анных при ее участии. Особое внимание исследователей истории хазар в период обращения этого народа в новую религию привлекли стихи, посвященные хазарской полемике. По некоторым оценкам это были любовные стихи, использованные позже в качестве аргументов в вышеупомянутой полемике, когда начала вестись хроника событий того времени. Как бы то ни было, Атех участвовала в этой полемике с огромным жаром и успешно противостояла и еврейскому, и христианскому ее участникам, так что в конце концов она помогла представителю ислама, Фараби Ибн Коре**, и вместе со своим властелином, хазарским каганом, перешла в ислам. Грек, участвовавший в полемике, почувствовав, что проигрывает, объединился с еврейским посланцем, и они вместе решили выдать принцессу Атех властителям двух адов - еврейскому Велиалу и христианскому Сатане. Для того чтобы избежать такого конца, Атех решила добровольно отправиться в третий ад, исламский, предаться в руки Иблиса. Так как Иблис был не в состоянии полностью изменить решение Велиала и Сатаны, он лишил Атех пола, осудил ее забыть все свои стихи и свой язык, за исключением одного слова - "ку"****, при этом он даровал ей вечную жизнь... Так принцесса Атех осталась жить вечно и получила возможность снова и снова бесчисленное количество раз возвращаться к любому своему слову или любой мысли, никуда не торопясь, ибо вечность притупила чувство того, что во времени происходит раньше, а что позже. Но любовь ей была доступна только во сне. Так принцесса Атех полностью посвятила себя секте ловцов снов - хазарских священнослужителей, которые занимались созданием своего рода земной версии той небесной иерархии, которая упоминается в Священном писании. Атех и члены ее секты обладали способностью направлять в чужие сны послания, свои или чужие мысли и даже предметы. Принцесса Атех могла войти в сон человека моложе ее на тысячу лет, любую вещь могла она послать тому, кто видел ее во сне, столь же надежно, как и с гонцом на коне, которого поили вином. Только намного, намного быстрее... Описывается один такой поступок принцессы Атех. Однажды она взяла в рот ключ от своей опочивальни и стала ждать, пока не услышала музыку и слабый голос молодой женщины, который произнес следующие слова: - Поступки в человеческой жизни похожи на еду, а мысли и чувства - на приправы. Плохо придется тому, кто посолит черешню или польет уксусом пирожное... Когда эти слова были произнесены, ключ исчез изо рта принцессы, и она, как говорят, знала, что таким образом произошла замена. Ключ попал к тому, кому были предназначены слова, а слова в обмен на ключ достались принцессе Атех... Даубманус *** утверждает, что в его время принцесса Атех все еще была жива и один музыкант, игравший на лютне, в XVII веке, турок из Анатолии по имени Масуди **, встретил ее и разговаривал с ней. Этот человек учился искусству ловца снов и обладал копией одной из арабских версий хазарской энциклопедии или словаря, но в тот момент, когда он встретил принцессу Атех, Масуди еще не прочел всех статей словаря, поэтому он не узнал слово "ку", когда принцесса Атех произнесла его. Это слово из хазарского словаря, и означает оно какой-то фрукт, и если бы Масуди это понял, то он догадался бы, кто стоит перед ним, и таким образом был бы избавлен от всех дальнейших усилий по овладению желанным мастерством; несчастная принцесса могла научить его охоте на сны гораздо лучше, чем любой словарь. Но он не узнал принцессы и упустил свою самую главную добычу, не понимая ее истинной цены. Поэтому, как рассказывает одна из легенд, собственный верблюд плюнул Масуди прямо в глаза. КАГАН**** - хазарский правитель, слово происходит от татарского "хан", что означает "князь". По утверждению Ибн Фадлана, хазары хоронили своих каганов под водой, в ручьях. Каган всегда делил власть со своим соправителем, все превосходство его заключалось в том, что его приветствовали первым. Обычно каган был из старой, знатной, возможно турецкой, семьи, а король, или бек, его соправитель, - из народа, то есть хазар. Имеется одно свидетельство IX века (Якуби), которое говорит, что уже в VI веке наряду с каганом существовал и его представитель, халиф... Соправители кагана обычно были прекрасными ратниками. Однажды после какой-то победы они захватили у врага в качестве трофея птицу - сыча,- который своими криками указывал на источники питьевой воды. Тогда враги пришли жить вместе с ними. И время начало течь слишком медленно... ...