воните Мистеру Дрешеру в Женеву, он знает, что имение, мне нужно. Мона вытаскивает из-под сиденья свой рюкзак, достает упаковку цветных фломастеров и толстую тетрадь в обложке из темно-зеленой парчи. Она открывает тетрадь, кладет ее на колени и что-то пишет в ней синим фломастером. Потом убирает синий и открывает желтый. И Элен говорят: -- Не важно, какая охрана. В течение часа все будет сделано. -- Она выключает телефон и бросает его на сиденье. На сиденье между нами -- ее ежедневник. Она открывает его и пишет какое-то имя и сегодняшнее число. Книга на коленях у Моны -- ее "Зеркальная книга". Она говорит, что у каждой уважающей себя ведьмы есть такая зеркальная книга. Что-то вроде дневника и поваренной книги, куда записывают заклинания, ритуалы и вообще все, что связано с колдовством. -- Например, -- говорит она и зачитывает из "Зеркальной книги": -- Демокрит утверждает, что можно вызвать грозу, если сжечь голову хамелеона в огне на дубовых дровах. Она подается вперед и говорит мне прямо в ухо: -- Знаешь, Демокрит. Корень как в демократии. И я считаю -- раз, я считаю -- два, я считаю -- три... А чтобы заткнуть человека, говорит Мона, ну, чтобы он прекратил болтать, надо взять рыбу и зашить ей рот. Чтобы вылечить боль в ухе, говорит Мона, нужно взять семя вепря, когда оно истекает из вагины самки. В иудейской магической книге "Сефер 'а разим" есть такой ритуал: нужно убить черного, еще слепого щенка -- до того, как у него откроются глаза. Потом написать на табличке проклятие и вложить табличку в голову щенку. Потом запечатать его пасть воском и спрятать голову под порогом дома того человека, которому предназначается проклятие, и он никогда не заснет. -- Теофаст утверждает, -- читает Мона, -- что пионы надо рвать по ночам, потому что если, пока ты рвешь пионы, тебя увидит дятел, ты ослепнешь. А если дятел увидит, как ты подрезаешь пиона, у корни, у тебя приключится выпадение ануса. И Элен говорит: -- Жалко, что у меня нет рыбы... По словам Моны, нельзя убивать людей, потому что убийство отдаляет тебя от человечества. Убийство оправдано только тогда, когда ты убиваешь врага. Поэтому надо сделать так, чтобы жертва стала твоим врагом. Любое преступление оправданно, если ты делаешь жертву своим врагом. Со временем все люди в мире станут твоими врагами. С каждым новым убийством, говорит Мона, ты все больше и больше отчуждаешься от мира. Ты убеждаешь себя, что весь мир -- против тебя. -- Когда доктор Сара Ловенштейн только начинала свое радиошоу, она не набрасывалась на каждого, кто звонил, с руганью и обличениями, -- говорит Мона. -- У нее было меньше эфирного времени, и аудитория у нее была меньше, и ей действительно, как мне кажется, хотелось помочь людям. И может быть, это все из-за того, что на протяжение многих лет ей звонили по поводу тех же самых проблем -- нежелательная беременность, разводы, семейные неурядицы. Может быть, это все из-за того, что ее аудитория выросла и передачу перенесли на прайм-тайм. Может быть, это все из-за того, что она стала зарабатывать больше денег. Может быть, власть развращает, но она не всегда была такой сукой. Единственный выход, говорит Мона, это признать свое поражение и позволить миру убить меня и Элен за наши преступные деяния. Или мы можем покончить самоубийством. Я спрашиваю: это что, очередная викканская чепуха? И Мона говорит: -- Нет. На самом деле это Карл Маркс. Она говорит: -- Когда ты убил человека, есть единственный способ вернуть себе связь с человечеством. -- Она говорит, справляясь по книге: -- Есть единственный способ вернуться в ту точку, где мир не будет тебе возмездием. Где ты не один. -- Дайте мне рыбу, -- говорит Элен. -- И иголку с ниткой. Но я не один. У меня есть Элен. Может быть, именно поэтому столько серийных убийц работают в паре. Потому что это приятно -- знать, что ты не один в мире, где только враги и жертвы. Неудивительно, что Вальтруда Вагнер, австрийская Ангел Смерти, убедила своих подруг убивать вместе с ней. Это кажется очень естественным. Мы с тобой против целого мира... У Гари Левингдона был его брат, Таддеуш. У Кеннета Бьянчи был Анджело Буоно. У Ларри Биттейкера -- Рой Норрис. У Дуга Кларка -- Кэрол Банди. УДэвида Гора -- Фред Уотерфилд. У Гвен Грэхем -- Кати Вуд. У Дуга Грецлера -- Вилл Стилмен.