тры в гостиной комнате. Ничего не
происходит.
"И еще не ходите в туалет, - говорит Адам, - а то мы будем жить со
всеми вашими делами до самого конца пути".
Неон со стоянки грузовиков и фары с шоссе просвечивают через
остекленные двери, а мы сидим вокруг стола из кленового шпона и поедаем
жареную курицу.
В нашем куске разрезанного дома есть одна спальня, гостиная, кухня,
столовая и половина ванной.
Если мы доедем до Далласа, говорит нам Адам, мы сможем перебраться в
дом, направляющийся по 35-му Межрегиональному в Оклахому. Затем мы можем
перехватить дома на 35-м Межрегиональном, следующие в Канзас. Затем на север
По 135-му Межрегиональному в Канзас и на запад по 70-му Межрегиональному в
Денвер. В Колорадо мы поймаем дом, следующий на северо-восток по 76-му
Межрегиональному и поедем в нем до поворота на 80-е Межрегиональное в
Небраску.
Небраска?
Адам смотрит на меня и говорит: "Да. Наши старые добрые земли, твои и
мои", - говорит он со ртом, полным пережеванной жареной курицей.
Почему Небраска?
"Чтобы попасть в Канаду, - Адам говорит это и смотрит на Фертилити,
которая смотрит на свою еду. - Мы поедем по 80-му Межрегиональному и 29-му
Межрегиональному через штат к границе Айовы. Затем мы просто проследуем на
север по 29-му через Южную Дакоту и Северную Дакоту, все время в Канаду".
"Прямиком в Канаду," - говорит Фертилити и улыбается мне, что выглядит
фальшиво, потому что Фертилити никогда не улыбается.
Когда мы пожелали друг другу спокойной ночи, Фертилити взяла матрас из
спальни. Адам заснул на одном из крыльев секционной диванной группы, обитой
синим вельветом.
Среди синих вельветовых подушек он смотрится как мертвец в гробу.
Долгое время я не мог заснуть, лежа на другом крыле диванной группы и
вспоминая людей, которых я пережил. Брат Фертилити, Тревор. Соц.работница.
Агент. Вся моя мертвая семья. Почти вся мертвая.
Адам храпит, а рядом дизельный двигатель возвращается к жизни.
Мне интересно, как там в Канаде, и сможет ли побег всЈ решить. Лежа
здесь, в васильково-синей темноте, мне кажется, что побег - это всего лишь
еще одно исправление исправления исправления исправления исправления
какой-то проблемы, которую я не могу вспомнить.
Весь дом дрожит. Люстра качается. Листья шелковых папоротников в их
плетеных корзинах вибрируют. Жалюзи колеблются. Тишина.
Снаружи пластика мир начинает двигаться, скользя быстрее и быстрее, а
затем вообще стирается.
И я засыпаю.
13
Наш второй день в дороге, мои зубы стали тупыми и желтыми. Снизился
тонус мышц. Я не могу прожить жизнь брюнетом. Мне нужно немного времени,
всего минуту, всего тридцать секунд побыть в лучах прожекторов.
Не важно, сколько я усилий прилагаю, чтобы скрыть это. Кусочек за
кусочком, я начинаю разрушаться.
Мы в Далласе, Техас, рассматриваем половину Виллы Уилмингтонов со
столешницами, выложенными кафелем, и биде в хозяйской ванной. Хозяйской
спальни в ней нет, но есть прачечная с разъемами для подключения стиральной
машины и сушилки. Конечно же, там нет ни воды, ни электричества, ни
телефона. Там есть кухонные приборы цвета миндаля. Там нет камина, но в
столовой висят шторы до пола.
Это после того, как мы увидели больше домов, чем я могу запомнить. Дома
с газовыми каминами. Дома с Французской Провинциальной мебелью, большими
стеклянными столами для кофе и направленным освещением.
Это на фоне красно-золотого заката на горизонте техасской равнины, на
стоянке грузовиков на границе Далласа. Я хотел ехать в доме, у которого
отдельные спальни для каждого из нас, но нет кухни. Адам хотел дом, в
котором только две спальни, кухня, но нет ванной.
Наше время почти вышло. Солнце почти село, и водители собирались начать
свой ночной путь.
Моя кожа чувствовала холод и покрывалась потом. Весь я, даже светлые
корни моих волос, болели. Прямо там, на гравии, посреди стоянки, я начал
делать отжимания. Я лег на спину и начал качать пресс с интенсивностью
конвульсий.
Подкожный жир уже нарастал. Мои брюшные мускулы исчезали. Мои грудные
мускулы начали оседать. Мне была нужна косметика, имитирующая загар. Мне
нужно было поваляться немного под искусственным солнцем.
Всего пять минут, молю я Адама и Фертилити. Перед тем, как мы снова
тронемся в путь, просто дайте мне полежать десять минут в солярии Вульфа.
"Нельзя, братишка, - говорит Адам. - ФБР будет следить за каждым
спортзалом и каждым салоном загара и магазином здоровой пищи на Среднем
Западе".
Всего через два дня я был болен от дерьмовой пережаренной пищи, которую
готовили на стоянках грузовиков. Я хотел сельдерей. Я хотел фасоль маш. Я
хотел клетчатку и овсяные отруби и неочищенный рис и диуретики.
"Что я тебе говорила, - говорит Фертилити, гладя на Адама, - оно
началось. Нам надо было запереть его где-нибудь, связанным. У него
начинается ломка от недостатка внимания ".
