годится. Он всегда думает о том, что он делает и хорошо ли, плохо ли у него выходит. А стрелять хорошо можно, только когда совсем себя забудешь. Наверное, у него и с боксом и с боем быков тоже так. Когда что-то делаешь, нельзя о себе помнить. Милая, милая Бо. Пусть она стреляет в птиц, пусть их убивает, а я все равно ее любил, и просто не верилось, что вот я лежу, опираясь на локоть, и гляжу в эти ясные, нежные глаза. Опрятность, совершенство, красота, мягкие волосы, ловкие руки и точный, четкий очерк тела. Пусть она сама про себя думает, что хочет, а я наконец решился и попытался завладеть ее уклончивыми пальцами. Бо выдернула руки. - Так нельзя,- выпалила она. Я залился злой краской. - А как же тогда можно? Бо поджала губы и не ответила. Она встала. - Их все нет,- сказала она.- Давай выйдем на шоссе и проголосуем до Фужера. Но я не собирался так сразу от нее отступаться. - Помнишь, что было со Скоттом, когда мы его оставили одного в лесу? - сказал я. - Ну, это совсем другое дело. - Ничего не другое. Что же, по-твоему, на них совсем положиться нельзя? Они вернутся. Бо задумалась. - Ладно,- сказала она.- Но я им уже не очень-то доверяю. Я стоял у нее за спиной и опять набирался храбрости. - Пошли,- быстро сказала она.- Я возьму тебя под руку, Кит, только ты ничего не делай. Ну пожалуйста. Два невинных младенца. Бо взяла меня под руку. Мы шли по сухой листве под густыми, налитыми солнцем березами, и я чувствовал ее дрожащую руку через все пласты - сквозь пиджак, рубашку, сквозь кожу. Бо крепко меня держала, а я благоразумно замер. Пусть уж сама всем управляет. - Бо,- снова почти простонал я. - Ш-ш-! - осадила она меня.- Ш-ш-ш! - Но нельзя же так все время идти и идти. Это бесчеловечно. - Не делай ничего, Кит. Пожалуйста... А что, собственно, я мог сделать? Что мог я сделать, не нарушив ее хрупкой, нежной власти и воли, против которой я был бессилен? Странно, власть Бо была куда сильнее секса, но вся им пронизана. - Ну и что, по-твоему, нам надо делать? - взбунтовался я.- Долго нам еще ходить по лесу? Ты туфли совсем стопчешь. - Я же говорю "ш-ш-ш"! - И она еще крепче уцепилась за мою руку.- Лучше уж так, чем все испортить. - Почему испортить? - Потому что так бывает в лесу у крестьянских парней и девок. - Я не крестьянин,- разозлился я.- Да и ты на крестьянскую девку непохожа. - Ну вот увидишь. - Глупости. Давай остановимся. - Нет! Пожалуйста! - Она крепко держалась за мою руку и тянула меня за собой.- Не сердись,- сказала она ласково и чуть прижалась ко мне.- Знаешь, за что я тебя люблю, Кит? Почему ты такой милый? - Нет, не знаю. - Ты чистый, ты нетронутый, совсем неиспорченный. И пожалуйста - ну, останься таким. Я воспринял эти ее слова как поощрение, остановился, схватил Бо за плечи и силой повернул к себе. Сделал я это неуклюже, неловко, глупо, и я стоял в неудачной позе. Бо просто взяла и стряхнула мои руки. - Пойми меня,- сказала она.- Неужели ты не понимаешь, Кит? Если что-то случится, если я тебе позволю что-то со мной сделать - мне тогда просто конец. - Зачем ты мне все это говоришь? - Я не про тебя, Кит,- сказала она горько.- Просто случись такое со мной - и я не знаю, что со мной будет. Ужасно будет... Я тогда пропала... Мне уже не оправиться. Тогда уж все. - Ну ладно, ну ладно, Бо,- сказал я нежно. Вид у нее был перепуганный, и она чуть не убежала опять.- Ничего не будет. Не бойся. - Нет, все равно ведь это случится. И если будет что-то не так, я просто умру. А ты не чувствуешь такого? - Может, и чувствую,- сказал я и вдруг прибавил с такой злостью, что даже сам удивился: - Но раз ты такое чувствуешь, ты бы лучше поостереглась Хемингуэя и Скотта, уж они-то не станут нюни распускать. - Знаю! Знаю! - сказала она.