И однажды ночью, когда кони паслись при лунном свете, кагану во сне явился ангел и сказал ему: - Создателю дороги твои намерения, но не дела твои. Тогда каган спросил ловца снов, что означает этот сон и в чем причина хазарских бед. Ловец снов ответил, что грядет великий человек и время равняется по нему. Каган на это возразил: - Неправильно, это мы помельчали, отсюда и наши беды. После этого он удалил от себя хазарских священнослужителей и ловцов снов и приказал позвать одного еврея, одного араба и одного грека, чтобы они объяснили его сон. Каган решил вместе со своим народом принять веру того, чье объяснение будет наиболее убедительным. Когда при дворе кагана шла полемика о трех верах, он нашел наиболее вескими аргументы арабского участника, Фараби Ибн Коры **, который, в частности, дал понравившийся кагану ответ на его вопрос: - Что освещает наши сны, которые мы видим в полной темноте, за сомкнутыми веками? Воспоминание о свете, которого больше нет, или же свет будущего, который мы, как обещание, берем от завтрашнего дня, хотя еще не рассвело? - В обоих случаях это несуществующий свет, - отвечал Фараби Ибн Кора. - Поэтому безразлично, какой из ответов правильный, и сам вопрос следует расценивать как несуществующий. Имя кагана, который вместе со своими подданными принял ислам, не сохранилось. Известно, что он похоронен под знаком нун (арабская буква, похожая на полумесяц). Другие источники говорят, что имя его было Катиб - до того, как он разулся, обмыл ноги и вошел в мечеть. Своего старого имени и обуви он не нашел после того, как, окончив молиться, вышел из мечети на солнечный свет. КУ (Driopteria filix chazarica) - плод родом с побережья Каспийского моря. Даубманус пишет о нем следующее: хазары выращивают фруктовое дерево, плоды которого не вызревают нигде, только у них. Эти плоды покрыты чем-то похожим на рыбью чешую или на чешуйки шишки, растут они высоко на. .стволе и, свисая с веток, напоминают рыбу, которую трактирщики подвешивают за жабры у входа в свое заведение, чтобы уже издали было видно, что здесь подают уху. Иногда эти плоды издают звуки, похожие на пение зябликов. На вкус они холодные и немного соленые. Осенью, когда плоды становятся совсем легкими и внутри у них, как сердце, пульсирует косточка, они, падая с веток, некоторое время летят, взмахивая жабрами, будто плывут по волнам ветра. Мальчишки сбивают их рогатками, а иногда ястреб ошибется и. унесет в клюве такой плод, уверенный, что это рыба. Поэтому у хазар принято говорить: "Прожорливые арабы, как ястребы, уверены, что мы рыба, но мы не рыба, мы - ку". Слово "ку" - название этого плода - единственное слово хазарского языка, которое шайтан оставил в памяти принцессы Атех****, после того как она забыла свой язык. Иногда по ночам слышатся крики: ку-ку! Это принцесса Атех произносит единственное известное ей на родном языке слово и плачет, пытаясь вспомнить свои забытые стихи. МАСУДИ ЮСУФ (середина XVII века-25.1Х.1689)-известный музыкант-лютнист, один из авторов этой книги. У Масуди была одна из переписанных арабских версий "Хазарского словаря", которую он дополнял сам, своей рукой, обмакивая перо в эфиопский кофе... Масуди был родом из Анатолии. Считается, что игре на лютне его учила жена, причем она была левша и струны на инструменте перебирала в обратном порядке. Доказано, однако, что манеру игры, которая в XVII и XVIII веках была распространена среди лютнистов из Анатолии, ввел в обиход именно он. Легенды утверждают, что у него было поразительное чувство инструмента, которое помогало ему оценить лютню прежде, чем он слышал ее звук. Присутствие в доме ненастроенной лютни он тоже чувствовал, оно вызывало у него приступы беспокойства, иногда даже тошноту. Свой инструмент он настраивал по звездам. Он знал, что левая рука музыканта со временем может забыть свое ремесло, но правая никогда. Музыку он забросил очень рано, и в связи с этим сохранилось одно предание... Три ночи подряд он видел во сне, как один за другим умирали его близкие. Сначала отец, потом жена, потом брат. А на четвертую ночь ему приснилось, что умерла и его вторая жена, женщина с глазами, которые на холоде меняли цвет, как цветы. Глаза ее перед тем, как она их закрыла, были похожи на две желтые зрелые виноградины, в глубине которых видны косточки. Она лежала со свечой в пупке, подбородок ее был подвязан волосами, чтобы она не смеялась. Масуди проснулся и больше никогда в жизни не видел ни одного сна. Он был в ужасе. Второй жены у него никогда не было. Он обратился к дервишу с вопросом, что может означать такой сон. Тот открыл Книгу и прочитал ему: "О сын мой дорогой! Не говори о своем сне твоим братьям! Потому что они сговорятся против тебя!" Неудовлетворенный таким ответом, Масуди спросил о значении сна свою единственную жену, и она ему ответила: - Не говори никому о своем сне! Ибо с тем, кому его доверишь, свершится твой сон, а не с тобой. Тогда Масуди решил разыскать какого-нибудь ловца снов, когонибудь, кто мог бы знать это из своего личного опыта. Ему объяснили, что ловцы снов теперь встречаются редко, гораздо реже, чем раньше, что скорее их можно встретить, направившись не на Запад, а на Восток, потому что корни их искусства и само их происхождение ведут к племени хазар, которое