Они вдвоем затащили меня в Дом Элегантности, когда водитель уже
приводил грузовик в движение. Они втолкнули меня в заднюю спальню, где были
лишь голый матрас и огромный Средиземноморский туалетный столик с большим
зеркалом над ним. За дверью спальни я мог слышать, как они нагромождали
Средиземноморскую мебель, диваны-кровати и журнальные столики, лампы,
сделанные под старые винные бутылки, развлекательные центры и барные стулья
вокруг двери спальни.
Техас быстро проносится за окном спальни. В сумерках мимо окна
пролетает надпись: Оклахома Сити, 250 миль. Вся комната дрожит. Стены
оклеены маленькими желтыми цветочками, вибрирующими так быстро, что у меня
появляется морская болезнь. Куда бы я ни пошел в этой спальне, я все время
вижу себя в зеркале.
Без ультрафиолета моя кожа становится обычного белого цвета. Может, это
всего лишь мое воображение, но одна из моих коронок шатается. Я пытаюсь не
паниковать.
Я срываю рубашку и исследую себя на предмет повреждений. Я стою боком и
втягиваю живот. Мне действительно нужен заряженный шприц с Дюратестоном
прямо сейчас. Или с Анваром. Или с Дека-Дюраболином. Из-за нового цвета
волос я выгляжу размытым. Моя последняя операция на веке не состоялась, и
уже показываются мешки под глазами. Пересаженные волосы еле держатся. Я
начинаю рассматривать в зеркале, не выросли ли у меня волосы на спине.
Знак пролетает в окне, сообщая: Осторожно, оползни.
Остаток косметики, имитирующей загар, запекся в уголках моих глаз и в
морщинах вокруг рта и поперек лба.
Мне удается задремать. Я разрываю покрытие матраса ногтями.
Знак пролетает в окне, сообщая: Снизить Скорость Держаться Справа
Стук в дверь.
"У меня есть чизбургер, если ты хочешь," - говорит Фертилити через
дверь и через всю нагроможденную мебель.
Мне не нужен сальный ебаный жирный ебаный чизбургер, кричу я в ответ.
"Чтобы вернуться к норме, тебе нужно есть сахар и жир и соль, - говорит
Фертилити. - Это для твоего же блага".
Мне нужна восковая эпиляция всего тела, кричу я. Мне нужен мусс для
волос.
Я молочу в дверь.
Мне нужны два часа в хорошей качалке. Мне нужно пройти три сотни этажей
на лестничном тренажере.
Фертилити говорит: "Тебе нужно постороннее вмешательство. С тобой будет
все в порядке".
Она убивает меня.
"Мы спасаем твою жизнь".
Я становлюсь отечным. Я теряю твердость в плечах. Мои мешки под глазами
нуждаются в подтяжке. На моих зубах налет. Мне нужно привести нервы в
порядок. Мне нужен диетолог. Позвоните моему ортодонту. Мои икры сдуваются.
Я дам вам все, что вы захотите. Я дам вам денег.
Фертилити говорит: "У тебя нет денег".
Я знаменит.
"Тебя разыскивают за массовое убийство".
Она и Адам должны достать мне какие-нибудь диуретики.
"На следующей остановке, - говорит Фертилити, - я принесу тебе двойной
кофе с обезжиренным молоком".
Этого не достаточно.
"Это больше, чем тебе дадут в тюрьме".
Давай подумаем хорошенько, говорю я. В тюрьме у меня будет штанга. Я
смогу проводить время на солнце. У них там должны быть доски для седов в
тюрьме. Вероятно, я смог бы подпольно достать Вистрол. Я говорю: Просто
выпусти меня. Просто разблокируй эту дверь.
"Не открою, пока к тебе не вернется рассудок".
Я ХОЧУ В ТЮРЬМУ!
"В тюрьме есть электрический стул".
Я рискну.
"Но они могут убить тебя".
Отлично. Мне нужно всего лишь побыть в центре всеобщего внимания. Хотя
бы еще один раз.
"Да, ты пойдешь в тюрьму и будешь в центре всеобщего внимания".
Мне нужен увлажняющий крем. Мне нужно, чтобы меня фотографировали. Я не
как обычные люди. Чтобы выжить, мне нужно, чтобы у меня постоянно брали
интервью. Мне нужно находиться в моей естественной среде обитания, на
телевидении. Мне нужно жить свободно, подписывая книги.
"Я оставлю тебя одного ненадолго, - говорит Фертилити через дверь. -
Тебе нужен перерыв".
Я ненавижу быть смертным.
"Думай, что это Моя Прекрасная Леди или Пигмалион, только в обратном
порядке".
12
В следующий раз, когда я проснулся, я был в бреду, а Фертилити сидела
на краю моей кровати и втирала дешевый нефтяной увлажняющий крем в мою грудь
и руки.
"С возвращением, - говорит она. - Мы уж думали, что ты не
выкарабкаешься".
Где я?
Фертилити глядит по сторонам. "Ты в Шато Мэйплвуд с дешевенькой
мебелью, - говорит она. - Бесшовный линолеум на кухне, виниловый не вощеный
пол в двух ванных. Здесь есть легкоочищаемые узорчатые виниловые стеновые
панели вместо шпатлевки, и дом декорирован в сине-зеленой морской гамме".
Нет, шепчу я, в какой мы точке планеты?
Фертилити говорит: "Я поняла, что ты имеешь в виду это".
Знак пролетает в окне, сообщая: Впереди Объезд.
