а, засчитывалась в себестоимость. Только в моем филиале. Менахем занес поручение на табличку, между прочим сообщил: 10. - Нынче, господин, много вооруженных галилеян. - Что говорят на сей счет? - Со вчерашнего дня стража у Золотых ворот проверяет всех пришельцев. - Таковая мера не легче, чем выхолостить стаю голодных львов. - Проверяют для видимости, господин, только неспроста это, - ответил Менахем. - Торговцы, промышляющие во дворе язычников, обеспокоены. У них-то нос всегда по ветру... - Ну так пошли кого-нибудь безотлагательно. Мне надобны все новости из первых рук. Менахем вышел, невыносимые сомнения охватили меня. Совершенно ясно, мятежные настроения в городе не скроешь: тайные агенты - царские, римские, первосвященнические - всегда шныряли в толпе прибывших на праздник. И пусть заговорщики связаны присягой и исступленно преданы делу, одного неосторожного слова довольно, чтобы гончие псы взяли след... Иисус, широко известный в Галилее и Перее, здесь, где всякая группа пилигримов имела своего духовного учителя, не вызывал всеобщего внимания, тем не менее агенты, несомненно, присматривали за ним. Почитался пророком и чудотворцем, а сие уже настораживало. С несказанным облегчением обвел я взглядом стены моей библиотеки и принялся за чтение. Донесения поступали беспрерывно день и ночь, до рассвета следующего дня. Увы, я не записал их, а весьма пригодились бы ныне, иные все-таки, как и разговор с Менахемом, запомнились по капризу памяти весьма обстоятельно, большинство же околичностей кануло бесследно, и смутная дымка воспоминаний лишь вызывает грусть. 11. Итак, беспорядки начались около полудня, когда заговорщики пробрались в стены храма и приготовились действовать. Заранее назначенные крикуны завели громкие поношения угнетателей, богачей и правителей. Заговорщики пели издевательский псалом анонимного автора, популярный среди гонимых и отверженных. 12. О, горе мне от рода Боетова, горе мне от их батожины. О, горе мне от рода Кантарова, горе от записей долговых. О, горе мне от рода Анны, горе от шипения их змеиного. О, горе мне от Исмаила, сына Фиабова, горе от десницы железной их. Все они первосвященники, казнохранители - их сыновья, тести их служат во храме, а невольники их приходят, дабы нас бить батожьем. 13. Плебс, во все времена охотно слух преклоняющий к подстрекателям, сразу обратил свою ненависть на тех, кто под рукой, - на менял и торговцев, надобно признать, обирали они люд немилосердно, своим чередом обираемые узурпаторами святилища. В тысячных толпах людей, скученных в громадном храме, несколько сот номадов и галилейских крестьян, оторопев от криков и шума, потеряли инициативу. Вряд ли они учинили грабеж иль опрокинули меняльные столы, впрочем, кто ведает, обуянные алчностью, не смутились ли, не запамятовали свое высокое предназначение ради цели низкой. Я тому не удивился бы и не осудил - все они были либо экс-разбойники пустынь, либо нищие, нищие дословно, не имеющие зачастую чем прикрыть бренное свое тело. Заманчивый случай и порядочного человека соблазнит, только малое воровство карается по всей суровости закона, крупным же преступникам возводятся статуи. 14. Галилея - край плодородный, изобильный пастбищами, лесами и рощами. В мои дни любой участок земли любовно обрабатывался и давал высокий урожай. Города и местечки, коих насчитывалось свыше двухсот, кишели трудолюбивыми жителями. Более двух миллионов людей обитало в небольшом краю, и потому здесь, хоть и плодоносила земля, толклось больше бедняков, чем в иных местах. В большинстве свободные люди: батраки, ремесленники, рыбари, наемные работники на день, на час, слуги, возчики и владельцы мулов, нищие, воры и бродяги. Они не были рабами, а жили хуже невольников - их dominus {Владелец (лат.).} все-таки кормил и одевал. Можно ли ожидать от этих несчастных добродетели, раз представился случай безнаказанно кое-чем поживиться? Не обвиняю наших повстанцев, лишь нахожу: и такие привходящие случайности обрекают на провал восстание. 15. Каково в этом хаосе насилия и бесправия чувствовал себя Иисус, тяжко представить; если и восхотел бы призвать на помощь небесные силы, не удалось бы сего сотворить: и меньшее чудо требовало напряженного и молчаливого ожидания толпы, безграничного доверия к нему и веры в господа. А здесь люди, алчущие грабежа, неистово вопящие, истребляющие друг друга, не могли поддержать его; он остался бессилен. Все это лишь пустопорожние домыслы, не знаю даже, был ли он в этой толпе или молился на горе Елеонской за успех дела - таковую версию тоже слышал. 