некогда жило в отрогах Кавказа, там, где растет черная трава. Масуди взял лютню и отправился вдоль берега моря на Восток. Он думал: "Человека нужно успеть обмануть прежде, чем он пожелает тебе доброго утра, потом уже поздно". Так поспешил он начать охоту на ловцов снов. Однажды ночью его разбудил человек. Масуди увидел перед собой старика, борода которого поседела только на концах, как колючки на спине у ежа. Человек спросил Масуди, не видел ли он в своих снах женщину с глазами цвета белого вина, пестрыми в глубине. - Они меняют цвет на холоде, как цветы - добавил незнакомец. Масуди сказал, что видел ее. - Что с ней? - Она умерла. - Откуда ты знаешь? - Она умерла в моем сне, у меня на глазах, она была во сне моей второй женой. Она лежала со свечой в пупке, подвязанная волосами. Тогда старик зарыдал и сказал надломленным голосом: - Умерла! А я за ней шел сюда от самой Басры. Ее призрак переселяется из сна в сон, и я бреду за ней, иду по следу тех, кому она снится вот уже три года. Тут Масуди понял, что перед ним тот человек, которого он ищет. - Может быть, вы ловец снов, раз вы могли столько пройти за этой женщиной? - Я ловец снов? - изумился старик. - И это говорите вы? Это вы ловец снов, а я лишь обычный любитель вашего искусства. Образы, блуждающие из сна в сон, могут умереть только во снах того, кто родился ловцом снов. Вы, ловцы снов, вы - кладбища, а не мы. Она прошла тысячи миль для того, чтобы умереть в вашем сне. Только вы больше не сможете видеть сны. Теперь единственное, что вы можете, - это начать свою охоту. Но не за женщиной с глазами цвета белого вина. Она мертва и для вас, и для других. Вам нужно гнать другого зверя. Так Масуди получил от старика первые сведения о своем новом занятии и узнал все, что можно узнать о ловцах снов. Если человек располагает надежными письменными и устными источниками, говорил старик, он может довольно хорошо освоить это искусство... Самыми лучшими ловцами снов были хазары, но хазар давно нет. Сохранилось лишь их искусство и частично их словарь, который об этом искусстве рассказывает. Они могли следить за образами, появляющимися в чужих снах, гнать их, как зверя, от человека к человеку и даже через сны животных или демонов... - Как это достигается? - спросил Масуди. - Вы, конечно, замечали, что человек, прежде чем заснуть, в момент между явью и сном, совершенно особым образом регулирует свое отношение к силе земного притяжения. Его мысли освобождаются тогда от притягательности земли в прямой зависимости от силы, с которой земное притяжение действует на его тело. В такие мгновения перегородка между мыслями и миром становится пористой, она пропускает человеческие мысли на свободу подобно тройным ситам. В этот краткий миг, когда холод так легко проникает в человеческое тело, мысли человека, бурля, вырываются из него, и их можно прочитать без большого труда. Тот, кто обратит внимание на засыпающего, сможет и без специальных упражнений понять, что он думает в этот момент и к кому его мысли обращены. А если вы упорными упражнениями овладеете искусством наблюдения за человеческой душой в тот момент, когда она открыта, вы сможете продлевать время наблюдения все дольше и проникать все глубже, в сам сон, вы сможете охотиться в нем, как под водой с открытыми глазами. Так становятся ловцами снов. Эти исповедники спящих, как называли их хазары, аккуратно записывали свои наблюдения, так же как делают это астрономы или астрологи, читающие судьбу по Солнцу и звездам. По приказу принцессы Атех, покровительницы ловцов снов, все, что связано с этим искусством, вместе с жизнеописаниями наиболее выдающихся ловцов и житиями пойманной добычи, было собрано и сведено в одно целое, своего рода хазарскую энциклопедию, или словарь. Этот хазарский словарь ловцы снов передавали из поколения в поколение, и каждый должен был его дополнять. С этой целью много веков назад в Басре была основана специальная школа, "братство чистых", или же "друзей верности", - секта, которая сохранила в тайне имена своих членов, но издала "Календарь философов" и "Хазарскую энциклопедию", однако эти книги были сожжены по приказу халифа Мостанджи вместе с книгами исламского отделения этой школы и сочинениями Авиценны. Таким образом, первоначальная версия хазарского словаря, созданная при принцессе Атех, не сохранилась, тот текст словаря, который есть у меня, это лишь арабский перевод, и это единственное, что я могу тебе дать. Так что возьми его, но знай, что ты должен хорошо выучить все его статьи, потому что, если ты не будешь как следует знать словарь своего искусства, может случиться так, что ты упустишь свою самую главную добычу. Итак, знай: при охоте на сны слова хазарского словаря - это то же, что следы льва на песке перед обычным охотником. Так говорил старик, и вместе со словарем он дал Масуди под конец и один совет: - Бренчать на