Комната, в которой мы сейчас, не такая, какую я помню. Обойный бордюр с
пляшущими слониками окаймляет стену под самым потолком. Кровать, в которой я
лежу, имеет навес и белые, машинной работы, кружевные шторы, висящие по его
краю и скрепленные розовыми сатиновыми ленточками. Белые жалюзи по бокам
окна. Наше с Фертилити отражение в большом зеркале в форме сердца, висящем
на стене.
Я спрашиваю: Что случилось с тем домом?
"Это было два дома назад, - говорит Фертилити. - Сейчас мы в Канзасе. В
половине Шато Мэйплвуд с четырьмя спальнями. Это высшее достижение в серии
заводских домов".
Значит, он действительно хороший?
"Адам говорит, что лучший, - говорит она, укрывая меня. - Он
поставляется с подобранным по цвету постельным бельем, и здесь есть посуда в
столовой, гармонирующая с сиреневыми вельветовыми диванчиками и любовным
диванчиком в гостиной. Здесь даже есть подобранные по цвету сиреневые
полотенца в ванной. Здесь, правда, нет кухни, по крайней мере в этой
половине. Но я уверена, что где бы кухня ни была, она сиреневая".
Я спрашиваю: Где Адам?
"Спит".
Он не беспокоился обо мне?
"Я рассказала ему, как все сложится, - говорит Фертилити. - Короче, он
очень счастлив".
Шторы кровати танцуют и крутятся вместе с движениями дома.
Знак пролетает в окне, сообщая: Осторожно.
Я ненавижу то, что Фертилити знает всЈ.
Фертилити говорит: "Я знаю, что ты ненавидишь, что я знаю всЈ".
Я спрашиваю, знает ли она, что я убил ее брата.
Вот так вот просто правда вышла наружу. Моя исповедь на смертном одре.
"Я знаю, что ты разговаривал с ним в ночь, когда он умер, - говорит
она, - но Тревор убил себя сам".
И я не был его гомосексуальным любовником.
"Я тоже это знала".
И я был тем голосом в той кризисной горячей линии, с которым она грязно
разговаривала.
"Я знаю".
Она растирает крем между своими ладонями, а затем втирает его в мои
плечи. "Тревор позвонил тебе, потому что искал сюрприз. Я вожусь с тобой
ради того же".
С закрытыми глазами я спрашиваю, знает ли она, чем всЈ это закончится.
"В долгосрочной перспективе или в краткосрочной?" - спрашивает она.
И то, и другое.
"В долгосрочной перспективе, - говорит она, - все мы умрем. Затем наши
тела сгниют. Здесь нет ничего удивительного. В краткосрочной - мы будем
жить, поживать и добра наживать ".
Правда?
"Правда, - говорит она. - Поэтому не бойся".
Я гляжу в зеркало в форме сердца на то, как я старею.
Знак пролетает в окне, сообщая: Водите Осторожнее.
Знак пролетает в окне, сообщая: Скорость Измеряется При Помощи Радара.
Знак пролетает в окне, сообщая: Включите Фары Для Безопасности.
Фертилити говорит: "Ты можешь просто расслабиться и дать случиться
тому, что должно?"
Я спрашиваю: она имеет в виду катастрофы, боль, нищету? Могу ли я
позволить всему этому случаться? "И радость, - говорит она, - и
Безмятежность, и Счастье, и Удовлетворенность". Она называет все крылья
Колумбийского Мемориального Мавзолея. "Тебе не нужно контролировать всЈ, -
говорит она. - Ты не можешь контролировать всЈ".
Но ты можешь быть готорым к катастрофе.
Знак пролетает мимо, сообщая: Пристегнитесь.
"Если всЈ время думать о катастрофах, то они начнут происходить," -
говорит Фертилити.
Знак пролетает мимо, сообщая: Осторожно, Камнепад.
Знак пролетает мимо, сообщая: Впереди Опасные Повороты.
Знак пролетает мимо, сообщая: Скользко В Сырую Погоду.
За окном Небраска приближается с каждой минутой.
Весь мир - это катастрофа, которая ждет своего часа, чтобы случиться.
"Я хочу, чтобы ты знал, что я не всегда буду здесь, - говорит
Фертилити, - но я всегда тебя найду".
Знак пролетает в окне, сообщая: Оклахома 40 км.
"Не важно, что случается, - говорит Фертилити, - не важно, что делаешь
ты или твой брат, всЈ идЈт как надо".
Она говорит: "Ты должен доверять мне".
Я спрашиваю: А ты можешь мне достать Гигиеническую Помаду. Для губ. Они
растрескались.
Знак пролетает мимо, сообщая: Оползни.
"Окей, - говорит она. - Я простила твои грехи. Если это поможет тебе
расслабиться, думаю, что я смогу достать тебе Гигиеническую Помаду".
11
Конечно же, мы потеряли Фертилити на стоянке грузовиков за границей
Денвера, Колорадо. Даже я мог предвидеть это. Она выскользнула, чтобы купить
мне Гигиеническую Помаду, когда водитель грузовика пошел отлить. Адам и я
спали до тех пор, пока не услышали ее крики.
И конечно же, она все именно так и планировала.
В темноте, при свете луны, проходящем через окна, я иду, натыкаясь на
мебель, туда, где Адам распахнул две входных двери.
Мы уезжаем со стоянки грузовиков, набирая скорость, а Фертилити бежит
за нами. Одна ее рука вытянута вперед и держит маленький цилиндрик
Гигиенической Помады. Ее рыжие волосы развеваются позади нее. Ее туфли
хлюпают по тротуару.