16. Тем временем первосвященническая стража начала действовать. На период праздников обычно вербовали несколько сотен наемников, сильных, обученных держать порядок. Вооруженные палицами и бичами, они помогали полиции усмирять мелкие беспорядки и вылавливать воришек. На сей раз им не удалось обуздать возмущенный люд, и комендант храмовой стражи по приказу первосвященника Иосифа Каиафы обратился за помощью к трибуну когорты, стоящей в Антонии. Трибун не мог вмешаться без приказа прокуратора Понтия Пилата, из окна башни с удовлетворением наблюдавшего беспорядки. Человек вспыльчивый, легко проливавший кровь, после казни Сеяна, своего патрона, он стал осторожнее - кесарь Тиберий не простил ему одного дельца. Потому он не вмешивался в религиозные иудейские распри, в коих обнаруживались вдруг самые неожиданные повороты, а простоватый ум Понтия не улавливал тонкостей. Глядя из окна башни, вспомнил, верно, солдатскую поговорку: кто мирит поссорившихся друзей, становится врагом обоим. А может, просто побаивался сирийского легата Вителлия, который отнюдь не покровительствовал ему. 17. И только получив письменный рапорт тайной полиции: во главе заговора, дескать, самозваный искатель престола, а происходящее в подворьях храма - вооруженное выступление, угрожающее римскому господству, - имея такой документ, Пилат начал действовать со всей жестокостью, присущей вообще его правлению, и с коварством опытного воителя. За этим негодяем следует признать знание военного искусства, хотя о правлении провинцией не имел ни малейшего понятия. Алчность и желание добыть - как и чем угодно - состояние лишили его солдатской славы, а славу вполне мог заслужить на войне. Через два или три года после описанных событий он свершил роковую ошибку, доказавшую его полную политическую недальновидность. Не исключено, именно наше восстание вдохновило его на такой шаг. На сей раз дело тоже касалось пророка-мессии, не иудейского, а самарийского, а история весьма схожая. 18. Самарян не признавали иудеями более, чем галилеян, скорее считали антииудеями, хотя они тоже чтят Яхве и являются потомками жителей северных земель, отделившихся, когда Соломоново владение распалось на два отдельных государства: иудейское и израильское. Шестой царь Израиля, Давидов потомок Омри, приобрел владение в тридцати римских милях от Иерихона, возвел город и дал ему имя своего предшественника, владыки Самарии, - ныне зовется Севастией. Со временем Самарией стали называть всю провинцию, населенную тогда иудейским поколением Ефраима. После падения израильского царства, в состав коего входили владения десяти колен или родов иудейских, за исключением Иуды и Вениамина (всего двенадцать), ассирийский царь Саргон выселил почти всех жителей и на их место привел язычников из Вавилона, Кут, Аввы, Гамата, Арпада и других земель. Пришельцы смешались с местным населением и дали начало новому народу, религию приняли иудейскую, однако сильно подпорченную другими культами. Так, к примеру, некоторое время чтили Яхве в образе быка, давно уже заклейменного законодателем Моисеем, - золотого тельца, обожествляемого иудеями, он собственноручно стер во прах, а поклонников изрубил мечом. Позже самаряне отказались от столь позорных деяний и приняли очищенный культ Яхве, возвели собственное святилище на горе Гаризим близ Сихем. Святилище разрушил Иоанн Гиркан Хасмрней, считавший самарян отщепенцами. Но самаряне и впредь продолжали чтить место святыни, совершают туда паломничество и по сю пору. Первосвященники самарянские происходят из рода Ааронова, брата Моисея, следовательно, религия их закреплена в Пентатеохос - Пятикнижии Моисеевом, потому и считают они себя правоверными поклонниками Яхве. Даже имя свое шомрим взяли из сокращенного шомроним, а значит сие - стражи, надо полагать, закона Моисеева. Верят в приход мессии, коего зовут Тахев - Тот, Кто Возвращается. Теперь ты понимаешь, почему их считали и считают антииудеями, лично я придерживаюсь мысли: взаимная ненависть лишена всякого смысла. Впрочем, сегодня все в прошлом: во время Иудейской войны самаряне тоже поднялись, и военачальник пятого легиона (Cerealis) вырубил под корень самый цвет народа на многонесчастной горе Гаризим. Погибло около двенадцати тысяч мужей. 