струнах может каждый, а ловцом снов может стать только избранник, тот, кому это даровало небо. Оставьте свой инструмент! Ведь лютню выдумал еврей по имени Ламко. Бросьте ее и отправляйтесь охотиться! Если ваша добыча не умрет в чужом сне, как это случилось с моей, она приведет вас к цели! - А какова цель охоты на сны? - спросил Масуди. - Цель ловца снов понять, что любое пробуждение - это лишь ступень в процессе освобождения от сна. Тот, кто поймет, что его день - это всего лишь чужая ночь, что два его глаза - это то же самое, что чей-то один, тот будет стремиться к настоящему дню, дню, который принесет истинное пробуждение из собственной яви, когда все становится гораздо более явственным, чем наяву. И тогда человек наконец увидит, что он одноглаз по сравнению с теми, у кого два глаза, и что он слеп по сравнению с теми, у кого открыты глаза... А когда наступил месяц раби-аль-ахир и третья джума в нем, Масуди впервые заглянул в чужие сны. Он заночевал на постоялом дворе рядом с человеком, лица которого не было видно, но слышно было, как он напевает какую-то мелодию. Масуди в первый момент не понял, в чем дело, но слух его был быстрее мыслей. Имелся женский ключ с отверстием вдоль оси, полый внутри, который искал мужскую замочную скважину с осью внутри. И он нашел ее. Лежавший с ним рядом в темноте человек вообще-то не пел, пел кто-то в этом человеке, кто-то, кого этот человек видел во сне... Стояла тишина, так что было слышно, как у певца, лежащего рядом с Масуди в темноте, цветут волосы. И тогда легко, как в зеркало, Масуди вошел в огромный сон, засыпанный песком, не защищенный от дождя и ветра, населенный дикими собаками и мечтающими о воде верблюдами. Он сразу почувствовал, что ему грозит опасность остаться калекой, и грозила она ему со спины. Все же он зашагал по песку, который поднимался и опускался в ритме дыхания спящего, В одном из углов сна сидел человек и мастерил лютню из дерева, которое до этого лежало в ручье, корнями к устью. Сейчас оно было сухим, и Масуди понял, что человек делает инструмент тем способом, который был известен 300 лет назад. Значит, сон был старее того, кто его видел. Время от времени человек из сна прерывал работу и брал в рот горсть плова, каждый раз удаляясь от Масуди по меньшей мере на сотню шагов. Благодаря этому Масуди увидел сон до самого его дна, там было мало света, испускавшего неописуемый смрад. В глубине виднелось какое-то кладбище, где два человека хоронили коня. Одним из них был тот, кто пел. Но сейчас Масуди не только слышал песню, но и увидел вдруг певца. Во сне спящего рядом человека возник какой-то юноша, один его ус был седым. Масуди знал, что сербские псы сначала кусают, потом лают, валахские кусают молча, а турецкие сначала гавкают, а потом кусают. Этот, из сна, не относился ни к одной из этих пород. Масуди запомнил его песню, и завтра ему надо было поймать следующего, кого во сне навещает тот же самый юноша с седым усом. Масуди сразу придумал, как это сделать. Он собрал несколько лютнистов и певцов - компанию охотников для облавы - и научил их петь и играть под своим управлением. У него на пальцах были перстни разных цветов, и каждый цвет соответствовал десятиступенчатой лестнице звуков, которой он пользовался. Масуди показывал певцам тот или другой палец и по цвету перстня, который требовал своего тона, так же как каждый род зверей выбирает только свой род пищи, они знали, какой тон брать, и никогда не ошибались, хотя мелодия была им незнакома. Они пели в местах, где собирался народ-перед мечетями, на площадях, возле колодцев, - и мелодия становилась живой приманкой для прохожих, которые по ночам обладали той добычей, которую искал Масуди. Такие застывали на месте, будто увидели лунный свет, льющийся с Солнца, и слушали как зачарованные. Выслеживая свою добычу, Масуди шел из города в город вдоль берега Черного моря. Он начал подмечать особенности тех, кто видит сон, ставший его целью. Там, где число людей, которых во сне навещает седоусый юноша, увеличивалось, он отмечал удивительные вещи: глаголы в речи приобретали более важную роль, чем существительные, которые вообще выбрасывались при малейшей возможности. Иногда юноша появлялся во снах целых групп людей. Армянские купцы видели его под виселицей, установленной на повозке, запряженной волами. Он ехал так через прекрасный каменный город, и палач выщипывал ему бороду. Видели его потом и солдаты, он хоронил коней на хорошо ухоженном кладбище над морем, видели его с женщиной, лицо которой невозможно было разглядеть во сне, виднелись только те места, величиной с зерно, где седоусый оставил следы поцелуя на ее щеке... А потом вдруг добыча исчезла из виду, и Масуди потерял всякий след. Единственное, что он мог сделать,- это внести в свой "Хазарский словарь" все, замеченное им во время этого путешествия, и его записи, и старые, и