Адам протягивает руку, чтобы спасти ее. Другой рукой он держится за
дверной косяк.
Из-за тряски дома маленький мраморный журнальный столик падает и
катится к Адаму, стоящему в дверях. Фертилити уворачивается, когда столик
падает на землю.
Адам говорит: "Возьми мою руку. Ты можешь до нее дотянуться".
Стул из столовой вытряхивается на дорогу и разбивается, чуть не задев
Фертилити, и она говорит: "Нет".
Ее слова почти теряются в рЈве мотора грузовика, она говорит: "Возьми
Гигиеническую Помаду".
Адам говорит: "Нет. Если я до тебя не дотянусь, то мы прыгаем. Мы
должны оставаться вместе".
"Нет, - говорит Фертилити. - Возьми Гигиеническую Помаду, она ему
нужна".
Адам говорит: "Ты ему нужна больше".
Воздушный поток врывается через открытые окна и несется ко входным
дверям. Вышитые декоративные подушки сдуваются с дивана и вылетают через
передние двери вокруг Адама. Они летят на Фертилити, ударяя ее по лицу и
почти сбивая с ног. Декоративное искусство в рамочках, в основном
ботанические репродукции и сделанные со вкусом фотографии скаковых лошадей,
шлепаются со стен и уплывают на дорогу, чтобы разлететься на осколки стекла,
деревянные щепки и предметы искусства.
Я чувствую, что хочу помочь, но я слаб. Я потерял слишком много
внимания за последние несколько дней. Я едва держусь на ногах. Уровень
сахара в моей крови запредельный. Я могу лишь видеть, как Фертилити отстает,
а Адам рискует высовываться все дальше и дальше.
Композиции из шелковых цветов падают, и красные шелковые розы, красные
шелковые герани и синий ирис уплывают через дверь и порхают мимо Фертилити.
Символы забвения, маки, приземляются на дорогу, и она бежит по ним. Ветер
разбрасывает поддельные апельсины и сладкий горох, белый и розовый,
гипсофилы и орхидеи, белые и фиолетовые, к ногам Фертилити.
"Не прыгайте," - говорит Фертилити.
Она говорит: "Я вас найду. Я знаю, куда вы едете".
На одно мгновение она почти настигает нас. Фертилити почти достает до
руки Адама, но когда он пытается затащить ее внутрь, их руки размыкаются.
Почти расстаются. Адам открывает руку, и в ней цилиндрик Гигиенической
Помады.
А Фертилити пропала в темноте и осталась позади нас.
Фертилити исчезла. Должно быть, мы едем со скоростью 100 километров в
час, и Адам поворачивается и бросает мне помаду с такой силой, что она
рикошетится от двух стен. Адам рычит: "Надеюсь, что ты теперь счастлив.
Надеюсь, что твои губы восстановятся".
Шкаф для фарфора в столовой раскрывается, и блюда, тарелки для салатов,
супницы, обеденные тарелки, бокалы и чашки выпрыгивают и катятся через
входные двери. Все это разбивается о дорогу. Все это остается широким
шлейфом позади нас, искрясь в лунном свете.
Никто не бежит за нами, и Адам тащит цветной телевизор со стерео-звуком
и почти цифровой картинкой к двери. С криком он пихает его с переднего
крыльца. Затем он сталкивает с крыльца вельветовый двухместный диванчик.
Затем спинетовое пианино. Все разбивается при падении на дорогу.
Затем он смотрит на меня.
Глупого, слабого, отчаявшегося меня, ползающего по полу в поисках
Гигиенической Помады.
Он скалит зубы, его волосы падают на лицо, Адам говорит: "Мне следовало
бы выбросить тебя через эту дверь".
Затем мимо проносится указатель, сообщающий: Небраска, 160 км.
И улыбка, медленная и жуткая, рассекает лицо Адама. Он высовывается в
открытую входную дверь и сквозь ночной ветер, воющий вокруг него, кричит.
"Фертилити Холлис!" - кричит он.
"Спасибо!" - кричит он.
В темноте позади нас, во всей этой темноте с ее отбросами, стеклом и
обломками позади нас, раздается крик Адама: "Я не забуду, что всЈ, о чем ты
мне говорила, должно сбыться!"
10
В ночь перед нашим возвращением домой я рассказываю своему старшему
брату всЈ, что могу вспомнить о Правоверческом церковном округе.
В церковном округе мы сами выращивали всЈ, что ели. Пшеницу и цыплят и
овец и рогатый скот. Я помню, как мы ухаживали за великолепными садами и
ловили искрящуюся радужную форель в реке.
Мы на заднем крыльце Замка Кастиль, едущего со скоростью 100 километров
в час сквозь ночь Небраски по 80-му Межрегиональному. У Замка Кастиль есть
резные стеклянные подсвечники на каждой стене и золоченые краны в ванной, но
никакого электричества или воды. ВсЈ красиво, но ничего из этого не
работает.
"Электричества нет, вода не течет, - говорит Адам. - ВсЈ как в
детстве".
Мы сидим на заднем крыльце, свесив ноги с края, к пролетающей внизу
дороге. Дизельная вонь вихрем проносится мимо нас.
В правоверческом церковном округе, говорю я Адаму, люди жили простой и
насыщенной жизнью. Мы были стойкими и гордыми людьми. Наши воздух и вода
были чисты. Наши дни проходили с пользой. Наши ночи были абсолютны. Вот что
я помню.
