Устрицы за спиной. У него за спиной -- поташник, ракитник метельчатый и пуэрария. У него за спиной -- весь мир в беспорядке. И Мона с обломками западной цивилизации, вплетенными в волосы, с кусочками распущенного ловца снов и монетками И-Цзын, смотрит на свои руки с черными ногтями, сложенные на коленях, и говорит: -- Устрица, то, что ты сделал, -- это было неправильно. Устрица протягивает руку в красных подтеках крови, тянется к Моне и говорит: -- Шелковица, несмотря на все твои травяные благие намерения, из этой поездки ничего не получится. -- Он говорит: -- Пойдем со мной. Мона сжимает зубы, смотрит на Устрицу и говорит: -- Ты выбросил мою книгу по искусству индейцев, -- Она говорит: -- Она была мне нужна, эта книга. Есть люди, которые все еще верят, что знание -- сила. -- Шелковица, солнышко. -- Устрица гладит ее по волосам, и волосы прилипают к его окровавленной руке. Он убирает прядь волос ей за ухо и говорит: -- Эта книга была идиотской. -- Ну и ладно, -- говорит Мона и отстраняется от него. И Устрица говорит: -- Ну и ладно, -- и захлопывает дверцу, оставляя на стекле кровавый отпечаток ладони. Он отходит от машины. Качает головой и говорит: -- Забудь меня. Я -- просто еще один Боженькин крокодильчик, которого можно спустить в унитаз. Элен снимает скорость с нейтралки. Она нажимает какую-то кнопку, и дверца Устрицы закрывается на замок. Снаружи закрытой машины, смазанно и приглушенно, Устрица кричит: -- Можешь спустить меня в унитаз, но я все равно буду жрать дерьмо. -- Он кричит: -- Буду жрать дерьмо к расти. Элен включает поворотник и выруливает на шоссе. -- Можешь забыть меня, -- кричит Устрица. Устрица с красным дьявольским лицом и большими белыми зубами. Он кричит: -- Но это не значит, что меня не существует. Совершенно без всякой связи мне вспоминается первый шелкопряд непарный, вылетевший в окошко в Медфорде, штат Массачусетс, в 1860-м. Элен убирает одну руку с руля, прикасается пальцем к глазу и кладет руку обратно на руль. На пальце в перчатке -- темно-коричневое пятнышко. Мокрое пятнышко. В горе и радости. В богатстве и бедности. Это -- ее жизнь. Мона закрывает лицо руками и плачет в голос. Я считаю -- раз, я считаю -- два, я считаю -- три... я включаю радио. Глава тридцать вторая Городок называется Стоун-Ривер, Каменная Речка. Стоун-Ривер, штат Небраска. Так указано в карте. Но когда мы с Сержантом въезжаем в город, на щите-указателе написано совсем другое: "Шивапурам". Небраска. Население 17 000. Посередине улицы, прямо по разделительной полосе, бредет бурая с белым корова, которую нам приходится объезжать. Корова невозмутимо жует свою жвачку и даже не смотрит на нашу машину. Центр города представляет собой два квартала построек из красного кирпича. Светофор на пересечении двух главных улиц мигает желтым. Черная корова чешет бок о металлический столб стон-знака. Белая корова жует циннии из горшков на окне почтового отделения. Еще одна корова лежит перед входом в полицейский участок, перегораживая тротуар. Пахнет карри и пачули. Помощник шерифа обут в сандалии. Помощник шерифа, почтальон, официантка в кафе, бармен в таверне -- у всех на лбу черная точка. Бинди. -- Господи, -- говорит Сержант. -- Весь город теперь исповедует индуизм. Согласно последнему еженедельному "Альманаху загадочных явлений", это все из-за говорящей коровы-Иуды. Самое главное па скотобойнях -- обманом заманить коров на пастил, который ведет непосредственно в "камеру смерти". Коров привозят с ферм, они растерянные и испуганные. После многих часов или дней в тесных перевозочных стойлах, обезвоженных и всю дорогу не спавших, коров выгружают на огороженную лужайку перед скотобойней. Есть верный способ заставить коров войти внутрь: подослать к ним корову-Иуду. Их так действительно называют, таких коров. Эти коровы живут на бойнях. В общем, корову-Иуду выпускают в стадо обреченных коров, она ходит с ними по лужайке, а потом ведет их за собой на бойню. Растерянные, испуганные коровы никуда не пойдут, если их не поведет корова-Иуда. В последний момент -- когда остается всего один шаг до топора, или ножа, или стального прута, -- корова-Иуда отходит в сторону. Ей сохраняют жизнь, чтобы она повела на смерть очередное стадо. Она всю жизнь занимается только этим -- из года в год. Но вот, как написано в "Альманахе загадочных явлений", корова-Иуда на мясоперерабатывающем заводе в Стоун-Ривер однажды остановилась. Она встала, перекрывая вход на бойню. Она отказалась отойти в сторону и обречь на смерть стадо, что шло за ней. На глазах у работников бойни корова-Иуда уселась на задние ноги, как обычно сидят собаки, -- она уселась на входе, посмотрела на собравшихся людей своими печальными коровьими пазами и заговорила. Корова-Иуда заговорила человеческими голосом. Она сказала: -- Прекратите есть