ЖЕНИИ ВСЕХ ГРЕКОВ Мятеж канадцев в Британском лагере Вставай, проклятьем заклейменный Весь мир голодных и рабов! Кипит наш разум возмущенный A QUI LA FAUTE SI LE BEURRE EST CHER? [Кто виноват в том, что масло вздорожало? (франц.)] ГИГАНТСКИЕ ПРИБЫЛИ УОЛЛ-СТРИТ РЯД НОВЫХ РЕКОРДОВ NE SOYONS PAS LES DUPES DU TRAVESTI BOLCHEVISTE [Не поддадимся на удочку большевиков (франц.)] в Вашингтоне преобладает мнение, что американская общественность вряд ли одобрит отправку войск в Малую Азию и охотней даст свою санкцию на использование армии в целях восстановления порядка к югу от Рио-Гранде. Забастовщики угрожают параличом всей нью-йоркской жизни. В Лагоре восстановлен порядок. Лилль бастует УГРОЗА МЯТЕЖА В АМЕРИКАНСКИХ ЧАСТЯХ СКОРЫЙ ПРИГОВОР КАЛИФОРНИЙСКОГО СУДА ПРИСЯЖНЫХ ПО ДЕЛУ РАБОЧИХ САКРАМЕНТО Это есть наш последний И решительный бой, С Интернационалом Воспрянет род людской ПО СЛОВАМ СПАСШЕГОСЯ БЕГСТВОМ ГЕНЕРАЛА БОЛЬШЕВИКИ НАКАНУНЕ ПАДЕНИЯ французская цензура запретила "Геральду" сообщать подробности выступления китайской делегации, по едва ли можно отрицать, что положение весьма тревожно. От людей, лишенных возможности заработать кусок хлеба, принужденных выслушивать вопли своих голодных детей, стоящих перед затяжным кризисом всех отраслей промышленности и возможным прекращением железнодорожного движения, следствием чего явится полная дезорганизация национальной жизни, трудно ожидать спокойного и уравновешенного отношения к совершающимся событиям БРИТАНЦЫ ТВЕРДО НАМЕРЕНЫ ВЫПОЛНИТЬ ДАННОЕ ИМИ ОБЕЩАНИЕ ПОВЕСИТЬ КАЙЗЕРА по имеющимся сведениям, корейцы уверены, что президент Вильсон прилетит к ним на аэроплане и выслушает их. По слухам, на Сеульском холме водружен белый флаг, указывающий место посадки. ДОЧКА За все время плавания ее ни разу не мутило, и она пользовалась большим успехом, на пароходе было очень весело, несмотря на то что море сильно волновалось и стояли жуткие холода. Особенно внимателен к ней был некий мистер Берроу, ехавший в Европу со специальной миссией от президента. Он был очень интересный и весьма осведомленный человек. В свое время он был социалистом и принимал участие в рабочем движении. Когда она рассказала ему о своих приключениях во время стачки текстильщиков в Джерси, он очень заинтересовался ею. По вечерам они гуляли рука об руку по палубе, пароход сильно мотало, и иногда они чуть не падали с ног. Немного неприятно было, что он пытался ухаживать за ней, но ей удалось отговорить его, она объяснила ему, что сейчас она больше всего нуждается в бескорыстном друге, так как у нее только что был неудачный роман и она теперь об этих вещах даже думать не может. Он был удивительно мил и посочувствовал ей и сказал, что понимает ее полностью, потому что его отношения с женщинами тоже никогда не удовлетворяли его. Он сказал, что любовь и брак должны быть свободными и что не следует связывать себя никакими условностями и запретами. Он сказал, что лично его идеал - страстная дружба. Она сказала, что и ее тоже, но, когда он в первый же день по приезде в Париж стал зазывать ее к себе в номер, она задала ему основательную головомойку. Однако по дороге в Рим он был так мил с ней, что она даже подумала - если он попросит ее руки, она даст согласие. В поезде они познакомились с одним американским офицером - капитаном Севеджем, очень красивым мужчиной и удивительно интересным собеседником, он вез в Рим какие-то важные депеши. С той минуты, как она познакомилась с Диком, она полюбила Европу. Он владел французским и итальянским и говорил о том, как прекрасны старинные, полуразрушенные города, и ужасно забавно кривил рот, рассказывая разные смешные истории из военного быта. Он немного напоминал Уэбба, только был гораздо приятней, уверенней и красивей. С той минуты как она его увидела, она совершенно забыла Джо, а что до Дж.Г.Берроу, то ей даже подумать о нем было противно. Стоило капитану Севеджу взглянуть на нее, как все внутри ее таяло, по приезде в Рим она призналась себе, что по уши влюблена в него. Когда они все вместе поехали осматривать развалины виллы императора Адриана и городок у водопада, она заметила, что он где-то пил накануне, и обрадовалась. Ей все время хотелось броситься ему на шею, дождливый пейзаж, и похотливые взгляды смуглых людей, и древние названия городов, и чеснок, и оливковое масло, которыми были приправлены все кушанья, и веселые голоса, и крошечные красные полевые цветы, называющиеся, по его словам, цикламенами, - во всем была какая-то беззаботность, сообщавшаяся и ей. Она чуть не потеряла сознание, когда он стал объясняться ей в любви. Да, ей тоже хочется, но нет, нет, только не сейчас. А назавтра, несмотря на письменное обязательство, данное ею в ПБВ, выпила вина и позволила ему делать все, что он хотел. Было вовсе не так омерзительно, как она предполагала, но и не слишком хорошо, она страшно трусила, ее знобило и тошнило, как в тот раз, когда