поднялся и решил внимательно обследовать пол под креслом. Но каркас был слишком низкий, и, хотя Неттесгейм почти растянулся на ковре, рассмотреть ничего не удалось. Прерывистое дыхание слышалось теперь явственно. Он поостерегся сунуть руку под каркас и предпочел отодвинуть кресло от стены. Это ему удалось, но крохотное "нечто" тут же проскользнуло между ног, пронеслось в другой угол и забилось в щель под комод; чтобы расположиться либо распластаться там, требовалось гибкость действительно изрядная. Он преисполнился уверенности, что эта штучка, ловкая и быстрая, которую он тщетно пытался разглядеть, одарена разумом и хитростью. Он застыл напряженный, внимательный, встревоженный. Ничего. Даже не слышалось дыхания. Только странный запах все отчетливей ощущался в комнате. Запах не распознавался сразу, но возбуждал смутные воспоминания. Да. Сад деревенского кюре под июньским солнцем. Он там читал на скамейке у газона, окаймленного кустами букса. Трость Неттесгейма лежала на столике с утренними газетами и шляпой. Хорошая тяжелая трость. Под набалдашником красивый серебряный кот выслеживал двух миниатюрных мышей. Неттесгейм безуспешно пошарил тростью между полом и комодом - удалось зацепить только паутину в углу у плинтуса. Он внимательно рассмотрел противный темно-серый пушистый клочок и снова почувствовал характерный запах букса. Значит, он все-таки задел это - возможно, поранил или по крайней мере царапнул. Снова сунул трость под комод, удвоил рвение, а попросту говоря, остервенело шарил и тыкал куда попало. И когда он вполне убедился в тщетности своих усилий, ворсистый пушистый клубок выкатился из какого-то укромного местечка, прыгнул на постель и... посмотрел на него. Да, в центре пушистого, волосатого, может быть, кожисто-перепончатого шарика блеснул глаз, который смотрел выразительно и зловеще. Неттесгейм ринулся к постели, замахнувшись тростью. Удар пришелся мимо. Он хлопал тростью по одеялу и так и сяк, и наугад и прицельно - клубок отпрыгивал влево и вправо с необычайным проворством. Разозленный владелец трости совершенно потерял самообладание, отпрыгивал назад, вбок, колошматил со всей силой, выдохся наконец, повалился в кресло. Сердце стучало судорожно и беспокойно. Он вспомнил первую секунду, когда увидел это. Нет, здесь не просто инцидент. Он с тоской ощутил собственную уязвимость перед необяснимостью происходящего. Клубок принялся постепенно увеличиваться, словно его субстанция впитывала растерянность, гнев, страх Неттесгейма. Омерзительная волосатая перепончатость, казалось, распухала, нарастала слой за слоем. Она отнюдь не раздувалась, чтобы снова опасть, наподобие некоторых живых организмов, но видимо развивалась в объеме и весе. Это теперь напоминало волокнистый кокосовый орех, менее, очевидно, твердый и тяжелый, затем в течение нескольких минут зримо и плотно округлилось дыней, арбузом, тыквой... Неттесгейма охватил ужас, откровенный и гадливый. Он сорвался с кресла, бросился к этой мягкой, округло распухающей пушистой массе, погрузил в нее руки, словно в податливую подушку: пальцы нащупали какой-то трепещущий и горячий центр, напоминающий сердце зверька или упругую косточку неведомого и ядовитого плода. Неттесгейм с торжествующим воплем вырвал его. Что это? Что-то насекомообразное, каучуковое, окраски мертвенно-белой, белесой, теплое на ощупь, величиной с детский кулачок, распространяющее резкий запах букса. Неттесгейм сбросил эту гадость на пол и наступил ногой - раздался слабый хруст, словно лопнуло круто сваренное яйцо, и растеклась беловатая жидкость. Но в то же время мягкие, гибкие нити, образующие в прихотливом взаимодвижении то ли лохмы паутины, то ли обрывки прозрачной ткани, клейко поползли по его рукам. По лодыжкам и голеням, извиваясь, тянулись тонкие, утолщающиеся с каждой секундой нитевидные, змеевидные щупальца... Ему было уже не до гнева или злости: холод неминуемой гибели сдавил внутренности. Уже бессильный, уже фатальный пленник, он предался праздным наблюдениям: вот след от загашенной сигареты на краешке ночного столика; в головах кровати коричневатое пятно от раздавленной мухи; царапина на ботинке - когда он ее заполучил, эту царапину? Через окно отчетливо доносился рокот лихтера, спускающегося по течению. Он хотел сконцентрировать мысли на своей драме, но мозг не желал повиноваться, и вялая безразличная душа не рождала ни малейшего импульса борьбы. Он делал жалкие, машинальные попытки освободиться, вырваться из гибких, стягивающихся в перепонки волос, которые обволакивали его гигантской креповой вуалью, с трудом выпрастывал одну руку, другую, однако легкость волокнистой массы оказалась обманчивой - страшная вегетация неумолимо и целенаправленно скручивала его тело. Горькое молчание опустилось над этой сценой - неуклюжие человеческие жесты медленно