новые, распределенные по алфавиту, путешествовали вместе с ним в зеленом мешке, который становился все тяжелее и тяжелее. У Масуди, однако, было чувство, что от него ускользают сны, которые снятся кому-то, кто был совсем рядом, что он не успевает их схватить и определить, чьи они. Число снов было большим, чем число спящих. Тогда Масуди обратил наконец внимание на своего верблюда. Окунувшись в сон животного, он увидел юношу с шишковатым лбом и с необычными разноцветными усами, которые, казалось, были даны ему в наказание. Над ним светило созвездие, которое никогда не отражалось в море. Он стоял у окна и читал книгу, брошенную на пол к его ногам. Называлась книга "Liber Cosri", и Масуди не знал, что значат эти слова, пока с закрытыми глазами смотрел сон верблюда. К тому времени погоня привела его к бывшей хазарской границе. В полях росла черная трава. Масуди встречалось все больше людей, которые впускали на ночлег в свои сны юношу с книгой "Liber Cosri". Он понял, что иногда целые поколения или даже слои общества видят одни и те же сны и в них одних и тех же лиц. Но понял он и то, что такие сны постепенно вырождаются и исчезают и что они чаще встречались в прошлом. От этих снов люди старели. Здесь, на границе, однако, в своей погоне он столкнулся с чем-то совершенно новым, А именно - Масуди давно заметил, что юноша с седым усом каждому, к кому приходит в сон, дает в долг по одной мелкой серебряной монете. Причем на очень выгодных условиях, всего под один процент в год. И эти одолженные во сне суммы зачастую воспринимались здесь, на задворках Малой Азии, как гарантийные письма, потому что считалось, что видящие сновидения не могут обмануть один другого, пока в их жизни присутствует тот, кого они видят во снах и кто держит в своих руках все долговые книги и счета. Таким образом, существовало что-то вроде хорошо поставленной двойной бухгалтерии, которая охватывала и объединяла капитал яви и сна и которая основывалась на общем молчаливом согласии участников сделки... И вот наступил месяц джумада-аль-авваль и вторая джума в нем. Под покровом речного тумана на берегу лежал в песке новый город, голый и теплый. Его не было видно из-за тумана над водой, но в воде под туманом отражался каждый его минарет, вонзенный в быстрину. А за туманом, на суше, лежала тишина, глубокая, трехдневная, и Масуди почувствовал, что от этой тишины, от этого города и от жаждущей воды в нем зарождается мужское желание. В тот день он желал женского хлеба. Один из загонщиков, которых он послал в город петь, вернулся и сообщил ему, что они кое-что нашли. На этот раз - женщину. - Иди по главной улице до тех пор, пока не почувствуешь запах имбиря. По этому запаху ты узнаешь, где ее дом, потому что она кладет имбирь в любую еду. Масуди шел по городу и остановился, лишь почувствовал запах имбиря. Женщина сидела перед костром, на котором стоял чугунок, на поверхности супа лопались пузыри. Дети с посудой и собаки выстроились в очередь и ждали. Из чугунка она половником разливала суп детям и собакам, и Масуди понял, что она разливает сны. Ее губы меняли цвет... и когда Масуди приблизился, она и ему предложила налить в миску, но он с улыбкой отказался. - Я не могу больше видеть сны,- сказал он, и она отставила чугунок. Она была похожа на цаплю, которая во сне видит себя женщиной. Масуди с ногтями изгнившими и изглоданными, с угасшими глазами лег на землю возле нее. Они были одни, было слышно, как дикие осы точат свои жала о сухую кору деревьев. Он хотел поцеловать женщину, но ее лицо вдруг совершенно изменилось. Его поцелуй приняла совсем другая щека. Он спросил, что случилось, она сказала: - Ах, это дни. Не обращай внимания, на моем лице они сменяются в десятки раз быстрее, чем на твоем или на морде твоего верблюда. Но ты напрасно хлопочешь под моим плащом, там нет того, что ты ищешь, У меня нет черной галки. Существуют души без тела, евреи их называют дибуки, а христиане - кабалы, но существуют и тела без пола. У душ нет пола, но тела должны его иметь. Пола нет только у тех тел, у которых его отняли демоны. Так случилось и со мной. Шайтан по имени Ибн Хадраш*** отнял у меня пол, но пощадил мою жизнь. Одним словом, теперь мой любовник только Коэн***. - Кто этот Коэн? - спросил Масуди. - Еврей, которого я вижу во снах и которого ты преследуешь. Юноша с седым усом. Его тело спрятано в трех душах, а моя душа спрятана в мясо, и я могу поделиться ею только с ним, когда он приходит в мои сны. Он искусный любовник, и я не жалуюсь. К тому же он единственный, кто еще помнит меня, кроме него никто больше не приходит в мои сны... Так Масуди впервые встретился с тем, кто знал имя того, кого он преследует. Имя юноши было Коэн. - Откуда ты это знаешь? - решил проверить Масуди. - Я слышала. Кто-то его окликнул, и он отозвался на это имя. - Во сне? - Во сне. Это было в ту ночь, когда