- Господи, только бы мне-то самой ума набраться! Или хоть бы это был кто-то вроде тебя. Вот ты такой смешной сейчас стоишь, такой злой - и решительный и независимый. А ведь на самом-то деле ты в точности как я, ну вылитый. Тебе нужен кто-то, чтоб все время был с тобой и тебя уговаривал, что напрасно ты злишься и что вся эта твоя стеснительность и подозрительность ни к чему. Скотт говорит, тебя в жизни еще обидят, тебя еще измордуют... - Чего это он? - Любит он тебя. Себя в тебе угадывает. Но я думаю, не обидят тебя. И я не хочу, чтоб меня обижали. Знаешь, Кит, когда человек стареет, ему в голову лезут разные грустные мысли. А по-моему, все это глупо. - Это у них называется опыт,- кисло промямлил я. Но Бо совсем забыла про оборону, и хоть она успела было очень умно отвлечь меня, я все же решил снова попытать счастья. А вдруг... А если... Но я не успел еще изготовиться, а Бо уже говорила: - Не трогай меня, Кит, ну пожалуйста, ну погоди, дай мне время, погоди хоть немножечко... Я часто думаю, почему я, дурак, тогда не воспользовался своей возможностью. Ее ничего не стоило уговорить, убедить, кому-то надо было тогда победить ее - нежно и твердо. И почему бы не мне? Но Бо меня перехитрила. Она щекотала мне ухо таким нежным шепотком и локоном, а глядела так открыто, так беззащитно, так заморочила меня посулами, что я отступил. И тут она сказала с усмешкой, почти равнодушно: - И ведь день еще не кончился, правда, Кит? Разумеется. Далеко еще не кончился. Глава 9 Кто-то звал нас. Вроде: "Шу-у-уа-ны, шу-уа-ны". Потом - дальний голос Скотта: - Кит! Бо! Сейчас же выходите из лесу! И не стыдно вам? Где вы? - Скотт опять напился,- сказала Бо. Снова таинственный клич: "Шу-у-аны, шу-уа-аны". - Это Эрнест,- сказала Бо. - Сейчас! - крикнул я в ответ.- Идем! Бо потянула меня за руку. - Зачем? - А вдруг они уедут? - Ну и пусть! - сказала Бо. Но поздно. Скотт уже кричал: - Если вы немедленно не выйдете, Кит, мы идем на вас войной. - Тьфу ты,- сказала Бо.- Неужели Скотт хоть разок не мог удержаться? Когда мы подошли, Скотт уже расстелил на листьях чистую жатую скатерку и выкладывал на нее ветчину, маслины, ростбиф, хлеб, паштет, сыр, виноград, яблоки, дыню, какие-то белые тарелки поставил, шесть бутылок вина и четыре стакана. - И кто все это будет есть? - сказала Бо. Скотт снял пиджак и остался в жилете. Он разместил закуски с ловкостью вышколенного официанта, распрямился и посмотрел на нас пытливо и насмешливо. - И что это вы тут делали, а? - спросил он.- Отвечайте немедленно. - Неважно,- сказала Бо.- А вы где пропадали? Скотт все усмехался и обшаривал нас взглядом, а Хемингуэй рыл ямки во мху, совал туда вино и тоже на нас смотрел. Пришла их очередь перехватывать наши "накаленные взгляды". - Мы попали в город ровно через две минуты после того, как пробило двенадцать,- сказал Скотт.- Ровно на две минуты опоздали. А ведь у французов в двенадцать все закрывается, и это непреложно, уж скорей святой Георгий забудет затворить ворота чистилища. Бо занялась угощеньем, но еще раз поинтересовалась, что они все это время делали. Уже шестой час, и как только им не стыдно, да они, бессовестные, сразу видно, к тому же и выпили. - Конечно, мы выпили,- сказал Скотт.- А что еще нам оставалось делать в черном, мертвом, пустом французском городе, закрытом на обед? - Они отсиживались в кафе, пока не откроются магазины. - А про нас и думать забыли,- сказала Бо. Но уже она глядела на Скотта ласково и, кажется, сама не рада была, что задала этот вопрос. - Ей-богу. Клянусь, Бо, мы про вас не забыли. Просто мы затеяли одну историю. - Какую? В два часа, когда открылись магазины, они купили все для пикника, даже скатерть и стаканы. Но в кафе они затеяли спор и, чтобы его разрешить, отправились из города в противоположную сторону - искать дом, который Бальзак называет Виветьер и который, оказывается, вовсе не там, где он помещает его в "Шуанах", а далеко-далеко, в совершенно другом месте. Зато уж они увидели ту самую лестницу Королевы, по которой поднималась мадемуазель де Верной роковой ночью, когда она встретила маркиза де Монторана и свою погибель. - Эрнест точно знал, где что находится,- сказал Скотт.