мясо, это дурной обычай. У нее был голос как у молодой женщины. Коровы у ног за спиной ждали, переминаясь с ноги на ногу. У работников скотобойни отвисли челюсти -- так что У некоторых даже попадали сигареты, прямо на залитый кровью пол. Один мужчина проглотил свои жевательный табак. Одна женщина закричала, зажав рот ладонью. Корова-Иуда, сидя на задних ногах, подняла переднюю ногу, указала копытом на работников бойни и сказала: -- Дорога к мокше пролегает не через боль и страдания других существ. "Мокша", как объясняется в "Альманахе загадочных явлений", это индусское слово, означающее "искупление грехов, спасение", конец кармического цикла реинкарнации. Корова-Иуда проговорила весь день. Она сказала, что люди уничтожили мир природы. Она сказала, что люди должны прекратить истреблять животных. Число людей на Земле должно сократиться, людям необходимо выработать систему квот, согласно которой процентное соотношение людей к другим видам живых существ на планете должно быть резко снижено. Люди могут жить, как хотят, но с условием, что они не будут в большинстве. Она говорила долго. Она научила их одной песне на хинди. Она заставила их петь хором, а сама дирижировала копытом. Корова-Иуда ответила на все вопросы о жизни и смерти. Она все говорила и говорила. И вот, здесь и сейчас -- мы с Сержантом опять опоздали. Мы снова -- задним числом. Охотники на ведьм. Теперь, здесь и сейчас, мы наблюдает за всеми коровами, выпущенными со скотобойни местного мясоперерабатывающего завода. Завод на окраине города -- пустой и тихий. Какой-то мужчина красит серое бетонное здание в розовый цвет. Превращает его в ашрам. На лужайке перед бывшей бойней разбит огород. С того дня корова-Иуда не произнесла больше ни слова. Она пасется в частных дворах -- щиплет травку. Пьет из ванночек для купания птиц. Жители города вешают ей на шею гирлянды из живых цветов. -- Они пользуются заклинанием временного захвата чужого тела, -- говорит Сержант. Мы остановились, чтобы пропустить громадную, откормленную на убой свинью, которая медленно тащится через дорогу. Еще несколько свиней и курии, стоят в тени от навеса перед хозяйственным магазином. Заклинание временного захвата чужого тела позволяет "переселяться" в других людей и вообще во всякое живое существо -- твое сознание входит в другое физическое тело, и оно полностью подчиняется твоей воле. Я смотрю на него долго-долго и говорю: чья бы корова мычала... -- В людей, в животных, -- повторяет Сержант. -- В любое живое существо. И я говорю: да, расскажи поподробнее. Мы проезжаем мимо мужчины, который раскрашивает розовый ашрам, и Сержант говорит: -- По моему скромному мнению, реинкарнация -- это просто еще один способ отсрочить неизбежное. И я говорю: да, да, да. Это я уже слышал. Сержант протягивает руку -- морщинистую руку с пятнами на коже -- и кладет ее поверх моей руки. Тыльная сторона ладони -- вся в завитках седых волос. Пальцы холодные: оттого, что он долго держал в руке пистолет. Сержант сжимает мне руку и говорит: -- Ты меня все еще любишь ? И я говорю: а у меня есть выбор ? Глава тридцать третья Толпы людей обтекают нас, женщины в маечках на бретельках с открытой спиной и мужчины в ковбойских шляпах. Люди едят яблоки в карамели на палочке и фруктовый колотый лед в бумажных трубочках. Повсюду -- пыль. Кто-то наступает Элен на ногу, она убирает ногу я говорит: -- Я склоняюсь к мысли, что не важно, скольких людей я убиваю, -- этого все равно мало. Я говорю: давай не будем говорить о работе. По земле тянутся толстые черные кабели. В темноте за пределами ярких огней моторы на дизельном топливе вырабатывают электричество. Пахнет соляркой, жареной картошкой, блевотиной и сахарной пудрой. Это то, что сейчас называется весельем. Сверху доносится крик. Мелькает Мона. Этот аттракцион называется "осьминог". Название мигает ярким неоном. Черные металлические штуковины, вроде как искореженные, перекрученные спицы, вертятся вокруг оси. В то же время они поднимаются и опускаются. На конце каждой спицы -- сиденье, которое вертится на своей собственной оси. Сверху снова доносится крик и уплывает прочь. Черные с красным волосы развеваются на ветру. Серебряные цепочки с амулетами на шее у Моны сбились на сторону. Она вцепилась обеими руками в перекладину безопасности. Обломки западной цивилизации -- орудийные башни, печные трубы -- сыплются из Мониных волос. Монеты И-Цзын проносятся мимо, как пули. Элен смотрит на Мону и говорит: -- Кажется, Мона получила свое заклинание, чтобы летать. У меня снова бибикает пейджер. Тот же номер, что был у полицейского детектива. Новый спаситель уже пытается сесть мне на хвост. Не важно, сколько людей умирает, все равно все остается по-прежнему. Я отключаю пейджер. Глядя на Мону, Элен говорит: -- Плохие новости? Я говорю: да