19. При Пилате тоже имела место резня, правда, чуть в меньших масштабах. Самарянский пророк уговорил множество народу пойти на гору Гаризим, где обещал показать священный сосуд, сокрытый якобы самим Моисеем. Наверное, пророк обещал еще что-нибудь - люди пошли с оружием. Пилат, получив донесение, выслал конницу и пехоту и сразился с мятежниками, разбив их наголову. Несколько сот пленников приказал распять. Пилатово дело вызвало негодование в армии сирийского легата Вителлия, у него (в войске тетрарха) тоже служило много самарян. Не считая иудеями, их не освобождали по эдикту Долабеллы от военной службы, да они и не уклонялись, будучи народом воинственным, охотно служили наемниками и дослуживались, бывало, до офицерских чинов. Вителлий лишь ждал подходящего случая; получив же столь серьезный козырь - не боле и не мене ослабление военной дисциплины, - приказал Пилату сложить полномочия и ехать в Рим, дабы держать ответ за свои провинности перед кесарем Тиберием. Что с ним сталось, неведомо, я не интересовался судьбой подобного мерзавца, но, зная Тиберия, легко догадаться - ничего хорошего: кесарь не любил без особой надобности истреблять своих подданных, дабы не уменьшились доходы с провинций. 20. В дни нашего мятежа Пилат еще не имел опыта, зато ему не терпелось отомстить за прежние поражения, в сути же религиозных иудейских распрей он вовсе не разбирался, даже не различал противников. Вникни он в дела получше, скорее помог бы нам, чем иерусалимским плутократам. Имея донесение и жаждая расправы, он не медлил с приказом. Три манипула пехоты, то есть шестьсот тяжеловооруженных воинов, начали теснить народ с подворья язычников, медленно спускаясь по лестнице из Антонии. Пилат сообразил: нельзя осквернить храм массовой резней, за что его могли тяжко наказать, потому манипулы избегали открытой схватки - в сомкнутом quadratum, заслонившись щитами, ощетинившись копьями, вытесняли толпу с подворья, не причиняя никому особого вреда. Мятежники так и не сумели что-либо предпринять. Без стрел и луков, только с кривыми короткими ножами - ничего больше в одежде не укроешь, - номады чувствовали себя беспомощными, остальные и подавно утратили весь боевой пыл, ибо готовились совсем к иному. И отступили через Золотые ворота, куда вошли, отдаленно не предвидя маневра римлян. 21. Гарнизон Антонии состоял из одной когорты и декуриона - личной охраны прокуратора, всего тысяча двести человек. Два манипула и двести конников, незаметно обойдя пруды около Овечьих ворот, окружили Елеонскую гору с севера. Решающее сражение разыгралось под вечер, когда все три манипула, очистив храмовое подворье язычников, заняли позиции у подножия горы по дороге на Иерихон. Повстанцев врасплох не захватили, они мужественно бились, но, будь их и десять-крат больше, они не могли противостоять отрядам регулярной римской армии, ее отработанной тактике. Все произошло так, как я и предвидел, понапрасну стараясь убедить на совете моих сообщников. Увы, господне воинство тоже не оборонило нас, солнце не остановило свой бег, и никакого иного чуда не произошло. Четыреста человек полегло на склонах и в садах горы Елеонской, двести бросили в застенок. По всей видимости, Иисус находился в их числе. 22. Я говорю - по видимости, ибо не было никакого следствия, тайная полиция первосвященников не получила доступа к пленным. Понтий Пилат, сам он операцией не руководил, после столь легкой победы не вникал в дело и приказал захваченных казнить той же ночью, будто опасаясь, что, одумавшись, иудеи попытаются защитить несчастных. Не будь такой спешки, мне наверняка удалось бы выкупить Иисуса за небольшую мзду, но я не успел что-либо предпринять, все было кончено. Схваченных старейшин Пилат приказал распять на крестах, всегда стоявших наготове за городом на Голгофе. На рассвете несчастным раздробили голени и сбросили в расселину, куда столкнули и остальных пленников, избежавших креста и пронзенных копьями. Скалистую щель завалили каменьями, дабы трупный смрад не отравил воздух. 23. Через несколько дней я получил донесение, раздобытое у пьяного вояки, участника экзекуции, похвалявшегося, самолично, мол, прикончил восемнадцать бунтовщиков. Солдат рассказал: распятые главари держались достойно и мужественно. Многие оставались в полном сознании и после пыток, один пленник пел, когда его снимали с креста; перестал петь лишь после того, как ему раздробили кости. Не отличался крепким сложением и не походил на человека простого звания. Мой посланец имел подробное описание внешности Иисуса и начал выспрашивать у солдата подробности, но пьяница ничего не помнил, только первые слова песни, на его слух звучавшие: "Или! Или! ламма савахфани". Я без труда узнал слова псалма: Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил меня? Далеки от спасения моего слова вопля моего. Боже мой! я вопию днем - и Ты не внемлешь мне, ночью - и нет мне успокоения. Но Ты, Святый, живешь среди славословий Израиля. На Тебя уповали отцы наши; уповали, и Ты избавлял их. К Тебе взывали они и были спасаемы; на Тебя уповали и не были в стыде. Я же червь, а не человек, поношение