покорялись ритму чудовищного сжатия. Кричать не было сил - он упал на пол, съежился, как борец, пытающийся избежать гибельного захвата, и тем самым окончательно впутался в отвратительный кокон. Он подумал о смерти совсем просто: сейчас исчезну и словно никогда не существовал. Когда произойдет это исчезновение - сейчас или чуть позже, - не все ли равно. Он еще сознавал, что его тело уменьшается, поглощаемое хищной, слоистой, волокнистой субстанцией, он примирился с невероятностью того, что он чем-то ассимилируется и в каком-то смысле переваривается. Он уже видел изнутри черные упругие наслоения, образующие кошмарный клубок, ощущал собственную пульсацию в его содроганиях, он в свою очередь превратился в ядрышко, в живое сердце этого... За холмами поднялось солнце и ударило в окно комнаты. Тысячи лучей просеялись сквозь затянутые шторы. Он мгновенно подпрыгнул и скользнул под кресло, когда открылась дверь... Дагиды Дагиды. Говорят еще: эльфиды, фигурки... Она стояла возле камина, очень красивая в белом платье с черной отделкой. Пояс был украшен изящным кружевным бантом. Она держалась независимо и даже несколько вызывающе. Шампанское, очевидно, серьезно ее увлекало. Осушив очередной бокал, она резко поставила его и дружески мне подмигнула. Остальные разошлись маленькими группами. Вернер Б. с присущей ему комичной серьезностью рассказывал историю про биде из чистого золота, потом о слишком женолюбивом скрипаче - все вокруг хохотали и вытирали глаза. Мелузина фон Р. сняла туфли, влезла на спинку дивана и принялась порхать по диванам и креслам, словно канарейка, что в своей клетке прыгает от качелей к питьевому корытцу, - все восхищались ее ловкостью и отвагой. Я наблюдал за красивой незнакомкой. За столом она сидела довольно далеко, и мне трудно было разглядеть ее имя на карточке перед прибором, имя, которое я плохо расслышал, когда нас представляли друг другу. Она поманила меня и улыбнулась - самоуверенно и рассеянно вместе с тем. - Почему вы не пьете? Выпейте со мной. Она выхватила из рук лакея бутылку шампанского, наполнила свой бокал, протянула мне и сказала примерно следующее: - А вы смотритесь не таким идиотом, как другие. - Это, вероятно, первое впечатление. - Дайте вашу руку. Она мельком взглянула на протянутую ладонь, - что можно было увидеть за секунду? - выпила предложенный мне бокал и курьезно нахмурилась: - Ндаа, нда... - Что "ндаа"?.. - Вы меня заинтересовали. У вас есть рука. - К счастью, даже две. - Это хорошо. По двум рукам гадать лучше. А что, где это?.. - она поискала глазами шампанское и надула губы, выразительно подняв пустой бокал. - Впрочем, вы такой же идиот. - Идите сюда, моя дорогая, - я усадил ее возле себя на белом кожаном канапе. - Устраивайтесь. С вами что-то случилось? И, позвольте, как вас зовут? Она напоминала маленькую рассерженную девочку. Помолчала, потом прошептала: - Сузи. - Весьма старомодно. Сузи... а дальше? - Сузи Баннер. Я погладил ее запястье и спросил как можно мягче: - У вас такой вид, словно вы сейчас расплачетесь. Что произошло? Она резко повернулась ко мне: - Скажете тоже! Я не собираюсь хныкать. Я очень довольная и очень счастливая. Пойдемте танцевать. Как раз поставили бодрый ритмичный диск и несколько человек принялись функционировать в центре комнаты. - Я не танцую. - Не танцуете? А вы кто? Доктор, адвокат, автомеханик, а может, инвалид? Она сделала движение встать, но я удержал ее: - Останьтесь, прошу вас. И расскажите, что произошло. В этот момент Мелузина фон Р. пролетела над нами, направляясь от спинки кресла к подоконнику, но, похоже, подвиги эквилибристки перестали интересовать общество. - Шикарная фифа, - заметила Сузи. - Местами свинья, но шик присутствует. - Скажите, вы много читаете? - Очень мало. А что? - Касательно вокабуляра. Лексика у вас не блестящая. Она посмотрела на меня с комичным возмущением: - Свинство какое! Ну и ну! Со мной еще никто так не разговаривал. Позовите-ка этого типа с шампанским. Она, смеясь, протянула бокал и состроила забавную рожицу, потом прохрипела, пытаясь говорить угрожающим басом: - Сам не пьет и небось считает меня пьяницей. - Потом перешла на обычный тон: - Признаться, я ожидала большего понимания от человека с такой серьезной, философической рукой. Как вас, кстати, зовут? Я назвал себя. - Ах, да! Память ни к черту. Имена забываю, а лица помню хорошо. Я бы хотела повидать вас еще. Разумеется, в постный день. Она взяла с круглого столика изящную золоченую сумочку, пошарила и достала визитную карточку. Энергично щелкнула пальцами, требуя ручку, и написала номер телефона. Ее глаза понемногу затуманились. Она выпила еще бокал, запрокинула голову и пошатнулась. Шампанское подействовало. Сопровождавший ее высокий элегантный мужчина с беспокойными глазами (он явно не был ее мужем, если вообще таковой