Вот почему я не хочу возвращаться назад.
Там не будет ничего, кроме Национального Санитарного Могильника
Деликатных Материалов имени Тендера Брэнсона. Как это будет выглядеть -
сваленные в кучу годы порнографии со всей страны, присланные туда сгнивать -
я не хочу видеть вживую. Агент объяснил мне методику. Тонны грязи, самосвалы
и заполненные бункеры, мусоровозы и крытые товарные вагоны, полные грязи,
прибывают туда каждый месяц, и там бульдозеры зарывают все это на метровую
глубину на площади в двадцать тысяч акров.
Я не хочу видеть это. Я не хочу, чтобы Адам видел это, но у Адама всЈ
ещЈ есть пистолет, и рядом со мной нет Фертилити, чтобы сказать, заряжен он
или нет. Кроме того, я уже привык получать распоряжения насчет того, что мне
делать. Куда идти. Как действовать.
Моя новая работа - слушаться Адама.
Поэтому мы возвращаемся в церковный округ. В Большом Острове мы украдем
машину, говорит Адам. Мы прибудем в долину как раз к рассвету, предсказывает
Адам. Всего лишь через несколько часов. Мы приедем домой воскресным утром.
Мы оба смотрим в темноту позади нас, и всЈ, что мы потеряли, так
далеко. Адам говорит: "Что еще ты помнишь?"
ВсЈ в церковном округе всегда было чистым. Дороги всегда были в хорошем
состоянии. Лето было долгим и умеренным, а дождь шел каждые десять дней. Я
помню, что зимы были спокойные и безмятежные. Я помню, как мы сортировали
семена ноготков и подсолнечника. Я помню, как мы рубили лес.
Адам спрашивает: "Ты помнишь мою жену?"
Вообще-то нет.
"В ней и нечего вспоминать," - говорит Адам. Пистолет в его руках,
лежащих на коленях, а то я не сидел бы здесь. "Это была Бидди Глисон. Мы
должны были быть счастливы вместе".
До тех пор, пока кто-то не позвонил в полицию и не дал старт
расследованию.
"Мы должны были родить дюжину детей и делать на них барыши," - сказал
Адам.
До тех пор, пока шериф графства не пришел туда и не попросил документы
на каждого ребенка.
"Мы должны были состариться на той ферме, проводя каждый следующий год
так же, как и предыдущий".
До тех пор, пока ФБР не начало расследование.
"Мы оба должны были стать церковными старейшинами когда-нибудь," -
говорит Адам.
До Отправки.
"До Отправки".
Я помню, что жизнь в окружной долине была спокойной и мирной. Коровы и
куры гуляли свободно. Белье вывешивалось на улице на просушку. Запах сена в
сарае. Яблочный пирог, охлаждающийся на каждом подоконнике. Я помню, что это
был идеальный образ жизни.
Адам смотрит на меня и вертит головой.
Он говорит: "Вот насколько ты глуп".
Как Адам смотрится в темноте - это то, как я бы выглядел, если бы со
мной не случился весь этот хаос. Адам - тот, кого Фертилити назвала бы
образцом для меня. Если бы меня никогда не крестили и не отсылали во внешний
мир, если бы я никогда не становился известным, и мои пропорции не
изменялись бы, тогда это был бы я с простыми голубыми глазами Адама и
чистыми светлыми волосами. Мои плечи были бы квадратные и обычного размера.
Мои наманикюренные руки с прозрачным лаком на ногтях были бы его сильными
руками. Мои растрескавшиеся губы были бы как у него. Моя спина была бы
прямая. Мое сердце было бы его сердцем.
Адам смотрит в темноту и говорит: "Я уничтожил их".
Уцелевших правоверцев.
"Нет, - говорит Адам. - Всех их. Весь семейный округ. Я вызвал полицию.
Однажды ночью я ушел из долины и шел до тех пор, пока не нашел телефон".
На каждом правоверческом дереве были птицы, я помню. И мы ловили речных
раков, привязывая глыбу жира к леске и забрасывая его в ручей. Когда мы
вытягивали его назад, жир был облеплен раками.
"Должно быть, я нажал ноль на телефоне, - говорит Адам, - но я попросил
шерифа. Я сказал кому-то, кто ответил, что только один из двадцати
Правоверческих детей имеет свидетельство о рождении гос.образца, я сказал
ему, что Правоверцы скрывали своих детей от властей".
Лошади, я помню. У нас были стада лошадей, чтобы пахать и тянуть
повозки. И мы называли их по мастям, потому что грешно было давать животным
имена.
"Я сказал им, что Правоверцы плохо обращались со своими детьми и не
платили налогов с основной части своих доходов, - говорит Адам. - Я сказал
им, что Правоверцы ленивые и беспомощные. Я сказал им, что для
Правоверческих родителей их дети были их доходом. Их дети были рабами".
Сосульки, висящие на зданиях, я помню. Тыквы. Урожайные костры.
"Я дал старт расследованию," - говорит Адам.
Пение в церкви, я помню. СтЈганые одеяла. Строительство сарая.
"Я ушел из округа той ночью и никогда не возвращался назад," - говорит
Адам.
Нас лелеяли и о нас заботились, я помню.
"У нас не было никаких лошадей. Пара цыплят и свиньи - вот и всЈ
хозяйство, - говорит Адам. - Ты был все время в школе. Ты просто вспоминаешь
то, что тебе говорили о жизни Правоверцев сто лет назад. Черт, сто лет назад
у всех были лошади".
Счастье и чувство принадлежности, я помню.