УДжо Каллингера -- его сын Майк. У Пата Керни -- Дэйв Хилл. У Энди Кокоралейса -- брат Том. У Лео Лейка -- Чарльз Нджи. У Генри Лукаса -- Отгнс Тул. У Альберта Ансельми -- Джон Скализе. У Алена Майкла -- Климон Джонсон. У Дуга Бемора -- Кейт Косби. У Иэна Брейди -- Майра Хиндли. У Тома Брана -- Лео Мейн. У Бена Брукса -- Фред Триш. У Джона Брауна -- Сэм Кетзи. У Билла Барка -- Билл Хеер. У Эрксина Барроуза -- Ларри Таклин. У Джо Бакса -- Марионо Маку. У Брюса Чайлдза -- Генри Маккенни. У Элтона Колмена -- Дебби Браун. У Энн Френч -- ее сын Билл. У Френка Газенберга -- его брат Питер. У Дельфины Гонзалес -- ее сестра Мария. У доктора Тита Херма -- доктор Том Оллген. У Амелии Сакс -- Энни Уолтерс. Тринадцать процентов всех известных серийных убийц работали в паре или в группе. В камере смертников в калифорнийской тюрьме Сан-Квентин Рэяди Крафт, "Убийца по талонам", играл в бридж с Дугам Кларком, "Закатным убийцей", Ларри Биттейкером по прозвищу "Клещи" и "Убийцей с большой дороги" Биллом Бенином. В общем на эту четверку приходилось сто двадцать шесть жертв. У Элен Гувер Бойль есть я. "Когда начнешь убивать, уже невозможно остановиться, -- сказал Бонин одному журналисту. -- Убивать с каждым разом все проще и проще..." Вынужден согласиться. Это превращается в дурную привычку. По радио говорят, что доктор Сара Ловенштеий была ангелом добра, не имеющим себе равных по силе и влиянию, десницей Божьей, честью и совестью этого мира, погрязшего в непотребствах, мира греха и жестокости, мира скрытых... Не важно, сколько людей умирает, все разно все остается по-прежнему. -- Ну давай, докажи, что ты крут, -- говорит Устрица, кивая на радио. -- Убей и этого мудака тоже. Я считаю -- 37, считаю -- 38, считаю -- 39... С тех пор как мы выехали из дома, мы уничтожили семь экземпляров смертоносного стихотворения. Изначальный тираж был 500 экземпляров. Стало быть, 306 экземпляров уже охвачено, остается -- 194. В газетах было написано, что парень в черной кожаной куртке -- который просвистел мимо меня на переходе -- был донором и сдавал кровь каждый месяц. Он три года провел за границей, в слаборазвитых странах, в составе Корпуса мира -- рыл колодцы для прокаженных. В Бостване он отдал часть своей печени девочке, которая отравилась ядовитыми грибами. Он работал оператором на телефоне, когда проводили благотворительную кампанию против какой-то неизлечимой болезни, я, правда, забыл какой. И все-таки он заслуживал смерти. Он обозвал меня придурком. Он меня толкнул! В газетах была фотография: мать и отец плачут над гробом моего соседа сверху. И все-таки он слишком громко врубал свою музыку. В газетах написано, что фотомодель и манекенщица по имени Денни Д'Тестро была найдена мертвой у себя в квартире сегодня утром. Не знаю уж почему, но я очень надеюсь, что на вызов поехал не Нэш. Устрица кивает на радио и говорит: -- Ну давай же, папаша, убей его. Докажи, что ты крут. На самом деле весь мир состоит из придурков. Элен берет свой мобильный и обзванивает библиотеки в Оклахоме и Флориде. В Орландо находится еще один экземпляр. Мона читает нам, что древние греки делали таблички-проклятия -- дефиксионы. И еще они делали колоссов, кукол из бронзы, воска или глины, и тыкали в них гвоздями, или ломали их, или калечили, отрезали им руки и головы. Внутрь колосса вкладывали либо волосы намеченной жертвы, либо проклятие, написанное на папирусе. В Лувре хранится египетская фигурка второго века нашей эры. Это изображение обнаженной женщины, связанной по рукам и ногам, с гвоздями, воткнутыми в глаза, уши, рот, груди, руки, стопы, вагину и анус. Черкая в книге оранжевым фломастером, Мона говорит: -- Вы с Элен наверняка бы понравились тому человеку, который сделал эту фигурку. Таблички-проклятия представляли собой тонкие свинцовые или медные -- иногда глиняные -- пластинки. На них писали проклятия, выцарапывали гвоздями от затонувших кораблей, потом сворачивали их в трубочку и протыкали гвоздем. Первую строчку писали слева направо, вторую -- справа налево, третью -- слева направо, и так далее. Если была возможность, то внутрь заворачивали волосы жертвы или лоскут от ее одежды. Потом табличку бросали в озеро, или в море, или в колодец -- чтобы она попала в подземный мир, где ее прочтут демоны и исполнят приказ. Элен на секунду отрывается от телефона, прижимает его к груди и говорит: -- Похоже на заказ товаров через Интернет. И я считаю -- 346, считаю -- 347, считаю -- 348... В греко-романской литературной традиции, говорит Мона, есть ведьмы и колдуны ночные и ведьмы и колдуны дневные. Черные и белые. Белые ведьмы и колдуны -- добрые, и их знание открыто для всех. Черные ведьмы и колдуны -- злые, они хранят свои знания в тайне и собираются уничтожить весь мир. Мона говорит: -- Вы двое -- определенно ночные. Эти люди, которые дали нам демократию и архитектуру, говорит Мона, магия -- была частью их повседневной жизни. Дельцы и торговцы проклинали друг друга. Сосед насылал проклятие на соседа. Рядом со стадионом, где проходили первые Олимпийские игры, археологи раскопали колодец, полный табличек-проклятий, -- атлеты проклинали атлетов. Мона говорит: -- Я не выдумываю. Все правда. Приворотные чары в Древней Греции назывались агогаи. Проклятие на разлучение влюбленных -- диакопои. Элен снова подносит телефон