она ему сказала, что она еще никогда. Но на следующий день он был такой нежный и сильный, и она вдруг почувствовала себя очень счастливой. Когда он уехал в Париж и ей ничего не осталось, кроме канцелярской работы и общества скучных старых дев, ей стало ужасно тяжело на душе. Когда она обнаружила, что у нее будет ребенок, она испугалась, но, в сущности, ей это было безразлично, он ведь женится на ней. Папа и Бестер сначала рассердятся, а потом они его наверняка полюбят. Он писал стихи и после военной службы собирался стать писателем, она была уверена, что он со временем прославится. Он писал ей нечасто, и, когда она вызвала его в Рим, он принял известие о ее беременности совсем не так, как она ожидала, но, с другой стороны, это ведь было для него неожиданностью. Они решили, что, пожалуй, лучше им сейчас не заводить ребенка и, покуда он на военной службе, жениться тоже, пожалуй, не стоит, но в том, что он на ней женится, у него, по-видимому, не было ни малейшего сомнения. Она пробовала всевозможные средства и часто ездила верхом с поручиком Грасси, который учился в Итоне, и говорил превосходно по-английски, и удивительно мило к ней относился, и утверждал, что такой наездницы, как она, ему никогда еще не приходилось встречать. Именно из-за того, что она так часто ездила верхом с поручиком Грасси и поздно возвращалась домой, старые дуры из ПБВ разозлились и откомандировали ее в Америку. По дорого в Париж Дочка вдруг по-настоящему испугалась. Верховая езда не помогла, и у нее ныло все тело от падения - одна из кавалерийских лошадей поручика Грасси упала вместе с ней и сломала себе ногу, беря каменный барьер. Лошадь пришлось пристрелить, и поручик вел себя позорно, эти иностранцы в конце концов всегда оказывались ничтожествами. Она беспокоилась, не замечает ли кто ее состояния, потому что была уже на третьем месяце. Придется им жениться немедленно, иначе нельзя. Может быть, так даже лучше, они будут всем рассказывать, что их венчал в Риме толстенький старенький священник. В ту самую минуту, когда она подбежала к нему в коридоре гостиницы и увидела его лицо, она поняла, что все кончено, он больше ни капли не любит ее. Она пошла к себе в гостиницу пешком по слякотным парижским улицам, не глядя, куда идет. Она удивилась, что в конце концов все-таки попала домой, она была уверена, что заблудится. Она чуть ли не надеялась, что заблудится. Она поднялась в свой номер и села на стул, не снимая насквозь промокшей шляпы и пальто. Надо подумать. Это - конец всему. Наутро она пошла в канцелярию, там ей выдали проездной билет в Америку, сообщили, на каком пароходе она поедет, и сказали, что она должна уехать в течение ближайших четырех дней. Потом она вернулась в гостиницу и опять села на стул и попробовала подумать. Она не могла так вот вернуться к папе. Ей подали записку от Дика с адресом врача. "Прости меня, - писал он, - ты замечательная девочка, я я уверен, что все будет хорошо". Она разорвала тонкий голубой листок на мелкие кусочки и выбросила их в окно. Потом легла на кровать и плакала, пока у нее не заболели глаза. Подступила обычная тошнота, и ей пришлось пойти в вестибюль в уборную. Когда она опять легла на кровать, она заснула а через некоторое время проснулась, чувствуя голод. День прояснился, солнце заливало комнату. Она спустилась к портье и позвонила Дж.Г.Берроу в его бюро. Он был, по-видимому, польщен и сказал, что, если она подождет его полчасика, он заедет за ней и повезет обедать в Булонский лес, они забудут все на свете, они будут помнить только о том, что на дворе весна и что в душе они - подлинные язычники. Дочка сделала кислую мину, но довольно любезно сказала в трубку, что она ждет его. Он явился в сером фланелевом спортивном костюме и серой мягкой шляпе. Рядом с ним она казалась себе совсем невзрачной в темно-сером форменном платье, которое она так ненавидела. - Знаете, дорогая моя крошка... вы спасли мне жизнь. Ве-ве-весной меня всегда преследует мысль о самоубийстве, если только я не в-в-влюблен... Я почувствовал себя... э-э... старым и безлюбым. Все это надо изменить. - Я себя чувствовала точно так же. - А что случилось? - Может быть, я вам потом расскажу, а может быть, и нет. - Ей сегодня почти нравились его длинный нос и длинный подбородок. - Кроме всего, я так голодна, что не в состоянии разговаривать. - Я буду говорить за вас и за себя, - рассмеялся он. - Я лю-лю-люблю побо-бо-болтать... и я вас угощу таким обе-бе-дом, какого вы в жизни не ели. Всю дорогу он бойко болтал о мирной конференции и о той тяжелой борьбе, которую пришлось вести президенту, чтобы отстоять свои принципы. - Окруженный всевозможными темными интригами, источающими яд призраками тайных договоров, имея противниками двух опытнейших и бессовестнейших дипломатических мошенников Старого Света... он продолжал бороться... Мы все продолжали бороться... Это величайший в истории крестовый