он отправился в Царьград. Только имей в виду: Царьград в наших мыслях всегда на сотню поприщ западнее настоящего Царьграда. Потом женщина достала из-за пазухи что-то вроде плода, похожего на небольшую рыбу, протянула это Масуди и сказала: - Это ку *. Хочешь его попробовать? Или ты хочешь чего-то другого? - Я бы хотел, чтобы ты здесь сейчас увидела во сне Коэна,- сказал Масуди, и женщина заметила с удивлением: - Твои желания скромны. Слишком скромны, имея в виду обстоятельства, которые привели тебя ко мне, но, судя по всему, ты этого не сознаешь. Я исполню твое желание; сон этот я буду смотреть специально для тебя, и я заранее дарю его тебе. Но берегись - женщина, которая преследует того, кто тебе снится, доберется и до тебя. Она опустила голову на собаку, ее лицо и руки были исцарапаны многочисленными взглядами, которые веками касались ее, и приняла в свой сон Коэна, произнесшего: Intentio tua grata et accepta est Creatori, sed opera tua non sunt accepta... Скитания Масуди были окончены, от этой женщины он узнал больше, чем за время всех поисков, теперь он спешил, как дерево, распускающее почки. Он оседлал верблюда и устремился в обратный путь, в сторону Царьграда. Добыча ждала его в столице. И тут, пока Масуди взвешивал, насколько удачна была последняя охота, его собственный верблюд обернулся и плюнул ему прямо в глаза. Масуди бил его мокрой уздечкой по морде до тех пор, пока тот не выпустил всю воду из обоих горбов, но так и не смог разгадать, что значил этот поступок верблюда. Дорога липла к его обуви, он шагал, твердя слова Коэна, словно музыкальную фразу, потому что не понимал их, и думал о том, что нужно вымыть обувь на первом же постоялом дворе, потому что дороги требовали от прошагавших по ним за день подошв вернуть обратно на место налипшую на них грязь. Один христианский монах, который, кроме греческого, не знал никакого другого языка, сказал Масуди, что слова, которые он запомнил, - латинские, и посоветовал ему обратиться к местному раввину. Тот перевел ему фразу Коэна: "Создателю дороги твои намерения, но не дела твои!" Так Масуди понял, что желания его осуществляются и что он на верном пути. Фразу эту он узнал. Он давно знал ее по-арабски, потому что это были слова, которые ангел сказал хазарскому кагану несколько сот лет назад. Масуди уже догадался, что Коэн - один из тех двоих, кого он ищет, ибо Коэн гнался за хазарами по еврейским преданиям так же, как Масуди по исламским. Коэн был тот человек, которого Масуди предсказал, бодрствуя над своим хазарским словарем. Словарь и сны складывались в одно естественное целое... Была первая джума эртеси в месяце садаре, и Масуди думал так, как опадают листья, его мысли одна за другой отделялись от своих веток и падали; он следил за ними, пока они кружились перед ним, а потом они падали на дно своей осени навсегда. Он расплатился и распрощался со своими лютнистами и певцами и сидел один, закрыв глаза и прислонившись спиной к стволу пальмы, сапоги напекли ему ступни, и между собой и ветром он чувствовал только ледяной и горький пот. Он макал в этот пот крутое яйцо и так его солил. Наступающая суббота была для него такой же великой, как страстная пятница, и он ясно чувствовал все, что должен был сделать. О Коэне было известно, что он идет в Царьград. Поэтому его не нужно было больше преследовать и ловить на всех входах и выходах чужих снов, в которых Масуди колотили, принуждали и унижали, как скотину. Более важным и трудным вопросом было, как отыскать Коэна в Царьграде, городе всех городов. Впрочем, искать его и не придется, вместо Масуди это сделает кто-нибудь другой. Нужно только найти того, кого Коэн видит во сне. А этим третьим - если хорошенько подумать- мог быть только один-единственный человек. Тот самый, о котором Масуди уже кое-что предугадывал. "Так же как запах липового меда в чае из лепестков розы мешает прочувствовать истинный запах чая, так и мне что-то мешает ясно разглядеть и понять сны о Коэне людей, окружающих меня", - размышлял Масуди. Там есть еще кто-то, кто-то третий, кто мешает... Масуди уже давно предполагал, что кроме него на свете есть по крайней мере еще двое, кто занимается хазарским племенем: один Коэн - по еврейским источникам об обращении хазар, а третий, пока неизвестный, - несомненно, по христианским источникам, описывавшим эти же самые события. И сейчас нужно было найти этого третьего, какого-то грека или другого христианина, ученого человека, интересующегося хазарскими делами. Это, конечно же, будет тот, кого ищет в Царьграде и сам Коэн. Нужно искать этого третьего. И Масуди вдруг стало ясно, как это нужно делать. Но когда он уже хотел встать, потому что все было продумано, он почувствовал, что опять попал в чей-то сон, что опять, на этот раз не по своей воле, охотится. Вокруг не было ни людей, ни животных. Лишь песок, безводное