к уху и говорит в трубку: -- По стенам кухни течет кровь? Да, разумеется, вы не должны жить в такой обстановке. Устрица включает свой телефон и говорит в трубку: -- Я хочу дать платное объявление в "Майами Телеграф-Обсервер". На радио включается хор французских рожков. Хорошо поставленный дикторский голос читает новости. На заднем плане слышен стук телетайпа. -- Человек, который, по подозрениям полиции, был главой самого крупного в Южной Америке наркотического картеля, был найден мертвым в своей квартире в Майами, -- говорит диктор. -- Предположительно, тридцатидевятилетний Густав Бреннан держал под контролем продажу кокаина с оборотом в три миллиарда долларов в год. Причина смерти пока не ясна, полиция думает провести вскрытие... Элен смотрит на радио и говорит: -- Вы слушаете? Что за бред! -- Она говорит: -- Слушайте, -- и прибавляет звук. -- ...Бреннан, -- говорит диктор, -- который не выходил из дому без целой армии вооруженных телохранителей, находился под непрестанным наблюдением ФБР... Элен говорит мне: -- Они что, до сих пор пользуются телетайпом? Тот ее разговор по телефону... белый с голубым бриллиант... имя, которое она записала в своем ежедневнике. Густав Бреннан. Глава двадцать третья В прежние времена моряки в долгом плавании оставляли на каждом пустынном острове по паре свиней. Или по паре коз. А когда приходили к этому острову в следующий раз, там уже был запас "живого" мяса. Это были необитаемые острова, царства девственной, дикой природы. Там обитали птицы, которых не было больше нигде на -- Земле. Там не было хищных зверей. Там не било ядовитых растений или растений с колючками и шипами. Это был истинный рай на Земле. Когда моряки приходили к такому острову в следующий раз, там их ждали стада свиней или коз. Устрица рассказывает нам об этом. Моряки называли такие стада "посеянным мясом". Устрица говорит: -- Вам это ничего не напоминает? Например, старинную историю про Адама и Еву? Он говорит, глядя в окно: -- Может быть, Бог однажды вернется на Землю с большой бутылкой острого соуса для барбекю? Мы проезжаем мимо какого-то серого озера, большого -- до горизонта. Там водятся только речные мидии и миноги, говорит Устрица. В воздухе пахнет протухшей рыбой. Мона прижимает к лицу подушечку, набитую ячменем и лавандой. Тыльные стороны ее ладоней разрисованы замысловатым узором -- ржаво-коричневой хной. Узор тянется и по пальцам тоже, до самых ногтей. Красные змеи и лозы, переплетающиеся друг с другом. У Устрицы звонит мобильный, и он выдвигает антенну. Подносит трубку к уху и говорит: -- "Мымра, Маркер и Муфлон", юридические услуги. Он ковыряет пальцем в носу, потом вынимает палец и внимательно его изучает. Он говорит в трубку: -- И как скоро случился понос после того, как вы там поели? Он замечает, что я на него смотрю, и тыкает в меня пальцем. Элен говорит в свой мобильный: -- Люди, которые жили там раньше, были очень довольны. Это хороший, красивый дом. В местной газете "Erie Register-Sentinel" в разделе "Досуг" напечатано объявление: ВНИМАНИЮ КЛИЕНТОВ ГОЛЬФ-КЛУБА "ДОМИК В ДЕРЕВНЕ" В объявлении сказано: "Искупавшись в бассейне, вы заразились стафилококком, не поддающимся никакому лечению? Если так, то звоните по указанному телефону и объединяйтесь с другими такими же пострадавшими, чтобы подать коллективный иск в суд". В общем, вы уже знаете номер мобильного телефона Устрицы. В 1870-х годах, говорит Устрица, один человек по имени Спенсер Бэйрд решил поиграть в Господа Бога, накормившего страждущих. Он рассудил, что самым дешевым источником протеина для американцев будет карп обыкновенным. В течение двадцати лет он наводнил всю страну маленькими карпятами. Он договорился с хозяевами железнодорожных компаний, чтобы машинисты возили с собой судочки с его маленькими карпятами и выпускали их в каждый водоем, который попадется у поезда на пути. Он даже не пожалел денег на специальные железнодорожные цистерны для перевозки мальков. У Элен звонит мобильный, и она отвечает на звонок. Ее ежедневник раскрыт на сиденье. Она говорит в трубку: -- И где конкретно сейчас находится его королевское высочество? -- и пишет имя под сегодняшней датой в своем ежедневнике. Она говорит в трубку: -- Скажите мистеру Дрешеру, что мне нужны клипсы с изумрудом. Он знает какие. В другой газете, "Cleveland Herald-Monitor", в разделе "Стиль жизни" напечатано объявление: ВНИМАНИЮ КЛИЕНТОВ СЕТИ МАГАЗИНОВ "СТИЛЬНАЯ ОДЕЖДА ДЛЯ ВАС" В объявлении сказано: "Если вы заразились генитальным герпесом, примеряя одежду в указанном магазине, звоните по указанному телефону и объединяйтесь с другими такими же пострадавшими, чтобы подать коллективный иск в суд". Телефон все тот же. Мобильный Устрицы. В 1890 году, говорит Устрица, еще один человек решил поиграть в Господа Бога. Юджин Скиффелин