поход; если мы победим, на нашей планете будет житься легче, если проиграем, то она станет добычей большевизма и черного отчаяния... Вы можете представить, Энн-Элизабет, как отрадно было услышать в телефонной трубке ваш звонкий голосок, звавший меня отдохнуть хотя бы ненадолго от всех этих забот и ответственности... О чем говорить! Ведь ходят даже слухи, что президента пытались отравить в отеле "Мюрат"... Только президент да еще несколько его соратников и преданных приверженцев борются за честь, за человеческое достоинство и здравый смысл, не забывайте этого ни на минуту... Он говорил и говорил, словно репетируя публичную речь. Дочка смутно слышала его голос, словно он говорил с ней по испорченному телефону. Да и самый день - крошечные пагоды цветов на каштановых деревьях, толпы, разодетые дети, флаги на фоне синего неба, улицы, за деревьями красивые дома с лепными фасадами и чугунными балконами и вымытыми окнами, сияющими в лучах майского солнца... Париж казался маленьким и ярким и очень далеким, точно ландшафт, наблюдаемый сквозь удаляющие стекла бинокля. Когда им подали обед в просторном сверкающем ресторанном саду, опять она испытала то же самое: не почувствовала вкуса того, что ела. Он заставил ее выпить очень много вина, и через некоторое время она услышала свой голос - она заговорила с ним. Она никогда еще так не говорила с мужчиной. Он казался таким понятливым и милым. Она рассказывала ему про папу, и как ей тяжело было расстаться с Джо Уошберном, и как на пароходе по пути в Европу ей вдруг показалось, что жизнь начинается заново... - Понимаете, со мной случилось что-то странное... Я всегда со всеми отлично ладила, а теперь ничего не выходит. В римском отделении ПБВ я не поладила с этими старыми дурами, подружилась с одним молодым итальянцем, он учил меня ездить верхом, и с ним тоже не поладила. А капитана Севеджа помните - того, что пустил нас в Италии в свое купе, мы еще ездили с ним в Тиволи... - У нее зашумело в ушах, когда она заговорила о Дике. Сейчас она все расскажет мистеру Берроу. - Мы так полюбили друг друга, что даже обручились, а теперь я с ним поссорилась. Длинное бугристое лицо мистера Берроу наклонилось к ней над столом. Когда он улыбался, обнаруживалась широкая щель между передними зубами. - Как вы думаете, Энни, крошка, вы могли бы хоть капельку полюбить меня? Он протянул к ней через стол свою костлявую руку с вздутыми венами. Она засмеялась и склонила голову набок. - Мы, кажется, и так довольно хорошо относимся друг к другу. - Я был бы счастлив, если бы вы могли... Стоит мне взглянуть на вас, и я уже счастлив... Я в данный момент так счастлив, как не был счастлив уже много лет, если не считать того мо-мо-мента, когда был подписан устав Лиги Наций. Она опять засмеялась. - Ну а я настроена совсем не как на мирной конференции. Дело в том, что я очень озабочена. - Она поймала себя на том, что она очень внимательно наблюдает за выражением его лица: верхняя губа сузилась, он больше не улыбался. - В чем же де-де-дело?.. Если я мо-мо-могу вам что-нибудь... э-э... помочь... я буду счастлив. - О, нет-нет, не то... Хотя, впрочем, мне неприятно, что меня уволили и с позором отправляют домой... Вот, кажется, и все... Правда, я сама виновата, я не должна была так глупо вести себя. - Она уже готова была потерять власть над собой и расплакаться, но тут опять подступила внезапная тошнота, и она побежала в дамскую комнату. Она успела добежать, ее вырвало. Сторожиха, бесформенная женщина с помятым лицом, отнеслась к ней удивительно доброжелательно и сочувственно; Дочка испугалась - как быстро та поняла, что с ней происходит. Она почти не понимала по-французски, но все же догадалась, что сторожиха спрашивает, первый ли это ребенок у мадам, на котором месяце, и поздравляет ее. Она вдруг решила покончить с собой. Когда она вернулась в ресторан, Берроу уже уплатил по счету и расхаживал взад и вперед по посыпанной гравием дорожке перед столами. - Бедная крошка, - сказал он, - что это с вами случилось? Вы вдруг стали бледная как смерть. - Ничего... Я, кажется, поеду домой и прилягу... Я думаю, что во всем виноваты итальянские спагетти и чеснок... а может быть, и вино. - Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен? Я помогу вам найти работу в Париже. Вы умеете писать на машинке или стенографировать? - Могу попробовать, - сказала Дочка с горечью. Она ненавидела мистера Берроу. В такси она не в силах была выдавить из себя ни одного слова. Мистер Берроу говорил и говорил. Вернувшись в гостиницу, она легла на кровать и отдалась мыслям о Дике. Она решила ехать домой. Она никуда не выходила, и, хотя мистер Берроу все время звонил ей и звал в разные места и намекал, что достанет ей службу, она отказывалась встретиться с ним. Она сказала, что у нее разлитие желчи и что она будет лежать. Вечером накануне ее отъезда он пригласил ее пообедать с ним и кое с кем из его друзей, и, не подумав как следует, она дала согласие. Он зашел за ней в шесть и повез ее пить коктейль в бар "Риц". Еще днем она вышла и купила себе в "Галлери Лафайет" вечернее платье и чувствовала себя превосходно, сидя в баре за коктейлем, она уверяла себя, что, если бы сейчас вошел Дик, она бы и глазом не моргнула. Мистер Берроу говорил о положении в Фиуме, и о прениях между президентом и конгрессом, и о том, как он боится, что вся огромная работа Лиги Наций пойдет прахом, как вдруг вошел Дик, очень красивый, в военной форме, с ним были еще двое; бледная, не очень молодая дама в сером и высокий плотный светловолосый мужчина, Дж.