имелся) подошел, сказал ей на ухо несколько слов и помог подняться. * * * Через несколько недель, к моему великому удивлению, я получил от Сузи Баннер записку, где невозможным почерком была изложена просьба встретиться как можно скорее. Я пришел в восторг только наполовину, поскольку терпеть не мог пьющих женщин. Чего она хотела от меня? Вряд ли какого-нибудь пустяка. Я предполагал, что в жизни этой женщины случилось нечто серьезное, опасное даже, и она испытывала нужду поговорить именно с человеком посторонним. Естественное желание. Сколько раз уже, особенно в поездках, мне приходилось выслушивать исповеди, зачастую весьма неординарные, неизвестных, терзаемых потребностью высказаться. Итак, я направился к Сузи Баннер. Она жила в солидном особняке устаревшего, впрочем, стиля, который мало ассоциировался с ее персоной. Великолепная субретка ввела меня в большой кабинет, где напротив гобелена работы Яна ван Нотена висел портрет мужчины в полный рост. Мужчина отличался импозантностью и странной, едва заметной улыбкой. Хороший портрет, вне всякого сомнения, однако совершенно не во вкусе сегодняшнего дня. Сузи Баннер влетела, как порыв ветра, горячо сжала мне руки, потом отстранилась и указала на портрет: - Мой муж. - Потом усадила меня на мягкое черное канапе. - Очень мило с вашей стороны, что нашли время прийти. У меня к вам просьба. Мое лицо, как я предполагал, сохраняло невозмутимость. - Не волнуйтесь, речь не о деньгах. Я хочу сделать вас конфидентом в кое-каких важных вещах, касающихся моего прошлого, от которых я смогу избавиться, если только сообщу их человеку, способному меня понять. - Но почему... - Почему вы? Потому что я не вижу подобного человека среди моих друзей и родственников и к тому же, как мне сообщили, вы питаете интерес к тайной жизни индивидов и причудливым капризам судьбы. Надеюсь, вы не сочтете меня сумасшедшей и выслушаете сочувственно. - Чего вы ждете от меня конкретно? - Внимания, сохранения тайны и помощи. - Многовато, не так ли? Опасаюсь... - Зато я не боюсь. Вы самый подходящий человек. Не слишком скромный, не слишком самоуверенный и не ригорист. Последнее слово она растянула и акцентировала окончание. Затем открыла старый секретер, в котором прятался маленький бар, достала оттуда бутылку шампанского и ловко откупорила. Наполнила два стакана, один выпила сама, а мне предложила другой. - Поговорим серьезно. Прежде всего знайте, что я вдова. Мой муж умер четыре года назад. Это был известный финансист, что, безусловно, имеет свою бесподобную сторону. Но это был, как бы вам сказать, тип неизлечимо изломанный. Мало кто знал мрачный секрет его натуры, так как он с чрезвычайной ловкостью играл роль безупречного светского человека. И при этом... что за извращенный дух, какая изломанная душа! Что за маниакальная страсть к любой анормальности! Был ли он безумцем, когда мы с ним познакомились пятнадцать лет назад? Или все это проявилось позднее? Не могу точно сказать. Мысль о его чрезвычайной странности пришла мне в голову, когда я впервые попала в его "кунсткамеру". Давным-давно, еще перед нашим браком, он устроил приватный кабинет редкостей и с тех пор неустанно его пополнял. В ящиках и витринах хранились причудливые экспонаты, имеющие отношение к магии, колдованию, эротизму. Этот кабинет был всегда закрыт, и никто, кроме него, не имел туда доступа. Словно жена Синей Бороды, я воспользовалась однажды его длительным отсутствием, проникла в запретную комнату и узнала ужасные секреты человека, которого все считали холодным, уравновешенным дельцом... - Сузи Баннер вздохнула и замолчала. - Так. И что хранилось в этой комнате? - Все что угодно. Раковины и корни, напоминающие человеческие гениталии, челюсть волка-оборотня, камни с вырезанными на них магическими формулами и странными символами, глиняные и восковые фигурки в пожелтевших банделетах, пронзенные иголками или гвоздями, бронзовые и серебряные статуэтки монстров и андрогинов. Я не на шутку заинтересовался. Моя собеседница это заметила и увлеченно продолжала: - Там хранилась под стеклянным колпаком маленькая высушенная сирена цвета охры: можно было разглядеть лицо, почти человеческое, и крохотные руки, туловище напоминало рыбу, только без чешуи. Затем большой кусок горного хрусталя с резкими, угловатыми гранями, в центре которого навечно застыл удивительно пропорциональный гомункул. Имелся также скелет ребенка о двух головах; ожерелье, где были поочередно нанизаны человеческие ногти и жемчужины; медальоны с прядями волос; броши и кольца, в которые были вделаны человеческие зубы; несколько десятков стеклянных глаз; разнообразные протезы из полированного дерева, кожи и серебра... Господи, все что угодно! Циничным, античеловеческим, сатанинским веяло от этих жутких вещей, собранных в одном месте. - А где сейчас эта