у людей и презрение в народе. Все, видящие меня, ругаются надо мною; говорят устами, кивая головой: "Он уповал на Господа - пусть избавит его; пусть спасет, если он угоден Ему". Но Ты извел меня из чрева, вложил в меня упование у грудей матери моей. На Тебя оставлен и от утробы, от чрева матери моей Ты - Бог мой. Не удаляйся от меня; ибо скорбь близка, а помощника нет. 24. Не знаю, Иисус ли пел этот псалом, быть может, и он - есть тому косвенное подтверждение. Минули месяцы, а я не уставал разыскивать по крохам правду; однажды ко мне привели человека, случившегося на горе Елеон-ской в тот достопамятный день, - он сторожил по найму давильню оливок, рощу и строения от путников, в праздничные дни раскидывавших стан на склоне горы и могущих нанести ущерб хозяйству. Человек сей свидетельствовал: 25. Ближе к вечеру около давильни собрались оставшиеся в живых повстанцы, человек сорок, почти все раненные, в окровавленной одежде. В соседних садах еще продолжалась сеча, раздавались стоны, крики, проклятия, звон оружия; сюда римляне пока не добрались. Собравшиеся окружили какого-то человека и умоляли его бежать. Он не походил на главаря или на важного господина, судя по одежде, был, верно, священником или пророком мятежников. Ответа его сторож не слышал, но видел - человек воздел руки и запел псалом: "Или! Или! ламма савахфани", по обычаю исполнявшийся на утро праздничного дня. Сторож удивился - вечерело, и псалом звучал неуместно, - но, прислушиваясь, он понял, почему пели эту торжественную песнь. После - пение еще не утихло - он увидел солдат, перепрыгивающих изгородь, и схоронился на кровле, втянув наверх лестницу. Римляне разгромили помещение с давильными прессами, о кровле же позабыли, и сторож остался жив. Что сталось с бунтовщиками, не знает: лежал на кровле и скрывался за низеньким возвышением. Во дворе не дрались, бунтовщики разбежались, а может, их захватили в плен - из выкриков и разговоров немного мог заключить. Когда на рассвете спустился с крыши, во дворе лежало трое убитых, на стенах и на земле повсюду виднелась кровь. Пророка сторож не сумел описать, сказал лишь - человеку тому было лет пятьдесят. 26. Это единственная правдоподобная весть о том, как схватили Иисуса, думаю, так оно и было, бежать он наверняка не пытался. Хотелось бы еще раз вернуться к псалму, известному любому правоверному иудею, содержание его соответствовало происшедшему. Дозволь привести его тебе целиком, кроме фрагмента, уже цитированного. Псалом нуждается в объяснении, дабы интерпретировать писания, распространяемые сектой среди посвященных в культ. Множество тельцов обступили меня; тучные Васанские окружили меня, раскрыли на меня пасть свою, как лев, алчущий добычи и рыкающий. Я пролился, как вода; все кости мои рассыпались; сердце мое сделалось как воск, растаяло посреди внутренности моей. Сила моя иссохла, как черепок; язык мой прильнул к гортани моей, и Ты свел меня к персти смертной. Ибо псы окружили меня, скопище злых обступило меня, пронзили руки мои и ноги мои. Можно было бы перечесть все кости мои, а они смотрят и делают из меня зрелище; делят ризы мои между собою, и об одежде моей бросают жребий. Но Ты, Господи, не удаляйся от меня; сила моя! поспеши на помощь мне; Избавь от меча душу мою и от псов одинокую мою. Спаси меня от пасти льва и от рогов единорогов, услышав, избавь меня. Буду возвещать имя Твое братьям моим, посреди собрания восхвалять Тебя. Боящиеся Господа! восхвалите Его. Все семя Иакова! прославь Его. Да благоговеет пред Ним все семя Израиля! Ибо Он не презрел и не пренебрег скорби страждущего, не скрыл от него лица Своего, но услышал его, когда сей воззвал к Нему. О Тебе хвала моя в собрании великом; воздам обеты мои пред боящимися Его. Да едят бедные и насыщаются; да восхвалят Господа ищущие Его; да живут сердца ваши во веки! Вспомнят и обратятся к Господу все концы земли, и поклонятся перед Тобою все племена язычников, ибо Господне есть царство, и Он - владыка над народами. Будут есть и поклоняться все тучные земли; преклоняться пред Ним все нисходящие в персть и не могущие сохранить жизни своей. Потомство мое будет служить Ему и будет называться Господним вовек: Придут и будут возвещать правду Его людям. которые родятся, что сотворил Господь. 