Уорд Мурхауз, как сказал мистер Берроу. Дик не мог не видеть ее, но он нарочно не глядел на нее. Ей все стало безразлично. Они допили коктейль и ушли. По дороге на Монмартр она позволила мистеру Берроу поцеловать ее взасос, отчего он сразу развеселился. Ей было все равно, она решила покончить с собой. В "Эрмитаже" их поджидали один газетный корреспондент по фамилии Бернхем и некая мисс Хэтчинс, сотрудница Красного Креста. Они страшно волновались из-за какого-то Стивенса, который был арестован в оккупированной области - по-видимому, по обвинению в большевистской пропаганде; его предали военному суду, и они боялись, что он будет расстрелян. Мисс Хэтчинс была вне себя и уговаривала мистера Берроу обратиться к президенту, как только мистер Вильсон вернется в Париж. А до того необходимо добиться отсрочки приговора. Она сказала, что Дон Стивенс - журналист, и хотя и радикал, но не занимается никакой пропагандой, и что вообще это немыслимо - расстреливать человека только за то, что он борется за лучшую жизнь. Мистер Берроу был сильно сконфужен, и заикался, и хмыкал, и фыркал, и наконец сказал, что этот самый Стивенс был весьма неумный молодой человек и слишком много болтал о вещах, в которых ничего не смыслил, но что он, Берроу, тем не менее приложит все усилия к тому, чтобы вытащить его, хотя, в конце концов, он ведь действительно вел себя не так, как следует. Мисс Хэтчинс очень рассердилась. - Но ведь его же расстреляют... Представьте себе, что это случилось бы с вами... - все твердила она. - Поймите, мы должны спасти его. Дочка не знала, что сказать, так как не понимала, о чем они говорили, она сидела за столом, разглядывая официантов и посетителей ресторана. Напротив нее сидела очень милая компания молодых французских офицеров. Один из них, высокий, с орлиным носом, не сводил с нее глаз. Их взгляды встретились, и она невольно улыбнулась. Этим мальчикам было, по-видимому, очень весело. Компания американцев, разряженных, как цирковые лошади, прошла между ней и французами. Это были Дик, та бледная дама, Дж.Уорд Мурхауз и еще одна толстая женщина средних лет, вся в пышных розовых рюшках и изумрудах. Они сели за соседний столик, на котором весь вечер стоял щит с надписью: "Reservee" [занят (франц.)]. Все перезнакомились, и она поздоровалась с Диком очень официально, точно они были только знакомы. Мисс Стоддард, которая была так мила с ней в Риме, бросила на нее быстрый испытующий, холодный взгляд, от которого Дочке стало не по себе. Мисс Хэтчинс сейчас же подсела к вошедшим и заговорила о Доне Стивенсе, умоляя мистера Мурхауза немедленно позвонить полковнику Хаузу и попросить его вмешаться в это дело. Мистер Мурхауз ответил очень спокойно и хладнокровно, что, по его мнению, ей не следует так волноваться. Стивенс задержан, по всей вероятности, только для допроса, и, во всяком случае, он не думает, что военный суд оккупационной армии примет столь крайние меры в отношении частного лица, и притом еще американского гражданина. Мисс Хэтчинс сказала, что ей нужна только отсрочка, и ничего больше, так как отец Стивенса - друг Лафоллета и благодаря последнему имеет влияние в Вашингтоне. Мистер Мурхауз улыбнулся на эти слова. - Если его жизнь зависит от влияния сенатора Лафоллета, вы, конечно, имеете все основания волноваться, Эвелин, но я могу заверить вас, что это не так. Мисс Хэтчинс обиделась и, вернувшись к своему столику, стала мрачно поглощать ужин. Так или иначе вечер был испорчен. Дочка никак не могла понять, почему все сидят такие надутые и стесненные, впрочем, может быть, ей только так казалось из-за себя самой и Дика. Время от времени она искоса взглядывала на него. Он был совсем непохож на того Дика, которого она знала раньше, он сидел такой надутый и напыщенный и изредка переговаривался торжественным тихим шепотом с толстой дамой в розовом. Ей хотелось запустить в него тарелкой. Она облегченно вздохнула, когда заиграл оркестр. Мистер Берроу был неважный танцор, и ей была неприятна его манера тискать ей руку и поглаживать ее по спине. Оттанцевав, они пошли в бар выпить шипучего джину. Потолок был задрапирован трехцветным флагом, те четыре французских офицера были в баре; в публике пели "La Madelon de la Victoire", и пьяные девицы смеялись