коллекция? Хотелось бы на нее взглянуть. - Рассеяна! Уничтожена! - чуть ли не восторженно воскликнула Сузи Баннер. - Я продала вещи, обладающие реальной художественной ценностью, а остальные - все эти запыленные зловещие амулеты и фетиши - сожгла здесь в кабинете. - Она указала на большой камин. - Какая потеря! - прошептал я разочарованно. - Вам нравятся подобные объекты? Неудивительно, впрочем. Но так было нужно. Это отравило мою жизнь и погубило его. Наполнив свой стакан, она наклонилась ко мне и сощурила глаза: - Мой муж был монстром, понимаете? Я убила его. Она медленно пила шампанское, не сводя с меня глаз. Какая мрачная эстетика! Какая черная романтика! Скептический юмор, надо полагать, отразился на моем лице. Она даже возмутилась: - Напрасно не верите. Поразмыслите секунду. Неужели вы воображаете, что я стала бы вас беспокоить из-за какого-то пустяка? Лгать куда легче, чем говорить горькие истины. Или вы думаете, что я решила придать своей особе немного драматического шарма? Я не заинтересовала вас. Я дала вам адрес, номер телефона, и что же? В отличие от других мужчин вы даже не среагировали. Невинная и несчастная женщина или расчетливая преступница - вам ни тепло ни холодно. Так или нет? - Пожалуй, да. - Я вас пригласила именно потому, что, на мой взгляд, вы способны понять некоторые вещи. - Хорошо. Допустим, это так. Тогда зачем, черт возьми, признаваться мне в каком-то преступлении? Вы намереваетесь покаяться, сесть в тюрьму? Она гордо выгнула свой изящный торс и посмотрела на меня с вызовом. - Ничуть не собираюсь. Я не чувствую себя преступницей и мне не в чем каяться. Мой муж только получил по заслугам. - Пожалуй, многовато для коллекционера, оригинального безусловно, но безобидного. Я говорил неискренне, чтобы ее спровоцировать, так как начал думать, что все далеко не так просто. Я поднял голову на портрет покойного. Импозантный мужчина с глубоким, проницательным взглядом. Неопределенная, беспокойная улыбка. Под буржуазной респектабельностью мне привиделось нечто опасное, болезненное. - Он совершал много не очень-то красивых поступков, - продолжала его жена. - Я сейчас не хочу о них вспоминать и не хочу его осуждать. Но за один я никогда его не прощу. Он заплатил за это жизнью. - Можно спросить, за какой? Лицо моей собеседницы застыло, затвердело. Губы исказила ненависть. - Он убил ребенка, которого я носила. На сей раз я наполнил стаканы, и, признаюсь, моя рука задрожала. Я выпил глоток, стараясь не смотреть на Сузи Баннер. Я не мог представить сути этого удивительного обвинения. Просто ничего не мог понять. Может, она не совсем в здравом уме? - Истину, - продолжала она, - нелегко выявить. Это неуловимо. Нельзя также рассказать в двух словах. Мне надо просто помочь, не пытаясь ничего упростить. - Постараюсь сделать все, что смогу. - Семь лет назад я родила мертвого ребенка. Такого поворота невозможно было ожидать. Беременность протекала нормально, без инцидентов. Можно понять, в каком отчаянье я была. И тогда-то мне стало ясно, насколько я и мой муж чужды друг другу. Я ждала утешения в эти трудные часы, а муж отнесся к происшедшему с феноменальной легкостью. Ведь он обязан был меня ободрить, объяснить, что подобные казусы случаются сравнительно часто, хотя бы обещать, что у нас будет другой ребенок. А он шутил, фанфаронил, издевался... - Возможно, он полагал, что вы не созданы для материнства? Возможно, не хотел заронить надежду, которой, как он думал, не суждено сбыться? - Нет-нет, все обстояло гораздо хуже. Понимаете, он ненавидел жизнь. Молодость и свежесть вообще раздражали его. Ему нравились только его проклятые книги и макабрические коллекции. - И что же вы предположили? - Поначалу ничего. Наша жизнь усложнилась. Я, конечно, не представляла его роли в смерти моего ребенка, но стала испытывать отвращение к нему. К нашим разговорам примешались горечь и неприязнь. Можно было по тысяче признаков угадать, что мы в откровенной вражде и что этой вражде положат конец только развод или смерть. И вот однажды мой муж показал мне нож для разрезания бумаги. В рукоятку была вделана миниатюрная детская рука. "Воспоминание о твоем сыне, - сказал он. Его губы кривила жестокая гримаса. - Я сумел незаметно отсечь его запястье секатором перед тем, как его положили в гробик. Я сделал это во имя нашей любви. Смотри, вот нечто принадлежащее нам обоим. Серебряная оправа изящна, не правда ли?" - Какой ужас! - прошептал я. Она встала. Она была словно в трансе - ноги подкашивались, губы дрожали. - Вы еще не знаете всего. Она подошла к столу, выдвинула ящик, достала нож для разрезания бумаги и положила передо мной. Лезвие слоновой кости увенчивал сероватый, странной формы шарик, оправленный в серебро. Я нагнулся посмотреть. Это был крохотный сжатый кулачок. Зафасцинированный, я и хотел, и