27. Этот псалом приписывается царю Давиду и никогда не значился мессианским пророчеством, да никому и в голову раньше не приходило в поэтических метафорах искать реальное содержание. Пели поутру эту песнь, исполненную веры и надежды в мощь Яхве. А недавно в одном из агиографических сочинений, обильно изготовляющихся ныне, я обнаружил описание Иисусовых страстей, в коем, к моему вящему удивлению, прочитал следующее: Распявшие же Его делили одежды Его, бросая жребий. В другом писании, совсем свежей даты, речь идет об одном из двунадесяти старших по имени Дидим (я не припомню такого имени), оный, усомнившись в воскресении Иисуса, говорил: пока не увижу на руках его ран от гвоздя, не вложу перста в сии раны, не вложу руки моей в рану под ребром его, не уверую. В заявлении Дидима есть аллюзия на один стих упомянутого псалма: "пронзили руки мои..." Кстати, насколько мне ведомо, к мятежникам не применили казни, введенной Нероном на аренах, дабы возбудить толпу, всегда алчущую крови и мук; обычно наказуемых привязывали к столбу боком и в сидячем положении, что еще увеличивало мучения, ибо приговоренный не терял сознания, когда его бичевали и пронзали копьями, а боль от перебиваемых костей столь сильна, что пытаемый то и дело теряет сознание и вообще перестает что-либо чувствовать. Поскольку вместе с таковыми подробностями я нашел и упоминания о псалме, пожалуй, распространяя полученное сообщение о смерти Иисуса, я сам обратил внимание писак на этот псалом. Признайся, они сделали из сего факта довольно стройные выводы, как, впрочем, из многих других якобы пророчеств, к коим подтасовывали биографию Иисуса. 28. В других донесениях, когда мои люди выспрашивали за чашей вина солдат из карательного манипула, кроме описаний страстей не удалось почерпнуть ничего нового, подтвердилось лишь: приговоренные до конца вели себя достойно и мужественно. Правда, некий нижний чин утверждал, главный, мол, заправила исчез невредимым - египетский маг, он опутал простых людей колдовством. Относилось ли оное мутное сообщение к Иисусу или должно приписать его моей особе, трудно решить, но среди братии многие чуяли во мне, и не без оснований, особу весьма важную. Я был египтянином, правда, не чудотворцем, возможно, римский солдафон просто перепутал разные варианты, полученные на допросах. И все-таки его россказни оставили недоумение - а умер ли Иисус в самом деле, хотя у меня на сей счет нет ни малейших сомнений. Сумятица, в коей я и далее пытался прилежно разобраться, не дает оснований верифицировать убеждение, вернее, просто гипотезу, построенную на возможных, но до конца не выясненных обстоятельствах. 29. Прежде чем займусь делами дальнейшими, обращаю твое внимание на заметку в книге Иосифа Флавия. В "Иудейской войне" сообщает: за четыре года до начала войны в праздник кущ прибыл некто Иисус, сын Анана, крестьянин необразованный; неподалеку от святыни он вдруг начал возглашать: горе Иерусалиму и храму, горе всему народу! Гласил сие днем и ночью, обегая улицы города. Многие высокородные жители, разгневанные грозными прорицаниями, схватили его и весьма ощутимо побили. Он не оправдывался и не жаловался на своих мучителей. Приведенный к старейшине Альбину, приказавшему бичевать его, был признан безумцем и отпущен. Иисус продолжал предрекать горе в течение семи лет и пяти месяцев. Во время осады города обходил стены, возглашая, что и прежде; однажды дополнил: горе и мне. В эту же минуту попал в него камень из осадного орудия и убил. Я лично ничего не слышал об этаком чудаке, а одно лишь имя, весьма распространенное, не дает оснований для домыслов, однако теоретически возможно: Иисус не погиб, чудом уцелел, сокрушенный духом, несколько лет скрывался в пустыне, переживал в одиночестве горечь своего поражения. Из депрессии развилось безумие, не лишенное, как следует из Флавия, пророческих видений. Я не судия в этих делах, хотя прежде заметил, не сомневаюсь-де в его смерти. Ты же решай, как знаешь, довольствуясь тем немногим, что мне удалось вспомнить. КНИГА СЕДЬМАЯ,  в коей сказывается о воскресении Иисуса, и сим венчается дело. 1. Тревога за Марию. Новые вести о сражении. 2. Настроения в Иерусалиме. 3. Болезнь Марии. Видения. 4. Что видели и слышали женщины после сражения. 5. Вознесение Иисуса. 6. Последняя гипотеза. 7. Судьба Марии. 8. Душевная болезнь. 9. Олимп пуст. 10. Надежда. 11. Депрессия. 12. Мария отправляется в Галилею. 13. Дальнейшая судьба Марии. 14. Моя слабость. 15. Каиниты. 