Адам говорит: "Не было черных Правоверцев. Правоверческие старейшины
были кучкой женофобов, расистов, белых рабовладельцев".
Я помню чувство безопасности.
Адам говорит: "ВсЈ, что ты помнишь, неправда".
Мы были ценимы и любимы, я помню.
"Ты помнишь ложь, - говорит Адам. - Тебя выкормили, обучили и продали".
А его нет.
Нет, Адам Брэнсон был первым сыном. Три минуты, в них все дело. Ему
должно было принадлежать всЈ. Сараи и цыплята и ягнята. Мир и безопасность.
Он бы унаследовал будущее, а я был бы трудовым миссионером, стригущим газон
и стригущим газон, работа без конца.
Темная жаркая ночь Небраски, быстро пролетающая дорога. Одним хорошим
толчком, говорю я себе, я мог бы выкинуть Адама Брэнсона из моей жизни
навсегда.
" Среди того, что мы ели, почти все было куплено во внешнем мире, -
говорит Адам. - Я должен был унаследовать ферму для выращивания и продажи
детей".
Адам говорит: "Мы даже утилизацией отходов не занимались".
Так вот почему он вызвал шерифа?
"Я не жду, что ты поймешь, - говорит Адам. - Ты всЈ ещЈ восьмилетний
мальчик, сидящий в школе, сидящий в церкви, верящий во всЈ, что тебе
говорят. Ты помнишь картинки из книжек. Они спланировали всю твою жизнь. Ты
до сих пор не проснулся".
А Адам Брэнсон проснулся?
"Я проснулся в ту ночь, когда сделал телефонный звонок. В ту ночь,
когда я сделал что-то, что уже нельзя изменить," - говорит Адам.
И теперь все мертвы.
"Все, кроме тебя и меня".
И мне осталось лишь убить себя.
"Это как раз то, чему тебя научили, - говорит Адам. - Это будет уж
точно абсолютно рабский поступок".
Так что же еще я могу сделать, чтобы изменить свою жизнь?
"Ты можешь найти свою собственную индивидуальность только одним путем,
сделав одну вещь, которую Правоверческие старейшины больше всего запрещали
тебе делать, - говорит Адам. - Соверши самое большое преступление. Смертный
грех. Повернись спиной к церковной доктрине," - говорит Адам.
"Даже сад Едем был всего лишь большой золоченой клеткой, - говорит
Адам. - Ты будешь рабом всю жизнь до тех пор, пока не укусишь яблоко".
Я съел уже всЈ яблоко. Я сделал всЈ. Я был на телевидении и обличал
церковь. Я богохульствовал перед миллионами людей. Я лгал, крал из магазинов
и убивал, если считать Тревора Холлиса. Я осквернил свое тело лекарствами. Я
разрушил долину Правоверческого церковного округа. Я работал каждое
воскресенье последние десять лет.
Адам говорит: "Ты до сих пор девственник".
Один хороший прыжок, говорю я себе, и я мог бы решить все свои проблемы
навечно.
"Ты знаешь, перепихнуться. Вставить. Настучать по рубцу. Заняться
постельным кун-фу. Спустить. Сложить зверя о двух спинах. Впендюрить.
Загнать арапа. Вздрючить. Натянуть на болт. Поиграть в буЈк," - говорит
Адам.
"Перестань исправлять свою жизнь. Разберись со своей одной большой
проблемой," - говорит Адам.
"Братишка, - говорит Адам, - ты просто обязан трахнуться".
9
Правоверческий округ - это двадцать тысяч, пять сотен и еще шестьдесят
акров, почти вся долина в верховьях реки Флемминг, на запад-северо-запад от
Большого Острова, Небраска. От Большого Острова на машине туда ехать четыре
часа. А на юг от Сиу Фолз - девять часов.
ВсЈ то, что я знаю, правда.
Я до сих пор размышляю над всем, что рассказал Адам. Адам сказал, что
первым шагом, который делают большинство культур, чтобы превратить тебя в
раба, - это кастрация. Евнухи, так это называется. Кроме того, некоторые
культуры делают так, чтобы ты не наслаждался сексом в полной мере. Они
отрезают части. Части клитора, как Адам это назвал. Или крайнюю плоть. Это
твои чувствительные части, части, которые приносили больше наслаждения, и
без них ты чувствуешь себя всЈ меньше и меньше.
Так задумано, - говорит Адам.
Мы едем на запад весь остаток ночи, прочь от того места, где восходит
солнце, пытаясь убежать от него, пытаясь не увидеть, что оно покажет нам,
когда мы вернемся домой.
На приборной панели машины приклеена 15-сантиметровая пластмассовая
статуэтка человека в Правоверческом церковном костюме, мешковатых брюках,
шерстяном пальто и шляпе. Его глаза - светящийся в темноте пластик. Его руки
сведены вместе в молитве и подняты так высоко, что кажется, будто он
собирается нырнуть с приборной панели под ноги пассажирам.
Фертилити сказала Адаму искать зеленый Чеви [[прим.13]] последней
модели в двух кварталах от стоянки для грузовиков за границей Большого
Острова. Она сказала, что ключи будут оставлены внутри, а бак будет заполнен
бензином. После того, как мы покинули Замок Кастиль, нам потребовалось около
пяти минут, чтобы найти машину.
Глядя на статуэтку перед своим лицом, Адам сказал: "Что, чЈрт возьми,
это может быть?"
Предполагается, что это я.
"Это совсем на тебя не похоже".