и верещали по-французски. Мистер Берроу все время шептал ей на ухо: - Дорогая девочка, идемте сегодня ночевать ко мне... Не уезжайте... Я уверен, что мне удастся уладить все ваши дела с Красным Крестом или как его там... Я всю жизнь был несчастен, и я определенно покончу с собой, если я вас потеряю... Полюбите меня хоть немножко... Я посвятил всю свою жизнь достижимым идеалам, и вот я уже становлюсь стар, и в жизни у меня так и не было ни одной счастливой минуты. Из всех женщин, которых я встречал, вы единственная - подлинная язычница в душе... Вы можете оценить искусство жить. - Тут он поцеловал ее мокрыми губами в ухо. - Джордж, я сейчас никого не могу любить... Я всех ненавижу. - Я научу вас... только позвольте мне. - Если бы вы знали обо мне все до конца, вы бы не добивались меня, - сказала она холодно. Она опять заметила, что на его лице появилось смешное, испуганное выражение и губы его опять сузились над редко расставленными зубами. Они вернулись к столу. Она сидела и нервничала, в то время как остальные очень обстоятельно, с долгими паузами говорили о мирном договоре - когда он будет подписан, подпишут ли его немцы. Наконец ей стало невтерпеж, и она пошла в дамскую комнату попудрить нос. На обратном пути она зашла в бар посмотреть, что там делается. Офицер с орлиным носом увидел ее, вскочил, щелкнул каблуками, взял под козырек, поклонился и сказал на ломаном английском языке: - Прекрасная леди, не задержитесь ли вы на минутку, чтобы выпить с вашим покорным слугой? Дочка подошла и присела за их стол. - Вам, как видно, очень весело, - сказала она. - А я сижу в ужаснейшей компании старых цирковых лошадей... Они мне надоели. - Permettez, mademoiselle [разрешите, мадемуазель (франц.)], - сказал он и познакомил ее со своими приятелями. Он был летчик. Все они были летчики. Звали его Пьером. Когда она сказала, что ее брат был летчиком и разбился, они отнеслись к ней очень сочувственно. Она ничего больше не сказала - пускай они думают, что Бад погиб на фронте. - Глубокоуважаемая мадемуазель, - торжественно сказал Пьер, - разрешите мне быть вашим братом. - Руку, - сказала она. Все торжественно пожали ей руку, до ее прихода они пили коньяк маленькими рюмками, а теперь им подали шампанское. Она танцевала с каждым по очереди. Она была очень счастлива, и ей было наплевать на все, что бы ни случилось. Они были славные, красивые ребята, все время смеялись и обращались с ней очень уважительно. Они взялись за руки и стали плясать посередине бара, все кругом хлопали в ладоши, как вдруг она увидела в дверях красное, негодующее лицо мистера Берроу. Когда она в следующий раз проносилась мимо двери, она крикнула ему через плечо: - Я сейчас приду, господин учитель. Лицо исчезло. У нее закружилась голова, но Пьер подхватил ее и прижал к себе, от него пахло духами, но ей было приятно, что он прижимает ее. Он предложил пойти куда-нибудь в другое место. - Мадемуазель Сестра, - шепнул он, - разрешите показать вам mysteres de Paris [тайны Парижа (франц.)]. А потом мы вернемся к вашим цирковым лошадям. Они, по всей вероятности, напьются... Цирковые лошади постоянно напиваются. Они рассмеялись. У него были серые глаза и светлые волосы, он сказал, что он родом из Нормандии. Она сказала, что он самый милый француз из всех, кого она встречала. Она с большим трудом достала в раздевалке свое пальто, потому что у нее не было номера, но она зашла за барьер и взяла его, покуда Пьер разговаривал по-французски с гардеробщицей. Они сели в длинный низкий серый автомобиль. Дочка никогда не ездила с такой скоростью. Правда, Пьер был замечательный шофер, у него был один излюбленный трюк - он летел полным ходом прямо на полицейского и в самый последний момент круто сворачивал в сторону. Она спросила, а что, если он кого-нибудь задавит? Он пожал плечами и сказал: - Велика важность... Все они... как это у вас говорится?.. глупые ослы. Они заехали к "Максиму", но там для них было слишком тихо, и они отправились на танцульку в маленький зал где-то в другом конце Парижа. Дочка заметила, что Пьера повсюду хорошо знают - он был "асом". Остальные летчики встречали в разных местах знакомых девиц и один за другим исчезали. Она сама не заметила, как они остались одни в длинном сером автомобиле. - Прежде всего, - сказал он, - поедем в Ряды и поедим лукового супу... а потом я вас немного покатаю на аэроплане. - Ах, пожалуйста! Я никогда не летала на аэроплане... Ужасно хочется полетать и сделать мертвую петлю... Обещайте мне, что мы сделаем мертвую петлю. - Entendu [идет (франц.)], - сказал он. Они сидели, чуточку сонные, в маленькой тесной закусочной, и ели луковый суп, и пили шампанское. Он был, как и прежде, учтив и сдержан, но его запас английских слов, по-видимому, иссяк. Она смутно подумала, что нужно вернуться домой в гостиницу, иначе она опоздает на поезд, но только пролепетала: - Мертвую петлю, обещайте мне, что