- Удивительный человек. Репортерская выучка. Живой путеводитель. Скотт ужасно оживленно все это выговорил, а Хемингуэй пошел за кустики облегчиться. Оба были красные от вина, но не пьяные. Мы с Бо переглянулись - кажется, Скотту удалось разрядить атмосферу, и, кажется, настало перемирие, по-честному, без настороженности. - Мы с Эрнестом выработали удивительный, поразительный, рискованный и решительный план действий. Тактический план,- говорил Скотт, пока Бо усаживала нас вокруг скатерти и раскладывала по тарелочкам ветчину, ростбиф, маслины, огурчики и хлеб. - Что за план? - спросила Бо. - Да вот...- Скотт держал стакан, Хемингуэй лил туда вино. А знаешь, Кит, ведь французы разбавляют вино водой во время еды. - Глупости, Скотт,- сказала Бо. - Ей-богу. Правда ведь, Эрнест? Никогда еще я не видел Хемингуэя таким разнеженным. Он разметал могучее тело и ножищи и пустил мятый галстук по листве, как разлапившая ветки и разбросавшая яблоки яблоня. Но вдруг ни с того ни с сего все-таки рубанул рукой воздух. - Крестьянин - да, и лавочник разбавляет, а вот рабочий никогда,- сказал Хемингуэй. - А знаете, что мы еще заметили в кафе? Француз никогда не закажет бордо или бургундского, если покупает бутылку. Входят и заказывают литр десятиградусного, или двенадцатиградусного, или там сколько-то градусного. Это все равно как у нас войти в "Риц" и заказать кварту сорокаградусного вместо джина или виски. Мы проголодались и увлеклись едой, но тут Скотт вдруг вскочил, порылся в недрах "фиата", вытащил оттуда какую-то еще бутылку и поставил ее мне под нос. - Без излишеств, Кит,- сказал он.- Без пьяного разгула. Оказалось, это лимонад, и Хемингуэй усмехнулся своим сухим смешком. - Малого азы разопрут от этого пойла,- сказал он. - Ничего ему не сделается,- и Скотт выхватил у Хемингуэя стакан с вином, заготовленным для меня, и опрокинул себе в глотку.- Пикник у нас будет чинный-благородный. Полная свобода. И никаких разногласий. - Да, так что это у вас там за рискованный план? - спросила Бо. Но Скотт, кажется, уже совершенно все забыл. Он вытаращил на нее глаза, и я вдруг увидел, как трудно дается Скотту веселость и трезвость. - Не впутывай ты их в это дело,- сказал Хемингуэй. - А что? - сказал Скотт.- Пусть они судят. На всех военных играх бывают судьи. - Какие военные игры,- вскинулась Бо,- что вы еще выдумали? - Все рассчитано,- шепнул Скотт.- Не беспокойся. - Господи, да не томите душу! - сказала Бо.- Пугаете, осложняете. И так все сложно. Скотт глотком выпил стакан вина - вряд ли даже он его вкус почувствовал. - Ты лучше от этого подальше, Бо,- сказал Хемингуэй.- Пусть его тешится своими военными фантазиями. - От чего подальше? - Ах, музыка войны и охоты,- и Скотт развалился на траве, подставляясь вечернему солнцу.- Знаешь, Кит, ведь войны пошли с деления имущества. Широко известный факт. И все из-за розни между мужчинами и женщинами. Смотри, что получилось, когда рухнул матриархат...- Он дал нам возможность переварить эту идею и помолчал, пока мы усердно двигали челюстями.- Но вот ты задумывался когда-нибудь над тем, что стало бы с современным обществом, уцелей матриархат и власть женщин? Представляешь себе - государством правит женщина, а мужчина гнет спину у очага, варит, чистит кастрюли, возится с детишками и с домашней птицей. А ведь правда,- сказал он,- женщинам бы и охотиться и добывать пищу. Чем они хуже кошек, львиц?.. - Нет, это лев охотится и убивает,- сказала Бо,- а не львица вовсе. - Вот и ошибаешься,- сказал Скотт.