Считается, что это выглядит набожно.
"Он напоминает дьявола," - говорит Адам.
Я веду машину.
Адам говорит.
Адам говорит, что культуры, которые не кастрируют твое тело, чтобы
сделать из тебя раба, кастрируют твой разум. Они делают секс таким грязным,
злым и опасным, что какими бы чудесными тебе не казались сексуальные
отношения, у тебя их не будет.
Так делают большинство религий во внешнем мире, говорит Адам. Так
делали и Правоверцы.
Это не то, что я хочу слушать, но когда я включаю радио, все кнопки
настроены на религиозные радиостанции. Хоровое пение. Евангельские
проповедники говорят мне, что я плохой и неправильный. Одна станция мне
знакома, Голос Пастыря Тендера Брэнсона. Это одно из тысячи
законсервированных радиошоу, которые я записал в студии не помню где.
Злоупотребления Правоверческих старейшин были отвратительны, говорю я
по радио.
Адам говорит: "Ты помнишь, что они сделали с тобой?"
По радио я говорю: Злоупотребления никогда не прекращались.
"Когда ты был ребенком, я имею в виду," - говорит Адам.
Снаружи начинался восход солнца, и из полной темноты начали проступать
контуры. По радио я говорю: Весь ход наших мыслей находился под контролем, и
у нас никогда не было шанса. Никто из нас во внешнем мире никогда не хотел
заниматься сексом. Мы никогда не предали бы церковь. Мы бы провели всю нашу
жизнь в работе.
"И если у тебя никогда не было секса, - говорит Адам, - у тебя никогда
не было ощущения власти. Ты никогда не получал права голоса и не становился
личностью. Секс - это действие, которое отделяет нас от наших родителей.
Детей от взрослых. Секс - это первый мятеж подростков".
И если у тебя никогда не было секса, говорит мне Адам, ты никогда не
вырастешь выше того, чему тебя учили родители. Если ты никогда не нарушишь
запрет на секс, то ты никогда не нарушишь ни один запрет.
По радио я говорю: Всем, кто живет во внешнем мире, трудно представить,
насколько всеобъемлющим было наше обучение.
"Не Вьетнамская война вызвала беспорядки 1960-х, - говорит Адам. - Не
наркотики ее вызвали. Ну, это был всего один наркотик. Противозачаточная
таблетка. Впервые в истории все смогли заниматься сексом, сколько хотят. Все
смогли обладать этим видом власти".
На протяжении истории все самые сильные правители были сексуальными
маньяками. И он спрашивает: их сексуальный аппетит проистекал из их власти,
или же их стремление к власти проистекало из сексуального аппетита?
"И если ты не жаждешь секса, - говорит он, - будешь ли ты жаждать
власти?"
Нет, говорит он.
"И вместо избирания приличных, скучных, сексуально подавленных
должностных лиц, - говорит он, - может, нам следует искать самых сексуально
озабоченных кандидатов, и, возможно, они отлично справятся с работой".
Мимо пролетает знак, сообщающий: Национальный Санитарный Могильник
Деликатных Материалов имени Тендера Брэнсона, 16 км.
Адам говорит: "Понимаешь, к чему я клоню?"
Дом всего в десяти минутах от нас.
Адам говорит: "Ты должен вспомнить, что случилось".
Ничего не случилось.
По радио я говорю: Невозможно описать, насколько ужасным было насилие.
Все чаще и чаще по краям дороги валяются обрывки грязных журналов,
унесенные ветром из непокрытых грузовиков. Выцветшие снимки голых женщин
крупным планом, облепившие все стволы деревьев. Промоченные дождем мужчины с
длинными лиловыми эрекциями, безвольно висят на ветвях. Черные коробки с
видеофильмами лежат на гравии вдоль дороги. Проколотая женщина, сделанная из
розового винила, лежит среди сорняков, а ветер развевает ее волосы и руки,
когда мы проезжаем мимо.
"Секс - это вещь не опасная и не отвратительная," - говорит Адам.
По радио я говорю: Лучше, если я оставлю прошлое позади и продолжу
жить.
Впереди точка, где лес, идущий вдоль дороги, заканчивается, и дальше
ничего нет. Солнце наверху и жарит нас, а до самого горизонта нет ничего,
лишь пустырь.
Мимо пролетает знак, сообщающий: Добро Пожаловать в Национальный
Санитарный Могильник Деликатных Материалов имени Тендера Брэнсона.
Вот мы и дома.
За знаком долина простирается до самого горизонта, голая, замусоренная
и серая, за исключением нескольких ярко-желтых бульдозеров, припаркованных и
тихих, потому что сегодня воскресенье.
Там нет ни одного дерева.
Там нет ни одной птицы.
Единственный ориентир расположен в центре долины, высокий бетонный
столб, всего лишь квадратная серая колонна из бетона, поставленная в точке,
где стоял Правоверческий молитвенный дом с мертвецами внутри. Десять лет
назад. На земле вокруг нас разбросаны снимки мужчин с женщинами, женщин с
женщинами, мужчин с мужчинами, мужчин и женщин с животными и бытовыми
приборами.
Адам не говорит ни слова.
По радио я говорю: Теперь моя жизнь полна счастья и радости.
По радио я говорю: Я собираюсь жениться на женщине, выбранной для меня
в рамках Проекта Бытие.
По радио я говорю: С помощью моих последователей я остановлю
сексуальную жажду, которая взяла власть над миром.