выпустил шестьдесят sfumus vulgari, скворцов обыкновенных, в нью-йоркском Центральном парке. Пятьдесят лет спустя эти скворцы распространились до Сан-Франциско. Сейчас в Америке более двухсот миллионов скворцов. А все потому, что Скиффелину хотелось, чтобы в Новом Свете жили все виды птиц, упомянутых в произведениях Шекспира. Устрица говорит в свой мобильный: -- Нет, сэр, ваше имя -- это строго конфиденциальная информация, его никто не узнает. Элен заканчивает разговор по мобильному и закрывает ладонью нос и рот. -- Чем это так пахнет противно? Устрица прижимает к груди свой мобильный и говорит: -- Дохлой селедкой. Когда в 1921 году перестроили канал Велланд между озерами Эйр и Онтарио, говорит Устрица, Великие Озера наводнились морскими миногами. Эти паразиты пьют кровь больших рыб типа форели или лосося и убивают их. Когда крупные хищники вымерли, резко выросла популяция мелкий рыб. Со временем они съели весь планктон, после чего вымерли сами. От голода. -- Глупые жадные селедки, -- говорит Устрица. -- И не только селедки. Он говорит: -- Либо животные каждого вида учатся контролировать рост своей популяции, либо они вымирают от посторонних причин: голода, или болезней, или войны. Мона говорит сквозь подушку: -- Не говори им ничего. Они все равно не поймут. Элен открывает одной рукой сумочку, что лежит на сиденье рядом с ней, и достает маленький аэрозольный баллончик -- освежитель дыхания. Кондиционер в машине работает на полную мощность. Элен брызгает освежителем на носовой платок и прижимает платок к носу. Потом она брызгает освежителем на решетку кондициониера и говорит: -- Это насчет баюльной песни? Я говорю, не оборачиваясь назад: -- Ты хочешь использовать эту песню для контроля рождаемости? А Устрица смеется и говорит: -- Что-то типа того. Мона убирает подушку и говорит: -- Это насчет гримуара. Устрица говорит, набирая номер на своем мобильном: -- Если мы его найдем, он будет наш общий. А я говорю: если мы его найдем, мы его уничтожим. -- Но сначала прочтем. Устрица говорит в свой мобильный: -- Да, я подожду. -- Он говорит нам: -- Весьма символично. Вся структура власти западного общества в одной отдельно взятой машине. Согласно Устрице, "Отцы", у которых вся власть, не хотят никаких перемен. Он имеет в виду меня. Я считаю -- раз, я считаю -- два, я считаю -- три... Устрица говорит, что у "Матерей" власти значительно меньше, но им хочется большего. Он имеет в виду Элен. Я считаю -- четыре, я считаю -- пять, я считаю -- шесть... А у молодых, говорит Устрица, нет вообще никакой власти -- нет, но отчаянно хочется. Устрица с Моной. Я считаю -- семь, я считаю -- восемь... а Устрица все говорит и говорит. Эти помолчать-фобы. Эти поговорить-голики. Устрица говорит, улыбаясь уголком рта: -- Каждое поколение хочет быть последним. -- Он говорит в свой мобильный: -- Да, я хочу поместить у вас платное объявление. -- Он говорит: -- Да, я подожду. Мона опять прижимает к лицу подушку. Ее пальцы оплетены узором из ржаво-красных змей и лозы. Костер кровельный, говорит Устрица. Горчица. Пуэрария. Карпы. Скворцы. Посеянное мясо. Устрица говорит, глядя в окно: -- Вы никогда не задумывались, что, может быть, Адам и Ева -- это просто два глупых щенка, которых Бог выбросил за порог, потому что они не просились пописать на улицу? Он открывает окно, и в машину врывается запах -- теплая вонь дохлой рыбы. Устрица повышает голос, чтобы перекричать шум ветра: -- Может быть, люди -- это просто домашние крокодильчики, которых Бог спустил в унитаз? Глава двадцать четвертая Очередная библиотека. Я жду в машине, а Элен с Моной идут искать книгу. Я сам вызываюсь ждать. Когда они уходят, я быстро пролистываю ежедневник Элен. Почти под каждой датой записаны имена, и некоторые из них я знаю. Диктатор из какой-нибудь банановой республики или известный мафиози. Все имена зачеркнуты тонкой красной линией. Последние десять -- двенадцать имен я переписываю на листок бумаги. Между именами -- записи-напоминания о встречах. Почерк у Элен красивый и совершенный, как хорошее ювелирное изделие. Устрица наблюдает за мной с заднего сиденья. Он сидит, закинув руки за голову. Босые ноги он положил на спинку переднего сиденья, так что они болтаются в непосредственной близости от моего лица. На одной ноге, на большом пальце -- серебряное кольцо. На пятках -- мозоли. Серые, грязные, растрескавшиеся мозоли. Он говорит: -- Мамочке не понравится, что ты роешься в ее личных вещах. Я читаю ежедневник наоборот -- от конца к началу. Три года имен и назначенных встреч. Там есть и еще, но я вижу, что Элен с Моной уже возвращаются к машине. У Устрицы звонит мобильный, и он говорит в трубку: -- "Дурень, Демо и Дурында", юридические услуги. Я не успел прочесть и половины, и трети. Годы и годы страниц. Ближе к концу ежедневника -- годы и годы чистых страниц, которые Элен еще предстоит заполнить. У Элен в руках мобильный. Садясь в машину, она говорит в трубку: -- Нет, мне нужен аквамарин ступенчатой огранки, который принадлежал Императору Зогу. Мона садится назад и говорит: -- Вы по нам не соскучились? -- Она говорит: -- Еще одна баюльная песня спущена в унитаз. Устрица убирает ноги со спинки переднего сиденья и говорит в трубку: -- А сыпь кровоточит? Элен щелкает пальцами, чтобы я передал ей ежедневник. Она говорит в трубку: -- Да, аквамарин, двести каратов. Позвоните Дрешеру в Женеву. -- Она открывает ежедневник и пишет имя под сегодняшней датой. Мона говорит: -- Я вот думаю. -- Она говорит: -- Как вы считаете, в том гримуаре есть заклинание, чтобы летать? Мне бы очень хотелось летать. Или заклинание, чтобы стать невидимым? -- Она достает из рюкзака свою зеркальную книгу и что-то в ней пишет цветными фломастерами. Она говорит: -- И еще я хочу разговаривать с животными. Да, и научиться телекинезу... ну, вы знаете... когда передвигаешь предметы одной силой мысли... Элен заводит двигатель и говорит, глядя в зеркало заднего вида: -- Я зашиваю рот рыбе. Она убирает мобильный и ручку в сумочку. У нее в сумочке так и лежит серый камушек с ведьминской вечеринки у Моны -- камень, который она получила от ковена. Когда Устрица ходил голый с мягким розовым сталактитом из сморщенной кожи и крайней плотью, проколотой серебряным колечком. Мона в тот же вечер. Шелковица. Ее мускулистая спина, ладная крепкая попка... Я считаю -- раз, я считаю -- два, я считаю -- три... Еще один маленький городок, еще одна библиотека. Теперь уже Элен с Моной ждут в машине, а мы с Устрицей идем на добычу книжки стихов. Библиотека в маленьком провинциальном городе, середина дня. Библиотекарь за стойкой. Большой стол, где лежат последние номера газет, переплетенные в огромные картонные папки. Первые полосы сегодняшних газет посвящены Густаву Бреннану. Вчерашних -- какому-то сумасшедшему религиозному лидеру с Ближнего Востока. В позавчерашних -- какому-то заключенному, приговоренному к смертной казни и подавшему апелляцию. Все имена -- в ежедневнике Элен. Даты смерти совпадают с датами в ежедневнике. Но в газетах есть сообщения и кое о чем похуже. Денни Д'Тестро -- сегодня. Саманта Эвиан -- три дня назад. Дот Лейн -- неделю назад. Все -- молодые, все -- известные манекенщицы и фотомодели. Все найдены мертвыми, причина смерти не установлена. А еще раньше была Мими Гонсалес. Ее друг нашел ее мертвой в постели, и -- никаких следов. Ничего, Никаких зацепок. Правда, в опубликованных сегодня результатах вскрытия сказано, что на теле обнаружены признаки сексуального контакта, произведенного уже после смерти. Нэш. Элен заходит в библиотеку и говорит с порога: -- Чего вы так долго? Я есть хочу. На столе передо мной -- мой список имен. Рядом -- статья с фотографией Густава Бреннана. И еще одна статья с фотографией с похорон какого-то психопата-детоубийцы, приговоренного к смертном казни, имя которого я нашел в ежедневнике Элен. Элен видит все это и говорит: -- То есть теперь ты знаешь. Она садится за стол, юбка туго натягивается на бедрах. Она говорит: -- Ты хотел знать, как контролировать эту силу, так вот... я справляюсь таким вот образом. Секрет в том, чтобы сделаться профессионалом, говорит она. Если делаешь что-то за деньги, вряд ли ты будешь делать то же самое за бесплатно. -- Думаешь, проституткам нравится заниматься сексом в нерабочее время? -- говорит она. Она говорит: -- Почему, ты думаешь, архитекторы и дизайнеры всегда живут в недостроенных или неотделанных домах? Она говорит: -- Почему у всех врачей такое поганое здоровье? Она указывает рукой на входную дверь и на стоянку за дверью. Она говорит: -- Единственная причина, почему я еще не убила Мону, это потому, что я каждый день убиваю кого-то еще. И мне за это хорошо платят. Я спрашиваю: а как насчет Мониной мысли? Почему нельзя контролировать силу любовью -- когда ты любишь людей так сильно, что тебе просто не хочется никого убивать? -- Дело не в любви и ненависти, -- говорит Элен. -- Дело во власти. Ведь люди читают стишок вовсе не для того, чтобы убить своего ребенка. Им просто хочется, чтобы ребенок заснул. Им хочется взять над ним верх, хочется доминировать. Не важно, как сильно ты любишь кого-то, ты все равно хочешь сделать по-своему. Мазохист провоцирует садиста. Даже самый пассивный человек -- на самом деле агрессор. Мы все убийцы. Чтобы жить, мы убиваем растения и животных -- а иногда и людей. -- Скотобойни, животноводческие хозяйства, парники и теплицы, -- говорит она, -- нравится тебе это или нет, но все это есть. И ты этим пользуешься. Я говорю, что она наслушалась Устрицу. -- Секрет в том, чтобы намеренно убивать людей. -- Элен берет в руки газету с