1. Ты, верно, не слишком удивишься, друг мой, если напомню - беспокоился я за судьбу еще одного человека, и, по чести говоря, более, нежели за судьбу учителя. Меня страшила мысль: а что, коль Мария, красавица Мария, любящая Иисуса, осталась поблизости и могла стать жертвой насилия, ибо озверевшая в кровавом сражении солдатня, имея подходящий случай надругаться над многими женщинами, избирает одну и издевается над ней, нередко до смерти. Я не слишком и знаком был с нравами, царившими в войсках, лишь после войны, разъезжая по разоренной стране и слушая устрашающие рассказы о жестокости победителей, уразумел весь ужас подобных преступлений, но и того, что знал, было довольно, остальное довершало воображение, и я приходил в отчаяние, к счастью ненадолго, ибо не принадлежу к типу людей, теряющих рассудок под влиянием сильного чувства. Еще до получения вестей с горы казней я послал смелого и ловкого прислужника в усадьбу моего клиента, где состоялся последний совет и куда отправили женщин - оставаться в лагере, как ты помнишь, им запретили. Управителя знал как человека расторопного и умеющего держать язык за зубами. Осведомленный, что я господин его господина, он не показывал этого, когда говорили при посторонних; не любопытствовал, держался скромно, закрывал глаза на происходившее в вилле и, коль не был во время бранных дел в отлучке, наверняка знал, что с женщинами, буде сам остался жив в последовавшей суматохе. Известия, полученные ночью, неясные и хаотичные, не прояснили, где именно на Елеонской горе шло сражение и оказалась ли усадьба в пределах военных действий; я пережил долгие мучительные часы беспокойства за Марию, горько попрекая себя - не озаботился ее безопасностью, хоть наперед предвидел ставшееся. Когда наутро слуга принес известие: все женщины живы и невредимы и до сих пор живут в усадьбе, - я вздохнул наконец с облегчением. Буря миновала моего клиента - сражение сосредоточилось вдоль дороги на Иерихон, потому как оставшиеся в живых повстанцы пытались уйти этой дорогой в пустыню. Женщины то ли не знали о беде, то ли, подавленные недобрыми вестями, растерялись; на счастье, во всеобщем смятении никто ими не интересовался, управитель же, передавая мне добрые пожелания, ожидал распоряжений. Я велел содержать всех на мой счет, пока сами захотят оставаться на месте, но решил на всякий случай не показываться. Марии написал, дабы по крайней мере несколько дней не выходила из дому, покуда не получу новости о судьбе Иисуса, и заверил, что здесь безопасно: управителю же наказал - держать Марию силой, если захочет уйти. Успокоенный немного насчет Марии, я занялся другими делами. Вопреки моим представлениям о размахе движения, мятеж был всего лишь инцидентом и исчерпал себя еще до конца пасхи, словно кровопускание охладило горячие головы. Единственным ощутимым следствием оказался лишь отъезд зажиточных пришельцев, до времени покинувших город. Отлив пилигримов пятнадцатого числа месяца нисан был столь массовым, что продажа товаров сократилась на пятьдесят pro centum. Многие наши мелкие торговцы понесли убытки, а иерусалимское отделение получило доходов на двадцать пять тысяч денариев ниже среднего. Римляне, поначалу сохраняя боевую готовность, вернулись к обычной гарнизонной службе, успокоенные быстрым отбытием праздничных толп из города. Я надеялся, у Понтия Пилата достанет ума начать следствие, естественное после происшедшего, но этот воитель думал только с помощью меча, и теперь, когда меч больше не понадобился, коротал время в Антонии с какой-то сирийкой, красоты якобы необыкновенной, к тому же не гетерой, а дамой хорошего рода, которая направлялась в Ен-Геди на Мертвом море принимать не то лечебные, не то косметические купания, ибо вода в озере, насыщенная асфальтовыми смолами, считается прекрасным целительным средством против кожных заболеваний и даже против некоторых легких форм проказы. Подозреваю, энергичная акция Пилата против повстанцев была спровоцирована желанием завоевать симпатии сирийской госпожи, которая привезла рекомендательные письма от Вителлия, пребывавшего с ней в добром согласии. Словом, старая истина: женщина всегда охотнее ляжет в постель с победителем, будь он похож хоть на обезьяну, нежели с трусоватым красавчиком. Пилат красотой не блистал, ну и довольно о нем, желчность - не лучший советчик, да уж больно сильна у меня неприязнь к солдафонам. Удостоверившись, что со стороны римлян опасность миновала, я сделал попытку кое-что поразузнать у первосвященника Иосифа Каиафы и в синедрионе, где меня весьма привечали в качестве представителя уважаемой фирмы, пусть и неподобающе молодого. Смерть нескольких сотен галилеян и номадов не произвела на достопочтенных мужей ни малейшего впечатления. К полицейским рапортам насчет пророка, а может, самого мессии отнеслись с полным небрежением. Даже имени Иисуса не ведали. Некий рассудительный человек из первосвященников, владелец больших земельных угодий, лишь пожал плечами: - Дорогой мой, в этой Галилее года не проходит, чтоб не объявился очередной безумный мессия. На сей счет пускай у римлян голова болит - они быстрехонько бунтовщиков призовут к порядку. Я намекнул, не