Дорога длинная и изрытая колеями от границы долины до бетонного столба
в центре. По обеим сторонам от нас искусственные члены и журналы и латексные
влагалища и презервативы с усиками, сваленные вместе в тлеющие кучи, и дым
от этих куч висит белым удушливым туманом по всей дороге.
Столб перед нами всЈ больше и больше, иногда он теряется в дыму от
горящей порнографии, но всегда возникает вновь, угрожая.
По радио я говорю: Вся моя жизнь продается в ближайшем от вас книжном
магазине.
По радио я говорю: С Божьей помощью, я отвращу мир от всякого желания
секса.
Адам выключает радио.
Адам говорит: "Я ушел из долины в ночь, когда выяснил, что старейшины
сделали с вами - тендерами и бидди".
Дым зависает над дорогой. Он проникает в машину и в наши легкие, режет
и жжет наши глаза.
Со слезами, текущими по обеим щекам, я говорю: Они ничего не сделали.
Адам кашляет: "Лучше признай это".
Столб снова возникает, ближе.
Здесь нечего признавать.
Дым заволакивает всЈ.
Затем Адам говорит это. Адам говорит: "Они заставили вас смотреть".
Я ничего не вижу, но просто продолжаю вести машину.
"В ночь, когда моя жена рожала первенца, - говорит Адам, и слезы
оставляют светлые полоски на его черном лице, - старейшины собрали тендеров
и бидди со всего округа и заставили их смотреть. Моя жена кричала именно
так, как они ей говорили. Она кричала, и старейшины орали проповеди о том,
что плата за секс - это смерть. Она кричала, и они сделали рождение ребенка
настолько болезненным, насколько могли. Она кричала, и ребенок умер. Наш
ребенок. Она кричала, а затем она умерла".
Первые две жертвы Отправки.
В ту же ночь Адам ушел из Правоверческого церковного округа и сделал
телефонный звонок.
"Старейшины заставляли вас смотреть, как рождается каждый из детей в
округе," - говорит Адам.
Мы едем со скоростью всего лишь тридцать или пятьдесят километров в
час, но где-то в дыму перед нами затерялся гигантский бетонный столб
церковного мемориала.
Я не могу ничего сказать, и я просто продолжаю дышать.
"Поэтому, конечно же, ты никогда не хотел секса. Ты никогда не хотел
секса, потому что каждый раз, когда у нашей матери появлялся новый ребенок,
- говорит Адам, - они заставляли тебя сидеть там и смотреть. Потому что секс
для тебя - это всего лишь боль и грех и твоя мать, растянутая там и
кричащая".
А затем он сказал это.
Дым настолько плотный, что я не могу видеть даже Адама.
Он говорит: "Секс, наверное, кажется тебе сплошной пыткой".
Он просто выплевывает эти слова.
Запах Истины.
И в этот момент дым рассеивается.
И мы врезаемся прямо в бетонную стену.
8
Вначале нет ничего, кроме пыли. Мелкий белый порошок талька заполнил
машину, перемешавшись с дымом.
Пыль и дым циркулируют в воздухе.
Единственный звук - это звук чего-то капающего из мотора машины -
масла, антифриза, бензина.
До тех пор, пока Адам не начинает кричать.
Пыль вырвалась из воздушных подушек, защитивших нас в момент
столкновения. Воздушные подушки прорвались, спустились и теперь лежат пустые
на приборной панели, и как только пыль оседает, Адам начинает кричать и
закрывает лицо руками. Кровь течет между его пальцев, черная на фоне белого
талька, покрывающего всЈ. Одной рукой он закрывает лицо, а другой дергает
ручку пассажирской двери, и вываливается наружу.
Затем он исчезает в дыму, окружающем нас, переступает через обнаженные
тела, слои людей, заснятых в момент прелюбодеяния навеки, и я кричу ему в
след.
Я кричу его имя.
В какой он стороне, я не могу сказать.
Я кричу его имя.
Куда бы я ни наступил, журналы предлагают Возбужденных Девочек Вашей
Мечты.
Любительниц Больших Членов.
Губы, Груди и Гигантские Клиторы.
Рыдание доносится со всех сторон.
Я кричу: Адам Брэнсон.
Но всЈ, что я вижу, это Мужские Анальные Приключения.
И Девочки, Которые Любят Девочек.
И Бисексуальные Любовные Вечеринки.
А позади меня наша разбитая машина взрывается.
Бетонный столб, серый и возвышающийся над нами, весь в огне с одной
стороны, и в свете этого костра я вижу Адама, стоящего на коленях в
нескольких ярдах от меня, его руки закрывают лицо, он раскачивается
взад-вперед и рыдает.
Кровь бежит вниз по его рукам, по его лицу, по белой от пыли рубашке, и
когда я пытаюсь оторвать его руки от лица, он кричит: "Не надо!"
Адам кричит: "Это мое наказание!"
Его крики переходят в смех, и Адам убирает руки, чтобы показать мне.
Маленькие пластиковые ноги статуэтки Тендера Брэнсона торчат из
кровавого месива на том месте, где должен был быть его левый глаз.
Адам полу-смеется, полу-плачет: "Это мое наказание!"
Остаток статуэтки ушел вглубь, я не знаю, насколько глубоко.
Штука в том, говорю я, чтобы не паниковать.
Чтобы решить эту проблему, нам нужен врач.
Черный дым от нашей сгоревшей машины обволакивает нас. Без машины,
двадцать тысяч акров вокруг нас пустые и бескрайние.
Адам заваливается на бок, затем переворачивается на спину, гля