фотографией Густава Бреннана. Смотрит на снимок и говорит: -- Ты намеренно убиваешь чужих людей, чтобы случайно не убить кого-то из близких, из тех, кого любишь. Конструктивная деструкция. Она говорит: -- Я независимый специалист на договоре. Международный киллер, который работает за драгоценные камни. Элен говорит: -- Любое правительство занимается тем же самым. Но правительство убивает людей, руководствуясь уважительными причинами, возражаю я. Например, если нужно казнить преступника, представляющего опасность для общества. Или для примера. Или чтобы отомстить. Да, я согласен, институт смертной казни несовершенен. Но это все-таки не каприз. Элен на мгновение прикрывает глаза рукой, потом убирает руку, смотрит на меня и говорит: -- А как ты думаешь, кто мне звонит насчет этих маленьких поручений? Ей звонят из Государственного департамента США? -- Иногда, -- говорит она. -- В основном звонят из других стран, со всего мира. Но я ничего не делаю за бесплатно. Но почему драгоценности? -- Я ненавижу торговаться по поводу курса обмена валют, -- говорит она. -- К тому же, чтобы ты пообедал, поужинал и так далее, умирают животные. Снова Устрица. Я уже понимаю, в чем моя задача: держать этих двоих подальше друг от друга. Я говорю, что это другое. Люди выше животных. Животные существуют для того, чтобы кормить людей и служить людям. Люди -- разумные и уникальные существа, и Бог дал нам животных, чтобы они кормили нас, и так далее. Животные -- наша собственность. -- Конечно, -- говорит Элен, -- я так и думала, что ты это скажешь. Ты -- на стороне победителей. Я говорю, что конструктивная деструкция -- это не тот ответ, которого я искал. И Элен говорит: -- Прошу прощения, но это -- единственный ответ, который я знаю. Она говорит: -- Давай найдем книгу, разберемся с ней, а потом пойдем и убьем себе на обед какого-нибудь фазана. Я подхожу к библиотекарю и спрашиваю про книжку детских стихов. Но она на руках. Подробности о библиотекаре: его волосы слишком густо намазаны гелем и лежат на голове словно твердый нарост или шлем. Волосы светлые, пепельные, с белыми прядями, похожими на наледь. Он сидит за компьютером, и от него пахнет сигаретным дымом. На нем свитер с высоким воротом, на свитере -- бэджик с именем. "Саймон". Я говорю, что мне нужно найти эту книгу. Это вопрос жизни и смерти. А он говорит: какая неприятность. Я говорю: нет, ты не понял. Это вопрос твоей жизни и смерти. Библиотекарь нажимает на какую-то кнопку на клавиатуре и говорит, что он вызывает полицию. -- Подожди, -- говорит Элен и кладет руку на стопку. Ее пальцы сверкают изумрудами ступенчатой огранки, сапфирами, ограненными звездой, и черными бриллиантами стандартной бриллиантовой огранки. Она говорит: -- Саймон, выбирай, что тебе нравится. Библиотекарь подтягивает верхнюю губу к носу, так что видны его верхние зубы. Он моргает -- один раз, второй -- и говорит: -- Дорогая, свои фальшивки можешь оставить себе. Улыбка Элен даже не дрогнула. Библиотекарь закатывает глаза и как-то весь обмякает. Голова падает на грудь, он утыкается лбом в клавиатуру и медленно сползает со стула на пол. Конструктивная деструкция. Элен протягивает свою бесценную руку, чтобы развернуть монитор к себе, и говорит: -- Черт. Даже мертвый на полу, он выглядит спящим. Прическа, щедро политая гелем, даже не растрепалась. Элен смотрит на монитор и говорит: -- Он поменял окна. Мне нужен его пароль. Нет проблем. Большой Брат засоряет мозги всем одинаково. Моя догадка: он считал себя очень умным -- точно так же, как и другие считают себя очень умными. Я говорю, чтобы она напечатала слово "пароль". Глава двадцать пятая Мона снимает носок у меня с ноги. Просто снимать больно, так что она его скатывает. Изнанка носка сдирает струпья. Хлопья свернувшейся крови летят на пол. Нога распухла, и все складки кожи растянуты. Нога напоминает воздушный шар в красных и желтых пятнах. Мона подкладывает мне под ногу полотенце и льет на нее медицинский спирт. Боль кошмарная, но проходит быстро -- поэтому непонятно, обжигает спирт или, наоборот, холодит. Я сижу на кровати в номере в мотеле, штанина закатана до колена. Мона стоит передо мной на коленях. Я хватаюсь руками за простыню и сжимаю зубы. Спина болит, все тело напряжено. Простыни на кровати холодные и пропитаны моим потом. Надувшиеся волдыри, желтые и мягкие на ощупь, -- по всей стопе. Под слоем отмершей кожи в каждом волдыре виднеются какие-то темные твердые штуковины. Мона говорит: -- Ты по чему ходил? Она прокаливает пинцет над пластиковой зажигалкой Устрицы. Я спрашиваю у нее, что это за объявления, которые Устрица дает в газеты. Он что, работает на какую-то юридическую фирму? Кожный грибок и пищевые отравления -- это все по-серьезному? Спирт стекает у меня с ноги, розовый от растворенной в нем