так, ерунда. Ничего срочного. На своих розовых шпильках Элен проходит по грязи и древесным опилкам, переступая через черные кабели. Я протягиваю ей руку: -- Давай. И она берет мою руку. И я держу ее и не отпускаю. И она вроде не против. Мы идем рука об руку. И это славно. У нее осталось лишь пара-тройка больших перстней, так что это совсем не так больно, как можно было бы предположить. Вертящиеся карусели поднимают ветер. Огни белые, как бриллианты, зеленые, как изумруды, красные, как рубины, огни синие, как бирюза и сапфиры, желтые, как цитроны, оранжевые, как медовый янтарь. В динамиках на столбах, понатыканных везде и всюду, грохочет рок-музыка. Эти рок-голики. Эти тишина-фобы. Я спрашиваю у Элен, когда она в последний раз каталась на "чертовом колесе". Повсюду -- мужчины и женщины. Держатся за руки, цулуются. Кормят друг друга ошметками розовой сахарной ваты. Идут в обнимку, засунув руку в задний карман тугих джинсов партнера или партнерши. Глядя на толпу, Элен говорит: -- Не пойми меня неправильно, но когда ты -- в последний раз? В последний раз -- что? -- Ты знаешь. Я не уверен, идет ли в расчет мой последний раз, но это было лет восемнадцать назад. И Элен улыбается и говорит: -- Неудивительно, что у тебя такая походка. -- Она говорит: -- А у меня это было в последний раз двадцать лет назад, а потом Джона не стало. На земле, среди древесных опилок и кабелей, валяется смятый газетный листок. В газете -- объявление шириной в три колонки: ВНИМАНИЮ КЛИЕНТОВ АГЕНТСТВА "ЭЛЕН БОЙЛЬ. ПРОДАЖА НЕДВИЖИМОСТИ" В объявлении сказано: "Вам продали дом с привидениями? Если так, то звоните по указанному телефону и объединяйтесь с другими такими же пострадавшими, чтобы подать коллективный иск в суд". Номер мобильного Устрицы. И я спрашиваю у Элен: зачем ты ему рассказала? Элен смотрит на объявление сверху вниз. Вдавливает его в грязь своей розой шпилькой и говорит: -- По той же причине, почему я его не убила. Иногда он бывает таким обаятельным. Рядом с объявлением, втоптанным в грязь, -- фотография еще одной мертвой модели. Элен смотрит на "чертово колесо", на картинки, мигающие красными и белыми огоньками. Она говорит: -- Выглядит очень заманчиво. Служитель останавливает колесо, и мы с Элен садимся на красные пластиковые сиденья, и служитель закрепляет перекладины безопасности поперек наших колен. Он отходит к своей кабинке и тянет за рычаг. Включается дизельный мотор. "Чертово колесо" дергается, как будто оно сейчас будет крутиться в другую сторону, и мы с Элен поднимаемся в темноту. Где-то на середине пути к темному небу колесо вдруг дергается и останавливается. Наша кабинка качается, и Элен хватается за перекладину безопасности. С ее пальца срывается перстень с бриллиантом и падает вниз -- мимо огней и стальных распорок, мимо мерцания и смеющихся лиц, -- прямо в мотор с вращающимися шестернями. Элен провожает его глазами и говорит: -- Почти тридцать пять тысяч долларов. И я говорю: может быть, с ним ничего не случится. Ведь это бриллиант. А Элен говорит: в этом-то и проблема. Бриллианты -- самые твердые из всех твердых тел, которые существуют в природе, но их все-таки можно разбить. Они выдерживают постоянное давление, но внезапный, резкий и сильный удар может разбить их в пыль. Внизу стоит Мона. Она подбегает и встает прямо под нашей кабинкой. Она машет руками, скачет на месте и кричит: -- Ух ты! Где Элен?! Колесо дергается и снова приходит в движение. Сиденье качается, и сумочка Элен скользит по пластмассе и почти падает вниз, но Элен успевает ее подхватить. В сумочке так и лежит серый камушек. Дар от ковена Устрицы. Элен успевает спасти сумку, но ее ежедневник все-таки срывается вниз, раскрывается в воздухе, шелестя страницами, и падает в опилки. Мона бежит к нему и поднимает. Она бьет ежедневником о бедро, чтобы стряхнуть с него пыль и опилки, и поднимает его над головой, чтобы мы видели, что все в порядке. Элен говорит: -- Благослови, Господи, Мону. Я говорю: Мона мне говорила, что ты собираешься меня убить. А Элен говорит: -- А мне она говорила, что ты хочешь убить меня. Мы смотрим друг другу в глаза. Я говорю: благослови, Господи, Мону. А Элен говорит: купишь мне воздушной кукурузы в карамели? Внизу, на земле -- которая все дальше и дальше, -- Мона листает страницы ежедневника. Ежедневно -- имена жертв Элен. Сквозь цветные мигающие огоньки мы смотрим на черное небо. Теперь мы чуточку ближе к звездам. Мона однажды сказала, что звезды -- это самое лучшее, что есть в жизни. На той стороне, куда мы уходим, когда умираем, звезд не бывает. Думай о безграничном открытом космосе, о пронзительном холоде и тишине. О небесах, где награда за все -- тишина. Я говорю Элен, что мне надо вернуться домой и доделать кое-какие дела. Причем надо вернуться как можно скорее, пока все не сделалось