вы сделаете мертвую петлю. Его глаза чуточку остекленели. - За мадемуазель Сестрой, - сказал он, - я не ухаживаю... С мадемуазель Сестрой я делаю мертвую петлю. До аэродрома им пришлось ехать долго. По улицам полз серый рассвет. Пьер правил уже не так уверенно, и ей несколько раз приходилось хвататься за руль, чтобы выправить машину. Когда они круто затормозили у аэродрома, она увидела вереницу ангаров и три аэроплана на глубочайшей синеве, а позади - ряды тополей вдоль серебряной каймы поля. Тяжелое небо нависло над ними, словно мокрый брезент. Дочка, дрожа, вышла из автомобиля, Пьер слегка пошатывался. - Может быть, лучше в кроватку... В кроватке очень хорошо, - сказал он зевая. Она обняла его за плечи. - Вы обещали покатать меня и сделать мертвую петлю. - Ладно, - сказал он сердито и пошел к одному из аэропланов. Он стал возиться с мотором, и она слышала, как он ругался по-французски. Потом он пошел в ангар будить механика. Дочка стояла дрожа в серебряном утреннем свете. Ей ни о чем не хотелось думать. Она хотела летать. У нее болела голова, но тошноты не было. Когда Пьер вернулся с механиком, она поняла, что механик спорит с ним и уговаривает не лететь. Она очень рассердилась. - Пьер, вы обещали покатать меня, - крикнула она в сторону двух мужчин, сонно переругивающихся по-французски. - Хорошо, мадемуазель Сестра. Они укутали ее в тяжелую шинель, очень заботливо усадили на место наблюдателя и пристегнули ремнями. Пьер сел на место пилота. - Это - моноплан Блерио, - сказал он. Механик запустил пропеллер. Мотор заработал. Рев мотора заглушил все. Она вдруг испугалась и протрезвела, подумала о доме, о папе и Бестере и о том, что ее пароход уходит завтра, нет, сегодня. Прошло, казалось, бесконечно много времени, а мотор все ревел. Стало светлей. Она схватилась за ремни, чтобы отстегнуть их. Это безумие - так вот лететь. Надо на пароход. Аэроплан двинулся. Подпрыгивая, он помчался по аэродрому, по земле. Они все еще были на земле, их трясло и подкидывало. Может быть, он еще не поднимется. Она надеялась, что он не поднимется. Вереница тополей промелькнула под ними. Мотор стучал равномерно, они набирали высоту. Рассвело, холодное серебряное солнце светило ей в лицо. Под ними лежала гряда пухлых белых облаков, похожая на пляж. Ей было страшно холодно, грохот мотора оглушал ее. Человек в консервах, сидевший впереди, обернулся и крикнул что-то. Она ничего не расслышала. Она забыла, кто такой Пьер. Она протянула руку по направлению к нему и показала вниз. Аэроплан упорно набирал высоту. По обе стороны белой гряды облаков она различала холмы, освещенные солнцем, - должно быть, это долина Сены, полная тумана, а где Париж? Они неслись навстречу солнцу, нет, нет, не надо, не надо, это конец. Белые облака повисли над ними потолком, солнце завертелось, сначала быстро, потом медленней, потом аэроплан опять полез вверх. Ее ужасно тошнило, она боялась потерять сознание. Должно быть, так бывает, когда умираешь. Может быть, у нее будет выкидыш. Все ее тело тряслось в такт ревущему мотору. У нее еле хватило сил еще раз протянуть руку и сделать то же самое движение. И опять то же самое. На этот раз ей уже не было так плохо. Они опять забирались вверх, в синее небо, вероятно, поднялся ветер, потому что аэроплан стал нырять, падая в воздушные ямы, от этих падений у нее подступало к горлу. Лицо в консервах повернулось к ней и закачалось с боку на бок. Ей показалось, что губы произнесли: "Нехорошо", но теперь она видела Париж, похожий на вышитую подушку для булавок, со всеми колокольнями, и Эйфелевой башней, и башнями Трокадеро, торчащими из молочной пелены. Церковь Сакре-Кер на Монмартре была совсем белой и отбрасывала резкую тень на сад, похожий на географическую карту. Потом церковь исчезла, они кружились над зелеными полями. Дул ветер, и ее опять затошнило. Раздался странный звук, словно что-то лопнуло. Какая-то тоненькая проволока отцепилась и жужжала в синеве. Она пыталась окликнуть человека в консервах. Он обернулся и увидел ее движение и опять нырнул. Вот теперь. Нет. Париж, Эйфелева башня, Сакре-Кер, зеленые поля закружились. Они опять набирали высоту. Дочка увидела сверкание крыла - оно скользило рядом с аэропланом само по себе. Кружащееся солнце ослепило ее, когда они падали. НОВОСТИ ДНЯ XXXIX вид разрушенных деревень и развороченной земли - "дело рук дьявола" - потряс мистера Хью С.