боялся его потрогать. Но тут Сузи Баннер принесла нечто другое - маленькую куклу сантиметров пятнадцати длиной, запеленутую как новорожденный: на первый взгляд это напоминало внушительный и туго перебинтованный указательный палец. Однако наверху имелось утолщение - восковая головка с неопределенно переданными чертами лица. Когда мне был протянут сей предмет, я начал вертеть его в руках, не зная, что с ним, собственно, делать. - Посмотрите внимательно и попытайтесь понять. Эта фигурка изображает моего ребенка. Муж сделал ее для колдования. Как я говорила, ребенок родился мертвым. У него была необъяснимая рана в родничковой ямке. Она соответствует, как я сообразила, когда нашла эту мерзкую куклу, вот этим искусственным травмам. Она показала восковой череп куклы. Там виднелись булавочные головки - видимо, острия вошли до предела в воск. Подобная пародия на игру в куклы, несмотря на кажущуюся невинность, оставляла тягостное и болезненное впечатление. - Последствия не заставили себя ждать. Итак, ситуация с мужем прояснилась полностью. Я постаралась подавить свой ужас и гнев, чтобы не возбудить у него подозрений. Страстно принялась изучать различные книги из его библиотеки, которые вы, вероятно, знаете. Например, "Демономанию колдунов" Жана Бодена, потом Анну Осмонт, Мариуса Декреспа, Альбера де Рохаса, Папюса, Ролана Вилланова и черт знает, что еще... Я взирал на нее с изумлением. Эта женщина - глупая и тщеславная, как я недавно думал, - изучала оккультных авторов и даже пыталась уяснить тайны магических операций, описанные там весьма приблизительно. Я высказал свое удивление и восхищение по поводу стольких знаний, приобретенных в столь ограниченное время. Но как все-таки она перешла от теории к практике? - Очень просто, - улыбнулась она невесело. - Я наивно и послушно исполнила то, что рекомендуется в трактатах по сорселерии. Избавлю вас от изложения ритуальных деталей. Все это и унизительно, и ужасно. Главное - ужасно глупо. Но если это эффективно - пусть присутствует идиотство. Последние слова мне напомнили нашу первую встречу. Но она и не думала шутить. Налила себе шампанского размеренно и тщательно, как ведьма дозирует свои фильтры. Потом снова подошла к столу и пошарила в ящике. - Вот результат моих занятий. У меня в руках оказалась деревянная статуэтка сантиметров двадцати пяти высотой, вырезанная из цельного куска. Руки, ноги, туловище - все было сработано грубовато и наивно человеком, не имеющим необходимых инструментов, а также никаких познаний в данной области. Но голова - восковая и вполне экспрессивная - просто удивляла. Видимо, художник здесь постарался на совесть - особенно удались надбровные дуги, очень синие глаза и очень красные губы. Посредине груди было нарисовано сердце - мишень. В него вонзились не слишком глубоко несколько гвоздей и булавок. В спине статуэтки была выскоблена дыра, заткнутая прозрачной пластмассовой пробкой от какого-то лекарственного флакона, - там лежали волосы, обрезки ногтей, окровавленный комок ваты. Сузи Баннер подождала, пока я внимательно рассмотрел магическую фигурку, и сказала: - Как видите, ничего не упущено. Я выбрала его слабое место - сердце. Эффект не заставил себя ждать. Спустя немного времени он умер от инфаркта. Никаких подозрений... Я опустил голову, пораженный ее смелостью и спокойным цинизмом. Потом отложил фигурку и невольно взглянул на свою ладонь - словно боялся, что там остался кровавый след. Мне было не по себе. Я молчал. Молодая вдова вздохнула. - Все это не очень-то красиво. Сами понимаете, подобные события не могли не отразиться на моих нервах. Вот почему я пью. Слишком много пью, конечно. Хочется уйти от всего этого, хоть как-то забыться. Она закрыла глаза, провела рукой по лицу, как будто смахивая невидимую паутину утомления. Глубоко вздохнула, улыбнулась бессильной, принужденной улыбкой и слегка наклонилась ко мне. - Я прошу вас унести это с собой и уничтожить. Я уверена, вы способны хранить тайну. Из всех, с кем я общаюсь, вы единственный, кто может понять подобные вещи. Таких людей распознаешь по мгновенной и загадочной вибрации души. И, ради Бога, не беспокойтесь. Я через несколько недель покину эту страну, и, вероятно, навсегда. Человек, который женится на мне и увозит меня, не хочет ни угадывать, ни тем более растолковывать некоторые эпизоды моей жизни. Он сейчас в том возрасте, когда ценят только настоящий момент. Он хочет отделить меня от моего прошлого, в некотором смысле освободить от меня самой. - Сделаю все, как вы желаете, - произнес я тоном подобающе торжественным. - Когда-нибудь вы можете рассказать мою историю, изменив, разумеется, имена. Она того заслуживает, мне кажется. Сузи Баннер поднялась и дружески протянула мне руку. Я исполнил ее желание, но только... Только не уничтожил магические фигурки. Подумайте! Какая редкость - отец и сын. Они входят в мою коллекцию. Я никому ее не показываю. Я создаю свою "кунсткамеру". Страстная, потрясающая игра. Путешественник ...