крови, на гостиничное полотенце. Мона кладет пинцет на мокрое полотенце и прокаливает над зажигалкой иголку Она убирает волосы в хвост и скрепляет его резинкой. -- Устрица называет это "антирекламой", -- говорит она. -- Иногда фирмы, которые он упоминает в своих объявлениях -- богатые и солидные фирмы, -- платят ему, чтобы он снял объявление. Он говорит, что суммы, которые они ему платят, говорят о том, что объявления не далеки от истины. Нога распухла, теперь она не войдет в ботинок. Сегодня утром, в машине, я попросил Мону посмотреть, что у меня с ногой. Элен с Устрицей поехали покупать новую косметику. По дороге они собираются заглянуть в большой букинистический магазин -- "Книжный амбар" -- и упразднить три экземпляра книги. Я говорю, то, что делает Устрица, называется шантаж и клевета. Уголовно наказуемое преступление. Уже почти полночь. Я понятия не имею, где Элен с Устрицей. Не знаю и знать не хочу. -- Он не говорит, что он адвокат, -- говорит Мона. -- Он не говорит, что занимается коллективными исками Он просто дает объявление. А бланки заполняют другие. Устрица говорит, что он просто сеет зерна сомнения в их умах. Она говорит: -- Устрица говорит, что это только справедливо -- ведь любая реклама обещает сделать тебя счастливым. Сейчас, когда Мона стоит передо мной на коленях, мне хорошо видна ее татуировка -- три черные звездочки над ключицей. За плотной завесой из цепочек с кулонами и амулетами все равно видно, что лифчика на ней нет, и я считаю -- раз, я считаю -- два, я считаю -- три. Мона говорит: -- Другие члены ковена тоже этим занимаются, но придумал все Устрица. Он говорит, что смысл в том, чтобы разбить иллюзию безопасности и комфорта. Она протыкает иголкой желтый волдырь, и что-то падает на полотенце. Маленький коричневый кусочек пластмассы, покрытый вонючим гноем и кровью. Мона переворачивает его иголкой, и желтый гной стекает на полотенце. Она подцепляет кусочек пинцетом и говорит: -- А это еще что за хрень? Это шпиль колокольни. Я говорю, что не знаю. Рот у Моны слегка приоткрыт, язык высунут. Она тяжело сглатывает, словно поперхнувшись. Машет рукой перед носом и быстро моргает. Желтая слизь воняет кошмарно. Мона вытирает иголку о полотенце. Одной рукой держит меня за большой палец ноги, а второй протыкает очередной волдырь. Желтый гной течет на полотенце. Туда же падает половинка фабричной трубы. Мона подцепляет ее пинцетом и вытирает о полотенце. Подносит поближе к глазам, морщится и говорит: -- Не хочешь мне рассказать, что происходит? Она протыкает очередной волдырь, и наружу -- в гное и крови -- вываливается купол-луковица от мечети. Пинцетом Мона вынимает у меня из ноги крошечную обеденную тарелку. Тарелка расписана по ободку красными розами. Снаружи доносится пожарная сирена. Очередной волдырь -- и на полотенце падает фронтон здания банка эпохи какого-то из Георгов. Из следующего волдыря извлекается часть университетской крыши. Я весь в поту. Глубоко дышу. Сжимаю влажные простыни и скриплю зубами. Я смотрю в потолок и говорю, что модели трагически погибают. Кто-то их убивает. Доставая кусок пластмассовой арматуры, Мона говорит: -- Топчет их ногами? Я уточняю: Фоотомодели. Манекенщицы. Иголка вонзается мне в стопу. Выуживает телевизионную антенну. Пинцет подцепляет горгулью. Потом -- крошечную черепицу, ставни, шиферную плиту, кусок водосточной трубы. Мона приподнимает за край вонючее полотенце и складывает его вдвое, чистой стороной вверх. Льет мне на ногу еще спирту. Снаружи ревет еще одна пожарная сирена. По шторам проходит отсвет от красной и синей мигалки. А я не могу вздохнуть -- так болит нога. Нам нужно, говорю я. Мне нужно... нам нужно... Нам нужно вернуться домой, говорю на одном дыхании. Если все так, как я думаю, то мне надо остановить человека, который использует баюльную песню. Мона вынимает пинцетом синий пластмассовый ставень и кладет его на полотенце. Потом -- кусок занавески из спальни и желтую занавеску из детской. Потом -- фрагмент частокола. Она опять поливает мне ногу спиртом, и на этот раз он стекает на полотенце чистым, без крови и гноя. Мона зажимает пальцами нос. Снаружи снова -- сирены пожарных, и Мона говорит: -- Ты не против, если я включу телевизор? Интересно же, что происходи г. Я смотрю в потолок, стиснув зубы, и говорю: нельзя... нельзя... Сейчас, когда мы одни, я говорю Моне, что нельзя доверять Элен. Она хочет добыть гримуар, чтобы получить власть над миром. Я говорю, что единственный способ излечить человека, наделенного властью, -- это не дать ему еще больше власти. Нельзя допустить, чтобы Элен заполучила оригинальную Книгу Теней. Очень медленно -- так медленно, что я почти не улавливаю движения -- Мона извлекает рифленую ионическую колонну из окровавленной дырки у меня под большим пальцем. Медленно, как