еще хуже. Мертвые манекенщицы. Нэш. Полицейские детективы и все такое. Я не знаю, где и как он раздобыл баюльные чары. Мы поднимаемся выше и выше, дальше и дальше от запахов, от гула дизельного мотора. Мы поднимаемся к холоду и тишине. Мона, читающая ежедневник, становится все меньше и меньше. Толпы людей, их деньги, и локти, и ковбойские сапоги -- все становится меньше. Киоски с едой и туалетные кабинки. Крики и музыка -- меньше. На самом верху. Колесо дергается и замирает. Кабинка качается все слабее и замирает тоже. Здесь, наверху, ночной ветер играет с розовыми волосами Элен. Неоновый свет, жир и грязь -- отсюда, сверху, все кажется совершенным. Совершенным, надежным и безопасным. Счастливым. Музыка -- просто приглушенный ритм. Бум-бум-бум. Вот так и надо смотреть на Бога. Глядя вниз на вертящиеся карусели, на взвихренные огоньки и крики, Элен говорит: -- Я рада, что ты узнал обо мне всю правду. Наверное, я все время надеялась, что кто-то меня раскроет. -- Она говорит: -- И я рада, что это ты. Ее жизнь не такая уж и плохая, говорю я. У нее есть драгоценности. У нее есть Патрик. -- И все-таки, -- говорит она. -- Хорошо, когда есть человек, который знает все твои тайны. Сегодня на ней голубой костюм, но голубой не как обычное яйцо дрозда, а как яйцо дрозда, которое ты находишь в лесу и переживаешь, что никто из него не вылупится, потому что птенец уже мертвый. А потом птенец все-таки вылупляется, и ты переживаешь, что делать дальше. Элен кладет руку поверх моей руки и говорит: -- Мистер Стрейтор, а имя у тебя есть? Карл. Я говорю: Карл. Карл Стрейтор. Я спрашиваю, почему она тогда сказала, что я средних лет. А Элен смеется и говорит: -- Потому что так оно и есть. Ты средних лет, я средних лет, мы оба. Колесо снова дергается, и мы начинаем спускаться вниз. Я говорю ей: твои глаза. Я говорю: они голубые. Вот -- моя жизнь. Мы опускаемся до самого низа, и служитель поднимает перекладину безопасности. Я встаю и подаю руку Элен, помогая ей спуститься. Опилки мягкие и сыпучие, и мы пробираемся сквозь толпу, спотыкаясь на каждом шагу и обнимая друг друга за талию. Мы подходим к Моне, которая так и читает ежедневник. -- Пойдем искать воздушную кукурузу, -- говорит Элен. -- Карл обещал купить. Мона держит в руках раскрытый ежедневник. Она поднимает глаза. Ее губы слегка приоткрыты. Она быстро моргает -- раз, второй, третий. Она вздыхает и говорит: -- Гримуар, который мы ищем... -- Она говорит: -- Кажется, мы его нашли. Глава тридцать четвертая Ведьмы, когда записывают заклинания, часто используют руны, особые символы тайного кода. По словам Моны, иногда заклинания записывают в обратную сторону, чтобы их можно было прочесть только в зеркале. Заклинания записывают по спирали, начиная от центра листа и раскручивая к краям. Их записывают, как таблички-проклятия в Древней Греции: одну строку -- слева направо, вторую -- справа налево, третью -- опять слева направо, и так далее. Такой способ письма называется "бустрофедон", от греческих слов bus -- "бык" и strepho -- "поворачиваю", потому что он повторяет движения быка, впряженного в плуг, который ходит по полю туда-сюда. Существует и способ письма, копирующий движение змеи, когда каждая строчка пишется "змейкой" и строчки как бы расползаются в разные стороны. Единственное правило -- заклинания должны быть запутанными. Чем больше путаницы и недомолвок, тем сильнее будет заклятие. Заморочить, закружить, сплести чары -- этим и занимаются ведьмы. Само по себе кружение на месте -- очень сильное магическое действие. Бога-мага, покровителя ведьм и колдунов, Гефеста изображают со сплетенными или скрещенными ногами. Чем больше путаницы и неясностей в заклинании, тем сильнее оно воздействует на намеченную жертву. Собьет ее с толку. Отвлечет внимание. Жертва растеряется. Застынет в недоумении. У нее собьется сосредоточенность. Похоже на приемы Большого Брата с его песнями и плясками. Все то же самое. На гравиевой стоянке, на полпути между выходом из луна-парка и машиной Элен, Мока поднимает ежедневник над головой, так чтобы огни луна-парка светили сквозь одну страницу. Сначала видно только то, что Элен записала на этот день: дата, имя -- капитан Антонио Кэппелл -- и напоминания о встречах по делам агентства. Но потом на странице проступает бледный узор из букв -- красные слова, желтые предложения, синие абзацы, -- в зависимости от того, какой отсвет ложится на лист. -- Невидимые чернила, -- говорит Мона, все еще держа страницу на свету. Бледные, как водяные знаки. Призрачные письмена. -- Меня переплет навел на мысль, -- говорит Мона. Переплет из темно-красной кожи, почти черной из-за того, что ежедневником пользуются постоянно. -- Это человеческая кожа, -- говорит Мона. Элен говорит, что нашла эту книгу в доме Бэзила Франки. Симпатичная старая