голубые вены хрупкого ребенка. Джеймс Джойс - Облизываешь кожу вот так, допустим, у основания большого пальца и трешь ребром ладони... Ну? Ты слышишь запах смерти? - Чепуха какая-то. Игрушечки детские. И не стыдно тебе в твоем возрасте? - Ну? Голос и жест Патриции были повелительны. Она вытянула руку и ее собеседник отстранился. - Ну? Лицо молодой женщины напряглось, и М. Франс, повинуясь, коснулся губами ее руки. - Ничего не чувствую, - засмеялся он. Смех прозвучал натянуто, даже фальшиво. Он смотрел на нее озабоченно и беспокойно, словно был ей близким родственником. Но ведь он столько лет жил подле Патриции. Когда она родилась, он уже работал в замке. Времена переменились. Теперь только они двое остались в старом доме. Господи, что еще придет ей в голову? Столько лет он терпеливо и с нежностью выносил ее капризы, нервные срывы, внезапные смены настроения, депрессии, подвижный темперамент, странные уклоны которого тревожили его все больше и больше. Неужели наступил очередной "период кризиса", как это происходило все чаще и чаще после несчастного случая, так страшно отметившего ее жизнь? Сейчас Патриция притворялась рассерженной, но, кажется, только притворялась. Он склонился, одной рукой обнял ее за спину, другую бережно продел под парализованные ноги и вознес ее с кресла как ребенка. Она спрятала худое свое лицо у его плеча, и слезы потекли по бледным щекам. Медленно и осторожно он подошел к кровати и устроил ее поудобней. Она села, опершись на ладони, и, улыбаясь, посмотрела на него. - Как я тебя люблю, Франс. Какой ты терпеливый, добрый и сильный. Как хорошо ты исполняешь роль верной собаки, стражника. Ты моя ласковая прирученная горилла. Она погладила его по щеке, и он обрадованно заморгал. - Что бы со мной было, если бы не ты! Слава Богу, я умру прежде тебя - ведь я такая больная и жалкая, а ты такой большой и сильный. Женщины смотрят на тебя с удовольствием. И ты станешь свободен. Девушка вроде меня - это ужасно, это же цепь, кандалы. А ты любишь, простор, лес. Ты обожаешь лошадей, знаешь всякую лесную траву. Была бы на свете справедливость, ты был бы хозяином замка. Правда, ты и так хозяин, потому что владелица - я. М. Франс нежно приложил ладонь к губам Патриции. Она ее укусила. Он поглядел на красноватый след и улыбнулся. Она порывисто обняла его. - Какие забавные мы с тобой! Замок был запущен, но производил внушительное впечатление. Он находился в сердце странной пустынной живописной области. Его два главных строения расходились под прямым углом, образуя защиту от северных ветров и дождей. Он был причудлив и романтичен - воображение невольно населяло солнечный внутренний двор кавалерами и дамами упоительных времен. В центре скопления коричневых крыш разного отвеса и высоты вздымался, напоминая древнюю военную машину, куб усеченной башни. Глубокий ров, огражденный ажурной решетчатой балюстрадой, огибал двор замка. По дну этого рва тянулась железная дорога, и над ней висел узкий мостик с каменными парапетами, который уходил в заросшую бурьяном тропинку, пропадавшую в лесу. Северные стены замка, изъеденные ветром и сыростью, вздымались над большим озером, по берегам которого теснились суровые и мрачные ели. Этим утром, как, впрочем, и во все другие дни, Патриция велела везти себя в кресле на колесиках в дальний угол двора, что почти нависал над железной дорогой. Отсюда, с расстояния не более ста метров, она могла видеть станцию и всегда пустынную платформу. Поезд останавливался здесь только по просьбе пассажиров. Но никто в этом захолустье не высаживался, и никто не имел намерения уезжать. Когда-то в этих краях производили вырубки и рабочие редко-редко вносили оживление, загружая вагоны крепежным лесом. Но с той поры прошло года два или три, и Патриция - досужая наблюдательница - более никого и никогда не замечала. Сегодня, однако, ей послышалась в свистке паровоза иная интонация - радостная и живая, возвещающая приятную неожиданность. Ее сердце беспокойно забилось, и, когда она увидела клуб дыма над деревьями, ей показалось, что пульс и дыхание машины изменились. Вот из-за поворота вылетел паровоз, постепенно умерил скорость, остановился... Так и есть... Событие! Кто-то выскочил на платформу - молодой и ловкий человек с чемоданом. Он перекинулся несколькими словами с проводником, посмотрел, как тот взбирается на площадку последнего вагона, и, оставшись в одиночестве, принялся изучать пейзаж. Кто он такой? И зачем он сошел с поезда в этом месте? Он повертел головой, принюхался к ветру, словно дикий зверь, чувствительный к малейшему намеку на опасность, и решительно направился к замку. Высокий, в развевающемся