- Именно львица приносит в когтях антилопу. Во всяком случае, так говорит Эрнест, а уж он-то такие вещи знает. В общем-то, Бо, мужчины ведь паршивые охотники. Им вечно надо себя подстегивать, ритуальными ли танцами, сексом или спиртным. А женщина - нет, женщина разжигается, разгорается сама по себе, пока совсем не ошалеет, и она всегда твердо знает, чего ей нужно. - Вот уж глупости-то,- сказала Бо. - Поэтому солдат из них не выйдет,- нес дальше Скотт.- Солдату нужна животная тупость. И привычка к такой грязи, какой женщина и пяти минут не вытерпит. Кроме того...- Скотту нравился собственный доклад,- да, кроме того, женщина может убить только определенного человека. А мужчина на войне преспокойно убивает направо и налево, не глядя. - Ладно тебе,- сказал Хемингуэй.- Хватит. В общем-то, никому всерьез не хотелось перебивать Скотта, потому что он был блестящ в жанре поучений и наставлений. Но, на нашу беду, он вдруг перескочил на генерала Лафайета (16), задел запретные струны, и опять у них пошло. Уж не помню, как он напал на эту тему, но почему-то такое он сказал, что Гюго в "Девяносто третьем годе" возводит известный поклеп на Лафайета, наглую ложь выдавая за очевидную истину. - Где? - спросил Хемингуэй.- Какой поклеп? - Гюго заявляет, что семнадцатого июля тысяча семьсот девяносто третьего года в Париже Фурнье-Американец покушался на жизнь Лафайета и будто бы Лафайет сам заплатил убийце, чтобы тот выстрелил и промахнулся. - Э, да охота тебе ворошить старье...- сказал Хемингуэй. - Пусть даже это правда,- сказал Скотт очень серьезно,- хотя я отказываюсь в такое верить,- но не следовало бы французу нападать на единственного человека, которому Вашингтон доверил стоять против Арнольда (17) в Виргинии. Только он один мог отбиться от тысячи двухсот блестяще вышколенных английских солдат, не имея ни припасов, ни амуниции, ни возможности платить жалованье своим людям. И что бы стоило Гюго упомянуть об этой простой и ясной американской правде, вместо того чтоб городить тонкую французскую ложь? - Да какого черта? - сказал Хемингуэй.- Ты хочешь, чтоб Гюго весь роман посвятил Лафайету и расписывал бы, какой это был самовлюбленный эгоист? - Я требую уважения! - заорал Скотт. - Чушь собачья, старина,- сказал Хемингуэй угрюмо.- Лафайет- второй Буфалло Билл(18). Просто пыжащийся французик, который так цеплялся за свою репутацию, что в конце концов превратился в жалкого актеришку в роли самого себя. - Не желаю слушать это про героя Лафайета! - вопил Скотт, не помня себя и даже не замечая своего дурацкого стишка.- Да сам-то ты, сам-то ты, Хемингуэй, не к тому ли идешь? Ты-то небось не пыжащийся французик, а пыжащийся американец! Всем стало неловко. Мирный договор был сорван, союз поруган, нарушена граница, - А ну тебя к дьяволу,- горько, спокойно сказал Хемингуэй. Скотт уже терзался. Он своими руками сломал то, что так заботливо строил. - Господи,- сказал он несчастным голосом.- Ну почему, почему, Эрнест, я всегда ни с того ни с сего говорю такое? - Он оглянулся по сторонам, будто в воздухе мог висеть ответ на его вопрос. Взгляд упал на бутылку.- Вино паршивое,- объявил он.- Гадкое вино на гадость и толкает. Вино виновато.- Он взял бутылку и щедро оросил содержимым землю, как на дионисийском пиру.- Господи, избави мя от напасти,- сказал он. Но он поздно опомнился. Хемингуэй уже схватил его мокрую "федору" и диском метнул в лес. - В один прекрасный день, дружище Скотт,- сказал он,- ты вот так же по-собачьи запустишь во что-то зубы, а когда станешь вытаскивать, там и оставишь и челюсть, да и мозги, да и кишки. - Совершенно верно,- затравленно подтвердил Скотт,- сам на это надеюсь. Мы молча ели, и я думал: теперь-то уж вечер. Солнце увязло в золотой сети за лесом, и ничего не осталось от нашей пирушки, кроме бледной вечерней запинки перед падением темноты.