книга, только пустая. Она купила ее вместе с домом. На обложке -- черная пятиконечная звезда. -- Пентаграмма, -- говорит Мона. -- Это была чья-то татуировка. А этот маленький бугорок. -- Она прикасается пальцем к точке на корешке. -- Этот сосок. Мона закрывает книгу, отдает ее Элен и говорит: -- Потрогай. Прислушайся к ощущениям. -- Она говорят: -- Это даже не древняя, это гораздо старее. Элен открывает сумочку, достает пару кожаных белых перчаток с пуговичками на манжетах и говорит: -- Нет. Держи ее ты. Мона смотрит на книгу, раскрытую у нее в руках, и перелистывает страницы туда-сюда. Она говорит: -- Если бы знать, что они использовали вместо чернил, я смогла бы ее прочитать. Если писали уксусом или жидким аммиаком, говорит она, то надо сварить красную капусту и протереть страницу отваром -- буквы проявятся малиновым цветом. Если писали спермой, то написанное можно прочесть под флюоресцентным светом. Я перебиваю: люди записывают заклинания спермой? И Мона говорит: -- Только самые сильные заклинания. Если писали раствором кукурузного крахмала, надо протереть страницу йодом. Если писали лимонным соком, говорит Мона, нужно нагреть страницу, и тогда буквы проступят коричневым. -- А ты лизни, -- говорит Элен. -- Если кислое, значит, лимонный сок. Мона резко захлопывает книгу. -- Это книга заклятий, который тысяча лет, книга, переплетенная в человеческую кожу и, возможно, написанная чьей-то древней спермой. -- Она говорит Элен: -- Так что ты ее оближи. И Элен говорит: -- Ладно, я все поняла. Постарайся быстрее ее прочитать и перевести. И Мона говорит: -- Это не я таскала ее с собой десять лет. Это не я ее уничтожала, не я писала поверх всего. -- Она держит книгу обеими руками и сует ее Элен под нос. -- Это древняя книга. Она написана на архаичном латинском и греческом. Плюс к тому -- древние руны, теперь утраченные. -- Она говорит: -- Мне нужно время. -- Вот. -- Элен открывает сумку, достает сложенную бумажку, отдает ее Моне и говорит: -- Вот баюльная песня. Один человек, Бэзил Франки, ее перевел. Если сличить ее с заклинанием из книги, тогда будет проще перевести все остальные заклятия на том же языке. -- Она говорит: -- Как на Розеттском камне. Мона протягивает руку, чтобы взять листок. Но я вырываю листок у Элен и говорю: почему мы вообще затеяли эту дискуссию? Говорю, что я думал сжечь книгу. Я разворачиваю листок. Это страница 27 из библиотечной книжки. Я говорю: надо сперва подумать. Подумать как следует. Я говорю Элен: ты уверена, что хочешь так поступить с Моной? Это заклинание сломало жизни нам обоим. И потом, говорю я, что знает Мона, узнает и Устрица. Элен надевает белые перчатки. Застегивает пуговички на манжетах, протягивает руку и говорит Моне: -- Отдай мне книгу. -- Но я могу ее расшифровать, -- говорит Мона. Элен трясет рукой и говорит: -- Нет, так будет лучше. Мистер Стрейтор прав. Для тебя все изменится, все. Ночь искрится цветными огнями и дрожит криками. И Мона говорит: -- Нет, -- и прижимает книгу к груди. -- Видишь, -- говорит Элен, -- оно уже началось. Когда есть хоть какая-то власть, даже возможность власти, тебе сразу хочется большего. Я говорю Моне, чтобы она отдала книгу Элен. Мона поворачивается к нам спиной и говорит: -- Это я ее нашла. Я -- единственная, кто может ее прочитать. -- Она оборачивается, смотрит на меня через плечо и говорит: -- А ты... ты хочешь ее уничтожить, чтобы состряпать статью для своей газеты. Хочешь, чтобы все разрешилось, чтобы можно было об этом писать. И Элен говорит: -- Мона, котик, не надо. Мона оборачивается через другое плечо, смотрит на Элен и говорит: -- А тебе хочется власти над миром. Чтобы править единолично. Для тебя главное -- власть и деньги. -- Она обнимает книгу обеими руками, выставив плечи вперед, кажется, что она обнимает ее всем телом. Она смотрит на книгу и говорит: -- Я -- единственная, кто понимает, кто ценит ее за то, что она собой представляет. Я говорю ей: послушай, Элен. -- Это Книга Теней, -- говорит Мона, -- настоящая Книга Теней. Она должна быть у настоящей ведьмы. Дайте мне перевести ее. Я вам все расскажу, что удастся понять. Обещаю. Я складываю страничку с баюльной песней и убираю ее в задний карман. Делаю шаг в направлении Моны. Смотрю на Элен, и она кивает. По-прежнему спиной к нам, Мона говорит: -- Я верну Патрика. -- Она говорит: -- Я верну всех малышей. Я хватаю ее сзади за талию и приподнимаю над землей. Мона визжит, колотит меня каблуками по голеням и все извивается, пытаясь вырваться, но книгу она держит крепко, и я пропускаю руки у нее под мышками и вцепляюсь в книгу, в мертвую человеческую кожу. Прикасаюсь к мертвому соску. К соскам Моны. Мона орет благим матом и впивается ногтями мне в руки, мягкая кожа у меня под руками. Она впивается ногтями мне в руки, и я хватаю ее за запястья