Уоллеса во время его поездки по разоренным истерзанным снарядами областям Танки агитируют на Пятой авеню за заем США ОТВЕЧАЮТ НА ЯПОНСКИЕ УГРОЗЫ НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ МОБИЛИЗАЦИЕЙ Правь Британия правь морями Британцы никогда не будут рабами В ЙОНКЕРСЕ ОБНАРУЖЕН ТРУП ЗАДУШЕННОЙ ДЕВУШКИ социал-революционеры являются агентами Деникина, Колчака и союзных империалистических армий. Я был одним из организаторов Совета Солдатских, Матросских и Рабочих Депутатов в Сиэтле. Настоящее собрание воодушевлено теми же чувствами, что и первое собрание в Сиэтле, на котором присутствовало 5000 солдат в военной форме. ЭКС-КАЙЗЕР ЧАСАМИ СИДИТ ЗА ПИСЬМЕННЫМ СТОЛОМ. Вообще говоря, им приходится выбирать между революционным социализмом и анархией. Англия уже вступила в социализм, Франция колеблется, Бельгия сброшена со счетов, Италия идет к нему, в то время как тень Ленина все явственнее витает над конференцией. Десять кораблей образовали барьер внезапной смерти от Оркнейских островов до Скагеррака НЕТ УГЛЯ? ТОПИТЕ КОКСОМ Ты, ищешь генералов Я знаю где они Ты ищешь генералов Я знаю где они. массы все еще не знают, как началась война, как она велась и каким образом кончилась, пишет Максимилиан Гарден (*97). Демонстранты взяли военное министерство приступом, выволокли г-на Нейринга и бросили его в Эльбу; когда он сделал попытку доплыть до берега, его прикончили ружейными выстрелами Вильсон заявил конгрессу: вздорожание продовольст- вия вызвано преступными манипуляциями Я видел их Я видел их В землянке на карачках КАМЕРА-ОБСКУРА (41) хочешь пойти на пикник анархистов сегодня пикник анархистов непременно пойдем сегодня после обеда на пикник анархистов было это где-то в Гарше в каком-то парке идти туда было очень далеко мы опоздали там были юнцы и девицы в очках и бородатые старики в длинных белых балахонах и на всех черные артистические банты кое-кто снял башмаки и чулки и ходил босиком по высокой траве молодой человек с черным артистическим бантом читал вслух стихи Voila сказал кто-то c'est plutot le geste proletaire [вот это истинно пролетарский жест (франц.)] был ясный день мы сидели на траве и Смотрели по сторонам le geste proletaire Но черт побери у них все пулеметы на свете все печатные станки линотипы телеграфные ленты щипцы для завивки волос шикарные лошади "Риц" а мы ты я? с голыми руками и несколько песен не очень хороших песен plutot le geste proletaire Les bourgeois a la lanlerne nom de dieu [Буржуев на фонарь, черт подери (франц.)] et l'humanite la futurite la lutte des classes l'inepuisable angoisse des foules la misere du travailleur tu sais mon vieux sans blague [и человечество, будущность, борьба классов, неиссякаемые страдания масс, нищета труженика, сам знаешь, старина, шутки в сторону (франц.)] когда мы отправились домой были знобкие сумерки раннего лета среди подстриженных на манер восемнадцатого века деревьев я сидел на империале вагона третьего класса с дочерью анархиста (Патрик Генри наш наконец-то отдай или умри) славной девушкой ее отец сказала она никуда не отпускает ее одну нипочем не позволяет ей знакомиться с молодыми людьми все равно как в монастыре а она мечтает о свободе братстве равенстве о молодом человеке, который будет повсюду ее водить в туннелях мы кашляли от угольного газа и она мечтала об l'Amerique la vie le theatre [Америке, о жизни, о театре (франц.)] файф-о-клок о куренье фокстроте она была славная девушка мы сидели бок о бок на крыше вагона и смотрели на banlieue de Paris [предместье Парижа (франц.)] пустыню пряничных кирпичных домишек распластавшихся под широкими сумерками она и я tu sais mon ami [знаешь, друг (франц.)] но как это надо понимать, черт возьми. НОВОСТИ ДНЯ XL ПРЕСТУПНИК В ПИЖАМЕ ПЕРЕПИЛИЛ РЕШЕТКУ, ПЕРЕЛЕЗ ЧЕРЕЗ СТЕНУ, СКРЫЛСЯ Итальянцы! Вопреки всем и всему помните, что в Фиуме зажжен маяк и что смысл всех речей сводится к трем словам; Фиуме или Смерть. Criez an quatre vents que je n'accepte aucune transaction. Je reste ici centre tout Ie monde et je prepare de tres mauvais jours. Criez cela je vous prie a tue-tete [Кричите на все четыре стороны света, что я не пойду ни на какую сделку. Я остаюсь здесь вопреки всему миру, и я готовлю тяжелые дни. Кричите об этом, прошу вас, во все горло (франц.)] в воззвании, призывающем вступать в ряды армии, упоминается о соблазнительной возможности заработать золотые нашивки, охотиться за крупной дичью и заниматься увлекательным водным спортом, помимо общих преимуществ, связанных с путешествиями по чужим странам Chi va piano Va sano Chi va forte Va'la morte Evviva la liberta [Идущий медленно - идет верно, идущий быстро - идет к смерти. Да здравствует свобода (итал.)] ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ В ИТАЛИИ - БЕДСТВИЕ, РАВНОЕ ПО РАЗМЕРАМ ВОЕННОМУ девушки - члены ХСМЛ - имеют возможность путешествовать только на военных транспортах; часть флота выйдет в море навстречу Вильсону ДЕМПСИ НОКАУТИРУЕТ УИЛЛАРДА В ТРЕТЬЕМ РАУНДЕ Ils sont sourds. Je vous embrasse. Le coeur de Fiume est a vous [Они глухи. Я обнимаю вас. Сердце Фиуме принадлежит вам (франц.)]