легком пальто, в откинутой на затылок шляпе, небрежно помахивающий чемоданом. М. Франс, должно быть, заметил его, так как прибежал и встал за Патрицией, держась за спинку кресла и всем своим видом выражая готовность к защите. Своей сосредоточенной настороженностью они курьезно напоминали отца и дочь, не знающих, чего ожидать от неизвестного посетителя. Приезжий поставил чемодан, снял шляпу и дружелюбно улыбнулся. Симпатический ток мгновенно возник между ним и Патрицией, хотя она абсолютно не представляла, зачем он пожаловал в замок. Он, разумеется, мог быть кем угодно - журналистом, художником, агрономом, рыболовом, радиомастером... но прежде всего он был путешественником, человеком, воплощающим для Патриции авантюру, которую бедная девушка бессознательно ждала долгие годы и которая столь неожиданно вспыхнула в ее одиночестве. Несмотря на скрытую враждебность М. Франса, что угадывалась в молчании, нахмуренном лице, а также в нежелании подчиниться знаку хозяйки и отнести поставленный на землю чемодан, Патриция приветливо встретила незнакомца. Она сразу прервала его объяснения. - Мы поговорим об этом позже, месье. Гостеприимство - с давних пор главная добродетель нашей семьи. Кто приходит издалека, всегда может рассчитывать на нашу дружбу. Милости прошу... М. Франс, мой мажордом, покажет вам комнату. Желаете ли вы что-нибудь? М. Франс упорно молчал. - Видите ли, - начал незнакомец, - я приехал починить затвор водосброса. Сейчас объясню, что мне нужно. Мажордом моментально успокоился. Он давно уже просил прислать специалиста. Он все понял и решительно схватил чемодан. Он терпеть не мог неясности. Патриция повернула кресло и посмотрела в направлении замка, куда шагал незнакомец, сопровождаемый М. Франсом. Она с удовольствием созерцала походку и статную фигуру молодого человека. Когда они вошли в большое угрюмое здание, на ее лице появилась неопределенная улыбка. * * * Несколькими часами позднее путешественник катил Патрицию в ее кресле на колесиках. Прогулка совершалась осторожно, поскольку дорожки не были расчищены - всюду буйствовали сорняки и крапива. Потихоньку они приблизились к озеру. - Знаете, я Бог знает сколько времени сюда не заглядывала. Прямо-таки экспедиция. Ведь меня катали на площадке перед замком или во дворе. М. Франс слишком занят, чтобы возить меня далеко. Захваченные мрачной красотой пейзажа, они молча смотрели на широкую водную поверхность, подернутую сизо-лиловой рябью, где мерцало отражение хмурого неба в бледных просветах. Вдали, на другом берегу, над водой навис плотный ряд высоких черных елей, словно образуя неприступную фортификацию. И до самого горизонта виднелись холмы и лесистые плато. - Можно подумать, что мы в Канаде, - сказал путешественник. В этот момент отчетливый образ возник в памяти Патриции. Десять лет назад, еще перед несчастным случаем, она стояла здесь и держала руку маленького мальчика. "Ты когда-нибудь был в Канаде?" "Нет, - ответил мальчик, - но потом, попозже, я поеду туда. Я видел книги с картинками". "Не надо говорить "потом" или "попозже". Зачем все откладывать на потом?" Образ постепенно исчез. Она посмотрела на путешественника и тронула его за руку. - Вы когда-нибудь были в Канаде? Он покачал головой и засмеялся. - Нет, но мы сейчас отправимся туда. Он подкатил ее поближе к воде. Там стояла лодка. Он выбрал ржавую цепь и подтащил лодку почти к ее ногам. Бережно, как М. Франс, взял Патрицию на руки и устроил на сиденье. Она не испугалась ничуть. Да и что могло произойти? Она чувствовала себя в полной безопасности. Лодка медленно удалялась от берега. Поначалу приходилось погружать весло в илистое дно и отталкиваться. Только через несколько минут он смог нормально грести. Патриции вдруг страстно захотелось быть необычайно красивой. И отнюдь не только чтобы его обольстить. Почему-то его мягкость и дружеская заботливость вызывали вспышки неприязни в ее общей умиротворенности. Кто-то на берегу кричал и махал руками. - Это Франс, - сказала она. - Вернемся. Он, конечно, вне себя. Вечно ему чудится, что со мной что-то случится. Как будто со мной еще может что-то случиться. Лодка описала длинную кривую и медленно поплыла к берегу. Как-то во время другого променада Патриция принялась внимательно рассматривать старый дом. Стены в черных, серых и желтых подтеках и разводах порядком удручили ее. - Надо привести в порядок водостоки. Дожди хлещут, хлещут, и всем на это наплевать. - И, признательно взглянув на своего гида, добавила: - Если бы не вы, я так бы ничего и не увидела, не узнала. М. Франс появился из-за угла с ружьем за спиной. В сапогах и кожаной куртке он напоминал часового. Молодая женщина закричала: - Надо починить водостоки. Тебе только и дела, что подглядывать за мной! Высокий плечистый М. Франс удалился, ничего не ответив. - Прямо-таки