и резко дергаю ее руки вверх. Книга падает, Мона, брыкаясь, случайно отпинывает ее ногой, и никто этого не замечает -- на темной стоянке, под аккомпанемент воплей из луна-парка. Это -- жизнь, которая есть у меня. Это -- дочка, которую я знал, что когда-нибудь потеряю. Она меня бросит ради бойфренда. Ради дурных пристрастий. Ради наркотиков. Почему-то все всегда происходит именно так. Борьба за власть. Не важно, каким замечательным и прогрессивным отцом ты себя почитаешь, все равно все когда-нибудь кончится именно так. Убить тех, кого любишь, это не самое страшное. Есть вещи страшнее. Книга падает на гравий, подняв облако пыли. Я кричу Элен, чтобы она взяла книгу. Мона все-таки вырывается, и мы с Элен отступаем. Элен держит книгу, я оглядываюсь по сторонам, нет ли кого поблизости. Сжимая кулаки, Мона бросается следом за нами, ее красные с черным волосы падают ей на лицо. Серебряные цепочки и амулеты запутались в волосах. Оранжевое платье все перекручено, ворот с одной стороны разодран, так что видно голое плечо. Когда она брыкалась, у нее слетели босоножки, так что теперь она босиком. Ее глаза за темными скрученными волосами. В ее глазах отражаются цветные огни луна-парка, крики отдыхающих вдалеке могли бы быть эхом ее собственных криков, которые звучат и звучат -- навсегда. Вид у нее свирепый. Свирепая ведьма. Колдунья. Злая и разъяренная. Она больше не моя дочь. Теперь она -- кто-то, кого мне никогда не понять. Чужая. Она цедит сквозь зубы: -- Я бы могла вас убить. Вас обоих. Я провожу рукой по волосам. Поправляю галстук и заправляю выбившуюся рубашку в штаны. Я считаю -- раз, я считаю -- два, я считаю -- три, и говорю ей: нет, но мы можем убить тебя. Я говорю, что она должна извиниться перед миссис Бойль. Это то, что теперь называется суровой любовью. Элен стоит, держа книгу в руках в перчатках, и смотрит на Мону. Мона молчит. Дым от дизельных генераторов, крики, рок-музыка и цветные огни делают все, чтобы разбить тишину. Звезды в ночном небе молчат. Элен оборачивается ко мне и говорит: -- Со мной все в Порядке. Пойдем. -- Она достает ключи от машины и отдает их мне. Мы с Элен отворачиваемся от Моны и идем к машине. Но когда я оглядываюсь, я вижу, что Мона смеется, прикрывая лицо руками. Она смеется. Она видит, что я на нее смотрю, и перестает смеяться. Но она все равно улыбается. И я говорю ей: чего ты дыбишься? С чего бы ей лыбиться, черт побери? Глава тридцать пятая Я за рулем. Мона сидит сзади, сложив руки на груди. Элен сидит рядом со мной на переднем сиденье, держит на коленях открытый гримуар и периодически подносит его к окну, чтобы рассмотреть страницы на свет. На переднем сиденье между нами трезвонит ее мобильный. У нее дома, говорит Элен, еще сохранилась вся справочная литература из поместья Бэзила Франки. В том числе словари греческого, латинского и санскрита. Книги по древней клинообразной письменности. По всем мертвым языкам. Это может помочь в переводе гримуара. Используя баюльное заклинание как ключ от шифра, как Розеттский камень, она, может быть, и сумеет перевести все. Ее мобильный так и звонит. В зеркале заднего вида Мона ковыряет в носу и скатывает козявку в плотный темный шарик. Она медленно поднимает глаза и упирается взглядом в затылок Элен. Мобильный Элен так и звонит. Мона щелчком отправляет козявку в розовые волосы Элен. Мобильный так и звонит. Не отрывая глаз от гримуа-ра, Элен подталкивает телефон ко мне. Она говорит: -- Скажи им, что я занята. Это могут звонить из Государственного департамента США, с новым заданием. Это могут звонить от любого другого правительства, по делу "плаща и кинжала". Нужно срочно нейтрализовать какого-нибудь наркобарона. Или отправить на бессрочную пенсию какого-нибудь мафиози. Мона открывает свою Зеркальную книгу, свой ведьминский дневник, и что-то там пишет цветными фломастерами. На том конце линии -- женский голос. Это твоя клиентка, говорю я, прижав трубку к груди. Она говорит, что вчера ночью у них по лестнице катилась отрубленная голова. Не отрываясь от гримуара, Элен говорит: -- Это особняк в голландском колониальном стиле. Пять спален. На Финей-драйв. -- Она говорит: -- Она докатилась до самого низа или исчезла еще на лестнице, голова? Я спрашиваю у женщины в телефоне. Я говорю Элен: да, она исчезла где-то на середине лестницы. Жуткая окровавленная голова с хитрой усмешкой. Женщина в трубке что-то говорит. И с выбитыми зубами, говорю я Элен. У нее очень расстроенный голос. Мона пишет с таким нажимом, что фломастер скрипит по бумаге. По-прежнему не отрываясь от гримуара, Элен говорит: -- Она исчезла. Какие проблемы? Женщина в телефоне говорит, что такое происходит каждую ночь. -- Пусть позовут священника, чтобы он изгнал бесов, -- говорит Элен. Она подносит очередную страницу к свету и говорит: -- Скажи