пространство, распростершееся, как небо, и за ним - город городов. Во сне же ревела большая, мощная вода, глубокая, доходящая до самого сердца, сладкая и смертоносная, и Масуди она запомнилась по реву, который проникал во все складки его тюрбана, закрученного так, чтобы походить на одно слово из пятой суры Книги пророка. Масуди было ясно, что время года во сне отличается от того, что наяву. И он понял, что это был сон пальмы, на которую он опирался. Она видела во сне воду. Ничего больше во сне не случилось. Только шум реки, закрученный умело, как белейший тюрбан... Он вошел в Царьград в засуху в конце месяца шаабана и на главном базаре предложил для продажи один из свитков "Хазарского словаря". Единственный, кто заинтересовался этим товаром, был монах греческой церкви по имени Теоктист Никольски, он и отвел его к своему хозяину. А тот, не спрашивая о цене, взял предложенное и спросил, нет ли чего-нибудь еще. Из этого Масуди сделал вывод, что он у цели, что перед ним искомый третий, тот, кого видит во снах Коэн и кто послужит ему приманкой для Коэна. Коэн, конечно же, изза него прибыл в Царьград. Богатый покупатель хазарского свитка из мешка Масуди служил дипломатом в Царьграде, он работал на английского посланника в Великой Порте, и звали его Аврам Бранкович *. Он был христианин, родом из Трансильвании, рослый и роскошно одетый. Масуди предложил ему свои услуги и был принят на службу. Поскольку Аврам-эфенди работал в своей библиотеке ночью, а спал днем, его слуга Масуди уже в первое утро улучил возможность заглянуть в сон своего хозяина. Во сне Аврама Бранковича Коэн ехал верхом то на верблюде, то на коне, говорил поиспански и приближался к Царьграду. Впервые кто-то видел Коэна во сне днем. Было очевидно, что Бранкович и Коэн по очереди снятся друг другу. Так круг замкнулся, и пришел час развязки. Вот и все, но Масуди и этого было достаточно. Остальное - дело времени и ожидания, подумал он и начал тратить время. Прежде всего он стал забывать музыку, первое свое ремесло. Он забывал не песню за песней, а часть за частью этих песен: сначала из его памяти исчезли нижние тона, и волна забвения, как прилив, поднималась все выше и выше, к самым высоким звукам, исчезала вся ткань песен, и в конце концов в памяти Масуди остался только ритм, словно их скелет. Потом он начал забывать и свой хазарский словарь, слово за словом, и ему совсем не было грустно, когда как-то вечером один из слуг Бранковича бросил его в огонь... Но тогда произошло нечто непредвиденное. Как дятел, который умеет летать и хвостом вперед, Аврам-эфенди с наступлением последней джумы в месяце шаввале вдруг покинул Царьград. Он бросил дипломатическую службу и со всей своей свитой и слугами отправился воевать на Дунай. Там, в местечке Кладово, в 1689 году от Исы они оказались в месте расположения австрийского лагеря принца Баденского, и Бранкович поступил к нему на службу. Масуди не знал, что ему думать и что делать, потому что его еврей направлялся в Царьград, а не в Кладово, и планы Масуди все больше расходились с ходом событий. Он сидел на берегу Дуная и аккуратно закручивал тюрбан. И тогда он услышал рев реки. Вода бурлила глубоко под ним, но ее рык был ему знаком, он полностью укладывался в складки тюрбана, которые походили на одно слово из пятой суры Корана. Это была та же вода, которую видела во сне пальма в песках вблизи Царьграда несколько месяцев назад, и по этому знаку. Масуди понял, что все в порядке и что его путь действительно окончится на Дунае. Он оставался на месте и целыми днями в окопе играл в кости с одним из писарей Бранковича. Этот писарь все проигрывал и проигрывал и, надеясь вернуть проигранное, никак не хотел прерывать эту безумную игру даже тогда, когда турецкие пули и снаряды буквально засыпали их окоп. Масуди тоже не хотел искать более безопасное место, потому что у него за спиной был Бранкович, которому опять снился Коэн. Коэн скакал верхом через рев какой-то реки, что протекала через сон Бранковича, и Масуди знал, что это рев того самого Дуная, который можно было слышать и наяву. Потом ветер швырнул в него горсть земли, и он почувствовал, что сейчас все сбудется. Когда один из них бросал кости, на их позицию прорвался отряд турок, неся за собой запах мочи, и пока янычары кололи и рубили налево и направо, Масуди взволнованно искал глазами среди них юношу с одним седым усом. И он его увидел, Масуди увидел Коэна таким, каким он преследовал его в чужих снах, - рыжеволосого, с узкой улыбкой под серебряным усом, с мешком на плече и цепочкой мелких шагов за спиной. Тут турки зарубили писаря, проткнули копьем Аврама Бранковича, который так и не успел проснуться, и бросились к Масуди. Спас его Коэн. Увидев Бранковича, Коэн упал как подкошенный, и вокруг рассыпались бумаги из его мешка. Масуди сразу понял, что Коэн впал в глубочайший сон, из которого не будет