из сил выбивается, все за мной следит. Он говорит, что вы ему не нравитесь, что он вам не доверяет. Понятное дело, привык к одиночеству. Ваше присутствие раздражает его. И чего он боится? Вы ведь не съедите меня, правда? - По-моему, вы не из тех, кого едят. Скорее, наоборот... Она с подозрением взглянула на него, задумалась и вздохнула. - Вы, должно быть, считаете меня сварливой брюзгой? - Упаси Боже! Но лгал он неумело. Он действительно так думал. Патриция не обиделась. - Может, вы и правы. Ведь самое себя трудно разгадать. Иногда мимолетное слово открывает столько неожиданностей в собственном характере. В сердце живого существа гнездится столько мрака! Он ничего не ответил и приналег на спинку кресла. Зловещим холодом веяло от прогулки больной женщины и ее компаньона в этом заброшенном, унылом, пустынном месте. - Я бы хотел взглянуть на старую кузницу, - сказал он через несколько минут. - На старую кузницу? Но она давно развалилась. Откуда вам известно про нее? - Я прочитал в путеводителе об этой меланхолической и странной области. Расспрашивал здешних старожилов. Вы себе не представляете, как близко мне все это: замок, озеро, лес. Мы здесь словно в другом мире, в другой эпохе, не так ли? Послышался паровозный свисток. Клуб дыма потянулся над верхушками деревьев. - Поезд останавливается здесь только по желанию пассажиров, - заметила она. - Но желания нет ни у кого и никогда. Уже сколько лет я жду невероятного, и надежды были напрасны до того дня, когда вы... Она вновь увидела его с чемоданом на платформе, когда поезд отходил, фыркая и чертыхаясь. Она сидела тогда в углу двора и не смогла скрыть от бдительного М. Франса радостной тревоги. И она помнит: когда путешественник прошел решетчатую ограду и увидел ее сидящей в кресле у корней огромной ели, на его лице отразилось сожаление и некоторый страх. - Вы ожидали меня, словно королева на троне... И вдруг она услышала далекий-далекий голос, говорящий похожие слова. Она помнит свои перевитые цветами волосы, ослепительную зелень, маленького мальчика у своих ног. Она помнит фразу: "Я королева. Поцелуй мое колено". И мальчик целует. "А теперь пальцы на ногах". И, предупреждая его порыв, она приказывает снять чулок и сандалию. Он смущается, снимает, целует. Потом они идут по лесу. Мальчик впереди. Он серьезно провозглашает: "Дорогу ее величеству!" Она идет следом, польщенная, оживленная, изобретающая новые причудливые игры, уберегающие его от пробуждения... Она увидела жабу на дороге и попросила гида подкатить кресло поближе. Взяла свою палку с железным наконечником и пригвоздила жабу к сухой комковатой земле. Распластанное животное конвульсивно задергалось. Патриция улыбнулась, довольная и сосредоточенная. - Как вы жестоки, - заметил путешественник. - Как вы любите причинять страдания. - Нет, я просто люблю убивать. На мой взгляд, это освобождение. Жизнь - абсурдная вещь. К чему жизнь нелепой жабе? Они остановились у старой кузницы на берегу ручья: прозрачная бурливая вода пела и прыгала по камням. - Вы умеете свистеть? - спросила Патриция. - Да. - Он принялся насвистывать "При свете луны". - Нет-нет. Вот так. Она просвистела пять нот. Это звучало как призыв. Три ноты восходящие, две нисходящие. Путешественник повторил - сначала неуверенно, потом более четко. - Прекрасный сигнал, - сказала Патриция. - Я люблю его слушать. Повторите еще, пожалуйста. И маленький мальчик свистит от всего сердца, забавно вытянув пухлые потрескавшиеся губы. Патриция пытается имитировать, он заставляет начать заново, трогает пальцем ее выпяченные губы, показывает еще и еще раз. Она смеется, и ничего не получается. Наконец свист звучит чисто, и он, обрадованный, целует ей ладонь. И говорит: "Я хочу жениться на себе". "Ты еще слишком мал". "Позже я вырасту". "Позже! Позже! Надо жить сейчас, сейчас!" Она крепко хватает его, дурачась, строит страшные гримасы и неожиданно целует в губы. "Вон! - кричит она и отталкивает его, растерянного. - Вон! Ты злой мальчишка. Уходи и не возвращайся!" Она повернулась к путешественнику, который не мог уследить за ходом ее мысли: - На следующий день начались новые игры и новые проказы с моей стороны. - Потерянная в своих воспоминаниях, она вновь просвистела пять нот. - Это мой сигнал. Это означало, что я приглашаю его играть. * * * И вот она верхом, и мальчик стоит рядом и снова целует ее ладонь. "Я буду твоим пажом, королева". И вот он идет, держась за уздечку. Она бьет хлыстом по его руке, чтобы его подбодрить, и пускает лошадь рысью. Мальчик старается не отставать, но лошадь забирает галопом. Патриция кричит: "Шевелись, лентяй, беги!" Она исчезает в тростнике, потом останавливает лошадь. Он, задыхаясь, падает и горько рыдает... Она улыбнулась своим воспоминаниям. Молодой человек ничего не понял. - Он был такой милый, - про