часовая стрелка на циферблате. Я не помню, откуда эта колонна: из музея, из церкви или из здания колледжа. Все эти сломанные дома и раскуроченные учреждения... Она скорее археолог, нежели хирург. Мона говорит: -- Забавно. Она кладет колонну на полотенце, рядом с другими деталями. Опять наклоняется над моей ногой, хмурится и говорит: -- Элен то же самое про тебя говорит. Что тебе нельзя доверять. Она говорит, что ты хочешь его уничтожить, гримуар. Его необходимо уничтожить. Никто не сможет управиться с такой силой. По телевизору передают репортаж с пожара. Трехэтажное кирпичное здание -- все в огне. Пожарные тянут шланги, из шлангов хлещет вода -- пенистая и белая. В кадре появляется молодой человек с микрофоном, а у него за спиной -- Элен с Устрицей наблюдают за пожаром, стоя щека к щеке. В руке у Устрицы -- пластиковый пакет с покупками. Элен держит его за другую руку. Мона приподнимает бутылку со спиртом и смотрит на свет, сколько еще осталось. Она говорит: -- Кем мне по-настоящему хочется стать, так это эмпатом, чтобы лечить людей, просто к ним прикасаясь. -- Она читает надпись на этикетке и говорит: -- Элен говорит, что мы можем превратить землю в рай. Я полулежу на кровати, опираясь на локти, и говорю, что Элен убивает люден за бриллиантовые диадемы. Вот такой из нее спаситель. Мона вытирает о полотенце пинцет и иголку, на белой ткани остаются красные с желтым подтеки. Она нюхает горлышко бутылки со спиртом и говорит: -- Элен считает, что эта книга тебе интересна только на предмет выдать статью для газеты. Она говорит, что когда все заклинания будут уничтожены -- в том числе и баюльные, -- ты потом будешь ходить и гордиться собой, какой ты, типа, герой. Я говорю, что в мире и так хватает оружия массового уничтожения. Ядерное оружие. Химическое оружие. Я говорю, что далеко не все люди, которые владеют магией, собираются сделать мир лучше. Я говорю Моне, что если вдруг до такого дойдет, мне будет нужна ее помощь. Я говорю, что может так получиться, что нам придется убить Элен. И Мона качает головой над безнадежно испорченным гостиничным полотенцем. Она говорит: -- Стало быть, твой ответ на убийства -- еще больше убийств? Только Элен, говорю я. И еще, может быть, Нэша -- если моя догадка насчет странных смертей манекенщиц верна. Когда мы их убьем, мы снова вернемся к нормальной жизни. На экране молодой человек с микрофоном говорит, что три пожарные машины почти перекрыли движение в центре. Он говорит, что все силы брошены на тушение пожара. Он говорит, что это был любимый магазин всех горожан. -- Устрице, -- говорит Мона, -- не нравятся твои понятия о нормальном. Любимый магазин всех горожан -- букинистический "Книжный амбар". Элен и Устрицы уже нет на экране. Мона говорит: -- В детективных романах, когда мы их читаем... ты никогда не задумывался, почему нам так хочется, чтобы детектив разрешил загадку и нашел преступника? -- Может быть, говорит она, вовсе не потому, что нам хочется, чтобы свершилась месть или чтобы прекратились убийства. Может, на самом деле нам хочется, чтобы преступник исправился. Детектив -- это спаситель убийцы. Представь себе, что Иисус гоняется за тобой, пытаясь поймать тебя и спасти твою душу. Что он не просто пассивный и терпеливый Бог, а въедливая и агрессивная ищейка. Нам хочется, чтобы преступник раскаялся на суде. Или в камере смертников, в окружении таких же, как он. Детектив -- это пастырь, и нам хочется, чтобы преступник, блудная овца, вернулся в стадо, вернулся к нам. Мы его любим. Мы по нему скучаем. Мы хотим заключить его в объятия и прижать к груди. Мона говорит: -- Может, поэтому столько женщин выходит замуж за заключенных, и за убийц в том числе. Чтобы их исцелить. Я говорю ей, что по мне никто не скучает. Мона качает головой и говорит: -- Знаешь, вы с Элен очень похожи на моих родителей. Мона. Шелковица. Моя дочь. Я ложусь на кровать и спрашиваю: как так? Мона говорит, вытаскивая у меня из ноги дверную раму: -- Как раз сегодня утром Элен мне сказала, что может так получиться, что ей придется тебя убить. У меня бибикает пейджер. Этого номера я не знаю. В сообщении сказано, что дело срочное. Мона вытаскивает витражное окно из окровавленной дырки у меня в ноге. Она поднимает его, так что свет проходит сквозь разноцветные кусочки, смотрит сквозь крошечное окошко и говорит: -- Меня больше волнует Устрица. Он далеко не всегда говорит правду. И тут открывается дверь. Снаружи ревут сирены. В телевизоре тоже ревут сирены. По шторам проходит отсвет от красной и синей мигалки. В номер вваливаются Элен и Устрица, они смеются и тяжело дышат. Устрица размахивает пакетом с косметикой. Элен держит в руке туфли на шпильках. От обоих пахнет шотландским виски и дымом. Глава двадцать шестая Представьте себе чуму, которая передается на слух.