ей, что меня нет. Мона не пишет, а рисует картинку. На картинке -- мужчина и женщина, пораженные молнией. Потом -- те же мужчина и женщина, размазанные под гусеницами танка. Потом -- те же мужчина и женщина, истекающие кровью через глаза. Мозги текут у них из ушей. На женщине -- облегающий костюм и много-много украшений. У мужчины синий галстук. Я считаю -- раз, я считаю -- два, я считаю -- три... Мона вырывает листок с рисунком и рвет его на тонкие полоски. Мобильный снова звонит, и я опять отвечаю. Прижимая трубку к груди, я говорю Элен, что это какой-то парень. Говорит, у него из душа вместо воды хлещет кровь. Держа гримуар на свету, Элен говорит: -- Дом на шесть спален на Пендер-корт. И Мона говорит: -- На Пенден-ллейс. На Пендер-корт -- отрубленная рука, которая вылезает из мусорного бака. -- Она чуть-чуть приоткрывает окно и сует в щелку обрывки рисунка. Обрывки мужчины и женщины. -- Нет, отрубленная рука -- на Палм-корнерс, -- говорит Элен. -- А на Пендер-плейс -- кусачий призрачный доберман. Я говорю в телефон, чтобы мужчина на том конце линии не вешал трубку, и нажимаю на кнопку HOLD. Мона закатывает глаза и говорит: -- Кусачий призрак -- в испанском особняке на Милстон-бульвар. -- Она что-то пишет у себя в книге красным фломастером, начиная от центра страницы и раскручивая слова по спирали к краям. Я считаю -- девять, считаю -- десять, считаю -- одиннадцать... Элен щурится на страницу, которую прижимает к стеклу. Она говорит: -- Скажи им, что я уехала по делам. -- Проводя пальцем под бледными строчками, она говорит: -- В той семье, которая на Пендер-корт, у них дети-подростки, правильно? Я спрашиваю у мужчины в трубке, и он отвечает: да. Элен оборачивается к Моне как раз в тот момент, когда Мона кидает ей в волосы очередную скатанную козюлю, и говорит: -- Скажи ему, что кровь из душа -- это самая мелкая из его проблем. Я говорю: может быть, просто поедем дальше? Мы могли бы объехать еще несколько библиотек. Увидеть что-нибудь интересное. Какой-нибудь памятник архитектуры. Или живописный пейзаж. Может, еще раз сходить в луна-парк. Мы вполне можем слегка расслабиться и доставить себе удовольствие. Когда-то мы были семьей, и мы опять можем стать семьей. Мы по-прежнему любим друг друга. Разумеется, гипотетически. Я говорю: как вам мое предложение? Мона подается вперед и вырывает у меня клок волос. Потом вырывает несколько тонких прядей у Элен. Элен наклоняется над гримуаром и говорит: -- Мона, мне больно. У нас в семье, говорю я, мама, папа и я -- в общем, у нас в семье мы решали почти все споры за партией в парчис<Настольная игра, где нужно передвигать фишки по полю, бросая кубик. -- Примеч. пер.>. Мона вырывает страницу с красной спиральной надписью и заворачивает в нее каштановую и розовую пряди. И я говорю Моне, что не хочу, чтобы она повторила мою ошибку. Глядя на нее в зеркало заднего вида, я говорю, что, когда мне было примерно столько же, сколько ей сейчас, я перестал разговаривать со своими родителями. Я не разговаривал с ними почти двадцать лет. Мона протыкает английском булавкой листок, в который завернуты наши волосы. Мобильный Элен звонит снова. Это какой-то мужчина. Молодой человек. Это Устрица. И прежде чем я успеваю повесить трубку, он говорит: -- Привет, папаша, обязательно прочитайте завтрашние газеты. -- Он говорит: -- Там для вас небольшой сюрприз. Он говорит: -- Передай трубку Шелковице, мне надо с ней поговорить. Я говорю, что ее зовут Мона. Мона Саббат. -- Мона Штейнер, -- говорит Элен, по-прежнему глядя на свет на страницу, пытаясь прочесть тайные письмена. И Мона говорит: -- Это Устрица? -- Она подается вперед, тянет руку и пытается вырвать у меня трубку. -- Дай мне с ним поговорить. -- Она кричит: -- Устрица! Устрица, гримуар у них! Отбиваясь от Моны и пытаясь рулить одной рукой -- машина при этом виляет из стороны в сторону, -- я выключаю телефон. Глава тридцать шестая У меня дома. Вместо влажного пятна на потолке -- большая белая блямба. На входной двери пришпилена записка от квартирного хозяина. Вместо шума -- полная тишина. Ковер усыпан обломками твердого пластика, разломанными дверями и арматурой. Слышно, как жужжат нити накаливания в электрических лампочках. Слышно, как тикают часики на руке. Молоко в холодильнике скисло. Боль и страдания пропали всуе. Сыр посинел от плесени. Фарш посерел в упаковке. Яйца с виду нормальные, но на самом деле нет -- прошло столько времени, они просто не могли не испортиться. Все усилия, все горести, вложенные в эти продукты, отправятся на помойку. Все страдания несчастных коров и телят -- все напрасно. В записке от хозяина сказано, что белая блямба на потолке -- это временное покрытие. Когда пятно перестанет сочиться влагой, тогда потолок покрасят уже нормально. Батареи выкручены на полную