ровен час толпа могла захватить храм; собеседник возразил, святилище, дескать, постоянно под угрозой, рано или поздно разразится несчастье, да предотвратить нельзя, разве что вовремя призвать войско. И спросил, не держусь ли иной мысли. Я не нашелся, и он привел Соломоновы притчи: бич для коня, узда для осла, а палка для глупых. Где нет больше дров, огонь погаснет; и где нет наушника, раздор утихает. Как пес возвращается на блевотину свою, так глупый повторяет глупость свою. - Заниматься бунтовщиками - жить некогда будет. Куда больше тревожат иерусалимские зелоты да сикарии, а банды дикарей - что они могут? Мотыгой на солнце замахиваются. Но ежели, не приведи господи, соединиться задумают, вот тогда от лиха не уйдешь. Поистине пророческие слова, да на уме я совсем иное держал. Немного погодя получил я доступ к полицейским донесениям, тогда-то и убедился, сколь отлажена была у заговорщиков конспирация. Иисус числился в списках бродячих общин лишь проповедником и чудотворцем из Капернаума, до самого конца в нем так и не признали вождя мятежников. В самом важном доносе излагались события на храмовом подворье и сообщалось, среди приговоренных оказался-де некий самозваный мессия. Насчет египтянина я ничего не сыскал, немного спустя услышал лишь нечто подобное от фарисеев, и, уверяю тебя, самый фантастический вымысел. 3. Дня через два мне сообщили, заболела Мария. Презрев опасность, сопровождаемый двумя рабами, я отправился на Елеонскую гору в закрытой лектике; безбородый, в тоге - пригодилось и мое римское гражданство, - преобразился до неузнаваемости. Даже признай меня кто-нибудь и попытайся обвинить, вызвал бы лишь насмешки. Да едва ли мне что грозидо. А знавшие меня близко или гнили в расселинах Голгофы, или бежали в пустыню. Кроме Марии из Иисусовой общины остались лишь две старые женщины, у них не было сил пробираться в Галилею. Впрочем, никто их там не ждал - ни мужья, ни сыновья, ни братья, эти нищие старухи жили милостыней, и община спасала их от голодной смерти. Они занимали каморку при овчарне, благословляли милость господина, давшего им пищу и угол, и всячески прислуживались, дабы остаться коротать здесь свой век: коль неизвестный добродетель по сей час их не выбросил, может, по милосердию своему и впредь станет держать в благоденствии. Старухи рассчитали как надо: я подтвердил распоряжения насчет них - благословения же бедняков предпочитаю заочные: никто искренне не любит своих благодетелей, а безымянный дар принимают как милость небес и господу возносят благодарность свою. Если и есть вседержитель на небесах, нисходящий к бренным земным делам, то у нас должником пребывает, ибо инкассировал нашу собственность; коли же нет никого, то самое умиление собственным бескорыстием компенсирует убытки, проистекающие от щедрости. Не выношу богатых скупцов, равно и расточителей - и в том и в другом надобно чувство меры, сам придерживаюсь умеренности, дать приют двум нищенкам - не бог весть какое благодеяние. Я велел сообщить им: пусть живут в каморке, сколь отпущено волею небес, к моему прибытию распорядился перенести Марию в лучшую комнату, добыть лекаря, облачить ее в чистые одежды. Застать Марию на завшивленной подстилке, в смраде и грязи, что всегда сопутствует болезням бедняков, увидеть ее униженной, одинокой - я, и мысли не допускал, любовь не допускала того; отдав подробные распоряжения, я несколько замешкался, дабы прибыть в надлежащий час. Мой клиент самолично отправился в усадьбу присмотреть за делами, не рассчитывая на расторопность своего управителя. Управитель, простой крестьянин, лишь недавно заступил на должность, с него и спрос был невелик, разве насчет сбора урожая да ухода за скотом, потому мой клиент и отправился сам исполнить поручение, чем я вполне удовольствовался - этот эллинизированный иудей понимал, что к чему, сам владел весьма изысканной виллой. Я не запамятовал о его заботливости и внимании: когда во время Иудейской войны он потерял свое довольно солидное состояние, назначил его управителем всей Селевкией. Пребывая в интимных отношениях с его вдовой дочерью, я на некоторое время поселился с нею в Дамаске, что было ему известно, однако вовсе не вменяло мне отдавать в управление банкроту свой лучший округ. Подвигнуть меня на великодушие могло лишь одно: воспоминание о Марии. Именно потому сей человек живо запечатлелся в памяти, хотя и позабыл его имя, а тогда он прекрасно исполнил все поручения. Я прибыл на виллу, когда лекарь настоем несколько утолил у Марии горячку, больная очень ослабела из-за несчастий последних дней. Красивая, хоть давно минуло ей тридцать и красота ее слегка поблекла, она