. ДЖО ХИЛЛ Молодой швед по фамилии Хилстрем ушел в море, заработал себе мозоли на руках, плавая на парусниках и грузовых пароходах, научился говорить по-английски в кубриках пароходов, ходивших из Стокгольма в Гулль, грезил, как грезят все шведы, о Западе; приехав в Америку, он нашел работу - чистить плевательницы в кабаке на Бауэри. Он двинулся на запад, в Чикаго, и работал на машиностроительном заводе. Он двинулся на запад и шел вслед за сбором урожая, околачивался в посреднических конторах, переплатил немало долларов, чтобы получить место на стройке, переходил с места на место, когда харчи были больно поганые, или хозяин больно свирепый, или клопов больно много в бараке; читал Маркса и устав ИРМ и грезил о создании нового общества в скорлупе старого. В Калифорнии он участвовал в стачке на Южной Тихоокеанской (Кейси Джонс, два паровоза, Кейси Джонс), играл на гармонике у входа в барак по вечерам после ужина (Долгогривые попы день и ночь подряд), навострился подбирать мелодии к бунтарским словам (В единенье наша сила). На побережье, в бараках, ночлежках, лесах безработные бродяги, члены профсоюза "Индустриальные рабочие мира", начали распевать песни Джо Хилла. Их пели в окружных тюрьмах штатов Вашингтон, Орегон, Калифорния, Невада, Айдахо, на скотных дворах Монтаны и Аризоны, их пели в Уолла-Уолла, Сан-Кинтине и Ливенуорсе, создавая новое общество в оковах старого. В Бингэме, штат Юта, Джо Хилл организовал единый большой союз рабочих "Ютаской строительной компании", добился новых расценок, сокращенного рабочего дня, лучшего харча (Ангел Морони (*98) любил рабочих организаторов не больше, чем их любила Южная Тихоокеанская). Ангел Морони подвигнул сердца мормонов обвинить Джо Хилла в убийстве бакалейщика Моррисона. Шведский консул и президент Вильсон добились пересмотра дела, но Ангел Морони подвигнул сердца Верхнего суда штата Юта утвердить приговор. Джо Хилл сидел в тюрьме, продолжал сочинять песни. В ноябре 1915-го его поставили к стенке тюремного двора в Солт-Лейк-Сити. "Не оплакивайте меня, организуйтесь", - были его последние слова, обращенные к трудящимся ИРМ. Джо Хилл встал к стенке тюремного двора, взглянул в дуло винтовок и скомандовал "огонь". Его облекли в черный костюм, крахмальный воротничок и галстук бабочкой, перевезли в Чикаго, устроили ему пышные похороны и сфотографировали его прекрасную каменную маску, глядящую в будущее. Первого мая его прах развеяли по ветру. БЕН КОМПТОН История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов (*99). Старики были евреи, но в школе Бенни всегда говорил нет, он не еврей, он американец, потому что он родился в Бруклине и жил в Флетбуше на 25-й авеню, 2531, и у них был собственный дом. Когда он был в седьмом классе, учитель сказал, что он косит, и послал его домой с запиской, папаша отлучился из ювелирной лавки, где с лупой в глазу чинил часы, и повел Бенни к оптику, который накапал ему чего-то в глаза и заставил читать крохотные буквы на белой таблице. Папаша был, кажется, польщен, когда оптик сказал, что Бенни придется носить очки. - Глаза часовщика... как у отца, - сказал он и потрепал Бенни по щеке. Стальные очки давили Бенни на нос и резали за ушами. Ему стало смешно, когда папаша сказал оптику, что раз мальчик носит очки, то он уже не будет таким лодырем и бейсболистом, как Сэм и Исидор, а будет усердно заниматься и станет адвокатом и ученым человеком, какие бывали в старину. - Может быть, даже раввином, - сказал оптик, но папаша сказал, что раввины - бездельники и пьют кровь из бедняков, он и старуха едят кошер и блюдут субботу по примеру отцов, но синагоги и раввины... он презрительно чмокнул губами. Оптик рассмеялся и сказал, что лично он - свободомыслящий, но простонародью религия необходима. Когда они вернулись домой, мамаша сказала, что очки ужасно старят Бенни. - Эй ты, четырехглазый! - заорали Сэм и Изи, когда пришли домой, распродав свои газеты, но на следующей день в школе объяснили всем ребятам, что издевательство над человеком, носящим очки, карается тюремным заключением. С того дня как Бенни начал носить очки, он стал очень хорошо учиться. В средней школе он руководил дискуссионным кружком. Когда ему было тринадцать лет, папаша тяжело заболел и год не работал. Они выехали из дома, который был почти уже целиком оплачен, и поселились в квартире на Миртл-авеню. Бенни по вечерам работал в аптекарском магазине. Сэм и Изи ушли из дома. Сэм поступил в скорняжную мастерскую в Ньюарке. Изи стал шляться по бильярдным, и папаша сам выгнал его. Он с детских лет увлекался атлетикой и теперь сдружился с одним ирландцем по имени Педж Рили, который хотел сделать из него боксера. Мамаша плакала, а папаша запретил детям произносить его имя, тем не менее вся семья знала, что Глэдис, старшая, работавшая стенографисткой в Манхэттене, время от времени посылала Изи пять долларов. Бенни выглядел старше своих лет и думал только об одном - как бы заработать побольше денег, чтобы старики опять могли жить в собственном доме. Когда он вырастет, он будет адвокатом и сразу заработает кучу денег - тогда Глэдис бросит службу и выйдет замуж, а старики купят большой дом и будут жить за городом. Мамаша часто расс