мощность, чтобы пятно поскорее просохло. Вода в бачке унитаза испарилась наполовину. Растения засохли. Из труб несет гнилью. Моя прежняя жизнь, все, что я называл своим домом, пахнет дерьмом. Белая блямба замазки на потолке не дает просочиться в квартиру тому, что осталось от моего соседа сверху. Остается еще тридцать девять неучтенных экземпляров книжки с баюльной песней. В библиотеках, в книжных магазинах, у кого-то дома. Сегодня Элен -- у себя в офисе. Там мы с ней и расстались. Когда я ухожу, она сидит за столом, обложившись словарями: латинским, греческим и санскритом. Сидит, промакивает страницы ваткой с раствором йода, и невидимые слова проступают красным. Ваткой с соком красной капусты она промакивает другие невидимые слова, и они проступают малиновым. Рядом с пузыречками, ватными шариками и словарями стоит лампа странной конструкции. От лампы к розетке тянется шнур. -- Флюороскоп, -- говорит Элен. -- Взяла напрокат. -- Она щелкает выключателем сбоку, направляет свет на открытый гримуар и переворачивает страницы, пока на одной из них не проступают сияющие розовые слова. -- Это написано спермой. Все заклинания написаны разными почерками. Мона сидит у себя за столом в приемной. После луна-парка она не сказала нам ни единого доброго слова. Радиосканер выдает один чрезвычайный код за другим. Элен кричит Моне: -- Как назвать демона другим словом? И Мона отвечает: -- Элен Гувер Бойль. Элен смотрит на меня и говорит: -- Видел сегодняшнюю газету? -- Она отодвигает в сторону какие-то книги, и под ними лежит газета. На последней странице первой части -- полностраничное объявление. Заголовок такой: ВНИМАНИЕ, ВЫ ВИДЕЛИ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА? Большую часть страницы занимает фотография, моя старая свадебная фотография двадцатилетней давности, где мы сняты с Джиной. Как я понимаю, снимок взяли из нашего свадебного извещения в каком-то древнем субботнем выпуске. Наша публичная клятва в любви и верности друг другу. Наши обеты и обещания. Древняя сила слов. Пока смерть не разлучит нас. Под снимком текст: "Этого человека разыскивает полиция в связи с необходимостью прояснить некоторые моменты, связанные с недавними загадочными смертями. Ему сорок лет, рост пять футов и десять дюймов, вес сто восемьдесят фунтов, шатен, глаза карие. Он не вооружен, но тем не менее очень опасен". Человек на снимке -- такой невинный и юный. Это не я. Женщина мертва. Они оба -- призраки. Дальше сказано: "Называет себя "Карлом Стрейтором". Часто носит синий галстук". И в самом конце: "Если вы знаете местонахождение этого человека, звоните по номеру 911 и спрашивайте полицию". Я не знаю, кто дал объявление: Устрица или полиция. Мы с Элен смотрим на снимок, и она говорит: -- Жена у тебя была очень красивая. И я говорю: да, была. Пальцы Элен, ее желтый костюм, резной антикварный стол -- все в пятнах от йода и сока красной капусты. Пятна пахнут аммиаком и уксусом. Элен держит над книгой флюоресцентную лампу и читает светящиеся письмена, написанные древней спермой. -- Тут у меня заклинание полета, -- говорит она. -- А это, наверное, приворот на любовь. -- Она листает страницы, которые пахнут аммиачной мочой и капустными газами. -- Баюльные чары вот здесь. Древний язык зулу. Мона в приемной разговаривает по телефону. Элен легонько отталкивает меня от стола. Она говорит: -- Смотри. -- Она закрывает глаза и стоит, прижав кончики пальцев к вискам. Я спрашиваю, что должно произойти. Мона в приемной заканчивает говорить и кладет трубку. Гримуар, раскрытый на столе, чуть-чуть сдвигается. Приподнимается сначала один уголок, потом -- второй. Книга сама по себе закрывается, открывается снова, опять закрывается -- все быстрее и быстрее, и вдруг приподнимается над столом. Не открывая глаз, Элен беззвучно, одними губами, шепчет слова заклинания. Книга поднимается к потолку и зависает там, шелестя страницами. Радиосканер трещит и выдает: -- Подразделение семнадцать. -- Он выдает: -- Направляйтесь на Виден-авеню, 5680, офис фирмы "Элен Бойль. Продажа недвижимости". Задержите мужчину для следственного допроса... Гримуар с грохотом падает на стол. Йод, аммиак, уксус, сок красной капусты разбрызганы по всей комнате. Бумаги и книги скользят на пол. Элен кричит: -- Мона! И я говорю: не убивай ее, пожалуйста. Не убивай ее. Элен хватает меня за руку своей перепачканной рукой и говорит: -- Сейчас тебе лучше уйти. -- Она говорит: -- Помнишь, где мы с тобой встретились в первый раз? -- Понизив голос, она говорит: -- Встречаемся там же, сегодня в полночь. У меня дома. Кассета на автоответчике кончилась. Счета так плотно набиты в почтовый ящик, что приходится их выковыривать ножом для масла. На кухонном столе -- торговый центр, недостроенный наполовину. Даже без коробки с картинкой можно понять, что это тако