казалась мне прекрасней, чем раньше: бледное лицо и беломраморная шея утопали в облаке золотистых волос. В Галилее, народ коей фарисеи считали амхаарцами - нечистокровными, нередко встретишь рыжеволосых или белокурых детей, повзрослев, златорунные дети становились черноволосыми; но когда со светлыми волосами сочетались голубые или зеленые глаза (явное вмешательство какой-то северной расы), цвет волос не менялся. Впрочем, сие слишком широко известно: светловолосые и белокожие люди, что объясняется недостатком солнца в гиперборейских странах, для нас, южных людей, особенно привлекательны, свидетельством тому цена на молодых невольников обоего пола - галлов, германцев, венедов, предназначенных для любовных утех. По-моему, мода среди римских матрон красить волосы и посыпать голову золотым порошком, их усилия избежать солнца и с помощью белил придать коже светлый оттенок родились из восхищения нежной кожей рабынь, полоненных в варварских странах. Мария, постоянно бродившая с Иисусом, не пряталась ни от солнца, ни от ветра, кожа на лице других женщин становилась темно-бронзовой, а ее лицо покрывалось легкой золотистой патиной, чуть более темной, чем волосы, золотисто-пепельные, словно кора оливковых дерев. Едва заметные морщинки лишили Марию очарования юности, да меня это не заботило - никогда не разлюбил бы, будь ее лицо не в морщинках, а в язвах от лепры. Взволнованный, молча смотрел я в ее блестящие глаза и ждал, пока она заговорит, как всегда, медленно и отчетливо выговаривая слова, слегка как бы цедя их капризно, обычаем элегантных гетер, - от такой манеры она не избавилась, как я от александрийского акцента. Я обожал эту едва уловимую напевность ее речи, в сравнении со стремительным кудахтаньем крестьянок медлительная напевность ласкала слух, и сегодня слышу ее говор, хотя едва улавливаю звуки из внешнего мира; слух у меня изрядно притупился, может, именно потому столь отчетливо эхо голосов прошлого. Мария была явно взбудоражена, но не моим появлением, в ее возбуждении не чувствовалось того, чего я столь жаждал, - нашей близости. Я не питал иллюзий и любил без надежды; вдруг беспокойно пронеслось: а не дал ли ей Иисус тайных поручений снестись со мной? Она долго молчала, словно никак не решалась перемочь неуверенность, дабы открыть нечто, что должно сокрыть. Я наблюдал эту борьбу в лице ее, в глазах, в губах, готовых поверить тайну, но не помог ей ни жестом, ни словом, лишь с любовью всматривался в ее лицо. Она схватила мою руку, прижала к своей груди - увы, вовсе не любовно, что я тут же разочарованно и отметил, - привлекла меня поближе, дабы сел возле нее на ложе. Затянувшееся молчание обещало тайну, нечто неслыханно важное, уму неподвластное. Хорошо помню ее шепот - я впивал его и слухом, и взглядом, дыханием своим впивал ее горячее дыхание. - Я видела его, вчера видела его. - Так, значит, он не погиб? Она пожала плечами и ответила тихо, но четко произнося слова, будто опасаясь, пойму ли ее: - Я знаю только: видела его. Он вознесся в небо. Веришь ли мне? - Расскажи, что случилось, - ответил я мягко, глядя ей в глаза. Взгляд ее был ясный, чуть горячечный, но сомневаться, в рассудке ли она, не приходилось; верно, Мария заметила мое беспокойство или сомнение, а пожалуй, сомнение прозвучало в моем ответе, она настойчиво повторила вопрос, словно и сама сомневалась, словно загодя была уверена: видению ее нельзя поверить. Поэтому я продолжал: - Много чудесного случалось на белом свете. Иона живым вышел из чрева китова, Даниил уцелел в львином рву. Коли ты говоришь, видела его, значит, и верно видела. Успокойся и скажи все как было, по порядку. Тонкие пальцы впились в мою ладонь, она то стискивала мою руку, то отпускала, речь ее прерывалась, Мария тихонько стонала и всхлипывала. Я терпеливо пытался уловить смысл нескладного рассказа, в коем, разумеется, не было логики, все тонуло в несущественных отступлениях - она хотела одновременно сообщить и о том, что чувствовала, и о том, что было реальностью, вернее, казалось ей реальностью, но, признаю, слушал поверхностно: меня интересовала история и все сопутствующие трагические обстоятельства, а в голове царил полный сумбур - слишком близко от ее груди покоилась моя рука. Сокрушенно каюсь, сей факт запечатлелся в моей памяти намного тверже, нежели все, о чем сказывала Мария; когда доживешь до моих лет, убедишься: самые живые воспоминания оставляет в нас Эрос, пожалуй, они только и остаются. Согласен, мысли, мельтешившие в голове, в высшей степени не соответствовали минуте, но не написать об этом - значит представить себя в более выгодном свете, чем то было на самом де