пробуждения. - Что это, погиб толмач? - спросил турецкий паша у своих приближенных почти с радостью, а Масуди ответил ему по-арабски: - Нет, он заснул, - и тем самым продлил свою жизнь на один день, так как паша, удивленный таким ответом, спросил, откуда это известно, а Масуди отвечал, что он тот, кто связывает и развязывает узел чужих сновидений, по роду занятий - ловец снов, что он давно уже следит за посредником, своего рода приманкой для истинной добычи, который теперь умирает, пронзенный копьем, и попросил оставить его в живых до утра, чтобы проследить за сном Коэна, потому что тот сейчас видит во сне смерть Бранковича. - Оставьте его жить, пока этот не проснется, - сказал паша, и турки взвалили спящего Коэна на плечи Масуди, и он пошел с ними на турецкую сторону, неся свою желанную добычу. Коэн, которого он нес, действительно все это время видел во сне Бранковича, и Масуди казалось, что он несет не одного, а двоих. Юноша у него на плечах видел во сне Аврама-эфенди, как и обычно, когда тот бодрствовал, потому что его сон все еще был явью Бранковича. А Бранкович если когда и был в яви, то это было именно сейчас, когда его проткнули копьем, потому что в смерти нет сна... Масуди провел этот день и ночь, следя за снами Коэна, как за созвездиями на небе своих челюстей. И, говорят, он видел смерть Бранковича так, как видел ее сам Бранкович. От этого он очнулся с поседевшими ресницами и подрагивающими ушами, кроме того, у него выросли огромные смердящие ногти. Он так быстро думал о чемто, что не заметил человека, который рассек его надвое саблей с одного-единственного взмаха, так что пояс упал с него не размотавшись. Сабля оставила змеящийся след, и раскрылась страшная, извилистая рана, как рот, произносящий какое-то неясное слово, вопль мяса... Оправдала ли себя эта страшная смерть Масуди и что он доверил паше перед казнью, никто не знает. Перешел ли он через Сират-мост, тонкий, как волос, и острый, как сабля, ведущий над адом прямо в рай, знают только те, которые больше не говорят... Д-р АБУ КАБИР МУАВИЯ (1930-1982) - арабский специалист по ивриту, профессор Каирского университета. Занимался сравнительным изучением религий Ближнего Востока. Закончил университет в Иерусалиме, защитил в США докторскую диссертацию на тему "Древнееврейская философия в Испании XI века и учение калама". Он был рослым, плечистым человеком, с такой широкой спиной, что локтем не мог дотянуться до другого локтя, знал наизусть большинство песен Иуды Халеви*** и считал, что "Хазарский словарь", изданный Даубманусом *** в 1691 году, все еще можно отыскать где-нибудь в старой книжной лавке. Чтобы найти подтверждение этой уверенности, он восстановил события, связанные с распространением этой книги, начиная с XVII века, сделал точный перечень всех уничтоженных экземпляров и всех тех немногочисленных, которые имели хождение, и пришел к выводу, что минимум два экземпляра этого считающегося исчезнувшим издания должны еще существовать, Ему ни разу не удалось напасть на их след, но, несмотря на это, он продолжал тщательнейшие поиски. Когда он, находясь в состоянии исключительного творческого подъема, опубликовал трехтысячную библиографическую единицу, началась израильско-египетская война 1967 года. В качестве офицера египетской армии он участвовал в боевых действиях, был ранен и оказался в плену. Армейские документы свидетельствуют о тяжелых ранениях головы и тела, результатом которых явилось половое бессилие. Когда он вернулся на родину, голова его была обвязана смущенными улыбками, которые волочились за ним, как шарф. В какой-то гостинице он скинул с себя военную форму и в первый раз увидел свои увечья в медном зеркале. Они пахли пометом синицы, и он понял, что никогда больше не сможет лечь с женщиной. Медленно одеваясь, он думал так: "Я был более тридцати лет поваром, и день за днем я готовил и, наконец, приготовил то блюдо, каким я стал; я сам был пекарем и тестом, я сам из себя замесил такой хлеб, какой хотел, а потом вдруг появился другой повар, со своим ножом и в мгновение ока сделал из меня совершенно другое, незнакомое мне блюдо. Теперь я божья сестра - я тот, кто не существует!" И он не вернулся больше к своей семье в Каир, не вернулся и к своей работе в университете. Он поселился в пустом доме своего отца в Александрии, жил торопливо и следил за тем, как белые пузырьки воздуха из-под его ногтей поднимаются к миру, подобно пузырькам воздуха из жабр рыбы. Он хоронил свои волосы, носил бедуинские сандалии, оставляя за собой след в форме копыта, и однажды ночью под дождем, крупным, как воловьи глаза, увидел свой последний сон... В его ночах время, как и время у хазар, текло от конца к началу жизни и все истекло. С тех пор он больше не видел снов. Он был чист. И готов к новой жизни. Тогда он начал каждый вечер посещать "Корчму у суки".... В "Корчме у сук